Копи царя Иоанна

1

Знаете, в чем неоспоримое преимущество старых поездов? В них не чувствуешь себя как килька в банке! По крайней мере, в каждом купе открываются окна, да еще и настолько, что в них можно высунуться, посмотреть навстречу ветру и километрам непройденного пути… Особенно летом, где-нибудь в середине июля, сравните лица тех, кто на станции назначения вываливается из новых аккуратных чистеньких вагонов, обитых поликлинично-белесым пластиком с вечно задраенными, запотевшими окнами и вспухшими от поролона пыльными диванами, и тех, кто как-нибудь поздним и светлым тлеющим летним вечером выпрыгивает на далеких полустанках из старинных, похожих на сарайчики на колесах, вагончиков, где ветер гуляет по коридорам и купе, смешиваясь с бряцаньем гитары, шумом и ненавязчивой попсой радиоприемников, запахом вяленой воблы, пива, наполненный смехом и бесконечными дорожными разговорами. Пассажиры новых поездов, коими так гордятся наши железнодорожники, как в прорубь кидаются из дверей, глотая свежий воздух, распахивая куртки, обмахиваясь газетами или просто руками. Они подолгу стоят на перронах, не желая вновь оказаться в замкнутых, душных вокзалах, нагревшихся за день, обжигающих салонах такси. На лицах блестят капли пота, а в покрасневших глазах читается только одно — безмерная усталость от бессонной ночи, когда единственное спасение — прижиматься к холодным железным дугам на краю вторых полок. Из Москвы почти во все крупные города ходят такие составы. Страдают пассажиры по дороге в Питер, Казань, Вильнюс, Киев, Минск…

Поезд «Москва — Мурманск» отправляется без десяти час, когда жара уже спала и в сгустившемся сумраке вокзала перемигиваются светофоры, на перронах вспыхивают и гаснут огоньки сигарет, зелеными светодиодами маячит сквозь пыльное стекло расписание. Похоже, что один из последних стареньких дальнобойных поездов столица выпускает из депо только под покровом ночи. Медленно уплывают вдаль характерные, не раз перекрашенные темно-зеленые вагоны с деревянными окнами, угловатыми полками, обшарпанными стенами и натертыми до блеска миллионами рук поручнями и рычагами. Рано утром он проскочит дремлющий Петербург и в одиночестве полетит по рельсам Октябрьской железной дороги дальше на север, когда в его окна ворвется золотым огнем рассвет и заставит щуриться просыпающихся пассажиров. Одна за другой поползут вниз створки окон, и встречный ветер принесет в вагоны запахи хвойного леса, тянущегося по обеим сторонам путей.

Кемь. Один из немногих городов севера на пути к Мурманску. На перрон небольшого вокзальчика, обычно в спешке, выпрыгивает множество людей с чемоданами или обычными туристическими рюкзаками. Это те, кто все-таки приехал на Соловки. Они недалеко от цели: всего два с половиной часа на автобусе до унылого поселка Рабочеостровск с покосившимися деревянными бараками, стоящими без фундамента прямо на скале, огромной лесопилкой, отголоски которой повсюду — улицы Рабочеостровска посыпаны толстым слоем опилок. Во время отлива обнажается дно Белого моря, катера и лодки мягко садятся на дно — илистую поверхность из гнилых опилок и досок. Путники переночуют в единственной перевалочной гостинице, где никто не задерживается дольше одной ночи, а ранним утром их встретит катер, один из монастырских кораблей. И через три, а может быть, четыре часа, они будут у стен великого монастыря, который, как снежная шапка, сначала забрезжит на горизонте, а потом, как откроется вид на остров, покажется чудным городом из сказки про царя Салтана.

Хорошо приезжать на Соловки на поезде! Уже в пути любуешься неповторимой, не сравнимой ни с чем природой русского севера, вдыхаешь ароматы хвойных лесов под успокаивающий размеренный стук колес.

Вам не приходилось замечать, что в России вид из окна автомобиля очень отличается от, казалось бы, аналогичного, но из окна поезда? Что вы видите, въезжая на автомобиле в крупные города — Москву, Петербург, Казань? Парадные подъезды. Повсюду подкрашенные фасады окраинных панельных домов, флажки, аккуратные рекламные плакаты, огромные магазины. Такие дороги приведут вас в центр. Рельсы же ведут на вокзалы, а что такое привокзальная обстановка больших городов, знает каждый, потому что каждый хоть раз въезжал в такие города по железной дороге. Это покосившееся бараки, дырки в бетонных заборах, исписанных граффити и политическими лозунгами, отвалы рынков, прилегающие полузаброшенные промзоны, сгрудившиеся на запасных путях старые вагоны, ставшие прибежищем для нелегальных эмигрантов — все, что не вписывается в парадный и горделивый облик таких городов, все это можно увидеть из окон поездов и электричек. Но центрами многих маленьких городов России являются как раз вокзальчики и станции железной дороги, особенно на севере, где безраздельное господство железных дорог над автомобильными еще очень долго будет неоспоримым. Выглядывая из окон купейного вагона, видя, как мимо проносятся маленькие города и крохотные городишки, успеваешь только удивиться аккуратности и порядку, царящему рядом с путями. Но попробуйте въехать в такой город по автомобильной дороге, даже если рядом проходит какая-нибудь крупная трасса… все то, что в Москве и Петербурге скапливается на периферии железной дороги, все это, но в меньших масштабах, открыто встречает машины в маленьких городах. Целые северные регионы выстраиваются вереницами чистых деревень вдоль железнодорожных путей, только там еще можно увидеть ночью свет в окнах деревенских домов, не отдавая себе отчета в том, что тут живут стрелочник или путевые обходчики, судьбою привязанные к путям. Дороги, частично покрытые асфальтом, переходящие в грунтовки, расползающиеся в болотах ответвления от более-менее обитаемых междугородних трасс, забытые деревни, в несколько рядов зияющие пустыми окнами, зарастающие бурьяном; заброшенные поля, медленно становящиеся лесами, руины взорванных зачем-то церквей, — все это кроется за лесными полосами, не пропускающими взглядов пассажиров поезда, идущего на север.

2

Максим и Александр Андреевич ехали в разных «уазиках» по полузабытым дорогам, стараясь не светиться на трассах. После Петрозаводска тень цивилизации больше не затмевала обзора. По карте на пути были только населенные пункты, обозначенные общими названиями: «бараки», «избы» или просто «изба». За окном было пусто, редко возникали пустые бараки бывших лагерей, окруженных и сегодня полусгнившими столбами с обвисшей ржавой колючей проволокой и призраками башенок по бокам. Дорога была грунтовой и, главное, — сухой, то есть проходимой, такие обозначаются тоненькими желтыми нитками на картах. Существуют ли они? Такой вопрос иногда задают себе автопутешественники, удивляющиеся состоянию даже основных дорог. Существуют. Ради интереса можете как-нибудь проехаться и испытать эстетический шок. Удовольствие не для слабонервных.

Ночью они приехали в Кемь. Окраина одного из районов, лежащих в стороне от основной массы домов, была практически необитаема и в большей степени напоминала вымершие северные деревни. В одном из крепких еще домов жила древняя старуха, чьей личностью люди из серого особняка под Москвой заинтересовались за несколько месяцев до ареста в тоннеле системы «Д6». У старушки не осталось в живых никаких наследников, что существенно упрощало проблему. Когда выяснилось, что ради осуществления нового «дела» придется часто наведываться на архипелаг, стало ясно, что необходима база поблизости — перевалочный пункт. Прямо на острове невозможно было остаться незамеченным. Зато неподалеку от Кеми — сколько угодно. Поэтому бабка вскоре отошла в мир иной, оставив после себя рукописное завещание на одного человека из Москвы. Он появился сразу как только произошла трагедия, хотя его никто не предупредил, просто вырос как из-под земли. Этот-то человек и жил в этой отдаленной от комфорта больших городов избе и ждал гостей из столицы. Пытались грабить — он умело отстреливался из автомата. Дом поросенка должен быть крепостью, как гласит небезызвестная детская книжка. Поэтому на обширном прилегающем участке была произведена тотальная ревизия. Элиминированными оказались все элементы огорода. На чердаке была найдена в полной сохранности трехлинейная винтовка системы Мосина и коробка патронов. Кто же не делал в деревнях таких запасов в лихие двадцатые годы? Куча антиквариата была рассортирована, и вещи, наиболее заслуживающие уважения, аккуратно разместились на полках прибранной избы. Тут же в этих хоромах появился мощный тепловентилятор, обновлена проводка, а главное, заново построен глухой забор из опалубных досок. Сверху обильно клубилась блестящая колючая проволока. Обитатель не показывал носу из дома. Но, впрочем, все это мероприятие было воспринято как сумасбродство богатого москвича, унаследовавшего дом в деревне и жаждущего экзотики провинциальной жизни. Кстати, к тому моменту, как серые «уазики» в составе двух «козликов» и одной «буханки» въехали в приморский городок Кемь, молодой обитатель избы раздобыл разрешение на перепланировку: все-таки раз планировалась крепость, то она должна быть как минимум из кирпича.

Кортеж, прибывший в забытый деревенский район города, остановился под этим глухим забором. Было около трех ночи. «У-у, — протянул Александр Андреевич своим сопровождающим, — а у нас все проще гораздо было. В Рабочеостровске часть барака сняли, и все. И никаких огораживаний». «Завтра в гости к вам зайдем», — ехидно ответил ему пассажир на переднем сидении. Массивные деревянные ворота открылись, и участок поглотил три автомобиля. После чего створки так же быстро захлопнулись. Город спал. Никто ничего не заметил. Из багажников появилось какое-то оборудование, альпинистское снаряжение, продукты, спальники… как будто был запланирован большой поход. Через час машины покинули перевалочный пункт и направились в сторону Рабочеостровска. Две моторные лодки, представляющие собой обычные деревянные скорлупки, правда, довольно большого размера, с установленными моторами от «Жигулей», поджидали высадившихся у берега. Отправлялись опять же не из бухты и не от причала — все было спланировано, как в кино про разведчиков. Александр Андреевич и Максим снова оказались рядом — все время их старались держать порознь: пленники, как-никак. На этот раз их посадили в одну лодку бледно-зеленого цвета, резко переходящего ближе к ватерлинии в густую черную смолу, как старая машина российского производства, добротно покрытая антикором аж на треть дверей.

Отчалили. Справа и слева возникли скалистые круглые острова, необитаемые и не покрытые никакой растительностью. Это были Кузова. Особенно красивы они, если в безоблачную погоду, когда солнце играет лучами на волнистой поверхности чистого моря, вода которого приобретает глубокий синий окрас, смотреть на них из иллюминатора вертолета. Если плыть на лодке, то часто они просто маячат по бокам неясными сероватыми глыбами, теряя очертания в тумане. Но сейчас тумана не было, и Кузова мрачновато смотрели на две моторные лодки, направляющиеся на Соловки под покровом ночи. Свежий ветер, упорно дувший в лица пассажирам лодок, поначалу был приятным глотком свежего воздуха после двух дней и ночи, проведенных в пропахших особым автомобильным запахом тесных салонах. Вскоре, однако, оказалось, что плыть нужно не один час, а мокрый ветер уже заставлял дрожать и кутаться в одежду. «Возьми, — Александр Андреевич протянул Максиму извлеченную из большого полиэтиленового пакета теплую куртку (вещи ему разрешили взять с собой на острова, давая понять, что возможности приехать за ними на берег, по всей видимости, больше не представится). — Васина была, — добавил он». «Спасибо вам, — стуча зубами процедил Максим, — огромное спасибо». «Ну вот, не успели в одну лодку посадить, а уже коалиция», — пошутил кто-то из «правозащитников» сзади. Максим закутался в куртку и зарыл обветренное стынущее лицо в мягкий меховой воротник. Он закрыл глаза и задремал, сидя под рокот мотора на подрагивающей скамье. Просто сидя, сгорбившись, так как опереться было не на что.

Приплыли уже утром. Справа расположился поселок Соловецкий, продиравший глаза, с бухтой и двумя причалами. Лодки же пристали к песочно-каменистому пляжу. Как только люди высадились на берег, поросший корявыми маленькими невысокими березками, вгрызшимися в бедную почву узловатыми корнями, лодки быстро отчалили и поплыли в сторону поселка.

Вереницей люди устремились в лес. Вдруг первый споткнулся и чуть не упал, всеми силами заставив себя устоять. Под ногами оказалась ржавая колючая проволока, лежащая скученной линией. Столбы, видимо, сняли, а проволоку просто сложили в лесу — пусть сама по себе сгниет, в России этого добра достаточно. Теперь шли осторожнее, смотря под ноги. Вскоре пересекли накатанную желтую грунтовку. Снова лес. Шли напрямик, изредка по слабо проглядывающим тропинкам. Вскоре показался ботанический сад — одна из поражающих всех достопримечательностей Соловков. До революции монахи выращивали за короткое лето мандарины. «Веди, товарисч! — обратился молчавший все время Николай Петрович, — да смотри, повторять подвиг Ивана Сусанина тут ни к чему». Антон беззвучно усмехнулся за спиной Николая Петровича. Воистину, если человек где-нибудь может почувствовать себя главнее всех, то будет вести себя как настоящий повелитель. Из одного того, что Николай Петрович вместе с остальными оказался на Соловках, было ясно, что он — отнюдь не на верхушке всей пирамиды, а только исполнитель, пусть и повыше рангом.

Александр Андреевич молча вышел вперед колонны и повел людей дальше. Незаметно идущий вслед вытащил из кармана пистолет Макарова — на случай побега. Александр Андреевич хорошо понимал, что сейчас его еще не убьют, а убежать не получится — могут ранить, а это неприятно. Будут сложности потом. Через совсем короткое время процессия оказалась у большого плоского овального валуна, покрытого мхом и вросшего в землю.

— Это запасной выход из системы. Он же последний. Остальные были связаны с известными и исследованными подземными коммуникациями монастыря. Они заложены и замаскированы. Поднимайте камень.

— Лебедку! — прокричал Николай Петрович человеку, тащившему на себе огромный рюкзак.

Никто из обычных людей, случайно оказавшихся рядом с этим камнем, никогда бы не обнаружил, что у самого основания в него было вмонтировано покрытое ржавчиной, но прочное железное кольцо, какие приделывают к каменным набережным для швартовки небольших судов. За него и закрепили лебедку. Началась томительная операция подъема камня, длившаяся довольно долго, так как последний обладал весьма значительной массой. Однако вскоре уже показался проем шахты, уводящей вниз. Кромка огромного колодца, которому камень являлся исполинской крышкой, была выложена отесанными булыжниками, аккуратной кладкой.

3

Тем временем три машины были замечены. И вовсе не беззаботными жителями Рабочеостровска или Кеми. Место, где приехавшие на берег Белого моря пересаживались на лодки, отлично просматривалось из крайних окон одного стоящего на отшибе барака. Двое людей прильнули к оплывшим от старости стеклам. Один из них достал огромный морской бинокль и стал рассматривать фигуры вылезающих из серых машин. Вот показался Александр Андреевич. Он повернулся к бараку лицом, как бы оглядывая строения бедного поселения. Потом его сопроводили в лодку.

— Это же… Саша! Он в плену! — прошептал человек в бараке.

— Пятиминутная готовность! — вскричал второй.

В рюкзаки полетело все, что могло их выдать, а также сами алмазы, недавно привезенные с архипелага. Отправлявшиеся на Соловки уже погрузились в лодки, машины развернулись.

— Так, какой там адрес он указал, где их база-то была? — пробормотал водитель ведущей машины, листая записную книжку. — Сейчас будем искать, в этом чертовом поселке не найдешь еще, где дома, на которых название улиц сохранилось. В это время из окон барака уже повалил дым.

«Ушли! — подумал Александр Андреевич. — Ну хорошо, что заметили!»

— Ушли! Заметили, сволочи! Надо было раньше туда заехать, перед тем, как… давай отсюда, они недалеко удрали! — заорали повыскакивавшие из машин, подкативших к бараку. Остальные жители мигом проснулись от дыма. Водопровода и огнетушителей не было, пришлось заливать пожар из деревянных бочек с питьевой водой, стоявших подле барака, куда «Газель» каждый день привозила воду. Потом стали бегать до моря, но все было тщетно. Прибывшие через час пожарные залили дымящееся пепелище.

Поджигатели, за несколько минут до появления «уазиков», спешно погрузились в старенькую «пятерку» и, что было мощи в двигателе с четырехступенчатой коробкой, помчали в сторону Кеми. Озверевшие от собственной несообразительности и колоссального просчета, три серых машины бездумно пошарили по узким улочкам поселка, ревом моторов будя жителей, что давало убегавшим преимущество во времени. Преследователи скоро поняли, что рысканье по переулкам ни к чему не приведет и тоже рванули в Кемь.

4

Люк медленно открывался. Наконец, когда зазор между камнем и шахтой стал с полметра, было решено прекратить работу и спуститься вниз. Внизу замаячили скобы. Они были широкими, из толстого кованого железа, вмонтированные в старинную кирпичную кладку, которая прекрасно сохранилась. Шахта оказалась неглубокой. Она выходила в сводчатый грот, откуда начиналась галерея, тоже сводчатая, выложенная кирпичом. На торце одного из них Максим смог различить дату — середина девятнадцатого века. Наверное, эта часть подземелья считалась здесь новой. Впереди шел Александр Андреевич. Он был вроде наживки — за каждым поворотом могли ждать его бывшие компаньоны. Александр Андреевич единственный знал, что попасть в подземелья Соловков незаметно было нельзя: на люк была поставлена сигнализация, и где-нибудь их уже наверняка ждала засада. При свете фонарей галерея была хорошо видна. Построена она была на совесть, хоть пол и был влажным, но луж не было вовсе. Через определенные промежутки на потолке попадались вмонтированные ржавые железные крюки, с которых свисали маленькие белые ниточки сталактитов. Чаще были закреплены старинные фарфоровые изоляторы — видимо, еще до революции планировалось оснастить тоннель электрическим освещением. Вскоре они оказались в обширном подвале. Это было не просто помещение, а целая сеть комнат. Справа от тоннеля, из которого вышли люди, виднелось начало самой обычной просторной лестницы наверх. От третьей ступеньки до самого потолка была видна кладка, причем, по всему, сделанная гораздо позже как самого подвала, так и того хода, которым воспользовались вошедшие.

— Выход в грот в ботаническом саду, — мрачно пояснил Александр Андреевич, — дальше тоннель идет до мельницы и Белой башни монастыря. Там находится вход под каменный щит и начинаются шахты. Учтите, что нас уже заметили, двигаться дальше небезопасно. Необходимо обосноваться в этом подвале и держать под прицелом тоннель. Не знаю, что они могут предпринять.

Человек восемь остались сторожить вход, Антон, Николай Петрович и пленники вышли наружу. Николай Петрович достал трубку спутниковой связи и сообщил на базу о необходимости доставить на острова группу захвата. Спецназовцы должны были приехать этой ночью. К тому времени, когда позвонил Николай Петрович, двое бежавших из Рабочеостровска были уже пойманы и допрашивались на базе.

5

Прибывающий в Кемь поезд «Москва — Мурманск» стоит не более десяти-пятнадцати минут. И то, когда не опаздывает. За это время на перрон успевает высыпаться огромное количество туристов. Так и в эту ночь: из плацкартного вагона спешно спрыгивали на низкую платформу один за другим люди с одинаковыми рюкзаками, одинаково молодые, крепкие. Их встретили двое и проводили до трех припаркованных неподалеку «уазиков», которые немедленно направились в сторону Рабочеостровска. Через четыре часа группа захвата была на месте.

Снова открыли люк, и под землю спустились спецназовцы, вооруженные автоматами Калашникова с глушителями, Антон, Николай Петрович и Максим. У дозора в подвале под гротом никаких новостей не было, за полсуток не было замечено или услышано ничего подозрительного.

Решительными шагами, с автоматами наперевес, освещая старинную галерею ярким светом крупных светодиодных фонарей, колонна двинулась дальше. По карте от ботанического сада до монастыря было около четырех километров. Старались не шуметь, но стук подошв высоких кожаных ботинок о брусчатку, которой был вымощен пол тоннеля, все равно отлично распространялся в тишине.

Минут через сорок группа вышла в большое сводчатое помещение. Стены были сложены из мелких булыжников вперемежку с кирпичом, своды были кирпичными. Прямо из пола налево вырастало огромное нагромождение скал, с которым аккуратно стыковалось подземелье. Тут же на потолке было различимо место, где ранее находился вход в систему. Он выводил в известную подземную тюрьму. Дальше налево вел недалекий коридор, оканчивающийся комнатой с закупоренной дыркой в потолке. На полу, в специальных козлах, догнивало большое деревянное колесо. Оно было сплошь покрыто плесенью и еще чудом сохраняло форму. Казалось, что стоит лишь дотронуться до него, и оно рассыплется, превратится в округлую кучку праха. Влага блестела на нем в свете фонаря. Колесо должно было приводиться в движение осью с деревянной шестерней на конце, спускающейся из дыры в потолке, где она, в свою очередь, вращалась от механизма водяной мельницы. Усилие от колеса должно было обеспечивать работу подъемника. Однако в двадцатом веке эта технология показалась монахам устаревшей — в помещении ржавел и сырел довольно массивный электромотор со шкивами, на шильдике которого еще можно было прочесть «Siemens» и дату — 1912 год.

В скалах, занимавших большую часть пространства, была видна крупная трещина — около метра шириной, простирающаяся от того места, где природный камень выходил из пола и продолжающаяся, по всей видимости, дальше за пределы подвала. У пола трещина была немного расширена людьми для сооружения подъемника. Вокруг дыры, ведущей вниз, громоздился сложенный из кирпича причудливый, в некотором роде даже «высокотехнологичный» фундамент для старой подъемной системы. Сверху свисало большое кованое колесо-шкив с толстыми ступицами, помещенное в конструкцию, похожую на огромную велосипедную вилку, вмонтированную в потолок. Тоже, по всей видимости, делали в двенадцатом году, во время модернизации. Через колесо был перекинут стальной трос, обоими концами уходящий в глубину. Клеть была опущена. От того места, где у нее располагался выход, отходили рельсы узкой колеи, положенные на железные шпалы. Это была специальная разборная железная дорога для шахт, которая составлялась из секций.

Осмотрев удивительное подземное сооружение, пошарив фонарями по стенам, сводам и остаткам инженерных конструкций, Николай Петрович отдал приказ готовиться к быстрому спуску вниз и захвату алмазных выработок. Судя по карте, подземелье, скрывающееся на порядочной глубине, было двухъярусным. Верхний ярус, изрытый шахтами и подземными гротами, представлял из себя сложную разветвленную систему. Сложность заключалась-таки во многом в отсутствии какой-либо системы, по которой были вырыты шахты, что осложняло ориентирование. Второй ярус был новым и на карте, составленной монахами в 1923 году уже в Москве, вовсе не был обозначен. Этот ярус был основан уже после прихода в подземелье преступной группировки и дорисован на плане Александром Андреевичем по памяти. Да и помнить особо было нечего — на втором ярусе, хотя это само по себе уже громко сказано, существовала пока только одна, расположенная неподалеку, шахта. За крепление колеса был зацеплен трос, держась за который, спецназовцы должны были стремительно ворваться в подземелье. Было понятно, что снизу за ними наблюдают, следят, выжидают и прислушиваются к каждому шороху.

Теперь Максиму стало понятно, почему жители бункера вдруг покинули Москву и решили навестить Соловки: археологические раскопки девяносто седьмого года могли обнаружить потайной второй подвал мельницы, а, судя по той скрытной жизни, которую они вели даже после развала Советского Союза, доверия к новой российской власти у них не было. Что ж, раз власть не заинтересовалась ими, нашлись негосударственные структуры, которые принято называть в сводках криминальных новостей организованными преступными группировками.

Лучи фонарей пронизали трещину, в глубь которой уходили лебедки. Высота «на глаз» была около двенадцати метров, из которых примерно десять — отвесная шахта сквозь толщу гранита. Шахте была придана квадратная форма, в стены вмонтированы железные черно-коричневые рельсы для роликов подъемной кабины. Крыша кабины виднелась на дне. Между ней и каменным щитом оставался зазор не более полуметра, и с операцией решили повременить: немудрено, что при попытке проникнуть внутрь всех перестреляют по одному. С поверхности через долгие четыре часа притащили какую-то большую строительную лебедку и мощный портативный дизельный генератор — видимо, еще в Москве подготовились, узнав со слов Александра Андреевича, что будет ждать их под землей. Трос зацепили за что-то выступающее из крыши клети. Снизу послышалось движение, затем громыхание чего-то тяжелого по рельсам. Клеть дрогнула. Наверное, груженую вагонетку, закатили внутрь, чтобы осложнить подъем.

— Не получится, господа! — крикнул в глубину Антон, — она на пять тонн рассчитана!

Молчание.

— Эй вы, под землей! — Николай Петрович заглянул в шахту, — прекратите сопротивление! Это бесполезно! С вами говорит майор Федеральной службы безопасности Российской Федерации! В случае неоказания сопротивления всем вам гарантирована жизнь! В случае боя мы будем стрелять на поражение! Выходите именем закона!

Молчание.

— Поднимайте! — скомандовал Антон.

Лебедка пошла легко — клеть не была тяжелой. Единственная проблема — людей вниз отправлять можно было только порциями. Видимо, на это и рассчитывали находящиеся внизу, надеясь после перестрелки прорваться к выходу из системы. Из клети выкатили вагонетку, доверху набитую белой с голубоватым оттенком кимберлитовой породой. Пять человек в бронежилетах, касках, с автоматами наперевес и приборами ночного видения первыми отправились под толщу гранита.

Как только клеть коснулась земли, они бросились врассыпную, а лебедка яростно закрутилась обратно, таща вверх кабину. Стрекотал дизель, и нельзя было понять, идет под землей бой или нет. Следующие пять человек оказались там уже через пять минут. Клеть опустили, заглушили генератор. Тишина. Никаких намеков, что под землей шла перестрелка. Конечно, автоматы были снабжены глушителями, но, даже если и оружие противника было бесшумным, то звук отскакивающих пуль мог бы быть ясно различим в тишине.

— Пусто! — раздалось снизу, — здесь никого!

— Хотят заманить всех нас. А как насчет того, чтобы перекрыть вход и уморить всех голодом? — предложил Антон, — блокада подземелья! Другого выхода ведь здесь нет.

— Велено все сделать без проволочек. И так слишком долго ждали — с неприятной и нервной интонацией ответил майор ФСБ. Нелегкой же операцией досталось ему на этот раз руководить. Клеть снова подняли и вниз передали несколько распечатанных карт кимберлитового рудника и дополнительные рожки с патронами. Наверняка засада готовилась где-то неподалеку в запутанной системе шахт.

— Обыщите все! Тут огромная система, но, по имеющимся сведениям, она вся закрыта. Идите в главный тоннель — самый широкий, прямо от клети!

— Есть!

Отряд из десяти вооруженных спецназовцев, не привыкших обсуждать приказы сверху (в данном случае почти в буквальном смысле), оказался в огромном помещении, выдолбленном прямо в кимберлитовой породе, со светлыми стенами, которые были хорошо видны в темноте. Потолком этому гигантскому залу служила нависающая сверху гранитная плита, трещина после того места, где располагалась шахта подъемника, была аккуратно заложена кирпичом. Клеть уезжала наверх вдоль стены, поэтому выходить нужно было с противоположной стороны. Это было удобно для транспортировки вагонеток. Повсюду на полу лежали рельсы, о которые люди из группы захвата поначалу беспрестанно спотыкались, прежде чем привыкли ходить, высоко поднимая ноги. С потолка на крюках свисали простенькие металлические абажуры, в которых сохранились старинные электрические лампы, округлые, похожие на большие переспевшие груши. Помещение было правильной прямоугольной формы — таким оно стало, видимо, в процессе переоборудования в 1912 году. Штольни чернеющими дырами расползались во все стороны, входы в них чередовались с неравными промежутками стены.

На старых картах первый грот, от которого во все стороны, как лучи, шли шахты, был округлым и значительно меньших размеров. В двенадцатом году его расширили, а начала штолен автоматически переместились и заняли места по стене, как будто их срезали одним ножом по единой линии. Из штолен также тянулись рельсы на железных шпалах, которые в конце концов соединялись в несколько веток, ведущих к правой части подземелья. Справа, начиная от стены, у которой располагался подъемник, и занимая большую часть пространства, громоздились какие-то машины и механизмы, среди которых явно можно было различить несколько линий, напоминающих конвейер, предназначенный для различных этапов работ. Сначала, ближе к штольням, и там, куда сходились рельсы, явно были видны приспособления для разгрузки породы. Затем стояли большие кованые ящики с полукруглой крышей, на торце которых имелись шкивы, которые должны были ремнями соединяться с общей осью, находящейся под потолком. Далее шли ряды из каких-то ванночек, вокруг которых могло разместиться приличное количество рабочих. К этим столам с ванночками с потолка низко свисали лампы. Сюда же из кирпичной кладки в трещине гранита подходили две толстые водопроводные трубы с задвижками под потолком. Одна из труб разветвлялась над ванночками на много маленьких трубок, оканчивающихся насадками, похожими на душевые. Другая, наоборот, подходила снизу и являлась стоком. Проблема заключалась в том, что слить воду в море из-под гранитной плиты десятиметровой толщины не представлялось возможным, поэтому отработанную воду предполагалось откачивать обратно наверх, для чего полагался насос, также снабженный большим шкивом, стоящий под одной общей осью. Два массивных округлых электромотора, снабженных системой синхронизации вращения, должны были приводить в движение все эти громоздкие механизмы. Мощность моторов была, скорее всего, невелика, пропорции шкивов-редукторов были таковы, что система могла функционировать лишь в весьма неторопливом темпе. Тем не менее, для двенадцатого года оснащение было выполнено по последнему слову техники. На поверхности, всего в нескольких десятках метров от стены монастыря, к тому времени построили уникальную гидроэлектростанцию, дававшую по тем временам немалую для своих размеров мощность — пятьдесят киловатт. К двум генераторам вода из Святого озера поступала по поражающему до сих пор туристов кованому квадратному желобу.

Крайняя линия частично поддерживалась в рабочем состоянии. Над ванночками, наполненными водой, горели белесые лампы дневного света. Вода, конечно, больше не поступала по трубам и не сливалась, поэтому использовалась, скорее всего, многократно. Виднелись грубо сваренные из оцинкованной стали баки в форме прямоугольных параллелепипедов, под ванночками расположились ведра. В подвале была обнаружена даже промышленная мясорубка, какие до сих пор можно во множестве наблюдать во всякого рода столовых. Но мясорубка давно уже не использовалась — с кимберлитом ей не справиться. Зато одна из старинных машин была соединена ремнем с современным электромотором. Прямо рядом с разгрузочной стояли три набитые породой вагонетки, так что работы здесь велись усердно и в промышленных масштабах.

— С какой начнем?

— Достань карту. Это бред, они могут в любой норе прятаться. Мы отсюда усвистаем, а они тут как тут наверх.

— Смотри, тут где-то в углу вход на второй…

— Тсс! — Человек, держащий карту, поднес палец к лицу и сделал знак остальным подойти ближе. Он что-то прошептал, показывая на противоположный угол, после чего отряд попрятался за машины, выставив автоматы из укрытий. Человек подошел к шахте подъемника и громко закричал. — Эй, наверху! Перепилите болгаркой ихний трос, мы уходим в шахты! Поднимите клеть!

Наверху догадались. Внизу тоже болгарка завизжала, и оранжевые огненные искры посыпались в шахту. Клеть с места не сдвинулась, однако генератор завели, и на слух уже нельзя было определить, поднимается она или нет.

В ту же секунду из угла, на который указывал один из спецназовцев, посыпались фигуры, словно вырастающие из пола. В полумрак подземелья вонзились ослепляющие лучи фонарей, но затемненное стекло касок спасло притаившихся в засаде автоматчиков. Первыми беспорядочный огонь по всему помещению, но главным образом, конечно, по конвейерным линиям, открыли выбежавшие из второго яруса. Предсказуемым было то, что бойцы спецназа спрячутся именно там. Бандиты пошли в отчаянное наступление. Надежда на то, что в своих поисках хорошо вооруженные люди уйдут далеко в простирающиеся на километры штольни, и, выйдя из секретного и необозначенного на картах второго яруса, можно будет без труда подняться и, перестреляв оставшееся сверху руководство, уйти в тоннель и убежать на поверхность, блокируя клетью выход спецназу, умерла. Остались инстинкты, и, прежде всего, тупой инстинкт самосохранения. Перед группой захвата у бандитов было только одно преимущество — численное превосходство, причем в два раза. Но и шли они в наступление против спрятавшихся за железные громады людей в бронежилетах и касках, смотрящих на мир через окуляры приборов ночного видения, окрашивающих реальность в неестественно-зеленый цвет.

Шипящие хлопки выстрелов из приглушенных автоматов, оранжевые вспышки, отзвуки пуль, врезающихся в металл машин и зарывающихся в стены. Где-то столкновение сопровождалось искрами. Люди все появлялись, бежали в сторону клети, кто-то дернул за незаметный рубильник — заработал электрический мотор, потянул и вдруг закрутился со всей силы, наматывая обрывок лебедки… все это длилось каких-то несколько секунд.

— Огонь! — раздался твердый, звучащий повелительно в этом хаосе голос, и настоящий шквал обрушился на стрелявших. Огонь вели прицельно, промахнуться на таком расстоянии было невозможно. Одна за другой фигуры падали, оставшиеся стоять разворачивались, бросали оружие, бежали и тоже падали, настигнутые пулей в спину. Минуты встречного огня для группы захвата хватило с избытком.

— Мы сдаемся — прокричали снизу.

— Сколько вас там?

— Пятеро.

— Выкидывайте оружие на поверхность и выходите по одному! Вы все на прицеле! Встать к стене у входа на второй ярус. Руки за голову.

Спецназовцы зажгли фонари. В подземелье в беспорядке валялись убитые. Кто-то насчитал пятнадцать трупов; вместе с теми, кто остался в живых, это как раз было двадцать человек — все были в сборе. Всех пленных обыскали и надели на них наручники. Оружие собрали и сложили в незадействованную вагонетку.

— Спускайтесь, тут чисто! — прокричал тот же человек, который по карте сверял местонахождение входа на второй ярус.

Клеть поползла наверх, и через некоторое время все те, кто ждал развязки над трещиной, оказались в прямоугольном подвале.

— Ничего себе «чисто» — пошутил довольный операцией Николай Петрович, глядя на разбросанные окровавленные тела. — А эти, — он кивнул в сторону стоящих у стены, — что с ними будем делать?

— Думаю, пока и с их расстрелом стоит повременить, — сказал тихо Антон, подойдя к Николаю Петровичу, — они многое знают из того, что нам только предстоит узнать. Наверняка есть надежное место, где они содержат остальных, вот и поместим их туда же.

— Ты гуманен, но в то же время и жесток! — скорчив глубокомысленно-философскую физиономию, многозначительно ответил майор. — Что ж, теперь, хе-хе, сдавайте объект! — обратился он к прижатым к стенке бандитам.

6

— Алмазы! — вскричал один из спецназовцев, рассматривавший под светом своего фонарика промывочные ванны.

Николай Петрович подошел к нему. Рядом с каждой из небольших ванн, которые с таким же успехом можно было бы назвать большими раковинами, где мокла бело-голубоватая глина, стояло по маленькой деревянной коробочке, на дне которой блестели крупицы алмазов. Среди них на глаз можно было различить несколько весьма крупных.

— Это сегодняшние? — обратился он к пленникам.

— Да.

— Где копали?

— Внизу.

— Сверху уже все выработано?

— Сверху мы не можем уследить. Нас было всего двадцать, а их шестьдесят три человека. Они бы разбежались в разные стороны.

— Где они?

— В недостроенном обработочном блоке. Прямо по главному тоннелю. Все штольни первого яруса перекрыты решетками, но их очень много.

— Да уж видим, — сказал Николай Петрович, разглядывая план первого яруса.

Это была карта поселка, где тщательнейшим образом были прорисованы контуры каждого здания, русла речушек и ручьев, неправильные овалы озер, берегморского залива… в общем, подробнейшая карта местности, обозначенная тонкими линиями химическим карандашом. И по всей этой карте тянулась паутина штолен и тоннелей, выходящих далеко за границы поселения. Где-то бумага была просто испещрена линиями, образующими сеть, похожую на план квартальной застройки какого-нибудь западноевропейского города или же Санкт-Петербурга.

На север же тянулись всего три длинные штольни, соединенные тремя поперечными, так что получался прямоугольник, деленный ровно на четыре части вертикальной и горизонтальной линиями. Из угла в угол этой фигуры протянулись два диагональных прохода, сверху вся эта конструкция выглядела как огромный английский флаг, только дополненный для гармонии дополнительной вертикальной чертой.

На запад, а точнее, на северо-запад, тоже уходили три штольни, но через какие-то промежутки они начинали раздваиваться, образуя сложную паутину. «Окружных», соединяющих эти штольни, было огромное количество: именно этот участок, протянувшийся под Святым озером в форме капли, уцепившейся за угол главного грота, напоминал квартальную планировку, а отчасти просто огромный разлинованный в клеточку кусок бумажного листа. От параболы каплеобразной испещренной ходами структуры дальше, параллельно друг другу, отходили ровные штоленки, углубляющиеся в породу не более чем метров на тридцать-сорок, судя по масштабу. Они были похожи на вытянувшиеся ладони рук: группы по восемь таких штолен расходилась в разные стороны от вершины параболы.

С южной стороны шахт тоже не было много. На самой большой «кольцевой», охватившей границы этих двух секторов, было намечено большое количество маленьких штолен, прорыть из которых успели только две — одну на двадцать метров, другую совсем только начали. На юге шахт было меньше всего. Одна незавершенная, но, по всей видимости, старинная, уводила в эту сторону прямо из грота и в одиночестве обрывалась уже где-то под лагерным кладбищем.

Пунктирными линиями на карте были обозначены недостроенные помещения. Корневищем этого огромного куста переплетений подземных ходов был центральный грот, где находился выход во второй подвал мельницы. Завершенную правильную форму, годную для рационального размещения производства, имел только этот грот (Николай Петрович по привычке, что ли, сразу окрестил это помещение «бункером»), хотя построить их планировалось несколько, причем на порядочном расстоянии от монастыря. Самый большой располагался по проекту под дном Святого озера, ближе к самым новым выработкам. Другой — на юго-востоке, также приближенный к новым штольням другого крыла системы.

— Отведите этих и тех двоих из Москвы к «монахам», — распорядился Николай Петрович.

— Нужно взять ключи: они заперты, — сказал один из бывших хозяев, — надо идти по боковому проходу.

— Ведите!

Их повели. Как всегда, под конвоем, как Максим уже отвык, под прицелами автоматов. Пятеро шли впереди, Александр Андреевич и Максим — на небольшом расстоянии. Слева от большого тоннеля, соединяющего два грота, на расстоянии метров в пять начиналась небольшая штольня, такая же, как и остальные, с выползающими из темноты рельсами шахтерской узкоколейки. Конусы фонарей снова заскользили по приземистым сводам тоннеля, стены были непривычного для подземелья мягкого голубого цвета, в которым мельчайшими блестящими крупицами отсвечивал алмазный песок, как будто тоннель был выкрашен металликом. Тоннель был прямым и довольно коротким, не более пятидесяти метров. Он обрывался в пространство небольшого помещения, которое служило бандитам своеобразным командным пунктом. Маленький, по сравнению с предыдущим, грот был чем-то похож на московский недостроенный бункер, где нашли прибежище хранители тайны соловецких подземелий. Повсюду стояли кровати, правда, не двухэтажные грубые нары, как под Арбатом, а самые обычные деревянные кровати с матрацами и прочими предметами подземной роскоши. В кимберлитовых штольнях было сухо, так что при определенном желании можно было себя чувствовать вполне комфортно. Здесь же стоял стол с какой-то тетрадью и неизменной настольной лампой, в которой вместо самой лампочки был установлен небольшой яркий фонарик. По стенам висели керосиновые фонари, стояли два платяных шкафа, а также умывальник с краником, которые теперь продаются в любом магазине стройматериалов-промтоваров, рассчитанном на дачников. Три штольни выходили из его северной стены. Входы туда были перегорожены толстыми коваными решетками. Точно такая же решетка закрывала начало одного-единственного тоннеля, уходившего на восток, к самой обширной, новой и разветвленной части системы. Южный проход в расположившийся по соседству недостроенный грот, служивший жильем для пленников, был плотно закрыт полукруглой железной дверью, напоминавшей «рыбные ворота» монастыря. На старинных петлях красовалась черная шайба хорошего гаражного замка.

— Ключи в левом верхнем ящике, — сказал один из пленников, поняв, что ему не дадут сделать и шага вбок. Шаг влево, шаг вправо — расстрел, как гласит наша новая народная мудрость.

Отперев дверь, караван попал в узкий короткий проход, соединявший два «бункера». Зазвенели ключи, и вторая дверь этого пятиметрового «тамбура», отделявшего рабов от своих хозяев, отперлась.

— День добрый! — обратился в темноту ведущий спецназовец, — сегодня у вас выходной.

Семь человек были затолканы внутрь. Замок лязгнул за их спинами. Далеко на противоположной стене где-то снизу слабо засветился керосиновый фонарь. Его желтые дрожащие лучи неспешно расползались по помещению. Перед глазами Максима смутно вырисовывались очертания недостроенного грота. Помещение должно было быть квадратным и гораздо более глубоким, нежели те, где Максим уже успел побывать. На первом ярусе соловецких подземелий все помещения имели общий потолок — тяжеленную десятиметровую гранитную плиту, поэтому, если высота здания должна была быть больше, то пол его должен был находиться ниже. Поэтому грот утопал, по сравнению со всей системой, метра на три или четыре. Стен его не было видно в свете одного керосинового фонаря. Освещенный же участок был отвесным, абсолютно ровным, но ближе к полу у стены была видна неубранная кимберлитовая порода. Пол еще не был завершен, поэтому был кочковатым, повсюду в беспорядке, по отдельности и кучками, разбросаны кимберлитовые глыбы и более мелкие куски. Вскоре один за другим на противоположной стене стали зажигаться керосиновые фонари, освещая масштаб сооружения и приоткрывая завесу тьмы. На глаз можно было бы дать ему метров сто или даже больше в длину, в ширину же, наверное, метров семьдесят-восемьдесят: грот был очевидно прямоугольной формы, но создавалось впечатление, что сделай его еще чуть-чуть пошире, ощущение прямоугольника исчезнет, очертания станут квадратными. Потолок чернел над голубыми стенами, как облачное зимнее небо в новолуние.

Свет, который увидел Максим, прерывался какими-то темными вертикальными сгустками, похожими на стволы исполинских деревьев. Как только очертания в глазах, снова окунувшихся в абсолютно непроглядную тьму, стали четче, он вдруг понял, что это столбы. Столбы держали потолок. Они были квадратными, огромными, вырастающими из неровной поверхности пола. Один из фонарей покачнулся, и темная фигура, отделившаяся от стены, неторопливо понесла его в сторону вошедших. В раскачивающемся свете, заставляющем плясать тени гигантских столбов, Максим увидел, что вокруг их оснований прокопаны воронкообразные ямы, которые, по всей видимости, и достигали уровня планируемого дна. То есть сначала были выкопаны эти ямы, в которые установлены колонны, а лишь затем дно стало углубляться. На все происходящее Максим смотрел как будто со второго этажа, как будто с балкона театра на сцену. Он огляделся вокруг. Прямо перед ним, под ногами, пролегали вездесущие рельсы, причем не одна, а целых две колеи. Они выходили из широкого зарешеченного тоннеля в восточной стене и вели в сторону главного грота через все помещение, уходя в западной стене в такую же дыру штольни, которая, как уже догадывался Максим, через пятьдесят метров или около того, должна была вывести к дробильным машинам и промывочному пункту. Тоннель находился на общем уровне всей системы, поэтому по сравнению с низким полом грота он был как бы на насыпи. Где-то слева к нему стрелкой по такой же насыпи подходила еще одна ветка, так что возвышение принимало форму прямоугольного треугольника. Покачивающийся фонарь повернул направо, Максим увидел, что там находилась лестница вниз.

— Пойдемте! — предложил он остальным.

Тут только он заметил, каковы были их лица. У пятерых из подземелья, и без того бледные от долгого пребывания вне досягаемости солнечных лучей, они стали цвета мрамора, под которым черными тонкими ветвями пульсировали вены. У одного подрагивала губа. Пристальным взором он следил за передвигающейся по полу фигурой с фонарем. Александр Андреевич бы спокоен, но даже в его глазах читался страх. Максима это просто шокировало. Александр Андреевич уже воспринимался им как человек с каменной, пуленепробиваемой нервной системой, повидавший за свою жизнь всю изнанку нормальной жизни, цинично и расчетливо воспринимающий действительность. Он не боялся боя в правительственном метро, не боялся Николая Петровича, умело приспосабливался к любой обстановки, привычным было для него ощущение вышедшего сухим из воды. Теперь он боялся. Максиму показалось, что глаза его считают шаги молчаливой фигуры в черном плаще. Это не была монашеская ряса. Это был именно плащ, он поблескивал в мутных лучах — кожаный. Где-то Максим уже видел такие. Где? Почему-то снова всплывали картины московского метро. Кажется, даже очень часто видел, кажется, каждый день. В сознании всплыл врывающийся в окно поезда свет с перрона станции, смазанные в стекле лица людей… и вдруг — уверенный, напряженный взгляд выщербленных бронзовых зрачков, зияющих в черноте белков. Такой взгляд только у бронзовых фигур станции «Площадь Революции»… Герои революции — суровые чекисты и красноармейцы, закутанные в длинные полы кожаных плащей, именно такой плащ был на поднимающейся по пологой лестнице фигуре. Максим снова взглянул вдаль. Там, внизу, под каждым фонарем, которых он насчитал семь, сгрудились маленькие кучки людей, о чем-то перешептывающихся и указывающих в сторону толпящихся у двери. Фигура поднялась на насыпь, развернулась и начала приближаться. Кто-то за спиной Максима отпрянул и судорожно застучал тыльной стороной руки по металлической обшивке двери, нащупывая ручку.

— Стоять! — сквозь зубы рявкнул на него Александр Андреевич, — что, перегибали, поди, палочку, нелюди? Ну, вот и хана нам пришла.

— Мы…

— Стойте спокойно. Все, может, обойдется. Они православные, а убивать — это не по-православному… это по-нашему…

Максим оглянулся. Александр Андреевич сам стал спокойнее от своих слов.

Между тем, фигура была все ближе и ближе, наконец, она подошла к вошедшим на расстояние двух шагов и застыла. Человек поднял глаза — у Максима побежали по коже мурашки. Еще никогда ему не приходилось видеть столь белого лица. Жизнь под землей, где нет красок и цветов, даже света, обесцвечивает самого человека, делает его похожим на какую-нибудь бледно-прозрачную глубоководную рыбу. Глаза человека горели в темноте. Нет, он не был альбиносом, иначе они светились бы красным. Глаза бездонной чернотой зияли на снежном лице, но на дне этой всеохватывающей черноты зрачков тлели угли, как бы подсвечивая их. Принято думать, что черный цвет не может светиться. Прямые длинные локоны черных волос окаймляли узкий вытянутый овал, некоторые спадали длинной редкой челкой по лбу, дробя единые тонкие черты портрета, как битое стекло.

— Здравствуй, Александр Андреевич, долго же мы с тобой не виделись, — едва пошевелив обескровленными губами, проговорил человек.

— День добрый, Иван Фролович. Видишь, мы теперь как вы. Поскольку ты здесь главный, может, скажешь сразу, что нас ждет теперь?

— Вы… — лицо человека пронизало взглядом всех стоявших перед ним, — голодны?

— Не тяни, прошу. Я не мастак понимать иносказания.

— Вы хотите есть? — спокойно переспросил человек с фонарем.

— Сегодня мы еще не ели, если для происходящего это имеет какое-нибудь значение.

— Спускайтесь. За мной.

Он развернулся и уверенным неторопливым шагом пошел в обратную сторону, приглашая остальных за собой жестом. Он был очень худ, вокруг его щуплого тела плащ был весь иссечен продольными складками. Но удивительнее всего была в нем несгибаемая ничем осанка. Он держался абсолютно прямо, хотя можно было только догадываться о том, сколько лишений пришлось ему перенести за всю жизнь. О возрасте Максим не мог сказать ничего. Лицо было настолько непривычным для обычного восприятия, настолько даже несколько нечеловеческим, что о возрасте и правда ничего нельзя было сказать.

Развернулись и начали спускаться по пологой лестнице, вырубленной прямо в кимберлитовой породе. Истертые ступени были частично обрамлены в деревянную опалубку. Вот и дно — снизу насыпь выглядит как неровная отвесная скала с явными следами исполинских зубов, как будто в нее на самом деле вгрызались. Это были следы многочисленных кирок, которые когда-то давно, в начале двадцатого века, освобождали пространство от алмазоносной породы, практически с каждым ударом прибавляя по камню в монастырскую ризницу.

Максим проходил мимо столбов, упирающихся вершинами в десятиметровую толщу гранита, уходящих корнями в бугристое дно. Страшно было подумать, какого размера каменная глыба нависает над головами всех, находящихся под куполом гранитной плиты. Квадратные по своей форме столбы последнего ряда перед стеной, на которой висели фонари, обросли с четырех сторон трехэтажными нарами бывших обитателей бункера. Они же как раз собрались в один круг, встречая непрошеных и никак нежданных гостей. Максиму на секунду стало дурно — ему померещилось, что он среди какого-то сборища призраков, настолько бледны были люди, в окружение которых он попал.

— Садитесь! — пригласил их провожатый, — кто теперь осмелился назвать себя хозяином монастырского подземелья?

— Те, от кого вы и прятались. ФСБ России.

— Тогда почему вы здесь, а не в обычной тюрьме?

— Есть и там люди со схожими с нами интересами, только посильнее будут, — пояснил Александр Андреевич.

— А где остальные? Неужели всех кроме вас перестреляли?

— Всех.

— Что ж, Царство им Небесное…

На минуту молчание повисло в воздухе.

— Что это за молодой человек? — спросил Иван у Александра Андреевича, указав на Максима.

— Это… долго объяснять, но он не наш и не их, он был у нас в плену, а потом в плен попали все мы разом.

— Вы пожираете друг друга. Кто-нибудь придет и после них. Тогда с ними тоже здесь поговорим, в этом гроте.

— Что будет с нами?

— То же, что и с нами, если с нами что-то будет. Возьмите.

В гроте пришло время завтрака, а может быть, обеда, в общем просто время поесть. Судя по вкусу, это был растворимый суп из пакетика с обильным добавлением макарон. Варили в двух больших тяжелых котлах, оставшихся здесь, видимо, со времен монастырского освоения подземелий. Ели вместе. Молча. Перед тем как в ненарушаемой до этого тишине зазвучал семидесятиголосый ксилофон мисок я алюминиевых ложек, человек, встретивший пленников, произнес молитву. Александр Андреевич и пятеро уцелевших в перестрелке недоуменно переглядывались. Максим устало смотрел в одну точку: ему уже было все равно, казалось, что здесь он и останется, бесконечные перемещения и неразбериха в его жизни закончатся хоть как-то, что само по себе внушало спокойствие и выпускало наружу усталость. На стенах плясали тени от неровных огоньков бензиновых ламп, которые тоже выглядели антикварными.

— Можно один вопрос? — раздался голос одного из бледных жителей грота.

Головы прежних хозяев монастырских алмазных копей повернулись в его сторону.

— Где она?

— И она, — раздался другой голос.

— Они… — один из сидящих рядом с Александром Андреевичем опустил голову, — они там… там, где и все.

Больше вопросов и разговоров не было. Максим услышал несколько глубоких вздохов. Молча трапеза продолжалась. Сверху послышался скрип открываемой двери. Конусообразный ярко-белый луч электрического фонаря прицельно, не расползаясь по темноте, зашарил по колоннам и стенам грота.

— Шестеро бандюков на выход! Москвич остается! — в хриплом голосе, изданном грубым динамиком мегафона, Максим узнал Антона.

Александр Андреевич встал и направился в сторону выхода. За ним поплелись остальные. Вскоре за ними захлопнулась железная дверь. Куда повели их? На допрос? На расстрел? «Только бы не на расстрел!» — подумал Максим.

7

— Почему они нас не убили? — шепнул в проходе Александру Андреевичу кто-то.

— Вы хоть и просидели тут полгода, но так и остались кретинами! Вам не понять, что такое «Возлюби врага своего»! Пока их смирение играет нам на руку. Пока оно продлило нам жизнь, хоть и минут на двадцать.

— Молчать! — прикрикнул конвой.

8

— Простите, — обратился Максим к окружавшим его людям, — а вы из того бункера в Москве?

— Из того. Ты был там? — ответил все тот же Иван Фролович, по всему, главный среди пленников.

— Был…

— А зачем спрашивал? Кстати, как зовут тебя?

— Максим. Да так спросил, чтобы удостовериться. Я же случайно туда попал. Метро взорвалось, и потайная дверь отошла. Я был в вагоне и убежал от огня вниз.

— Это уже интереснее. Мы подумали — ты один из них. Только из Москвы. Что они поставили бункер на сигнализацию — это понятно. Они схватили тебя. Почему не застрелили?

— Я инженер. Горный инженер. Теперь понимаю, почему меня не расстреляла ФСБ. Остальных бандитов убили.

9

В головах сотрудников спецслужб зрел план вселенских масштабов. Предполагалось создать в полной тайне от всех гигантский алмазодобывающий рудник, который при успешном исходе «операции» способен был озолотить всю верхушку организации, которой теперь принадлежало подземелье Соловков. При исследовании системы на северо-востоке нашли еще один недостроенный гигантский грот, обозначенный на плане 1912 года пунктиром. Здесь, видимо, тоже планировалось разместить переработку — поближе к основным добывающим штольням, которые расходились от «окружной» галереи, символической границы старых бессистемных выработок. По размерам он должен был совпадать с тем, где жили «монахи», — традиция называть так людей из московского бункера успешно прижилась и в сленге спецслужб. На окраине поселка Соловецкий был приобретен обширный участок земли, на котором за один сезон вырос могучий фундамент огромного будущего особняка, как значилось по всем документам, с большими воротами подземного гаража, как будто там собирались хранить грузовики. Под гранитной плитой, до которой доходил подвал этой «дачки», за глухим высоким забором как раз проходила крайняя окружная галерея подземной системы. В этом месте первыми начались работы под руководством новых хозяев. Галерея под домом была расширена до размеров небольшого грота, от которого прямо к недостроенному огромному помещению был проложен широкий тоннель. Снизу начали крошить гранит. Новый вход в подземелье должен был отвести основные очаги деятельности от ненадежного входа под мельницей, который при интенсивных работах все же мог быть замечен сверху.

Каждое «утро», определяемое, как на орбите, по часам в кромешной тьме, под конвоем «монахи» отправлялись отдельными группами на работы по утвержденному плану переоборудования рудника. Переработка кимберлита в главном гроте у выхода на поверхность доживала последние дни — в старом районе должны были разместиться тихие жилые помещения и склады с продуктами и необходимым оборудованием. Поэтому на стыках и переплетениях старинных штолен создавали гроты, в отдаленных и совсем заброшенных галереях шла подготовка к прибытию множества новых работников. В первые дни пребывания под соловецкой землей маленькой группы оперативников под общим командованием Николая Петровича вся система казалась давно заброшенной и навеки покинутой, полной необъяснимых тайн и пронизанной этим духом необитаемых рукотворных мест, заставляющим бежать мороз по коже. Теперь она словно ожила. В отдаленных штольнях сверкали огни фонарей, галереи оглашались шагами колонн в разных направлениях. Конечно, для такого подземелья людей было мало, но все готовилось к тому, что скоро в системе станет тесно.

Максим продолжал оставаться со всеми «монахами» и вместе с небольшой группой работал, а точнее, курировал работу по бурению широкой шахты в толще гранита — нового главного входа. Необходимо было работать осторожно: во-первых, нельзя было допустить трещины — рядом находилось Святое озеро, что могло повлечь за собой катастрофу, во-вторых, было приказано особенно не шуметь, не применять взрывчатку. Очень долго пришлось ждать обычный компрессор для отбойных молотков — втайне ночами его приносили по отдельным частям — разобрали даже дизель. Несколько дней на сборку — и вгрызаться в твердый камень стало значительно проще. Только снабжение портило все. Через маленькое замаскированное отверстие в земле в районе ботанического сада не так-то просто было проносить все необходимое для обеспечения набиравших обороты работ. Особенно частыми были перебои с горючим. Мало того, что генераторы чадили, почему их старались располагать как можно дальше от тех мест, где находились люди, это было еще полбеды. Хуже становилось, когда генераторы и компрессор замолкали. Свет в административном блоке немедленно гас, что, кажется, больше всего беспокоило Николая Петровича, но хуже было другое, что заставляло поломать голову Антона, следившего за всем происходящим безобразием. Без электричества останавливалась даже лебедка подъемника, и любое сообщение с поверхностью прекращалось. С этим пришлось столкнуться дважды, как потом позже подшучивали, по принципу старого анекдота про дикий Запад, где индеец говорил другому, что «только наш бледнолицый брат мог наступить на одни и те же грабли два раза». После того как во второй раз буквально «не на чем» было запустить лифт и людям сверху приходилось спускать все в узкую шахту посредством хитрой, изобретенной прямо на месте системы (к веревке привязали старый гамак, так что получилась своего рода гигантская авоська), Антон «выбил» из Николая Петровича распоряжение о создании бензинового резерва. В общем, с топливом и продовольствием приходилось, мягко говоря, туговато — жизнь напоминала последние дни третьего Рейха — буквально все чуть ли не по карточкам, а в особенности, — топливо.

В складах, унаследованных обитателями системы еще от рачительных монахов, оставивших в годы революции соловецкое подземелье подготовленным для внезапного возобновления работ, было найдено довольно большое количество емкостей с вонючим протухшим бензином для ламп, которые были сложены тут же, а также куча горных инструментов, которые были «взяты на вооружение». Попытались жечь бензин, но ничего хорошего из этого не вышло — он с трудом годился даже для ламп. Впрочем, обеспечить подземелье батарейками было нетрудно. Определенная опасность сложилась и наверху — настолько часто теперь открывался камень-люк, что приходилось идти на различные ухищрения для того, чтобы к нему не образовалось тропы: то подплывали на лодках со стороны озера, то избирали самые разные маршруты посуху, лишь бы только не повторяться. А самое главное — близилось к концу лето, многолюдный сезон на островах. Зимой следы по снегу всегда будут заметны, поэтому закончить работу по бурению новой шахты до наступления холодов и заморозков, до окончания навигации, когда под особое внимание будет попадать даже маленькая моторка, незаметная прежде в потоке снующих туда-сюда посудин, — оставалось главной задачей.

Сверху тоже спешили. Если бы хоть один обыватель смог преодолеть трехметровый забор с колючей проволокой и проникнуть на стройку, заглянуть за тяжелые ворота «подземного гаража», он подумал бы, что на Соловках решили провести метро. В самом деле, за границей опалубки фундамента, которая, кстати, возвышалась над землей почти до уровня второго этажа, находилась окованная, лучше сказать, обваренная толстыми железными листами довольно неглубокая широкая шахта до гранитного основания острова. Очень похоже на строительство станции. Конечно, достигла она этого основания не сразу, прошло как раз полтора месяца с начала строительных работ. Уже конец августа возвещал о начале учебного года, и острова покинули все многочисленные студенческие экспедиции и группы молодых археологов. Это была первая потеря в летней «массовке», хотя многие восприняли ее с облегчением: любопытство молодых людей заставляло их бродить повсюду, и зачастую появлялись они там, где никто из связанных с подземельем видеть их не желал — в районе входа. В последних числах августа «блокадники» системы наконец почувствовали себя облегченно: операция складывалась успешно — по срокам успевали.

Под руководством Максима удалось преодолеть около семи метров породы, притом что дыра должна была получиться немаленькой — шесть метров в диаметре. Часто приходилось работать просто вручную, когда кончалось горючее; тогда в распоряжение Максима переходили еще люди, занятые прежде на других работах, и новый грот северо-восточного сектора оглашался звоном металла и камня. Пахло гарью, разлетались искорки, и каменный дождь сыпался с потолка, неприятно осыпая человека без надлежащей защиты. Этот эффект хорошо был знаком еще танкистам Первой Мировой — тогда осколки брони, отлетавшие в кабину при попадании пуль и снарядов, получили прозвище «железные мухи» за то, что больно кусали кожу. В гроте люди заматывали лица тряпками. Антон «выбил» для Максима приоритет на топливо, что существенно сказалось на темпе работ. В общем, Николай Петрович был доволен, и отношение его к Максиму изменилось до снисходительного одобрения, что снимало прежние угрозы. В «команде» Максима постоянно были пятеро «монахов», с которыми он сдружился.

10

Эти «монахи» были молодыми людьми из московского бункера, которые показались начальству наиболее трудоспособными. Двое из них, Захар и Прохор, были самыми настоящими «детьми подземелья» — они родились и выросли под Москвой (не в Подмосковье, а именно под городом), в том самом злополучном бункере. Остальные были приемными детьми подземной общины. Как понял Максим, они тоже оказались не в нужное время не в нужном месте, но «монахи» не убивали таких, а брали себе. Терять людям, опустившимся по разным причинам на самое «дно» городской жизни, даже ниже «дна», было особенно нечего. Эти трое были потерянными для советской цивилизации: Андрей и Вася вместе бежали из детского дома, зимой оказались в коллекторе с теплыми трубами и больше не покидали подземного города. Толя был потомственный бомж. Он был немного старше и случайно застал момент обмена информацией между обитателями бункера и их агентами на поверхности. Он пришел в бункер прямо со своей семьей; под столичной землей тоже есть семьи и рождаются дети, мечтающие преодолеть то, по чему мы ходим, — выйти на свет божий. Но свет божий они увидели в жизни общины «монахов». Кстати, между собой они действительно считались монахами — все-таки общество хранителей тайны Соловков было организовано именно монахами, которые решили продолжить жизнь братии под землей. С тех пор образовался совершенно особый социум: каждый в старости принимал постриг, отходя от мирских дел; у молодых же были семьи и дети, о которых заботились вместе. Страна ускоренными темпами пыталась построить коммунизм, в то время как глубоко под самым центром столицы Советской России коммунизм был давно построен.

Но буржуазная революция девяностых ворвалась и на такие глубины, и в тихую скромную жизнь подземелья ворвалась шайка Александра Андреевича. Бандиты долго не разговаривали — после допроса расстреляли всех старцев, отобрали только тех, кто был способен работать в руднике, их немногочисленные семьи тоже было решено оставить до определенного момента. На Соловки они попали уже в качестве рабов. Произвол немногочисленного «контингента» был ужасен, вскоре дети зачахли от невыносимых условий, женщин охрана практически сразу отобрала себе, и люди просто не знали судеб своих жен. Они знали только, что тела мертвых относят в далекую одинокую южную шахту и замуровывают — закапывают в отработанной породе. Многие погибли, те, кто остались, заметно постарели. Собственно, как они сами признались Максиму, приход под соловецкую землю представителей власти заметно изменил их жизнь к лучшему.

Сверху навстречу Максиму одно за другим стали просверливать отверстия. Во мрак подземелья, как из душа, полился дневной свет, с непривычки режущий взгляд и заставляющий щуриться. Седьмого сентября бригада Максима в последний раз вышла на объект — в присутствии Николая Петровича состоялась «смычка»: последние куски гранита сломались под совместным нажимом сверху и снизу, и ровный белый дневной свет не спеша разлился по гроту. Дальше предстояло работать только людям с поверхности: ровнять шахту и устанавливать мощный подъемник. Всю следующую неделю ребята «сверху» копошились в шахте, а в системе шли хлопотливые и овеянные не то чтобы радостью (такого понятия в среде рабов-рабочих просто не существовало), а каким-то ореолом непонятного энтузиазма работы: по главным тоннелям-артериям разматывали катушки с проводами и кабелями — под землю вот-вот должны были подать настоящее нормальное бесперебойное электричество с поверхности. Установили кронштейны крепления на стены — и вот самые крупные галереи стали похожи на тоннели метро — такой вид им придали расположившиеся по бокам кабели. В гранитном потолке сверлили дыры и ставили железные крюки для люстр. Прежде безмолвное и таинственное подземелье принимало вид вполне обитаемого.

Впрочем, тайны, как и подобает настоящему подземелью, тут были. Больше всего ходило слухов о призраке рудника — женщине в черных одеждах. Вечерами в большом гроте, который продолжал служить монахам жилищем, не утихали споры о том, кто бы это мог быть. Причем видели ее многие — с самого начала, еще при бандитах, еще до жертв. Как-то, буквально в первый день, когда монахов заперли в гроте, один из них сидел и неподвижно и задумчиво смотрел за прутья решетки, перекрывающей вход в тоннель, уходящий далеко на восток, к основным выработкам, как вдруг вздрогнул всем телом, практически онемел от ужаса — в параллельной галерее промелькнула худая женская фигура, одетая в длинный черный балахон. Она обернулась, посмотрела на него горящими во тьме глазами и немедленно скрылась в уходящем дальше тоннеле. Видимо, она хотела заглянуть в грот и при этом остаться незамеченной, но ее взгляд встретился с глазами сидящего у решетки монаха. Тогда в гроте решили, что это либо галлюцинация, либо дьявольское наваждение, что, скорее всего, одно и то же. Но очевидец не мог выйти из состояния шока. Через несколько дней он умер.

В подземелье жили механической жизнью, строго по расписанию, шаг влево, шаг вправо… Максим скучал вечерами, лежа на нарах, и чувствовал, что еще чуть-чуть — и он совсем потеряет человеческий облик, мысли его становились прямее и даже животнее — как бы поесть и поспать, да и только. Единственное утешение — рассказы монахов, которые охотно поведали ему всю историю России в необыкновенном ключе. Однажды вечером, слушая очередной эпизод из многовековой истории островов, Максима посетила странноватая идея. Он переговорил с Антоном, тот посмеялся, но все же выдал ему тетрадь и письменные принадлежности, точно школьнику.

11

Это началось в середине семидесятых. Земля манила геологов своими непредсказуемыми аномалиями, которые отчетливо были видны на экранах приборов и едва различимы под густым лесным покровом Архангельской области. В семьдесят пятом из мерзлой северной почвы люди достали первый кусок кимберлита. Прямо из земли, ничего не пришлось копать на обрывистом берегу речки, затерявшейся на карте шестой части суши. В небо поднялись самолеты геологов. Странно, чтобы понять, что скрывается в глубинах, нужно оглядеть землю с высоты.

Восьмидесятый год навсегда запомнился годом Олимпиады в Москве. Внимание всего мира было сосредоточено на происходящем на аренах «Олимпийского» и «Лужников». В восьмидесятом в Архангельской области, при исследовании аномалии, обозначенной ничего не говорящей аббревиатурой «24а», была обнаружена первая алмазоносная трубка региона — «Поморская». С этого дня усердные поиски начались по всей Архангельской области. Одна за другой экспедиции крупных геологических институтов и факультетов уходили «в поле», вооруженные аппаратурой и колоннами мощных грузовиков, несущих по северному бездорожью буровые установки. Три года открытия словно стремились опередить друг друга. В восемьдесят первом на карте природных ресурсов севера европейской части СССР появились шесть кимберлитовых трубок, получивших название месторождения имени Ломоносова. Началась промышленная добыча алмазов. До восемьдесят второго открыли еще несколько месторождений, а затем наступил период длительного затишья. Больше ничего нового. Шли работы, отвалы пустой породы росли; целая отрасль промышленности, да еще какой, родилась на севере в одночасье, и в одночасье остановилась в развитии. Новых сенсаций не было.

Громыхнул Чернобыль, покатилась под откос перестройка. Начался тот хорошо знакомый, но постепенно забываемый бардак, приватизация… До девяносто шестого года неприкосновенными для нее оставались только стратегические ресурсы России. После выборов Ельцин сдержал данное олигархам накануне обещание: теперь недра растерзанной страны были в открытом доступе. Страна недоуменно вглядывалась в экраны телевизоров, видя убедительную победу Ельцина, когда очевидным всем казался второй тур с лидером коммунистов. В девяносто шестом году волна нефтяных разборок захлестнула Россию. В девяносто шестом в Архангельской области было открыто самое алмазоносное месторождение — трубка имени Гриба. Люди отвоевали у земли несметные сокровища. Почему именно в девяносто шестом? Загадка, а может, совпадение. Архангельскую область уже смело называли самой богатой алмазами землей в мире. Шокирующее открытие последних пятнадцати лет. До этого копали далеко в Сибири, в Якутии, и вдруг оказалось, что богатейшие месторождения были рядом. Бывает. А ведь никто и не догадывался. Никто?

Иноки бежали от мира в глушь, надеясь в уединении спасти свои души и молиться за тех, кто мучился в миру. Это был пятнадцатый век. 1429 год. Три дня маленькую лодку носили ветра по угрюмым волнам Белого моря, пока не прибили к безлюдным берегам далеких островов, там, где день и ночь по полгода властвуют над землей. Жизнь на Соловецких островах протекала в трудах и молитвах, как и было задумано монахами новой обители. Через шесть лет на островах возник монастырь — два небольших деревянных храма. Он не сразу был там, где возвышается сегодня; маленькое деревянное поселение несколько раз сгорало дотла, и каждый раз небольшая обитель переселялась на новое место. В конце концов, монастырь занял перешеек между морским заливом и Святым озером. Больше он никуда не переезжал.

С этого времени новгородская знать почему-то начинает интересоваться затерянным на своих огромных пространствах окраинным монастырем. На острова приезжает сначала новгородский митрополит, мечтающий об отделении церкви Новгородской республики от становящейся все более могущественной Москвы, затем князь, перед тем как вступить в схватку с новой столицей объединяющейся Руси. Небольшая и немногочисленная обитель в мгновение ока становится одним из самых известных мест русского севера, а ведь монастырь был еще совсем молод — не прошло и полувека с момента его основания: не чета древним лаврам. Карты новгородских земель всегда были весьма неточны. Составлялись они для разных нужд, поэтому зачастую обозначены на них были только необходимые тому или иному знатному боярину города и поселения. Но что поразительно: Соловецкий монастырь можно видеть на любой карте той эпохи. Крупно, на острове посреди пустынного Белого моря, он возвышался куполами деревянных храмов и колоколен. Потом был год от рождества Христова 1470, когда не стало человека, долгое время сдерживавшего нарастающий конфликт между Новгородом и Москвой; умер новгородский митрополит Иона, часто навещавший Соловки. Князь же Михаил Олелькович недооценивал Ивана III да надеялся на помощь близлежащей Литвы. Только через год уже Новгород потерял многовековую независимость и подчинился Белокаменной. После древний вечевой колокол павшего Новгорода увезли с собой в Москву обозы войск Ивана III — собирателя земель русских.

Интерес к монастырю, казалось, совсем поистратился. Тайна, по всем признакам известная крупным новгородским купцам и боярам, оставалась тайной, как ни пытался царь развязать свободному городу язык, чиня кровавые расправы. Но молодой московский государь Иван Васильевич словно сам догадывался о неразгаданных до его поры тайнах единственного ганзейского города Руси. А средства казне в то время требовались, и немалые. Начало царствования Ивана IV ознаменовалось подающими большие надежды для молодого объединенного государства, только сбросившего иго и выходящего на внешнеполитическую арену тех лет. Столько всего требовалось переделать, построить заново, восстановить из праха… Какие только головокружительные мысли не приходили юному государю, вдоволь насмотревшемуся на бесчинства и непристойное для государственных людей поведение знатных московских бояр. Вокруг царя постепенно сложился свой особый круг, круг таких же, как он, — молодых, энергичных, обладающих силами, средствами и властью для того чтобы поднять страну из небытия. Среди тех людей был и потомок исключительно древнего и богатого боярского рода Колычевых.

Сам он был москвич, имел прусское происхождение. Дед его отличился и прославился во времена Ивана III, за что был пожалован землями. Был он и воеводой Господина Великого Новгорода, и послом в Крымской орде. Наверное, много чего узнал от новгородцев за несколько лет, проведенных в городе. Мать Федора Степановича Колычева имела огромные владения под Новгородом. В общем, видимо, неспроста постригшийся в монахи молодой боярин выбрал местом своего духовного уединения отдаленный Соловецкий монастырь. Причем ушел в монахи он как-то спонтанно, словно совсем не боясь оставить привычную комфортную жизнь столичного боярина ради северной глуши и тягостного труда. Может быть, сам царь повелел ему блюсти этот необычный монастырь, скрытые богатства которого так необходимы были казне?

Впрочем, Филипп (под этим именем постригся Федор Колычев) отнюдь не сразу стал настоятелем. Целый год был он тружеником еще до пострига. Известно, что Филипп попал в обитель инкогнито, не предупредив никого о своем знатном происхождении, видимо, чтобы не вызывать подозрений со стороны братии и не привлекать внимания общественности. На время он как бы выпал из жизни страны. Лишь царю и немногим его приближенным было известно, где находился Федор. Интересно также, что за некоторое время до того как молодой Колычев отправился на Соловки, в один из отдаленных северных монастырей отправилась (может быть, не по своей воле?) мать Федора. Ведь какое опасное и важное задание намеревался дать царь ее сыну! Вряд ли это понравилось бы богатой и известной боярыне.

Филипп тем временем усердно молился в стенах соловецких храмов. Он настолько полностью погрузился в монашескую жизнь, что его духовные подвиги вызывали у всех прочих монахов уважение. Несколько лет он даже провел в абсолютном уединении. Такое усердие молодого инока удивляло всех. Уже через девять лет (рекордно короткий срок для монашеской карьеры) ему было предложено стать игуменом. Поначалу он отказывался, но это только подвигло всю братию на единогласное избрание его настоятелем. Еще Борис Годунов понял, что для того чтобы вызвать к себе абсолютное доверие, можно, будучи уверенным в своей неоспоримости, поначалу и отказаться от царства. А взять бразды правления в свои руки — только когда уже сам народ придет и начнет умолять. На второй раз и Филипп согласился возглавить обитель. Это был год 1548-й. Прежний игумен сам передал бразды правления Филиппу. Ровно через десять лет по западной границе Руси прокатится первое наступление Ливонской войны.

И с этих дней Соловки стало не узнать. С приходом Филиппа на пост настоятеля монастыря, государь московский Иван Васильевич стал проявлять к обители неслыханное доселе внимание и всячески способствовал его экономическому развитию. Отменялись пошлины на соль, которую варили монахи в особых варницах, на полученные прибыли Филипп был волен сам, не спрашивая разрешения ни у кого, приобретать необходимые, на его взгляд, товары. На берегах Белого моря поначалу стали появляться новые варницы, приносящие пока основную часть дохода обители. По всему видно, что Иван Грозный стремился избежать прямого финансирования далекого монастыря, чтобы лишний раз не привлекать внимание, не будоражить интерес к северным алмазоносным островам.

Монастырь продолжал строить свою обособленную экономику, приносящую по тем временам богатые доходы. Помимо соли, производство которой росло год от года (благо условия, предоставленные Москвой, способствовали), начался планомерный экспорт леса, причем вырубки были организованы с расчетом на воспроизводство лесных ресурсов. Филипп вкладывал деньги в то, что сегодня принято называть модным иностранным словом «инфраструктура». За невиданно короткие сроки в глубине большого Соловецкого острова вырос кирпичный завод, который был призван обеспечить планируемое строительство, выкопан огромный котлован Святого озера, куда протянули километры каналов, закованных в валунные набережные. Они забирали тонны воды из разбросанных по всему острову озер и приносили их под стены монастыря. Зачем? Принято говорить, что это было фортификационное сооружение, что, дескать, с востока это озеро было необходимо в качестве рва перед монастырскими стенами. Странно. Почему бы тогда и в самом деле не выкопать ров? К чему те неимоверные усилия, которые были в буквальном смысле закопаны в землю при строительстве озера и системы каналов?

Одним из первых зданий, сооруженных при Филиппе на пепелище монастыря (он опять горел в 1438 году), была деревянная мельница. На том же месте, где сегодня стоит необыкновенный каменный дом, изгибающийся углом и прижимающийся двумя ярусами каменной галереи с колоннадой — тоже мельница, только более поздней постройки. Мельница была водяная. Только канала к ней никто никогда не видел. Потому что он был проложен целиком под землей от дна искусственного Святого озера с большим изгибом к самой мельнице и дальше, к морю. К чему такая сложность конструкции и такая секретность? Ведь, по сути, получается, что огромное Святое озеро — всего лишь водохранилище, обеспечивающее бесперебойную работу мельницы в течение года. Под землей, на глубине, где была проложена труба к первому ярусу подземелий мельницы, вода не замерзала зимой и поступала из-под толстого льда Святого озера.

А ведь вокруг столько озер, практически стыкующихся с морским берегом, где так удобно было бы перемалывать то небольшое количество зерна, необходимое для скудной пищи иноков. Но немногие знали тогда, что должна была перемалывать построенная игуменом Филиппом мельница, расположенная так нерационально, как будто что-то очень важное не давало возможности подвинуть сооружение хотя бы на несколько метров, туда, где расстояние между заливом и Святым озером минимально. Но нет. Филипп настаивал именно на таком расположении и отдавал себе отчет в том, какие средства он вкладывает для того, чтобы именно в этой точке земли закрутились огромные деревянные колеса, приводящие в движение массивные каменные жернова. Значит, было ради чего. И было ради чего. Иван Васильевич столь милостиво относился к происходящему.

Изначально поражали размеры самой мельницы. Просто невероятно, зачем на севере, где едва растет рожь, необходимо было такое здание, которое с легкостью бы справилось с урожаем всей волости! А ведь монахов было совсем немного… Даже летом, когда на стройки приезжали трудники, количество человек на островах редко превышало полтысячи. Зачем же так перестарались с мельницей?

Иван Грозный и Федор Колычев, а в постриге — Филипп, хорошо знали, что на самом деле перемалывали монастырские жернова. Поэтому строительные работы не утихали. В монастыре стали появляться первые значительные каменные сооружения — церкви. Уже в 1550 году, при необычайной скорости строительства, был завершен храм в честь Успения Божьей Матери, но Филипп не остановился на достигнутом, желая построить величественную и роскошную церковь. Царь же продолжал жаловать обитель различными милостями, полностью отменил пошлины на соль, даровал монастырю прибрежные земли с деревушками. Но братия все же забеспокоилась: уж слишком заносчивым и дорогим показался монахам проект нового храма, опасались долгостроя и нехватки денег. Но Филипп ни минуты не сомневался, добывая средства для монастыря прямо-таки из-под земли, что, кстати, для Соловков было буквальным. В 1558 году преступили к строительству Спасо-Преображенского собора. Филипп все чаще наведывался в Москву к явно благоволившему его обители государю. Что вез игумен в столицу? Уже тогда это было тайной, ставшей потом главной не только для самих Соловков, но и для российских царей.

В 1566 году игумен Филипп Колычев был срочно вызван в Москву. Иван Грозный уготовил ему сан митрополита Московского. Это было тяжелое время: затянувшаяся Ливонская война, начавшаяся с победоносного разгрома ордена, оборачивалась для Руси все более тяжкими экономическими бедствиями. Надвигался мрачный период опричнины. Казна пустовала, не редкостью стали так называемые карательные походы государевых отрядов по зажиточным русским городам. Подземные работы на Соловках шли полным ходом, монастырь просто процветал на фоне нищающей страны. Бывший настоятель не забывал о своей обители. Кстати, к тому времени уже существовало свое собственное посольство Соловков в Москве — подворье монастыря.

Похоже, что по прибытии в Златоглавую к царю, возглавлявшему слабеющее и беднеющее государство, Филипп Колычев почувствовал сокрытую за его плечами экономическую мощь. Между ним и Иваном начались разногласия и неразрешимые горячие споры. Налицо была схватка двух сил. Многим тогда оставалось только догадываться, что не поделили царь и главный менеджер крупнейшего алмазоносного месторождения, только Москва, в который раз практически чудом, оказалась сильней. Как только Иван осознал свою победу, на Филиппа одно за другим посыпались наказания, ссылки, заточения, в конце концов он был задушен в келье Малютой Скуратовым… как раз перед очередным походом царя на Новгород.

Вполне логичным было бы, например, распространение гнева государева на все, что было связано с именем непокорного митрополита. И в первую очередь, под удар должны были попасть Соловки: богатый северный монастырь вполне мог претендовать на роль очередной жертвы грабительского похода, но… этого не происходило! Наверное, сила, хранящая обитель от общей судьбы всей Руси, обывателям казалась поистине чудесной, хотя, конечно, крылась эта сила на достаточно большой глубине. Уже потянулись во все стороны ниточки подземных галерей, уже вблизи выхода на поверхность стали появляться первые поперечные штольни, так похожие на окружающие кольцами стены какого-нибудь города. Остановить это, подвергнуть разорению соловецкие копи было бы практически смертельно, и Иван Грозный понимал это. Во-первых, это означало конец последнему верному источнику доходов казны, а во-вторых, конечно, огласку. Огласку, последствия которой просчитать было невозможно. Что бы началось в стране, а потом и в мире, если бы стало известным совсем незащищенное алмазное месторождение на окраине слабого государства? Страшно представить. Поэтому Соловки никто не трогал. Иван поручил игуменство верному ему человеку — Паисию.

Но экономически монастырь уже был слишком силен и слишком самостоятелен. Настало тяжелое для страны время — неспокойное царствование блаженного царя Федора, затем разрушительная смута. В то время, когда вся Русь разбрасывала камни, монастырь собирал их и становился, помимо всего прочего, мощной военной крепостью. В чем можно было быть уверенным в такую лихую годину? Только в прочности древних валунов, из которых при игумене Иакове были возведены монументальные башни и толстые стены, способные выдержать осаду не хуже, чем Московский Кремль. Соловецкий Кремль мог бы быть абсолютно прямоугольным. Стоило только подвинуть деревянное здание мельницы, расположившейся чуточку в стороне от основных храмовых построек. Но история повторилась. Уж что-что, а это незначительное сооружение перемещать было нельзя. Поэтому-то и появился хорошо защищенный выступ с расположенными поблизости тремя башнями, защищающими мельничный двор. Было это в начале восьмидесятых годов шестнадцатого столетия.

Монастырь оказался в ситуации, похожей на период завоевания Новгорода Москвой. В центре было не до него, на престоле один за другим мелькали личности, занятые больше вопросом удержания власти в своих руках. Положение их было шатким, да к тому же ослаблялось небезызвестными неурожаями и порухой, пришедшей на Русь после проигранной войны. Соловки буквально взяли курс на изоляцию от страны до тех пор, пока ситуация не придет в равновесие и не появится такой правитель, которому можно было бы доверить тайну. Оберегали ее не только неприступные стены — в самые опасные периоды жизни Руси крепость неусыпно блюли более тысячи прекрасно вооруженных стрельцов. Нетрудно себе представить: какой политической силой обладал бы этот отряд, окажись он в Москве, в слабом городе, который был не в силах устоять даже перед небольшими ополчениями и сбродом «тушинского вора». Но нет. Все-таки почему-то сохранившаяся элита уничтоженной русской армии стерегла далекий монастырь, к которому только летом можно было пробраться. Почему? Теперь понятно. За четверть века неразберихи у гарнизона даже появилось прижившееся имя — соловецкое войско. Упразднили его только в тридцатых годах семнадцатого века, а ведь династия Романовых к тому времени продержалась на троне уже двадцать лет.

За эти годы Соловки совсем «отбились от рук»: монастырь стал настолько автономным, настолько влиятельным в северных регионах за счет своей бездонной алмазной почвы, что разговаривал с царем на равных, прекрасно зная и понимая, что в 1613 году выбрали «не способнейшего, а удобнейшего». Москва шла на попятную. В те годы монастырь вел уже свою собственную не то что внутреннюю, даже внешнюю политику, то воюя, то заключая мирные договоры. Политика же без мощного экономического базиса невозможна, что достаточно бескомпромиссно обосновал потом Карл Маркс. При игумене Иринархе продолжилось дальнейшее превращение монастыря в неприступную крепость. К моменту нашумевшего мятежа раскольников, «Соловецкого сидения» в стенах крепости, со слов летописи, было до девяноста пушек, около девятисот пудов пороха, а хлеба в осадном положении хватило бы всей братии лет на десять. Москва продолжала жаловать монастырь необъятными северными землями и снижать, а в некоторых случаях даже отменять, пошлины на соль, которой продолжала приторговывать обитель. На полученные прибыли, в частности, по всей видимости, были произведены восстановительные работы после обрушившегося на острова в 1635 году наводнения. Тогда же в пользу монахов поступили щедрые отчисления от казны. Соловки получили также привилегию самостоятельно избирать келаря, лишь уведомляя государя о своем решении. Фактически, это было уже государство в государстве, сосуществовавшее с Россией в симбиозе. К нему даже стали проявлять интерес соседи. Так, сохранились сведения о якобы добровольно беглых шведах, пожелавших принять крещение на соловецкой земле, чтобы потом стать монахами обители. Очень напоминает шпионаж. Видимо, поэтому ни один из таких «добровольцев» не получил разрешения на крещение в православие. Монастырь продолжал материально поддерживать царские походы и вообще помогал Москве материально, взамен получая все большую автономию. Здесь, в такой обстановке, начал свой монашеский путь Никон, который впоследствии буквально переметнется в столицу и поможет государству прибрать к рукам несметные и так необходимые казне богатства старообрядческой церкви и, в частности, подземелья Соловков. Москве нужны были средства, при этом идти на попятную окрепшей династической ветви уже не хотелось. Возможность, однако, вскоре представилась: это была подготовленная Никоном церковная реформа.

На Соловках ее приняли в штыки — это мягко сказано. Многочисленные интриги с грамотами, запиранием и уничтожением новых церковных книг, казалось, нарочно разыгрывались укрывшимися за толстыми стенами монахами, к которым присоединились также многие раскольники со всей земли русской. Весной 1769 года между царским двором и монастырем опустился «железный занавес» — иноки заперли ворота крепости. Ничего о том, что происходило в эти годы под землей, не знали монахи, которых расспрашивал Максим. Осада же накатывалась лавиной на валуны соловецких стен, но с каждым годом уходила обратно, в следующий раз возвращаясь с удвоенными, а то и утроенными силами. Только под напором целой тысячи хорошо вооруженных стрельцов под руководством Мещеринова удалось взять крепость аж в 1676 году, причем исключительно благодаря предательству одного из монахов.

Лишь только мятежная крепость пала, из самой Москвы оперативно нагрянула в Соловки целая госкомиссия, якобы для приведения монастырского хозяйства в порядок. Это в то время, когда после раскола не то что отдельный монастырь, всю страну в порядок приводить нужно было. Тем не менее столица снова пристально следила за происходящим у своих северных окраин. Помимо Макария, архимандрита небезызвестного Тихвинского монастыря, и келаря Иллариона из Спасского, был в составе этой комиссии и царский казначей Феодосий, что, на первый взгляд, покажется странным. Но, как говорил Шерлок Холмс, истина всегда кроется в деталях. Значит, нужно было что-то царской казне от разоренного длительным противостоянием монастыря.

После первичной проверки вскоре на острова прибыли московский воевода, князь Волконский Владимир Андреевич и дьяк. Просто так из столиц таких людей абы куда не присылают. Но популярные исторические книги вообще не пишут о таких, казалось бы, незначимых подробностях.

На Соловках начался местный ренессанс под предводительством митрополита Макария. Библиотека получила новые церковные книги, а полуразрушенная крепость вновь обрела бравый непокоримый вид. Соловкам придумали в то время еще одно назначение — быть самой строгой тюрьмой, сбежать из которой было бы невозможно. В 1680 году в монастыре приступают к строительству крупного острога. В этом же году здесь же постригся в монахи видный вельможа Никифор Матвеевич, и почти сразу избран в соборные старцы. Где-то в истории монастыря такое уже было. Под неусыпном контролем изнутри держала всю братию династия Романовых. Тюрьмой монастырь был не только для узников, немногочисленных и чаще всего замешанных в крупных политических придворных заговорах, но и для самих монахов. В восьмидесятые годы Соловкам был прочитан новый указ, по которому пуще всего должны были пресекаться побеги иноков, а сумевшие скрыться должны были быть в кратчайшие сроки найдены и подвергнуты суровым наказаниям. Это касалось также лиц, способствующих побегу. Но это еще более-менее в порядке вещей. Удивление вызывает еще один пункт того же указа, запрещающий переводить монахов из стен Соловецкой обители куда-либо еще, хотя для того времени это было абсолютно нормальным явлением. Соловки во многом шли «впереди планеты всей», как показывает история. Впервые, следуя тому же странноватому указу, на островах был введен «сухой закон» — все приезжающие тщательно проверялись на наличие провозимого с собой спиртного, и если таковое находилось, то оно изымалось и опечатывалось. Впрочем, если знать, что находилось под этим клочком северной земли, то вполне понятно, к чему эти меры: тайна должна была оставаться тайной, поэтому ни один монах, попадавший в Соловецкий монастырь, не мог более выбраться оттуда, а пьяный, как известно, всегда болтун, а следовательно — находка для шпиона.