Конец митьков

38. На трезвую голову

Я не уходил еще и потому, что спивался не по дням, а по часам, находился в некоем сумрачном мире, где есть проблемы посерьезнее, чем переживания из-за морального облика Дмитрия Шагина.

Однажды зимой 1992 года, очнувшись ночью после трехнедельного запоя, я стал шарить по квартире: пусто, ни капли. В центре города уже появились ночные ларьки и магазины, торговавшие спиртом «Рояль», ядовитыми ликерами, — но мне не добраться до них с окраины. Два часа ночи. Я еле ползал от похмельного страха и озноба — но делать нечего, есть такое слово «надо». Надо добираться до пьяного угла. Как дойду сквозь ужас и мороз, будет ли там кто-нибудь в третьем часу ночи? — о чем беспокоиться, чего еще бояться, если я уже в аду.

На пустой площади я купил у человека с фиолетовым лицом бутылку водки (выгреб, как экскаватор, все деньги из кармана, будучи уже не способен на столь тонкие, дифференцированные движения, как отсчитать нужную сумму), но не решился пить на улице — меня так крупно колотило, что мог все разлить, выбить себе зубы. Мог, выпив слишком много, не дойти до дома.

Я пришел домой, не снимая пальто, сковырнул пробку, осторожно, держа бутылку двумя руками, налил. Выпил и минуту сидел с закрытыми глазами, вспоминая жестокий рассказ Вилье де Лиль-Адана «Пытка надеждой». Есть штука пострашнее: пытка уверенностью.

В бутылке была не водка, а вода.

Вновь и вновь обдумывая впоследствии переживания той ночи, последней ночи запоя, я не мог не прийти к выводу, что человек с фиолетовым лицом был ангелом.

Хоть это и не был мой последний запой, но страшнее уже не было, а вскоре, в 1993 году, доктор Зубков добился того, что митьки бросили пить — не все и не сразу, но политбюро сразу и навсегда. Точнее: до сего дня[7].

Распалась связь времен!

Как теперь жить-то будем? Зачем теперь жить-то будем?

Состояние алкоголика, только что бросившего пить, смело уподоблю состоянию страны, начисто разгромленной и разрушенной в войне. («Можно сравнительно быстро разрушить здоровье, превратить в ад семейную жизнь, достичь выдающихся творческих неудач — но все это победы на отдельных участках фронта. Полного разгрома самого себя можно добиться только с помощью алкоголя», — так начиналась моя книга про алкоголизм.) Все нужно начинать заново, учиться всему, строить с людьми новые взаимоотношения — в момент, когда ты беззащитен и раним, лишен алкоголя, железного занавеса, спасающего от свирепости враждебного мира. Это трудно, многие предпочитают погибнуть.

Я не такой гад, чтобы покуситься еще и на алкоголизм Дмитрия Шагина, уж этого он мне не простит. Не берусь судить, его дело. У меня в статье «Еще о составе группы художников „Митьки" — материалы к алкогольной биографии» все честно, кроме одной фразы про Митю: «Запои прекращал только на грани летального исхода». Это поэтическое преувеличение с его слов. Да, он пил много, страдал от отравления. По утрам звонил, советовался — какие витамины принимать. Если и утром подносили — пил снова. Но не было у Мити такого алкоголизма, как у меня или Фила, — запойного, который и характерен для северных народов вплоть до поляков и жителей США.

В запое от алкоголя не вырваться (как от камней Гингемы в повести об Урфине Джюсе и деревянных солдатах), с каждой минутой без алкоголя его притяжение возрастает и становится непобедимым. Запойный алкоголик по утрам страдает не от отравления, а оттого, что не выпил. То есть и от отравления тоже, но это такая мелочь: будто человека сжигают на костре, а тут его еще и комары кусают. Как окончить запой? — не знаю, что и посоветовать. Лично мне помог ангел...

То ли дело средиземноморский тип алкоголизма: алкоголик не дубасит две недели без продыху, а всю жизнь по многу раз в день опрокидывает рюмочку, исправно функционирует, ходит на работу, никаких зверских соматических последствий. Однако сильно завидовать средиземноморскому алкоголику не стоит: этот тип алкоголизма разрушителен для клеток коры головного мозга. Не заметишь, как совсем дураком станешь. (Я, между прочим, являюсь консультантом в области лечения от химической зависимости, у меня два диплома есть, американский и польский. Так что меня надо останавливать, когда я на эту тему начинаю разглагольствовать.)

Описано около 20 основных типов алкоголизма; может, среди них и есть тип, характерный для Дмитрия Шагина: «Если бы не горбачевская кампания, я бы не спился». Митя хочет сказать, что он успешно занимался собирательством продукта, который в глазах окружающих его людей имел громадную ценность. Антиалкогольная кампания увеличила эту ценность, соответственно Мите пришлось пить много. Так же он в «Березке» и книги «жадно накладывал» — а сейчас книги не дефицит, так они ему не больно-то и нужны (кроме «Самопознания» Бердяева).

Трезвость митьков встряхнула и перевернула. Времени освободилось небывалое количество. Появилось новое объединяющее поле деятельности: организация группы Анонимных Алкоголиков, всякие антиалкогольные мероприятия. Движение «Митьков» получило импульс к продолжению. Молодой, восторженный и трудолюбивый Юра Молодковец организовал «Митьки-газету», Толстый (Владимир Котляров) затеял выпустить «Митьки-Мулету». Пришел с подачи Тихомирова энергичный и ушлый директор Лобанов.

В серии статей и интервью я пояснил критикам, что митьки — вовсе не отражение «неповторимого бытия художественной интеллигенции 70—80-х», их ценность не закатилась с уходом того быта и менталитета. Рановато нас хороните! Митьки — это отражение любого текущего бытия нашего народа. Вот глядите: в 80-е приходилось пить, желательно запоем, чтобы быть верным отражением среднестатистического среза; в 90-е пора опамятоваться и делом заняться, что и демонстрируют митьки! Можно было еще заявить, что в 80-е для среднестатистического среза был характерен блаженный идеализм, доменная структура общества, задушевные разговоры на кухнях; а в 90-е что характерно? То-то и оно. Что и демонстрируют митьки... (Обозначив митьков «среднестатистическим срезом общества» в торопливых интервью того времени, я вынужден и сейчас повторять это малограмотное выражение — оно вошло в митьковский лексикон. Нет чтобы сказать: социокультурный срез общества. И точнее, и солиднее.)

В 90-е годы, на трезвую голову, митьки заметно превзошли рыб. (Имею в виду слова святого Иоанна Златоуста: «Мы превзошли рыб, пожирая друг друга».)

Все, что написано в «Митьки: часть тринадцатая» (1993 год), — чистая правда, текст был одобрен Митей и Флоренским без возражений, за исключением одного эпитета: «жадность Шагина» Митя категорически потребовал убрать из статьи.

(Пользуюсь случаем отметить, что «Митьки: часть тринадцатая» написана мною по просьбе Толстого для его альманаха «Митьки-Мулета». Как и предсказано в статье, альманах не вышел. Я к тому это поясняю, что некоторые даже исследователи считают эту статью, написанную под псевдонимом, не моей. Например, студент ЛГУ А. Желтов выполнил работу по социологии на тему «Митьки в современном обществе», где пишет, что не хочу, мол, скатываться к пересказу книги Шинкарева, потому что:

Флоренские тогда написали сильную, хотя и с постмодернистской издевкой, вещь: «Движение в сторону ЙЫЕ», где использовали персонажа, якобы написавшего «Митьки: часть тринадцатая» — Евгения Баринова. Можно было бы развить эту игру, организовать настоящий культ Баринова — но время таких игр ушло в 80-е.)

Это был странный период, когда самая нелицеприятная критика допускалась — не от покаянного смирения, а ровно наоборот — от спокойного цинизма: мы такие, да, а ты-то лучше, что ли?

Фил напечатал свой грустный «Парижский дневник», где иначе как гадами, подонками или подлецами Митю с Флоренским и не называет; в особо пугающих эпизодах — «братками» в ядовитых кавычках.

Флоренский с Олей в «Движении в сторону ЙЫЕ» вывели Дмитрия Шагина в образе шамана. Митя без труда понял, кто прототип.

— Читал, что Флоренский про меня написал? — спросил он, показывая мне характерный отрывок:

— Ну и что? Где тут сказано, что про тебя? Может, собирательный образ.

— Чего ж тут собирательного? Про меня... — смеялся Митя с непонятным удовлетворением.

Митя вот чем мог быть удовлетворен: хорош ли шаман, плох ли, а все-таки главный. Значит, Флоренский чувствует, кто главный!

Митя придумал, как осаживать рановато задембелевавших низовых митьков, да и членам политбюро дал понять, что в политбюро все равны, конечно, но есть и первый среди равных.

Если Тихомиров вносил какое-либо предложение, Митя, не вникая, отзывался: «Вот когда появится группа „Витьки“, там и будешь командовать». Филу советовал сделать все по-своему в группе «Фильки», Флоренскому — в группе «Сашки» (правда, Флоренскому боялся сказать в лицо, а может, и в лицо говорил, но я не слышал). Наконец, и я дождался: «Будет группа „Вовки“, там и распоряжайся». (Конечно, Митя. Напиши книгу «Вовки», добейся, чтобы о «Вовках» что-нибудь слышал любой встречный, и я тоже пообещаю ставить тебе каждый день по бутылке.)

Нет, равенство политбюро считалось незыблемым вот только «члены политбюро заняты только тем, что объединяются по двое против третьего» («Митьки: часть тринадцатая»).

Сапего и сейчас считает, что трезвость оказалась губительной для «Митьков»: надуются друг на друга с трезвой настороженностью в ожидании подвоха — не договориться никак, не обнулить претензий. Раньше, бывало, поссорятся, потом напьются вместе как следует и приоттают, какой-никакой катарсис.

Однажды ко мне в мастерскую пришел чуть бледный и строгий член политбюро группы «Митьки» Александр Флоренский (хорошо бы еще — в парадной митьковской форме — но чего не было, того не было) и обратился ко мне с заявлением: если мы не выгоним Дмитрия Шатана из «Митьков», по крайней мере из политбюро, группе конец.

Я отнесся к заявлению глупо: стал смеяться и шутить. (Митя как раз в то время с наслаждением смаковал почти в каждом разговоре украинскую, от жены, поговорку «Смийся, смийся, на кутнях посмеешься!» «На кутнях», пояснял он, это если видны все зубы до корней, гримаса ужаса. То есть твой смех обернется тем, что ты будешь, широко раскрыв рот, кричать от боли и страха.) Отказался всерьез обсуждать эту тему. Представим, что мальчишки играют в казаков-разбойников. Они могут устраивать игровые каверзы, жульничать, обижать друг друга, даже вести себя по-настоящему подло, но когда из гущи игры выкатывается чья-то отрубленная голова — это другой уровень.

Выгнать Митю? Да стоят ли «Митьки», чтобы их такой ценой сохранять? «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить».

Отобрать у него центральный пункт идентичности, которому он всего себя отдал?

Митя до митьков не был безымянной игрушкой, он был хорошим художником, а вот теперь, изгнанный из «Митьков», рискует превратиться в брошенную игрушку. Всякий ли это переживет? Он сросся с брендом «митьки»; а еще он был заложен в фундамент бренда «митьки» и отменить это нельзя. Это все равно что вырезать из кинофильма «Чапаев» все сцены с участием Бориса Бабочкина, исполнителя роли Чапаева. Поздно: или уж надо было брать другого исполнителя, или придется класть фильм на полку.

Да и почему с Митей — конец «Митькам»? Митя бывает склонен к попсе, к приблатненности, но это вовсе не определяет развитие группы. В «Митьки-газете» его участие минимальное, в «Митьки-Мулете» — еще меньше. К мультфильму Флоренский Митю и близко не подпустил (мультфильм «Митькимайер» делало много людей, но главным художником был Флоренский).

Основное у «Митьков» — живопись, тут интриги не помогут, показывай товар лицом, а художник Митя неплохой. На ретроспективной выставке 1993 — 1994 годов в Русском музее он представил такую новую картину («Автобусная остановка»), что даже Флоренский признал: «Мите следовало бы засесть в мастерской и заняться живописью».

Да, тяжело жить с манипулятором, мастером интриг и подковерной борьбы, но если мы всерьез, по-взрослому выгоним его из группы, мы окажемся куда худшими интриганами, это уж вообще «Бога нет и все позволено». Спокойно сказать в лицо товарищу: иди отсюда, мы с тобой больше не играем, или, того хуже, постепенно выдавить его из группы... Да ладно, Шура, ты отлично видишь, что это физически невозможно. Пошутили и хватит.

Флоренский, вероятно, был согласен, — впрочем, я к этому времени разучился его понимать и отношения наши сделались холодные.

Шура не митек совсем, а барин, эту черту он в себе ценит, творчески развивает и рекламирует:

Молодец, все честно. Он и молодой совсем, в 80-х годах, был милым, забавным барином. Имел членский билет Союза художников, с которым его даже в вытрезвитель не брали. Покажет милиционеру, его задержавшему, тот руку на козырек: извините, Александр Олегович. Мог не работать с таким билетом.

Однажды по какой-то надобности ему пришлось встать рано. Поднялся в темноте, выглянул в окно, и с ужасом увидел: несмотря на столь ранний час, по улице идет толпа народа, толчется у киоска «Союзпечати», раскупая газеты. Флоренский подумал: война! Ему и в голову не могло прийти, что столько людей ходит по утрам на работу[8].

Когда всех нас, членов политбюро, выбросило в зазеркальный мир трезвости, нужно было искать новую, взамен алкоголя, стратегию защиты. Выдающийся психолог Карен Хорни постулировала, что «с тревогой, которую порождает отсутствие ощущения безопасности, любви и признания, личность справляется тем, что отказывается от своих истинных чувств и изобретает для себя искусственные стратегии защиты». Это называется неврозом. Любимая «искусственная стратегия защиты» русского человека — пить. Когда пить уже нельзя, справиться с тревогой помогают группы Анонимных Алкоголиков (и вера православная), но митьки, хоть и организовали группу АА, сами-то на ее собрания не очень ходили. Поэтому из книг Карен Хорни, рассказывающих о стратегиях защиты невротической личности, можно страницами брать описания бросивших пить митьков. (Мне особенно нравится «Невротическая личность нашего времени». Гениальная книга. В те годы я написал на ее обложке: «Библиотека молодого митька. Том 1».)

К такой самооценке и поведению стал склоняться трезвый Флоренский. Барин в своем имении, твердо знающий, кто лентяй и пьяница. Действительно продуктивный и работоспособный — и это еще нехотя, по-барски, а вот если рукава засучит, то достигнет вообще всего.

Самооценка Дмитрия Шагина стала такова, что и достигать ничего не надо. Митя непродуктивен, неработоспособен, да мог бы и не «понимать все лучше всех» — он и так лучший. Такова вторая из трех наиболее распространенных стратегий защиты:

Следует дополнить этот портрет Дмитрия Шагина важным уточнением Эриха Фромма:

Третья стратегия защиты невротической личности: оставьте меня в покое, не мучайте. «Уход в отставку», стратегия, с которой я неустанно борюсь в себе и которая полностью поглотила Васю Голубева, четвертого из митьков, бросивших пить.

Вот как себя ведут невротические личности с разными стратегиями защиты.

Новый, 1996 год застал пятерых митьков на Сардинии: местная молодежь, поклонники нашей живописи, пригласила нас к себе отмечать Новый год.

Тихомиров, совершенно здоровый человек, охотно согласился. Флоренский тоже — чего ему стесняться? Я согласился после короткой борьбы с собой, — конечно, лучше дома спокойно макароны есть, но я принуждаю себя и не думать об «отставке».

Васю Голубева рассмешило предположение, что он добровольно проведет ночь с итальянской молодежью. С первого же дня на Сардинии Вася каждую полночь аккуратно зачеркивал крестиком очередной день в календаре и с тоской считал — сколько же еще терпеть, когда его наконец отпустят домой?

Интересно, что Митя отказался идти еще более категорически. Митя неутомим в общении, но только с людьми, знающими, что перед ними — главный митек, тот самый персонаж, как живой. С так называемыми «трендоидами» — потребителями тренда «митьки».

Митя охотно общается и с иностранцами, которым предварительно объяснили, что Дмитрий Шагин — звезда, но относительно итальянцев Митя понимал: его товарищи такие гады, что не объяснят, что к чему. Что же, идти к передовой молодежи на правах простого русского художника? Ну, придет в тельняшке, попытается всех троекратно перецеловать, скажет «дык», будет много и неряшливо есть, с треском хохотать, разбрызгивая крошки пищи, — то, от чего млели бы трендоиды митьков, здесь восторга не вызовет, здесь ничего не знают про «движение митьков», волшебную палочку, которая превращает это неприятное поведение в стильное, красивое и хорошо оплачиваемое.

Зачем идти метать бисер перед свиньями, зачем подвергать сомнению «уверенность в своем величии и неповторимости», когда Митя знает, что обаятелен именно в контексте митьков?

Это тревожная ситуация. Центр тяжести должен быть внутри человека, нельзя рассчитывать, что тебя будет что-то подпирать, что-то, к чему ты сможешь безбоязненно, навсегда прислониться: к жене, работе, богатству, положению. Уберут подпорку, и грохнешься.

Митя оперся на книгу «Митьки» всей тяжестью. И живопись-то стала «агитационная». Можно было бы догадаться, что он не успокоится, пока митьки не перейдут в его единоличное распоряжение, инстинкт самосохранения у Мити развит хорошо.

Вот эта ситуация и подвигла Флоренского обратиться ко мне с заявлением: если все так и пойдет, то «Митькам» конец. Подвигла, скажем так, на попытку предупредить меня о бесславном конце «Митьков», когда Митя завладеет ими и искромсает на свой вкус.

А дело уже реально к тому шло, Митя смелее заговорил о своем взгляде на природу митьков.

39. Эволюция представлений Дмитрия Шагина о происхождении и природе митьков

Вот два практически одинаковых суждения Дмитрия Шагина о происхождении митьков: «По версии самого Д. Шагина, его друзья распространили на себя нежное прозвище „митек", коим отец именовал Митю» (1988). «Дима, кто придумал это слово — „митек" ? <...> — Мой отец, художник Владимир Шагин» (2006).

Как видим, представление Дмитрия Шагина о происхождении митьков не претерпело изменений за 20 лет, но странно: и до этих высказываний, и после, и в промежутке Митя говорил совсем другое.

1990 год, интервью с Петром Вайлем:

2004 год, 20 лет движения митьков:

Ну, Вайль читал «Митьков» еще в 1985 году, ему бесполезно вкручивать, что митьков придумал Митин отец. Но даже слабо информированной корреспондентке Митя говорит относительную правду. Впрочем, может быть, он имеет в виду, что это Владимир Шагин придумал слово «митьки» в 1984 году? Да нет:

Параллельно, в эти самые дни, другому корреспонденту Митя объясняет, что Дмитрий Шагин — создатель бренда «митьки».

Митя свободен и не связан никакими догмами в толковании вопроса о природе митьков, все зависит от того, каков корреспондент.

Если корреспондент вредный, въедливый, давно слышал о митьках и даже читал книгу — Митя такой установке не противоречит: да, была книга.

Нормальному корреспонденту Митя предлагает другую версию, куда более простую и стройную: Дмитрий Шагин (в дальнейшем именуемый «мы, митьки») — это и есть митьки. По нормативным требованиям для института митьков желателен только один хозяин, он же автор, создатель, основатель, идеолог и разработчик. Корреспонденту «фельетонной эпохи» именно того и надо.

(Напомню, что такое «фельетонная эпоха»: «Признаемся, мы не в состоянии дать однозначное определение изделий, по которым мы называем эту эпоху, то есть „фельетонов“. Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, болтали о тысячах разных предметов», — и дальнейший гениальный текст Германа Гессе. Нам остается только горько усмехаться, что Гессе называл «фельетонной» эпохой, временем предельной профанации культуры, — первую половину XX века. Современный потребитель фельетонов уже не может сосредоточиться на болтовне, он считает достаточным иметь одно-два сведения по всем вопросам, которые его лично не трогают.

Что следует знать о Леонардо да Винчи? 1. Джоконда. 2. Код да Винчи.

Что следует знать о митьках? 1. Тельняшки. 2. Дмитрий Шагин.

Всё, этого достаточно для разгадывания кроссвордов, не надо больше грузить!)

Но еще попадаются корреспонденты, к фельетонному подходу настроенные скептически. Вот, например, статья Андрея Кузнецова (это не наш Кузя, а неизвестный мне однофамилец) «Последняя статья о митьках», газета «Мастерская», Таллинн, 1992 год. Сдержанно похвалив живопись Дмитрия Шагина, чья персональная выставка не так давно прошла в Таллинне, корреспондент вдруг заявляет:

(Далее идет настолько безудержное восхваление книги «Митьки», что мне неловко продолжать цитировать.)

Мне неловко, а каково Мите подобное читать? Он только что приучил себя к мысли «митьки — это я» — и вдруг такое покушение на его идентичность! С основной мыслью этого пассажа он согласен на 100 процентов: главное в «Митьках» — митьковский миф, а не качество живописи. Какая разница — хорошая живопись, плохая, — под миф любую схавают. Мите больно только упоминание о том, что у мифа есть автор. В 1992 году приходилось терпеть, ведь все, даже корреспонденты, еще помнили реальное развитие событий, но к 1996 году Дмитрий Шагин стал повышать голос; настала пора давать достойный отпор зарвавшимся любителям книги «Митьки»:

В каком-то смысле это сравнение (неумышленным для Мити образом) верное: диалоги Платона действительно не являются записями реальных бесед. Но Митя сам бы это сравнение не употребил, он предпочитал сравнивать себя с Чапаевым, а меня — с Фурмановым. Еще чаще, греха не убоявшись, он сравнивал себя с Христом, а меня — с евангелистом: «Кто важнее — Христос или какой-то евангелист? »

Ладно, не будем смеяться над полемическим преувеличением уверенного в своей правоте человека. Митя всерьез поверил, будто ценность его личности так высока, что он и не нуждался в «стартовом капитале»: без всякой книги «Митьки» он был бы так же велик и востребован[9]. И без Фурманова нашлось бы кому воспеть великого Чапая. (На свою голову я напомнил ему великолепную цитату, которой Митя и отвечал на любые сомнения в своей руководящей роли: «Я — Чапаев! Ты понимаешь, что я — Чапаев? А ты — кто ты такой? Кто тебя сюда прислал? А ну вон из дивизии к чертовой матери!») В самой идее митьковюн привык видеть только свой рекламный ролик, бесплатное приложение к портрету Дмитрия Шатана.

К тому же книга «Митьки», выходит, придумана Дмитрием Шагиным — иногда мне казалось, что он и в это верит.

Книга обязана своим появлением на свет Дмитрию Шагину — это сказать можно. Ну вот Веласкес написал свою лучшую, на мой взгляд, картину: портрет принца Балтазара Карлоса. Можно сказать, что картина обязана своим появлением на свет Балтазару Карлосу. Но будет неверным утверждать, что достоинства картины полностью обусловлены достоинствами малолетнего придурковатого принца, хотя кто его знает, как считал сам Балтазар Карлос. В живописи Митя разбирается, там он понимает, что не изображенный предмет или персонаж имеет значение, важно только как и зачем, какова вибрация произведения и его мысль, важнее всего нечто невыразимое никакими словами.

Многие люди напрочь не понимают этой лабуды ни в живописи, ни в музыке: вибрация произведения, гармония, невыразимое.

Работая геологом, я прожил два месяца на буровой скважине, в избушке с шестью буровиками. Теснота была страшная, мое спальное место располагалось на посудной полке над кухонным столом, за которым буровики в три смены пили очищенную политуру. Горы синей поваренной соли (отходы процесса очищения политуры) загромождали оставшееся пространство. Но был у нас в избе маленький телевизор, ловивший одну программу, по которой, как на грех, все время шел конкурс имени Чайковского. По громадному сияющему залу один за другим шли лощеные исполнители, усаживались за рояль и, сильно переживая, играли классическую музыку. Мои буровики испытывали к пианистам сильнейшее, нестерпимое классовое чувство: ишь, фрак нацепил... Гляди, как мордой для форсу дергает! А ведь любого посади — быстро так пальцами барабанить научится. А мы тут в говне копаемся за двести в месяц...

Я не сразу понял, что они единодушно уверены: все дело в скорости, любое хаотичное нажатие на клавиши и создает музыку, гармония возникнет автоматически. Или они вообще не улавливали никакой гармонии, считали эту музыку беспорядочной свалкой звуков?

Подобное убеждение среди бесхитростных душ не редкость; например, в «Месте встречи...» Шарапов, демонстрируя бандитам свое мастерство, исполняет на пианино что-то виртуозное, Шопена что ли. Промокашка (скептически): «Это и я так могу!» Промокашка считает подлинным умением только элементарную, доступную любому способность воспроизвести внятную популярную мелодию.

Применительно к нашему случаю можно заметить, что Митя отказывает книге «Митьки» в наличии мысли и гармонии—ладно, но он отказывает ей и в мелодии, то есть структурировании разрозненных фактов в сознательную стратегию поведения. Митя видит там только беспорядочную свалку фактов. Приведу в более полном виде уже процитированное интервью:

А что значит «вообще все это придумал я», что именно придумал Митя? Это он придумал пить на халяву, в затруднительных случаях использовать слова «дык» и «елы-палы». Подражая Арефьеву, носил тельняшку. Он рассказал, как бабушка нашла у него в койке женские трусы, похвастался, что сдал пустые бутылки Цоя и Гребенщикова... Все эти факты имеются в книге «Митьки», да, но имеют ли они какую-либо ценность без книги ?

Хорошо, допустим текст «Митьков» даже на 10 процентов состоит из разговоров, рассказов, описания Мити. Да хоть на 100 процентов! В детстве я прочитал в рубрике «Знаете ли вы, что...»: «Поразительно, но вся 9-я симфония Бетховена написана с помощью всего лишь семи нот!» По малости лет я удивился, не понял прикола, что любая музыка состоит из всего-то семи нот. (Еще лучше выразилась Анжелика в кинофильме по роману Голонов: «Все знают семь нот октавы, но лишь господин Люлли умеет сочинять оперы!»)

Произведение — искусства, да и чего угодно, — это конструирование из известных компонентов. Любая картина сделана из доступных всем красок. Шедевр архитектуры может быть сложен из одинаковых тупых кирпичей. Менделеев в своей периодической системе вообще ничего не сделал и не выдумал, просто расставил хорошо известные элементы по клеточкам, придал свалке элементов вид системы.

Мне, конечно, интересно было понять Митино представление о происхождении и природе митьков непосредственно от него, не узнавать о нем из вторых рук. Во время совместных наших интервью, которые мы лихо научились проводить, — он браток не разлей вода: мы, митьки-молодцы, Володенька книжицу написал и всех нас прославил; и тут же в Интернете читаю статью про Дмитрия Шагина — создателя бренда «митьки».

Казалось бы, часто общаемся, можно и лично поговорить. Увы, это невозможно. К Мите не пробиться. Чувствуя приближающееся напряжение, необходимость объясниться, он мгновенно прячется в броню митька.

Я свирепо, мрачно задаю прямой вопрос: с чего это ты называешь себя создателем бренда «митьки»?

МИТЯ: Я Чапай! Ты хоть понимаешь, что я Чапай, или нет? А ты? Кто ты такой? Нет, ну кто такой?

Можно выбрать минуту, когда он соглашается на видимость диалога — для тренировки, что ли, оттачивает приемы глухой защиты.

Я: Митя, с чего это ты называешь себя создателем бренда «митьки»?

МИТЯ: А где это ты такое слышал?

Я: Прочитал в Интернете.

МИТЯ: В Интернете! Да я и не видел его ни разу, Интернета твоего!

Я: Да я и не говорю, что ты сам в Интернет выложил эти слова, но там есть твое последнее интервью.

МИТЯ: Умел бы я пользоваться Интернетом! Как же! Откуда? Ну откуда я могу уметь Интернетом пользоваться?

Я: Да при чем тут — умеешь, не умеешь... Я включил компьютер, зашел в Интернет и прочитал там твое интервью.

МИТЯ: Хорошо тебе... Интернетом умеешь пользоваться...

Я: Так что насчет интервью?

МИТЯ: Детишки читают чего-то в Интернете, в игры играют, а я — никогда.

Я: Ну и почему ты себя называешь создателем бренда «митьки»?

МИТЯ (доверительно): Я тебе больше скажу: я и компьютер включать не умею. Думаю: надо бы научиться включать, да никак.

40. Митина литература

«Вообще все это придумал я»: нет, Митя, сразу видно, что стиль совсем другой. Посмотрим, что Митя придумывает, — литература, преимущественно поэзия, есть одно из основных направлений его деятельности.

Корпус этой литературы невелик и весь многократно переиздавался и отдельными изданиями, и в трех сборниках: «Митьки про заек», «Митьки — выбранное» и, наконец, последнем, совпавшим с моим уходом из группы. Сборник озаглавлен просто «Митьки».

Читатель, приступая к знакомству с литературой Дмитрия Шагина, как я заметил сразу бывает обескуражен: зная Митю в качестве художественного образа, он и от произведений реального Мити ожидает подобного примитивистского изящества. Какой-то стремительной, бурно-абсурдной мысли в стиле капитана Лебядкина. Литература Дмитрия Шагина оказывается совершенно конформистской, обывательской, типа поздравлений, что на скорую руку пишут коллективу сотрудниц к 8 Марта. Ну вот (не цитата, а стихотворение целиком):

Вполне современное мировосприятие: ел, пил, курил. Жевал. Людей с таким кругом интересов Пелевин называет ротожопами. Реклама общества потребления как такового и туристского бизнеса в частности[10].

Не только литература, но все творчество Дмитрия Шагина — инфантильное (будто адресовано даже не коллективу сотрудниц к 8 Марта, а классной руководительнице). Серьезные претензии к такому творчеству выказывать сложно, окажешься злодеем, обижающим невинное дитё.

По стилю — постмодернизм. Вот стихотворение «Если матрос за борт упадет...» (впрочем, я его дважды уже полностью привел в статье «Митьки и море», хватит) . В первом издании оно имеет странную сноску: «„Останется от него / Лишь полосатость тельника“ — перифраз из К. К. Кузьминского, „Стихи из Занзибара“: „От его осталась /Полосатость тельника“». Сноску сделал сам Кузьминский, это он в 1995 году напечатал у себя два сборника стихотворений, мой и Митин. Естественно, в последующих изданиях Митя этой сноски не воспроизводил. Если каждый раз в сноске указывать ворованную строчку или мысль, останется от него лишь «ел, пил, жевал». Это и называется постмодернизмом (который мой учитель, Игорь Константинов, назвал «кражей с осквернением»). Приторные строки, никогда не выдерживающие размера в пределах четверостишия, вдруг перебиваются сильной, осмысленной фразой, внезапно появляется чеканный ритм — это Митя занялся постмодернизмом. Из Роальда Мандельштама любит заняться постмодернизмом, из советских песен, из Оли Флоренской, меня. Например:

— но ведь это же совсем другой коленкор! Не так гладко, — так это от детской непосредственности, зато сколько хорошего прибавилось!

Может слово в слово переписать:

Этими простенькими словами кончалась моя песня «Облом» (которую Митя, впрочем, тоже приватизировал) . В 1986 году я написал несколько текстов для планируемого сборника митьковских песен, простодушно показал Мите, говорю: это четверостишие, наверное, стоит убрать, в другое место вставлю. Митя согласился и вставил: в свой первый же сборник стихов. Датой создания указал 1984 год.

Правда, свойственной постмодернизму иронии, насмешки в Митиных произведениях нет, они беззлобные. (Кража без осквернения. Непосредственно Митина составляющая слишком безобидна, чтобы всерьез испортить краденую составляющую.) Основной, да едва ли не единственный месседж: глядите, какой я хороший! Предполагается, что читатель чувствует непрерывное умиление: ай да Митя, ну до чего добрый!

Ладно, мы поняли, что Дмитрий Шагин хороший, что дальше? А что еще надо, всё! Таково и есть содержание движения митьков. Есть еще слабые намеки на моральные заповеди:

«Как откроешь злобную пасть, чтобы возразить, так тут же и захлопнешь: возразить решительно нечего» (Т. Москвина). Это скорее не стихотворение, а слоган, речевка, и, услышав ее, да и вообще любые рассуждения о том, как братки должны да как братки не должны, следует быть настороже, а лучше уносить ноги — эти душеполезные разговоры есть верный признак того, что Митя занимается собирательством или урабатыванием. Подобно тому, по поверью древних, у крокодилов слезы есть признак здорового пищеварения: «Крокодил егда имать человека ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает, а главу от тела оторвав, зря на нее, плачет» (Азбуковник XVII века).

Я сейчас долго вспоминал и вижу, что эта речевка и есть Митин литературный вклад в движение митьков, больше он речевок не придумал. Раньше, до митьков, был элоквентнее, то есть лучше умел выразить достаточно продвинутую мысль.

Я это словечко вот откуда вспомнил: как-то, в частном разговоре защищая Митю от нападок одного художественного критика, я вскричал: да ты знаешь, что это он, он сам произнес фразу «митьки никого не хотят победить» ?

— Не думаю, — отвечал критик.

— Почему это?

— Шагин не элоквентен.

Сложный вопрос. Дмитрий Шагин врубной и внимательный человек, многое схватывает на лету. Разговор, после которого родился принцип «митьки никого не хотят победить», краеугольный камень движения, я помню. Митя тогда только недавно безоговорочно влюбился в текст первых двух частей «Митьков» и охотно поддерживал разговоры на эту тему. Одно дело обронить фразу, а другое — сформулировать принцип, да только и фразы в том виде, как она приведена в третьей части «Митьков», — Митя не говорил. Митя рассуждал о неагрессивности митьков, о том, какие они потерпевшие, и как они в итоге всем дадут просраться. Вечером, оставшись один, я долго писал этот абзац, добивался, чтобы принцип звучал музыкой. Черновики этого абзаца занимают пару страниц — они сохранились. Теперь, когда Митя приватизировал художественного персонажа Дмитрия Шагина, он считает эти слова своими: «Лет двадцать назад я сформулировал: митьки никого не хотят победить, они всегда будут в говнище и проигрыше, но этим они завоюют мир». («Беззаветные герои», 2008.)

41. Митина руководящая деятельность

Теперь следует описать то, что Митя придумал в качестве идейного вдохновителя «Митьков». Поскольку Дмитрий Шагин находится у коммутатора, ему поступают предложения о проведении каких-либо митьковских мероприятий — выставок, олимпиад. На все предложения Митя на всякий случай соглашается, и часть мероприятий самотеком реализуется. Впрочем, тут придумывать нечего, да и руководством это вряд ли можно назвать. Я не об этом.

Самостоятельно за четверть века движения митьков в качестве руководителя, разработчика и идейного вдохновителя Митя придумал два проекта.

Проект первый: низовые митьки придумывают, как сделать громадного надувного резинового Дмитрия Шагина. Резиновый Дмитрий Шагин надувается газом на Дворцовой площади при большом скоплении народа и средств массовой информации, поднимается в небеса и летит над городом. Через мощные динамики звучит специально написанная песня: «До свиданья, наш ласковый Митя, возвращайся...» (не помню куда, скорее всего — в свой сказочный дом). Народ утирает слезы, митьки делаются еще ужористее.

Дальше этой общей идеи акция, разумеется, не пошла, низовые митьки не собирались делать большого надувного Дмитрия Шагина и договариваться с администрацией города о его запуске. Этот нереализованный проект — постмодернистский, он в точности повторяет финал церемонии закрытия московской Олимпиады 1980 года, когда в небеса запускался большой надувной медведь. Звучала песня: «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес», и медведь, символ Олимпиады, улетал, что означало, что игры, мол, кончились. Что символизирует улетание резинового Дмитрия Шагина, понять труднее. Что, кроме конца митьков, это может означать? До свиданья, Митя, наигрались, становись, наконец, персонажем художественной литературы...

Проект второй: митьковский саммит. В те дни 2006 года, когда в Стрельне проходил саммит «большой восьмерки», Дмитрий Шагин придумал такой (постмодернистский, понятно) проект: митьки должны провести саммит под лозунгом «Защитим город от гламура» (в тот год Митя много бранился на засилье гламура). Не то чтобы он наметил программу, тезисы какие-либо, он придумал попросту сесть за стол и поговорить.

Сели за стол, поговорили, посмеялись. Приняли резолюцию: Россию следует очищать от гламурного мусора, засоряющего головы россиян, город нужно очищать от мусора и пластиковых бутылок, эфир нужно очищать от музыкального мусора. Посидели пару часов, разошлись.

В средствах массовой информации можно найти упоминания о том, что Митя еще много чего придумал, например:

На это благоговейное «это придумал Митя» следует заметить, что блюдо из зельца, хлеба и маргарина описано во второй части «Митьков», а роскошный торт с надписью «Митьки неприхотливы в еде» — кадр из мультфильма «Митькимайер», придуманный, если не ошибаюсь, Олей Флоренской или Тихомировым, но уж никак не Митей. Я тоже участвовал в том «Смаке» (о чем сожалею) — на съемках и намека не прозвучало на то, что «это придумал Митя».

«Это придумал Митя» стекается к Дмитрию Шагану, как к Крошке Цахесу, со всей деятельности митьков и их окрестностей. Проект «Про ухо» Голубева и Беха, имевших несчастье использовать Митю как персонажа, — «это придумал Митя». Об издательстве «Красный Матрос» один высококультурный человек отозвался: «Живопись у Шагина никуда не годится, но согласись, что „Красный Матрос“ он здорово придумал». В издательстве Михаила Сапего «Красный Матрос» на 2010 год вышло более двухсот книг, но Митя — почти единственный из митьков — не приложил рук ни к одной.

Проект «Ура-флоту» я с начала и до конца делал вдвоем с Лобановым, Митя ни разу не посмотрел, чем это мы занимаемся. Проект был вывешен на Гоголевском бульваре в Москве, растянулся метров на двести. Приезжаю поглядеть: «Ура-флоту. Проект Д. Шагина, С. Лобанова, В. Шинкарева». Смотрю на Лобанова вопросительно, а он, невинная душа, в восторге: «Видите? И про нас написано!»

Я далек от мысли, что Митя совсем ничего не в силах придумать — придумал же он «до свиданья наш ласковый Митя», антигламурный саммит, — но, кроме этих двух проектов, больше ничего вспомнить не могу.

42. Ставка

В 1996 году, сразу после нашего путешествия на Сардинию, я был на несколько месяцев оторван от своего трудового коллектива, беззаботно оклемываясь в санатории от обширного инфаркта. Вернувшись к общественной жизни, узнаю впечатляющую новость (Флоренский навестил меня в санатории, но ничего не сказал, видно для большего сюрприза): бренд «митьки» сильно приподнялся, а то и достиг вершины. То ли кто-то привел Собчака на выставку Флоренского в «Борее», то ли Собчак посетил «Борей», а там как раз выставка Флоренского, но Флоренский сумел зацепить Собчака и указать ему на бедственное — при таких-то заслугах! — положение группы «Митьки». Мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак наградил «Митьков» обширным помещением в центре города, митьковской ставкой — и мастерские, и выставочный зал, и группа АА, и что хочешь. («Разложение случилось раньше, чем они сумели настричь купоны с популярности движения» («Митьки: часть тринадцатая») — лукавое высказывание. Только после разложения, в мемориальной фазе, и стригутся купоны. Фаза подъема не предполагает наград и заслуженных пенсий: хрен тебя заметит мэр города и его администрация на фазе подъема.) С представителями «Митьков» — Шагиным и Флоренским — уже заключен договор об аренде.

Все художники отчаянно нуждаются в чем-то подобном. Чтобы, как мечтал Пиросмани, было где собираться с братьями художниками, пить чай и говорить об искусстве. Таков был «Улей» (La Ruche) на Монпарнасе, где одновременно работали Леже, Модильяни, Шагал, Сутин, Архипенко, Аполлинер, Сандрар и другие, ставшие знаменитостями именно в «Улье», через взаимоотражение, совместный прорыв. Аура творческого, намоленного места может и посредственного художника сделать звездой. Вспомнился опять Рихард Васми: «Художник одинок. Объединение художников — это объединение бездарностей». Хорошо так говорить, когда ты уже сложившийся, самодостаточный, к тому же великий мастер. Да именно чтобы превзойти свою посредственность, набрать кинетической энергии и прыгнуть выше головы — художники и вынуждены кучковаться, жить в коммунах, сквотах.

Во время первых митьковских выставок — пили много, да, тем не менее каждая каптерка при выставке, каждая «комната отдыха» мгновенно напитывалась творческой аурой. Мастерская тогда была только у Флоренского — она, «используемая как притон», и являлась в фазе подъема «Митьков» ставкой. Она по сей день вызывает во мне грустное волнение — в ее воздухе я чувствую (или вспоминаю) готовность к творчеству. Словно слышу звук побудки, сигнала к бою. Уже в начале 90-х годов, когда у меня тоже была мастерская, я предпочитал на время, пока Флоренский в отъезде, жить и писать картины в его мастерской — и он охотно давал ключи, понимал.

Идя на заседание политбюро, посвященное разработке принципов функционирования ставки, я прикидывал варианты. К тому времени у членов политбюро были персональные мастерские. Самым логичным было использовать десять комнат ставки так: по комнате дается митькам, не имевшим на тот момент никакой мастерской, — Кузе, Филу, Володе Тихомирову. Остальные общие, чтобы каждый из митьков чувствовал эту ставку своей: комнаты для выставок, комната для собрания АА, для склада митьковского имущества.

Оказалось, все уже решено. Политбюро большинством голосов — Шагин и Флоренский, ввиду отсутствия по болезни третьего члена политбюро, проголосовало: две комнаты берет Флоренский, две — Митя. Две маленькие — директор Лобанов. Довесок, куда пускают и остальных митьков, — зал для выставок, комната для АА с каптеркой для сторожа — Володи Тихомирова, и комната с непонятным назначением — предполагалось, что митьки будут туда приходить для общего собрания.

Митя и Флоренский сообщили о своем решении угрюмо и отстраненно, будто я в ЖЭК за справкой пришел. С первых слов мне твердо объяснили, что ставка принадлежит конкретно Дмитрию Шагану и Александру Флоренскому, которые и будут решать, когда, как и зачем остальным митькам можно посещать ее. Процесс, когда «члены политбюро объединяются по двое против третьего», кристаллизовался в окончательную форму. (Правильно учат нас футбольные комментаторы: не забиваешь ты — забивают тебе.) Я осведомился, означает ли это: «Иди отсюда, мы с тобой больше не играем»? Нет, как я мог подумать, равенство членов политбюро будет навязчиво подчеркиваться во всех интервью, пока не останется только один член политбюро.

Ну, будем считать, что Митя с Флоренским тянули спички и им выпало по две комнаты, а мне — ни одной. «Извини, браток, — приоттаяв, сказал мне Флоренский на прощание, — сам понимаешь, против шкурных интересов не попрешь». (Я запомнил, потому что он крайне редко и только юмора ради использовал обращение «браток».) Да чего тут не понять. У Мити неприятности с соседями в его прежней мастерской, он оттуда съезжать хочет. А Флоренскому нужно гораздо больше пространства, они с Олей перешли с живописи на актуальное искусство — всякие калабахи, утильсырье, — тут ангары нужны. Его любимой цитатой и до получения ставки было: «Я один живу в семи комнатах и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима для библиотеки» (М. Булгаков. «Собачье сердце»). Шура барин честный, без лицемерия. Он хоть и посмеиваясь, но сочувствовал малоимущим, особенно Кузе, догадывался, что и другие не против иметь восемь комнат.

А вот директор Лобанов толком не знал, зачем ему две комнаты. Через короткое время Лобанов сообщил, что намерен восстановить справедливость и передать одну из своих маленьких комнат мне, — я был тронут, но отказался. Идеализма во мне оставалось совсем чуть-чуть, было ясно, что нет никакого сакрального места с творческой аурой, где братья художники взаимообогащаются, а есть недвижимость, важнейшее из искусств. («Для нас важнейшим из искусств является недвижимость», — так пошутил на съезде кинематографистов Михаил Козаков.) Для всякого искусства свой талант нужен.

Ставка была жизненно необходима в те времена, когда она не могла появиться, — в фазе подъема. А теперь и хрен с ней... да и во всем так:

Думаю, это правильный распорядок. Так лучше.

Комнату, предназначенную для общего сбора митьков, Митя с Флоренским вскоре заперли, да я все равно туда не мог бы попасть: ключей от ставки у меня не было. Я сделал две персональные выставки, сначала в первой ставке, потом во второй; Только на время выставок у меня появлялся ключ — один раз Фил, если не ошибаюсь, дал, второй раз — Сапего. Почему-то в этом отношении мой статус был установлен ниже митьков низшего и среднего звена — многим из них дали ключи, чтобы проходить в помещения общего пользования, то есть выставочный зал и склад картин.

Группа АА была отделена от ставки стальной дверью (к концу 90-х никто из митьков группу больше не посещал), а в выставочный зал я, как и все посетители, мог приходить раз в неделю, с 16 до 20 по субботам. С осени до весны.

В справочных изданиях появились сообщения о создании галереи «Митьки-Вхутемас». Директор — Сергей Лобанов. Кураторы — Дмитрий Шагин и Александр Флоренский. Точнее — владельцы. Организацией выставок без всяких за то почестей и даже упоминания был назначен заниматься Леша Митин. Он придумывал, что выставлять, таскал работы, оформлял, компоновал и вешал прекрасные выставки: Кузярушка, Яшке, Сергей Буйнов, графика Арефьева, натюрморты Смелова, офорты Владимира Шагина. Не проработав и двух лет, Митин был снят с должности по стандартному поводу: за пьянство, после чего Флоренский действительно стал куратором. Он и мне предложил заняться организацией выставок в галерее «Митьки-Вхутемас», но на это моего христианского смирения уже не хватило.

В галерее прошло немало хороших выставок и мероприятий, читали стихи Пригов, Кибиров, Рубинштейн, давали концерты «Ночные снайперы», Умка. В коридорчике торговал книгами «Красного Матроса» Сапего.

Митя был заметно доволен, что я обиды не таю, у нас с ним установились почти дружеские отношения. Когда директор Лобанов, так и не успев попользоваться своими двумя комнатками, был уволен, Митя стал намекать и прямо обещать, что вот-вот мне эти комнатки предоставят и такая жизнь начнется... будем, как зайчата дружные, братки, всё вместе делать, упромысливать движение митьков, Флоренычу укорот дадим...

Никаких комнаток ни мне, ни низовым митькам, понятно, не предоставили, а сам я этот вопрос не поднимал — зачем впустую нервировать товарищей по политбюро, которые и вдвоем-то еле уживаются. Кузя и митьковский фотограф Дима Горячев самозахватом взяли небольшое помещение по соседству со ставкой; Фил, некогда многодетный отец, ныне одиноко жил в трехкомнатной квартире и в мастерской не нуждался. Так всё и уладилось. Наступала мемориальная фаза (когда «от былого величия остаются только воспоминания»), и все занялись своими, немитьковскими делами: живописью или актуальным искусством, иногда литературой или кино. Флоренский устраивал в «Митьки-Вхутемасе» выставки, к митькам имеющие слабое отношение. Персональные выставки — Флоренских, Тихомирова, Голубева, мои — проходили не в ставке и не содержали никаких указаний на принадлежность авторов к группе «Митьки» (хотя журналисты неизменно указывали, что «там-то открылась выставка митька такого-то», считая главной приманкой бренд «митьки»).

Мите было не до выставок, он занялся чем-то диким. Отошел от живописи, нацелился пробиться во власть. Баллотировался в народные избранники города Колпино, ездил туда рассказывать избирателям, как он митьков упромыслил. Переоценив свою славу среди темных жителей Колпино, Митя не прошел в депутаты, но к живописи возвращаться не спешил. Когда руководство «Пушкинской, 10» попросило «Митьков» подарить по картине в музей нонконформистского искусства, Дмитрий Шагин ответил: «Я теперь не художник, а рок-музыкант. Могу компакт-диск подарить». Исчезал куда-то на месяцы и только из вторых рук, чаще всего от Сапеги, я узнавал сказочные истории: Митя надыбал поляну в посольстве Калмыкии в Москве, поселился там, рахат-лукум кушает, а вокруг чуть ли не обнаженные гурии пляшут. (Было это или нет — не могу свидетельствовать, но это в Митином стиле: надыбать поляну для собирательства, быстро объесть ее и перебежать к следующей, а особо нажористые поляны ощипывать осторожно и перманентно.)

Все, что митьки в новом тысячелетии сделали вместе, можно пересчитать по пальцам: один общий проект, выставка «Архетипы»; один раз собрались, чтобы сфотографироваться для «Митьковских плясок»; одна выставка «Митьки в „Борее“» и две общемитьковские выставки маленьких картин в ставке.

Основной деятельностью, нас объединяющей, стали путешествия по провинции, в «возвращенное прошлое», где еще можно было уловить настоящий интерес к митькам и срезонировать в ответ. Снова почувствовать себя митьком.

43. Путешествия

В 90-е годы мы больше за границу ездили, чем в провинцию, тогда участие в поездке считалось крупной привилегией, и если какая-нибудь инстанция финансировала выставку «Митьков», базовым набором были четыре человека: Флоренский с Олей, Митя и я. До низовых митьков очередь не доходила, разве что совсем много пригласят — тогда Митя брал жену, ехали Голубев или Фил.

Тихомирову нетрудно было подметить закономерность: он участвовал только в таких ценных поездках, которые сам организовал: в 1989-м акция «Митьки в Европе», в 1995-м два месяца на Сардинии. Только один раз вместо меня в Турку поехал.

Виктор Иванович, обладая обширными связями и одаренностью публициста, много сделал для «Митьков». (Кстати, «Виктор Иванович» — это не имя, хотя и соответствует имени Тихомирова полностью, это скорее кличка. Митьки таким обращением передразнивают студенток Финансово-экономического института, где Виктор Иванович ведет изостудию.) Если стоит сожалеть о конце «Митьков», так это из-за Тихомирова, ему были сильно дороги идеалы почвенничества и нестяжания, бескорыстного товарищества, братства всякого. Идеалист, он нередко становился «жертвой своей неумеренной веры в благородство сердца человеческого» (Ф. Достоевский). В десятках интервью, в сотнях статей он воспел братство «Митьков»; он старался быть митьком (в том хорошем смысле, что есть в этом слове), когда все остальные уже давно использовали митьков как прикрытие. Кроме Фила, разумеется. Фил и до сих пор — «последний оставшийся классический митек» («Митьки: часть тринадцатая»), но так не похожий на Тихомирова, что они толком и не познакомились за четверть века. Тихомиров предан теории дела митьков, а Фил — практике.

За Филом наблюдать интереснее, чем за Митей: то счастливо, по-детски смеется, вдруг надуется, глазами засверкает — на минуту, не больше, — и снова хохочет. Начиная пить, ускоряет темп — меняет настроение через каждые несколько секунд, и вдруг цепенеет, в хмурой задумчивости возведя очи к небесам (точно так на всех фотографиях выглядит философ Владимир Соловьев, скорбящий о судьбах мироздания). Наглядевшись на небеса, засыпает.

Бормочет во сне: «Всё нормально». Всегда именно эту фразу, даже трезвый. Лежит тихо; не слышно, как дышит; внезапно четко, убежденно произносит: всё нормально. Я просыпаюсь, вскидываюсь: что, Фил? Он молчит, а через несколько минут снова: всё нормально. Будто сторож с колотушкой. Может, успокаивает себя от тревоги? И мне, хоть и не уснуть, делается весело и спокойно.

Когда подходит время к запою, тревога все же одолевает Фила. Надуется надолго, смотрит исподлобья — беда, если во время поездки. Копошится, беспорядочно роется, как хомяк, в вещичках, ни секунды не сидит без суеты; а тут еще я порчу ему настроение, ядовито комментируя его поведение как «синдром обирания, столь характерный для последней стадии алкоголизма». Наконец принимает решение начинать пить, расцветает, накачивает себя великолепной цитатой из телеспектакля «Эзоп»: «Где тут пропасть для свободного человека?» Глаза выпучены, как яичница-глазунья, весь трепещет.

— Фил, может, потерпишь? Смотри дел сколько, выставку вешать — Митя же не будет, как я один? Сапего тоже пьяный...

— Где тут пропасть для свободного человека?

— Фил, давай повесим выставку, откроем, вот тогда с чистой совестью и...

— Где тут пропасть для свободного человека?!

— Сапего, скажи ему, чтобы не начинал! Сапего только довольно ухает, рад, что собутыльник появился:

— Что я ему скажу... Он свободный человек...

— Где тут пропасть для свободного человека?!!

И нечем крыть в ответ на такой высокий гимн алкоголизму. (Основная причина любви митька к цитатам из телефильмов — недостаток элоквентности. Самому не сообразить, как сказать, легче сослаться на общеизвестную ситуацию. При этом, понятно, идет «кража с осквернением», постмодернистская игра на грубое понижение и осмеяние тех крох искусства, что имелись в телефильме.

Иногда выходит остроумно, особенно когда цитирует Сапего. У него получается сыграть на повышение, наделить цитату смыслом, который в ней отсутствовал. Я и сам люблю цитаты, люблю из экономии: присоединиться к высказанной ранее мысли, чтобы «не умножать сущности без нужды», — это ведь называется «лезвием Оккама»? Я не только цитирую приблизительно, но и в авторстве не уверен.)

Фил опытный, матерый алкоголик, проводит запой грамотно: чтобы вокруг имелись трезвые, сочувствующие люди.

Возвращаемся (в описываемом случае — из Вологды, 2006 год), я сижу утром в купе, мрачно гляжу в окно, обещая себе никогда больше не ездить на эти выездные запои Фила с Сапегой. (Увы, уже мало оставалось мне ездить с ними: повторяю, эти путешествия были самым ценным за время с митьками.) Фил, не открывая глаз, мотает голову по подушке, мычит:

— Володенька... У Сапеги моя бутылка, принеси, пожалуйста...

Посидев неподвижно для назидания, чтобы этот гад испугался, я все же иду в другой конец вагона, к Мите с Сапегой (с Митей, кроме Тани Шагиной, способен спать только пьяный Сапего).

— Мишаня, свободный человек просит свою бутылку.

Сапего лежит мокрый, неподвижный. Пугающе рыжий из-за мертвенной бледности. Не открывая глаз:

— У меня нет никакой его бутылки, он всё вчера выпил.

Возвращаюсь к Филу, докладываю. Фил, насколько это возможно в его состоянии, кипятится:

— У Сапеги, кроме той, что я вчера выпил, есть еще бутылка водки! Принеси бутылку водки!

Передаю это Сапеге.

— Фил все забыл, нет больше никакой бутылки водки. Могу налить полстакана вина.

Сапего вытаскивает из-под одеяла початую бутылку, наливает в пластиковый стаканчик вино, которое я торжественно несу Филу.

— Что ты мне принес, где водка?! Я не могу пить это вино, я не могу даже смотреть на него...

— Так не пей, мать твою! Ладно, хватит. Больше об этом со мной не разговаривай.

— Володенька, я умираю, сейчас я умру... Мы вчера вместе с Сапегой перед поездом покупали две бутылки коньяка. Где они? Я не дотрагивался до них, я даже не видел их с того момента. Скажи ему: если он не хочет отдать мою водку, пусть вернет мой коньяк!

Сапего уже приподнялся на койке, занят любимым делом: возится с приборчиком для измерения давления. Предостерегающе поднимает руку, чтобы я прекратил свои приставания, пока он не измерит давление. Затем устало выслушивает последнюю просьбу, тускло усмехается. Не глядя на меня, злобно поясняет, с издевкой именуя Фила «Андреем Апрессовичем»: ишь, мол, чужой коньячок Андрей Апрессович мастер пить, а то не помнит, что коньяк мне должен был, потому что я водку ему покупал, — и прочие неизвестные мне детали бартерных сделок. Общий смысл его бормотанья тот, что если у Андрея Апрессовича серьезные намерения, то он лично и должен прийти и обратиться, как положено, чтобы конкретно, без байды, перетереть, а не посылать тут... шестерок своих.

Возвратившись к Филу, замечаю, что он сумел-таки выпить вино, взъерошился и барахтается, пытаясь встать:

— Ты опять без бутылки?! Тебя за смертью посылать!

44. Митьки и крепостное право

Когда у Флоренского в интервью спрашивали о текущей деятельности митьков, он обычно использовал сельскохозяйственный образ: работаем на общем поле, но у каждого митька есть и свои проекты, своя делянка, более или менее значительная. Интервью Флоренского и в целом Митю только огорчали, но особенно эти личные делянки: «Да не должно быть личных делянок у братков! Братки по-братски должны, сам погибай, а товарища выручай! У меня же нет личных делянок!»

Мысль понятная: всем следует сосредоточивать свою деятельность в русле «Митьков» потому, что с любого употребления слова «митьки» Мите идет барщина, не говоря уж о том, что многое будет названо «это придумал Митя» для удобства журналистского изложения. А с личных делянок — оброка не взять никак. (Напомню, что барщина — это даровой труд зависимого крестьянина, работающего собственным инвентарем в хозяйстве феодала-помещика, а взимание оброка — присвоение помещиком прибавочного продукта или его денежного эквивалента, произведенного крестьянином в его хозяйстве, на личной делянке.)

В 2005 году Тихомиров сильно загорелся идеей сделать хорошее, правильное еженедельное ток-шоу на телевидении. В напарники хотел взять меня, и как я ни опасался столь крупного вложения сил в сомнительную, далекую от живописи область — уговорил. Тихомиров был старшой: монтировал, подбирал кандидатуры собеседников; он же, несмотря на мое сомнение в правильности такого решения, настоял на названии «Митьковские пляски» — так ему нравилась моя только что написанная книжечка.

Сделали две хорошие передачи — с Гребенщиковым и Алексеем Германом, немудреные разговоры на кухне тихомировской мастерской (сколько же там всего было снято, начиная с «Рока» Учителя, «Города»...), в расслабленной обстановке — кури, пей чай, да хоть водку. (Германа, впрочем, не уговорить было подняться без лифта на седьмой этаж, снимали у него.) Хорошая идея: собеседники не зажаты, не пугаются телекамеры, звезды, наоборот, перестают профессионально блистать.

После съемок с Германом Дмитрий Шагин позвонил Тихомирову и имел с ним серьезный разговор, продолжавшийся несколько часов.

Виктор Иванович, со всей своей солдатской выдержкой, нутряным оптимизмом и неуемной верой в благородство сердца человеческого, получил что-то вроде нервного шока, и даже его жена Надя, слышавшая только обрывки разговора, до поздней ночи ходила взад-вперед, белая лицом.

Митя позвонил, чтобы уведомить, что за использование слова «митьки» в передаче, обещающей стать популярной, ему положен откат, денежное вознаграждение. Уже на этой фазе разговор как-то забуксовал, конкретная сумма так и не была указана.

Это вроде бы означало, что теперь Митя будет взимать с меня и Тихомирова оброк. (За что Пушкин весьма хвалил своего персонажа:

Да, но и барщина никуда не делась, употребление слова «митьки» в популярной передаче шло в зачет индексу узнаваемости имени Дмитрия Шагина.

Ну, например, вот компания «Газпром» спонсирует футбольный клуб «Зенит» и потому наша команда должна носить майки с надписью «Газпром». Ни у кого никаких претензий, но вдруг после победного матча в раздевалку славных питерских футболистов заходит хмурый представитель «Газпрома» и заявляет, что все поменялось, это с футболистов следует брать деньги за то, что они надели такие майки: «А как же? Красуетесь в майках с „Газпромом“ ? Значит, должны отстегивать!»

Именно это положение вещей Митя несколько часов внушал Тихомирову, а Митин гипноз и по телефону работает. («Как в гестапо! — с дрожью вспоминает Тихомиров. — Три часа одни и те же слова!»)

МИТЯ: Передача ваша как называется? «Митьковские пляски»... А ты в какой группе прославился, забыл? Я напомню: «Митьки».

ТИХОМИРОВ: Ну и что?

МИТЯ: А то, что будет группа «Витьки» — там делай, что хочешь.

ТИХОМИРОВ: Ты хочешь сказать, что и Шинкарев тебе должен платить за слово «митьки»?

ШАГИН: А ты как думал? Группа-то «Митьки» называется!

ТИХОМИРОВ: Так он же придумал митьков!

ШАГИН (с треском хохочет): Ну-у-у... Вспомнил... Когда это было-то? Двадцать лет назад!

ТИХОМИРОВ: И мне что, Шинкареву сказать, что мы тебе должны платить?

ШАГИН: Да не надо, Володеньке лучше не говори. Ты затеял передачу, ты и придумай, как мне платить.

ТИХОМИРОВ: Да за что?

ШАГИН: Как за что? Будет группа «Витьки» — там, конечно, платить не будешь, а пока группа называется «Митьки»...

Разговор кончился условной победой Тихомирова: не было у Мити средств силового решения. А передача так и не стала выходить, не срослось что-то в сетке вещания.

45. Такие теперь отношения

Ну что, пора еще разок объясниться?

У каждого человека много, скажем так, ипостасей. Проснусь утром и вспомню: елы-палы, художник я или не художник? — всеми делами высокомерно пренебрегаю и давай картины писать. Или соображу: муж я или не муж?! — и иду на рынок за картошкой. Ипостаси спорят, кому проснуться: «Отец я или не отец?! Поэт или не поэт?! Гражданин или не гражданин?!» Однажды рявкнула совсем забытая ипостась: «Палеонтолог я или не палеонтолог?!»

Так что Трофименков излишне драматизирует сложность положения митька в уже приведенной цитате: «Знал ли Владимир Шинкарев, какого джинна выпустил из бутылки, сделав персонажами своих поэтических игр реальных, хорошо известных в кругах „подполья“ людей, превращенных им в героев борхесовского двоящегося мира, где каждый одновременно — обремененный мирскими заботами человек, художник и персонаж текста, подчиняющийся воле драматурга? »

Ипостаси проявляются одновременно: например, мое отношение к Дмитрию Шагину есть отношение художника к художнику, товарища к товарищу, автора текста к персонажу, митька к митьку. Некоторые отношения исчезнуть не могут — художниками мы с Митей так и остались; без особого интереса к нему отношусь, но лучше, чем к иным (напомню, две его картины до сих пор у меня висят). Отношение автора текста к персонажу ясно: как у Флобера к мадам Бовари. Дмитрий Шагин — это я.

Некоторые отношения, понятно, исчезли; все это личные дела, что о них публично горевать, — но в этом тексте сложилось отношение новое.

«Конец митьков» — это итог четвертьвекового наблюдения над доменом. «Сухо излагаю факты»: во что превращается среднестатистический срез нашей жизни и почему, какова технология власти. Конечно, это наблюдение выглядело бы объективнее, не будь я членом группы художников «Митьки». Просто стоял бы рядом и смотрел — но заметил бы меньше, пришлось бы использовать домыслы, метафоры: «Проснувшись утром после беспокойного сна, Дмитрий Шагин обнаружил, что превратился в страшное насекомое».

Как я знаю, Митя, с нетерпением ожидая публикации «Конца митьков», умом-то понимает большую себе пользу от публикации, но обижается, что полезное в данном случае не совмещается с приятным. Так комментирует то, что я могу написать: завидую славе Дмитрия Шагина, вот и озлобился, пытаюсь урыть.

Да, бросается в глаза, что автор использовал свой обычный прием и сделал Митю главным персонажем книги, повествующей о закономерностях развития доменов, технологии власти и т.д. Но не злюсь я, нет у меня (как говорят судмедэксперты) «аффекта, вызванного длительной психотравмирующей ситуацией», все эти личные отношения — дело сентиментального прошлого. Как исследователь среднестатистического среза я уже не могу нервничать: исследуемый образец, нормальный хороший художник и низкооплачиваемый кочегар Дмтрий Шагин был помещен в максимально питательный раствор и стал бурно развиваться — с какой стати наблюдатель должен чувствовать к этому процессу злобу? Что, неудачный результат жестокого эксперимента? Неудачных результатов не бывает, неудачный результат — он результат и есть.

Вот отчет о нем, «Конец митьков». И хотя все описанные события и разговоры имели место в реальной действительности, один художественный персонаж здесь есть. Это Владимир Шинкарев, который в тексте «Митьков» появлялся только эпизодически, например, чтобы дать Мите возможность произнести цитату «Володенька, отзовись!».

У этого персонажа неблагодарная роль: набрякнуть, растопыриться; для пущего драматизма изложения сделать вид, что обуян тяжелой гордыней. Без устали зачем-то доказывать, что написал книгу «Митьки». Персонажу Шинкареву досталось взволнованно, желчно как-то реагировать на все действия Дмитрия Шагина, вскрывать мотивы этих действий, то есть обладать повышенным чувством справедливости, от которого в реальной жизни я, надеюсь, избавился. (Тяжело и вредно страдать повышенным чувством справедливости. Ни один реальный человек в таком состоянии, называемом «рессентимент», 25 лет движения митьков, да даже года, — не вынесет.)

А как иначе? Аналогия такая (желаю сравнить себя с Данте): Борхес в лекции о «Божественной комедии» говорит, что Данте вводит в число действующих лиц персонажа Данте, который бродит по аду, на каждом шагу пугаясь и шарахаясь от чего-нибудь. Не следует думать, замечает Борхес, что Данте излишне труслив, постоянный испуг персонажа Данте — средство описания ада.

Потому-то, описывая историю группы художников «Митьки», приходится приправлять происходящее рессентиментом, и никакому христианскому смирению с этой художественной необходимостью не совладать.

46. Митьки и рессентимент

Когда Ницше ввел в общий обиход понятие рессентимент (от фр. ressentiment, мстительность), оно сразу стало совершенно необходимым; непонятно, как же раньше-то без него объяснялись. Если строго по Ницше, то рессентимент — проистекающая у слабых и ординарных людей из чувства собственной неполноценности бессильная ненависть к благородным и превосходным. Превосходный, человек аристократической морали, занимается деятельностью, творчеством, всякими плясками и играми, а ординарный, раб, — поглощен рессентиментом. Раб у Ницше — это не кто-либо подчиненный по судьбе или социальному положению, а именно одержимый рессентиментом, отравляющий своим духом мщения чистые источники благородных. Рабов следует держать в узде, ибо они чем дальше, тем больше склонны к беспределу, к восстанию против господства аристократических ценностей. Сверхчеловеком же называется такой аристократ духа, чья воля полностью очистилась от рессентимента, кто так могуч, что уже не может ни сострадать, ни мстить, ни жаловаться.

Понятно, что это слишком круто; рессентиментом, исключив из системы координат Ницше, стали называть некий посыл безвыходной зависти и враждебности. («Это блуждающая во тьме души затаенная и независимая от активности Я злоба, которая образуется в результате воспроизведения в себе интенций ненависти или иных враждебных эмоций». М. Шелер «Рессентимент в структуре морали».) К рессентименту стали относиться не так резко (философ Славой Жижек даже склонен представить его как аристократическую ценность), ведь все мы уязвлены жизнью, сверхчеловека так и не появилось.

Состояние рессентимента настолько распространено в современном мире, что те, кто этого понятия не знает, вынуждены сами изобретать эквивалент, типа «набрякнуть». Флоренский изобрел выражение «закусить сук»[11], находя повод употребить его почти в каждом разговоре. Например: «Включаю вчера телевизор и натыкаюсь на передачу про Пурыгина... говно художник! Показывают его мастерскую в Америке: громадная зала, одна стена стеклянная, с видом на океан! Сидит, курит сигару, пьет коньяк и смотрит на океан! Я опрометью кинулся за суком, вцепился зубами: больно, кровь изо рта течет...»

Клинически точное описание рессентимента, хотя никто не скажет, что слабый и ординарный Флоренский из чувства собственной неполноценности бессильно ненавидит благородного и превосходного Пурыгина (впоследствии обедневшего, а в итоге трагически погибшего). Ну, увидел шикарную мастерскую, удивился несправедливости, но для доходчивости сообщения Флоренский явно преувеличивает чувства своего героя, Флоренского (как и я преувеличиваю чувства Шинкарева, персонажа «Конца митьков»).

Рессентимент ведь всегда хочет именно справедливости (точнее, всегда маскируется под справедливость, отчего эти понятия намертво связаны и в любом стремлении к справедливости мы первым делом усматриваем рессентимент).

Сальери у Пушкина под нестерпимым давлением рессентимента уничтожает любимого композитора.

(«Моцарт и Сальери» бездонная трагедия с тысячью смыслов, там всё гораздо сложнее; впрочем, все обстоит сложнее и в любом конкретном случае рессентимента. В частности, бросается в глаза, что Сальери не просто справедливости хочет, а призван защитить музыку от соблазнительной аномалии, иначе — хаос и модернизм. Ведь Моцарт гений, безумец, гуляка праздный, и что потом? А потом во главу угла ставится не традиция и труд, а индивидуализм, упование на молнию вдохновения. Вслед за гением Домье — толпа последователей, вовсе не умеющих рисовать, о чем у Розанова: «Проговорили великие мужи. <...> Был Ницше — и „Антихрист“ его заговорил тысячею лошадиных челюстей». У Сальери от такой перспективы и так нервы поверху, а Моцарт дразнит: приводит, можно сказать, постмодерниста и предлагает им восхищаться:

Тут и Сальери не вытерпел.)

Виноват, отвлекся. Рессентимент распространенное явление, пожалуй, всеобщее. У близких людей часто взаимное. Нужно быть осторожным, чтобы не возбудить рессентимент у друзей и знакомых, — не оттого ли митек, да и вообще русский человек на всякий случай прибедняется и жалуется. «Зависть есть болезнь именно дружбы, так же, как ревность Отелло есть болезнь любви» (С. Булгаков).

(Не буду далеко ходить за примером — «Моцарт и Сальери» еще под рукой. Хочешь отвести душу — смело обвиняй в рессентименте кого угодно, в большинстве случаев не ошибешься. Но уж Моцарта — извините. Моцарт гуляка праздный, открытый и доверчивый; гений, для которого творчество не тяжкий труд, а приятное времяпрепровождение, — казалось бы, чистое алиби от рессентимента. Куда там... Вот что проницательно замечает Никита Елисеев (не случайно ведь Пушкин в столь концентрированном произведении довольно много места уделил разговору Моцарта и Сальери про Бомарше, «Женитьбу Фигаро» и «Тарара»):

Поэтому чего тут упираться: я, хоть и не в такой степени, как персонаж Шинкарев, но испытываю рессентимент к реальному Дмитрию Шагину, а он — ко мне... (Фил меня несколько раз предупредил: «Митя тебе многое простит, но то, что у тебя лучше живопись, — не надейся, не простит».) Не такой силы рессентимент, чтобы яду подсыпать, но жалуюсь на него, а он — на меня.

Нет, все-таки непонятная штука — рессентимент. Мне-то кажется, что я испытываю горечь, иногда гнев от постепенной трансформации моего друга, для назидательности привожу примеры. Другой свидетель и страдательное лицо описал бы иные эпизоды этой трансформации, что и сделал Фил в своем «Парижском дневнике».

А Митя считает, что я завидую его славе, что по-своему логично, ибо рессентимент первым делом объясняется именно завистью. Глупо отрицать, что я Мите иногда завидовал: все люди завидуют по мелочам, это нормально. Иногда завидовал, что он правильно угадывает, какое блюдо в ресторане заказывать, я-то всегда несъедобное выбираю. Завидовал его жизненному тонусу: он еще бодр, когда другие устают.

Но какой славе Дмитрия Шагина лично я, не персонаж, могу завидовать? Боевой славе или трудовой? Увы, не осеняли митьков эти славы.

Славе художника? Оставим это предположение висеть в воздухе, еще будет случай с ним разобраться.

Балаганной славе — вот чему я гипотетически могу завидовать. Например, быть заинтересованным в такого рода мероприятиях: общая съемка митьков, 2001 год.

КОРРЕСПОНДЕНТ: А теперь влезайте в общую тельняшку, все вместе поднимите ногу, раскиньте руки, кричите «ура» погромче.

То, что мы дурачась, с хохотом, пьяные делали в 1984 году, теперь напоминает публичное изнасилование. Пожилые мужчины, стесняясь друг друга, нелепо кривляются, пока не выйдет удачный кадр.

После такой славы нужно психотерапевтическую реабилитацию проходить, восстанавливать утраченное чувство собственного достоинства.

47. О новой митьковской культуре

Ладно, это можно вытерпеть, как эпизод, но через три года такие мероприятия стали магистральной линией митьковской культуры. За что доля такая? Почему других деятелей культуры, вот, например, Шопенгауэра, — не заставляли поднимать ногу, раскидывать руки и кричать «ура» погромче?

Конечно, митьки с рождения отчасти принадлежали к поп-культуре — но это еще не беда, а кстати, с тех пор, как постмодернизм, не к ночи будь помянут, снял противостояние элитарной и поп-культуры, митьков вообще обвинить не в чем...

Кстати, не договорил про зависть: а не завидую ли я индексу узнаваемости имени Дмитрия Шагина, которому сам же и споспешествовал? CRN ведь и есть показатель успешности деятеля поп-культуры.

Можно предположить, что я завидую тому, что Митю вот все знают, по телевизору показывают, а меня — нет, многие не знают. Все же укажу, что, коли так, я крайне халатно отношусь к повышению своего CRN: увиливаю от всякого общения со СМИ, в общественной жизни стараюсь оставаться незаметен. Раньше, при исполнении хеппенинга «движение митьков» интервью и все такое были необходимы, а теперь — извините. Не знаю, как оно обернется, но я третий год руководствуюсь девизом отца Иоанна Сотникова «Телевидению один ответ: нет!» и очень доволен.

Понимаю, что заявление: не нуждаюсь в CRN — вправе вызвать недоверие. В высоком индексе узнаваемости имени заинтересованы все, от разнорабочего до президента США. Под вопросом остаются разве что глубоко законспирированные шпионы и десяток философов; ну, десяток миллионов философов. И сотни миллионов сдавшихся неврозу «уход в отставку». В целом, будем считать, миллиард идиотов, не много. Но и не мало, да и остальные — в принципе-то не против, но не где попало добывают СПИ. Умом-то понимают, что надо бы индекса, любого, доброй свинье всё впрок, только мешают совесть и вкус, слабая физическая подготовка и тонкая душевная организация.

О мире поп-культуры со слабыми нервами и хорошим воспитанием лучше не мечтать.

Попробую рассуждать так. В «Золотом теленке» Ильфа и Петрова есть неожиданно высокопарный пассаж, подобный идеализм встретишь скорее в детской научной фантастике:

Ну, пожалуй, если «маленький» — в смысле для избранных, малодоступный. Не будем сортировать всю деятельность человечества, но если говорить о культуре, то в маленьком мире действуют самые знаменитые и высокооплачиваемые люди: даже не автор, а исполнитель каких-нибудь «Кирпичиков», изобретатели фасона брюк, артисты кино, футболисты и теннисисты — движимые стремлением посытнее прожить. В маленьком мире идет передача «Аншлаг» (реклама: «„Аншлаг“ посмотрел — как меду наелся»), там поет... да не буду я перечислять, любой, сколько бы нос не воротил, обитателей маленького мира знает. (Следует обратить внимание, что звезды маленького мира — только статисты, марионетки в руках продюсеров. Не автор и не исполнитель, а продюсер «Кирпичиков» является хозяином маленького мира.)

Обитателей большого, общедоступного мира не знают — ни психов, движимых стремлением облагодетельствовать человечество, ни нормальных талантливых и бездарных художников, философов, писателей, поэтов, — нигде о них не слыхать, кроме как в их узком кругу. Живопись для маленького мира совсем никчемное занятие. Разве что после смерти, при наличии пикантной биографии, художника с помпой перезахоранивают на шикарное кладбище маленького мира — как Ван Гога, Модильяни, — подобных сентиментальных мифов было много в XX веке. А чтобы живой художник стал полноправным обитателем маленького мира — почти невероятно. У Никаса Сафронова есть шанс. В мировом масштабе пробился Уорхол, примечательный тем, что он еще и хороший художник. Впрочем, Уорхол умер в 1987-м, а в те времена еще возможно было принадлежать и большому и малому миру — таковы были английские вокально-инструментальные ансамбли, Высоцкий, режиссер Кустурица или писатель Лимонов. Теперь так уже не бывает. Большой мир — или маленький, а между ними душный предбанник.

Многие обитатели большого мира демонстрируют явное нежелание вдруг оказаться в маленьком (как Лао-цзы, мечтавший жить потаенно и не иметь имени, — и ведь это когда было! Когда маленький мир не был тем адом, что сейчас. А точнее, тогда не так все было и устроено, тогда индийские поп-музыканты принадлежали к касте неприкасаемых, а неграмотные итальянские крестьяне знали наизусть Данте). Хотят сохранить свою идентичность — или гордые очень, или пугаются грызни в предбаннике маленького мира, где миллионы терпят муки за шанс когда-нибудь прорваться в этот ад.

Наивное и высокопарное рассуждение, понимаю, но с его помощью быстрее всего объяснить Митино стремление: нужно прорываться в маленький мир. Обитателем маленького мира быть лучше, чем политиком. Можно уже и не делать ничего, просто присутствовать в медийном пространстве, являя собой образец персонажа — улыбаться, пошутить как-нибудь, помахать рукой, высказаться по поводу наступающего праздника. Митя все это может делать не хуже других, а сверх того, он колоритен, носит тельняшку и троекратно целуется.

Однажды в Чебоксарах, 2006 год, на каком-то юмористическом юбилее Чапаева я был свидетелем мимолетной встречи Дмитрия Шагина с Яном Арлазоровым и Ефимом Шифриным — чудовищно серьезными, испускающими лучи мрака обитателями маленького мира. Митя учуял, что нельзя кидаться с поцелуями, поздоровался уверенно, но сдержанно, намекая на упрек: отчего ж вы, ребята, не хотите потесниться, я же ваш?

Они хоть и не как равному, но кивнули в ответ. Митя приободрился и гордо вскинулся. Он был на пороге маленького мира. Паспорт этого мира — индекс узнаваемости имени — уже есть, бренд есть, осталось подтянуть общую культуру.

Эта митьковская культура, уровень Митиного мес-седжа, что ли, тот дух, что восторжествовал во всех Ми-тиных интервью, на всех публичных мероприятиях, выставках, — больше всего напоминает телепередачу «Поле Чудес» (где ныне усохла до минимального размера первоначальная суть игры — угадывание букв и слов). Дарят какие-то самоделки, халаты, тельняшки, продукты, перечисляют утомительные анкетные данные, поют частушки и передают привет семье. Ведущий очумело-восторженно застывает в дареном тулупе, вялое сюсюканье с детишками... Нет, уж лучше «ура» кричать с поднятой ногой. Не хочу подрезать Мите крылья, но, боюсь, ему трудновато будет подняться до уровня «Аншлага» — там хоть шутка-юмор, переодевание, буффонада, все быстро, словоохотливо.

Митина ошибка или даже трагедия в том, что ему хочется оставаться и в большом мире — он оттуда родом, там остались знакомые, там в ходу не пресный индекс узнаваемости имени, а фимиам хорошей очистки. Когда я хвалил его за тонкое замечание, он с неожиданным ожесточением вскидывался: «А ты думал, я уже совсем дурак, да? Ничего не понимаю?» — в нем бродила тоска, что не хвалят, уже не воспринимают всерьез в большом мире. Сам Митя видит себя особо выдающимся представителем большого мира, перед которым сдался, распахнул свои неприступные ворота и маленький мир; в числе прочего он позиционирует себя преемником художников арефьевского крута — в своей ставке Митя отвел комнату под их постоянную экспозицию. Это ему в зачет, конечно, но... Когда я пришел в Митину ставку в последний раз и, прощаясь, смотрел на картины Васми и Владимира Шагина — они там как пленники. Как и Митины картины конца 70-х.

Если в ступоре митьковского «Поля Чудес» появляется эстетика — это, конечно, оказывается гламур, официальный стиль маленького мира. Митя, сильно ругая гламур (даже саммит антигламурный созвал), имеет в виду нечто женственное в стиле «модерн», гладкое, лощеное. Такой подвид Митя желал бы потеснить из маленького мира: хорошие братки должны любить гламур братский, улыбчатый, с грязнотцой. Еще более отвечающий признакам гламура: яркий, незамысловатый, сладкий и поглядите, какой хороший.

Татьяна Москвина в своей статье «Фюрер красоты» сосредоточена в основном на этом подвиде, будто пишет критическую статью про Митину нынешнюю живопись, поэзию и общественную деятельность:

48. Уже вторая ставка

Еще до появления второй ставки ушел из «Митьков» Вася Голубев. Сразу после ее получения ушел Флоренский с Олей (описав мне момент принятия решения: «Я зашел в новую ставку, осмотрел вторую по величине комнату — ясно, что первую займет Митя, — и понял, что не стоит она того, чтобы и дальше позориться»).

Несколько слов о том, откуда взялась вторая ставка. В 2004 году непонятные богатые люди захотели себе первую, еще от Собчака, ставку на улице Правды: «Если эта улица будет таким новым Арбатом, то митькам в этом мире чистогана места не будет. Кто-то заплатит — или уже заплатил — за это помещение хорошие деньги» (Д. Шагин. «Вечерний Петербург», 16.04.2004 г.). Много дал Митя горьких интервью про то, как митькам нет места в мире чистогана, и я давал (не имея, впрочем, места не только в мире чистогана, но и в митьковской ставке), и даже моя жена. Непонятным богатым людям эти интервью были по барабану, все протесты общественности были в их глазах словно муравьиное беганье. Начались суды, дело шло к выселению. Мите от тревоги сильно взгрустнулось, даже характер изменился. Если бы я попросил, он бы мне не только ключ от помещения общего пользования, он бы мне и комнату в ставке дал, хоть две, — да какой смысл? Уже вещи надо паковать...

Ударный ход сделал Виктор Иванович Тихомиров (кстати, по совету Александра Сокурова). Одаренность публициста позволила ему сочинить сильное послание новому губернатору — Валентине Матвиенко, с которым он и прошелся по своим обширным связям. Письмо «в защиту митьков» подписал весь цвет петербургской культуры, от Гребенщикова и Андрея Петрова до Сокурова и Алексея Германа. (Выбившись из сил в беготне за подписями, Тихомиров решил подключить к процессу помощника — к Андрею Битову пошел Кузя. Битов, прочитав первые строчки, Кузю прогнал: «Что это?! Я не буду эту ерунду подписывать!» Тихомиров пошел сам, и Битов охотно подписал тот же текст.)

Не будет преувеличением сказать, что все дальнейшее развитие событий (в том числе и конец «Митьков») — полностью обусловлено этим ходом Тихомирова.

Против письма с такой россыпью имен не пошел бы и лютый враг «Митьков», а Валентине Ивановне Матвиенко с какой стати враждовать с петербургской культурой? Она и сама помнила, как известны были «Митьки» 15 лет назад, и советники подтвердили.

Эффект письма был неправдоподобен.

Губернатор дала «Митькам» по соседству, на улице Марата, еще большее помещение, освободив его от всякой арендной платы, и оставила за «Митьками» старую ставку, также освободив ее от арендной платы. В новом помещении был произведен евроремонт (мы пытались с Митей подсчитать его стоимость — выходило всяко за 200 000 у. е.). Непонятные богатые люди, уже было отсудившие старую, по новым понятиям — убогую ставку, как сквозь землю провалились.

Валентина Ивановна пришла на открытие новой митьковской ставки, чтобы лично разрезать ленточку, и едва она показалась в дверях, митькам стало ясно, что жизнь удалась: губернатор была в тельняшке. Выглядела она хорошо, ничего не скажешь. Митя понял, что Валентину Ивановну можно троекратно целовать, называть «сестренкой», митьковать с ней вовсю. Она была в восторге от митьковской культуры: елка в тельняшке, фотопортрет Валентины Матвиенко в тельняшке, полутораметровый пингвин в тельняшке и т. д. Из произведений искусства ей больше всего понравились громадные сувенирные кружки в форме головы Дмитрия Ша-гина и подставки для пива.

Сели за стол вперемешку: митьки, губернатор, охранники, министры всякие, журналисты. Валентина Ивановна стала объяснять чиновникам, какой ценный бренд — «митьки» (она несколько раз настойчиво повторила: «Это наш бренд, вы понимаете, что это бренд наш? »). У тех был чуть сокрушенный вид: недопоняли, мол, учтем. Долго, задушевно сидели (и все это время улица Марата была закрыта для движения транспорта); наконец, толпа высокопоставленных лиц ушла, митьки остались торжествовать.

Пейзаж после битвы ошеломлял, все застыли в мечтательном молчании.

Ну что, будем викторину устраивать — как митьки поступили с двумя ставками, или все ясно?

49. Цельный неразъемный шмудак

Закономерность я к этому времени уловил такую: когда у «Митьков» дела неважно идут — Митя спокоен, вежлив, журналистам не хвастается; но чуть на «Митьков» слава накатывает — лучше не высовываться, Митю не гневить. Так было в 1988 году, когда ему показалось, что бренд достаточно вырастили и раскрутили; в 1996-м, после получения первой ставки. При получении второй ставки я мог бы и сообразить, что недолго мне осталось быть в «Митьках», ибо большего взлета у Мити, боюсь, уже не будет.

Открылась такая поляна для собирательства, что стало не до шуток. Поляна государственного уровня, которую мало надыбать, надо ее расчистить.

Митя и так долго терпел. Его подсознательное отношение ко мне Набоков описал так: «Человека лишнего, человека, широкой, спокойной спиной мешающего нам протиснуться к вокзальной кассе или к прилавку в колбасной, мы ненавидим куда тяжелее и яростнее, чем врага, откровенно напакостившего нам». Я не то чтобы не подпускал Митю к раздаче, нет, еще бы я попробовал, просто по-человечески Мите здорово надоело каждый раз справляться с той заминкой, что Шинкарев, да, ходил такой, записывал за мной... да, написал книгу «Митьки»... Ну лишний это разговор, попусту отвлекающий внимание на ненужные детали, отчего размывается ощущение, что митьки — цельный неразъемный шмудак.

(ЦЕЛЬНЫЙ НЕРАЗЪЕМНЫЙ ШМУДАК — в начале перестройки так обозначался малопонятный в употреблении шмудак. Эпитеты «цельный» и «неразъемный» предостерегали славных своей пытливостью митьков: не пытайся раскрыть и посмотреть, сломаешь. Дмитрий Шагин этим выражением стал обозначать всякое принадлежащее или могущее принадлежать ему имущество, подразумевая невозможность отколупнуть от этого имущества хоть крошку.)

Пора почетче определяться в имущественных правах, ведь уже внуки пошли. Верно сказал Лев Троцкий: «Привилегии имеют лишь половину цены, если их нельзя оставить в наследство своим детям», и не будет Митя ополовинивать цельный неразъемный шмудак.

Митя к семье относится правильно. Интересы семьи, вероятно, и должно ставить выше интересов домена, во всяком случае, так учил Конфуций: есть три категории долга. Высший — по отношению к родственникам, второй — к общине, третий — к государству. Другое дело, что размер долга можно слишком уж растянуть.

Митя честно предупреждал: дети плачут, хлеба хотят. Вот у Фила полно детей, даже, к стыду своему, не сосчитаю, — нет, не плачут. У неимущего Кузи шестеро детей — не слышал про них, чтобы плакали. А у Мити дети выросли, забот прибавилось. Жена Таня, изведав лишения брака с подпольным художником-кочегаром, вырастив трех дочерей — ждала компенсации.

Самым разумным было всех пристроить к своему бизнесу, к «Митькам». Впервые Татьяна Шагина выставилась с нами в начале 90-х, представила два — нью-йоркских, что ли? — пейзажа. Я деликатно, на ухо Мите высказался, что рановато Тане выставляться, не в зачет ей пойдет: дилетантские работы. Митя критически осмотрел картины, словно первый раз обратил на них внимание, и приободрил меня: «Это не важно. Зато фамилия громкая». С тех пор Таня, а чуть позже и дочь Иоанна участвовали в большинстве выставок «Митьков».

Например, прихожу в 2007 году во вторую ставку, Митя заводит меня в помещение, о котором я и не знал, где замечаю плакат выставки, о которой я и не слышал:

ЛЕГЕНДАРНЫЕ МИТЬКИ В СУЗДАЛЕ!

Дмитрий Шагин

Татьяна Шагина

Иоанна Шагина

Владимир Шинкарев

Андрей Филиппов

Видимо, выставка ужористая, раз плакат напечатали, только спотыкается взгляд в этом списке «Митьков» новейшего образца на одном лишнем, и этот лишний не Фил — трезвый Фил ловко таскает и развешивает картины. Митя нашел верный способ стать лучшим художником группы: надо маленько подчистить ряды.

У Мити и Тани три дочери, три зятя, внучки. Приятно путешествовать с семьей, с почтительными зятьями, с минимальной челядью — достаточно одного-двух подсобных работников. Вполне представительный состав легендарных митьков, тем более Татьяна Шагина ныне указывается в числе «основателей группы художников „Митьки“». (Например, www.culture.pskov.ru «Митьки в Пскове: остановка по требованию», 06.10.2008 г.) К чему тут посторонние? Митя общителен, ему нужны товарищи, да, но какие? Хорошие. А нехорошие — нет, такие не нужны.

Неправдоподобно и даже забавно, но из двух ставок Митя не дал ни одной комнаты кому-либо из «Митьков». (Флоренский, казалось бы, отлично знаком с убеждениями Дмитрия Шагина, но и то был поражен. Следует заметить, что Флоренский, уйдя из группы, оставил за собой две комнаты в первой ставке на том основании, что это он, как-никак, пробил ее, да и договор об аренде он заключал. Не желая делить территорию с Митей, точнее, с Митиными зятьями, Флоренский пустил в свои две комнаты Иру Васильеву с Кузей и тем просто спас их, а себя в моих глазах полностью реабилитировал.) Видимо, Митя раздумывал, колебался, выделил было одну темную, без окон комнату митьковскому фотографу Диме Горячеву, но вскоре отобрал: темная комната нужна, чтобы там ванну поставить, да и с какой стати раздавать свои комнаты, превращать родную ставку в коммуналку?

Даже если абстрагироваться от примет митьковской культуры (фотопортрета губернатора в тельняшке, пингвина в тельняшке и т.д.), на субботних выставках в ставке было неуютно. Таня Шагина с напряженным, тревожным лицом выглядывала со своей половины, ожидая, когда посетители перестанут топтаться по коридору и выставочному залу. Хороших новых выставок почти не бывало, всё какая-то самодеятельность, вышивки, акварели внучки Рекшана, несколько выставок детей — Митя, чтобы зал не стоял пустым, был вынужден пускать людей, у которых не было шансов показать свои работы где-либо еще. Похвально, конечно... что тут скажешь, не будешь же вякать против детей. (Кстати, Аль Капоне в то самое время, когда по его приказу было убито более 400 человек, первым в США открыл сеть благотворительных столовых для безработных. Широк Аль Капоне, широк, впрочем, без сильных популистских жестов Аль Капоне так долго не продержался бы. А насчет «сравнивает Дмитрия Шагина с Аль Капоне» — общего ничего и нет, сравнение абсурдное. Митя категорически не способен приказать убить кого-либо, а тем более открыть на свои деньги благотворительную столовую.)

Митя не годится в кураторы. Мыслимое ли дело, чтобы он нашел какого-нибудь художника и пригласил выставиться, или предложил какое-нибудь дело (кроме резинового Д. Шагина и антигламурного саммита) ? Хотя бы просто активно участвовал в каком-нибудь деле? Для всех общих митьковских проектов — «Блоу-ап», «Архетипы», «Автопортреты» — Митя выполнял свою работу последним, под угрозой срыва проекта, или вообще не выполнял. Не смог нарисовать ни одной иллюстрации для «Красного Матроса», чем на годы застопорил издание некоторых ценных книг. Только для телевидения и сделает, что попросят, а так — нет, лежит, как морской котик, ждет телевидение.

Да я уже полностью махнул рукой на общее положение дел, состоять членом группы художников «Митьки» я мог только в том статусе, который Митя мне предлагал: на уровень пониже того, что Сапего называет «митьки низшего звена». Бороться за свой статус я не собирался, это было бы подобно борьбе с горой студня, с трясиной, с клубами болотной мошкары. У меня просто времени на такой подвиг не было. В ставке почти не бывал, картины свои забрал. Совместные с Митей интервью, как мы раньше любили, давать отказывался. На всякие церемонии награждения и восхваления «Митьков», даже если бы Митя меня позвал, не ходил. Странная позиция.

50. Последнее путешествие

Мне сейчас даже трудно понять почему, но последний год или два своего пребывания в группе я упорно напрашивался на неприятности, если куда звал Миша Сапего — ехал, почти на все мероприятия «Митьков» в провинции. Директор Сапего умел уговорить: «Ну что, Володя, не потянуло ли в дорогу? » Да и поехали, а то что, действительно, сижу в своей мастерской, как в глухом лесу. В сущности, я прощался с «Митьками» (как в повести Распутина «Прощание с Матерой»), хотел напоследок побыть с ними на относительно нейтральной территории.

В две последние поездки я брал с собой жену (мне хотелось ее отвлечь, у нас случилась в семье большая печаль по поводу, не имеющему касательства к описываемой истории), что не было какой-либо наглостью или пародией на поведение Мити: обе поездки были пониженной ужористости, брали всех. Ездило человек по пятнадцати митьков и их родственников. Очень хорошей была поездка в Боровичи, заключительная.

Мы жили в избах под Боровичами, в город ездили на автобусе приглашающей стороны. Жизнь напоминала мою геологическую молодость, а кстати, мне даже довелось работать геологом в тех местах, но теперь они казались прекраснее, — может, в молодости, когда кругом столько увлекательной ерунды, к красоте мира относишься более поверхностно. Ели в ночном холоде дымящиеся казенные пельмени, потом играли в карты, в жесточайшего «митьковского дурака». (Дмитрий Шагин требовал, чтобы всякую свободную минуту в поездках митьки тратили на эту игру. Многие даже приобрели прозвища, отражающие особенности игровой тактики, так Сапегу называли «красным нетопырем», а Кузю — «слепой яростью».) Бродили по усталой осенней траве, осматривали сельпо. Да и выставка получилась вполне приличная, много новых картин, без шутовства и митьковских олимпиад — но меня беспокоила одна забота.

Расклад был таков, прошу сосредоточиться: в четверг в 13 часов все мы должны были отбыть обратно на автобусе приглашающей стороны, автобус в этом случае приезжал в Петербург около 8 вечера. Мне с женой уже ровно в 7 вечера необходимо было быть в Петербурге (не стану описывать причину, но пренебречь ею было невозможно). Мы бы с ней никуда и не поехали, не будь я уверен в возвращении: организатор выставки, Сергей, на своей машине повезет нас в Петербург уже ранним утром.

За день до отъезда обнаружилось: Сергей не едет в Петербург. Я бросился на вокзал, затем на автовокзал города Боровичи: увы, не будет никакого транспорта ближайшие дни. Единственным сообщением с Петербургом будет автобус, возвращающий митьков, но автобус-то, чтоб его, запланирован прибыть только к 8 вечера!

— А нельзя ли нам выехать на два часа раньше? — спросил я водителя автобуса.

— Да мне-то пораньше лучше, успею обратно вернуться.

Я быстро опросил всех митьков и их родственников — разница в два часа невелика, зато меня спасете, — и все, решительно все не просто согласились, но были рады вернуться в Петербург на два часа раньше; вот только Митя как раз спал, был слышен его храп, а потому я особенно подробно обговорил с Таней и Иоанной Шагиной: Митя-то не будет против? Не обидно ему будет, что его не спросили? Да нет, конечно, и Миге лучше пораньше приехать. Ну и хорошо, значит, едем в 11 ? В 11, с тем водитель и уехал.

К вечеру просыпается Митя. Дав ему оклематься и поесть пельменей, рассказываю всю историю (простодушно упомянув, что в случае опоздания катастрофа постигнет именно мою жену). Митя надолго задумывается и холодно роняет:

— Нет, в одиннадцать мы никуда не поедем.

— Почему?

— Рано, не успеем собраться.

— У тебя больше суток, чтобы собраться. И чего тебе собирать-то?

— Не фиг так рано вставать.

— Водитель приедет в одиннадцать, этого уже не переиграть, не связаться с ним. Так что извини, товарищ дорогой, хочешь ты того или нет, а выедем мы отсюда в одиннадцать часов: все так решили.

Он вновь задумывается. Каждый митек знает, что время от времени Дмитрий Шагин демонстрирует свою власть без всякой на то нужды, чтобы народ не разбаловался, но сейчас Митя, конечно, понимает: мне просто вилы, если он упрется. Митя, хоть и не стал профессионалом, политик хороший, а важнейший закон политики таков: не загонять соперника в угол, если не намерен его уничтожить. Но как удачно удалось загнать меня в этом углу, в Боровичах, это просто чудесное стечение обстоятельств. И он решается:

— Даже если мы выедем отсюда в одиннадцать часов, в Питер сразу не поедем.

— Почему?

— Да пробки по утрам на въезде в Питер.

— Где «по утрам», мы приедем в шесть вечера!

— Лучше позже ехать, чтобы пробки рассосались.

— Ладно, там видно будет: рассосались к шести вечера утренние пробки или не рассосались.

— Нет. Сразу мы в Питер не поедем.

— А куда мы поедем?

— Поедем куда-нибудь на экскурсию.

— Ты что, серьезно?

— Пикник какой-нибудь устроим.

Митьки низшего и среднего звена слушали этот диалог молча, и только такое высокопоставленное лицо, как Таня, подала голос, как ни странно, в мою пользу:

— Митя, как-то ты нелогичен... (Спасибо, Таня, и на этом.)

— Как бы то ни было, а раньше восьми вечера мы в Питере не будем, — припечатал Митя, вставая из-за стола.

Еще немного поговорили, при этом Дмитрий Шагин смотрел куда-то вдаль с угрюм-бурчеевской непреклонностью, но охотно поддерживал разговор, выманивая меня на крик и потерю лица. Бедная жена моя была в волнении от блистательной бесстрастности такого садизма, пыталась объяснить, протестовать.

Митя явно наслаждался нашим отчаянием. Он имел в виду, что я настаиваю на одолжении, которое без ведома руководителя выклянчил у разболтавшегося коллектива, и которое Митя даже по этой только причине —да и мое ли дело, по каким другим причинам, — не может мне предоставить.

Притихшим и испуганным митькам давался вот какой урок: «У больших обезьян приняты те же технологии контроля, что и в уголовной или политической среде: стоящие у руля самцы ритуально опускают тех, кто, как им кажется, претендует на неоправданно высокий статус» (В. Пелевин).

Признаться, я тогда с удивлением смотрел на мить-ков. Здесь собрались все, кроме Тихомирова: Сапего, склонившийся над приборчиком для измерения давления; многодетный Кузя; только что вышедший из запоя Фил с женой Светой, которую он пристроил в «Митьки»; Володя Соловьев[12]; мало что понимающий Горяев, который отсутствовал 15 лет, вернулся и в первый раз поехал на провинциальную выставку. Немного осталось; это остались наиболее крепко связанные? Или ценящие статус митька? А что, и неплохо быть митьком, вот как хорошо съездили. Да и вообще многие люди нуждаются в том, чтобы быть членом чего-то. В молодости и на преступления идут, лишь бы не быть отторгнутыми своим коллективом.

Неужто мы связаны только через Дмитрия Шагина, а больше никак? Вот, я на их глазах «был осрамлен до слез и до рыданий» (Н. Лесков), фигурально выражаясь, так-то я уже просто спокойно молчал. И они спокойно молчали.

Когда я через несколько дней обсуждал с Сапегой поездку в Боровичи, он, как-никак директор, так выразил общую позицию:

— Ну а что же нам, безлошадным низовым митькам, сказать? Вы, члены политбюро, обсуждаете свои дела, нам-то куда соваться? Паны дерутся — у холопьев чубы трещат, чего нам соваться? Вам виднее, вы члены политбюро...

Всего-то у Сапеги был в Митиной ставке подоконник, на котором ему было позволено хранить книги «Красного Матроса», но крепко держался Мишаня за свой подоконничек, помалкивал. Да не помогло: уволен за профнепригодность.

— Мишаня, опомнись, какое политбюро? Возьми такой формальный признак статуса, лошадности и безлошадности, как право прихода в выставочный зал мить-ков. Не ты ли мне ключ одалживал, чтобы я мог картины повесить, ведь у меня нет ключа. И у Фила есть этот ключ, у Кузи, Горяева, даже Володи Соловьева.

Оставшийся день в Боровичах я с Митей не разговаривал, общался с митьками низшего и среднего звена. Радостного было мало.

Вот святой Франциск Ассизский радовался, когда его, оборванного и голодного, не пустили в дождливую ночь переночевать в дембельском монастыре: унижение полезно для души. В этом смысле, конечно, с Митей жить да радоваться: полезно для души. (У митьков много терминов, обозначающих душеполезное Митино поведение: ПРИЖУЧИТЬ, УЩУЧИТЬ, УРАБОТАТЬ, СГВАЛТУВАТЬ.) Но случай в Боровичах не тот, он отличался от стандартных прижучиваний: я был ответственен за жену.

Мои чувства исчерпывающе описывали стихи Немирова:

В тот же день нам с женой удалось-таки уехать в Петербург на попутной машине; обернувшись и посмотрев в заднее стекло на Митю, я попрощался с митьками. С самым ценным, что мне удалось в жизни придумать.

51. Но еще не всё

Когда великий джазовый трубач Диззи Гиллеспи играл на своей трубе, его щеки надувались до ширины плеч. Труба была такая тугая, что, наверное, никто другой из нее и звука извлечь не мог; труба, подобная луку Одиссея. Слушая Гиллеспи, я представлял, что выдув все же звук, он никак не может расстаться с ним, закончить музыкальную фразу — жалко. Потратить такую силу на прорыв звука и быстренько оборвать жалко, и вот фраза длится, длится, уже чуть шевелясь, на грани исчезновения.

Прошу не обвинять, что я себя уподобляю великому музыканту, я просто оправдываюсь: нет, такое дело, как митьки, в один день не оборвать, звук длится и длится на грани исчезновения. Еще несколько незавершенных проектов, из которых я не могу выйти, не подведя доверившихся мне третьих лиц. То по нескольку лет никаких общих проектов, а тут как нарочно. Во-первых, Фил уже год монтировал в своем издательстве «Детгиз» книгу сказок с иллюстрациями митьков — как обычно, задержка была за Митиной частью работы (книга по сей день не вышла). Потом сборник митьковской литературы в издательстве «Амфора» на подходе, вот-вот будет презентация.

Главное: большая передвижная выставка «Митьков» в Финляндии, милые финские девушки готовят ее уже второй год, печатается шикарный каталог — что ж мне, не дать им свои картины, которые уже есть в каталоге? Сильно простодушные девушки, если их увлекает такое явление, как «Митьки-2007», но безвинные.

Но встретились мы с Митей уже через несколько дней неожиданно, по другому поводу. Артемий Троицкий пригласил меня поучаствовать в дискуссии на презентации его книги «Рок в СССР». Прихожу, опоздав, в тот самый момент, когда Артемий в микрофон спрашивает: не скажешь ли, Митя, пару слов на тему «Митьки и рок-музыка»? Митя берет микрофон, объясняет, что митьки ужористые, и рок-музыканты ужористые, потому они братки дорогие, братаются и помогают друг другу, и будут все больше брататься и брататься, но тут Троицкий замечает меня в толпе и анонсирует, что сейчас и Шинкарев присоединится к разговору на тему «Митьки и рок-музыка».

Ну что мне делать: отказываться выступать с Митей, заявлять, что выхожу из «Митьков», устраивать внезапный скандал? Послушно беру микрофон, говорю, что это стихии противоположные, рок-музыка — это протест, даже бунт, разрушение преграды, а митьки — это конформизм, обволакивание преграды. Тут же рядом сидит Тихомиров, тоже выступает, присоединяясь к моему мнению, и сидим дальше вместе, как братки дорогие. Митя смог меня озадачить: он зачем-то включил свой гипноз на полную мощность, чтобы очаровать меня:

— Володенька, как хорошо, что ты пришел! Я уж боялся, ты не придешь! Чай будешь пить? Заказать тебе чайку? Здесь бесплатно. Тебе два пакетика, как обычно?

Я молчу. ,

— Ведь пора в Финляндию готовиться, приходи в ставку, обсудим всё. Ведь уже скоро в Финляндию поедем.

— Никуда я с тобой больше не поеду.

— Что случилось?

— Ты забыл, что в Боровичах было?

— А что такого в Боровичах было? Молчу.

— Ах, это... Володенька, не сердись. Обнулим всё.

— И зачем ты это устроил?

— Да мне обидно стало.

— Что тебе обидно?

— Мне показалось, что ты недоволен чем-то. Тебя поселили в отдельной избе, а ты еще недоволен. Вот и захотел тебя прижучить.

— Кто недоволен? Я всем был доволен, покаты не...

— Да? Ну и ладно тогда, обнулим, забудь. «Близкие люди — ближе не будет».

До чего же Митя не похож на ловкого мошенника, какого-нибудь прилизанного жиголо! Всякий гипнотизируемый объект видит перед собой задушевного русского парня, от сильной простодушности попавшего в не совсем приятную ситуацию, из которой каждый рад его скорее выпростать, обнулить всё. Я не мог понять только, зачем он старается, зачем ему надо обнулять, когда цель достигнута — он выпер меня из «Митьков», можно уже расслабиться. Нет, зря я делаю вид, что вполне понимаю поведение исследуемого образца. (Понимаю, но только теперь, задним числом: он уже перевел наши отношения на другой уровень, достаточно ужасный, но хотел, чтобы формальную ответственность за это взял на себя я.)

Каталог финской выставки оказался зрелищем печальным. На сорока страницах с митьковской жадностью натолкано 5 статей на финском и английском, множество фотографий, плакатов, 92 репродукции. С уравниловкой было покончено, репродукции распределялись в соответствии с занимаемым положением, например: Шагин — 26 репродукций, Шинкарев — 4 репродукции. Основной текст принадлежал Елизавете Шагиной. Узнав, что Лиза, вторая Митина дочь, написала для каталога большую статью, описывающую развитие «Митьков» (типа «Конца митьков», выходит), я, понятно, захотел со статьей ознакомиться. Просил дать почитать, послать по электронной почте — не допросился, смог прочитать только на английском, в каталоге. Первый абзац рассказывал о происхождении митьков: «...Шагин и его друзья были названы „митьками“ отцом Дмитрия, Владимиром Шагиным, так как он называл сына уменьшительным именем „Митя“». («...Shagin and his friends, who were coined „Mitki“ by Dmitry's father...» — скорее даже «были припечатаны словом „митьки“ отцом Дмитрия».)

Странно это. Митя гордится своей семьей, бережет ее, а выглядит так, будто Большой Вор ставит на подхвате дочь, привлекает ее к преступной деятельности. Значит, считает, что полностью легализовался, стал уважаемым бизнесменом.

Случайно в те дни я встретился с Лизой. В галерее, где она работала, продавалась картина Рихарда Васми, и я зашел посмотреть. (Картина стоила для того 2007 года очень дорого, 16 000 евро. В Лондоне, на аукционе «Макдугалл» картины Васми тогда продавались по тысяче, максимум две тысячи фунтов.) Насмотревшись на картину, я не удержался:

— Лиза, читал твою статью в каталоге. Ты действительно считаешь, что митьков изобрел Владимир Шагин?

Она, кротко улыбаясь, ответила мне парафразом цитаты из Трофименкова: «...по версии самого Д. Шатана, его друзья распространили на себя нежное прозвище „митек“, коим отец именовал Митю, поскольку считали себя духовными сыновьями замечательного живописца Владимира Шатана».

— Лиза, покажи мне митька — ну, кроме, допустим, Мити, — который себя называет митьком по этой причине, и я тебе дам шестнадцать тысяч евро!

— Почему шестнадцать тысяч евро?

— Ну вот у вас картина Рихарда самая дорогая, шестнадцать тысяч стоит.

— А при чем тут картина?

— Да просто посмотрел на картину Васми и назвал цифру.

— Не вижу связи.

— Связи нет никакой, я хотел сказать, что если ты укажешь митька, который с тобой согласен, — дам тебе шестнадцать тысяч.

— Я не понимаю, почему именно шестнадцать?

Ничего не напоминает разговор? Я даже улыбнулся, так был тронут преемственностью приемов защиты. Но Лиза молодая еще, нестойкая; все же посерьезнела и дала ответ:

— Я искусствовед. И, как искусствовед, должна учитывать все точки зрения[13].

52. Теперь всё

Выставка в Финляндии открывалась в ноябре, милые финские девушки с первых переговоров подразумевали, что я к ним приеду. Туда ехала не только семья Шагина, ехали Фил, Кузя, даже Сапего собирался первый раз в жизни выехать за границу — ранее он утверждал, что не может поехать за границу потому, что никакой «заграницы» не существует, это миф: снимают якобы заграничное кино где-то в Прибалтике, делают шмудаки на секретных заводах, печатают доллары в издательстве «Советский писатель» — так и дурят нашего брата. «Мишаня, я только что был в Нью-Йорке — откуда же все эти небоскребы, музей Соломона Гуггенхайма, Бруклинский мост?» — «И тебя обдурили». (Сапего внес поправку: один раз, в 2003 году, он был за границей, в той же самой Финляндии. А его надежда поехать на передвижную выставку не оправдалась: новейший состав группы «Митьки» четыре раза ездил в Финляндию, но Сапегу так ни разу и не взяли.)

Очень уж хотелось погулять с Сапегой по «загранице», хоть и не самой ужористой, и я решил так: поехать с женой за свой счет, жить в гостинице отдельно от митьков.

Звоню Мите, говорю:

— Митя, решили мы все же поехать с Алиной (так зовут мою жену).

— С Алиной хочешь поехать?

— Да ты не беспокойся: не за казенный счет. Пару дней в гостинице как-нибудь сам оплачу.

Тут в телефонном разговоре и всей данной истории случился наконец поворотный пункт. Таня Шагина за спиной Мити крикнула, чтобы и я услышал:

— Алина никуда не поедет!

Спасибо, Таня, еще раз — поставила точку. Именно не поворотный пункт это называется, а «точка невозврата»: у самолетов есть такая точка, если самолет ее миновал — все, сомнения прочь, обратно вернуться уже невозможно.

Раздражение Тани понятно. Услышала Митину реплику и вскипела: мало того, что Шинкарев будет глаза мозолить в ценной поездке, так еще и жена его! И так челяди — девать некуда, а тут еще посторонние лезут!

Эпизоды, подобные этому или боровичскому, были, понятно, не единственными, просто последними по времени (может, следовало описать какие-нибудь другие? А то скажут: нас на бабу променял, ушел из «Митьков», обидевшись за жену). Таков был будничный фон: Митя поднажал, чтобы поторопить меня. И чего торопил? Я и без его подбадривания был на грани ухода. После финской выставки ушел бы спокойно, без скандала. Но этот Танин крик, в сущности простое хозяйственное распоряжение, в котором Дмитрий Шагин и не виноват вовсе, стал последней каплей. С этого момента ни слова между нами на повышенных тонах не было сказано, говорили корректно.

Тут же, по телефону, я сообщил, что выхожу из «Митьков» и «до свиданья, наш ласковый Митя».

Митя отнесся к заявлению ответственно: не стал продолжать разговор при разгневанной жене, а приехал ко мне в мастерскую, как раньше бывало. Сказал, что ничего страшного, все образуется, не хочу ехать в Финляндию — ну и ладно, а только, во-первых, я неправ: Таня крикнула не «Алина никуда не поедет», скорее она крикнула, причем не мне, а Мите: «Или я, или Алина!» Смиренно предложила Мите две кандидатуры на выбор. Во-вторых, виновата Алина: про нее опубликовали в журнале «На Невском» (09.2007) статью, полную безобразных выпадов против митьков. (Абзац, в-котором упоминаются митьки, таков:

Конечно, это странное сообщение: ни жена Тихомирова, ни Кузи, ни Сапеги и т.д., кроме Тани Шагиной, коллажей не вышивали, но ведь это говорит не Алина, а журналистка, автор статьи, — не хочу и ее ввязывать в эту склоку, не буду называть имени.)

Я уже ничего не хотел обсуждать, попросил более не считать меня членом группы, пояснив:

— Митя, люди ведь не любят тех, с кем надо расхлебывать неприятности, совестью мучаться. А ты меня уже столько прижучивал, что никогда не простишь.

— Почему? — возразил он. — Прощу.

(Может, и так. У Дмитрия Шагина, как правильно отмечал директор Сапего, «в хорошем смысле нет совести». Например, если его ловишь на лжи — он не злится, не досадует нисколько.)

Пожелав мне успехов и выразив надежду, что я передумаю, Митя, довольный, ушел и почти год мы виделись только мельком. (Вскоре после этого разговора в ставке состоялась выставка пейзажей «Митьков» памяти Владимира Шагина — Митя не пригласил меня не то чтобы поучаствовать, но даже посмотреть выставку.)

Между тем Тихомиров, еще не зная, что я окончательно ушел из «Митьков», переживал из-за кризисного состояния группы, тревожился за ее целостность. (Интересно, что для Тихомирова члены группы Beatles после распада, по отдельности, — никто и звать их никак; гады, такую ценность не сумели сохранить! В этом смысле похвальный пример Rolling Stones — уж как собачились, Киту Ричардсу и Мику Джеггеру было тяжело вместе не то что в одном помещении, а в одной стране — а ничего, взяли себя в руки, потому что есть такое слово «надо».) Тихомиров позвонил Мите и начал уговаривать (Виктор Иванович был так впечатлен, что запомнил слово в слово свою наивную речь и Митин ответ):

ТИХОМИРОВ: Просто возьми сядь с Шинкаревым за стол и поговори, не вставайте, пока всё не обсудите. Договоритесь, наконец, подумайте. Я тебе советую понять все его претензии и выполнить все его требования, Шинкарев лишнего с тебя не спросит. Пойми, ведь если так пойдет и дальше — уйдет Шинкарев из группы, и интеллектуальная часть публики потеряет к нам интерес!

ШАГИН: Вот и хорошо.

Тихомиров понял. Даже не «ну и ладно», а «вот и хорошо» — так короткой репликой Митя обрисовал ему и состав группы, и стратегическое направление мить-ковской культуры, и тупость Шинкарева, который столько времени списывал происходящее на Митины бессознательные инстинкты. К тому же Дмитрий Шагин, зная преданность Тихомирова «Митькам», мягко предлагал определиться: а ты сам-то о чем думаешь, Виктор Иванович? С кем вы, мастера культуры? С «Митьками» — теперь по-настоящему цельным неразъемным шмудаком? Или ты, может, враг «Митьков»?

53. Митьки никого не хотят победить

Вообще-то был способ всю эту историю представить наглядно и для всех участников безболезненно. Не маляву надо было писать, а выпустить массовым тиражом развивающую игру для митьков от 4 лет и до упора: «Митьки никого не хотят победить».

Комплект игры составляет игральный кубик, 20 фишек тельняшечных расцветок (можно с пропорциями и чертами Дмитрия Шагина, Тихомирова и всех членов группы «Митьки») и игровое поле, обильно разукрашенное событиями из истории митьков. Фишки передвигаются по кружочкам, протянувшимся цепочкой от «начала митьков» до «конца».

Игроки ставят свои фишки на «начало» и начинают «движение митьков», то есть по очереди кидают кубик: какая цифра выпала, столько шагов и делают.

Почти каждый кружок означает какой-либо эпизод из жизни митьков, влияющий на скорость продвижения.

Если ваша фишка остановилась на кружке с надписью «написал хорошую картину» — пропускаете следующий ход, «котельная» — зависаете там на два хода. Кружок «упоминание в раннеперестроечных СМИ» — делаете лишний ход.

Фишки неотвратимо движутся к «концу», но, думаю, кружок «персональная выставка» не просто тормозит движение, но следующий ход надо делать в обратном направлении, ведь такая выставка — результат творческого акта, противоположного бездумной продаже митьковского сырца. То же с кружками «мультфильм „Митькимайер“» или «ретроспективная выставка митьков в Русском музее», а кружок «митьковская олимпиада» и подобные увеселения — наоборот, дополнительный ход.

Получение ставки — два дополнительных хода.

Получение двух ставок — три.

Вручение именных часов от губернатора Санкт-Петербурга — четыре (двух часов — пять).

Ну а мелочи типа «выпросил косуху» или «показан по телевизору» прибавляют к ходу по одному-два шага.

Таким образом игрок, которому повезло со ставками, олимпиадами и часами, первый добирается до «конца митьков» и может считать себя победившим.

Тот, кто с помощью хороших картин остался позади, — значит, выиграл, не добрался до «конца митьков».

И никто не обижен.

54. Скандал

Через пару месяцев после официального ухода мне все же довелось побывать в ставке, подоспела презентация сборника митьковской литературы, озаглавленного, к моему удивлению, просто: «Митьки». Директор Сапего настоял, чтобы я пришел, — событие заметное, три года книгу готовили.

Я пришел, выступил, похвалив качество бумаги и иллюстраций, выразил вежливое недоумение тем, что добрая половина текстов уже печаталась, и не раз, — а ведь предполагался сборник всего нового. Впрочем, я уже не член группы «Митьки», выбыл за профнепригодностью, так что пойду себе.

— Как? — воскликнул с места мало что понимающий Горяев. — Почему не член?

А ты не заметил? Горяев пристально интересовался моей живописью, а в ставке как раз висела общемитьковская выставка пейзажей — уж наверняка заметил, что моих пейзажей нет. Фил мне с гордым смехом рассказывал, что на открытии посетители спрашивали: почему Шинкарев не участвует?

— Выбыл, — отвечал Фил.

— Почему?

— По профнепригодности.

— Что такое профнепригодность?

Фил охотно пояснял значение термина, который только что придумал: профнепригодность митька есть недостаточно беззаветная преданность Дмитрию Шагану лично. (Такова была манера Фила фрондировать, он к ситуации относился весело, но постоянно демонстрировал мне свое сочувствие и поддержку. Я ему однажды, еще до Боровичей, говорю: «Фил, не пора ли унять пахана маленько, не взять ли мне патент на слово „митьки“?» Фил, мечтательно: «Это было бы здорово...»)

Мое короткое выступление на презентации привело к неприятным последствиям. Как-то утром мне позвонила незнакомая журналистка и вкрадчиво попросила пояснить — не для статьи, а так, для общего развития: верно ли, что я оставил «Митьков», и если да, то есть ли тому причина? Ответил спросонья, как мог. Хвалить я «Митьков» не хвалил, не спорю, но от того, что вскоре напечатали в газете с задушевным названием «Московский комсомолец в Питере» (19.03.2008 г.) — мне стало не по себе. Статья называлась «Мне стыдно быть митьком!», а краткое ее содержание умещал в себя подзаголовок:

Ну, у объединения художников создателя не было, оно не создавалось, даже не основывалось — художники именно объединились. Затем, почему «на днях заявил о выходе из группы» ? Журналистка имеет в виду: упомянул об этом публично, на презентации. Ей-то я именно сетовал: более трех месяцев, как вышел из группы, а меня до сих пор в прессе обозначают как митька — так вот больше не надо, я не участвую ни в совместных выставках, ни в иных мероприятиях с «Митьками» (кроме, единственно, презентации книги), да Митя меня о них и в известность не ставит, ну и слава Богу. Я рад, что уже Мите не конкурент, на одном поле не играю, у одной раздачи не толкаюсь.

Почему вышел? Так просто не объяснишь, не будешь же описывать все стадии эволюции Дмитрия Шагина.

В минералогии есть термин «псевдоморфоза», когда кристалл минерала со временем полностью замещается, вытесняется совсем другим — химический состав, все свойства полностью изменились, а форма все та же. Так случилось и с «Митьками», и эту новую группу «Митьками» назвать трудно. Насколько помню, эту и подобные туманные метафоры я использовал, чтобы объяснить, почему вышел из «Митьков», — это поучительный пример того, как с журналистами говорить ни в коем случае нельзя. Приведешь такую метафору, а в газете будет написано коротко и ясно: «...то, что осталось от митьков сегодня, — убожество, и называть себя этим именем просто стыдно».

По чистому совпадению в этот же день было напечатано интервью с Дмитрием Шагиным «Радоваться можно и без водки» («Собеседник», 20.03.2008 г.):

Вот в данном случае — да, это Митина речь, вряд ли журналист сместил акценты или внес отсебятину. Тонкий, смелый ход (единственно, замечу, что «побросавших» в книге — только я и Митя). Понятен смысл новой установки? Перефразирую: да, есть такая книга «Митьки», но считать, что книга «Митьки» вызвала к жизни движение митьков во главе с несгибаемым лидером Дмитрием Шагиным — нелепо. Книга вышла через 25 лет после начала движения митьков, и писало ее 10 авторов, а вовсе не один Шинкарев. А раньше книги «Митьки» появиться и не могло, писал только Тихомиров, а он книги «Митьки» не писал точно.

Однако события развернулись по самому для меня неблагоприятному сценарию — великолепное Митино интервью было оставлено без внимания, а все средства массовой информации бросились разрабатывать страшную тему вскрика «мне стыдно быть митьком». Дня три меня одновременно расспрашивали лично, по мобильному и простому телефону, снимая это на телекамеру. Каюсь.

«Митя бил и бил меня по рукам, чтобы я выпустил митьков из рук, и когда мои руки разжались — я невольно вскрикнул». Да, это было так, это было бы оправданием — но от вскрика-то я удержался, а издал его через три месяца, не чувствуя уже никакой боли или ущербности. После первой статьи в «Московском комсомольце» я повел себя подобно обиженному пьяному былых времен: «Нет, господа, я объясню! Позвольте мне объясниться!» — и окончательно все запутывал. Говорил много и сложно, с неприятной торопливостью.

Ну, допустим, я говорю: «Святой Франциск радовался, когда его, оборванного и голодного, не пустили в дождливую ночь переночевать в монастыре: унижение полезно для души. В этом смысле, конечно, с Митей жить да радоваться: полезно для души». Это у меня типа юмор такой, ирония, а корреспондент честно записывает, очистив от ненужных подробностей: «Владимир Шинкарев утверждает, что общение с Шагиным радостно и полезно для души». Первое правило при разговоре в телекамеру: говорить четко, молодцевато и весело, никогда не употреблять сложноподчиненных и сложносочиненных предложений, вся мысль должна целиком укладываться в одну фразу, состоящую из трех-четырех слов. При несоблюдении этого правила редактор все вырежет, оставив молодцеватый обрывок «с Митей жить да радоваться!» (Я привел абстрактный пример, на деле молодцеватым обрывком оставалось «стыдно быть митьком». Кстати, даже если бы я правильно разговаривал — этого мало, чтобы достойно выглядеть в телевизоре. Хорошо выглядит в телевизоре тот, кто счастлив попасть в телевизор.)

Вот для примера статья очень хорошего журналиста («Золотого пера-2008» в номинации «журналист года»), уже неоднократно поминаемого Михаила Трофименкова, участливо и с пониманием расспросившего меня об истинном положении дел—да, впрочем, он и без объяснений все знал. Еще более ошарашивающее название, чем в «Московском комсомольце»: «У митьков обнаружились разносторонние политические взгляды» («Коммерсантъ», 21.03.2008 г.), абсурдный подзаголовок: «Члены арт-группы не сошлись в отношении к Дмитрию Медведеву».

Мне безразличны политические взгляды господина Шагина, да их и нет; никого господин Шагин не поддерживает, а только пользуется: он и сам прекрасный политик. Я и знать ничего не знал о Митиных выступлениях и работе в предвыборным штабе Медведева, это было после моего ухода из «Митьков». (Трофименков позднее объяснил, что в газете «Коммерсантъ» пустовал раздел «Общество-Политика», поэтому редактор поставил статью туда, для чего пришлось снабдить ее соответствующим названием и повыбрасывать почти все, к политике не относящееся.)

Даже хорошие статьи были хоть немного, но пристегнуты к политике; самая лучшая — статья Татьяны Лихановой «Митек-Раскольников» («Новая газета», 24.03.2008 г.). У Тани немало собственных претензий к Дмитрию Шагину, она некоторые аспекты его деятельности знает гораздо лучше меня — например, те события 1998 года, когда Митя нацелился пробиться во власть и баллотировался в народные избранники, о чем я упоминал только мельком. Я не могу привести эту статью, она очень большая, на две полные газетные полосы, но упомяну, что из нескольких сотен сообщений о моем уходе из «Митьков» Митю задела только эта — без ругани и вскриков, даже с некоторой сентиментальностью — статья. Наутро после ее опубликования Тане Лихановой позвонил человек, отрекомендовавшийся адвокатом Дмитрия Шагина, и уведомил, что Шагин подает на нее в суд. Таня развеселилась, ответила, что охотно примет участие в этом мероприятии, но продолжения не последовало.

В остальном Митя был спокоен, буквально ни разу публично не огрызнулся, тем если очков и не набрал, то и не потерял ни одного. Давно поняв преимущества минимализма, отвечал короткими и бодрыми цитатами из «Митьков» или своих стихотворений. Самый развернутый ответ был таков:

Учитесь, как надо разговаривать с прессой! Я в правилах общения со СМИ даже забыл упомянуть этот важнейший пункт: последние фразы, как в хорошем стихотворении, должны быть самыми ударными, они — твоя визитная карточка. Таков метод штандартенфюрера Штирлица. («Запоминается последняя фраза: это Штирлиц вывел для себя словно математическое доказательство. Теперь, если Рольфа спросят: кто к нему заходил и зачем, он наверняка ответит, что заходил к нему Штирлиц и просил шведского снотворного».) Можно было сказать в митьковском стиле: «у меня очень много работы, а телевизора нет — откуда? Стула-то нет...», еще правильнее «у нас, митьков, и телевизора-то нет, вот, подобрал газету на помойке, начал читать, да не могу — слезы застят глаза...», но это раньше, в героические времена.

Я не ждал, что Митя станет со мной публично полемизировать, — с ним и с глазу на глаз по существу не поговоришь. В результате только я, классический скандалист[14], выкрикивал что-то против «Митьков», а Дмитрий Шагин сдержанно недоумевал, не отвлекаясь от добрых дел.

В частных разговорах Митя, напротив, охотно комментировал ситуацию: во-первых, абсолютно точно установлено, что Шинкарев хорошо заплатил средствам массовой информации за скандал, желая пропиариться, хоть как-то обратить на себя внимание. Во-вторых, неизвестные богатые люди или заведующий отделом новейших течений Русского музея Боровский, желая оттяпать у Мити ставку, а то и обе, хорошо заплатили Шинкареву, чтобы он устроил скандал. Это очевидно: иначе с чего бы все журналисты стали выступать против Мити, то есть против митьков? Раньше на это редкий гад осмеливался, а тут вдруг все? Одна-единственная статья с осуждением Шинкарева (Е. Барабаш «Ван Гог остался с ухом», «Независимая газета», 27.03.2008 г.), да и то несколько двусмысленная:

Мораль: стыдно разговаривать с журналистами.

Увы, я поздно внял правильному совету опытной журналистки. Впрочем, после того рокового утра, когда я, не разобравшись, что у меня берут интервью, философствовал с корреспонденткой «Московского комсомольца в Питере», — положения было уже не исправить. Даже когда я перестал подходить к телефону, СМИ продолжали перепевать то первое интервью, пока вдоволь не натешились надо мной и Митей.

Народ обсуждал случившееся в Интернете. Кое-кто (из жителей Москвы) недоумевал, поскольку не знал, что в «Митьках» был некий Шинкарев, а те, которые в теме, часто относились к Шинкареву со справедливым неодобрением:

Эти комментарии — среднестатистический срез; в блогах было немало ругани, основанной на личных впечатлениях от митьков, но встречались и трогательные возражения чистых душ, к которым Митя был повернут лучшей стороной. И конечно, с этого времени я навсегда усвоил народную мудрость, которой меня не могли научить ни Лао-цзы, ни Рихард Васми: любое общение со СМИ расценивается даже самими СМИ как позорный пиар, умный человек молчит и в могилу уносит свой жизненный опыт.

Я перечитал последнюю фразу и вижу, что размышления персонажа Шинкарева отдают экстремизмом и обидой (но не могу же я их просто вычеркнуть только потому, что больше так не думаю). В тот момент он напугался, что не может остановить и как-либо контролировать лавину статей, во многих из которых предстает махровым пиарщиком. Журналисты мне зла не хотели; они и Мите особенного зла не хотели, а использовали мой уход из «Митьков» как прикрытие для косвенной критики городских властей.

Очень был огорчен Тихомиров, тоже дал два-три интервью, высказав надежду, что уж теперь Митя признает свои ошибки, сядет с Шинкаревым за стол переговоров и все в группе «Митьки» будет хорошо. (Надо ли упоминать, что эти интервью означали автоматическое исключение Тихомирова из состава группы художников «Митьки».)

В тоске и горе пребывал дорогой мой Миша Сапего. Он решительно призывал меня:

1. Прекратить давать интервью и описать все своими словами, поскольку история поучительная. (Указание директора выполнено. Даже к лучшему, что прошло с тех пор уже два года, — это ведь не фельетон на злобу дня, а научное исследование.)

2. Созвать общее собрание «Митьков» и поставить вопрос о недопустимости Митиного поведения: «ведь все за тобой пойдут!». (Кто все, Мишаня? Абсолютное большинство нынешнего состава «Митьков» — члены семьи Дмитрия Шагина; они пойдут за мной из Митиных ставок в подворотню?)

3. Возглавить каких-нибудь новых, правильных, хороших «Митьков»! (Бренд «митьки» доведен Митей до того, что, например, Иван Сотников, ныне отец Иоанн, всерьез обижается, когда ему напоминают, что он выставлялся с «Митьками». Хороших митьков... У меня на слова «хороший», «добрый», особенно «добрые дела» временно выработалась идиосинкразия, пусть они пока побудут в ведении Иудушки Головлева и Мити Шагина. Могу употребить разве что в контексте «доброй свинье всё впрок», а применительно к нашему случаю: доброму вору всё впору. А знаешь, Миша, как пресса объявит о появлении «новых митьков» ? «Дмитрий Шагин создал дочернее предприятие „Митьки-2"!»

К тому же всерьез взяться за «Митьков-2» — это зафиксироваться на моменте противостояния, скандала... Делай сам «Митьков-2», я ничего и никогда «возглавлять» не буду, некуда мне верным курсом вести низовых товарищей.)

4. Тогда подарить митьков Мите официально, коли я сам от них отказываюсь. Созвать журналистов и великодушно сказать: забирай! Поздравляю, теперь это твое законно! (Да пусть берет. Только недобрый ты, Мишаня: это все равно что подарить алкоголику неиссякаемую «Золотую кружку».)

В группе художников «Митьки» все стало проще и ясней. После того как я раскрыл свою сущность, Митя мог только поздравить себя с тем, что успел вовремя избавиться от врага. («Его ясные, яркие очи до конца разглядели врага».)

Обида, нанесенная Мите, дала ему право сильно укрепить властную вертикаль. Теперь перед низовыми митьками — Филом, например, — уже не стояло вопроса: сочувствовать ли (молча) Шинкареву или быть на стороне Мити. У группы есть враг, Иуда-Троцкий, который хочет и, оказывается, всегда хотел все обосрать и уничтожить! Группа сплотилась, консолидировалась, очистилась от подозрительных элементов[15].

Пришла пора избавиться от директора: Митя, разумеется, не объявил ему об отчислении, а просто повел себя так, что Сапеге ничего не оставалось, как забрать книги «Красного Матроса» с подоконничка и удалиться (помечтав напоследок, что он созовет собрание «Митьков», поставит вопрос о недопустимости и т. д.).

Фил ранил меня. Его фрондирующее сочувствие еще продолжалось два дня после выхода интервью в «Московском комсомольце»; смеялся, рассказывал, как его жена Света тычет ему газету с криком: «Ты кто такой? Вчера ты был митьком, а сегодня? Шинкарев-то говорит: нет больше митьков! Нет, ну кто ты такой, я спрашиваю? » Через два дня Фил догадался, что ничего смешного его жена в виду не имела, и перестал мне звонить. На мои звонки отвечал коротко, металлическим голосом. Когда я случайно повстречался с ним, пьяным, он, надувшись, забубнил:

— Нельзя трогать Митю... Дмитрия Шагина — нельзя...

— А почему нельзя, Фил?

— Потому... Митю нельзя трогать, — как сомнамбула, повторял он.

Конечно, Фил. «Хорошая жена, хороший дом, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»

В настоящий момент, к 2010 году, в группе, кроме Мити с семьей, остались Фил, Кузя и, временно, Горяев.

Последних оставшихся митьков, два-три человека, Митя уж наверное будет беречь, предъявлять корреспондентам. Столько митьков ему и нужно.

Не хочу лезть в политику, но я неоднократно натыкался на высказывание Маргарет Тэтчер (если это не пропагандистский фольклор): население России непропорционально велико, это экономически нецелесообразно, в самый раз было бы миллионов пятнадцать.

Чтобы продавать митьковское-сырец, в чем Митя и видит смысл движения митьков, ему совсем не нужно, чтобы в группе подъедалось два десятка человек; достаточно устных заявлений, что митьков — тьма тьмущая[16].

Важную роль стал играть Владимир Рекшан — насколько я знаю, он никогда не занимался живописью или другими пластическими искусствами, но группа «Митьки» почти потеряла живописную специализацию (как это обосновал сам Рекшан: «...движение митьков стало тотально культовым и теперь ассоциируется не только с художниками»).

Вместо распавшегося политбюро руководство группой художников «Митьки» теперь осуществляется так: хозяин — Митя; запойный, но покладистый управляющий при его семье — Фил; Рекшан — наверное, идеолог, во всяком случае именно от него я получил ответ «Митьков» на мой скандал.