Копи царя Иоанна

Эпилог

Больше Максима никто не видел. Какой-то молодой человек долго стоял на Бородинском мосту теплым мартовским днем девяносто девятого. Потом его лицо промелькнуло на огромном подмосковном кладбище рядом с незаметными, занесенными снегом могилами. Да, со всеми ними произошел несчастный случай. Причина? Не надо иногда увлекаться поисками. Потом и этого человека никто не видел в России.

Летом в Париже жарко, зимой — промозгло. Но Париж — город-праздник, здесь не существует понятия туристического сезона; просто потому, что он здесь всегда. А особенно в тот вечер, тридцать первого декабря двухтысячного года. Сколько людей мечтали встретить его именно в этом городе. И этим зимним вечером кафе Монмартра были переполнены, на Марсовом поле перед Эйфелевой башней яблоку негде было упасть. Погруженный в зимнюю темноту город, подкрашенный теплыми тонами разливающегося в замкнутом каменном пространстве света лампочек иллюминации, дышал бодрящим холодным влажным воздухом в ожидании нового года, века и так далее. Конечно, человеческое летоисчисление — условность, но она оправдана — оправдана хотя бы этим всеобщим ощущением незлобивого и вместе с тем грандиозного праздника.

В одно из таких набитых кафе, окна которого выходили на лестницу, ведущую к собору Сакре-Кер, вошла девушка. Одна. Сколько ей было лет, сказать трудно, слишком молодо она выглядела. Но в глазах ее был какой-то странный холод. Нет, она не так юна и хрупка, как кажется. Она была не накрашена, ни единого штриха косметики на лице, странно, но что ж, хочет казаться естественной; хотя, у нее и так были очень изящные и тонкие черты лица. Она была красива и скорее всего считала дурным тоном подчеркивать это искусственно. Одета девушка была в черное, кожа, наоборот, была неестественно бледна даже для зимы. Удивительно, но среди дам с роскошными прическами, наполнявшими кафе, она совсем не казалась «белой вороной», хотя ни один ее волос не выглядывал из-под аккуратной красной беретки на ее голове. На руках не было колец и браслетов, шею не оплетали километры бижутерии. Только одна тоненькая цепочка, завершающаяся маленьким крестиком, очень старинным, но в то же время по-своему изящным. Лаконичный образ был продуман до деталей и даже выигрывал на фоне остальных. Не спеша, она прошла кафе насквозь и остановилась около одного из двухместных столиков у окна. За ним, смотря в окно на освещенную, простирающуюся вниз ковром широкую лестницу, сидел человек. Один. Он часто приходил сюда и всегда сидел только за этим столиком. Официант уже знал его, знал, что он очень богатый русский и что зовут его Михаил.

— Я смотрю, вы тоже встречаете этот Новый год один? Здесь свободно? — по-французски спросила девушка.

— Простите, я вас не понимаю, — по-английски ответил Михаил. Она повторила вопрос на чистейшем английском.

— Да, да, тут свободно. Вы тоже?

— Что?

— Встречаете Новый год одна?

— Я не встречаю Новый год, — сказала она.

— Как же?

— Да так. Никогда.

— Удивительно. Первый раз вижу такого человека.

— Вы ведь уже около двух лет в Париже, если я не ошибаюсь.

— Ну, — Михаил с удивлением посмотрел на нее, — около того, а как же вы догадались?

— Я долго искала вас.

— Меня?

— Да, только сегодня я поняла, что именно вас.

— Почему же?

— Мне нужно вам кое-что передать. Вернуть. Вы бы, Максим, за это время французский выучили. Такой красивый язык, — вдруг перешла она на русский.

С этими словами девушка достала из сумочки две старые потрепанные тетради, исписанные неровным почерком, с въевшейся в страницы голубой кимберлитовой пылью.