Конец ордена

1

— Ты куда, Ухов, пистолет сунул?

— Сюда, за ремень.

— То-то я и гляжу. Кто ж спереди-то сует? У тебя же через свитер рукоятка на брюхе видна. Ежели под ремень, так назад надо. Вот, как у меня… Ить твою! Да не тут, не у окна перекладывай! Вон, в темный угол отойди, там и переложь!.. Вот так… И – сюда. Вобла у тебя? Готовь маскировку.

— Это что, прямо вот так вот на подоконнике разделывать?

— Давай прямо. Мы ж с тобой кто? Алкаши!.. А я пивко щас открою.

— Валяй, Вася, трубы горят.

— Какой я тебе Вася, какие еще трубы?! Ты что, тудыть твою, набрался перед заданием?!

— В рот не брал. Это ж я – для конспирации.

— А-а… Вобла, однако, ничего, смотрю, свежая… Ну-ка… Да, во рту тает…

— И пивко хорошее, сегодняшнее.

— Давай сюда! Ишь присосался! Так через час без ни шиша останемся.

— Еще ж четыре бутылки.

— А сколько еще стоять, ты знаешь? Может, до самого вечера. И налижешься – какая тогда точность стрельбы?

— Ништяк, Вася! Я, когда за стрельбы грамоту получил – сколько я, по-твоему, перед тем принял?

— Ну…

— Гну! Как раз четыре "Жигулевского". У меня от него, от пива, меткость как раз обостряется – видать, особое свойство такое организма.

— Гляди-ка ты! Может, и у меня тоже? Ну-ка, вторую открывай…

— Тсс!

— Чё?..

— Через плечо! Вон дверь, кажись, открывается.

— Пускай себе открывается. Это какая квартира?

— Пятьдесят восьмая.

— А нам какая нужна, помнишь хоть?

— Шестьдесят вторая.

— То-то. А для пятьдесят восьмой мы для маскировки кто? Алкаши. Давай-ка открывай, в самый раз будет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В пятьдесят восьмой квартире, что была расположена прямо под шестьдесят второй, у двери, по очереди глядя в глазок, стояли Серебряков и Наташа. Квартира давно пустовала – ее хозяин, дипломат, уже два года находился с семьей где-то в Африке, и Серебряков на всякий случай проделал сюда лаз из комнаты "Синей Бороды". Совсем недавно, прихватив сумку со всеми необходимыми вещами, они с Наташей спустились сюда.

Их самолет в Дели вылетал нынче днем. В свое время, находясь по делам своего министерства в Индии, Виктор Арнольдович заключил одну взаимовыгодную сделку с индийскими партнерами. Партнеры же из благодарности вручили ему немалую сумму в индийских рупиях, на которую Серебряков тогда же купил зачем-то недорогой домишко в штате Уттар-Прадеш, неподалеку от города Лакхнау на имя индийского гражданина, профессора Раджива Рамасвами. Паспорт на имя этого гражданина он давно уже для себя смастерил, а на то, чтобы изготовить паспорт на имя его дочери Апсары Рамасвами, ушла вся нынешняя ночь. Авиабилеты для индийца и его дочери уже были заказаны, но прежде им предстояло как следует запутать следы, ибо Серебряков не сомневался, что охоту на них уже начали.

Сейчас его беспокойство вызывали два пьянчужки, разделывавшие воблу в подъезде на подоконнике. Ждать? Но они могут и до вечера сосать свое пиво.

Да и никакие они не пьянчужки, хоть и лихо сосут пиво из горлышка: вон, у обоих рукоятки пистолетов торчат сзади под свитерами из-под ремней.

Через минуту солнце чуть осветило их лица, и Наташа, сейчас переодетая в мальчика-подростка, сказала:

— Ба! Старые знакомые!.. Ничего не поделаешь, придется… — И она вытащила револьвер.

— Постой, — сказал Серебряков. После того вчерашнего полета среди звезд что-то переменилось в нем, и претило отягощать и без того отяжеленную душу новыми прегрешениями. — Без стрельбы обойдемся, — добавил он.

Огляделся – и взгляд его упал на большой велосипед, стоявший в коридоре. Он достал из сумки тюбик с суперклеем и хорошенько смазал им велосипедную раму. Наташа улыбнулась, с ходу все сообразив.

— Смотри за раму не возьмись, — напутствовал ее Серебряков. — Только за руль и за сидение.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Дяденьки, помогите, пожалуйста, велик спустить, — вежливо попросил мальчуган, выкатывавший велосипед из пятьдесят восьмой квартиры.

— Сейчас вот все бросим и будем с твоим велосипедом возюкаться… — буркнул один из алкашей (майор Леденцов).

— Дяденьки, тяжело очень… — ныл малец. — Только через этот пролет – тут последняя ступенька крутая. Вам же одна секунда, дяденьки!

— Ладно, чего там… — сказал второй (капитан Ухов). — Давай, Вася, поможем пацану.

Они нехотя подошли и взялись за раму велосипеда.

— Ты бы хоть от масла раму протер, — сказал мальцу первый из них.

— А это и не масло, дяденьки, — озорно отозвался мальчонка. С этими словами он отпустил руль и повернулся в сторону приоткрытой двери: — Все в порядке, пошли.

У майора Леденцова и капитана Ухова челюсти разом отвисли. Мимо них, выйдя из пятьдесят восьмой квартиры и посмеиваясь, с сумкой в руках проходил не кто иной, как знакомый им Серебряков. А они…

Черт возьми, да что ж это такое!..

— Стреляй! — прошипел майор Леденцов.

Да чем стрелять, чем?! Ногой, что ли?! Руки-то, руки, как цементом, прихвачены к этой раме, разве только с ладонями вместе ее от рук оторвать!

Серебряков с пацаном этим спускался не спеша.

— Давай за ними! — скомандовал майор Леденцов и поволок велосипед вместе с прилипшим к нему капитаном Уховым вниз по лестнице.

Крутившиеся педали пребольно колотили капитана Ухова по коленкам. Недолго, правда. Потому что в одну секунду их проволочило через весь лестничный пролет, Ухов крепко стукнулся лбом о батарею и уже не понимал ушибленной головой, то ли это велосипедные шины, все еще крутясь, с шипением трутся о стену, то ли майор Леденцов сквозь выбитые о батарею зубы что-то шипит, злобно матерясь.

2

— Алло, Шепотков, ты?

— Я, товарищ подполковник.

— Уже в аэропорту?

— Так точно. Сижу в таможенной, наблюдаю за посадкой на делийский авиарейс.

— Наши не проходили?

— Двое прошли: Хватов и Чистяк.

— Ну это ясно. А наших-то, Серебрякова и Невидимку, не видать?

— Никак нет. Остальные все – индусы и индианки. Может, наших уже Ухов и Леденцов – того?

— Как же! Знаешь, кто они такие, твои Ухов и Леденцов?…… вот кто они такие!

— Б-г-г!..

— Знаешь, в каком виде их в подъезде нашли?.. Ладно, вернешься – расскажу.

— Живые хоть?

— Живехонькие, только помятые малость… Ладно, Шепотков, тут все ясно, снимай наблюдение.

— А объекты как же?

— Не волнуйся, в самолете уже сидят, можешь не сомневаться. Так что операция идет по намеченному плану. Убирай пост, а то спугнешь.

— Слушаю-с!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Наконец самолет разбежался по взлетной полосе и оторвался от земли. "Неужели это всё?" – откинув голову, подумал Серебряков.

Наташа, тоже усталая, прислонилась головой к его плечу. Вполне индианочка, подумал он, взглянув на нее. Цветное сари и родинка на лбу подходили ей куда больше, чем обличие московского сорванца.

Однако, несмотря на то, что самолет набрал высоту, Виктор Арнольдович не мог позволить себе расслабиться. Не могли их так просто выпустить, ограничившись только засадой из тех двух лопухов в подъезде. Наверняка поджидает их еще какой-нибудь сюрприз. Может быть, при посадке в Ташкенте. Во всяком случае, надо быть готовым.

Или тут, в самолете?.. Два пассажира уж точно никак не индийцы. Один с суровым, обветренным, в оспинах, лицом, в кожаной куртке и каких-то невиданных ботинках на очень высокой подошве…

Нет, пожалуй, и лицом, и ботинками своими уж слишком заметен, чтобы быть обычным "хвостом". Вот другой, сидящий позади этого в куртке, как раз неприметненький, он на такую роль больше подходит…

Но кем бы они, пускай даже оба, ни были – что они могут сделать на высоте в десять километров? Арестовывать? Силенок едва ли хватит. Устраивать пальбу в самолете? Опять же едва ли…

Еще предстояла посадка в Ташкенте. Это бы поскорей миновать!..

Во время часовой посадки в Ташкенте было такое внутреннее напряжение, что он едва контролировал себя. Даже, наверное, со стороны было заметно, потому что Наташа прошептала ему на ухо:

— Спокойнее, профессор Рамасвами. У тебя вид, как у беглого каторжника.

Однако в Ташкенте с ними ничего не случилось. И теперь уже, после того, как снова взлетели, Серебряков гораздо внимательнее стал присматриваться к обладателю кожаной куртки и ко второму, незаметному.

Что те могли сделать? Убрать как-нибудь по-тихому, уколоть иголкой с ядом, например… Но на этот случай хотя бы один из них сидел бы сзади, а эти оба – через несколько кресел впереди.

Стюардесса сообщила, что самолет перелетел границу Советского Союза. Теперь там, в темноте, под ними простиралась Индия. Наташа, было вздремнувшая, сказала:

— Daddy, look: our mauntains! We soon shall arrive already![30]

Молодец, девочка! Даже спросонок не забывала о конспирации!

— Yes, my baby, — сказал он, — soon we shall by at home. Sleep.[31]

Наташа снова положила голову ему на плечо и опять начала задремывать.

Неужели вправду все страшное уже позади?.. Вся та странная и страшная жизнь…

Беспокойство, однако, у Серебрякова не проходило, а с каждой минутой только усиливалось. Он знал, что без причины это у него не бывает.

Да, причина была явно в обладателе кожаной куртки. Что же так настораживало в нем?..

Наконец Виктор Арнольдович понял: ну да, конечно! Эти ботинки с толстенными подошвами и огромными каблуками – вот что его почему-то беспокоит! В таких ботинках запросто можно пронести…

Что?.. Наркотики? Бриллианты?..

Но он помнил, как легко этот Кожаный прошел в московском аэропорту через спецконтроль. Неужели наши сверхбдительные таможенники могли не обратить внимания на такие странные ботинки?..

Да нет, как раз, помнится, очень даже с любопытством к ним приглядывались…

И тем не менее не остановили, чтобы проверить. Спрашивается – почему?

Причина могла быть единственная: получили приказ не проверять. Откуда мог последовать такой приказ, тоже было совершенно ясно.

Только вот чту может быть спрятано в этих странных ботинках, чту?..

И еще теперь он все время поглядывал на часы. Как-то больно уж часто и нервно. Что ему неймется? До прибытия в Дели еще больше двух часов…

Все с большей тревогой присматриваясь к нему, Виктор Арнольдович лишь в последний миг поймал взглядом движение второго, того, которого он окрестил Незаметным. Тот сделал едва уловимое движение рукой и словно бы невзначай коснулся плеча Кожаного. Его рука лишь чуть-чуть задержалась, но Серебряков успел увидеть, как между пальцами у него блеснул крохотный металлический предмет и вонзился в кожаную куртку.

Боже, у него там была иголка! Виктор Арнольдович знал только одну причину, по которой делают такой незаметный укол. Что там, яд кураре?

Но тогда он подействовал бы незамедлительно. А Кожаный укола даже и не заметил, лишь почесал плечо…

И затем…

Затем он вдруг стал развязывать шнурки и стянул с ног эти свои ботинки. Чего ради? Так иногда делают, если хотят вздремнуть…

Но Кожаный явно дремать-то как раз меньше всего в этот момент собирался. Последний раз взглянув на часы и отставив в сторону ботинки, он вдруг встал и снял с полки здоровенный продолговатый рюкзак и стал торопливо надевать его на плечи…

"Господи, да не рюкзак же это, не рюкзак!" – успел подумать Виктор Арнольдович, когда рука Кожаного уже тянулась к красному рычагу, под которым было написано: "EMERGENCY EXIT. TO OPEN ONLY IN CASE OF FAILURE".[32]

И тут все склеилось воедино, он вдруг мгновенно понял все…

— Скорее! — крикнул он Наташе и рывком выдернул ее из кресла.

В этот самый миг их подхватила струя воздуха и с непреодолимой силой потянула в сторону отверзшейся в борту самолета дыры, через которую уже выпрыгнул Кожаный. Тут же раздался вой сирен и визг пассажиров.

Еще миг – и все это оторвалось от слуха вместе с удаляющимся гулом самолета. А они были уже снаружи, в холодной темноте.

Но не было ощущения, что они падают. И страха у Серебрякова почти не было. Звезды оказывались то над ними, то под ними. Крепко держась за руки, они парили в небе, так же, как сутки назад его невесомая душа парила там в одиночестве, не ведая, куда летит и зачем.

Что-то громыхнуло вдали. В небе взметнулось пламя. Самолет распался на две части, словно его перерубили гигантским топором, и обе половины, кувыркаясь, теперь стремительно падали.

А Серебрякова с Наташей все несло и несло каким-то потоком, не дававшим упасть. И такая нежность была оттого, что и в последний миг Наташина маленькая ручка будет все так же крепко зажата в его руке…

3

..Боже, куда их несет? И они ли это?.. Отчего же тогда оба так легки? Или груз их бессчетных грехов уже навсегда оторвался от них и кувыркается сейчас вместе с падающими обломками самолета?..

…Звезды!.. Неужели они парят над звездами?.. И неужели звезды вправду так близки?..

…Вот они, притаились среди звезд, старые знакомцы – демоны Апокалипсиса: Голод, Война, Чума и Смерть. Только главного из них – Истины – уже нет, обратился в пустоту, чье он и есть порождение. А раз нет его, то и тают, обращаются в такое же, как он, ничто его верные, готовые ради него на все демоны.

А когда ты сам свободен и невесом, то нету ни его, ни их и для тебя!..

А что есть?.. Да вот же он, корабль под названием "Голубка"! Плывет по лазурным водам, и те, кто на палубе, смотрят, смотрят на них, летящих, двоих, очищенных от накопленного за жизнь тяжкого груза… И смотрит задумчиво седобородый Мафусаил…

…Где-то там, с обломками самолета, кувыркаются стенающие души, еще не вырвавшиеся из тяжких оболочек своих тел. Оттого и скорбь их слишком суетная, слишком тяжеловесно земная. Скоро и они ощутят такую же сладостную невесомость!..

Да вон и плывет за ними кто-то по далекой реке. Сам огромный, стоя на огромной ладье, загребает воду веслом. Он это, перевозчик Харон! Никакими земными заботами не омрачено его безучастное ко всему лицо. Он вас подберет и увезет туда, где вы забудете про тягостное, земное…

А это кто?..

Да ведь он, Кожаный!..

Тоже тяжел, и его тянет к земле, хотя и не столь стремительно, ибо над ним воспорхнул круглый купол парашюта. Что-то мучит его…

Плечо…

"Почему так болит плечо?.. — думает он. — Да если б только плечо! Уже и вздохнуть невозможно – тяжесть такая!.. Да ведь это же, это же…"

Ну да, оно самое! Ты боишься, кожаный убийца? Это – то, что с тобой – оно не так и страшно, правда ведь?

…Только не отпускать Наташину руку!.. Но почему, почему Наташа так же невесомо легка, как и он? Неужели тоже стала совсем другой – пока что неведомой ему Апсарой Рамасвами, не отягощенной грузом чужих смертей?.. И он, уже не понять кто, то ли Серебряков, то ли какой-то Федуло, то ли Раджив Рамасвами, любил ее невесомой, легче воздуха, и вечной, как эти звезды, любовью…

Господи, дай, дай продлиться этому сказочному, сладостному полету!..

Жила-была девочка… Господи, продли это счастье хотя бы для нее!..

…Как и тогда, все вмиг оборвалось. И тут же их обоих, тут же потяжелевших, неудержимо потянуло к невидимой в темноте земле.

…Но что это? Что за желтый, с такими правильными очертаниями холмик на такой высоте?..

…Да ведь купол же парашюта!..

Держа Наташу (или она теперь Апсара?) — держа ее за руку, Раджив Рамасвами нырнул под него и ухватился другой рукой за стропу.

Сразу почувствовал рывок. Они все еще падали, но теперь уже медленнее. Внизу виднелась безжизненно поникшая голова и черная куртка Кожаного. В судорожно сжатой руке он все еще держал мощный фонарь, отбрасывавший на землю большой круг света. Этот круг быстро приближался к ним – земля была уже совсем близка.

— Крепче держись, крепче! — успел крикнуть Наташе Серебряков.

Она сумела ухватиться за другую стропу, и они стали карабкаться вниз, пока наконец не повисли на стропах рядом с мертвым Кожаным.

Трое для парашюта были слишком тяжелы. И руки уже немели, плохо держались за стропы.

— Бери фонарь! — крикнул Серебряков.

Наташа сумела одной рукой разжать пальцы Кожаного и выхватить фонарь. Серебряков тем временем расстегнул на Кожаном лямки, и тот провалился вниз, исчезая во тьме.

Из последних сил Серебряков пристегнулся сам и затем обеими руками обхватил Наташу, прижал ее к себе. И показалось, что их души, как в том полете среди звезд, снова слились воедино.

Это был другой, но теперь, на время полета, самый любимый им человек – Апсара Рамасвами…

…Земля была уже совсем, совсем рядом. Сейчас они ступят ногами в круг этого фонаря. Неужели все тогда оборвется, и перед ним снова окажется кто-то неведомый – какой-нибудь Колобуил или Невидимка?..

— Только не сюда! — воскликнула вдруг Наташа и потянула на себя свою стропу.

"Почему?" – не понял Серебряков, но круг пополз вдоль земли, словно волоча их за собой.

— Ой! И не сюда! — снова крикнула Наташа. — Господи, еще чуть-чуть!

Он по-прежнему не понимал, в чем дело. Их отнесло еще немного и наконец Серебряков почувствовал, как ноги его ударились оземь.

— Слава Богу!.. — С этими словами Наташа оторвалась от него и почему-то стала освещать фонариком землю вокруг себя. — Слава Богу! — радостно повторила она, что-то нащупав лучом. — Мы не раздавили ее!

— Кого? — не понял Серебряков.

— Гусеницу, — сказала Наташа. — Я боялась, что мы наступим прямо на нее. И убьем еще одно существо. Но – слава, слава Богу…

Она посветила чуть дальше фонариком, и Серебряков увидел, как большая, мохнатая, жирная гусеница неторопливо уползает от луча света за камни.

И он тоже с облегчением проговорил:

— Слава Богу…