Конец митьков

15. Наша группа художников

Хронология формирования «Митьков» такова.

Август 1984-го. И Митя, и Флоренский с Олей, и я оказались в эстонском поселке Усть-Нарва: судьба свела. Я был там проездом, поскольку несколько раз за лето ездил через Нарву в Пярну. У Флоренского с Олей в Нарве была дача. Митя в Доме культуры Усть-Нарвы надыбал место и выставлялся совместно с Миллером и Иофиным.

В комнатке этого Дома культуры состоялась наша первая совместная выставка, включаемая в число «митьковских», что вряд ли стоит делать: из пятнадцати участвовавших в ней художников только пять (мы четверо и Семичев) впоследствии оказались в группе «Митьки». Был напечатан буклет с названием «Выставка 15-ти ленинградских художников» — это и было главной задачей, такой буклет ценился как доказательство художественной деятельности. Митю, разумеется, нельзя считать основателем группы «15 ленинградских художников», ибо такой группы не существовало, а некоторые участники не были даже знакомы с остальными. (Хотя следует признать, что место-то в Усть-Нарве надыбал именно Митя, он же большинство картин притащил из Ленинграда; и мои, если не ошибаюсь, картины тащил — так что я вполне могу считать Митю основателем конкретно этой выставки).

Ничего нажористого в этой выездной поселковой выставке не было — но по нашим понятиям она удалась. Так в глазах и стоит стакан с волнообразной трещиной, очень удобной для отмеривания положенной порции вина «Вечерний звон»[2]. Стакан принадлежал Флоренскому, он с Олей уходил ночевать на дачу — и ночью, в палатке, мы с Митей обходились без стакана. Лил дождь, мы были грязными, мокрыми и пьяными. Бутылки в рюкзаке побились друг о друга, но рюкзак был из прорезиненной ткани и, в отличие от коряво поставленной палатки, не протекал. По очереди мы окунали лица (тут точнее будет выразиться — морды) в рюкзак и хлебали «Вечерний звон». Хлебали весело, ожесточенно: ничего, мол, наша возьмет!

Это сближает надолго. Пить из рюкзака, ночевать где-то в говнище... а утром Митя бежал за автобусом, на котором я уезжал в Ленинград, и кричал: «Володька, не уезжай! Флореныч тут меня одного совсем с говном съест!» (он оговорился на бегу — но так и вошло в текст «Митьков»). И до того не хотелось от них уезжать... Так и складывается домен, в нашем случае — на почве пьянства и живописи. Не раз, когда обнаруживались не вполне благовидные Митины действия, он апеллировал к тому, «как хорошо все было»: «Ладно, брось сердиться. Мы же с тобой одним ватничком укрывались, под одной шинелкой... Не сердись, обнулим все. Вспомни как вино из рюкзака пили!» Да никакие последующие события и не лишают этих воспоминаний ценности. Вот Робеспьер своему братку Камиллу Демулену голову оттяпал, и тому нечем стало предаваться сентиментальным воспоминаниям, но все равно где-то в неприкосновенном фонде хранится их трогательная юношеская дружба и их «вино из рюкзака».

Конечно, я благодарен судьбе, что вовремя встретился с будущими «Митьками» — все они яркие и талантливые люди: Митя, Флоренский, Оля, Тихомиров, Горяев, Фил, Кузя, да все. А вначале, при необременительной советской власти с гарантированным прожиточным минимумом и максимумом, когда никто не озадачивался своей карьерной стратегией, мы успели получить радости бескорыстной дружбы и бескорыстной работы.

Делать что-нибудь вместе с товарищами — это лучшее, что бывает в жизни.

Слова Солженицына вызывают у меня теплый удар мгновенного узнавания (он пишет о зэках в шарашке — по бескорыстию совместного труда соизмеримых с ранними «Митьками»):

Странное сопоставление, да? Томящиеся в неволе аскеты-труженики — и пьяные митьки, облепленные толпой сестренок. Да так уж, суть вещей отличается от их видимости. Как в известной даосской легенде, приведенной Сэлинджером: Цзю Фангао искал для князя Му несравненного коня и наконец нашел. «А какая это лошадь? » — спросил князь. «Гнедая кобыла», — был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец. Следует даосская мораль, применимая и к митькам: «Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного...»

Сентябрь 1984-го. Как и было указано, написана первая часть «Митьков», а в начале 1985-го Флоренский, с которым я очень сдружился осенью, сделал иллюстрации к первым двум частям. Разошелся текст далеко и быстро еще в то время, когда ударение в слове «Митьки» ставилось на первый слог — именно с таким ударением они были напечатаны, в частности, в одном московском самиздатском журнале. Я долго колебался, прежде чем исправлять ударение в тексте, который уже всем известен, — кстати, надоумила это сделать сестренка первого призыва Галя Подисокорская (это она ввела в нашу среду базовый анекдот «плывет океанский лайнер»); на первом же моем публичном чтении «Митьков» она поминутно возмущенно перебивала: «Да какой митька? Митёк!» (Годы спустя обнаружилось: слово «митьки» с ударением на второй слог в русском языке уже давно существовало приблизительно в том смысле, что я предложил. Митьками в Псковской области называли при-аурковатых бездельников и профессиональных нищих, уходящих на зиму «митьковать» в Петербург.)

Март 1985-го. Квартирная выставка у нашего общего приятеля Сергея Чекменева, служащая декоративным оформлением для пятидневного запоя участников и гостей выставки, причем оформлением разовым — много экспонатов пришло в негодность.

Эта выставка, как и предыдущая, нередко считается «митьковской», на что имеется больше оснований — будущие участники группы численно преобладают. Рассказ Фила, озаглавленный «Первая выставка митьков», является подробным, а оттого несколько монотонным описанием этого запоя. Я приведу начало текста для большей объективности картины — будем разнообразить степень освещения и положение наблюдателя.

16. Андрей Филиппов: «Первая выставка митьков»

Эта квартирная выставка имела место на Екатерининском канале между ларьком, что у Кокушкина, и тем, что у Львиного, но не работающим.

Началось так.

Далее Фил описывает пять дней работы выставки и эвакуацию останков картин — вино, песни, сестренки; все так и было, да не пять дней, а восемь лет. (Упоминание лежащего под батареей Шинкарева ярким стоп-кадром вызвало картинку из декабря 1989-го. Молодая сестренка входит на выставку «Митьков» и обращается к сидящим на полу у батареи Филу и Роме Муравьеву — алкоголики любят прислонять к батарее позвоночник, так вино действует оглушительнее: я приехала, допустим, из Мухосранска, потому что очень хочу увидеть митьков, в наше время так мало хорошего и доброго, такого чистого, как митьки, такого светлого, такого удивительно непосредственного. .. Фил и Рома угрюмо слушают этот лепет. Затем удивительно непосредственный Фил, поняв, что добыча сама лезет ему в пасть, молча хватает сестренку за ноги, пытаясь повалить к себе под батарею. Сидящий неподалеку Рома Муравьев, жадно поглядывая на обнажившиеся ноги сестренки, берет за горлышко пустую бутылку из-под портвейна, со всей силы бьет ею по батарее и, хрипя матерные угрозы, ползет к Филу, пытаясь ткнуть его «розочкой» в морду. Занавес.

Впрочем, до мордобоя у митьков не доходило никогда. Исключение — Вася Голубев с его «эксплозивно-дисфорическим» характером опьянения. Нормой отношений с товарищами по группе для Василия стало рукоприкладство. С ним не забалуешь: прибьет как щенка, отравит, как Моцарта... Приехав однажды к Ко-Полисскому в Москву, я обнаружил, что весь пол его подвале покрыт кровавыми пятнами. «Вот как вас, в столице...» — уважительно сказал я. «Не успел вымыть: вчера Голубев с Горяевым полемизировал», — признался Коля. Пьяный Голубев умело создавал атмосферу» знакомую нам ныне по третьеразрядным американским «хоррорам». Например: 1987 год. Полутьма в котельной Дмитрия Шагина. Ревут котлы. Митя, еще не передембель, а дембель простой, лежит на полу ничком и мычит. Над ним стоит Вася, равномерно бьет его ногой и то кричит Мите в ухо, то зловеще цедит сквозь зубы: «Где бутылка?! Где бутылка?! А ну говори: где бутылка?! Где бутылка, я спрашиваю! Говори!»)

Интересно, что среди множества персонажей в документальном рассказе Фила ни разу не упомянут Дмитрий Шагин, а, стало быть, Митя и не пришел ни разу. Мне подумалось — да участвовал ли он вообще в той «первой выставке митьков»? Но нет, участвовал: в перечислении испорченных экспонатов у Фила есть и два рисунка Шагина.

Пора, хотя бы на примере рассказа Фила (хотя в нем это выявлено недостаточно сильно), отметить важную опасность на пути всех доменов и консорций, сформулировать важный принцип:

17. Ситуацию определяет слабейший

Слабейший здесь — пьяный персонаж Шинкарев. Без ложной скромности признаюсь: это я в рассказе создаю «митьковскую» атмосферу, которая и дееспособных людей расслабляет — не дает им сосредоточиться, выгнать пьяных соседей и развесить картины. Трезвый человек в такой атмосфере или вовлекается в безобразие, как Флоренский, или злорадно самоустраняется, как Семичев, или гневно уносит картины, как Чурилов. Сам Фил, видя расклад, с облегчением напивается до бесчувствия.

Так слабейший, то есть пьяный, определил ситуацию. Каждый с этим принципом много раз сталкивался.

Родители пытаются вести разговор при ребенке а ребенок перебивает, орет, катается по полу. Разговор продолжать невозможно: слабейший, капризный ребенок, определяет ситуацию.

Голодные люди сидят за столом, едят что-нибудь, ну, митьковскую еду едят. Остается последний кусок еды, все замирают в деликатной нерешительности — как делить? Но самый жадный быстро отправляет последний кусок митьковской еды себе в рот. Слабейший, самый жадный, определяет ситуацию.

Митьки торопятся успеть на поезд, быстро собираются, но один из них, Фил, не в силах сосредоточиться и подолгу застывает в задумчивости. Митьки на поезд опаздывают: слабейший, самый нерасторопный, определяет ситуацию.

Слабейший — не физически слабый, чаще наоборот, раз он в силах навязать свою волю остальным. В большинстве случаев это нравственно слабейший.

18. Первая выставка группы художников «Митьки»

С весны 1985 года еще не существующая группа «Митьки» переживает фазу подъема (по терминологии Льва Гумилева), это время нашего наибольшего единения. Домен готов и понятен с полуслова, надо его населять. Фил и Флоренский, появившиеся в тексте «Митьков» как «не участвующие в движении», как фон для описания Мити, объявляются митьками. Для тотальности процесса я прошу их написать по нескольку фраз, называю их статьями и пишу по ним рефераты (Часть четвертая). Будет гораздо смешнее и эффективнее, если читатель почувствует, что он почему-то такое глобальное явление прохлопал, не в курсе, что митьки уже «явно и успешно действуют, когда-то самозародившись, что существует «ряд социалистических и капиталистических стран, вовлеченных в движение»; мельком упоминаются «другие труды о митьках».

От этого мой текст воспринимался репортажем, нередко его печатали вообще без указания автора, но так было и лучше: идея митьков выигрывала, а это было самое главное.

Ведь самое ценное, что мне удалось сделать в жизни, — это никакая не картина, не книга (в том числе книга «Митьки»), а сама идея митьков.

На какой-то пьянке в американском консульстве нам с Митей подарили по буклетику английской поэзии — Митя, молодец, не поленился почитать и выписал оттуда печальное стихотворение У.X. Одена «Музей изящных искусств», прибавив к существительным ласкательные окончания. Счел, что в тощем буклетике поэты молодые, незнаменитые — можно брать. Флоренский в своей «статье» раздувает значение этого стихотворения, я в реферате подхватываю, правда сократив до хокку, — поэма «Бедный Икарушка» выставляется достижением успешно функционирующей митьковской культуры. Я тогда от Флоренского скрыл, что Митина поэма — стихотворение Одена, не хотелось нарушать ее очарование даже в своем кругу. Не так уж ее и портят ласкательные окончания, хорошая поэма. Возможно, лучшее Митино стихотворение.

Митя, как и все митьки в фазе подъема, был верным товарищем. В марте 1985-го, на очередной выставке ТЭИИ мы уже выставлялись вместе, как группа, одним блоком. Дмитрий Шагин был членом выставкома и стоял насмерть, чтобы не допустить сокращения количества наших работ. Актив ТЭИИ увидел в нем опасного мстительного бойца и от греха подальше Митю больще не пускали в выставкомы. (Еще труднее пришлось Го-ряеву, члену выставкома следующей выставки ТЭИИ, в январе 1986-го. Мы, тогда уже задембелевавшая группа «Митьки», чуть не отказались от участия в общей выставке.)

Сентябрь 1985-го. Дом ученых, Усть-Ижора. Эта выставка, равно как и предыдущие, называется первой. Я не хочу запутать, .наоборот, разъясняю: далее будет еще первая экспозиция «Митьков» на выставке ТЭИИ, первая выставка в Ленинграде, первая в Москве, первая за рубежом. Но вот эта, в Доме ученых, является первой бесспорной официальной выставкой группы художников «Митьки», к тому же прошедшей в большом, престижном выставочном зале. Надыбал место и организовал выставку Виктор Тихомиров (невозможно представить, как — допустим, повредившись вдруг в рассудке, — Тихомиров претендует, чтобы его по этой причине считали основателем группы «Митьки», но выходит, после Флоренского у него на то прав больше других; отметим, что он же организовал ранее самую большую выставку «группы Флоренского» в ДК им. Володарского со странной афишей: «Ленинградские художники. Посвящается 60-летию образования СССР»).

В Доме ученых только что прошел концерт: Цой, Гребенщиков и Майк Науменко на одной сцене, вот какое это было нажористое место. Это не поселковый эстонский дом культуры, куда разве что несколько отдыхающих заглянут, не квартирная выставка для пьяных соседей и друзей художников.

Смело можно сказать, что на время проведения выставки центр ленинградской культуры переместился сюда, в Усть-Ижору. Весь город ехал сюда; выставку сопровождали концерт Цоя с Каспаряном, концерт Гребенщикова (они были нашими общими знакомыми, но зазвал и уламывал их Тихомиров — да еще заведующий выставочным залом, ученый Володя Белогорский), Кривулин и Охапкин читали стихи.

Михаил Трофименков, автор первой внятной статьи о группе «Митьки» («Митек в пейзаже», «Декоративное искусство СССР», № 2, 1989)[3] описывает ситуацию так:

19. Группа «Митьки»

Такое мероприятие, такую бомбу уже нельзя было назвать «выставка ленинградских художников», понадобилось звучное имя: ведь до выставки в Усть-Ижоре никакого названия у нашей компании не было, мы считались «группой живописцев» (без четко обозначенного состава) в отличие от экспрессионистов, от сюрреалистов, от салонных художников. Конечно, людей, упомянутых в тексте книги (к тому моменту было написано четыре части), обзывали митьками — но не группу художников.

Играть в митьков-то оно весело, но называть «Митьками» группу представлялось слишком экстремальным недостойным высокого статуса художника. Несолидно. Все же живопись — таинственное, эзотерическое занятие — проходит по другому ведомству.

Группа была названа «Митьками», когда времени на обдумывание названия уже не оставалось: заведующий Белогорский, Тихомиров, Флоренский и еще кто-то из митьков (но не мы с Митей) ехали осматривать Дом ученых перед выставкой. Нужно было продиктовать текст афиши.

— Может, назвать «Круг художников»? — предложил Тихомиров.

— Было уже. Ладно, коли слово «митьки» все время употребляется в связи с нами — пусть так и остается, — сказал Флоренский.

Опять Флоренский выходит основателем.

Сделаем научно-фантастическое допущение: Флоренскому пришло на ум другое хорошее название, к примеру «Вечерний звон».

И что, сейчас в Интернете было бы написано: «Дмитрий Шагин — автор бренда „Вечерний звон“»? Это вряд ли. Непосвященному человеку трудно было бы догадаться, что «Вечерний звон» — это в честь Дмитрия Шагина, Митя замучился бы доказывать. Да и не нужен был бы Мите «Вечерний звон». Согласно классификации групп художников, такая группа не могла бы существовать более трех, пяти лет, но скорее меньше — четкой стилистической общности у нас не было. Да все равно мы назвали бы группу «Митьки» — на следующей выставке. Кстати, сам Флоренский не придает судьбоносного значения именованию группы «Митьками», справедливо взятая, что игры в митьков — дело второстепенное по отношению к живописи.

Для членов «группы Флоренского» его авторитет был велик — как Флоренский скажет, так и делали. Тихомиров еще чуть посопротивлялся — уж больно слово такое... вроде как принижает значение — и согласился: ведь это интересный литературный ход, когда неказистый при появлении герой расцветает и оказывается главным действующим лицом. Пусть название странное, тем интереснее.

Название многим казалось неказистым. В 1987 году, когда большой кусок текста «Митьков» уже и в газете «Смена» был напечатан, руководство ДК им. Свердлова такое название на афише запретило. «Митьки» были со скрипом позволены, только когда я соврал, что это аббревиатура: «Молодежная Инициатива: Творчество, Культура, Искусство».

Трофименков в своей статье касается и вопроса названия группы:

Честно признаюсь: перечитывать прессу о «Митьках» (а у меня ее чемоданы) — неприятный труд, очень мало разумных статей. Я сделал это только один раз, вот сейчас, и был поражен, что версия Дмитрия Шагина о происхождении слова «митьки» появилась вон когда, еще в 1988 году! Я об этом совсем забыл.

Ясно, что сам Трофименков, свидетель событий, относится к Митиной версии иронически. Я тоже не придал значения — ну, сболтнул товарищ спьяну. Абсурд приветствовался. «А что, и пошутить нельзя? Чего не скажешь в шутейном разговоре... Вы пошутили — я тоже посмеялся. А вы сразу к сердцу принимаете...» («Место встречи изменить нельзя».)

Мне казалось, что Митя всерьез, с коммерческой целью стал разрабатывать идею о происхождении слова «митьки» от Владимира Николаевича Шагина уже после смерти последнего, с 2006 года. Например:

Это уже нешутейный разговор. Это называется: «питерские на ходу подметки режут». Пытливая корреспондентка, естественно не ставшая читать книгу «Митьки», честно хочет узнать о происхождении митьков, откуда все взялось? Дмитрий Шагин, к этому времени жесткий профессионал, производит грамотную подмену понятий, делая вид, что его спрашивают не о происхождении движения митьков или группы , «Митьки», а о том, кто его назвал Дмитрием при рождении, потому что по умолчанию подразумевается, что группа-то художников само собой называется по имени главного — Дмитрия Шагина (я, конечно, сомневаюсь, что Владимир Николаевич называл Дмитрия Шагина Митьком систематически, — в этом случае слово было бы Мите привычно, на слуху, и он поправил бы меня при первом чтении текста, когда я произносил «митьки» с ударением на первый слог, а «митёк», соответственно, назывался «митькой»).

В любом случае, не существует ни в группе «Митьки», ни где-либо еще человека, который бы знал, что Митю отец называл Митьком, и потому «распространил на себя это нежное прозвище».

Название группе «Митьки» дано вовсе не в честь Дмитрия Шагина. Оно происходит от названия книги.

20. Кто главный

Нельзя так и оставить висеть в воздухе вопрос о создателе, основателе, авторе бренда. Кто и почему им является? Когда вопрос висит в воздухе, ситуацию определяет слабейший — подобно случаю с едоками, деликатно застывшими перед куском митьковской еды.

Основателем группы художников можно считать художника, к которому восходит стиль всей группы, — такового у нас не было, все одиннадцать человек основатели, но по этому параметру самый основной основатель — Флоренский.

Может, главным следует считать самого лучшего художника? А кто среди «Митьков» был лучшим художником? На общих собраниях такой вопрос не обсуждается, но по косвенным признакам догадаться можно.

Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, не грех чуть растопыриться мысленно, а то куражу не будет. В группе художников каждый считает себя — пусть потенциально, пусть в чем-то — лучше всех. Нужно, чтобы все остальные признали лучшим. Ну, большинство. Или некоторые. Так уже можно назвать конкретные фамилии: на первом этапе лучшим, пожалуй, считался далекий от малейших позывов на руководство Семичев. Затем — еще более далекий Яшке.

Но не Митя. Вероятно, я выше всех в группе ценил Митину живопись, его торжественную сентиментальность, декоративное чутье — но вершина Дмитрия Шагина осталась в конце 70-х — начале 80-х годов, хотя и в 1985-м он был очень хорошим художником. Краткое описание его развития далее:

И непосвященному ясно: чтобы картины получались — надо больше работать. Митя по сей день может иногда писать хорошие картины (да лень, поэтому картин мало, поэтому они дорогие). Несколько лет назад он написал сильную, на мой взгляд, картину: «Триста митьков». Видимо, под впечатлением от истории, о которой узнал из кинофильма «300 спартанцев», Митя несколько переиначил известную картину Тихомирова «Сто митьков». Поля, леса, болотища, а по диагонали упрямо прут триста митьков, игнорируя препятствия. Ни один не отстает, даже если по горло провалился в болото. Впереди, само собой, Дмитрий Шагин, единственный, у кого различимо лицо. Мораль: вот как братки должны! (Одеть их не в тельняшки, а черные рубашки — ни дать ни взять «Поход Муссолини на Рим», парадная картина Джакомо Баллы. Только наш дуче ихнего помордастее.)

В отзывах о «Митьках» со стороны — полный разнобой. Ну естественно: для кого-то лучший художник, допустим, Рембрандт, а для кого-то — Никас Сафронов. Скажу больше: нет такого говна, которое кому-нибудь не пришлось бы по вкусу. В 1985 году живопись Дмитрия Шагина, понятно, хвалили больше; сейчас в связи с «Митьками» о качестве живописи журналисты не упоминают.

Авторитетные в художественной среде люди давно помалкивают. Лет десять назад мэтр Михаил Иванов отчитывал меня: искалечил Мите жизнь своими «Митьками», не дал стать художником. А наш общий приятель Толстый (Володя Котляров) прямо в лицо Дмитрию Шагану говорил, что не было бы текста «Митьков» — пришлось бы Мите до сих пор в котельной работать. (Это, конечно, не так. Если бы да кабы... В крайнем случае стал бы бизнесменом или политиком.)

Может быть, главный в группе — это тот, кто организует процесс, договаривается о выставках, координирует? Конечно, ни Семичев, ни Яшке на это были категорически не способны. Да и никто такие дела не любил, жопу мочить не хотел.

МОЧИТЬ ЖОПУ (производственный термин у вышедшего на дембель митька) — заниматься общественно полезной деятельностью.

Поэтому в группе «Митьки» почти всегда был директор.

Очередность такая: Фил, Андрей Белле, Сергей Лобанов, Михаил Сапего.

Фила освободили от занимаемой должности в связи с прогрессирующим алкоголизмом. (Зря был снят Фил — ну а что такого? Ну алкоголизм... «Митьки» ведь, не «Газпром»... Да даже если и <Газпром»...)

Андрей Белле, помимо директорства, хотел стать нормальным художником группы, но был далек от этого и по менталитету, и в живописи. Никто не виноват: другая линия жизни. Но директором для «Митьков» он был даже слишком полноценным (ранее Белле был директором «Аквариума», собаку съел на директорстве). При нем достижения группы впечатляли: «Подразделения ОМОН пришлось вызвать организаторам выставки „Митьки в Москве“». («Известия», 14.06.1990 г.) Московский триумф был так велик, что «Митькам» обещали едва ли не центральное место в грандиозном событии, предстоящем в 1991 году: «Советское искусство около 1990 года. Бинационале» (Дюссельдорф, Иерусалим, Москва). Белле тщательно согласовал с куратором, знаменитым Юргеном Хартеном (директором дюссельдорфского Кунстхалле) список работ. Картины готовились к отправке в Германию, когда случилось непоправимое: список попал в руки Дмитрия Шагина. Митя порвал его и написал новый, себе не обидный. Такой уровень дембельства вряд ли ранее встречался хваленому куратору, и он, посрамленный, распрощался. Так был молниеносно ликвидирован прорыв, который реально мог вывести группу «Митьки» на ключевые позиции в отечественном художественном мире. (По версии самого Дмитрия Шатана, Юрген Хартен был очень рад, что Митя поучил его, как нужно выбирать картины на выставки, а отказался брать «Митьков» из-за неполиткорректного по отношению к московскому концептуализму интервью, которое Флоренский дал одному немецкому журналу.) Вскоре Белле перестал быть нашим директором, недолго и прослужив.

Дольше всех директором был Сергей Лобанов. Вырос, ума набрался с «Митьками». Слишком сильно вырос, массой тела сравнялся с Дмитрием Шагиным, отчего ему по силам стало оттереть Митю, а тем более Флоренского и меня от телекамеры и самому дать интервью. Главное — коммутатор перешел к нему в руки, то есть, обращаясь к «Митькам», люди стали обращаться к их директору. У коммутатора можно оказаться случайно или по общественному поручению, можно при нем быть безвестным секретарем, но, чтобы взять власть, надо брать коммутатор («вокзалы, мосты, телеграф, телефон» ...). Лобанов почти успел стать главным и развернуть «Митьков» в желаемую сторону (что, замечу, для механического, коммерческого продвижения группы было на пользу; Лобанов осуществил много крупных невдохновенных проектов: «Митьковская елочка», «Блоу-ап», «Митьки — флоту», «Русский патент», да и всякую Митину музыку в основном организовал он).

Уже к концу лобановского директорства Митя, будучи в Москве, заметил и намотал на ус интересный феномен: бесполезно жаловаться москвичам на директора-узурпатора, не соболезнуют. Москвичи считают наглость и цинизм — достоинствами, а вот честность, да даже ее имитацию — неумной причудой маргиналов. Лобанов сумел подмять «Митьков» под себя — ну и молодец, толковый парень, а чего вы ушами хлопали?

В январе 1998 года по инициативе Флоренского мы собрали у меня в мастерской политбюро и последним напряжением митьковской воли написали указ о полном лишении Лобанова полномочий действовать от имени «Митьков» и о полном устранении его из группы, где больше директоров не будет, а будут все братки, товарищи дорогие. На недолгое время это реанимировало митьковское самосознание.

Лобанов (подобно Брату-2) перебрался в Москву, стал там большим человеком. Лет пять назад он из окна своей шикарной машины увидел бредущего по снежному месиву Михаила Сапего, следующего директора «Митьков». Сапего, как всегда, волочил сквозь толпу сумку на колесиках — или митьковские материалы, или книги «Красного Матроса», своего издательства. Лобанов сопоставил положение Сапеги со своим и злобно захохотал, возблагодарив провидение и митьковское политбюро.

Сапего директор очень хороший, да было поздно. Он появился уже в безнадежное для «Митьков» время, послужил не щадя живота своего и теперь (уже после моего ухода из группы) вытеснен за профнепригодность.

ПРОФНЕПРИГОДНОСТЬ (у «Митьков» с 2007 года) — недостаточно беззаветная преданность Д. Шагину.

Возвращаемся к вопросу: кто главный?

Не изобретатель стиля, не лучший художник, не директор.

Обратимся к мнению Тимура Новикова — не потому, что он такой уж безусловный авторитет и непререкаемый истолкователь, но потому, что он очевидец появления и развития «Митьков». Тимур участвовал в наших выставках и открывал их, давал про нас интервью, снимался в фильме Тихомирова «Полет Икара». Вот что он говорит в своей лекции «Ленинградское искусство 1980-х годов»:

Напомню вопрос, который мы сейчас рассматриваем: кто является основателем группы художников «Митьки». Новиков и говорит не про идею митьков, не про книгу «Митьки», а про группу художников «Митьки», в качестве «отца» которой назван все-таки не только (и не столько, точнее, вовсе не) Дмитрий Шагин, а Александр Флоренский и Владимир Шинкарев.

Что ж, так оно и было. После, наверное, лет трех нормального развития группы, когда каждый по совести делал свое дело, было обнародовано наличие политбюро «Митьков». Рядовые митьки были уведомлены, что без руководства — одна неразбериха, что политбюро — Шагин, Флоренский, Шинкарев — ими руководит и отечески заботится. Народ безмолвствовал.

Предполагалось: ну а как иначе? Любое объединение имеет свою инициативную группу, вот она и есть политбюро. По линии игры в митьков: Шинкарев — автор бренда, Шагин — демонстрационная модель действующего митька, Флоренский по совокупности заслуг — и второй по значимости персонаж текста «Митьков», и автор первых иллюстраций, то есть первым начал пластически воплощать образ митька. По линии «собственно живописи», о которой говорит Тимур Новиков, фигурируют те же лица: Шинкарев, Флоренский и от Мити — папа и мама.

Введение олигархического правления не было резким переломом — я даже не помню, когда оно началось, кто предложил.

В ответ Сапего, тогда еще не совсем митек, стал употреблять термины «митьки низшего и среднего звена», «низовые митьки» — то есть все митьки, кроме политбюро. (Я тоже буду употреблять эти термины, — надеюсь, понятно, что если они и обидны, то не для низовых митьков, а для самоназначенного руководства.)

Политбюро было нужно, но оно и оказалось началом падения «Митьков». Низовые митьки заметно утратили инициативность; художники, которые хотели было попроситься в группу (например, Алексей Гущин), поостереглись это делать.

Согласился я на образование политбюро? Согласился не раздумывая (так что поделом вору и мука). Все последующее легко прогнозировалось: оставалось ждать, когда и как внутри политбюро слабейший определит ситуацию.

21. Митьки избавляются от пороков танцуя

Правильный, вижу, вопрос поставил Трофименков — напрасно я его счел риторическим: «Знал ли Владимир Шинкарев, какого джинна выпустил из бутылки, сделав персонажами своих поэтических игр реальных, хорошо известных в кругах „подполья“ людей?..» В вопросе было не осуждение, скорее уважение. Тогда ведь казалось — все правильно, вот какие дружные, веселые зайчата! Кто любит живопись — пожалуйста, хорошая живопись. Кто любит тусовку — и тусовка у них хорошая. Когда идея митьков материализовалась, ее было легко и весело облекать в плоть. Каждый являл собой действующую модель митька, развивая ее в меру способностей.

До появления политбюро митьки пережили поистине золотой век, когда ни один из нас и не задумывался — кто главный, кто больше сделал для митьков, кто меньше.

Флоренский нарисовал иллюстрации к «Митькам». Горяев, если я правильно помню, первым написал картину про митьков: «Митьки на этюдах». Вася Голубев сделал восемь линогравюр, громадное значение которых явствует уже из названий: «Митьки отбирают пистолет у Маяковского», «Митьки посылают Брежнева в Афганистан», «Митьки дарят Ван Гогу свои уши». Любой зритель сразу ухватывал алгоритм, понимал, как митек поступит в любой жизненной ситуации. Книги отзывов на наших выставках были переполнены вполне адекватными советами: в какую еще ситуацию всунуть митьков.

С 1987 года пошла лавина собственно митьковской живописи, картины про митьков, с поясняющими надписями поверх изображения. (Такие картины писали преимущественно Митя и я. У меня, например, была серия «Место встречи изменить нельзя», надрывно сентиментальный цикл «Бедные животные», «Сюита радости» о приятных событиях в митьковской жизни и «Сюита скорби» о менее приятных.)

Для любителей тусовки в ассортименте услуг имелось «массовое молодежное движение» — поучительный спектакль, публичное размышление о национальном характере. Долгий концептуальный хеппенинг, в отличие от хеппенингов высокого актуального искусства — не скучный. Кто лучше всех изображал митька? Эталонным митьком был, конечно, Митя. Митьки заточены под Митю, для него такое поведение естественно — а в естественности не утомляются. Впрочем, в те годы мы все пили, а когда вместе весело пьянствуешь — не приходится особенно напрягаться, чтобы играть в митьков.

В самой игре, конечно, таилась возможность разложения, «джинн из бутылки». Как и в любой игре.

В среднестатистическом срезе много хорошего, правда? Есть и пороки, их тоже надо являть, и тем посрамлять. «Митьки избавляются от пороков танцуя — они пародируют и утрируют пороки, доводя до абсурда» (Часть восьмая). То есть допустимо не просто «симпатичное шалопайство», но даже пороки. Ну, а раз допустимо... Теперь допустимо стало, играючи, вести себя крайне непринужденно, тем более мы не играем, а упромысливаем движение митьков.

В маленьких дозах в лекарстве используется яд, и тут вопрос меры — иначе лекарство станет отравой. Митьки чувство меры с облегчением отбросили. (Не все, разумеется. Да даже большинство из нас никогда не воспринимало игру в митьков как канонизацию пороков.)

Всякий разговор на неприятную тему с легкостью пресекался. Спрашиваешь Митю: когда вернешь пять рублей? Ответ: «Послушай, Шарапов, не распускай сопли! Здесь МУР, а не институт благородных девиц!» В данном случае понятен смысл ответа: забудь про свои пять рублей; хуже то, что трудно стало договариваться о серьезных вещах: никогда не знаешь, ответит ли тебе твой товарищ или митек. Ты ему про дело — он тебе про козу белу. Как в фантастическом боевике, где герой наносит удар, а его противник-чародей в это время уже в другом месте. Я, допустим, спрашиваю: «Митя, во сколько ты приедешь на развеску картин?» Митя отвечает строго по книге: «Ваш-благородие! А, ваш-благоро-дие! При мальчонке-то! Не надо при мальчонке-то, ваш благородие!» Что это значит? — приеду на развеску; не приеду на развеску; не знаю, когда приеду; не скажу, когда приеду? (Как-то в Нью-Йорке, уже в конце девяностых годов, продали мы с Митей на вернисаже сразу много картин. Сидим, деньги считаем. На столе куча денег, и по ходу перебранки — Мите досталась грязная бумажка — я, поскольку предмет спора ничтожный, бездумно болтаю: ты жируешь, а мне жрать нечего, три дня не жрамши, а дети ревмя ревут... Митя довольно, поощрительно засмеялся. Он был по-настоящему рад, что я еще активно участвую в игре.)

Движение митьков само по себе дохода еще не приносило, такое было вегетарианское время. Непринужденность поведения, то есть хамство и жадность, проявлялась только в бытовых мелочах («орлята учатся летать», отрабатывают на мелочах приемы подковерной борьбы), а главное — в вопросах добычи, распределения и употребления алкоголя.

Горбачевская антиалкогольная кампания стала главным вызовом эпохи, и митьки с вызовом справились. Ответом был охотничий азарт, поиск алкоголя превратился в трудный, но увлекательный спорт. Хочешь ты пить или нет — это ты раньше мог выбирать, теперь потребление алкоголя стало доблестью и вопросом престижа. Митя по сей день в каждом втором интервью вспоминает: «Если бы не горбачевская кампания, я бы не спился». («Коммерсантъ-ВЛАСТЬ», 21.09.2009 г.)

Я заметил, что у Флоренского появился неподдельный страх перед Дмитрием Шагиным: придет, все выжрет. Сидим, спокойно пьем в мастерской Флоренского, а он торопится, норовит скорее выпить.

— Шура, ты что?

— Митя может прийти. Наливай скорее!

— Слушай, пей спокойно. Что ж он, сразу все выжрет, а ты и со стула вскочить не успеешь? И потом: дверь закрыта. Даже если Митя позвонит, стакан ты успеешь допить.

— Так-то оно так, а страшно...

— Твой страх иррационален, не соответствует реальной угрозе. Возьми себя в руки. Если ты будешь так бояться Мити, у тебя невроз разовьется!

— Он у меня уже развился, — без улыбки сказал Флоренский и, оглядываясь на дверь, залпом выпил.

22. Трезвый взгляд Горяева

Александр Горяев не страдал алкоголизмом и некоторое время имел прозвище «совесть митьковская». Укорял политбюро, покрикивал на митьков низшего и среднего звена, сходился в рукопашной с Василием Голубевым. Свои претензии часто оформлял в письменном виде, писал, по Митиному определению, малявы в политбюро (вернувшись в группу после 15-летнего отсутствия, немедленно стал снова писать).

Вот малява от 9.11.1988 г. (с сокращением риторических восхвалений искусству живописи):

Все верно, только непонятно, что такое «подонство» и как с ним бороться. Для юмора, наверное, вставил. Упрек Мите за картину «Полет Икарушки», воспевающую паханство, сделан явно для юмора, чтобы сгладить серьезность обвинений, ведь «Полет Икарушки, или Выход пахана к пивному ларьку» — лучшая Митина картина тех лет.

(Опять взгрустнулось: я, помню, даже подрамник для нее Мите дал. Видел, как родилась идея этой картины.

Однажды Митя у меня заночевал; наутро, понятно, пошли к пивному ларьку. По дороге я ему пояснил ситуацию: если увидишь пахана — держись тихо. Пахан пивного ларька,— передембель окраин. Пивной ларек и в центре вещь заметная, а у нас на окраине — главная достопримечательность, все силовые линии района сходятся к нему. Если и не основную, то все же значительную часть жизни люди проводят в очереди к ларьку. Почти весь день около ларька стоит пахан этого ларька. Иногда выпьет пива — много-то нельзя, надо быть в форме. Рядом пара подпаханников, шестерки бегают. Пахан даже не смотрит на очередь — само его присутствие предотвращает беспорядок, разборки, аррогантное поведение простолюдинов. Очереди известны случаи страшного наказания преступников и диссидентов: подпаханники не подпускают их к ларьку. Иногда какой-нибудь верноподданный из очереди подходит с изъявлением почтения — пахан кивком приказывает шестерке взять ему пива. Если пахан хочет отхлебнуть, то подносят кружку подпаханники — ему, видимо, западло принимать пиво непосредственно из рук шестерки. Редко, но бывает, что пахан лично подходит заглянуть в раздаточное окошко, переброситься парой слов с продавщицей, — гусеница очереди испуганно сминается, шарахается на несколько шагов прочь, чтобы освободить комфортное пространство у ларька. Очередь понимает, что пахан силен, мудр и щедр, ибо дарует пиво простому люду, а мог бы и не дать.

Дмитрий Шагин был совершенно очарован самой идеей пахана — человека, не имеющего никакого отношения к продаже населению пива, но явочным порядком получающего полную и безоговорочную власть над ларьком. Митя впоследствии неоднократно изображал его похожим на себя богатырем в ватнике, но пахан моего ларька был еще интереснее: небольшого роста, очень полный, так что руки и ноги приходилось держать под углом к оси туловища, с лицом пятнистого аксолотля. Одет он был в чистый, с иголочки, желто-розовый кримпленовый костюм. Облик его вызывал у очереди уважение, переходящее в ужас.

Больше часа мы с Митей сидели под забором и наблюдали за паханом, пока один из подпаханников не заметил нас и не отогнал от ларька.)