Конторские будни

Глава шестая

— Ну а вы женаты?

— Да уж не без этого.

Они сидели в «Рюмочной». Грайс, приканчивая второй бокал соавэ (надо было заказать сразу бутылку, и делу конец), радостно думал о той стремительности, с которой они приблизились к их первому тайному свиданию. Именно тайному, Грайс нисколько в этом не сомневался, потому что не он, а Пам выбрала тот почти скрытый от посторонних взглядов уголок под лестницей, где они устроились.

Трудно было поверить, но факт: в первую же пятницу, всего через четыре… ну, или через четыре с половиной дня после их первого обеда в «Лакомщике» — тогда с ними обедал еще и Сидз — они сидели в укромном подвальчике за столиком в форме винного бочонка, так что их руки почти соприкасались на маленькой круглой столешнице, и непринужденно болтали. Если прибавить к этому, что муж Пам, Питер, инспектор по надзору за зданиями, охраняемыми государством, часто работал вечерами — или, верней, объяснял вечерней работой свои поздние возвращения домой, — положение складывалось просто идеальное.

А ведь поначалу все шло из рук вон плохо. Его надежда пообедать вдвоем с Пам, чтобы, дескать, расплатиться с ней за одолженный ему ДДТ, вдребезги разбилась о бдительность их общего друга Сидза.

Вообще Грайс не знал, что и подумать про Сидза — с тех пор, как он подслушал во вторник вечером «телефонограмму» Лукаса. Сидз по-прежнему казался весьма общительным, и однажды они чуть ли не полдня с жаром обсуждали, куда сворачивает после Хаммерсмита семьдесят третий автобус. И однако он больше не делал попыток углубить столь приятно начавшееся знакомство: не приглашал Грайса вместе пообедать, не рассказывал про обычаи «Альбиона», чтобы новичку было легче привыкать к новой работе, не обещал раздобыть устаревший альбионский справочник. Грайс, пожалуй, сказал бы, что в его повадках сквозила какая-то странная уклончивость.

Возможно, правда, Лукас передал Сидзу, что Грайс пытался подслушать его личный телефонный разговор. Он много думал об этом. Ему даже хотелось отозвать Сидза в сторонку и рассказать, как все получилось: почему он оказался вечером возле телефона, зачем снял трубку и что услышал. Но это могло поставить их обоих в неловкое положение. Сидзу, похоже, были доверены какие-то служебные тайны, и он, ясное дело, не мог их разглашать. Он скорей всего сказал бы Грайсу: «Смотрите, старина, любопытные уши могут и прищемить».

Впрочем, «телефонограмма» Лукаса вовсе его не ущемляла. Наоборот, начальник Отдела служащих как бы выдал ему справку о хорошем социальном здоровье. «Политикой не интересуется», — объявил он. И уж во всяком случае, левым экстремистом его, слава богу, назвать было никак нельзя.

И все же этот телефонный звонок постоянно беспокоил Грайса. Он придумал ему множество объяснений, но ни одного по-настоящему убедительного. Верней всего, Лукас набрал номер Сидза случайно: он хотел позвонить какому-нибудь высшему администратору — начальнику Отдела безопасности, например (Грайс видел его телефон в справочнике), который просто по долгу службы обязан интересоваться политическим лицом новичка. На некоторых прежних Грайсовых работах тоже, бывало, днем с огнем искали затаившихся «красных». Известно же все-таки, что промышленный саботаж — не бабкины сказки.

А может быть, звонок Лукаса не имел отношения к работе. Может быть, они сами были левые экстремисты, Лукас и Сидз, или, наоборот, правые — члены Национального фронта, например, если говорить определенней. Может быть, Лукас, пользуясь возможностью знакомиться с личными делами служащих, искал потенциальных единомышленников. Если так, то у Грайса он быстренько получит от ворот поворот.

Ну а если стать на более реальную почву, то Лукас, пожалуй, проверял какое-нибудь Сидзово предположение — не по службе, так сказать, а по дружбе. Возможно, Сидзу пришло в голову, что Грайс — политический экстремист: возможно, он видел по телевизору какой-нибудь митинг и Грайс напомнил ему кого-то в толпе, вот он и дал знать об этом Лукасу — вполне возможно.

Короче, тут нетрудно было найти хоть сотню объяснений, но все они выглядели странновато. Так же, меж ду прочим, странновато, как объяснения, которые давал себе Грайс насчет некоторых особенностей внутриальбионского телефонного справочника. И ему обязательно надо будет улучить минуту в ближайшие дни, чтобы как; следует все это обмозговать.

А жизнь тем временем шла своим чередом. И что бы там ни было, а обедать Грайсу приходилось каждый день, и он не понимал, почему, собственно, ему надо питаться целиком за свой счет, раз существовали дотационные талоны, которые выдавались всем служащим «Альбиона». Не получив во вторник приглашение от Сидза на обед и убедившись, что Пам забыла о своем обещании узнать для него, где и кто выдает служащим ДДТ, он был вынужден болтаться в обеденный перерыв по улицам, пока не наткнулся на магазинчик, торгующий бутербродами в целлофановой упаковке. Ну а голод, как известно, не тетка, и вечером ему пришлось немного подграбить Копланда. Скудный обед всухомятку показался бы Грайсу еще и отвратительно скучным, если б не мистер Хаким, тоже решивший перекусить прямо в отделе принесенной из дому снедью. С пятницы у мистера Хакима начинался очередной двухнедельный отпуск, который ему. хотелось провести в Альгарве, и большую часть обеденного времени он тратил на предотъездные дела: получал в банке деньги, вел последние переговоры с туристскими агентами и всякое такое прочее. Они поговорили об Альгарве, где Грайс никогда не бывал, а потом о Тенерифе, куда, как он считал, мистеру Хакиму обязательно надо будет съездить в один из очередных отпусков. Когда Хаким ушел, чтоб узнать, не удастся ли ему купить сандалии у своего родственника, торгующего модными товарами, дешевле, чем в Португалии, Грайс до конца обеденного перерыва уныло рылся в карманах, избавляясь от старых автобусных билетов.

В среду, однако, он отправился на тринадцатый этаж и благодаря приобретенным во вторник знаниям о работе Административного сектора получил под расписку комплект ДДТ. Вернувшись на свой этаж, он хотел было пригласить Пам пообедать, но Сидз его опередил. А в «Лакомщике» ему пришлось сесть за один столик с братьями Пенни, и пока те смачно дышали на его салат, он смотрел, как Пам и Сидз тараторят неподалеку, будто поссорившиеся попугайчики. Если б ему не были известны их давние разногласия по поводу альбионской труппы, он поклялся бы, что они, вроде несчастной пары из Отдела зарплаты, выясняют опостылевшие им обоим любовные отношения.

Так тянулось до сегодняшнего вечера. Пам и Сидз упархивали в «Лакомщик», даже не глянув на него, а он становился жертвой братьев Пенни. Сегодня утром, во время перерыва на чай, он робко подошел к Пам и сказал, что готов расплатиться за пожертвованный ему в беде талон, но она равнодушно ответила: «Как-нибудь в другой раз», а весь ее вид, казалось, говорил: «Да забудьте вы об этой чепухе».

И Грайс уже поставил бы на Пам крест, если бы в лифте их отношения не развивались совсем по-другому.

Лифты, как давно уже заметил Грайс, были по-своему весьма интимными приютами. Попадая туда, человек сразу же раскрепощался — вроде как перед зеркалом в ванной. Бизли, например, выпячивал нижнюю губу и вдувал изо всех сил воздух в ноздри, а Грант-Пейнтон мерно пощелкивал языком, словно бы изображая часы. За стенами лифта ни тот, ни другой ничего подобного себе не позволяли. Сидз, входя в лифт, сейчас же начинал напевать слова песенки «Обожаю бродяжить» — и это при том, что в иных местах он никакого интереса к музыке не проявлял. Среди других сослуживцев Грайс отметил Копланда: на каждой остановке он тяжело вздыхал и закатывал глаза, как бы приглашая спутников присоединиться к его нетерпеливой мечте поскорее добраться до нужного ему этажа; а миссис Рашман, возможно из сочувствия к Копланду, всякий раз чуть приседала, сгибая колени, и негромко просила: «Ну скорей же, лифт!»

У Грайса не было выработанной манеры лифтового поведения, потому что в «Комформе» он работал на первом этаже, да и само здание «Комформа» было довольно низким. Но он очень быстро обрел эту манеру. Подымаясь утром на восьмой этаж и спускаясь вечером вниз, он приучился становиться на носки и прижиматься к виниловой стенке лифта, сводя одновременно лопатки, так что они почти касались друг дружки. Сослуживцы молча одобрили это проявление его индивидуальности, и он почувствовал себя среди них своим — вроде как вступил в свободное братство масонов, по его собственному определению.

И вот, какой бы отчужденной — или, скажем, просто равнодушной — ни была Пам на нейтральной территории восьмого этажа, она неизменно становилась оживленно-приветливой, затворившись в лифте. Грайсу пока ни разу не удалось подняться с ней наверх утром — она была поздней пташкой, что неизменно вызывало насмешливую песенку миссис Рашман «Ранняя птаха к нам прилетела», когда она прибегала в десять минут десятого, — но тем крепче ухватился он за возможность спускаться с ней вниз по вечерам. Появляясь на службе позже всех, Пам, надо отдать ей должное, позже всех и уходила. Грайс обыкновенно слонялся по фойе, пока она не начинала собираться домой — это было видно ему сквозь стеклянные двери, — и тогда, вызвав лифт, он нажимал кнопку «Стоп», чтобы двери не захлопнулись. Пам подбегала к лифту и бочком-бочком, как делают почти все люди, подбегающие к лифту за секунду до его отправления, проскальзывала в кабину. На пути вниз, пока Грайс терся спиной о стенку лифта, она, отдышавшись и заглядывая в сумочку, начинала бормотать: «Так-так, что же я забыла?», а Грайс шутливо гадал: «Ключи? Кошелек? Сезонный билет? Набор казенных ручек?» — и между ними устанавливалась интимная лифтовая связь.

Так они путешествовали по вечерам сквозь этажи четыре раза за первую неделю — неплохое начало. И только во вторник он не успел явиться на это свидание, потому что задержался в Административном секторе; хотелось бы ему знать, огорчилась ли Пам, не обнаружив постоянного спутника, галантно открывавшего перед ней двери лифта.

Но они свое наверстали. В четверг, то есть вчера — будь благословен этот день! — она так долго убирала свой стол, что почти все служащие успели уйти, оставив им лифт на двоих, и Грайсу удалось немного расширить границы их общего интимного мира, сказав: «По-моему, наши лифты оборудованы встроенными печками». — «У нас их называют кондиционерами, — отозвалась Пам. — Они накачивают в лифты горячий воздух летом и холодный зимой». Тогда, смахивая со лба воображаемые капли пота, Грайс разыграл перед ней пантомиму «Смерть от жары», а она подыграла ему, выпятив нижнюю губу и обдувая себе снизу вверх лицо — жантильное подобие бизлийского лифтового номера: — и одновременно обмахиваясь, как веером, свернутой в трубку «Ивнинг стандард». Очень интимная сценка. Здорово это у них получилось.

Грайс, впрочем, не собирался торопить события и был готов смириться с любым, пусть даже самым медленным, ростом их дружбы, зародившейся в «Лакомщике». Нет-нет, он вовсе не хотел спешить. Ведь сейчас давала начальные побеги его первая любовная связь на стороне — да и вообще практически его первая любовная связь, если не считать романа с Пегги в «Причалах и внутренних водных путях», — так что он готов был ждать ее плодов сколь угодно долго.

Поэтому Пам здорово его огорошила, когда сегодня, попрощавшись у дверей «Альбиона» с несколькими сослуживцами, дерзко спросила, в какую он идет сторону.

— Посиси? Ах, в каую соону? Да обыа на восток, хаа мау и на запад — мы ведь тут как раз между двумя автобусными остановками. — Он был так потрясен, что сначала даже заговорил почему-то вроде Копланда, когда у того во рту конфета. Ему сделалось вдруг очень жарко, и оставалось только надеяться, что он не покраснел.

— Мне-то на запад, — сказала Пам с такой откровенной улыбкой, что она вполне заменила прямое приглашение.

Они пошли — прогулочным шагом, добавил бы Грайс — по Грейвчерч-стрит; Пам явно никуда не спешила, ну а он, разумеется, тем более, и разговор у них сначала шел в основном о скверной телятине и запеканке, эти блюда они ели — правда, за разными столами в «Лакомщике». Тут бы Пам вполне могла извиниться, что не приняла его приглашение на обед, но она этого не сделала. Может быть, ей просто было очень уж стыдно.

Автобус Пам останавливался в двухстах примерно ярдах от «Альбиона», а Грайсов, как она считала, — напротивоположной стороне улицы: Грайс не сказал ей, чтоего автобус тут вообще не останавливается и что емупредстоит вернуться назад, к остановке тринадцатого, который идет в сторону Лондонского моста. Дело того стоило.

Но вот уже и конец их совместного пути. Пам пристроилась в хвосте довольно длинной очереди, а Грайс остановился рядом.

— «По требованию», — вслух прочитал он надпись на металлической табличке. — «Номера маршрутов: тридцать восьмой и сто семьдесят первый». Вам какой — тридцать восьмой или сто семьдесят первый?

— Оба. Любой.

— Так вы, стало быть, живете где-то возле Ислингтона?

— Да, в той стороне. Я еду до Эйнджела, и потом мне три минуты ходу. Верней, Эйнджел я назвала для ориентира. Мне-то нужна следующая остановка.

— Выходит, вам до дому — рукой подать? Дорога пенсов на семь?

— На девятнадцать, — отозвалась Пам. — Это когда они здесь останавливаются, — немного раздраженно добавила она, увидев, как два тридцать восьмых автобуса, оба битком набитые, проехали мимо.

Грайс мысленно прикинул, сколько ему придется ждать. Все это было очень мило, но они застряли тут в разгар «пикового» часа, а впереди Пам стояло не меньше двадцати человек. Тут ведь до самой ночи запросто проторчишь, кольнула его досадливая мысль.

Он уже хотел спросить ее, не приходило ли ей в голову прогуляться остановку-другую на восток, чтобы сесть в автобус, пока он еще не набит, когда она вдруг начала перед ним обнажаться — он по крайней мере именно так воспринял ее выделанно беззаботную речь.

— Я вот смотрю на вас, и мне вспоминается миссис Рашман, — сказала Пам, — потому что раньше здесь останавливался ее семьдесят третий автобус, так что мы ходили сюда вдвоем. И я всегда точно знала, что она скажет, — еще до того, как она открывала рот: «Знаете что, пойдемте-ка выпьем».

Хотя Пам старалась говорить небрежно, Грайс почувствовал в ее голосе дрожь волнения, очень похожего, как он решил, на его собственное. Тщетно пытаясь казаться спокойным, он хрипловато сказал:

— По-моему, где-то поблизости должен быть винный бар.

— Правильно, за углом. «Рюмочная», Вы там бывали?

— Да нет, просто однажды проходил мимо и заметил.

— Заведеньице так себе. Но там хоть можно сесть;

И вот они сидели тут, и Грайс прихлебывал из бокала соавэ, а Пам неприкрыто интересовалась его лич-. ной жизнью — расспрашивала, женат ли он и всякое такое. Грайс чувствовал, что у него слегка кружится голова.

Пока, видимо, не стоило прямо объявлять, что жена не понимает его, но намекнуть было можно.

— Да уж не без этого. С незапамятных, как говорится, времен. Ну, и у каждого из нас появились, конечно, свои собственные интересы. Хотя в общем, — тут он простодушно вздохнул, — мы живем довольно мирно.

Ему казалось, что он взял верный тон.

— А ваша жена работает?

— Неполный рабочий день. В маленькой компании неподалеку от нашего дома. Она просто заходит на работу во второй половине дня и регистрирует дневную выручку. Чтоб не томиться целыми днями дома. — Ему очень не хотелось, чтобы Пам узнала, где работает его жена. Лукас-то, наверно, дознался: он, похоже, досконально изучил Грайсову жизнь. А дознавшись, мог сообщить Сидзу. («Да, его жена тоже была членом Либерального клуба. Но политикой, как и он, не интересуется. А кстати, знаете, где она работает? Так вот, строго между нами, она работает у букмекера».) Ну, а Сидз, весьма склонный посплетничать, был, судя по всему, в приятельских отношениях с Пам…

Не первый уже раз Грайсу захотелось узнать, какие все же отношения связывают Сидза и Пам. Ладно, там будет видно. Если их первое тайное свидание окажется не последним, Сидз наверняка останется с носом.

— А иногда, и даже довольно часто, она работает вечерами, — как бы ныряя в омут, добавил он. — Так что мы, бывает, несколько дней подряд видимся только по утрам. Ну и, как я уже сказал, у каждого из нас появились свои собственные интересы.

— В самом деле? И какие же?

— Ну, она уделяет много времени местной… — он чуть было не сказал «местной любительской труппе», но успел сообразить, что если интересы у них с женой разные, а он не прочь стать артистом альбионского любительского театра, то надо придумать что-то другое, — … феминистской организации, — чуть запнувшись, закончил он.

— Да нет, я спросила о ваших интересах.

— А-а. Я, значит, не с того конца, как говорится, начал. Какие, стало быть, интересы у меня? Ну, я, конечно, люблю посидеть за чаркой, как мы с вами сейчас. Не хотите ли, кстати, еще чарочку этой сладкой водицы?

— Что ж, вообще-то она сравнительно ничего.

— Очень даже ничего. Так хотите?

— Пожалуй. Только вместе с вами.

Грайс подошел к стойке и заказал еще два бокала соавэ, В следующий раз он обязательно возьмет сразу бутылку. Ведь порциями-то получается гораздо дороже.

— Что еще? — снова заговорил он о своих интересах, когда они обсудили, что бармен здорово недоливает бокалы. — Я, разумеется, много времени провожу у нашего гроба живых картин, если так можно выразиться. Вы вчера смотрели «О господи, опять Селвин Жаббс!»?

Пам покачала головой,

— А мне понравилось! — чуть вызывающе, словно она его осуждала, воскликнул он. — Там есть прямо-таки великолепные повороты сюжета, кто бы их ни придумывал.

Пам по-прежнему, только теперь немного медленнее, покачивала головой, выражая легкую насмешку или, пожалуй, полное равнодушие — но уж во всяком случае нисколько не осуждая свою, так сказать, необразованность. Если он будет продолжать в том же духе, она просто перестанет его слушать.

— Вообще-то я, конечно, слишком часто сижу у телевизора, — признал он, — поддался, знаете ли, дурной привычке. Надо бы почаще выходить…

— А куда вы обычно выходите?

— Да в том-то все и дело! Куда, собственно, можно выйти? Мне обязательно надо чем-нибудь заняться. Вы вот упоминали… альбионскую труппу, правильно я понял?

— Я думала, вам это неинтересно.

— Что вы, наоборот. Или, лучше сказать, небезынтересно. Я с удовольствием к вам зашел бы — на первый раз просто посмотреть. А там — кто знает? — может из меня получится первоклассный Гамлет!

Пам улыбнулась, но молча. Она не поддержала и другую его шутку, — что ему, мол, с его данными лучше всего, наверно, играть в массовых сценах и по возможности спиной к зрителям.

Она просто сменила предмет разговора.

— А что вы думаете о «Коварном Альбионе» после вашей первой трудовой недели?

Эге, у нее явно прорезались Сидзовы интонации. Грайсу не раз рассказывали про женщин-мартышек, рабски подражающих своим любовникам. Его сердце сжала когтистая лапа ревности, хотя до сих пор ему было неведомо это чувство. Староват я для ревности, мысленно усмехнулся он. А стало быть, утопим-ка ее в вине.

— Что ж тут можно сказать? — осторожно откликнулся он, хлебнув из бокала. — Фирма как фирма.

— И вас не тяготит ваша работа?

— Ну, по-моему, в «Коварном Альбионе» никто особенно не перетруждается.

— А пустая бумажная волокита вас не удручает?

— В каком смысле «не удручает»?

— В прямом, конечно.

И тут Грайс опять отметил, что Пам иногда очень въедливо допрашивает своих собеседников. Первый раз это пришло ему в голову, когда она спорила за обедом с Сидзом, но тогда он как-то не обратил на это внимания. Его, надо сказать, не слишком интересовала личность Пам. Он просто считал, что ему в жизни кой-чего не хватает, и решил сдобрить ее пикантной интрижкой. Новая служба, про особенности которой Пегги будет знать только с его слов, предоставила ему вроде бы такую возможность, а Пам была самым подходящим кандидатом на роль любовницы. Нравится ли она ему как человек, он успеет решить потом.

— Боюсь, что я вас все же не совсем понимаю.

Пам тяжко вздохнула, словно бы подавленная его примитивностью. Очень, к сожалению, характерные для нее штучки-дрючки.

— Не знаю даже, как бы это сказать попроще. Вы у нас обретаетесь уже неделю. И никто здесь, по вашим наблюдениям, особенно не утруждается — мягко говоря. Причем так у нас всегда.

— Вот и прекрасно, — отозвался Грайс. Он, конечно, мог бы рассказать ей, чтоб она не считала его дурачком, и о других своих наблюдениях — например, про странности внутриальбионского телефонного справочника, — но тогда ему пришлось бы признаться, что он отпирал копландский шкаф, а это было ни к чему.

— Значит, вас не удручает пустопорожняя бумажная волокита?

— Разумеется, нет. Наше дело конторское — платили бы жалованье.

— А некоторых, знаете ли, удручает. Вы никогда не прислушивались к воркотне миссис Рашман?

— Вот уж кто отнюдь не перегружен работой — мягко говоря, — саркастически заметил Грайс, на мгновение забыв, что Паи с миссис Рашман — приятельницы. Во всяком случае, они вечно шушукались по углам.

— Правильно. Это-то ее и удручает. Именно поэтому, насколько я понимаю, она и уволится отсюда, как только выйдет замуж. Ей кажется, что она не заслуживает своего жалованья.

— А кто в наши дни заслуживает?..

— Или вот мистер Хаким. Его с самого начала возмутили здешние порядки. И он до сих пор мучается, что ему приходится бездельничать на работе.

— Он должен радоваться, что нашел какую-никакую работу!.. Да и каждый из нас должен радоваться, разве нет? — Грайс добавил последнюю фразу, чтобы не показаться расистом. Пам все больше левела в его глазах.

— Вообще говоря, конечно. Но вы должны признать, что мы тратим впустую уйму рабочего времени. А время, как говорится, деньги. И кто-то обязательно должен за него платить.

Или, пожалуй, правела.

— Господа налогоплательщики, кто же еще, — пожав плечами, сказал Грайс. Кое-какие странности «Альбиона» его немного заинтересовали, но разговоры о высоких материях, вроде затеянного сейчас Пам, ему всегда казались пустыми. Он попытался придумать тему, лучше подходящую к третьему бокалу соавэ в уютном винном баре.

Но зря он ломал себе голову, потому что Пам неожиданно сама сменила тему:

— Скажите, Клемент, у вас есть какие-нибудь политические убеждения?

Странный вопрос… Впрочем, вовсе не странный, если она сама занималась политикой или, к примеру, помогала Сидзу, который в свою очередь помогал Лукасу выяснять политическую ориентацию служащих. Докопался же Лукас, причем неизвестно каким образом, до его Либерального клуба. Но если она была звеном в этой цепочке, то должна была знать и ответ на свой вопрос.

— Я ровно год состоял членом форестхиллского Либерального клуба, — осмотрительно сказал он, припомнив эпизод из одного старого фильма, где герой отвечает на вопросы Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. — И вступил в него, чтобы общаться с людьми. А политических убеждений у меня просто нет.

Какой бы ни была причина ее дознания, он ответил ей чистосердечно. Грайс издавна поддерживал на выборах ту политическую партию, которая снизила его подоходный налог или обещала сделать это, когда придет к власти. Закончив свой краткий отчет, он спросил Пам:

— А у вас?

— Да тоже фактически нет, — ответила она. — Я из тех, кто голосует по случайному капризу. — Ну, в этом-то разрешите вам не поверить, подумал Грайс. — Однако последнее время мне стало казаться, что политические взгляды — основа всех основ.

— Каких таких основ? — туповато спросил Грайс. Он вдруг совсем перестал ее понимать. Выпив три больших бокала — то есть практически полбутылки — соавэ, он чувствовал себя не то чтобы пьяным, но все-таки немного «подшофе». Да и на нее вино должно было, разумеется, подействовать.

— Ну, возьмем, к примеру, проблему занятости. Можно, по-вашему… как бы это получше сказать? Ага, вот — можно, по-вашему, полную занятость назвать главной целью общества? Или нужно считать — в идеальном, конечно, мире, — что если такую-то, к примеру, работу люди делают втроем, а с ней вполне справятся двое, то одного, стало быть, можно вышвырнуть на улицу?

— Что-то я вас не понимаю, — пробормотал Грайс, на которого слова «в идеальном мире» произвели устрашающее впечатление. Метафизики он боялся пуще безработицы.

— Нет уж, подождите, не перебивайте, дайте мне сказать, — многословно потребовала Пам. Она уже допила свой бокал, и он подумал, что, если они выпьют еще, ему придется выносить ее из «Рюмочной». — Допустим, вы директор и распорядитор нашего «Альбиона»…

Она хотела сказать «директор-распорядитель». Здорово же ее развезло.

— …которым я, слава богу, никогда не буду, — вставил он.

— Слава или не слава, а смеяться надо мной по… по-ревнимите. Я, конечно, выпила три бокала соавэ, но это очень важный вопрос. Вот, значит, вы главный босс «Британского Альбиона», и вот вы решили нагрянуть в Отдел канцпринадлежностей, а там, значит, некая миссис Фос решает кроссворд из «Ивнинг стандард», миссис Рашман вяжет жениху свитер, Ранджаб Хаким торгует конфетами, Клемент Грайс, взгромоздив ноги на стол…

— Вряд ли мне удалось бы увидеть самого себя!..

— Вы прекрасно знаете, про что я толкую, не перебивайте, пожалуйста. Вы, значит, сразу видите — в отделе слишком много служащих, и вам ясно: этого, этого, этого и этого надо уволить… Или, по-вашему, нужно сказать — ладно, много места они не занимают, жалованье получают небольшое, а если их и отсюда выгонят, то где они, спрашивается, найдут работу?..

Ее вопрос неприятно задел его. Ведь совсем недавно он сам был вышвырнут на улицу, когда служащих оказалось «слишком много». Нет, за бокалом вина ему такие разговоры вести явно не хотелось.

Он вдруг заметил, что она выглядит не очень-то привлекательно. Кожа у нее на лице была чересчур смуглая — или, пожалуй, желтоватая, — ив свете неярких электрических ламп на фоне беленых стен подвальчика она казалась какой-то неумытой. Под носом у нее темнели чуть пробивающиеся усики, и они были не единственной мужской чертой: спорила она, да и просто говорила тоже по-мужски — самоуверенно и свысока.

— Я, Пам, не способен вышвыривать людей на улицу, — сказал, он, — можете считать это ответом. Меня ведь самого совсем недавно вышвырнули. И мне, знаете ли, было не до шуток.

— Так вы, значит, оставили бы нас всех на работе, хотя делать нам здесь решительно нечего?

— Да. Оставил бы. При прочих равных условиях. — Грайс не смог бы объяснить, что означает его последняя фраза, но Пам не спросила. Она, слава богу, отрезвела — может быть, от чрезмерного возбуждения. Но при этом, как с огорчением заметил Грайс, потеряла к нему всякий интерес. Отставив бокал и взяв сумочку и перчатки, она равнодушно сказала:

— Ну вот и хорошо.

Их первая — а похоже, что и последняя — встреча подошла к концу. И Грайс подумал, что зря назвал ее тайным свиданием. Видимо, его просто экзаменовали. И он вовсе не был уверен, что успешно выдержал экзамен.

Молча открыв сумочку — Грайса больше не тянуло шутливо осведомиться о наборе казенных ручек, и он тоже смолчал, — Пам вынула из нее какую-то потрепанную брошюрку вроде политического манифеста или ученого трактата. Уж не собирается ли она завербовать его в Фабианское общество?

— Возьмите-ка, — сказала она. — Только не забудьте отдать, когда прочитаете, а то их осталось у нас очень мало.

Пам, стало быть, все же принесла ему пресловутый альбионский справочник. Если б это был жест дружелюбия — или, еще лучше, особого внимания, — Грайс, конечно, почувствовал бы теплую благодарность. Но Пам вела себя как суровый воспитатель.

— Спасибо, вы очень любезны. — Грайс надеялся, что в его голосе слышится оттенок холодного безразличия. — Но я уже ознакомился с ним — благодаря Копланду.

А вот этого говорить не следовало. Теперь придется как-то заметать следы.

— Он лежал на его архивном шкафу.

Пам, неизвестно почему — если только она не подозревала, что он лазал в шкаф за конфетами, — устремила на него один из тех странных взглядов, которыми она обменивалась с Сидзом в «Лакомщике», когда они препирались об альбионской труппе.

— И много вы узнали?

— Да не очень. Вот, к примеру, там есть длинный-предлинный перечень наших дочерних компаний, но ни словом не упомянуто, чем они — или сам «Коварный Альбион» — занимаются.

— Вы правы, — сказала Пам с тем же таинственным видом, который она напустила на себя тогда в «Лакомщике», бросив свое «Вот уж действительно» в ответ на Грайсов вопрос, чем занимается их фирма.

В «Лакомщике» ее заставил умолкнуть взгляд Сидза, но сейчас она замолчала без его помощи и, вставши, пошла к выходу, предоставив Грайсу решать самому, идти за ней или нет.

Однако, подымаясь по лестнице к входной двери, она на секунду остановилась — якобы чтоб надеть перчатки — и, окинув его задумчивым взглядом, интригующе сказала:

— Знаете, это может прозвучать глупо — да и выпили мы больше, чем нужно, — но я никак не могу сообразить, наблюдательный вы человек или нет. Вроде бы да, но иной раз вы не замечаете самых очевидных вещей.

— Я вообще-то стараюсь глядеть в оба, — немного обиженно пошутил Грайс, всем своим видом, однако, показывая, что ждет продолжения.

— Тогда, если вы заметите что-нибудь странное, обязательно мне скажите, ладно? — попросила Пам. — Только мне одной.

В каком смысле — что-нибудь странное?

Грайс хотел задать этот вопрос, но не успел: она так быстро взбежала по лестнице, что он догнал ее только на улице.

Им обоим сразу стало холодно. Пам, несмотря на свои частые, как она ему сказала, выпивки с миссис Рашман — когда их автобусы еще останавливались в одном месте, — чувствовала себя после трех рюмок вина на голодный желудок не лучше, чем Грайс.

— Меня тошнит, — слегка пошатываясь, пролепетала она. — Мне надо в туалет.

— Неплохая идея, — бодрясь, пробормотал Грайс. Догоняя Пам, он, к счастью, заметил туалеты на площадке между двумя маршами лестницы.

Когда он вышел — его довольно долго рвало, — дверь в дамский туалет была открыта. На улице он Пам не увидел, но ему показалось, что в отдалении слышится стук женских каблучков. Он неуверенно двинулся к остановке и, завернув за угол, увидел отъезжающий автобус. Пам даже не помахала ему на прощание — если только в полупустом автобусе с запотевшими стеклами стояла именно она.