Конквистадоры

Стоя на плоском пустынном берегу, Антолинес глядел в море, где удалялись, пользуясь ветром, два небольших корабля, высадившие конквистадоров. Клубок белого дыма повис на мгновение у борта «Сан-Фелипе»; долетел слабый гул прощальной пушки. Антолинес перекрестился и поцеловал висевшую у него на шее медаль Иммаколаты[2]. Вслед затем его пальцы потрогали спрятанный за пазухой слиток бледного северного золота. Предприятие насчитывало трех конных, монаха верхом на муле, одиннадцать пеших солдат, караван туземцев, заменявших вьючных животных, и пленного индейца, который на смутном своем языке впервые рассказал о величественной северной реке, катившей волны мимо обширных городов, богатых бледным золотом. Отличавшийся от других высоким ростом и медной окрас-кой кожи, он шел среди носильщиков, согбенных под тяжестью ноши, легко влача короткую цепь, связывавшую ему ноги. Он откликался на имя Норте, которое ему дали солдаты. Нечто вроде улыбки мелькнуло у него на лице, и ноздри его приплюснутого носа расширились, когда он окинул взором горизонт, замкнутый голубыми и кристаллическими пиками дальних гор.

После недолгих сборов на морском берегу Антолинес подал знак к путешествию в глубь страны, в поисках Рио Гранде дель Норте. На крупной каталонской лошади, дрожавшей всем телом от морского переезда, он ехал впереди, погруженный в размышления. Он был суров и неразговорчив. Никто никогда не слышал от него подробностей Noche Triste[3], пережитой им вместе с великим Кортесом[4]. Его племянник Хуанито, покинувший ученую скуку Саламанки[5] ради опасностей Индии, прислушивался к россказням словоохотливого авантюриста Луиса Варехо, три раза искавшего Эльдорадо[6] в пустынях внутреннего Перу. Позади их слышалось фырканье мула и сопение фра-Диэго[7], впавшего в дремоту под быстро всходившим к зениту солнцем.

Переход был тяжел и длинен. Ночью все спали мертвым сном, кроме начальника, снедаемо-го скрытыми сомнениями, да караульного солдата, запевавшего кастильскую песню, сливавшуюся с рокотом близкого океана. Наутро молодой Хуанито убил несколько крупных, неповоротливых птиц; их мясо оказалось жестким и невкусным. Солдаты, собравшиеся вокруг котла, проклинали языческую страну и ее негодную дичь. На третий день два заболевших носильщика свалились и были предоставлены своей участи. Тусклые глаза их посмотрели равнодушно вслед уходящим. Зной сделался нестерпимым; Антолинес с заряженным пистолетом в руке наблюдал самолично за бочонками с пресной водой. К вечеру впереди блеснула полоса озера. До него не успели дойти прежде наступления ночи, но предвкушение свежести и отдыха охватило искателей. Слышались смех и шутки солдат: у костра фра-Диэго и Луис Варехо соперничали в небылицах; Антолинес сидел в отдалении, и лицо его, освещенное пламенем, казалось менее сурово.

На заре следующего дня тысячи голосов, где смешивались хоры радости, вопли страдания, детский плач и нечеловеческий хохот, подняли на ноги весь лагерь. Схватив изготовленное оружие, испанцы устремились к озеру. За скрывавшим близкую часть его пригорком их взорам открылись мириады птиц, населявших мелкие воды, окрашенные радугой тропической зари. Бессчетные стаи их не испугались приближения человека; лишь морские чайки поднялись в воздух и стали описывать тревожные круги, испуская пронзительные крики. Кто-то выстрелил: кровь брызнула на белые перья фламинго и изумрудные отливы индейских гусей. Замелькали сабли, дубины, началось избиение; жертвы падали тысячами; опьяневшие от крови солдаты топтали их ногами, душили пальцами.

Антолинес, нахмурившись, провел среди них коня, который жадно тянулся к воде, но, омочив в ней губы, фыркнул и поднял голову. Конквистадор наклонился, зачерпнул воду ладонью; она оказалась горька, солоновата и плохо утоляла жажду. Источники пресной воды смешивались здесь с далеко вдававшейся в сушу океанской лагуной. Антолинес приказал привести Норте. Долго обдумывая, он задал ему несколько вопросов через переводчика. Индеец стоял перед ним, высоко подняв голову и позвякивая цепью. Ответы его были кратки и гортанны. Медленный гнев постепенно искажал лицо испанца. Он схватил наконец бич из воловьей жилы и осыпал бешеными ударами голову и грудь пленника. Носильщики, окружавшие его, в страхе попадали на колени и закрыли глаза руками. Норте стоял неподвижно, его тело вздрагивало; медная кожа посерела, и струи крови ползли по ней, стекая в песок. В припадке ярости Антолинес схватился за пистолет. Фра-Диэго тронул его за локоть, заставив одуматься и спрятать оружие. Солнце едва успело взойти, но его лучи уже были губительны, и отложения соли уже блистали повсюду по берегам мертвых вод.

В последующие дни искатели, изменив путь, направились к горам. Незаметные складки скрыли от них вид океана. Они углубились в лабиринт котловин, дробивших пологие предгорья. Земли здесь были каменисты, покрыты скудной травой и колючими искривленными кустарниками; ложа потоков оказались сухи в то время года. Глубокое безмолвие царило над этой страной. Исчезли птицы; самое тонкое ухо не могло различить здесь осторожный скок дикой козы или далекий лай койота. Лишь большие ящерицы скользили бесшумно по каменным россыпям. Индейцы ловили их и пожирали с жадностью.

Умерло еще трое носильщиков. Лошади Хуанито и Варехо пали, Антолинес вел за повод свою, заботливо минуя острые кристаллы, усеивавшие почву. С грустью вспоминал он о победах над полчищами врагов, вооруженных стрелами и копьями с наконечниками из обсидиана. Судьбы сказочных царств и несметных сокровищ решались тогда в один день, и этого дня тщетно ждал он теперь со своими солдатами, роптавшими на трудности предприятия, на тяжесть могущественного и бессильного оружия.

Кровавые ссоры ежеминутно могли возникнуть из-за воды. Антолинес и Варехо не спали ночей, сторожа единственный бочонок, доверенный теперь спине мула фра-Диэго. Безумие охватило лагерь в одно раскаленное утро, не развеявшее ни малейшим дыханием ветерка тяжкого, как свинец, оцепенения глубокой впадины. Старый испытанный солдат Лукас замахнулся ножом на Варехо. Авантюрист рассек ему саблей голову, но другие сбили его с ног и овладели бочонком с пресной водой. Позабыв страх, туземцы требовали своей доли, и когда один из них получил в ответ на это удар кинжалом, другие набросились на него, ловя жадными губами кровь, хлынувшую из его раны.

Уверившись в тщетности всяких усилий, Антолинес сел на камень, опустил голову и закрыл глаза. Судорожно искала его рука за пазухой слиток бледного золота. Кто-то тронул его за плечо; он оглянулся и увидел Норте. Лицо индейца было бесстрастно, и конквистадор не понимал его речи. Но среди странных звуков ее он уловил настойчивые повторения, похожие на журчанье воды. Пленник тянул его и показывал куда-то в сторону. Антолинес вскочил на ноги с криком: «Вода, вода!»

Руководимые верным инстинктом Норте, они нашли в тот день источник и разрыли его, иступив о камень свои ножи и окровавив пальцы. Холодные, чистые капли, сочившиеся сквозь пласты, наполнили одних детской радостью и вызвали у других слезы. Фра-Диэго, встав на колени, молился, поверив в Бога в первый раз в своей жизни. Варехо обнялся с солдатом, которого ранил. Антолинес приказал снять цепи с ног пленника.

Спустя пять дней искатели подошли вплотную к высокой, казавшейся отвесною, каменной гряде. С огромными трудностями взобрались они на нее по расселинам, заметным лишь зоркому глазу Норте. Последняя лошадь была убита перед этим и разрублена на куски; из кожи застреленного мула сделали мех для воды. Странная уверенность овладела солдатами теперь, когда пленник их превратился в водителя. Они взирали на него с суеверной надеждой.

На вершине гряды они нашли более свежий и легкий воздух; их сожженных лиц коснулся ветер. Но то, чего достигли они после всех подвигов восхождения, оказалось узкой террасой, — карнизом, над которым поднималась еще более высокая, неприступная с виду каменная стена. Испытания этого второго подъема были еще более ужасны. Двое солдат погибло во время него, доверившись плохо державшейся глыбе. Половина снабжения была брошена. Один из носильщиков в отчаянии изнеможения всплеснул над головой руками и сам кинулся в пропасть.

Обширное плоскогорье открылось им наверху. Всюду, куда хватал глаз, вставали за ним ослепительно сверкавшие снега неведомых вершин. Позади небо сливалось с миражом далекого океана. Дул сильный северный ветер, несший с собой, казалось, иглы льда. Испанцы кутались в свои одеяла, туземцы-носильщики жалобно стонали и дрожали всем телом. Уже на втором переходе молниеносное воспаление легких поразило пришельцев. Индейцы юга умирали один за другим. В числе их заболел и умер тот единственный человек, который понимал речь испанцев и язык Норте. Болезнь унесла также половину солдат и молодого Хуанито. Антолинес долго не мог расстаться с его телом. Лицо конквистадора было обращено назад, в сторону океана, мысли его катились медленно и тяжко, и когда настало время уходить, они отразились во вздохе: «Слишком поздно!»

Лишь семеро испанцев, Норте и трое случайно уцелевших индейцев пережили страшные дни ледяного ветра на плоскогорье. После одного из самых печальных ночлегов Антолинес пробудился с изумлением, не слыша более воя и гудения северной бури. В молчании золотило солнце всё столь же далекие кристаллы вечных снегов. Норте сел рядом с ним и с настойчивостью показывал ему на ухо, сперва на одно, потом на другое. Антолинес понял его и стал прислушиваться. Он ясно различил через мгновение непрерывный и ровный, будто исходивший из-под земли, гул. Индеец сделал движение рукой, как если бы черпал воду. Сомнений не оставалось: великая северная река была близка.

Весь следующий переход искатели готовились к бою. Оружие их было могущественно и находилось в полной исправности. С помощью этих пороховых громов семеро решительных людей смело могли брать города, завоевывать царства и покорять народы. Их лица преобразились. С великой радостью вступал Антолинес в это девственное поле военных трудов, и фра-Диэго заранее благословлял кровь язычников, которая должна была пролиться в таком изобилии и напоить дикую землю.

На двадцать второй день пути конквистадоры достигли краев глубочайшего каньона, на дне которого бурлила и гремела река, невидимая, но угадываемая по высоко вздымавшимся вверх столбам водяной пыли. В недалеком расстоянии от них, на том же берегу, на котором они находились, громоздились красные скалы причудливой формы, образуя свисающие друг над другом этажи, террасы, лестницы, подобия стен и столбов, контуры башен, обелисков и пирамид. Фантастические дворцы эти и храмы казались в равной мере игрой природы и делом человеческих рук, но о присутствии человека ясно свидетельствовали бессчетные, усеивавшие их отверстия окон и дверей. Город скал, занимавший огромное протяжение, пропадал из глаз за поворотом реки.

Пробираясь тропой, вившейся по краю ущелья, завоеватели приблизились к входу, зиявшему как обширный пролом в скале. Боясь засады, они вступили в него с крайней осторожностью. Ни здесь, ни выйдя вновь на солнечный свет, они не встретили ни одного живого существа. Узкий искусственный карниз лепился теперь над пропастью вдоль отвесной каменной стены, мимо чернеющих входов в пещеры, обходя выступы, взбираясь на кубические глыбы, взбегая на скалы, торчащие как башни.

Перед ближайшим входом в пещеру испанцы остановились в нерешительности, взведя курки и обнажив сабли. Норте отделился от них и встал на пороге света и тени. В следующее затем мгновение он исчез во тьме. Его спутники стояли и ждали в неясной тревоге. Свалившийся сверху камень заставил их поднять головы. Они увидели индейца, пробиравшегося по незаметному им выступу, вдоль верхнего ряда отверстий. В одном из них он скоро исчез и через некоторое время вновь появился, еще выше, скользя легким очерком вдоль красноватых скал, сливавшихся с цветом его кожи. Слабый крик его долетел вниз, прозвучав как вызов. В ответ на него раздались вопли ярости, загремели выстрелы, нарушившие очарование великой тишины, отдавшиеся в скалах тысячекратным эхом. И когда рассеялся пороховой дым, смолкло эхо, — индеец пропал из виду, и ни с чем не сравнимое молчание воцарилось вновь в городе скал, ибо то был город мертвых.

Весь день беспорядочно и алчно врывались пришельцы в пещеры исполинского Некрополиса[8]. Во мраке подземелий ворошили они кости умерших, развеивали в прах истлевшие ткани, разбивали священные глиняные сосуды. То бледное северное золото, которого они так долго жаждали, они нашли здесь в изобилии. Их руки угадывали в темноте его холодное прикосновение на иссохшем запястье былой красавицы, на гладком черепе былого жреца. В одной богато украшенной гробнице они узнали его в плитках, покрывавших пол. Упав ничком, два солдата пытались разъединить их ударами кинжалов, нанося друг другу в темноте раны. Позабыв о цели ударов, они сцепились в смертельной схватке, истекая кровью на золотом полу. После ужасных лишений путешествия, при виде всех этих сокровищ, не оспариваемых ни одним живым чело-веком, конквистадоры впали в безумие. Рассудок их помутился, они забыли об осторожности. Оружие, съестные припасы, вода — всё было брошено и потеряно среди пещер. Фра-Диэго, нагруженный таким количеством золота, которого не мог бы поднять его мул, свалился с одного из верхних карнизов и сломал себе шею. Луис Варехо исчез бесследно во тьме переходов и лестниц.

Когда заходило солнце двадцать второго дня, Антолинес вышел на выступ скалы, подобной башне. Он огляделся кругом и громко позвал несколько раз. Ущелье быстро погружалось в тень, река внизу ревела яростнее. Антолинес взял пистолет и два раза выстрелил. Переждав эхо, он прислушался. Никто не ответил ему. Ночь быстро надвигалась. Вынув из-за пазухи кусок бледного золота, конквистадор кинул его в пропасть, затем сел и прислонился к скале. В нем так же мало осталось жизни, как в том камне города мертвых, с которым слила его наступившая темнота.