Конструктор С. И. Мосин

Глава 7. МИЛОСТЬ ИМПЕРАТОРА

В Петербурге С. И. Мосин постепенно становится помехой высокопоставленным мошенникам в их стремлении во что бы то ни стало угодить Нагану. Желая избавиться от Сергея Ивановича, генерал Крыжановский 30 марта предписал ему «по исполнению возложенных на него поручений отбыть обратно к месту своего служения». После экстренного заседания Комиссии Нотбека новую русскую винтовку одобрили все столпы оружейного дела, о ней прознали за границей, и кое-где уже готовили гонцов на переговоры с изобретателем. Но русское министерство почему-то медлило и только 29 марта разрешилось следующим выводом: представленное ружье может служить руководством для изготовления на Императорском Тульском оружейном заводе справочных ружей. Но не преминуло застенчиво добавить — при условии, что пачечное ружье капитана Мосина удостоится высочайшего одобрения!

В тот день выстраданная восьмилетними неустанными трудами винтовка в последний раз названа именем автора, так как 30 марта военный министр Банковский, несомненно имевший какие-то обязательства перед Наганом, наложил в журнале оружейного дела Артиллерийского комитета нелепую, до крайности несправедливую резолюцию:

«В изготовленнном новом образце имеются части, предложенные полковником Роговцевым, Комиссией генерала Чагина, капитаном Мосиным и оружейником Наганом, так что целесообразно дать выработанному образцу наименование: русская трехлинейная винтовка образца 1891 года».

И Мосина, истинного изобретателя новейшего ружья, записал министр третьим по счету в этом перечне имен. Хорошо еще, что не после Нагана!

Сергей Иванович, накопивший громадный изобретательский опыт, отчетливо понимал, что его винтовка, как и всякий вновь созданный и принятый на вооружение образец, нуждается в дошлифовке мельчайших конструктивных царапинок в период подготовки к производству. Он вполне бы справился самостоятельно с этим нехитрым делом. Но зачем Ванновский подключил к его, Мосина, работе столько человек?

А случилось так, что 30 марта господин военный министр торжественно сообщил Главному артиллерийскому управлению, что сам государь-император, до крайности заинтересованный в скорейшем принятии магазинной винтовки, изволит самолично присутствовать на сравнительных стрельбах трех испытываемых ружей: двух магазинных и однозарядного.

Смотр имел место 6 апреля в 3 часа дня на Гатчинском военном поле. По сути дела это был третий акт изнурительной пьесы, действующими лицами которой были не только люди, но и вещи. Получалось так, что высшие должностные лица искали малейшую возможность, чтобы предоставить новые шансы на победу бельгийскому конструктору. Иначе нельзя расценивать действия Ванновского, подсказавшего Александру III весьма ценную мысль относительно стрельб в Гатчине.

Стрелковое действо в высочайшем присутствии шло по заранее составленной программе, и в нем участвовали те же роты Измайловского, Павловского и Самарского полков, а также гвардейцы-консерваторы первого стрелкового его величества батальона.

Опыты не отличались особым разнообразием: стрельба залпами в течение одной и полутора минут, учащенный огонь в тех же интервалах, сравнительная стрельба для определения проникновения пуль в пакет из 40-дюймовых досок, стрельба на меткость со станка на 400 шагов. В общем-то, испытания в определенной степени были театрализованы.

6 апреля все роты переехали в Гатчину, где заранее близ вокзала выбрали место и где император вместе с супругой и сыном Михаилом наблюдал за стрельбами. Комментарии давал министр Ванновский. А результат был таков, что вопрос об окончательном выборе винтовки все-таки не разрешился! Оружейный отдел признал необходимым устранить те недостатки, что были обнаружены в ходе войсковых испытаний, и генералу Нотбеку ничего не оставалось делать, как выполнить указание и привлечь к спешной работе полковника Кабакова, генерала Давыдова, а также срочно вызвать из Тулы начальника мастерской оружейного завода штабс-капитана А. К. Залюбовского. Сергей Иванович искренне обрадовался приезду старого товарища по службе.

Мосин, несмотря на все огорчения, трудился самозабвенно, предлагая одно оригинальное техническое решение за другим. Несколько дней шла напряженная творческая работа, и общими усилиями было существенно изменено устройство спускового механизма, для хвоста отсечки-отражателя был сделан паз с левой стороны ствольной коробки, кроме того, конструкторы переделали пазы под обоймы, причем на двух винтовках они были приспособлены под коробчатую обойму Нагана, а на одной под пластинчатую обойму Мосина. Из окончательно отработанных винтовок сделали по сотне выстрелов в тире поверочной комиссии Петербургского патронного завода, а затем еще по 500 выстрелов в Ораниенбауме. Последняя стрельба производилась на скорость. Винтовки Мосина и Нагана показали одинаковую скорострельность.

Магазинный механизм русской винтовки исправно действовал даже в том случае, когда специально вынимали винт отсечки-отражателя.

9 апреля полковник Кабаков (опять странная прихоть! — не Мосин, а Кабаков) доложил обо всех изменениях и результатах. В последующие несколько дней на Ораниенбаумском стрельбище состоялись четвертые испытательные стрельбы, на этот раз только из винтовок Мосина в присутствии автора системы. Было сделано от одной до трех с половиной тысяч выстрелов практически без задержек!

Так закончились мучения для винтовки, но не для ее создателя. Решающее слово осталось за Александром III. Император не стал вникать во все обстоятельства соперничества русского и бельгийского изобретателей, во всем положившись на своего военного министра.

13 апреля Ванновский предоставил Александру III доклад «Об утверждении образца пачечного трехлинейного ружья, предложенного капитаном Мосиным». Министр не мог полностью игнорировать объективные данные последних испытаний, а потому написал, что «система, предложенная капитаном Мосиным, заслуживает во многих отношениях предпочтения перед системой иностранца Нагана, как по более простому устройству и дешевизне валового изготовления, так и по тому, что с принятием ее на вооружение наши заводы скорее могут приступить к валовому изготовлению ружей». Но, отметив высокие качества русской системы, Ванновский не пожелал по достоинству оценить труд изобретателя, оставив не просто лазейку, но огромную дыру для пронырливого Нагана. В заключительном разделе своего доклада он «нижайше» предложил императору:

«Благоугодно ли будет образец пачечного ружья, представленного капитаном Мосиным и усовершенствованного по указанию оружейного отдела, всемилостивейше утвердить, наименовав „Русская винтовка образца 1891 года“, так как в окончательной разработке этой винтовки участвовал не один капитан Мосин».

Император, хорошо запомнив имя бельгийского оружейника, пошел дальше своего министра, он вычеркнул из предложенного наименования слово «русская». В приказе по военному ведомству от 22 мая 1891 года было объявлено:

«Государь император в 16 день прошлого апреля месяца высочайше соизволили утвердить испытанный образец новой пачечной винтовки уменьшенного калибра и патрон к ней, а также и пачечной обоймы к патронам и высочайше повелеть соизволил именовать винтовку эту „3-линейною винтовкой образца 1891 года“. Вместе с тем его императорскому величеству благоугодно было предоставить делать в означенном образце те детальные изменения, какие, по ходу валовой разработки на оружейных заводах, окажутся необходимыми, но не иначе, как с моего (военного министра) разрешения. Об изложенном объявляю по военному ведомству для сведения и должного, до кого касается, исполнения».

Таким образом, утратив имя своего создателя волею русского императора, новая винтовка стала не только безымянною, но и перестала быть русской.

Однако Сергей Иванович продолжал бороться за свое авторство. В нем говорило не только личное честолюбие, оскорбленное достоинство изобретателя, но и горечь за незаслуженное умаление роли отечественной техники, силы и талантливости русских конструкторов. Мосин продолжал борьбу против тех, кто хотел отбросить нашу науку и технику на задворки европейской промышленности. Ведь объективное сравнение того, как и когда Мосин и Наган проектировали усовершенствования к своим винтовкам, говорит о том, что не Мосин у Нагана, а Наган у Мосина заимствовал все основные устройства. Так, бельгиец ввел свою отсечку и отражатель после Мосина. Ему удалось использовать только идею, конструктивно же это приспособление у Нагана крайне несовершенно. Он сделал его в виде пластины, заменяющей часть магазинной коробки. Пластина эта отклоняется зубом, устроенным непосредственно на затворе, а в исходное положение возвращается отдельной пружиной. Вся конструкция имела увеличенные габариты, Нагану не удалось использовать отсечку как отражатель, из-за чего ему пришлось вводить отдельный отражатель. В результате, число деталей выросло до пяти против двух в мосинской отсечке-отражателе. Живучесть затвора нагановской винтовки была значительно ниже мосинского, так как быстро изнашивался зуб, отклонявший отсечку.

Затвор винтовки Нагана по устройству ряда деталей напоминает затвор винтовки Мосина образца 1886 года. Особенно поражает сходство курка. Наган на основе мосинского затвора ввел отдельную боевую личинку с двумя упорами. Но если в затворе Мосина личинка соединяется со стеблем с помощью соска, то Наган сделал ее в виде детали с винтовой нарезкой, которая также закрепляется с помощью винта. Это значительно ухудшило конструкцию. Предохранитель флажкового типа Наган также ввел только после того, как познакомился с аналогичной конструкцией Мосина. Даже в устройстве рукояти стебля затвора Наган стремился подражать Мосину.

В магазинном механизме нагановской винтовки много неудачных конструкторских решений. Так, защелка крышки магазина помещалась на спусковой скобе, что могло привести к случайному открыванию магазина и выпаданию патронов. Подающий механизм при разборке также распадался на отдельные части, которые легко можно было утерять. Более сложный магазинный и спусковой механизм, несовершенный затвор и сложная по конфигурации ствольная коробка делали винтовку Нагана менее технологичной и, следовательно, более дорогой в производстве, нежели винтовка Мосина.

Но, несмотря на очевидное, военный министр с присными больше считались с мнением иностранца, нежели своего изобретателя. Сергею Ивановичу не раз приходила в голову мысль, что он далеко не первый в ряду тех, чьи изобретения не нашли признания в Отечестве. Взять хотя бы его однокашника Александра Лодыгина, о мытарствах которого он был наслышан, или того же Павла Яблочкова, изобретателя электрической лампочки. А братья Черепановы, а Ползунов, а Кулибин? Сколько их было на Руси, подвижников и страдальцев за дело процветания Отчизны? И почему в высших правящих сферах так настойчиво поддерживается недостойная теорийка относительно того, что русские ученые и изобретатели только повторяют, заимствуют европейские открытия? Ретрограды и русофобы неправы, и тому подтверждение — его, Мосина, пример. В свое время именно русское изобретение стремилась купить фирма «Рихтер», нынче же, еще до того, как закончились испытания, удочку стали забрасывать американцы, пронюхавшие о новой русской винтовке. 6 апреля Генри Аллен прислал Сергею Ивановичу письмо, в котором сообщал:

«Вам, без сомнения, известно, что наше правительство занято в настоящее время выбором оружия. Если бы вы могли, сообразуясь с отношениями к вашему правительству и с его согласия, послать в Америку образец вашего ружья, то это могло бы оказаться очень выгодно обоим: вам и вашему правительству. Если на ваше ружье до сих пор не взято еще привилегии в Соединенных Штатах, то, естественно, прежде всего это нужно сделать, чтобы оградить ваши интересы. Я, конечно, делаю вышеупомянутое предложение, не зная, насколько вы свободны, чтобы предоставить ваше изобретение дружественному государству. Я беру на себя ответственность за все могущие быть расходы. Я не буду ничего предпринимать без полного согласия вашего правительства…»

Тароватый коммивояжер давал солидные гарантии, но американцы не знали С. И. Мосина. Он был истинно русским патриотом, и этим сказано все.

Но кто же все-таки первым поставил вопрос о заимствованиях Мосина у Нагана? Оказывается, бельгиец еще 8 марта 1891 года имел конфиденциальный разговор с Крыжановским и при этом проявил весьма подозрительную осведомленность, заранее подготовив целый список деталей и целых механизмов, на которые требовал привилегий на тот случай, «если в нашем (подчеркнуто мной. — Г. Ч.) будущем трехлинейном ружье будут выполнены эти части или их сочетания». А от Крыжановского ниточка тянется к Ванновскому, и становится понятным, почему они так старательно топили Мосина. Видно, Наган не был уже уверен, что его винтовка победит в конкурсе, и готовил, рыхлил почву для получения вознаграждения, предусмотренного контрактом. Вольно или невольно, но бельгийцу большую помощь оказала комиссия для выработки малокалиберного ружья. Вместо того, чтобы принять сторону своего изобретателя, комиссия стала обсуждать навязанный ей министром вопрос о том, «в какой мере основательны или неверны претензии, заявленные Наганом?» Отвергнув ряд претензий, комиссия все же решила, что Мосин заимствовал у бельгийца подаватель патронов, помещение подавателя патронов на дверце магазина и открытие дверцы магазина вниз, а также способ наполнения магазина опусканием патронов из пачки пальцем и, следовательно, пазы в ствольной коробке. Сам генерал Чагин и члены его комиссии не брали под сомнение оригинальность мосинской винтовки, но их мнение по поводу заимствований сыграло на руку Ванновскому и подготовило появление печально знаменитой резолюции от 30 марта. Надуманная щепетильность комиссии оказала скверную услугу и русской технике, и самому Мосину.

Ровно через месяц после утверждения образца Сергей Иванович подал обширную докладную записку инспектору оружейных заводов. В ней он перечислил «все, сделанное в устройстве ружья образца девяносто первого года»,и просил заключения артиллерийского комитета, которое «могло бы послужить основанием для ограждения прав конструктора путем привилегий». Мосин со свойственной ему четкостью и краткостью писал:

«Бесспорно принадлежит мне право привилегии на следующие части: скомбинирование всего запирающего механизма, то есть устройство его в том виде, в котором он мною предложен и через это имеет характерное свое отличие — отсутствие винтов и возможность сборки и разборки без отвертки, что случилось вследствие особого устройства боевой личинки, затвора, экстрактора, ударника и замочной трубки; отсечка, ее устройство и назначение, предложенная мною на пять с половиной месяцев раньше иностранца Нагана; запорка магазинной крышки».

Однако Сергей Иванович, незнакомый с подробностями письма Нагана к Крыжановскому, не знал, что вконец обнаглевший фабрикант, предъявил свои права даже на отсечку-отражатель. Нахальство бельгийца действительно не имело границ, ведь ему еще в марте 1890 года давали под расписку важные винтовочные детали, и он обязался все детали сохранить втайне и вернуть их в Россию. Но Нагану тогда всего казалось мало, ибо в мае того же года он просил через полковника Чичагова выслать ему «в виде любезности» части прибора на его винтовку.

А в сентябре 1890 года бельгиец, пытаясь ввести в заблуждение русское военное ведомство относительно действительного срока поставки опытных винтовок и выдавая желаемое за действительное, писал министру Ванновскому, что выделка их подходит к концу. Открытые притязания Нагана на дальнейшее изготовление уже штатных винтовок, весьма доверительные отношения с русским военным министром оказали существенное влияние на окончательное решение Ванновского исключить имя Мосина из названия нового оружия. Готовя приказ по военному ведомству о состоявшемся утверждении образца «новой пачечной винтовки и патрона к ней», он увидел в первоначальном тексте фразу: «образец, предложенный гвардейской артиллерии капитаном Мосиным». Рассерженный такой вольностью подчиненных, министр вычеркнул эту фразу, написав на полях приказ для писаря: «Исправить!» Как эти действия Ванновского расходятся с теми обещаниями всячески помогать Мосину и даже молиться за него «московским угодникам», которые он давал во время посещения оружейного завода!

Сергей Иванович, твердо решивший отстаивать свои права, в докладной записке пункт за пунктом разбивал домыслы и малообоснованные претензии Нагана. К примеру, комиссия по перевооружению поддержала утверждения Нагана, будто ему принадлежит устройство подавателя на дверце магазина и открывание дверцы вниз. Сергей Иванович убедительно доказывает, что подаватель его собственной конструкции оригинален, ибо отличается от бельгийского тем, что устройство верхней платформы путем комбинирования подавателя с дверцей, дает возможность отнимать весь подающий механизм от магазинной коробки. Однако комиссия, принимая во внимание только то обстоятельство, что идею первым применил Наган, и не обращая внимание на ее дальнейшую интерпретацию Мосиным, поддержала притязания Нагана.

Один пункт нагановского письма был просто смешон. Бельгиец обвинял русского изобретателя в том, что он заимствовал у него способ наполнения магазина путем выталкивания патронов из пачки при помощи пальца. Мосину в пору было брать привилегию на использование большого пальца, оставив Нагану указательный. Но Сергею Ивановичу было не до шуток, так как Наган утверждал, что коль он родил идею относительно использования пальца для наполнения магазина, то ему же принадлежит и устройство пазов в ствольной коробке. Это было форменным бесстыдством, потому что идея патронной пачки и пазов для нее родилась задолго до господина Нагана и хорошо была известна оружейникам всех стран.

Поскольку Наган претендовал едва ли не на всю винтовку, созданную Мосиным, то Сергей Иванович, подходя к вопросу объективно, писал:

«Я имею права не на идею, а на самое устройство и на скомбинирование следующих частей: магазинная коробка в том виде, в котором она устроена в утвержденном ружье, и способ ее скрепления с ложей и ствольной коробкой; помещение антабки; устройство планки на шейке ложи, сделанное мною намного раньше Нагана; скомбинирование ствольной коробки со стволом, ложей и магазином и скомбинирование всей ложи со всеми частями ружья».

Перед тем, как подать записку по принадлежности, Мосин многократно проверял ее, показывал близким друзьям, но не нашел в ней ни одного изъяна. Тульский конструктор действительно изобрел оригинальную, конструктивно законченную винтовку. Но Артиллерийский комитет, крепко взнузданный военным министром через своего ставленника Крыжановского, не поддержал русского оружейника и в его лице честь отечественной науки и техники, он продолжал настаивать на том, что Мосин заимствовал идеи и части винтовки у Нагана, напрочь отметал всякую мысль о возможности использования опыта предшественников русским изобретателем, но позволял делать это иностранцу.

Хуже того, 28 мая 1891 года Артиллерийский комитет уже по собственной инициативе приписал к так называемым «заимствованиям» у Нагана еще одно — обойму! А ведь у Мосина была обойма собственной конструкции, которая прошла испытания, показала себя не хуже нагановской, ее оставалось только довести «до ума» в условиях валового производства. Однако министр Ванновский самолично распорядился использовать обойму Нагана, значит, он, министр, ее и заимствовал.

Но мог ли скромный капитан на равных бороться с генерал-адъютантом? Хорошо еще, что комиссия по перевооружению с полной определенностью признала, что «устранение одновременной подачи двух патронов посредством изолирования второго патрона отсечкой предложено Мосиным на пять с половиной месяцев раньше, чем это сделано впоследствии Наганом»!

Зато Артиллерийский комитет подтвердил, что Мосин заимствовал идею помещения подавателя на дверце магазина, способ наполнения патронов и обойму — не мог комитет не потрафить военному министру.

К частям, выработанным самим Мосиным, были отнесены: планка запирающего механизма, устройство предохранительного взвода, затвор целиком и комбинирование его частей между собой, идея отсечки-отражателя и ее исполнение, защелка магазинной крышки, способ соединения подавателя с крышкой и помещение антабки на шарнирном болту. Кроме того, оружейный отдел отметил, что Мосин изменил магазинную коробку, сделав ее легче и дешевле. Далее чиновники от артиллерии добавили, что все остальные части, не поименованные в приведенном перечне, не принадлежат Мосину, так как выработаны полковником Кабаковым и другими членами комиссии по перевооружению при участии капитана Мосина. Таким образом, главного изобретателя тихой сапой перевели в соавторы!

С решением Артиллерийского комитета Сергей Иванович не смирился, он подготовил новую записку, в которой еще более настойчиво протестовал против несправедливости. Изобретатель с горечью писал:

«Я, правда, привилегий не имею, но никак нельзя придавать значение, умаляющее мою работу по устройству и скомбинированию всего ружья. Раз если уж оружейный отдел признал, что запирающий механизм построен мною, то само собой следует, что и ствольная коробка, которая есть как бы футляр для запирающего механизма, может быть построена только мною. То же самое я должен сказать и о наружных очертаниях и о всех прорезях этой коробки. Так как отсечка-отражатель и магазин по отдельности признаны построенными мною, то, следовательно, и соединение их с коробкой произведено мною. Проектируя ствольную коробку и магазин, я должен был иметь в виду и устройство ложи, то есть должен был придать такое очертание коробке и магазину, чтобы, врезая их в ложу, не ослабить ее излишними вырезами. А потому постройка ложи и скомбинирование ее с частями ружья принадлежит мне, а также в ней длина и изгиб приклада даны мной. Комиссия по выработке образца признала мою ложу за самую удобную для вскидки ружья при скорой стрельбе. Я считаю, что достаточно всего изложенного, чтобы составить убеждение, что раз главные части построены мною, то и скомбинирование всего ружья принадлежит мне!»

Аргументов у Сергея Ивановича было так много, и они были столь убедительными и неотразимыми, что его пребывание в Петербурге становилось весьма неприятным для Ванновского и Крыжановского. Вот тогда-то помощник начальника Главного артиллерийского управления и отдал капитану Мосину категорический приказ вернуться к месту своего постоянного служения…

Изобретателя грубо вытолкали из столицы, не дав ему дождаться решения вопроса о привилегиях. Сергей Иванович, до крайности взвинченный бесцеремонностью генерала Крыжановского, подал рапорт о выдаче ему одного экземпляра ружья для представления на соискание Большой Михайловской премии и выписок о признании за ним прав на его части винтовки и выехал в Тулу. Кончался май 1891 года.

И все же настойчивая борьба Сергея Ивановича привела хоть и к частичному, но успеху: 2 июля 1891 года исполнительная комиссия признала, что главные существенные части винтовки образца 1891 года выработаны исключительно капитаном Мосиным, и предоставила ему привилегии «для устранения возможности воспользоваться какому-либо лицу изобретением этого офицера». Военный министр вынужден был утвердить решение комиссии, но добавил в своей резолюции, что для русского правительства запрещения не будет существовать ни в России, ни за границей. Ванновский знал Мосина еще хуже, чем американский атташе Г. Аллен — Сергей Иванович никогда не действовал и не собирался действовать во вред России; он отказался от привилегий, ибо не намеревался продавать свое изобретение за рубеж, не стремился к обогащению в ущерб Отечеству!

Тем временем военный министр долго и тщательно готовил всеподданнейший доклад императору и при этом заметно волновался, так как необходимо было безукоризненно обосновать правомочность выплаты фабриканту Нагану 200 тысяч рублей вознаграждения. Ванновский почти наверняка знал, что император не испытывает неприязни к иностранцу, но очень уж была велика сумма гонорара за конструкцию, не принятую на вооружение. Петру Семеновичу еще памятно было то заседание Распорядительной комиссии 5 декабря 1890 года, когда он сообщил ее членам, что бельгиец получит по контракту столь солидную премию. Большинство сочло, что Наган должен удовлетвориться 75 тысячами. А иные из членов комиссии тогда откровенно недоумевали, почему это заранее, еще до испытания министр отдает явное предпочтение винтовке Нагана?

Пришлось Петру Семеновичу давать особо доверительное задание капитану Холодовскому. Этот сообразительный капитан многое поведал министру. Наган, к примеру, трижды встречался с русским военным агентом Чичаговым в Брюсселе и всякий раз поднимал вопрос о вознаграждении. Чичагов, хорошо знавший истинную цену обеих винтовок, настаивал на том, что бельгийцу не может быть выплачено больше 50 тысяч. Настырный фабрикант упорно твердил о 200 тысячах и при этом заявлял, что даже при использовании второстепенных деталей, ему принадлежащих, он согласится на премию, не меньшую, чем 75 тысяч. И при этом он скромнейше лгал, будто прибыль получит самую минимальную.

Полковник же Чичагов, бывший по мнению министра прямолинейным солдафоном, не понимавшим всех тонкостей дела, доносил потом из Брюсселя, что «для Нагана главное получить, если его система будет принята, запрошенную сумму. При этом он готов поступиться авторским самолюбием и не настаивать на том, чтобы ружье носило его имя. Он сам предложил дать новой системе наименование „комиссионного ружья образца 1890 года“. А денежный вопрос фабрикант ставит на первый план».

Отсюда выходит, что именно бельгиец подбросил военному министру дурно пахнувшую, но полезную в задуманном ими деле идейку относительно названия ружья. Замысел был коварный, ибо в случае его осуществления фабрикант имел бы право утверждать, что в основу образца положена именно его конструкция. Наган был хитер, как Уллис! Но не в меру болтлив — он напрасно говорил Чичагову о своей полной уверенности, будто министр оценит по достоинству его предложение и убедится, что нельзя ограничиваться вознаграждением в 50 тысяч. От этого Ванновский еще ниже пал в глазах потомков.

Император принял Ванновского 7 июля 1891 года, и тот посвятил его в подробности контракта с Наганом.

Министр счел необходимым также уточнить, что в случае принятия системы Нагана, пришлось бы менять некоторые части по системе Мосина. Не принимая же системы Нагана в целом, было признано целесообразным взять у него самое существенное, а именно — обойму, ничтоже сумняшеся заявил Ванновский. Александр III выразил сомнение в целесообразности выплаты 200 тысяч за такую малость, как обойма. Тогда Ванновский заявил, что если Нагану будет выплачено вознаграждение по контракту, то он откажется от своих претензий на винтовку вообще, и у России будет возможность заказать полмиллиона штук во Франции, ибо потеряют силу привилегии, полученные Наганом в этой стране.

Император оставил доклад у себя для более детального ознакомления и размышления, а на следующий день подписал рескрипт: «Выдать оружейному мастеру Леону Нагану 200 тысяч рублей за предложенное им для нашей армии ружье». Вот так, ни много ни мало, а за предложенное русской армии, но не принятое на вооружение ружье!

Наган, боявшийся, как бы государь не одумался, буквально забросал Артиллерийское управление телеграммами с требованием срочно перевести деньги на его имя. А когда сумма была депонирована в Петербургском учетном банке, бельгиец, только что уступивший России все права на винтовку, обратился к русскому правительству с просьбой разрешить поставку ее Греции, Сербии, Болгарии и далекой Бразилии. Тут уж даже видавший виды Ванновский поразился такой бесцеремонности и дал давнему другу отказ.

Негоциант из Льежа, довольный удачно провернутой операцией в России, поспешил послать благодарственное письмо своим благодетелям. Он писал 8 июля Банковскому:

«Я не могу более медлить в выражении вам моей глубочайшей признательности за оказание мне чести принятия магазинного ружья моей системы для перевооружения в России, а также за великодушное присуждение мне премии».

А через три дня бельгиец довольно откровенно извещал Крыжановского:

«Лишь только узнал, что система моего ружья официально принята для нового перевооружения в России. Я не могу далее медлить в выражении моей признательности за приятные известия и все то, что вы пожелали для меня сделать во все продолжение опытов, так и в отношении премии. Я никогда не забуду той приветливости, с которой вы меня приняли, а также снисходительности, которую вы мне оказывали по отношению опозданий, независимых от меня, задержавших поставку оружия и доставлявших вам неприятности…»

…Сергей Иванович не знал и не ведал о тонкостях сделки Нагана с генералами, он продолжал служить на тульском заводе в должности председателя приемной комиссии. Правительство, озабоченное расчетами с бельгийцем, забыло о нем. Но пришла пора произвести Мосина в очередной чин — все-таки неловко было ему, известному на весь мир изобретателю, 11 лет ходить в капитанах. В начале августа 1891 года мундир Сергея Ивановича украсили эполеты полковника гвардейской артиллерии. А вскоре неугомонный В. Л. Чебышев потребовал от исполнительной комиссии испросить у императора награду для изобретателя: премию в 50 тысяч рублей и орден святого Владимира III степени. Генерал Крыжановский на правах помощника начальника Главного артиллерийского управления потребовал для ознакомления черновик доклада. Просмотрев его, он распорядился переделать написанное и пометил: «Дать еще раз на прочтение».

Являя себя вышестоящему начальству верным сохранителем казны, Крыжановский, прочитав новый вариант доклада, распорядился выяснить, «что стали ружья Мосина и Нагана?» Считали долго и тщательно, высчитывали каждую полушку со всей скрупулезностью, члены исполнительной комиссии старались обосновать необходимость денежного поощрения полковника Мосина. Только 21 августа доклад попал на стол военного министра. Комиссия в который уже раз аргументированно доказала, что ружье Мосина дешевле нагановского в силу простоты устройства, из-за чего наши заводы на производстве одной винтовки Мосина сэкономят от двух до трех рублей против винтовки Нагана, а всего до шести миллионов рублей только на первых двух миллионах ружей. Наконец, было указано, что полковник Мосин спроектировал еще и однозарядное ружье, оказавшееся лучшим, чем все другие аналогичные системы. Комиссия признавала справедливым наградить тульского изобретателя орденом и выдать ему премию в 50 тысяч рублей. Но генерал-адъютанта Ванновского не просто было взять голыми руками, он был так явно настроен против поощрения трудов Сергея Ивановича, что отказался одобрить мнение Комиссии, отложил свое решение до заседания Военного совета, наложив резолюцию на доклад: «Представить на усмотрение Военного совета без моего одобрения, ибо в совете я выскажусь». Министр извивался, словно налим, используя все свое влияние на то, чтобы лишить Мосина награды. Но твердо стояли на своем Чагин, Бестужев-Рюмин, Нотбек, Давыдов, Чебышев. Единственное, чего добился Ванновский, так это уменьшения размера премии до 30 тысяч рублей, то есть ровно на ту сумму, что была затрачена на производство 330 штук опытных винтовок Мосина для войсковых испытаний. Получив деньги, заработанные праведным трудом Сергей Иванович пригласил на квартиру мастеровых, своих ближайших помощников и щедро вознаградил их. Решив отдать часть премии рабочим, Мосин тем самым еще дальше отодвинул так долго ожидавшееся решение дела о разводе Варвары Николаевны с помещиком Арсеньевым. Но вскоре он получил новую награду.

21 августа 1891 года Сергей Иванович подал свою винтовку на соискание Большой Михайловской премии, приложив к ней чертежи, краткое описание оружия и правила обращения с ним. Михайловская премия была самой престижной наградой за изобретения в области артиллерии и оружейного дела. Она присуждалась один раз в пять лет, ибо ее учредители справедливо считали, что выдающиеся изобретения чаще не появляются. Денежная часть Большой Михайловской премии составляла 30 тысяч рублей за вычетом стоимости Золотой медали, являвшейся Малой Михайловской премией. 25 ноября Мосин получил извещение о том, что Главное артиллерийское управление присудило ему высшую военно-техническую премию русской армии. Это было окончательное признание не только его заслуг, но и фактическое признание его авторства на русскую магазинную винтовку. Однако формального права носить имя создателя трехлинейная винтовка была лишена, и тяжкая обида всю жизнь жгла сердце Мосина. В. Г. Федоров вспоминал впоследствии о своих встречах с Сергеем Ивановичем:

«Мосин редко принимал участие в прениях Артиллерийского комитета. Он выглядел замкнутым, малоразговорчивым человеком… Бросалось в глаза, что в отношениях между членами оружейного отдела и главным конструктором русской винтовки чувствовалась какая-то странная, на первый взгляд необъяснимая холодность».

Безусловно, Сергей Иванович, при всей своей интеллигентности, не мог забыть, что многие из тех, кто сидел теперь рядом с ним на заседаниях Арткомитета или оружейного отдела, способствовали обезличиванию его винтовки.

…Сергей Иванович безошибочно предполагал и его предположение оправдалось, что ему придется заниматься подготовкой валового производства магазинной винтовки. Сначала дело поручили полковнику Сокерину, но сей знаток начал с того, что на всех копиях чертежей зачеркнул надпись «Винтовка системы капитана Мосина». На большее способностей Сокерина недостало, но комиссия, которой он руководил, настолько ужесточила, несмотря на протесты Мосина, допуски на детали трехлинейки, что освоение производства крайне осложнилось. По настоянию Сергея Ивановича начальник завода отправил в ГАУ несколько собранных образцов, чтобы доказать, что увеличение допусков не только не снизит качество оружия, но улучшит его эксплуатационные свойства, упростит и ускорит сборку. Мосин добился своего. Это и ряд других происшествий сделали очевидным то обстоятельство, что без участия самого конструктора, до тонкостей знавшего и свое изделие, и все тонкости оружейного дела, наладить валовой выпуск будет нелегко. Тем более, что необходимо было в кратчайший срок решить вопрос о выпуске лекал, шаблонов, поверочного инструмента и прочего. Поэтому в октябре 1891 года ГАУ создало специальную комиссию по устройству лекал к трехлинейной винтовке образца 1891 года, возложив общее руководство ее работой на С. И. Мосина, но оставив его в должности председателя приемной комиссии.

Основные работы развернулись в инструментальном отделе Петербургского патронного завода, поскольку на тульском оружейном, согласно решению военного министерства, шло свертывание производства винтовок образца 1870 года. Мосин, всегда высоко ценивший мастерство туляков, настоял на командировании в Петербург лучших оружейников, проверенных им на деле токарей Александра Милованова и Андрея Новикова, слесарей Василия Кривцова, Василия Земцова, Андрея Шпанова, Федора Кудрявцева и Михаила Маслова, ложевщика Петра Моисеева. Мосину пришлось столкнуться с немалыми трудностями, хотя, по справедливому отзыву современников, «инструментальный отдел патронного завода по точности исполненных им работ определил все подобные ему мастерские в Европе и Америке». Дело было в том, что первоначально лекальное хозяйство готовилось для выпуска однозарядных ружей, комбинированных из систем Мосина и комиссии. Теперь же 80% лекал были непригодны вообще, а остальные нуждались в переделке.

Мосин действовал с исключительной энергией, настойчивостью и оперативностью. Он тщательно следил за точностью проектных работ и, находя недостатки или неверные решения, требовал их скорейшего исправления. К примеру, 20 ноября 1891 года он писал делопроизводителю Исполнительной комиссии:

«Задержите отправку чертежей измененного затвора и замочной трубки. По рассмотрению этих чертежей в них оказалось много неверности. Через неделю-две мною будут представлены окончательные чертежи затвора и замочной трубки».

Благодаря деятельности Сергея Ивановича уже в декабре 1891 года была спроектирована большая часть лекал и подготовлены рабочие чертежи винтовки. Насколько значительна проделанная им работа, говорит следующее обстоятельство. Для винтовок образца 1868 года лекала изготавливали на заводе Кольта, а для винтовки образца 1870 года — в Англии, платили за это бешеные деньги. Работа Комиссии полковника Мосина обошлась всего в 30 тысяч рублей. Да, кроме того, была обретена полная независимость от иностранных фирм в лекальном хозяйстве. Главное же заключалось в том, что Сергей Иванович создавал лекала таким образом, чтобы на всех оружейных заводах России можно было бы делать абсолютно взаимозаменяемые винтовки. Это сберегало уйму государственных средств и упрощало работу войсковых ремонтных мастерских.

Что же касается экономии, то по подсчетам полковника Буняковского, возглавлявшего лекальное дело в Главном артиллерийском управлении, организованное С. И. Моси-ным лекальное хозяйство при наряде от двух до четырех миллионов винтовок должно было дать ежегодной экономии 7 — 8 миллионов рублей. Ну как тут не вспомнить, что Ванновский пожалел для Мосина 50-тысячной премии! К 31 октября 1892 года под руководством Сергея Ивановича были составлены полные атласы чертежей деталей винтовки, лекал и приспособлений. Они обеспечили начало валового производства, а значит, и перевооружения русской армии новым оружием, и полную взаимозаменяемость деталей, изготовленных на разных заводах.

21 апреля 1894 года полковник С. И. Мосин, председатель приемной комиссии Императорского Тульского оружейного завода, был назначен исполняющим дела начальника Сестрорецкого оружейного завода. Знаменитому конструктору были устроены торжественные проводы. Не было недостатка в хвалебных речах, а в завершение церемонии все офицеры и руководители завода сфотографировались на память о совместной работе.

Но самое трогательное прощание состоялось на перроне Курского вокзала в Туле. Незадолго до отхода поезда через толпу «благородной» публики протиснулись к вагону одетые в косоворотки и картузы мастеровые люди, истинные друзья и соратники Сергея Ивановича. Они плотным кольцом окружили Мосина. Николай Михайлович Овчинников, бережно развернув чистенькую холстинку, достал из нее продолговатый футляр черной хромовой кожи и вручил изобретателю. В этом футляре покоилась на голубом бархате миниатюрная винтовочка образца 1891 года. Для Сергея Ивановича не было награды дороже, чем это замечательное творение рабочих рук.

Вместе с женой Варварой Николаевной и тремя пасынками С. И. Мосин навсегда покинул Тулу, но память о нем до сих пор живет и жить будет среди оружейников.