Конан и день льва

Глава первая. Накануне

Повстанческая армия готовилась к решающей битве. На военном совете были выслушаны различные мнения, но, в конечном итоге, все сошлись на том, чтобы расположить войска на Леодегарийской равнине, как и прежде.

— В прошлый раз наша позиция была выбрана правильно, — сказал Просперо, — просто мы не знали, что с фланга заходит авангард армии Ульрика. Сейчас нам противостоит только одна объединенная армия Ульрика и Нумитора, других воинских формирований в распоряжении короля нет.

— Если не считать Черных Драконов, — негромко заметил Троцеро.

Просперо умолк, остальные участники совета тоже хранили молчание. Вероятность того, что Нумедидес отправит на усиление Ульрика и Нумитора свою личную гвардию, была исчезающе мала, но сбрасывать со счетов такую возможность было нельзя, а участие в сражении Черных Драконов могло существенно нарушить баланс сил.

— У Нумитора и Ульрика сейчас преимущество перед нами в коннице и в пехоте, — продолжил Троцеро, — Главное — у нас нет копейщиков, обретя долгожданную автономию бароны Гандерланда не хотят рисковать и ссориться с Нумелидесом. А вот у Ульрика и Нумитора почти четыре тысячи копейщиков. Итог, как видите, не в нашу пользу. Как нам остановить их тяжелую конницу? Если король пришлет еще две тысячи своих гвардейцев, а Черные Драконы — профессионалы военного дела, наши шансы на победу существенно снижаются.

То, что сказал граф, не было секретом для присутствующих, но все также понимали, что дальше оттягивать генеральное сражение было нельзя. Уже начались спонтанные выступления народных масс в некоторых графствах, которые подавлялись теми вассалами Нумедидеса, которые сохраняли ему верность. Народ с нетерпением ждал финального аккорда в противостоянии Повстанческой армии с королевскими войсками и каждый день промедление приводил к тому, что все больше людей начинало сомневаться в победе повстанцев. Тем более наступила осень, а зимой в те времена обычно не воевали.

— У нас есть еще почти две тысячи боссонских стрелков и туранцы Сагитая, — напомнил размышлявший о чем-то Конан, — не стоит сбрасывать со счетов их мастерское владение луками.

— Проблема в том, — сказал Просперо, — что лучников мы можем поставить лишь позади мечников. Ну, за исключением туранцев, которые разлетятся в стороны при атаке тяжелой конницы. Пеших лучников всадники просто сомнут и врубятся в ряды мечников. За ними вплотную пойдут копейщики и мечники, которые встретят нашу конницу. А они превосходят нас численностью по меньшей мере на четверть.

— Но мы можем лучников расположить на склоне холма, за мечниками, — заметил Аримунд, пригладив окладистую бороду, — откуда они будут спокойно вести стрельбу.

— Вряд ли, — врзразил Гродер, — конница при отсутствии копейщиков разорвет строй мечников, вобьет клин и выкатится прямо на лучников, а затем загнет фланги. Наши же всадники увязнут в пехоте противника. Мы проиграем это сражение!

— Не спеши, барон, нас хоронить, — резко сказал Конан и обратился к Аримунду:

— Какова скорострельность твоих лучников?

— Десять-двенадцать выстрелов в минуту для прицельной стрельбы по пехоте, но по скачущей коннице, пожалуй, — шесть-восемь.

— То есть, оба колчана со стрелами они расходуют за десять минут?

— Даже меньше, — согласился Аримунд.

— Значит, — продолжал киммериец, — каждый лучник должен иметь при себе четыре колчана, а, кроме того, обозная обслуга будет подносить им с телег новые колчаны со стрелами, сколько понадобится.

— Это не поможет, — упорствовал Гродер, — тяжелая конница разрежет строй мечников, словно раскаленный нож масло, и достанет лучников меньше, чем за десять минут!

— Не достанет, усмехнулся Конан, — у меня есть план…

Когда он изложил свой замысел, Троцеро и Просперо кивнули в знак согласия, но Гродер сказал:

— На словах оно получается хорошо, но как мечникам перестроиться на расстоянии ста шагов от скачущих на них всадников? А потом опять развернуться лицом к коннице? Допустим, даже мы выставим только половину мечников и то это нереально. А раньше, чем за сто шагов перестраиваться нельзя, иначе конница обнаружит западню. Наши потери будут неоправданно большими.

Вопрос этот беспокоил и киммерийца. Он знал, что мечникам в центре разомкнуть строй очень сложно и неминуемо начнется давка.

— Перестраиваться, пожалуй и не нужно, — сказал Троцеро, — просто надо, что бы центр разбежался в разные стороны и занял места на флангах. Мечники не копейщики, им это гораздо проще сделать.

— Нужна тренировка, — неуверенно произнес Гродер, — даже, если выставить половину мечников, то разбежаться должны примерно до тысячи меньше, чем за минуту, по крайней мере, на сто метров.

— Ничего страшного, — заметил Конан, — пятьсот в одну сторону, пятьсот в другую. Противник сразу и не поймет, что случилось, как они уже навалятся на конницу с двух сторон. Но это все, конечно, нужно тренировать до автоматизма.

Тренировки начались уже на следующий день, а туранцы Сагитая получили приказ взять под контроль холм, который возвышался на Леодегарийской равнине и не подпускать к нему разведчиков Ульрика. Сагитай отправился туда немедленно и разбил временный лагерь на вершине холма. Его туранцы разлетелись по степи, выискивая вражеских лазутчиков, но похоже, граф Раманский, получив сообщение о подходе авангарда повстанческой армии, отозвал их в лагерь. Так оно и было на самом деле, граф и принц были едины во мнении, что и в этот раз повстанцы повторят свой предыдущий маневр и не сомневались в победе над ними.

— Не станем им мешать, — заметил Ульрик, пригладив седой ежик волос на голове, — у нас численное превосходство в коннице и пехоте. Мы их просто раздавим, поэтому пусть выбирают позицию без помех. В этот раз никто из них живым не уйдет. Натиска нашей конницы их мечники не выдержат, а их конницу нейтрализует наша пехота.

Нумитор был согласен с графом, поэтому они предоставили инициативу повстанцам, опасаясь лишь одного, чтобы те не испугались численного преимущества королевских войск и не уклонились от сражения.

— Одно только настораживает, — задумчиво произнес Нумитор, пощипывая рыжую бороду, — этот мошенник не дурак и в тактике разбирается. На что он надеется при явном нашем превосходстве над его, так называемой, армией?

— Думаю, — ответил граф Раманский, внимательно вглядываясь в карту местности, разложенную на походном столе, — они рассчитывают на рыцарскую конницу Троцеро. И, возможно, на подкрепления от некоторых баронов. Но король обещал прислать нам Черных Драконов, о чем не знают ни Конан, ни пуантенский граф.

— Не очень-то я этому обещанию верю, — заметил принц, — если он это сделает, то останется беззащитным в беззащитной Тарантии.

То же самое сказал королю Туландра Ту, когда узнал, что Нумедидес намерен послать Черных драконов в помощь Ульрику и Нумитору. Он находился в Зале Личных Аудиенций, когда король заявил, что отправляет свою гвардию на помощь графу Раманскому.

— Нельзя оставлять дворец без защиты, — взволнованно произнес колдун, — как только Черные Драконы уйдут, в Тарантии в любой момент может вспыхнуть мятеж.

— Но мне теперь нечего бояться! — воскликнул Нумедидес. — Я бог! Я неуязвим и бессмертен, как ты мне и обещал.

Туландра Ту смутился, но не подал виду. Действительно со времени их последнего разговора прошел месяц, а он обещал королю, что для закрепления неуязвимости и бессмертия столько и понадобится. Не мог же он тогда предположить, что Нумедидес, возомнив себя богом, откажется от личной гвардии. С другой стороны, начни он опять говорить о том, что процесс не завершен, Нумедидес может понять, что его водят за нос. Но как бы то ни было, решение короля нельзя было признать разумным, Туландра Ту знал, что в Тарантии недовольство народных масс достигло критической точки.

— Но надо предусмотреть и вариант, — осторожно сказал он, — что Ульрик потерпит поражение, тогда повстанцам откроется прямой путь на беззащитную Тарантию.

Глаза Нумедидеса сверкнули яростным огнем. Он топнул ногой и гневно воскликнул:

— У Ульрика почти двойное превосходство над мятежниками! Как он может потерпеть поражение? Кроме того, в его распоряжении будут Черные Драконы! О чем ты говоришь, колдун?

Туландра Ту поклонился и молча вышел из Зала Личных Аудиенций. Спорить с королем, когда он впадал в ярость, было бесполезно, но многие придворные тоже сомневались в победе королевских войск. Все в Аквилонии трещало по швам, приближенные короля старались убраться куда-нибудь подальше от дворца. Первым подал пример Вибий Латро, обратившись к Нумедидесу за разрешением съездить ненадолго в свое имение на правом берегу Хорота. Король, находившийся в благодушном настроении, только что c садистским удовольствием запоров до смерти одну из своих наложниц, не возражал. Но, получив разрешение, канцлер отъехал на две лиги к северу от столицы, а затем развернул свою карету на запад и почти без остановок в пути помчался прямо к немедийской границе. Вслед за канцлером под различными предлогами дворец покинули и некоторые другие приближенные Нумедидеса.

— Крысы бегут с тонущего корабля, — презрительно произнес Туландра Ту в унисон своим мыслям. Он направился в Зал сфинксов, раздумывая на ходу о том, что чудачества короля превратились в настоящее безумие. Нумедидес не способен принимать здравые решения, он полностью выжил из ума и даже забота о собственной безопасности перестала его интересовать.

У колдуна мелькнула мысль отправиться к Ульрику и помочь ему своими колдовскими чарами, но он быстро передумал, предоставив генералу самостоятельно решать задачу разгрома Повстанческой армии. Колдун все отчетливее понимал, что независимо от того победят Ульрик с Нумитором или мятежники, ему в Аквилонии, где правит безумный король, делать больше нечего.

А правление Нумедидеса действительно становилось все более безумным. Его сборщики налогов грабили и бедного и богатого, даже бароны стали роптать все более открыто и несколько из них уже покончили жизнь на виселице. По-прежнему, стража ловила на улицах юных девушек и доставляла их во дворец, где Нумедидес предавался с ними не столько разврату, сколько удовлетворению своих садистских наклонностей, особенно развившихся у него в последнее время. Мучить и истязать свои жертвы для него стало высшим наслаждением. От стихийного восстания горожан удерживало лишь присутствие в столице Черных Драконов, но уже поползли слухи, что король отправляет свою гвардию в действующую армию, поэтому многим было ясно, что как только они оставят город, мятеж неминуем. Однако пока что Черные Драконы находились в казармах и несли службу по охране королевского дворца. Хотя Нумедидес и поступал как безумец, но все же временами его посещали проблески здравого смысла, поэтому он, понимая опасность мятежа, оттягивал отправку личной гвардии к Ульрику, стараясь, чтобы это произошло непосредственно в канун решающей битвы. Расчет его был в целом правильным, пока результат финальной битвы не станет известен, мятеж в Тарантии вряд ли возникнет. А, когда Черные Драконы вернутся с победой, то выступить против них и всей армии графа Раманского вряд ли кто отважится. «Пошумят да и угомонятся!» — мудро решил король, хорошо зная изменчивость народных настроений.

Весть о том, что король намерен усилить армию Ульрика Черными Драконами привез вождям повстанцев Лерус Витро, которого к ним отправил граф Каллиодис.

— Пока только не ясно, когда это случится, — передал он слова графа, добавив, что тот обеспокоен сложившейся ситуацией. — У вас ведь и так сил меньше чуть ли не на треть, а если на помощь Ульрику подойдет тяжелая рыцарская конница, то одержать победу вам будет проблематично.

Конан и Троцеро ввели его в курс своего плана сражения, который Витро полностью одобрил.

— Только вам все равно нужно будет каким-то образом задержать Черных Драконов, — заметил он, — одно их присутствие может поднять моральный дух противника. Лучше бы их на поле боя вообще не допустить…

— Единственная реальная возможность не дать королевской гвардии соединиться с графом Раманским, — твердо сказал Публий, — это выступить немедленно и навязать сражение до подхода Черных Драконов.

Поскольку ничего другого не оставалось, Конан, оставив в лагере, который находился лигах в пяти от Туарна, тысячу мечников и тысячу всадников для охраны громоздкого обоза, отдал приказ к выступлению. Армия двигалась тремя дорогами, чтобы не создавать себе помех, на телегах везли только продукты на неделю и запас фуража, а также оружие и доспехи солдат. Для ускорения передвижения на телегах ехало по четыре мечника, сменяясь через равные промежутки времени. Когда солнце уже почти коснулось горизонта, первые шеренги всадников подошли к холму, где их встретил Сагитай. По его словам в лагере противника все спокойно, разведку в степь Ульрик не высылает.

— Понятно, — ухмыльнулся Конан, — старый коршун опасается спугнуть нас. Что слышно насчет Черных Драконов?

— На десять лиг от лагеря Ульрика их нет, — ответил туранец, — но захватить «языка» не удалось, из лагеря никого не выпускают. Даже разведчики в степь не выезжают.

— Вот что, старый друг, — обнял киммериец туранца за плечи, — генеральное сражение начнется завтра утром. Перед тобой стоит очень важная задача — не допустить участия в ней королевской гвардии. Вот смотри, от Тарантии сюда больше полутора конных перехода, они наверняка где-то станут лагерем…

Он подробно изложил свой замысел Сагитаю, который молча слушал и изредка кивал головой. Когда киммериец закончил, он спросил:

— А, если они еще вообще не вышли из Тарантии?

Конан пожал плечами:

— Это был бы самый лучший вариант. Но о результатах сражения мы тебя известим. Если победа будет за нами, возвращайся сюда, а если проиграем битву, то поступай, как посчитаешь нужным.

— Хорошо, — сосредоточенно кивнул туранец, — мы сделаем все, что в наших силах, но из этой схватки с Черными Драконами не многие из нас выйдут живыми.

— Возьми с собой двойной или тройной запас стрел и не особенно увлекайтесь, — напутствовал его киммериец, — в схватку с ними вам вступать не обязательно, произвели залп и отступайте, снова выстрелили и отступайте. Да не прямо, а разлетайтесь по сторонам и заходите с флангов или с тыла. Чтобы сбить их темп. Да, что мне тебя учить…

Сагитай грустно улыбнулся. Они пожали друг другу руки, крепко обнялись и Сагитай отправился к своим туранцам. Через несколько минут отряд конных лучников, спустившись с вершины холма, растворился в вечерних сумерках. Конан некоторое время молча смотрел им вслед, затем развернул своего жеребца и отправился в лагерь за обратным скатом возвышенности, который мечники под командой Гродера оборудовали рвом и валом. Просперо и Троцеро расположили конницу в стороне от лагеря, где нашелся обширный луг с сочной травой и протекавший по нему ручей с чистой прозрачной водой. Половина боссонских лучников Аримунда тем временем заняли места ушедших туранцев на вершине холма. Предосторожность была не лишней, но в видневшемся в лиге отсюда лагере Ульрика все было спокойно и сгустившуюся темноту ночи прорезал лишь отблеск далеких костров. Появление у возвышенности повстанческой армии не осталось графа и принца незамеченным, однако никаких особых приготовлений к завтрашней битве Ульрик и Нумитор не предпринимали. Когда совсем стемнело и небосклон засиял тысячами звезд, Просперо выслал в степь разъезды вместе с конными боссонскими лучниками, а мечники Гродера, стараясь соблюдать тишину, стали рыть землю у подножия холма, обращенного к лагерю королевского войска. Землю в мешках и корзинах они уносили к своему лагерю. Если бы сейчас за этой работой наблюдал кто-то из лазутчиков Ульрика, он вряд ли догадался бы о том, что там происходит. Но Просперо для того и направил в степь конные разъезды, чтобы они перехватывали королевских разведчиков, хотя их там и не было.

Когда уже далеко за полночь все работы были закончены и подошва холма, обращенная к лагерю королевских войск была срезана, солдатам было предоставлено несколько часов для отдыха, а командиры собрались в шатре у Конана, разбитом в центре лагеря. Предстояло получить последние доклады о результатах подготовки к предстоящему сражению. Все собравшиеся отчетливо осознавали, что успех замысла, как это обычно и бывает, когда применяются военные хитрости, зависит от точного расчета времени и слаженности действий всех родов войск.

— Ульрик не станет откладывать сражение, а выступит на рассвете, чтобы с первыми лучами солнца атаковать нас, — сказал Троцеро, — для него сейчас самое страшное, чтобы мы не уклонились от генерального сражения. Превосходя нас численностью, он уверен в победе.

Конан кивнул, соглашаясь, и спросил Гродера:

— Что у тебя барон? Успевают мечники разбегаться?

Генерал, обычно веселый, нахмурился:

— Не совсем, думаю человек двести — триста всадники растопчут.

— Это они во время тренировки ленятся, — помрачнев заметил киммериец, — вид скачущих всадников с копьями наперевес придаст им прыти. Хотя, потерь, конечно, не избежать в любом случае.

— Мои лучники получили строгий наказ отстреливать в первую очередь всадников на флангах, чтобы дать возможность мечникам освободить центр, — пригладив бороду степенно произнес Аримунд. — Им будет полное раздолье, стрелять с расстояния меньше пятидесяти, а то и тридцати шагов. Тем более, и целиться особо не придется, стрелы попадут не в человека, так в лошадь.

— Важно, чтобы вторая половина мечников успела вовремя присоединиться к остальным, — предупредил Троцеро. — Мы с Просперо не сможем бросить конницу в бой, пока мечники не займут позицию.

— Думаю успеют, — пожал плечами барон, — мы их поставим по бокам немного выше на склоне. Так что они просто сбегут вниз.

Конан встал и откинул полог шатра.

— Светает, — хмуро сказал он, — пора занимать позиции, на востоке уже разгорается новый день. Восходит солнце победы Львов!

Глава вторая. День Льва

Солнце уже поднялось над вершинами далеких гор на востоке и его лучи отражались множеством солнечных зайчиков от стальных шлемов четырех тысяч мечников, выстроившихся в восемь рядов у подножия холма. Справа и слева от них немного позади стояли еще две колонны мечников примерно такой же численностью каждая. Выше по холму за центром пехоты расположись цепи лучников в зеленых кожаных куртках с надвинутыми на глаза капюшонами, защищавшими их от солнечных лучей. На вершине холма стояла группа всадников, среди которых на громадном черном жеребце выделялся Конан, одетый в стальные латы. Рядом с ним были Троцеро в черном панцирном облачении и Просперо в алом плаще, наброшенном поверх брони.

— Странное у них построение, — крикнул Нумитор Ульрику, скакавшему рядом с ним во главе тяжелой конницы, когда до холма оставалось пол лиги, — они, словно облегчают нашу задачу, разорвать центр не составит труда.

Граф Раманский прежде, чем ответить обернулся назад. Скакавшие позади них всадники начали перестраиваться для атаки, переходя с рыси на легкий галоп. Глядя на своих воинов, Ульрик даже ощутил прилив гордости — это была тяжелая конница, цвет королевского войска, удар которой не всегда выдерживали даже знаменитые своей стойкостью в бою гандерландские копейщики. Тяжелой панцирной конницы у них с Нумитором было не очень много, на обоих даже меньше, чем у графа Троцеро, но ее задача заключалась в том, чтобы массированным ударом плотной массы закованных в броню лошадей и всадников, ощетинившихся копьями длиной в два десятка локтей, прорвать центр построения пехоты, а дальше уже вступят в бой всадники в кирасах, вооруженные мечами. Граф еще раз оглянулся, перестроение панцирных эскадронов почти закончилось, но копья пока еще оставались в башмаках. Разбег начнется позднее, когда до противника останется не более тысячи шагов, тогда копья будут выставлены вперед, а кони понесутся в карьер со скоростью двенадцать лиг в час. Если бы у повстанцев было, хотя бы четыре тысячи копейщиков, исход столкновения их с конницей, предсказать было бы трудно, но копейщиков в армии Конана не было, об этом знали и граф и принц, поэтому не сомневались в успехе. Еще утром, они посовещавшись, пришли к решению не ожидать подхода почему-то запаздывавших Черных Драконов, а начать сражения самим, тем более, что, самостоятельно разгромив повстанцев, не придется ни с кем делить лавры победителей.

Повернувшись к Нумитору, Ульрик отрывисто крикнул:

— Чувствую какую-то западню, волчьи ямы или что-то в таком же духе, но для установки действительно опасных ловушек у них не было времени. Все это детские игры!

Он повернулся назад и, выхватив меч из ножен, взмахнул им в направлении противника, подавая сигнал к атаке. Всадники прибавили темп, перейдя в полный галоп, и несколько мгновений спустя обогнали своих командующих. Нумитор и Ульрик наоборот снизили скорость коней, чтобы, оставаясь позади, следить за всем ходом сражения и подавать необходимые команды, хотя обычно в этом и не было особой нужды, каждый солдат, десятские и сотники знали, что им надо делать. Еще минуту спустя панцирная конница понеслась бешенным галопом, выставив вперед копья, всадники в передних рядах пригнули головы низко к холке лошадей, опасаясь стрел. Действительно, это было сделано вовремя, так как по команде Аримунда боссонские лучники произвели первый залп. До первых рядов конницы оставалось больше трехсот шагов, поэтому особого вреда стрелы не причинили, но заставили всадников еще теснее прижаться к гривам коней и пустить их в карьер. Из-за этого они не сразу увидели, как внезапно центр построения мечников стал стремительно пустеть по ширине примерно двести шагов. Пехотинцы стремительно разбегались в стороны, открывая взгляду то, чего никто из всадников не ожидал увидеть. Королевские воины не хуже принца и графа Ульрика догадывались о том, что повстанцы устроят перед фронтом своего войска какие то ловушки, но никто и помыслить не мог, что они срежут подножие холма таким образом, что получилась стена высотой в рост человека, на которую и нацелился удар панцирной конницы. В двадцати шагах от края среза стояли густые цепи лучников, которые безнаказанно открыли частую стрельбу из луков по всадникам почти в упор, оставаясь недосягаемыми для их копий и мечей.

Первые ряды королевских всадников слишком поздно заметили ловушку. Тот инженерный трюк под названием эскарп, который придумал Конан, стал применяться при ведении войн лишь тысячелетия спустя после Хайборойской эры. Гениально предвосхитив мысль будущих военных инженеров, киммериец предложил не только срезать подножие холма, но и углубить почву под образовавшейся стеной. Поэтому, не сумев удержать стремительный бег лошадей, всадники врезались прямо в земляную стену, ломая копья, сваливаясь с седел на землю и калеча лошадей… Последующие ряды, как это бывает в конных сражениях, неслись вслед на первыми, не глядя вперед, поэтому тоже остановить своих коней не смогли, а кто и успел это сделать, уйти в сторону все равно не сумел, сметенный накатывающимися задними рядами. Боссонские лучники участили темп стрельбы, промахнуться по скопившейся у стены массе всадников было невозможно. Хотя стрелы у всех почти закончились, с вершины холма уже бежала толпа обозной челяди, неся в руках новые наполненные колчаны. Мечники, нарочно распахнувшие свой центр, уже вступили в бой с аквилонской конницей, оказавшейся беззащитной перед ними. Прикрываясь щитами от удара сверху, мечники подрубали ноги лошадей и вспаривали им животы. Лошади с ржанием и грохотом валились наземь, подминая собой всадников. На помощь уже подошли две колонны их товарищей с флангов, сжав вражескую конницу и не давая ей вырваться из захлопнувшейся ловушки. Ситуация для аквилонцев складывалась тем хуже, что сражаться могли только крайние ряды всадников, лишенные ударной силы брони коней и копий, и довольно слабые в бою с мечниками, профессионалами боя на мечах.

— Пора, граф, — положил киммериец руку в латной перчатке на плечо Троцеро, — давай команду своим рыцарям.

Троцеро отсалютовал командующему клинком и указал им в сторону королевского войска. Его тяжелая кавалерия, изготовившаяся к бою на обратном скате возвышенности, понеслась вперед, огибая холм. Просперо тоже подал сигнал к атаке своим всадникам и они, набирая ход, вылетели с другой стороны холма, нацелившись на правый фланг приближающихся королевских копейщиков и мечников, которые из-за спин своей конницы не видели происходящего, и только чувствовали, что атака панцирных эскадронов почему-то внезапно захлебнулась.

Троцеро и Просперо, спустившись с вершины холма, возглавили своих всадников и повели их бой, направляя удар конницы во фланги пехоты противника.

— Что во имя Эрлика там происходит? — вскричал Нумитор, осаживая коня. Из-за клубящегося облака пыли впереди, ему ничего не было видно. Сюда доносился лишь звон оружия, ржание лошадей и вопли раненых.

— Лучники стреляют не переставая с вершины холма, словно у них колчаны сами наполняются стрелами, но нашей конницы я не вижу! — крикнул в ответ Ульрик. — Там случилось что-то неожиданное. Могу сказать лишь, что-то пошло не так!

Между тем, стрелы боссонских лучников не кончались, обозная челядь подносила им все новые и новые колчаны. Через двадцать минут боя вся королевская рыцарская конница и две трети остальных всадников полегли вместе с конями, словно снопы на поле ржи или ячменя. Крики раненных, дикое ржание коней, лязг ударов мечей о броню, сгустились над полем брани в одну ужасную какофонию. Алая кровь, смешиваясь с грязью, неслась с возвышенности, образуя болото, в котором вязли лошади еще живых всадников. Правда, теперь они уже оставались за пределами досягаемости стрел боссонских лучников, но зато их яростным напором теснили мечники прямо на собственных копейщиков, во фланги которых уже ударила повстанческая конница. Шестнадцать тысяч клинков обрушились на вражескую пехоту, словно все сметающий на своем пути ураган. Ударная сила закованных в броню рыцарей Троцеро с копьями наперевес, помноженная на скорость их коней, в мгновение ока разметала копейщиков и мечников врага, в противоположный фланг которых врезалась конница Просперо. Пуантенец, как всегда мчавшийся в бой с ужасной улыбкой на лице, в развевающемся за спиной алом плаще, рубился в первых рядах своих всадников, словно многорукий грозный демон-вестник смерти, вынырнувший из глубин преисподней собрать обильную жертву богам царства мертвых.

На поле боя все смешалось в одну огромную кучу людей и коней. Численное преимущество королевских войск было ликвидировано гибелью почти всей их конницы, а мечники и копейщики, окруженные со всех сторон рыцарями Пуантена и всадниками Просперо думали уже не о победе, а о том, как унести ноги. Поэтому многие, побросав оружие, поднимали руки, сдаваясь на милость победителей, другие пытались вырваться из живого кольца и убежать.

Конан, наблюдавший эту картину разгрома королевской армии, обернулся к Паллантиду, стоявшему немного позади на гнедом жеребце.

— Пора и нам! — сказал он, направив своего вороного вниз с холма. Паллантид, выхватив меч, подал знак следовать за ним и пятьсот рыцарей, личная гвардия киммерийца, укрывавшихся до этого за обратным скатом возвышенности, понеслись вперед за своим командующим.

Огибая поле боя, местами превратившееся в кровавое болото Конан устремился туда, где он своим ястребиным зрением с высоты хома разглядел принца Нумитора и графа Раманского. Они оба находились позади своих мечников, пытаясь хоть как-то организовать оборону, не рассчитывая уже на победу, но надеясь, хотя бы отступить с большей частью людей в свой лагерь и дождаться там подхода Черных Драконов.

Нумитор, заметив приближение какого-то отряда конных рыцарей, впереди которых на могучем черном жеребце скакал настоящий великан, сразу понял, кто ведет их в бой.

— Это сам мошенник! — крикнул он Ульрику. — Клянусь Эрликом, я с ним сейчас разберусь!

Он сжал острогами бока коня и помчался вперед. Его личная гвардия устремилась за ним. Конан тоже заметил Нумитора и его жеребец, перейдя в карьер, стрелой понесся навстречу принцу. Они оба далеко опередили своих гвардейцев и, промчавшись рядом, едва успели обменяться ударами мечей. Сразу же развернув коней, они съехались снова, но теперь уже подъехали друг к другу почти шагом, грозно помахивая мечами. Нумитор учился фехтованию у лучших мастеров Аквилонии, поэтому не сомневался в своей победе. Он сделал знак подскакавшим гвардейцам, чтобы те не вмешивались в поединок, Конан подал такой же знак Паллантиду. Гвардейцы остановились в отдалении с обеих сторон, наблюдая за схваткой. Первым нанес удар Нумитор, целясь в голову киммерийца, но тот легко отразил его, подставив свой меч. Затем каждый поочередно нанес серию ударов, которые его противник отразил с легкостью. Кони, кружась один воде другого тоже пытались впиться зубами друг другу в горло, но им мешали трензеля и броня. Внезапно вздыбив жеребца, принц с огромной силой размахнулся мечом и заплечным ударом попытался разрубить шлем Конана, но, хотя его меч только скользнул по стали шлема и плечевой броне, киммериец все же пошатнулся, удар был сильным и на мгновение вывел его из равновесия. Принц тут же попытался обрушить на голову врага новый удар, но Конан успел подставить меч и отразил его. Враги сражались все яростнее, закипая гневом от того, что оказались равными в искусстве фехтования. Кони кружились друг возле друга, но удары ни кимерийца, ни принца не достигали цели. Так продолжалось уже минут пятнадцать и у принца стало заканчиваться терпение. Он злился, кровь прилила ему к лицу, яростный взгляд готов был испепелить своего противника. Конан тоже разъярился, но сохранял хладнокровие, пытаясь отыскать слабое место в обороне принца. Он ускорил темп и понял, что поступил правильно, несколько ударов Нумитор отразить не смог и вмятины от меча киммерийца остался на его латах. Еще более ускорив темп, Конан обрушил на противника серию ударов-финтов, имея намерение, завершить ее мощным заплечным ударом по шлему противника. Все у него получилось, как и было задумано, только меч лишь скользнул по шлему, а вся сила замаха пришлась на плечо, закрытое броней. Нумитор покачнулся, но в седле удержался, а меч Конана разлетелся на части и в руке у него осталась только гарда. Какое-то мгновение, он с недоумением рассматривал обломок меча в своей руке и в это время услышал возглас Нумитора:

— Умри, киммерийская собака!

Рука принца с мечом уже начала опускаться ему на голову, но киммериец со своей звериной реакцией, отшвырнул рукоять меча в сторону, и бросив жеребца прямо на Нумитора перехватил своей рукой в стальной перчатке руку принца с занесенным мечом. Сдавив запястье Нумитора с огромной силой, он заставил его выронить меч, а затем сжав противника в стальных объятиях, вырвал его из седла и поднял высоко над головой.

— Умри сам, аквилонский ублюдок! — прорычал он и с силой бросил принца на землю, которая от удара тяжелого тела в доспехах даже слегка содрогнулась. Гвардейцы принца замерли от ужаса, проявления такой могучей силы им еще никогда не приходилось видеть.

— А вы, — обращаясь к ним, рявкнул Конан, подняв жеребца на дыбы, — или бросайте оружие и сдавайтесь или, клянусь Кромом, отправитесь на обед к Нергалу вслед за своим хозяином!

Выбора не оставалось, устрашенные гвардейцы спрыгнули с коней и сложили мечи на землю. Граф Раманский, наблюдавший издалека поединок Нумитора и Конана, последний раз оглядел поле битвы, на котором завершался разгром его армии. Безнадежно, махнув рукой, он скомандовал своей охране следовать за ним и галопом помчался в лагерь. Там еще оставалась тысяча всадников, которых он забрал с собой и они, не теряя ни секунды времени, ускакали к переправе через Хорот, чтобы затем укрыться в северных владениях графа.

Гибель Нумитора и бегство Ульрика явились завершающим аккордом сражения. Простым солдатам не было никакого смысла продолжать битву в отсутствии обоих предводителей и они, бросая оружие, стали целыми группами выходить из боя. Аримунд со своими лучниками наблюдал за тем, как они, безоружные, строились в колонны. Бежать никто не пытался, зная меткость и дальнобойность боссонских стрел.

Битва продолжалась еще некоторое время, но видя, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, аквилонские солдаты побросали оружие.

Альдемар Дагобер с самого утра находился в двух десятках шагов от Конана на вершине холма, невидимый ни для кого. Вначале он хотел помочь повстанцам своим чародейским искусством, но уже в начале сражения понял, что лучше им не мешать. Он по достоинству оценил тактическое мастерство киммерийца и его выдумку с обрезанием подножия холма, но особенно его потрясла сила и мощь Конана в схватке с Нумитором. Северный варвар казался каким-то грозным великаном, чудовищной силе которого невозможно было противостоять. Дагобер даже попытался было подстраховать киммерийца в этом поединке и захватить сознание Нумитора, превратив его в безвольную куклу. Но его конь отстал от киммерийца, а когда прискакал к сражающимся Конану и Нумитору, то вмешиваться было уже поздно. Конан как раз выдернул принца из седла и поднял над головой… Тогда-то маг впервые задумался о том, что, если ему придется вступить в открытый бой с киммерийцем, то он может и не победить. Звериная реакция и невероятная сила Конана ошеломили его. С такими противниками ранее ему никогда не приходилось встречаться и даже лемурийское боевое искусство в такой схватке могло и не помочь. Впрочем, Дагобер вовремя вспомнил, что он в любой момент может подчинить себе разум киммерийца и отбросил эти упадочные мысли прочь.

Здесь ему больше делать было нечего и он решил просто уехать в Тарантию, дождаться там прихода Повстанческой армии, рассчитывая, что к тому времени Туландра Ту исчезнет из дворца и никто не помешает свершиться долгожданной мести. Взглянув на неподвижно лежавшее на земле тело принца Нумитора, он тронул коня и не торопясь направился в сторону столицы Аквилонии.

Оставив Гродера командовать на поле боя, разбираться с пленными и хозяйничать в оставленном лагере Ульрика, Конан, взяв собой конницу Троцеро и Просперо, отправился навстречу Черным Драконам.

— Сагитай превосходно справился со своей задачей, но нам надо ему помочь, — крикнул он на скаку Троцеро, — боюсь, что туранцам там сейчас приходится не сладко.

Судьба туранцев все больше тревожила киммерийца. От Сагитая не поступало никаких известий и было понятно только одно — либо Черные Драоны вообще не покидали Тарантию, либо же Сагитай вступил с ними в схватку, исход которой для него мог оказаться трагичным. Черные Драконы, в отличие от обычной панцирной конницы были вооружены арбалетами и, хотя вести стрельбу с лошадей, в отличие от туранцев, не могли, но спешившись, способны были оказать им реальное сопротивление. Поэтому отряд Сагитая могла спасти лишь скорость их коней, а также долгое изматывание противника притворными атаками и быстрым бегством.

Они отъехали на рысях от брошенного Ульриком лагеря меньше, чем на две лиги, когда Паллантид, приподнявшись в седле, указал рукой вперед. Конан тоже привстал в стременах и увидел, что навстречу им скачет заметно поредевший отряд Сагитая. От прежнего количества туранцев осталось едва ли две трети и самого Сагитая он среди них не видел. Впереди на кауром жеребце скакал сотник Мушавер, моложавый туранец, лет тридцати пяти на вид.

Из его рассказа и стало известно, что произошло.

— На лагерь Черных Драконов мы наткнулись на рассвете, когда еще даже заря не занималась, он находился всего в пяти лигах от главных сил графа Ульрика, — говорил сотник, с трудом сдерживая волнение. — Черные Драконы не стали обносить его рвом и валом, а просто выставили усиленные конные патрули…

Конные разъезды гвардии Нумедидеса не углублялись далеко в степь, а несли охрану лагеря по периметру в тысяче шагов от него. Поэтому спешившиеся туранцы в сгустившемся над степью прозрачном тумане незаметно подползли к ним и стрелами из своих коротких, но мощных луков выбили почти всех патрульных. Все же шума избежать не удалось, так как нескольким раненым гвардейцам удалось ускакать в лагерь и поднять тревогу. Лотарь Аривальдо, опасаясь нападения на лагерь, приказал приготовить арбалеты к бою, но туранцы, совершив обходной маневр, напали на пасущихся поодаль на лугу их лошадей. Коноводов из числа оруженосцев они перебили, а коней частью отловили, частью разогнали. Аривальдо приказал половине гвардейцев охранять лагерь, а остальных отправил за конями, которые, к счастью, далеко убежать не успели. Туранцы, главным образом, мешали им отлавливать коней ложными атаками, но первоначальная растерянность гвардейцев прошла и они с успехом отражали эти атаки с помощью арбалетов. Да и кони сами стали прибегать на свист своих хозяев, поэтому довольно скоро порядок в лагере Черных Драконов был восстановлен. Аривальдо приказал продолжить поход, прибегнув к тактике смешанного построения своего отряда, когда большая часть гвардейцев оставались верхом, а примерно пятьсот из них шли пешком с арбалетами на изготовку. Они создали своеобразное каре по сто человек с каждой стороны отряда всадников, под защитой которого можно было передвигаться, не опасаясь туранских стрел.

— Арбалеты бьют дальше наших луков, — продолжал Мушавер свой рассказ, — да и владеют они ими неплохо. К тому же солнце уже выкатилось на небосклон и мы были хорошо видны. Сагитай предпринял еще несколько ложных атак, но мы потеряли десятка два людей и стали просто маячить перед гвардейцами вне досягаемости их арбалетов. Они ускорили движение и за час прошли расстояние больше лиги. Сагитай сказал, что вы еще вряд ли начали сражение и Черных Драконов необходимо задержать любой ценой. Поэтому он приказал обойти гвардейцев с тыла и постараться выбить как можно больше арбалетчиков, а затем обрушить град стрел на всадников. Этот маневр удался, но они быстро заменили погибших арбалетчиков и отбили нашу атаку, мы отступили, понеся потери…

Глянув на небосклон и заметив, что солнце едва только приближается к зениту, Сагитай предпринял еще одну отчаянную попытку атаковать Черных Драконов. В этот раз он повел туранцев в лобовую атаку, преградив гвардейцам путь. Сотни стрел взлетели в воздух, разя арбалетчиков, но и Аривальдо вскипел гневом и бросил конницу навстречу атакующим туранцам. Часть из них, в том числе и Сагитай, не успели вовремя отступить, поэтому вынуждены были принять сражение с закованными в броню рыцарями, впрочем, довольно короткое. Обменявшись несколькими ударами, туранцы разлетелись в разные стороны, но, к несчастью, конь Сагитая попал копытом в какую-то норку в земле и захромал.

— Один из гвардейцев догнал его и пронзил копьем, — закончил Мушавер свой трагический рассказ. — Мы попытались отбить тело командира, но подбежавшие арбалетчики отразили нашу атаку. Потеряв больше трети людей, мы решили возвращаться к вам в надежде, что вы уже одержали победу. Но мы оторвались от Черных Драконов всего на лигу, не больше, скоро они будут здесь.

— Мы сами пойдем им навстречу, — помрачнев лицом, рявкнул Конан, положив ладонь на рукоять меча, — и клянусь Кромом, если они сразу же не сдадутся и не сложат оружие, то погибнут все до одного!

Он оскорбил плетью своего вороного жеребца и тот, взвившись на дыбы, рванулся вперед, с ходу перейдя в галоп. Паллантид и охрана киммерийца понеслась за ним. Троцеро и Просперо также пустили коней в галоп, но скачка продолжалась не долго. Не проскакав и пол лиги они наткнулись на Черных Драконов, которые были в мгновение ока окружены со всех сторон двенадцатью тысячами всадников. Никто из гвардейцев не рискнул выстрелить из арбалетов, хотя все они обнажили мечи, заняв круговую оборону.

— Аривальдо! — проревел, поднявшись в стременах Конан. — Во имя Крома прикажи своим людям сложить оружие иначе не пройдет и пяти минут, как вы все отправитесь на обед к Нергалу!

— Мы сдаемся! — крикнул в ответ капитан королевской гвардии.

Сагитая они обнаружили в полу лиге отсюда. Он лежал на спине раскинув руки. На груди его зияла рана, из которой пульсируя вытекала кровь. Конан спрыгнул с коня и, став на колени, склонился к лицу старого друга. Туранец еще дышал, и из его горла вырывались хрипы. Открыв глаза, он увидел киммерийца и вопросительно посмотрел на него.

— Мы победили! — растроганно сказал Конан. — В том числе, благодаря тебе и твоим воинам!

— Да здравствует король Конан! — с усилием прерывисто прошептал Сагитай. — Прошу, выполни мою последнюю просьбу, отпусти моих людей… Они храбро сражались, честно исполнили свой долг и тебе больше не нужны… Это не их война…

Он дернулся всем телом и затих с улыбкой на лице, а его открытые глаза смотрели в голубое прозрачное небо.

Сагитая они похоронили на вершине холма, у подножия которого происходило сражение вместе с погибшими туранцами. Остальных павших в этой битве решили похоронить в одной братской могиле, не разбирая, кто свой, а кто чужой, теперь мертвым это было все равно. Вся Повстанческая армия под развернутым Львиным знаменем прошла мимо лежащих на земле тел и каждый воин насыпал на них землю из своего шлема. Рядом с холмом образовался высокий курган, как памятник об этой грандиозной битве, изменившей судьбу Аквилонии, а в народной памяти это событие сохранилось и почиталось много лет спустя, как вошедший в историю священный День Льва.

Глава третья. Заговорщики

Слухи о разгроме армии Ульрика и гибели Нумитора достигли Тарантии уже вечером того же дня. Как это могло случиться, никто не знал, ведь даже гонцу на гнедом жеребце, несущемуся в карьер, понадобилось бы больше времени, чтобы доскакать от Леодегарийской равнины до столицы Аквилонии. Но факт остается фактом, солнечный диск еще не успел скрыться за далекими вершинами Рабирийских гор, а вся Тарантия уже была взбудоражена слухами о поражении королевских войск от Повстанческой армии. Несмотря на один из последних королевских указов о запрете собираться вместе больше трех человек, повсюду на улицах столицы толпились группы горожан, оживленно обсуждающие последние новости. Как всегда, к рассказам о реальных событиях примешивался вымысел, передавались многочисленные фантастические подробности произошедшей битвы, не имевшие ничего общего с реальностью. Но, несмотря на массу самых разнообразных слухов, все сходились в главном — после этого поражения Нумедидесу на троне не удержаться, он неминуемо будет свергнут повстанцами. И тут сразу же возникал главный вопрос: кто станет преемником нынешнего короля на Рубиновом троне аквилонских владык. Будь жив Нумитор, вопросов бы не возникало, он являлся законным наследником своего брата. Но принц погиб и теперь государству грозило бескоролевье.

— Или трон будет захвачен узурпатором! — горячился известный в Тарантии поэт Ринальдо, в особняке которого неподалеку от Дворцовой площади к вечеру собралась группа почитателей его поэтического дара и единомышленников. Ринальдо был тридцатилетним брюнетом, известным своими памфлетами в адрес Нумедидеса и его сановников. Его острые политические сатиры в стихотворной форме приводили в ярость короля и особенно канцлера, но трогать его не решался даже Нумедидес, опасаясь взрыва народного возмущения. Ринальдо пользовался большой популярностью, как у простых горожан, так и у знатных аквилонцев, со многими из которых находился в дружеских отношениях, запросто посещая их дома. Как большинство поэтов, Ринальдо обладал холерическим темпераментом и относился к людям, которым неугодна любая власть, только потому, что она, по их мнению, ограничивает свободу. Поэтому королевские сановники старались охарактеризовать поэта королю, как человека с психическими расстройствами и неуравновешенной психикой, на выходки которого не стоит обращать внимания. Возможно, имидж безумца и спасал Ринальдо от гнева Нумедидеса, который и сам с каждым днем впадал во все более глубокое безумие.

— Сейчас есть только два реальных претендента на трон аквилонских владык, — твердо сказал Артензио, светловолосый юноша с красивым лицом и стройной фигурой, чей отец являлся хранителем Большой государственной печати при Вибии Латро. — Это либо граф Троцеро, либо предводитель восставших опальный генерал Конан.

Этот разговор происходил в просторном кабинете Ринальдо, заставленном шкафами с множеством книг. Книги и рукописи валялись повсюду: и на полу, и в креслах, и на широком столе за которым в креслах расположилось восемь молодых людей, включая хозяина. Большинство из них были представителями, так называемой «золотой» молодежи, в возрасте до тридцати лет. Дети знатных вельмож королевства, они привыкли считать себя элитой, которая придет к управлению делами государства на смену своим родителям, хотя на самом деле не отличались ни умом, ни талантом. При всем своем непомерном самомнении, все они, за исключением хозяина особняка, были яркими посредственностями, которых, впрочем, было достаточно и среди высоких государственных чинов.

— Троцеро категорически неприемлем! — безапелляционно заявил Тифан Прискус, сын королевского постельничего, тряхнув темно-каштановыми волосами, спадающими ему на плечи. Его голубые глаза даже потемнели от возмущения.

— Не Троцеро, так Конан, — рассудительно произнес широкоплечий молодой человек выдающимися скулами на широком лице. Это был Ринат Апотис, сын одного их советников Нумедидеса. — В любом случае все мы и каждый в отдельности будем отодвинуты далеко на задний план от рычагов власти. Хорошо еще, если не отправимся вместе с нашими отцами в изгнание.

В кабинете наступило молчание. О том, что вслух произнес Ринат, каждый думал и сам, стараясь упрятать свои мысли подальше в тайники сознания.

— Брр! — даже поежился Раст Ревокат, передернув плечами. Он не был коренным аквилонцем, родился в Гандерланде, откуда его отец, женатый на шемитке, перебрался в Тарантию, где, во многом благодаря жене, стал преуспевающим торговцем. Раст, пожалуй, был единственным, кто не обладал особой знатностью, хотя отец его был гандерландским бароном, но зато богатством мог затмить любого их присутствующих. Мать, очень красивая и практичная женщина, с детских лет посвятила его в науку извлекать деньги практически из воздуха, что умел далеко не каждый. Сейчас они вели дела на пару с отцом и Раст понимал, что смена власти в Аквилонии может серьезно отразится на его успехах в торговле, где многое зависело от вовремя сунутой взятки королевскому должностному лицу.

— Как всем известно, — заметил Ринальдо, — я отношусь к числу противников любой власти, но все же должен признать, что правители бывают разные. Любой узурпатор всегда по натуре тиран, он стремится к власти, в каждом видит готового посягнуть на его трон и задушит малейшее проявление свободомыслия и вольнодумства железной рукой. Другое дело, когда трон занимает законный король, он знает, что трон принадлежит ему по праву и не опасается, что его у него отнимут.

— Верно, — подтвердил хранивший до этого молчание, невысокий крепыш с темными волосами и жесткими чертами лица. Это был Рикс Анекс, сын начальника городской стражи. — Вспомните, ведь еще три — четыре года назад Нумедидес был совсем другим, пока не связался с этим Туландрой Ту…

Он не договорил фразы, так как внезапно все увидели, что воздух в кабинете словно сгустился и перед ними внезапно материализовался колдун и чернокнижник, имя которого так неосторожно произнес Рикс. Он был в своей обычной темно-багряной хламиде с венцом на голове в виде двух переплетённых змей и с посохом в руке.

— Туландра Ту! — вырвалось у всех из уст. Смертельный ужас сковал всех присутствующих. Чернокнижник взглянул на их лица, искаженные страхом и змеиная улыбка скользнула по его губам.

— Не нужно меня бояться, — сказал он добродушно глуховатым голосом. — Мы с вами единомышленники, я, как и вы, не хочу, чтобы трон достался узурпатору, какому-нибудь северному варвару или пуантенцу, который всего несколько лет назад воевал с Аквилонией.

У всех отлегло на душе, но тревога все же не покидала каждого.

— Не хочешь ли ты сам овладеть троном аквилонских королей? — с подозрением, но смело спросил Ринальдо.

Туландра Ту рассмеялся глухим булькающим смехом.

— Я еще не сошел с ума, чтобы стать королем Аквилонии, — отсмеявшись сказал он. — Поверь, Ринальдо, к личной власти я стремлюсь примерно так же как и ты. Для меня, как и для тебя, в первую очередь важна свобода, а гибельный призрак власти меня привлекает мало. Я явился к вам, чтобы подсказать — есть законный наследник королевской династии, о котором никто из вас не упомянул. А между прочим, для многих-это близкий друг.

— Валерий! — воскликнул Ринальдо. — Ну, конечно, как мы могли о нем забыть!

Молодые люди зашумели, каждый хотел высказаться, все друг друга перебивали и никто никого не слушал. Подождав, пока все успокоятся, Туландра Ту продолжил:

— Валерий — родственник короля, может, и не самый близкий, но в отсутствии других законных наследников, он вправе занять трон. Не стоит забывать, что он пострадавший от Нумедидеса изгнанник, обвиненный в действиях, которых он и не думал совершать. Это, кстати, и ваша вина, слишком неосторожно вы кричали на всех углах, что Валерий был бы лучшим королем, чем Нумедидес. Следовательно, народ, который всегда на стороне обиженных властью, его поддержит.

Ринальдо наклонил голову, пряча глаза. Камень был в его огород, это он в своих памфлетах призывал Нумедидеса отречься от трона в пользу Валерия.

— Но не будем об этом, — сказал колдун. — Каждый может допустить ошибку, тем более пять лет назад вы все были еще юнцами. Но сейчас есть возможность все исправить. По моим сведениям, мятежники отошли ближе к Туарну для отдыха и переформирования своей армии. Тем более, им торопиться некуда, в Тарантии войск нет и им неоткуда взяться. Власть сама свалилась им в руки, бери и пользуйся. Чтобы этого не случилось, нужно немедленно отправить в Бельверус за Валерием. Как только он прибудет в Тарантию, мы организуем здесь мятеж и заставим короля отречься от престола, а на трон возведем Валерия. Народ будет за него и, когда сюда явятся Конан с Троцеро, им будет уже поздно что — либо предпринимать.

Все переглянулись. План, предложенный Туландрой не вызывал замечаний. Один только Ринальдо с сомнением в голосе произнес:

— А если Нумедидес не согласится с отречением?

— Согласится! Это я беру на себя, — усмехнулся колдун. — Вы, главное, не теряйте даром времени и уже сегодня отправьте послов в Бельверус. Когда, Валерий прибудет, мы с вами снова встретимся.

Колдун сделал знак рукой, воздух вокруг него сгустился и он исчез.

— Фу! — выдохнул Артензио. — Все-таки этот Туландра пренеприятнейший тип, не даром его во дворце все боятся.

— Но совет он дал правильный, хотя понятно, что преследует он свои цели! Дураку понятно, что он хочет подчинить Валерия своему влиянию, как сейчас Нумедидеса, — заметил Ринальдо. — Ну, да ладно. Давайте решать, кто из нас отправится в Бельверус. Может кто-то вызовется сам?

Он обвел взглядом приятелей. После некоторого колебания поехать за Валерием вызвались Артензио, Ринат и Тифан. Остальные, договорившись о следующей встрече, разошлись.

Присутствовавший среди них молчаливый молодой человек Касьян Роло, возвратившись к себе домой, зашел в кабинет и на тонком листике рисовой бумаги быстро написал короткую записку. Свернув ее в трубочку и вложив в специальную капсулу, он поднялся в мансарду под крышей, где у него была голубятня. Достав из клетки почтового голубя, он привязал капсулу к его лапке и выпустил голубя в окно. Покружив над голубятней, словно сверяясь с курсом, голубь полетел в сторону Шамара и через час с небольшим оказался в голубятне графа Каллиодиса. Прочитав донесение своего агента, Каллиодис приказал слугам разыскать Леруса Витро.

Лерус вскоре появился в его кабинете и граф рассказал ему о замысле Туландры Ту вызвать из Бельверуса Валерия.

— Это может нарушить все планы! — с тревогой в голосе заметил Лерус.

— Вот именно! — подтвердил граф. — Королем должен стать Конан и никто больше. Возможно, мне и не удастся им управлять, он слишком независим по характеру и не глуп к тому же. Но в любом случае, он ценит добро и не забудет, кто помог ему взойти на трон. А Валерия сразу же возьмет под свое крыло Туландра и чем все это закончится, один Митра знает!

— Следует предупредить Конана! — сказал Лерус.

— Вот именно! Бери сменную лошадь и скачи в лагерь повстанцев. Передай Конану мое письмо. Хоть загони лошадей, но Повстанческая армия должна немедленно выступить на Тарантию. От этого зависят не только судьбы всех нас, но и судьба Аквилонии!

Глава четвертая. Амулет Рианонны

Несколько недель спустя после своего приезда в родительский дом Ингонда, внучка, шамарского ювелира, стояла у ворот своей усадьбы и с любопытством наблюдала за тем, как вдали на горизонте поднимается огромное облако пыли. По селу уже прошел слух, что это приближается авангард Повстанческой армии, которую возглавляют опальный генерал Конан Канах и пуантенский граф Троцеро. Люди говорили, что недалеко отсюда они намерены разбить свой лагерь, прежде чем вступить в сражение с объединенными армиями графа Раманского и принца Нумитора. Ингонда в последнее время мало интересовалась политическими событиями в Аквилонии, так как пока она гостила в Шамаре у деда, ее родители скоропостижно скончались и она стала их единственной наследницей. Ее отец и мать, хотя и не относились к родовитой знати, но владели обширными земельными наделами, не уступавшими владениям некоторых баронов графства. После их смерти на Ингонду свалилась забота о всех этих земельных угодьях, которые обрабатывали несколько сотен арендаторов из числа сервов и вилланов. Дед помог ей навести относительный порядок в делах, но ему самому пора уже было уезжать в Шамар, так что все накопившиеся проблемы легли на ее хрупкие плечи. Все же благодаря старому Авдерику, служившему у отца управляющим, Ингонде довольно быстро удалось разобраться в особенностях налогообложения земельной собственности, что было самым сложным, и у нее появилось больше свободного времени, чтобы иногда даже выбраться в Туарн и пройтись по лавкам с модной женской одеждой. Несмотря на то, что она выглядела шестнадцатилетней девушкой, Ингонда была вполне сформировавшейся двадцатитрехлетней женщиной и ничто женское ей не было чуждо, в том числе модная одежда и косметика, хотя она старалась не злоупотреблять ни в том, ни в другом. Дед Ингонды по материнской линии был при жизни известным врачевателем, слава которого выходила далеко за пределы Туарнского графства. Даже знатные вельможи из Тарантии приезжали к нему и всех их ему удавалось вылечить. Ингонде было всего три-четыре года, когда она не раз являлась очевидцем того, как человека с резаной раной во всю грудь дед ставил на ноги буквально за несколько часов. Девочка с любопытством смотрела, как дед просто сидел и смотрел сосредоточенным взглядом на раненого, а рана на его груди постепенно затягивалась сама собой и наутро от нее оставался только розовый шрам. Дед рассмотрел во внучке задатки магички и старался пробудить в ней способность не только лечить людей, но и проникать в их мысли, тем более, что склонность к внушению и телепатии у нее была наследственной от самого деда. Поэтому годам к пятнадцати Ингонда уже и сама была неплохой знахаркой и отлично владела мастерством внушения, хотя по совету деда не особенно увлекалась искусством врачевания.

— Не стоит особенно привлекать к себе интерес окружающих, — говорил он, — людям свойственна зависть, а в такое сложное время, как наше, надо соблюдать особую осторожность. Все, что выходит за пределы обычного человеческого восприятия, вызывает у людей не только зависть, но и страх.

Зато дед настойчиво рекомендовал ей учиться проникать в мысли людей и даже управлять ими, поэтому Ингонда довольно неплохо умела внушить человеку, как ему поступить и даже могла отвести глаза кому-либо, если возникала такая необходимость. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, дед передал ей довольно увесистый медальон странной формы, напоминавший орех с рельефом полушарий и извилин.

— Это старинный амулет, — сказал старик, — древняя реликвия, передававшаяся в нашем роду из поколения в поколение. Мне он достался от прабабки, незадолго до ее смерти. Кто выковал этот амулет, в какие времена, из какого металла, мне не известно. Возможно, его тайна уходит вглубь тысячелетий, когда еще даже не существовало Валузии, Лемурии и Ахерона. Прабабка говорила, что это амулет Рианноны древней богини врачевания, но насколько это верно, не знаю. Секрет амулета в том, что, если носить его на шее, он защитит от проникновения чужого разума в твои мысли. Как это бывает, ты сама знаешь. Амулет не допустит ничьего постороннего воздействия на твой мозг, но кроме того, он усиливает способность его владельца проникать в мысли других людей. Он обладает и другими свойствами, о которых я до конца не знаю. Носи его внучка, не снимая, и ты всегда будешь чувствовать себя в безопасности.

Дед вскоре умер, но Ингонда, помня его наставление никогда не расставалась с амулетом. Она носила его на груди, пряча от посторонних взглядов, что было не трудно, так как девушка предпочитала одевать платья и кофты, застегивающиеся под самое горло.

Обычно Ингонда не злоупотребляла своей способностью проникать в мысли других людей, так как в ее окружении, в основном, находились бесхитростные крестьяне, которые всегда говорили то, что думали. Но, когда ее дедушка-ювелир из Шамара нанял Дагобера, чтобы сопроводить их в Туарн, она впервые почувствовала и осознала всю мощь амулета. Девушка сразу сообразила, что Дагобер пытается проникнуть в ее разум и силе его воздействия она самостоятельно не могла бы сопротивляться, но амулет с легкостью защищал ее мозг от попыток вторгнуться в него чужого разума и у мага ничего не получилось. Он, правда, не особенно и старался, так как правильно понял, что магией чистого разума Ингонда не владеет. Но Дагобер и допустить не мог, что у малышки врожденная способность к чтению мыслей других людей, которую, к тому же, в ней развил дед.

Ингонда же, в свою очередь, терпеливо выжидала каждый удобный случай, чтобы осторожно покопаться в мозгу Дагобера, который ее совершенно не опасался, и вскоре она уже знала историю его жизни, а также планы, свергнув и уничтожив Нумедидеса, захватить Рубиновый трон аквилонских королей. Не секретом для нее стало и то, что для достижения этой цели он был готов уничтожить любого противника. Чаще других среди своих возможных соперников он вспоминал о Конане. Явившись очевидцем сражения Дагобера с дезертирами, Ингонда сразу поняла, что противостоять ему в искусстве боя никто не сможет, он уничтожит любого, кто встанет на его пути. Но девушке планы Дагобера в общем были безразличны, она не знала ни Конана, ни Троцеро, ни Нумитора, а сам адепт магии чистого разума казался ей вполне благопристойным человеком.

… Между тем, Повстанческая армия повернула на запад и клубящееся облако пыли стало удаляться, пока не пропало вообще из виду. Ингонда ощутила некоторое сожаление, что ей не довелось увидеть Конана и Троцеро, но вскоре, занявшись домашними делами, перестала об этом думать.

Несколько дней спустя до нее дошли слухи, что повстанцы разбили свой лагерь в двух лигах отсюда. Об этом сообщили заезжие жители соседних сел, от которых она узнала, что по слухам, повстанцы готовятся к решающей битве с королевскими войсками, которые уже заняли позиции на Леодегарийской равнине. Прошло еще некоторое время и стало известно, что армия Конана тоже выступила в поход, оставив у себя в лагере небольшой по численности гарнизон.

Нельзя сказать, что Ингонду вообще не интересовал исход битвы Повстанческой армии с войском Ульрика и Нумитора, но во владениях графа Сервия Неро местные жители особых притеснений не испытывали. Налоги, установленные королем, конечно, были чрезмерными, но граф не позволял баронам допускать злоупотреблений по отношению к вилланам и они, лично свободные люди, платили в казну ровно столько, сколько было положено согласно королевским указам. Но многим была памятна ужасная судьба графа Имируса и в Туарне опасались как бы то же не случилось и с Сервием Неро, поэтому симпатии народных масс были полностью на стороне повстанцев. Ингонде об этом было хорошо известно, так как, обладая способностью проникать в мысли других людей, она прекрасно знала их настроения, заветные думы и чаяния. Возможно, поэтому и у нее формировалось убеждение, что правда на стороне повстанцев и мириться с безумным королем-тираном и кликой его приспешников, дальше нельзя.

Поэтому и известие о разгроме королевских войск, гибели принца Нумитора и бегстве графа Ульрика с поля боя, она восприняла с радостным облегчением, жадно слушая рассказы о том, как повстанцы устроили западню атакующим королевским войскам, срезав подножие холма; как боссонские лучники за десять минут выбили весь цвет королевской тяжелой конницы; как повел в атаку всадников Повстанческой армии маршал Просперо, мчавшийся впереди них на своем гнедом жеребце, словно грозный демон бури; как рыцари графа пуантенского Троцеро мощным натиском сокрушили мечников графа Раманского. В особое восхищение ее приводили рассказы о нечеловеческой силе командующего повстанцами Конана Канаха, который в поединке с Нумитором, оставшись с обломком меча в руке, выдернул принца из седла и, задушив в своих могучих объятиях, бросил его бездыханный труп на землю. Многие слухи выглядели настолько удивительными, что Ингонда даже отказывалась им верить, например, о том, что Черные Драконы перешли на сторону повстанцев, но они повторялись другими рассказчиками и было трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел В любом случае реальные события этой знаменательной битвы уже обрастали легендами и мифами, грозя в течение непродолжительного времени стать жемчужинами аквилонского фольклора.

Спустя несколько дней Ингонда узнала, что Конан не надолго возвращается в свой лагерь, чтобы дать войскам отдохнуть перед походом на Тарантию. Теперь, когда в столице Аквилонии не осталось никаких войск, кроме городской стражи, повстанцам торопиться было некуда, но нужно было сформировать новые полки из королевских солдат, изъявивших желание стать под Львиное знамя. Хотя все они были профессиональными воинами, но для боевого слаживания необходимо было какое-то время и это понимала даже Ингонда, плохо разбирающаяся в военном деле.

Ингонда заранее распорядилась приготовить несколько телег с овощами и фруктами, и отправилась в лагерь Освободительной армии. Она была не одна такая, много телег с продуктами уже подъехало туда из окрестных сел. Здесь она с любопытством смотрела на военачальников, которые уже стали живой легендой. Пуантенский владыка понравился девушке, он, хотя уже был не молод, но его сухощавой подтянутой фигуре могли позавидовать многие мужчины младше его на два десятка лет. Рядом с пуантенским графом стоял в алом плаще с леопардами стройный и гибкий красивый человек, неопределенного возраста, которому можно было дать и двадцать пять и сорок лет. Его — темно каштановые волосы волной спадали на плечи из — под ухарски надвинутого на одно ухо бархатного берета с соколиным пером. Ингонда поняла, что это знаменитый своей лихостью командующий конницей повстанцев маршал Просперо. В нескольких шагах от него стоял генерал Гродер, командующий пехотой Повстанческой армии. Он был выше Просперо и более плотного телосложения, в кирасе, шлеме без забрала, с наброшенным на плечи синим бархатным плащом. У него было суровое выражение лица, но искрящиеся весельем глаза, выдававшие в нем человека, не чуждого обычным житейским удовольствиям. Еще дальше она увидела толстяка в черном камзоле с венчиком седых волос на голове. Его доброе, круглое лицо светилось радостной улыбкой, и разговаривая с Троцеро, он время от времени добродушно посмеивался. Это был Публий бывший государственный казначей, уже давно перешедший на сторону повстанцев.

Но все эти знаменитые личности, чьи имена уже были внесены золотыми буквами в скрижали истории Аквилонии, не особенно интересовали Ингонду. Она вертела головой во все стороны, но нигде не видела того, ради которого она сюда приехала. Она уже начала потихоньку продвигаться ближе к графу Неро, чтобы проникнуть в мысли окружавших его командиров Повстанческой армии и узнать, где Конан, но в это время раздался громоподобный грохот конских копыт и к ним подлетел вороной жеребец, на котором восседал синеглазый великан в полном латном облачении. Его на гнедых скакунах сопровождало несколько гвардейцев.

— Конан! — поняла Ингонда. Вся исполинская фигура командующего Повстанческой армией излучала такую энергию и необыкновенную силу, что девушка поверила — да, такой гигант вполне мог задушить в своих объятиях принца Нумитора. Лицо Конана никто не назвал бы красивым, но оно выдавало в нем неукротимый характер, непоколебимую силу воли и огромное упрямство в достижении цели. Киммериец обладал той харизмой, присущей только настоящим военачальникам, когда солдаты идут в смертельный бой и готовы отдать жизнь за одну только поощрительную улыбку своего полководца.

Неожиданно для себя Ингонда внезапно почувствовала сладкое томление в груди и спазм внизу живота, чего раньше никогда не испытывала. Ее охватило странное и незнакомое прежде чувство, осознать всю глубину которого она не смогла. Ей было понятно только одно — она не должна допустить гибель этого человека от рук Дагобера. А гибель его в случае открытой схватки была неизбежной. Маг может лишить его разума, силой своей мысли убить, даже не прибегая к своему искусству боя. Устоять перед ним, несмотря на всю свою нечеловеческую силу, Конан не сможет, так как в поединке разумов грубая сила ничего не значит. Собственно, никакого поединка и не будет, Дагобер просто подчинит его своей воле и может размазать по стене, как он сделал с бароном, погубившим его родителей.

От невозможности избежать участи, уготованной киммерийцу, девушка пришла в отчаяние, но внезапно амулет на ее груди, словно ожил, посылая ей какие-то странные импульсы.

— Амулет! — вдруг дошло до нее. — Конана может спасти амулет Рианонны.

От этой мысли ей стало легко на душе и гибель киммерийца уже не казалась ей столь неотвратимой. Ведь амулет заблокирует все магические способности Дагобера и он лишится своего главного оружия — мысленного воздействия.

— Но ведь способность ускоряться останется при нем! — пронзила ее новая мысль.

Девушка вновь впала в отчаяние, но затем подумала, что Конан по натуре варвар и ему присуще звериное чутье на уровне инстинктов. Возможно, оно ему поможет. Да и всех качеств амулета Рианонны она не знала, может, он тоже как-то повлияет на реакцию Конана. Успокоив себя, девушка отошла в сторону и стала ожидать возможности переговорить с киммерийцем наедине.

Пока Ингонду терзали все эти размышления, Конан легко спрыгнув с коня и подошел к своим товарищам. Он не стал говорить, что имел беседу с Лерусом Витро, который прибыл от графа Каллиодиса с письмом и последними новостями из Тарантии. По мнению графа, в столице в любую минуту может вспыхнуть мятеж, поэтому Каллиодис предлагал выступать к Тарантии немедленно. Лерус к этому уже от себя лично добавил, что плодами побед Повстанческой армии могут воспользоваться другие.

— В столице неспокойно. Начались волнения. Понимая, что дни Нумедидеса на троне сочтены, многие выступают за то, чтобы пригласить занять Рубиновый трон Аквилонских владык Валерия, племянника Нумедидеса, которого тот лет пять назад отправил в изгнание, — прямо предупредил Витро. — Валерий сейчас в Немедии в Бельверусе и за ним, по нашим сведениям, уже отправлены послы.

— Гмм, — хмыкнул Конан, — вот и борись за народное счастье! Короткая же память у людей, если они забыли, кто за них терпел лишения и проливал свою кровь!

— Дело здесь не в народе, — пожал плечами Лерус, — народ — это просто толпа и эта толпа обычно слушает всяких крикунов, которые обещают ей золотые горы. В столице тебя никто не знает, для горожан твое имя мало что значит. Тем более, ты варвар из далекого Севера, а Валерий свой, аквилонец. Поэтому я настоятельно рекомендую не затягивать с походом на Тарантию. Если там вспыхнет мятеж и туда прибудет Валерий, то королем станет он. Первое время Валерий, конечно, вынужден будет считаться с вождями восстания, но это только пока сюда не подойдет немедийская пехота…

— Я понял тебя, — хмуро ответил Конан, — народная благодарность подобна утреннему туману, который рассеивается с первыми лучами восходящего солнца. Передай графу, что мы выступаем на рассвете и авангард Повстанческой армии будет в Тарантии уже завтра вечером.

После военного совета и последовавшего за ним обеда Конан, собрав своих военачальников сказал, что завтра на рассвете выступит в Тарантию с гвардией в качестве авангарда.

— Вы оба, — обратился он к Троцеро и Просперо, — пойдете за мной с конницей, да не забудьте прихватить с собой Публия, толстяк может понадобиться для оформления официального отречения короля.

— Ты хочешь оставить Нумедидеса в живых? — удивился Просперо.

— Не стану же я его убивать, если он сдастся, — буркнул Конан, — пусть его судит народный суд, соберутся представителя от всех графств и решат его судьбу.

Он посмотрел на Троцеро, граф согласно кивнул головой.

— Что касается пехоты и лучников, — обратился Конан к Гродеру и Аримунду, — возьмите сколько понадобится телег и двигайтесь вслед за конницей. Впрочем, часть мечников может идти и пешком, сразу все они там, вряд ли понадобятся. Пусть движутся в обозе, заодно и будут его охранять.

Отправив Паллантида готовить гвардию, которая теперь пополнилась значительным количеством Черных Драконов, к походу, сам Конан удалился в свой шатер. Уже было поздно, на небе показалась первая, еще робкая, россыпь звезд, и он хотел лечь пораньше отдохнуть, чтобы к рассвету быть готовым к многочасовой скачке. Сняв камзол и стянув сапоги, Конан как был в рубашке и штанах, улегся на свою походную кровать. Вытянувшись во весь свой гигантский рост на койке, он оставил свечу гореть на тумбочке и погрузился в сон, впрочем, не надолго, так как внезапно своим звериным чутьем варвара ощутил присутствие в шатре кого-то постороннего. Он открыл глаза. Рука его потянулась к рукояти меча, лежавшего рядом, но тут же отпрянула, он увидел высокую женскую фигуру, стоявшую у входа. Незнакомка отбросила капюшон своего плаща и по ее плечам заструилось золото волос. Изумрудного цвета глаза в пол лица смотрели на него с нежностью и грустью.

— Кто ты? — почему-то с трудом ворочая языком, произнес он.

Девушка, продолжавшая смотреть на него с той же нежностью, едва слышно ответила:

— Я Ингонда. Впрочем это не важно. Не бойся меня. Я пришла предупредить тебя о смертельной опасности, грозящей тебе.

— Но как ты прошла в мой шатер? Там же гвардейцы?

Каждое из произнесенных слов давалось ему с большим трудом.

— Слушай меня и не пытайся говорить, а тем более звать на помощь. Это незачем, я не причиню тебе зла. Просто выслушай меня и я уйду. Твой враг очень сильный маг по имени Альдемар Дагобер. Сначала он поклялся убить Нумедедеса, чтобы отомстить за гибель родителей, но потом решил сам стать королем Аквилонии. Он бы совершил свою месть и сейчас, но ему мешает Туландра Ту, Дагобер опасается колдуна Черного Круга. Как только Туландра удалится из дворца, Дагобер проникнет в него, убьет Нумедидеса и, заставив силой своей магии поверить окружающих, будто он это ты, станет править Аквилонией. Если ты попытаешься помешать этому, он тебя просто убьет. Для этого ему ничего не нужно, он убивает силой мысли любого, никто не может ему противиться. Никто, кроме того, на ком одет амулет Рианонны.

Девушка расстегнула ворот платья и сняла с шеи амулет на витой серебряной цепочке. Подойдя к Конану, она одела амулет в виде двух полушарий ореха ему на шею и спрятала под рубашкой на груди.

— Носи его, не снимая ибо время вашей схватки близится. До нее осталось меньше суток. И еще. Дагобер даже без магии страшен в бою, так как способен ускоряться в несколько раз по сравнению в обычными людьми. В бою это дает ему колоссальное преимущество, так как противник воспринимается им чем-то вроде неповоротливого истукана, в то время как сам он настолько быстр, что движения его почти незаметны. Тут я помочь тебе ничем не могу, но надеюсь на твои инстинкты и реакцию варвара. А теперь прощай, я ухожу!

Она грустно улыбнулась, наклонилась над Конаном, лежавшим, словно в оцепенении, поцеловала его в губы и, набросив на голову капюшон плаща, вышла из шатра. Буквально сразу оцепенение, сковывавшее Конана, исчезло. Он сел на койке и рявкнул:

— Часовой!

Почти мгновенно полог откинулся и в шатер вошел Паллантид.

— Это ты? — спросил Конан. — Ты давно здесь?

— Да минут десять, Командор, — ответил гирканец.

— Видел женщину, которая выходила из шатра замгновение до того как я позвал часового?

Паллантид с удивлением посмотрел на него.

— Не было здесь никакой женщины.

— Как не было, покарай тебя Кром! А это что? — он достал из-за рубахи на груди амулет.

— Не знаю, — пожал плечами гирканец, — амулет какой-то, правда, раньше я его у тебя не видел.

Конан поднялся с койки и вышел наружу.

— Кто выходил из шатра перед тем как туда вошел Паллантид? — спросил он гвардейцев, охранявших вход в шатер.

— Никто, — хором ответили оба часовых.

— Разрази вас всех Кром! — в сердцах рявкнул киммериец и, возвратясь в шатер лег на койку. Он повертел в руках медальон, опять спрятал его под рубаху и лег поудобнее. Через несколько минут он заснул и ему снилась золотоволосая девушка с изумрудными глазами, которая целовала его в губы. Это Ингонда, стоя у задней стороны шатра навевала ему такие мысли. Убедившись, что Конан крепко спит, она пошла туда, где стоял ее конь. Вскочив в седло, Ингонда тронула поводья и поскакала к себе домой, храня на губах память о поцелуе с будущим королем Аквилонии.

Глава пятая. Корона аквилонских королей

На протяжении всего пути до Тарантии гвардейцы Конана сделали всего несколько непродолжительных остановок, чтобы напоить и покормить коней и дать им немного передохнуть. Всадники пообедали на скорую руку всухомятку, не разжигая костров. К удивлению Конан, конница Троцеро и Просперо не особенно отставала от них, сколько раз он не оборачивался, все время на горизонте было видно клубящееся облако пыли. До столицы предстояло пройти примерно полтора конных перехода, то есть двадцать лиг, поэтому огни на стенах и башнях города всадники увидели, когда уже наступила полная темнота. Стражники у главных ворот начали было объяснять, что пускать в столицу никого не велено, но, когда Конан пригрозил, что возьмет ворота штурмом и перевесит на них всю городскую стражу, ворота распахнулись. Часть Черных Драконов остались у ворот в ожидании повстанческой конницы, а Конан с сотней гвардейцев поскакал во дворец.

В королевском дворце царило уныние. Здесь и раньше не было особого веселья, но сейчас в пустых анфиладах и полутемных коридорах было тихо и пусто. Те из сановников, кто поумнее, подобно Вибию Латро, покинули дворец заблаговременно и находились сейчас в своих имениях или за границей Аквилонии. Другие более или менее влиятельные вельможи постарались убраться из дворца, едва заслышав о разгроме армии Ульрика Раманского. За ними потянулись и менее значительные царедворцы, поэтому сейчас, кроме гарема, поваров и слуг не осталось никого. Туландра Ту, как обычно восседавший на своем железном подобии трона и погруженный в размышления, услышал какой-то шум снаружи, и выйдя на балкон в Зале Сфинксов, услышал нарастающий гул в городским кварталах и доносящиеся оттуда возгласы: «Освободитель! Да здравствует Конан!»

Это было неожиданно, появления в Тарантии Повстанческой армии так скоро он не ожидал. Колдун рассчитывал, что у него есть еще по крайней мере неделя времени, чтобы дождаться прибытия Валерия, за которым его сторонники уже послали своих представителей в Бельверус. Туландра Ту рассчитывал, что как только Валерий окажется в Тарантии, в городе вспыхнет мятеж, Нумедидесь будет свергнут, а Валерий станет королем, которого ему легко удастся подчинить своему влиянию. Заговорщиков он не опасался, так как пригласить из Немедии изгнанника был именно его план и он действовал с ними заодно. Хотя колдун и грозил Нумедидесу, что легко может перейти на службу другому владыке, на самом деле это было довольно сложно. На Западе Гибории колдуны и чародеи были не в почете, да и в их услугах монархи не очень нуждались. Кроме того, пребывание в королевском дворце в Аквилонии его вполне устраивало, здесь никто не мешал ему постигать тайные знания и совершенствовать свое колдовское искусство. Сейчас же с появлением в городе Повстанческой армии надо было срочно менять планы. Лучше всего было просто исчезнуть на время, прихватив с собой на всякий случай Нумедидеса. Колдун хорошо знал изменчивость настроения народных масс, поэтому не сомневался, что уже через полгода появится множество недовольных правлением узурпатора, кто бы не взошел на трон из нынешних претендентов. Безумства Нумедидеса быстро забудутся в людской памяти, зато все будут помнить, что он законный король из династии аквилонских монархов, а не какой-нибудь безродный бродяга северный варвар иди захватчик из Пуантена.

С такими мыслями Туландра направился к королю. Нумедидес в полном одиночестве в мантии, подбитой мехом горностая, сидел на Рубиновом троне аквилонских владык с тонкой золотой короной на облысевшей голове. Вид его был ужасен. И без того одутловатое лицо короля за последнее еще больше разжирело, под глазами повисли тесные мешки, а сами глаза превратились в заплывшие жиром узенькие щелочки.

— Куда все подевались? — грозно спросил он колдуна. — Где мои Черные Драконы?

Туландра Ту с удивлением взглянул на него.

— Ты ведь сам отправил их в помощь Ульрику сражаться с повстанцами! Часть из них погибли, другие перешли на сторону восставших.

— Ах да! — вспомнил король. — А где этот проклятый Вибий Латро? Где Публий? Их обоих давно заждалась Железная Башня!

— Потому они и сбежали, — объяснил колдун, — им туда не очень хотелось попасть. Во дворце, кроме нас двоих и слуг, никого не осталось. В столицу вошла Повстанческая армия и с минуты на минуту здесь будет Конан. Я могу помочь тебе скрыться, если хочешь и спрятать там, где тебя не найдут.

Король с подозрением посмотрел на него.

— А зачем мне прятаться? Разве я не бог? Разве я не неуязвим и не бессмертен?

Туландра Ту смешался. Ему очень не хотелось признаваться Нумедидесу в обмане, поэтому он уклончиво ответил:

— Все это так, но даже бога можно взять в плен, заковать в цепи и бросить в темницу.

— Ты говоришь глупости, колдун! — надменно заявил Нумедидес. — Мой меч всегда со мной и я убью проклятого киммерийца. На этом и закончится все восстание!

Он достал из-за трона меч с голубоватым лезвием и покрутил им над головой.

— Король! Не валяй дурака, — стало кончаться терпение у Туландры Ту, — Конан во много раз превосходит тебя силой, тебе не удастся его убить.

— А, я понял! — вдруг взревел Нумедидес. — Все это время ты только притворялся, что помогал мне, а нас самом деле ты мне вредил и был на стороне Троцеро и киммерийца. Как я сразу это не понял! Придумал какого-то Дагобера и водил меня за нос.

— Дагобер вполне реальная личность, — возразил колдун, — если бы не я, тебя уже давно не было бы на свете! Он пылает жаждой мести и поклялся тебя убить.

Король внимательно посмотрел на него.

— Я не верю тебе, Туландра Ту! — вскричал он. — Я пригрел на груди змею. Ты ничем не помог мне, моя армия разбита, узурпатор уже во дворце и покушается на мой трон, а ты бездействуешь! Значит, ты с самого начала был на его стороне. Какой же я глупец, что поверил тебе! Но берегись, я поквитаюсь с тобой за измену!

Он вскочил и взмахнул мечом, целясь им в грудь колдуна. Туландра Ту без усилия выбил меч у него из рук своим посохом и плюнул на дорогой иранистанский ковер.

— Ты совсем обезумел и совершенно не владеешь собой! — гневно произнес он. — Прощай же, думаю тебе недолго осталось. Сейчас здесь появится или Дагобер, или Конан, в любом случае, в живых они тебя не оставят!

Колдун внезапно закружился. Он кружился все быстрее, превратился в размытую тень и внезапно исчез на глазах удивленного Нумедидеса, который вновь опустился на трон. Его меч, выбитый колдуном из рук, остался лежать на ковре. В это время от сильного удара ногой дверь Тронного зала отворилась и на пороге вырос великан в полном латном облачении с обнаженным мечом в руке, в котором Нумедидес узнал Конана. Он содрогнулся от охватившего его ужаса, но все же нашел в себе силы, чтобы громко прореветь:

— Назад смертный! Помни, что я бог! Я король Аквилонии!

Конан подошел ближе и взмахнул мечом:

— Ты был королем! Но сейчас тебе придется умереть!

Нумедидес прижался к спинке трона с ужасом глядя на широкое лезвие меча в руке киммерийца.

— Пощади! — с трудом прохрипел он, так как в горле у него все пересохло.

— Я не стану марать о тебя руки! Отречешься от престола и предстанешь перед народным судом. Как он решит, так и будет.

Нумедидес побагровел, но молчал, только теснее вжался в спинку трона.

Конан презрительно плюнул на иранистанский ковер, как перед этим Туландра Ту и, вложив меч в ножны, повернулся, чтобы выйти из зала. К поверженному королю он ничего, кроме презрения не испытывал. Воспользовавшись этим, Нумедидес с неожиданной для его разжиревшей туши ловкостью, соскользнул с трона и поднял с пола свой меч. Сжав оружие в руке, он замахнулся, чтобы нанести Освободителю коварный удар сзади. Конана спасло только звериное чутье варвара. Каким-то шестым чувством он почувствовал опасность и резко развернулся. Увидев опускающийся ему на голову королевский меч, он схватил левой рукой короля за запястье, а правой рукой сжал дряблую шею Нумедидеса. Своими стальными пальцами он сдавил ее так, что хрустнули шейные позвонки и жизнь покинула бывшего короля, в уголках рта которого появилась пузырящаяся кровь. Отшвырнув труп на трон, киммериец несколько мгновений постоял, словно в нерешительности, затем подошел к трупу. Сняв с потной лысины мертвого Нумедидеса корону, он подержал ее в руке, а второй рукой потянулся к шее, чтобы освободить застежки шлема. Сняв с головы шлем, он водрузил на свои черные волосы корону аквилонских королей и гордо выпрямился.

Конан стоял с короной на голове один в этом пустом зале и не ощущал ни радости, ни счастья, ни даже эйфории, а одну лишь неимоверную усталость, которая, казалось, вместе с обретенной короной страшной тяжестью свалилась на его плечи. Четверть века он шел к этой цели, хотя задумываться о том, чтобы реально стать королем начал совсем недавно, после того как возглавил Повстанческую Армию. События прожитых лет промелькнули перед его мысленным взором: вот он совсем мальчишкой участвует в штурме Венариума, когда северные варвары нанесли ощутимый удар могуществу Аквилонии; вот он в плену у ваниров — извечных врагов киммерийцев; вот он бежит из плена и едва спасается от оживших мертвецов в заколдованной пещере. Вот встреча с существом иного мира, похожим на слона, вот дни прожитые в Аренджуне и Шадизаре, когда он обучался воровскому искусству. А вот он в армии Йилдиза учится стрельбе из лук и джигитовке. Самое яркое событие его юности — встреча с королевой пиратского побережья Белит и годы, проведенные в Баррахском братстве…

Конан тряхнул головой, освобождаясь от так некстати нахлынувших воспоминаний, и только сейчас ему пришла в голову мысль о том, почему он один в этом зале и, где же остальные его соратники — Троцеро, Просперо, Публий, которые по его расчетам уже давно должны быть в Тарантии. Погруженный в глубокие размышления, он не заметил, что произносит эту мысль вслух.

— Они остались в коридоре, — раздался чей-то негромкий голос, — и не смогут нам помешать.

Киммериец взглянул в сторону двери и увидел стоявшего возле нее человека, одетого в белый бурнус с тюрбаном на голове. Из-под бурнуса выглядывали штаны в виде шаровар и кожаные туфли странной формы с загнутыми носками.

Он никогда раньше не встречал этого человека, но по описанию Ингонды сразу понял, что перед ним стоит Дагобер. По правде сказать, в ту ночь он не особенно поверил рассказу девушки, да порой даже сомневался, не привиделась ли она ему, но сейчас его рука сама потянулась к груди, чтобы проверить на месте ли подаренный Ингондой амулет. Когда Конан прикоснулся к латному доспеху, ему показалось, что амулет пульсирует, словно пытаясь выбраться наружу. Дагобер стоял у двери зала и молча вперил в него взглядом своих магнетических черных глаз. Но внезапно на его лице отразилось изумление, словно он оказался чем-то сильно озадаченным.

— Что? — насмешливо спросил Конан. — Не получается? Не действуют твои чары на меня?

Маг на мгновение смутился, оказавшись не в силах проникнуть через непонятно откуда появившийся защитный барьер в мысли киммерийца и подчинить своей воле его разум, но быстро взял себя в руки.

— Одеть на голову корону не сложно, — сказал он примирительным тоном, — даже проще, чем задушить законного короля, пусть даже тирана и отъявленного негодяя. Ты вырвал законное мщение этому ублюдку из моих рук, но я не в обиде. Даже дам тебе хороший совет — отдай корону мне и уходи с миром, куда хочешь. А лучше возвращайся к себе в Киммерию.

Мрачное лицо киммерийца исказила презрительная усмешка.

— А ты примешь мой облик и станешь править Аквилонией! — насмешливо произнес он. — Нет, лучше уходи ты, я не испытываю к тебе вражды. Возвращайся в свои Гимелейские горы и продолжай изучать чародейские науки.

— Поверь, и я к тебе не испытываю вражды даже несколько раз помог в твоей борьбе с Нумитором и Ульриком, — пожав плечами, согласился Дагобер. — Но сейчас мне тебя просто жалко. Пусть ты каким-то образом защитил свой разум от воздействия моего магического искусства, подозреваю с помощью амулета Рианноны, о котором мне как-то рассказывал учитель, но от моего меча тебя все равно ничто не сможет спасти.

Его слова прозвучали настолько убедительно, что у Конана пробежал холодок по спине. Он вспомнил рассказ Ингонды о схватке мага с дезертирами у Эймса и понял, что тот не шутит. Он сам обладал звериной реакцией и врожденной интуицией варвара, но, если верить девушке, Дагобер, умел ускорять собственное время таким образом, что самый ловкий его противник становился неповоротливее черепахи.

— Поверь, — продолжал убеждать его маг, — я не люблю убивать и делаю это крайне редко, но ты стоишь на пути к трону, а значит, к владычеству над Аквилонией. Если ты не покоришься моей воле добровольно, то не оставишь мне другого выхода, как только убить тебя.

— Что ж, убей, если сможешь! — меч Конана со змеиным шипением покинул ножны. — Пусть свершится то, что предначертано нам обоим судьбой.

Он бросил корону на трон, чтобы она ему не мешала и принял боевую стойку, держа меч перед собой. Времени одеть и застегнуть шлем у него не оставалось, поэтому он остался с непокрытой головой. Дагобер продолжал стоять в прежней позе, сложив руки на груди и с сожалением смотрел на киммерийца.

Конан внезапно прыгнул вперед, молниеносно взмахнув мечом, но его противник легко уклонился от удара, просто отклонившись корпусом в сторону. Меч киммерийца просвистел на расстоянии нескольких пальцев от его словно расплывшейся в воздухе фигуры, а в руке мага уже появился собственный меч странной формы, с раздвоенным на конце лезвием, рукоять которого Конан прежде видел за его спиной.

Оружие в руке варвара не закончило еще своего движение вниз, когда меч Дагобера уже обрушился на его непокрытую голову. Не имея возможности отразить этот удар, Конан сделал кувырок, уклоняясь от меча противника и встал на ноги.

— Неплохо! — с некоторым удивлением произнес Дагобер. — Я не ожидал, что амулет Рианноны обладает таким могуществом. Но и ты ловок, надо отдать тебе должное.

— Сражайся! — рявкнул входящий в боевой азарт киммериец. — К чему пустые разговоры!

Все мышцы его громадного тела напряглись, он почувствовал прилив сил, а звериная реакция варвара обострилась. Он исторгнул из горла ужасный боевой клич киммерийцев, вступающих в смертельную битву и взмахнул мечом, целясь в голову Дагобера. Маг, несмотря на то, что находился в состоянии ускоренного обмена веществ своего организма, отразил этот удар лишь в последний момент и отпрыгнул в сторону. Он изменил тактику и решил просто выдернуть меч Конана из его рук с помощью своего раздвоенного лезвия. Но с первой попытки у него это не получилось, Конан, хотя и двигался по сравнению с ним гораздо медленнее, все же отвел его меч в сторону и попытался снизу нанести ему диагональный удар, целясь в живот. Отразив этот удар, Дагобер ринулся вперед, но едва не наскочил на меч, который выставил перед собой киммериец, почти присев на шпагат. Поняв, что с ним надо быть осторожнее, маг отпрянул и стал быстро перемещаться вокруг Конана, рассчитывая найти слабое место в его обороне. Но и киммериец огромным напряжением всех мускулов, заставил себя двигаться почти на пределе своих возможностей, стремясь постоянно находиться лицом к своему противнику и держать его своим мечом на расстоянии. Конечно, не будь на нем амулета, это вряд ли ему бы помогло, но амулет, то ли придавал ускорение ему, то ли замедлял движения Дагобера. Такое кружение продолжалось некоторое время, затем Дагобер, разозлившись упорным сопротивлением Конана, вновь стал наносить ему удары мечом, рассчитывая, что хотя бы несколько тот все же пропустит. Действительно, ему удалось нанести удар который поразил Конана в плечо. Но Дагобер в физической силе значительно уступал своему противнику, поэтому Конан даже не пошатнулся и, воспользовавшись тем, что на мгновение Дагобер открылся снизу, в свою очередь нанес магу мощный диагональный удар, вспоров кончиком своего клинка его бурнус. Дагобер успел отпрянуть, выставив перед собой меч. Конан каким-то чудом попал мечом в его раздвоенное лезвие и, крутнув запястьем, вырвал оружие из руки Дагобера, отшвырнув его себе за спину.

— Ты победил! — крикнул маг, отскочив назад. — Тебе помог амулет Раианонны, но все равно ты победил! Теперь я в твоей власти и вынужден тебе повиноваться.

Конан окинул его фигуру тяжелым взглядом и, восстановив сбитое дыхание, произнес:

— Я не нуждаюсь в услугах магов и колдунах, поэтому убирайся отсюда по добру — по здорову, куда хочешь, но никогда впредь не появляйся на земле Аквилонии.

Дагобер посмотрел в его глаза долгим взглядом, затем сделал движение рукой и позади него возник сияющий голубоватым светом ореол. Адепт магии чистого разума шагнул в него и исчез. Мгновение спустя голубоватое свечение пропало, словно никакого портала никогда и не было. Конан, чьи силы были на исходя, упер меч концом в пол и тяжело склонился на рукоять, чтобы не упасть. Только сейчас он услышал тяжелые удары в дверь, а спустя несколько мгновений она слетела с петель и в тронный зал ворвались Просперо, Паллантид, Троцеро с мечами наголо и с ними несколько гвардейцев.

— С тобой все в порядке? — вскричал Троцеро, бросаясь к нему. — Мы слышали звон клинков, но не могли открыть дверь, словно ее держала какая-то магия.

Конан устало улыбнулся. Его лицо осунулось от чрезмерного напряжения, за минуты боя с Дагобером и выглядело бледным, а под глазами четко обозначились черные круги.

— Кто здесь был? С кем ты сражался? — настойчиво спросил Троцеро. Он был встревожен видом Конана и поспешил его поддержать. Киммериец тяжело оперся на подставленное плечо друга и хриплым голосом ответил:

— Не волнуйся, граф. Уже все в порядке.

Он повернулся к трону, где продолжал сидеть задушенный Нумедидес с короной, лежавшей у него на коленях. Взяв корону, Конан одел ее на голову.

В это время в открытую дверь вошли граф Каллиодис, Публий, Альбан, Рагномар, Громель, а за ними целая толпа воинов.

Увидев Конана с короной на голове, Каллиодис крикнул:

— Да здравствует король Конан!

Он опустился на одно колено перед новым королем Аквилонии, а за ним опустились на колени и все остальные. Знаменоносец, сопровождаемый двумя воинами с мечами наголо, внес в зал развернутое Львиное знамя и стал за спиной Конана. Осеняемый алым знаменем киммериец гордо стоял посреди зала, оглядывая своих товарищей по оружию. Граф Троцеро, поднявшись с колен, наклонил голову и громко сказал:

— Приношу присягу на верность королю Конану и клянусь быть его верным вассалом.

Подойдя к знамени, он опустился на одно колено, поцеловал алый шелк и, поднявшись на ноги, отошел в сторону. За ним присягу на верность новому королю Аквилонии принесли и все остальные, повторив ту же формулу. Синие глаза киммерийца вспыхнули словно два сапфира и он воскликнул:

— А я, мои верные вассалы и друзья, клянусь, что буду править мудро, с достоинством и честью на благо народу Аквилонии!