Конан. Великий лес

Глава девятая

Брикцию снилось, будто его окружает стая волков. Он стоял, прислонясь спиной к жесткой коре старого дуба, пальцы крепко сжимали рукоять широкого, острого, как бритва, меча.

Медленно, очень медленно волки окружали его, дыбом стояла шерсть на загривках, в злобном оскале видны были острые белые зубы. Глаза, казалось, светились от ненависти.

Их было много. Сотни. И Брикций знал, что ему не справиться со всеми: он убьет десяток, может быть — чуть больше, он дорого отдаст свою жизнь, но он обречен, потому что, когда устанет рука, оставшиеся твари разорвут его в клочья. Их не испугает смерть сотоварищей, ибо единственная их цель — расправиться с ним, Брикцием, любой ценой.

Брикций хорошо владел мечом. Кровь рекою лилась из-под его клинка. И все больше становилось вокруг дуба убитых волков… И рука его не уставала разить страшных тварей — напротив, с каждым новым убитым волком Брикций становился все сильнее, все длиннее и острее становился клинок его меча! Брикций ликовал — он выйдет победителем из этой схватки! Но внезапно что-то изменилось вокруг… Брикций вдруг увидел, что сражается вовсе не с волками, а с людьми! Земля вокруг его ног напиталась кровью не жестоких животных, а женщин и маленьких детей… Они с ужасом уклонялись от разящей стали, но она настигала их, и они умирали в жестоких муках…

Ужаснувшись содеянному, Брикций выронил меч, и, когда тот коснулся земли, покинула аквилонца его великая сила, невыносимой тяжестью навалилась усталость, и он упал на обильно политую кровью землю.

Он видел, как бежит к нему невесть откуда появившийся мальчишка — тот словно летел по воздуху, не касаясь маленькими босыми ступнями распростертых на земле мертвых тел. В глазах его — боль и ярость… Они сияют огнем ненависти, беленькие зубки заостряются, пальцы превращаются в когти, и вот уже не маленький мальчик, а волчонок кидается на Брикция с воем, и зубы его смыкаются на шее…

Брикций содрогнулся от боли — и проснулся! Он лежал, укрытый своей собственной курткой, на постели из мягких листьев, и над головой его шумели кроны деревьев.

Была ночь и только свет небольшого костерка неподалеку кидал кровавые блики на траву и листья деревьев.

«Это всего лишь сон», — подумал Брикций и облегченно улыбнулся. Но сильная боль в горле доказала ему обратное…

Он вспомнил острые зубы «волчонка»… Это было вовсе не во сне!

«Неужели я жив?» — с изумлением подумал аквилонец, припоминая свою встречу с волколюдами. Он осторожно коснулся рукой шеи: та аккуратно была перевязана плотной материей. «Значит, Конан с друзьями подоспели-таки на выручку!»

Успокоенный такой мыслью, Брикций, морщась от боли, повернул голову к костру — и тут же рука его потянулась к поясу в поисках меча. У костра сидели те самые волколюды, мужчина и мальчик… Они тихо переговаривались. Мужчина помешивал что-то варившееся в котелке над огнем. Вкусный мясной запах разносился над Лесом. По тому, как спазмом свело желудок, Брикций понял, что голоден, очень голоден!

Но не время сейчас было думать о том, как насытиться. Его жизни, похоже, все еще угрожала опасность… А в самом деле угрожала ли ему опасность? Он не был связан. Мужчина и мальчик совсем не обращали на него внимания, занятые разговором, однако… меча под рукой не оказалось! Да и реакция у волколюдов отменная. Брикций не сомневался: стоит ему только пошевелиться, и волколюды будут рядом! Ко всему прочему, он слишком слаб для того, чтобы оказывать сопротивление кому бы то ни было!

Однако то, что ему сохранили жизнь, давало Брикцию право надеяться, что его не убьют и в дальнейшем. Лежать дальше не было смысла, к тому же становилось холодно, и Брикций с трудом поднялся на ноги.

Его пошатывало от слабости, а боль в горле сделалась просто невыносимой, но он, крепко стиснув зубы, дошел до костра и даже улыбнулся, хотя улыбка получилась не особенно радостной.

— Славная трапеза, — проговорил он шепотом; говорить громко он все-таки не мог. — Если уж вы сохранили мне жизнь, может, еще угостите ужином?

Мужчина молча указал ему на место возле костра, однако выражение лица его не стало дружелюбным, и светлые глаза, золотистые от отражающегося в них пламени, смотрели настороженно, словно говорили: «Да, мы сохранили тебе жизнь, но попробуй только сделать хоть что-то, что нам не понравится, и ты расстанешься с ней очень быстро, не успеешь даже понять, что же произошло…»

Брикций прекрасно понял смысл его взгляда.

— Вуйко! Принеси миски, — велел мужчина мальчику, и тот бесшумно юркнул к кустам.

Брикций был искренне изумлен: волколюды не только варят еду, они еще и пользуются посудой! А впрочем… Брикций вспомнил красивую жену Некраса и перестал удивляться. Однако, все большее смятение овладевало им: когда он вспоминал, с какой целью он и его друзья пришли в этот Лес, ему становилось очень неуютно. Их призвали уничтожить весь род волколюдов! А вдруг они все-таки больше люди, чем волки?!

— Почему вы не убили меня? — спросил он мужчину, который, все так же не говоря ни слова, передал ему миску с большим куском мяса.

— Мне не нужна твоя жизнь, — ответил волколюд. — Завтра утром ты покинешь Лес и никогда больше не вернешься сюда! И друзьям своим скажешь, чтобы не совали нос не в свое дело!

— К сожалению, не могу этого сделать, — пожал плечами Брикций.

— Тогда ты умрешь.

Обжигая пальцы, Брикций взялся за кусок мяса — ножа ему, разумеется, не дали, — жадно впился в него зубами. Когда от голода сводит желудок, тут уж не до церемоний!

— Я не хочу причинять вам зло, — сказал он волколюду, когда принялся за второй такой же кусок мяса. — Я не собираюсь никого убивать, если, конечно, на меня не будут нападать, но я должен еще на какое-то время остаться в Лесу, потому… Просто — потому что должен!

— Ты останешься в живых только в том случае, если покинешь Лес и никогда не вернешься, — повторил волколюд.

— Где мой меч?

Волколюд посмотрел на Брикция с нескрываемым удивлением:

— Ты намерен сражаться?

— Я вынужден. Мне необходимо остаться в Лесу.

Волколюд смотрел на него долго и пристально, потом сказал:

— Я сохранил тебе жизнь только потому, что не в моих правилах добивать раненых и… Еще потому что ты пытался защитить моего сына, пусть и не зная, кто он такой. Только поэтому! Я никогда не щадил людей, пришедших в этот Лес с оружием. У меня есть множество причин для этого… И, поверь, я убью тебя с большим удовольствием, дай мне только повод!

Брикций смотрел в глаза волколюду — и видел в них море боли и отчаяния, безбрежное и бездонное… Ярость и ненависть были на поверхности. Но там, в самой глубине, были только отчаяние и боль… А Брикций слишком хорошо знал, что такое боль!

Несколько долгих мгновений человек и волколюд смотрели друг другу в глаза, и в конце концов Брикций все-таки повторил:

— Где мой меч?!

— Ты получишь свой меч! — презрительно усмехнулся волколюд. — Завтра утром… И щадить тебя я не стану!

— Тебе и не придется! Не так-то легко со мной справиться! Если бы не твой волчонок, что кинулся на меня сзади, еще неизвестно, чем бы кончилась схватка между нами!

На волколюда его слова не произвели большого впечатления.

— Вы, люди, вы не стоите того, чтобы с вами драться честно! Вы хитры, злы и беспринципны — вы все! Однако, если ты требуешь поединка, ты его получишь… Хотя я больше чем уверен, что утром ты предпочтешь тихо покинуть Лес.

— Дождемся утра, — улыбнулся Брикций, и улыбка его не предвещала ничего хорошего.

— Дождемся утра. Если бы я верил в людскую честность, я взял бы с тебя слово, что до утра ты не предпримешь попытки сбежать, перерезав нам глотки! Но, так как я в нее не верю, то буду следить за тобой, и попробуй только сделать хоть одно неверное движение!

— Постараюсь даже не шевелиться, — язвительно ответил Брикций. — Если бы я не считал волколюдов просто дикими зверями, жадными до крови, я бы еще усомнился, что мою попытку перевернуться на другой бок ты предпочтешь принять за покушение, просто потому, что у тебя руки чешутся меня прикончить! А так…

— Похоже, мы хорошо поняли друг друга.

Брикций устроился на своей лежанке, а волколюд вернулся к костру. Мальчик уснул у ног отца, свернувшись калачиком, завернувшись в меховое одеяло.

Когда Брикций проснулся, он увидел ту же картину — мужчина сидел у костра, а мальчик спал. Уже рассветало, но солнце еще не взошло над Лесом. Брикций весь вымок от обильно выпавшей росы, размокла повязка на шее, и раны, кажется, кровоточили: что-то теплое стекало за ворот…

Аквилонец чувствовал себя отвратительно. От слабости постоянно темнело в глазах, шея распухла, плюс ко всему его еще и озноб колотил. Глядя на крепкую, сильную фигуру сидящего у огня волколюда, Брикций уныло соизмерял свои шансы на победу. Шансов не было никаких. Ему, действительно, хотелось попросить волколюда довести его до кромки Леса! А там уж он как-нибудь доберется до лагеря, где его ждут друзья. Но… Конан! Где-то в этом проклятом Лесу, один, наверняка ему грозит опасность…

Собрав последние силы, Брикций поднялся и подошел к костру. Ему казалось, что он идет уверенными шагами, гордо подняв голову. На самом деле его раскачивало из стороны в сторону, и он не опустился чинно, а почти упал у костра.

Волколюд медленно поднял склоненную в тяжелом раздумье голову и посмотрел на аквилонца. Он не спеша оглядел его с ног до головы — бледное лицо, сбившуюся повязку, — и взгляд его остановился на лихорадочно блестящих глазах человека…

— Итак, где мой меч? — спросил Брикций.

Волколюд улыбнулся. Но теперь его улыбку нельзя было назвать злой и холодной, теперь в ней было лишь недоумение перед безрассудным мужеством этого странного человека.

— Ты все еще намерен драться? — и в голосе его теперь уже не звенела ненависть: ему не хотелось убивать чужеземца. Впервые с тех пор, как он вышел на кромку Леса, как страж…

— Если ты думаешь, что я не в состоянии держать оружие в руках, то ты ошибаешься! — жалобно прохрипел Брикций, мечтая, чтобы его голос звучал твердо.

— У тебя сбилась повязка и раны кровоточат. Сядь ближе к огню, я перевяжу тебя… Вуйко!

Мальчик, который уже не спал, но лежал тихо под своим одеялом, настороженно глядя то на отца, то на чужака, поднялся.

— Принеси снадобье и… ту рубашку.

Мальчик, быстрый, как настоящий волчонок, кинулся исполнять приказание отца и вернулся мгновенно, неся какие-то листья и разорванную рубашку, один рукав от которой еще вчера ушел на перевязку раны Брикция.

Брикций не стал возражать, когда сильные и ловкие пальцы волколюда взялись за обработку его раны. Воистину, сок принесенных мальчиком листьев был целительным: режущая боль утихла в тот самый момент, когда волколюд затянул узел на повязке.

— Значит, ты твердо намерен продолжать свой путь, — проговорил волколюд, — даже ценой жизни?

Брикций не отвечал.

— Ищешь кого-то?

Аквилонец коротко кивнул.

— Да, друга.

Волколюд молчал некоторое время, поворачивая палкой медленно угасающие угли костра.

— Пожалуй, я провожу тебя, — сказал он наконец. — Ты не знаешь Леса, заблудишься… К тому же ты ранен, а запах крови может привлечь хищников.

Брикций удивленно вскинул брови.

— Ты хочешь мне помочь?

— Просто нам по пути… Как твое имя, человек?

— Брикций.

— Меня зовут Рагнахар.

Брикций так устал, что, когда они остановились на привал, он просто упал возле костра, не в силах произнести слова…

— Пожалуй, сегодня мы дальше не пойдем, — пробормотал волколюд, критически осмотрев его.

— Нет! — Брикций с трудом поднялся. — Мы должны найти его, и чем скорее, тем лучше!

— Кто он, твой друг? — спросил Рагнахар после некоторого раздумья.

Брикций не отвечал. Он не доверял волколюду настолько, чтобы рассказать ему о Конане.

Рагнахар словно прочитал его мысли:

— Если я буду знать о том, кто твой друг, то попытаюсь узнать о его судьбе.

— Каким образом?

— Увидишь.

Пока Рагнахар делал Брикцию очередную перевязку, Вуйко принялся за приготовление обеда. Он шмыгнул в Лес — и вернулся с упитанным зайчиком, которого в один миг разделал и отправил в котелок, где уже кипела вода, распространяя запах пряных трав. Волколюды не носили с собой запасов еды: стоило им остановиться на привал, и Лес тут же давал им все необходимое для обеда. Великий Лес был для них настоящим домом, они были хозяевами его и одновременно его детьми, нежными, любящими, заботливыми.

Впрочем, кое-что Рагнахар все-таки носил в заплечном мешке — это была объемистая бутыль с крепким, настоянным на травах медом.

— Нет лучшего лекарства от всех болезней, — сказал он, предлагая Брикцию отведать дивного напитка.

Они сидели у огня до позднего вечера, по очереди прикладываясь к бутыли. Брикций долго сомневался, взвешивал все за и против, прежде чем решился наконец довериться волколюду.

Рагнахар слушал, не перебивая, его рассказ о княжиче Бранко и о том, почему Конан отправился следить за ним.

— Никогда еще люди не приходили в Великий Лес с добром, — сказал он мрачно, когда Брикций закончил. — Я попытаюсь помочь тебе найти твоего друга, но только затем, чтобы вы покинули наши края.

— Разве я причинил тебе какое-то зло?! — спросил Брикций. — Ты ошибаешься, если думаешь плохо обо всех людях!

Рагнахар посмотрел на него так, что у аквилонца мороз пробежал по спине. Глаза волколюда сверкнули злым зеленым огнем, а клыки, казалось, удлинились, когда он произнес резко и отрывисто:

— Вы, люди, убили мою жену! — и он отвернулся к огню, стиснув кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони и показались капельки крови.

Брикций не решался расспрашивать, видя ужасную перемену в лице волколюда, но тот стал рассказывать сам:

— Они гуляли у кромки Леса — Хэльмитор, ее подруга, дети — они столкнулись с охотниками и, чтобы обмануть их, моя жена побежала через болота, в то время, как Эрмина уводила детей в другую сторону, в Лес… Хэльмитор надеялась обмануть круглоухих, она была такая ловкая и гибкая, могла проскользнуть где угодно, но нашелся один… стрелок! Встретиться бы мне с ним один на один! Я нашел ее там, где настигла ее стрела. Даже мертвая, она была прекрасна, моя Хэльмитор… Она была самой красивой в Лесу и, верно, во всем мире! У нее были голубые глаза… Как лед! А волосы — такие светлые, что, когда она превращалась в волчицу, ее мех светился в ночи, казалось, в нем жили тысячи маленьких звездочек… А как красиво серебрился он в свете Полной Луны…

Рагнахар умолк на середине фразы, будто что-то мешало ему говорить дальше.

Брикций только горько усмехнулся. Неожиданно он почувствовал какую-то странную близость с волколюдом, какую не чувствовал никогда — ни с кем из людей! — словно что-то связывало их вместе… И он вдруг понял, что это было — они оба страдали из-за женщины! Правда, Рагнахар страдал от того, что слишком сильно любил ту, которой больше нет, а он, Брикций, слишком сильно ненавидел ту, которая предала его и, верно, жила теперь счастливо в Аквилонии, конечно, давно позабыв о нем!

Впервые Брикций не мог язвительно насмехаться над чьей-то любовью. Казалось, давно затянувшаяся рана в его душе снова открылась, чтобы принять в себя и ту страшную боль, что терзала сердце Рагнахара.

— Я тоже любил! — сказал он глухо. — Любил настолько сильно, что поведал своей любимой самую страшную свою тайну… И она выдала меня. Выдала меня врагам, погубила не только мою жизнь, но и всех моих друзей!

Рагнахар взглянул на него почти с ужасом. В глубине глаз аквилонца — где-то в сокровенной их глубине — он увидел отсвет дикой, звериной тоски, какой никогда не предполагал увидеть в глазах человека.

— Я кричу повсюду о том, что ненавижу женщин, их мелочность, трусость, подлость, себялюбие… Потому что боюсь признаться себе самому, что во всем виноват только я! Я должен был понимать, что из себя представляет Лигия на самом деле! Но не хотел понимать — был настолько ослеплен любовью, — Брикций говорил и чувствовал, как вместе со словами изливается из его сердца эта щемящая боль, черной рекой уносится куда-то в глубину ночи, и на душе становится спокойнее и легче. — Я ненавижу и презираю ее, Рагнахар! Но она не отпускает, по-прежнему мучает меня в снах — едва ли не каждую ночь я вижу ее глаза, ее улыбку и… Через каждую женщину, которую я встречаю на своем пути, на меня смотрит Лигия! Я безмерно устал, Рагнахар…

Никогда, ни одному человеку Брикций не рассказал бы того, что говорил сейчас волколюду. Наверное, что-то подсказывало ему, что Рагнахар действительно сможет понять, может быть, потому, что не человек и не меряет жизнь человеческими мерками! И еще — потому, что любил достаточно сильно, чтобы познать несокрушимую власть этого чувства. И он оказался прав — он прочел в зеленых, ясных, как лесное озеро глазах волколюда преисполненные печали слова: «Не знаю, кому из нас хуже!»

И эти слова не требовалось произносить вслух. Брикций и Рагнахар теперь могли понимать друг друга без всяких слов! Этой темной, беззвездной ночью, у тихо тлеющего костра, впервые в истории Великого Леса, два злейших врага — волколюд и человек — поняли друг друга!

На следующее утро Рагнахар, как и обещал, постарался разузнать о судьбе Конана. Брикций не был свидетелем встречи Рагнахара с другим волколюдом: тот оставил его вместе с Вуйко, а сам отправился куда-то в чащу Леса. Они ждали долго, а потом Брикций услышал отдаленный протяжный вой, и снова все смолкло надолго…

Когда он спросил у мальчика, что значит этот вой, Вуйко объяснил ему, что таким образом волколюды общаются друг с другом: его отец призывал к себе вестника, дабы спросить его о последних лесных новостях. Опять пришлось ждать, Вуйко успел приготовить обед, и они с Брикцием съели его почти полностью, когда появился Рагнахар.

— С твоим другом все в порядке, — ответил он на немой вопрос аквилонца. — Его приняли как гостя и собираются отвести к Священному Дереву. Я получил позволение привести тебя туда же. Так что скоро ты увидишь…

Радость от известия о том, что командир жив и здоров, омрачилась для Брикция известием о том, что Конана собираются подвести к Священному Дереву… Действительно ли как гостя? Или, может быть, хотят насильно сделать оборотнем? Вряд ли, конечно, кому бы то ни было удастся сделать с Конаном хоть что-то вопреки его воле… но все-таки!

Благодаря целебному действию трав, раны на шее Брикция заживали с удивительной быстротой. Шли по Лесу уже несколько дней, и аквилонец ловил себя на мысли, что, если бы не тревога за Конана, то он не особенно стремился бы достичь цели своего путешествия! Ему нравилось просто идти по Лесу, устраивать привалы, когда чувствовалась усталость, охотиться, когда хотелось подкрепить силы, не думать о том, как заработать деньги, как угодить очередному правителю, не думать о глупых правилах и условностях, которые люди в разных странах устанавливают словно бы для того, чтобы усложнить жизнь себе и другим! Простая и бесхитростная жизнь Великого Леса доказывала, что можно запросто обойтись и без этого всего…

Но Брикций так и не смог даже на мгновение забыть о том, что он человек и что он принадлежит тому безумному, пестрому миру, бесконечно простирающемуся вдаль. И он шел, неся за спиной лук не для охоты, а для убийства, он — опальный аквилонский аристократ, солдат-наемник, искатель приключений… человек!

А Конан в этот самый момент стоял в тронном зале лесного дворца. Это был самый удивительный дворец, какой ему приходилось видеть! Стены — сплетение живых ветвей, покрытых листьями, колонны — живые стволы… Князь Фредегар сидел на серебряном троне. Как только не представлял себе Конан в прежние времена «волчьего князя»! Зубастым, когтистым, мохнатым, получеловеком-полузверем… Сейчас, глядя на Фредегара, на его узкие руки, на тонкое, благородное лицо, обрамленное шелковистыми кудрями, встречая ответный взгляд — мудрый, всепонимающий взгляд раскосых золотистых глаз! — Конан испытывал смущение… Почти что стыд!

Они его приняли, как гостя, а он — только и думал о том, как бы сбежать, перерезав побольше волколюдов! Если не сбежал и не убил никого здесь, то только потому, что понимал: бесполезно одному сражаться против всех, а из Леса живым все равно не выбраться. Они показывали ему Лес, объясняли все про свою жизнь, про свои законы, они хотели, чтобы он понял их и больше не таил вражды! А он… Он ждал во всем подвоха, выискивал признаки колдовства, обмана. Конечно, у него есть оправдание: долгая жизнь, научившая его не доверять. Не верить тому, что видят глаза и слышат уши! И они понимали это и прощали его недоверие и даже неприкрытую ненависть… Теперь же ему было совестно — за ненависть и недоверие, за все насмешки и жестокие слова, которые он бросил своим провожатым.

Княжич Бранко и «волчья княжна» Фрерона стояли возле трона рука об руку, на обоих были зеленые венки, которыми они только что обменялись с благословения Фредегара. Как-то примет известие об этом обручении Бран, князь будинов? Конан знал уже всю историю любви Бранко и Фрероны, он видел следы от оков и ошейника на руках и шее Фрероны… Он понимал теперь, почему Бранко так желал его смерти! Понимал — и прощал княжичу… Хотя вообще-то прежде Конан думал о себе, что прощать не умеет!

Теперь он понимал очень многое в жизни и характере будинов, что прежде вызывало у него вопросы… И совсем другими глазами смотрел на князя Брана! Конан понял, что люди озлоблены и несчастны вовсе не из-за страха перед волколюдами, а по вине своего жестокого правителя, делавшего их жизнь поистине безрадостной: бесконечные поборы, бесконечный, тяжелый труд, результатами которого люди и насладиться-то не могли, потому что все шло на обеспечение армии, а еще — каждый год из каждой деревни требовали молодого парня в ратники, а если нет — так взимали дань, а недовольных карали без жалости, казнили или в рабство продавали. Да и армия-то Брану нужна была не для защиты людей от волколюдов, а для того, чтобы народ в покорности держать! А еще — честолюбивые мечты о захвате новых земель, о войне с апианами… И ведь он, Конан, едва не послужил этому человеку, едва не помог осуществлению его безумных замыслов! Он, Конан, свободолюбивый киммерийский варвар, презиравший всех владык мира и их верноподданных! Да, конечно, Бран ему понравился — как человек независимый, сильный, гордый! — и Конан обещал послужить ему, пока против правды не пошлет… И Бран тогда уже знал, что посылает наемников против правды! Или… Или, действительно, так он понимает правду?

Но для Конана, сына кузнеца, правда была другой! А Конан-воин видел целью своего существования защищать обиженных и угнетенных, защищать слабых и беспомощных, защищать простых людей от произвола армии, владык, колдунов, чудовищ — все равно от кого, лишь бы быть уверенным в своей правоте! А сильные мира сего и без него обойдутся — они найдут, как защититься от собственного народа!

Обитатели Великого Леса хотели мира. Княжич Бранко, а за ним наверняка большинство жителей Будинеи тоже хотели мира и покоя… И только князь Бран хотел войны! Для удовлетворения своего самолюбия, не думая о возможных жертвах и о последствиях своих действий.

Что вменяли в вину волколюдам? Кровожадность? То, с какой отчаянной яростью они защищали свой собственный дом, свой Лес? То, что они похищали детей? Что до последнего — князь Фредегар признал это, но объяснил, что было причиной… То же отчаяние! Попытка выжить! Сам князь всегда был против подобного… И против любого насилия. Но его не всегда слушали… Особенно те, чьих отцов, возлюбленных или детей убили охотники по приказу князя Брана! Жизнь за жизнь… Они похищали дитя и давали Лесу нового стража, ставили его на место сраженного охотничьей стрелой. Фредегар обещал, что отдаст Конану Сладушку — пусть вернет ее несчастной матери, пусть попросит прощения от имени лесного князя и пусть люди видят, что волколюды не сжирают детей и не творят над ними колдовских обрядов!

Колдовство? Магия? Лесные чары? Нет, просто знания, глубокие знания о жизни Леса, даже о той, что, казалось бы, скрыта от человеческих глаз! «Лесные люди» служат Лесу, они берегут равновесие и гармонию в природе, они знают тайный язык не только животных, но и растений, они умеют врачевать раны деревьев и направлять их рост… Они слишком остро чувствуют боль всего живого, чтобы впустить в свой дом грубых, алчных «круглоухих»!

Когда Фредегар узнал, что князь Бран приказал Конану и его людям уничтожить Священное Дерево, его глаза наполнились печалью:

— Да, я понимаю, от кого он мог узнать это… Пять лет назад… Один юноша — его звали Рагенфред — у него была возлюбленная во внешнем мире, ее отец выследил их и испугался того, что дочь встречается с… с волколюдом! Он донес людям князя, те устроили засаду, и потому Рагенфред попался им живым — обычно наши воины бьются до конца. Мы знали, что Рагенфред довольно долго оставался пленником князя Брана, а потом его сожгли… Не знаю уж, какими изуверскими пытками князь сумел вырвать у Рагенфреда нашу тайну! Рагенфред был храбрый юноша, я хорошо его помню… А прежде люди внешнего мира не знали о Священном Дереве и о том, как мы получаем наш Дар и нашу Силу. Даже в те времена, когда мы были дружны с будинами — тайна не выходила за пределы Великого Леса! Что ж… Ты хочешь увидеть Священное Дерево? Я приведу тебя к нему… Как гостя, как друга… Как величайшего из героев внешнего мира! А потом ты можешь уйти… И попытайся нам помочь. Я не прошу защитить нас от будинов, нет, я же понимаю: ты — человек, ты должен сражаться за людей, а не против них… Я прошу только мира! Объясни людям, что в нас нет зла! Что мы хотим только покоя! Поговори с ними! Тебе поверят! Они не могут не поверить тебе!

…Позже, стоя у подножия Священного Дерева, преклоняясь перед величием и могуществом Жизни, так глубоко пустившей корни в почву, так высоко взметнувшей ветви в небеса, помнившей древние времена и сотни поколений людей, сошедших во мрак и забвение, Конан вдруг понял и ощутил всю прелесть этого замкнутого мира, называемого Великим Лесом, понял и то, почему «лесные люди» так сражаются за свой мир, свой привычный уклад, почему так боятся покинуть Лес, смешаться с людьми обычными и стать частью того огромного, что называют «внешним миром» — чего, собственно, пытались добиться от них правители Будинеи со времен Лагоды, переходя потом к мысли о полном уничтожении лесного народа «волколюдов». Этот мир был совсем особенный… Более особенный, чем подземные города дворксов или пещеры цвергов. Здесь не чувствовалось течения жизни, неумолимого хода времени! Люди вросли в эту почву, как деревья… И они были защищены от многих бед внешнего мира — от бед, которые несли с собой завоевания цивилизации и развитие науки. На миг Конан даже соблазнился — а не остаться ли ему здесь: в мире покоя, тишины и проверенных временем, очень правильных законов бытия? Но внешний мир, за пределами этого мира, такой огромный и бесконечный, похожий на пестрое лоскутное одеяло, покрытое тончайшей вышивкой дорог и городов — этот мир манил неумолимо… И, коснувшись рукой серебристой коры Священного дерева, Конан знал уже, что уйдет, но прежде — принесет мир Великому Лесу!