Кораблекрушение у острова Надежды

Глава первая ГЛАЗА У НЕЕ СЕРЫЕ, ВОЛОСЫ РУСЫЕ, НОС ПРЯМОЙ, ПАЛЬЦЫ НА РУКАХ ДОЛГИЕ

18 марта 1584 года царь Иван проснулся рано и лежал в постели, не шевелясь. Окна плотно закрыты темными занавесями, чтобы дневной свет не беспокоил больного царя. В дальнем углу спальни в тяжелом поставце догорала оплывшая восковая свеча.

Но царь Иван чувствовал, что уже не ночь, а утро. Дышалось сегодня легче, болезнь немного отпустила его.

Царь пошевелил опухшими пальцами, словно желая проверить, повинуются ли они ему. Скосив глаза на икону божьей матери, освещенную красноватым огоньком лампады, он прошептал несколько слов молитвы.

И снова неотвязная мысль будто молотом ударила в голову: «Кому отдаю престол, в чьи руки? Федор скорбен душой и телом, юродивый… Дмитрий младенец. Опекуны? Не ошибся ли я в них?! Был бы жив Иван, мой сын возлюбленный, я бы мог умереть спокойно. — Царь Иван застонал, из глаз его выкатились слезы. — Я убил сына. Иван, Иван! Простишь ли ты меня?»

Царь жаждал чуда. Он посмотрел на дверь и стал молить бога: «Пусть откроется дверь и войдет Иван, сын мой, живой и здоровый».

Но чуда не произошло, все оставалось по-прежнему. Издалека доносились глухие, стонущие удары церковного колокола.

Пробравшийся сквозь занавеси солнечный луч ударил в лицо царю. Он осветил глубокие морщины, горбатый, заострившийся нос, вдавленные, мокрые от пота виски.

Царь Иван открыл глаза и снова зажмурился.

— Богдашка! — окликнул он. — Богдашка!

На полу у царской кровати, в кафтане и в сапогах, раскрыв рот, посапывал Богдан Бельский. Он происходил не из знатного рода. Шесть лет назад Богдан Яковлевич получил высокое придворное звание оружничего. Он был близким царю человеком, считался его тайным советником и телохранителем и не отходил от царской персоны ни днем, ни ночью. За взятие города Вильмара царь наградил своего любимца золотой цепью на шею и золотым на шапку.

Оружничий с испугом вскочил на ноги.

— Батюшка царь, прости, заспал, не вели голову рубить…

Но царь сегодня был милостив. Нудная тупая боль в боку приутихла, и голова не болела.

Бельскому показалось, что царь замурлыкал свою любимую песню:

Позвать Бориску Годунова.

— Иду, иду, великий государь! — И Бельский, на ходу натягивая спустившиеся голенища зеленых сафьяновых сапожек, вылетел из спальни.

Он был высок, статен и красив. С русой курчавой бородкой и синими холодными глазами.

Искать Годунова не пришлось. Ожидая царского пробуждения, он давно сидел в маленькой душной приемной.

— Борис Федорович, полегчало царю, — зашептал Бельский. — А ежели опять отойдет да душевную грамоту потребует?! Зовет он тебя.

Годунов побледнел.

— Ступай дьяка Андрея Щелкалова упреди, пусть думает, а я — к царю.

И Годунов, изобразив на лице тяжкую скорбь, осанисто прошел мимо телохранителей в царскую спальню.

Богдан Бельский в тесном переходе столкнулся с Андреем Щелкаловым. Всесильный царский дьяк по лицу запыхавшегося оружничего понял, что случилось неладно.

— Царю полегчало, песню запел, — сказал Бельский.

— Бог милостив… Однако что делать? Савелий Фролов перебелил грамоту заново, а прежнюю сжег. Проклятый лекаришка сказал — до утра не дотянет царь.

— Снова перебелить грамоту.

— Два дня надобно.

— Что делать?! Думай, дьяк, иначе всех нас, как курей передушат.

Щелкалов в упор глянул на Бельского.

— Я бы помог царю, — едва слышно сказал он.

— Помог?!

— Райские кущи скорее увидеть. Вам с Борисом Федоровичем способнее — свойственники… Все одно он на ладан дышит.

Бельский не выдержал взгляда большого дьяка и опустил глаза.

— Поспешай к великому государю, Богдан Яковлевич, и помни: иного хода нет…

Болезни терзали царя Ивана. Он одряхлел и уже давно не мог сидеть на коне. Усилия самых лучших врачей оставались бесплодными. Тело и дух его слабели с каждым днем. Все чаще случались припадки необузданной ярости. Затемнялось сознание.

За последние три года царь Иван до дна выпил чашу стыда и унижения. Война с польским королем Стефаном Баторием была несчастьем для русского государства. Обладая великим и храбрым воинством, царь Иван не смог одержать решительную победу.

Напуганный успехами польского короля и не доверяя своим воеводам, он предпочитал уклоняться от сражений, добиваясь мира непомерными уступками. В сложившейся обстановке русское государство удержалось в своих древних пределах благодаря твердости и беззаветной храбрости защитников Псковской крепости и доблести воеводы Ивана Петровича Шуйского. Если бы не Псков, вряд ли Смоленск и Северская земля остались бы за Россией. А может быть, и Новгород постигла бы печальная участь.

Слабовольный в страхе, царь Иван, напуганный видениями и чудесами, не верил в победу. Не обращая внимания на советы своих воевод, он устрашал себя явлением кометы, будто бы предвещавшей несчастья. Будто бы близ Москвы люди слышали ужасный голос, возвещавший: «Бегите, бегите, русские!» И в этом месте на землю упал с неба гробовой камень с таинственными письменами. В Александровой слободе пострадал от пожара царский дворец, сгорела опочивальня царя Ивана, где были оставлены списки людей, осужденных к смерти. Говорили, будто молния во время рождественских морозов ударила прямо в опочивальню.

В январе 1582 года с польским королем состоялось перемирие на десять лет. Царь Иван отказался от Ливонии, за которую воевал двадцать четыре года, потеряв много людей и ценностей. Вдобавок он уступил польскому королю города Полоцк и Велиж.

Но не только этим закончились военные потери. Шведы напали на русскую землю, и царь Иван отдал им город Нарву, где в кровопролитной битве полегли семь тысяч русских. В Нарве развивалась торговля с Данией, с немцами и Нидерландами. Отсюда шла торговая дорога в Европу. Вольная заморская торговля обогащала и укрепляла русскую землю. В городе находилось множество товаров и сокровищ. Шведы пошли дальше, вступив на землю древней Руси; они взяли Иван-город, Яму, Копорье. Стефан Баторий требовал, чтобы шведы напали на северные берега России, разорили торговлю с Англией на Белом море, захватили гавань Святого Николая и Холмогоры. Однако столь дальний поход был не по силам шведам.

Но и этим не окончились несчастья. Царя Ивана постигла беда и с другой стороны. Во время переговоров о мире с польским королем он в припадке ярости убил своего сына и наследника Ивана. Даже сыну он не верил и подозревал в измене. За убийством последовало раскаяние. Царь Иван неслыханно страдал. По ночам, устрашенный видениями, он вскакивал с постели, валялся на полу, стонал, вопил. Он боялся дневного света, боялся увидеть людей. Однако по-прежнему безжалостно рубил головы и сажал на кол невинных по одному подозрению, только потому, что ему не понравилась улыбка или голос человека.

В самый разгар Ливонской войны, когда потоком лилась кровь защитников отечества, а иноземные войска врывались в пределы русского государства, царь Иван торжественно отпраздновал сразу две свадьбы. Он женил своего младшего сына Федора на Орине, сестре одного из своих любимцев, умного и хитрого Бориса Годунова. Сам он женился в седьмой раз на девице Марье, дочери придворного Федора Федоровича Нагого. Дворец, как говорили вельможи, наполнился многочисленными царскими свойственниками Нагими.

На свадьбе царя Ивана присутствовали два будущих русских царя: Борис Годунов был дружкой царицы Марьи, а князь Василий Шуйский — дружкой царя Ивана.

Единственной радостной вестью оказалось сообщение сольвычегодских купцов Строгановых о завоевании атаманом Ермаком Тимофеевичем Сибири. Купцы молили царя Ивана взять Сибирь под свою руку, присоединить ее к России. Бить челом царю сибирским царством явились и послы Ермака. Они привезли меха драгоценных соболей, бобров и черных лисиц. Посол атамана Иван Кольцо удостоился великой чести поцеловать царскую руку.

Царь Иван наградил его и других сибирских послов деньгами, сукнами и драгоценным оружием. И знаменитые купцы Строгановы были награждены. За их службу и радение царь пожаловал Семену Строганову два местечка: Большую соль и Малую соль, а Максиму и Никите — право торговать во всех своих городах беспошлинно.

Звонили колокола, в церквах служили благодарственные молебны. 26 мая 1583 года заключили перемирие со шведами на три месяца, а после — на три года, оставив в руках у короля Юхана Нарву, Иван-город и Копорье. Уступчивость в переговорах со шведами объяснялась ненадежностью перемирия с королем Баторием и неприязненными действиями крымского хана Магомет-Гирея, собиравшегося вторгнуться в пределы русского государства. Принуждала к уступчивости и разруха в хозяйстве страны.

Разоренное продолжительной и неудачной войной, русское государство переживало тяжкое время. Мелкопоместное дворянство, боярские дети, возвращаясь с войны, заставали у себя дома пустые земли. Крестьяне, задавленные непомерными поборами, пользовались древним правом и в Юрьев день[1] покидали своего хозяина. Одни уходили в крупные боярские вотчины, а другие искали вольной жизни в новых землях.

Разорившиеся служилые люди взывали к царю о помощи. Царь Иван, чтобы поддержать свое обнищавшее воинство, отменил право ухода крестьян в Юрьев день на несколько лет. Это были «заповедные лета». Они еще больше усложнили и ухудшили положение крестьян, открывая дорогу к крепостному праву.

Царь Иван снова возжелал укрепить дружественный союз с Англией. Он обещал многие льготы английским купцам, а сам, женившись в седьмой раз, стал искать себе невесту в Англии. Его привлекли рассказы купцов и английских лекарей о Марии Гастингс, тридцатилетней девице, племяннице королевы Елизаветы по матери. В 1582 году, в августе, в Лондон был отправлен посол Федор Писемский, главным поручением которому было сватовство.

Между тем 19 октября 1582 года царица Марья родила в Москве сына — Дмитрия. Но рождение сына не тронуло сердце царя Ивана, и сватовство Елизаветиной племянницы продолжалось.

В 1583 году из Англии в Москву вместе с царским послом Елизавета отправила своего посла Иеронима Бауса для завершения всех дел, государственных и тайных. Однако английский посол оказался несговорчивым: много требовал и ничего не обещал. С надеждой ускорить сватовство царь Иван 13 декабря 1583 года велел послу Иерониму Баусу быть у себя для тайных переговоров. Но и эта беседа окончилась неудачей. Несмотря на посулы и настойчивые требования, царь опять не получил от посла ничего определенного. Иероним Баус настаивал на новых привилегиях для английских купцов, уклоняясь от основного разговора.

Время шло, здоровье царя Ивана становилось день ото дня хуже. Торопясь породниться с королевой Елизаветой, он решил направить в Лондон новое посольство и крепко надеялся получить руку Марии Гастингс. Но русский посол в Лондон не был назначен из-за осложнившейся болезни царя.

Увидев в спальне Бориса Годунова, царь Иван слабо улыбнулся и протянул руку.

— Великий государь, — кланяясь и целуя руку, сказал боярин Годунов, — что велишь?

— Я чувствую себя бодрее — пусть литовский посол немедля едет из Можайска в Москву. — Царь Иван с усилием поднял голову, но тут же уронил ее на подушки. — Объяви казнь лживым кудесникам: ныне, по их басням, мне должно умереть, а я… — Царь снова безуспешно попытался поднять голову.

— Еще что скажешь, великий государь?

— Пусть лекарь готовит баню, да погорячее.

Борис Годунов, кланяясь, задом вышел из спальни. С годами он располнел, появилось брюшко. Больше стали заметны его короткие ноги. Черная густая борода обрамляла круглое лицо. Борис Федорович находился в расцвете сил, только недавно ему исполнилось тридцать два года.

Приказы во дворце выполнялись быстро. Дворовые слуги втащили в спальню большую дубовую бочку с теплой водой, лекаря осторожно выпростали из покрывал царя Ивана, раздели и перенесли в бочку. С кряхтением он уселся на скамеечку и снова, как и вчера, почувствовал облегчение. Иван Васильевич по шею сидел в воде. Над краями бочки торчала облысевшая седая голова с провалившимися висками и сбитой на сторону бородой.

Царь долго сидел с закрытыми глазами, будто дремал. Главный лекарь Иоганн Лофф дважды осторожно подливал из ведра в бочку горячей воды. И царь каждый раз приговаривал:

— Добро, добро.

Вошел Богдан Бельский и, отозвав Годунова в угол, прошептал ему несколько слов.

На лбу у боярина выступил пот. Это было признаком душевного волнения.

Наконец царь Иван, нагорячившись в бочке, потребовал пестрый халат, подаренный недавно турецким султаном. Лекаря вынули из воды дряблое, морщинистое тело, насухо вытерли мягкими простынями, одели исподнее.

Усевшись на постель, царь велел всем дворовым покинуть спальню, а Бельского и Годунова оставил при себе.

— Скажи, Богдан, не впусте ли сватовство, отдаст ли за меня королева Елизавета племянницу, любезную Марию Гастингс? Осенью, ежели все по-моему будет, сыграем свадьбу… «Глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие», — словно про себя, добавил царь, вспомнив донесение посла Писемского.

Бельский внутренне усмехнулся, подумав, каково будет англичанке за полумертвым царем. Но сказал с поклоном:

— Отдаст Елизавета племянницу, великий государь. Купцы заставят, им-то выгода нужна.

Царь подумал, что женитьба на племяннице королевы была бы очень кстати. Чувствовать дружескую поддержку державной родственницы полезно для ослабевшего в неудачных войнах русского государя. «У меня были бы, — думал царь, — одни враги и одни приятели с королевой Елизаветой. Мы воевали бы вместе и вместе мирились. Я разрешу ей вывозить все товары из моей страны, какие она хочет, лишь бы английские купцы доставляли мне огнестрельный снаряд, боевые доспехи, серу, медь, олово, свинец и все нужное для войны. Королева может содействовать мне если не войском, то деньгами… А все виноват этот враг бога и всех христиан».

Царь Иван представил себе польского короля Стефана Батория верхом на коне, въезжающим в город Полоцк. Вокруг бесновались от радости ляхи. От бессильной злобы царь заскрежетал зубами.

— На Обь-реку хотят англичане ходить своими кораблями, из первых рук пушнину торговать, — донеслись до него, как сквозь вату, слова Бориса Годунова. — Аглицкой посол Баус об том хлопочет.

Царь Иван хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Он хрипло и часто дышал, хватаясь за грудь.

— Хочу на душевную грамоту глянуть, все ли там написано, не запамятовал ли чего, — собравшись с силами, сказал он.

— Ладно ли тебе, государь, делами нудиться? Лучше сыграем в шахматы, — предложил Богдан Бельский, зная любовь царя к занятной игре, — авось и полегчает.

— Добро, — оживился царь. — Подай доску, сыграем, а потом Андрюшку Щелкалова позовешь, пусть с грамотой придет.

Видно, мысль о завещании не выходила у него из головы.

Богдан Бельский и Годунов в страхе переглянулись. Они-то знали, что к четырем высоким душеприказчикам, названным в завещании царем, самочинно вписан пятый — Борис Годунов.

Мысль о Борисе Годунове пришла Бельскому, когда он узнал, что царь Иван назначил его в завещании душеприказчиком и воспитателем царевича Дмитрия. Честолюбивые мысли сразу захватили его. Наследником престола в завещании объявлен слабоумный Федор. Однако до венчания его на царство после смерти отца пройдет сорок дней, а за это время многое может случиться. Бельский понимал, что один, среди ненавидящих и презирающих его бояр, он ничего не сделает. И тогда явилась мысль вписать в царское завещание Бориса Годунова, своего давнего дружка, и с его помощью осуществить свои замыслы. Он знал, что их интересы должны скреститься, но решил сначала, опираясь на Годунова, одержать победу над боярами, а потом разделаться с Годуновым. К нему примкнули другие дьяки, братья Щелкаловы, нажившие среди бояр много врагов. Дьяки решили солживить в завещании, надеясь с помощью Бориса Годунова удержаться у власти. А Борис Годунов хорошо понимал, что значит для него оказаться в числе царских душеприказчиков.

Царь Иван медленно, неверными движениями расставлял шахматы. Взяв в руку белого короля, он почувствовал слабость и никак не мог поставить его на свое место. Закрыв глаза, он откинулся на изголовье.

— Что с тобой, великий государь? — хрипло вскрикнул Бельский.

Он понял, что настал удобный миг. Страшную игру надо закончить. Царь мог снова очнуться и потребовать завещание. Сил терпеть больше не стало. Пересилив страх, Бельский выхватил из-под головы царя подушку, накрыл его худое, искаженное болью лицо и навалился сам.

— Сюда, Борис, скорее!

Но боярин Годунов прыгнул к двери, задвинул запоры. Отвернувшись от царской постели, он зажмурил глаза. Казалось, деваться было некуда, но боярин, как всегда, хитрит.

Несколько страшных минут сидел Богдан Бельский на царской постели, ощущая под мягким соболиным одеялом трепетавшее тело. Дернувшись в последний раз, царь Иван затих. Открыв его лицо, придворные поняли, что пришла смерть.

Борис Годунов и Богдан Бельский обнялись, поклялись не выдавать друг друга.

— Царю плохо, на помощь! — завопил Борис Годунов, выбежав из спальни.

— Горе нам, горе! — кричал Бельский.

В спальню ворвались придворные лекари и пытались оживить царя втиранием крепких жидкостей. С большим трудом лекарь Иоганн Лофф отнял у царя крепко зажатого в правой руке шахматного короля. Прибежали большие бояре. Митрополит Дионисий, исполняя царскую волю, читал молитвы пострижения над еще теплым телом. В ангельском чине усопший был назван Ионой.

Царь Иван лежал уже мертвый, но еще страшный для всех. Бояре и царские дворовые не верили своим глазам и долго не решались объявить о его смерти народу. Казалось, произошло невозможное: разве мог умереть человек, много лет державший в страхе и трепете великую державу? Разве он был смертен?

Люди без всякого смысла метались по переходам, из горницы в горницу, останавливаясь, испуганно смотрели друг на друга и снова куда-то бежали…

Громко, во весь голос, зарыдал у тела Федор, слабоумный сын покойного царя.

И тогда все опомнились.

— Великий государь совершенно мертв, — запинаясь и дрожа от страха, сказал главный царский лекарь Иоганн Лофф. — Я и все они, — он показал на сбившихся тесной кучкой испуганных лекарей, — ручаемся своими головами. Никакие даже самые сильные средства не вернут его к жизни… Так ли я говорю, уважаемые коллеги?

— Да, да, — закивали головами лекари.

— Ты говоришь правильно, Иоганн.

— Он умер от гнойных язв, возникших внутри тела, гной задушил его, — продолжал Иоганн Лофф, — и никакие средства, известные людям, не могли спасти от страшной болезни.

Иоганн Лофф замолчал и покосился на мертвое тело, наспех обряженное в черные одежды схимника.

Царь Иван за последний месяц три раза впадал в забытье.

Лежал без движения, ничего не слыша и не видя. И вдруг, когда все считали его мертвым, он приходил в сознание и снова начинал жить.

— Все слыхали, что сказали лекаря? Великий государь умер! — выбрав время, когда вопли царевича Федора стихли, сказал митрополит Дионисий и вышел из спальни. — Не стало государя, — рыдающим голосом произнес он собравшимся у дверей придворным. — Великий государь и царь и великий князь с сего света к богу отошел. Ныне предстал он перед судом всевышнего. Помолимся, братья мои! — И митрополит стал читать молитву.

Все упали на колени, раздались скорбные возгласы, плач. Дьяк Андрей Щелкалов, дождавшись возвращения митрополита, огласил над телом царя его завещание.

Царь объявил царевича Федора наследником престола, избрал именитых мужей — князя Ивана Шуйского, славного защитника Пскова, Ивана Федоровича Мстиславского, Никиту Романовича Юрьева, родного брата царицы Анастасии, Бориса Годунова и Богдана Бельского в советники и блюстители державы. Младенцу Дмитрию с матерью назначил в удел город Углич и вверил его воспитание одному Бельскому. В завещании царь изъявил благодарность всем боярам и воеводам, назвал их своими друзьями и сподвижниками в завоеваниях и победах.

Бояре с удивлением услышали имя Бориса Годунова. Многие знали, что царь не хотел назвать его опекуном. К тому была причина немалая. Многолетний брак царевича Федора с Ориной Годуновой оказался бесплодным. Царь Иван говаривал о разводе. Он понимал, что брат Орины Борис Годунов будет против расторжения брака…

Когда Андрей Щелкалов закончил вычитывать царское завещание, всех снова обуял страх, непонятный и ничем не объяснимый. Что скажет народ там, за стенами Кремля? Как отзовется он на смерть царя Ивана?

Верховные советники, названные в завещании, вышли на крыльцо. На площади толпились вооруженные стрельцы.

— Стрелецкие сотники! — крикнул боярин Никита Романович Юрьев. — Закройте ворота, стерегите крепче, держите у пушек людей наготове!

Раздались команды сотников и десятских. Все кремлевские ворота тотчас были закрыты. На стенах появились люди, вооруженные пищалями и секирами.