Корабли Санди. Повести

Глава девятнадцатая БЕЛЫЕ ЖУРАВЛИ

Я шла по коридорам клиники. Больные уже спали. В палатах потушили свет. Сквозь полуоткрытые двери доносились то спокойное дыхание, то стоны. Коридоры были длинные, и на каком-то расстоянии друг от друга стояли столики медсестер с лампами под плотным абажуром. Сестры читали или заполняли какие-то карточки.

Я никогда еще не была в больнице ночью - маму навещала часов в пять-шесть вечера. Чем-то мне больница напоминала корабль. И вдруг я вспомнила письмо Дана. Как он шел ночью пустынными коридорами корабля и машины стучали, как сердце здорового человека, и все было как будто спокойно, но рядом притаилась смерть. А потом Ян Юрис простился со всеми на корабле и ушел навечно.

Но старший механик был стар, он прожил добрую, долгую жизнь, и он уходил, удовлетворенный этой жизнью. А Зина Рябинина, кроме мутного тяжелого детства, которое она сама себе исковеркала, ничего еще не видела и не знала. И вот - смерть тоже бродила по коридору.

Я заглянула к дяде. Он увидел зареванное мое лицо и покачал головой.

- Дядя Александр, ты профессор, ты хороший хирург, неужели нельзя спасти Зину? Она ведь только стала человеком, и вот…

- Она родилась человеком, - поправил меня дядя. - Мы делаем, Владлена, что можем… Но эти негодяи так ее искромсали… Еще не пойманы?

- Поймают, они не там искали. Может, она все-таки выживет, дядя Александр?

Он как-то странно и грустно посмотрел на меня.

- Я завидую Сергею, - сказал он вдруг. - Не представляю своих ребят в такой ситуации… Это невозможно. Такая рационалистичность. Много рассудка и мало сердца. Словно их воспитала твоя мать.

- Она их тетка, - сказала я, всхлипнув, потому что он обошел вопрос о Зине.

- А ты ее дочь, - с досадой сказал дядя. - Не смогла же она сделать рассудочной и холодной тебя?

Я вернулась к Зине. Она только что пришла в себя.

- Ты здесь, Владя?

- Я здесь, Зинушка.

- Ты устала. Придвинь раскладушку… ляг рядом со мной. Держи за руку.

- Я посижу возле тебя.

- Нет. Ляг. Ты устала.

- Нужен подход к кровати, - пояснила Наташа. - Но мы сделаем так…

Мы осторожно подвинули кровать с Зиной на середину палаты. С одной стороны мы поставили раскладушку, а с другой был свободный проход.

- Тогда позови, если что… - сказала Наташа.

Я прилегла на раскладушку и взяла Зинину холодную руку в свои горячие.

- Владя! - зашептала Зина. - Ты не боишься, когда я буду… отходить… держать мою руку?…

- Ты поправишься, Вина.

- Ответь.

- Я буду держать тебя за руку. Я буду с тобой все время.

- Пожалуйста, Владечка, а то я… боюсь…

Она в изнеможении умолкла. Я лежала рядом, держа ее руку в своей. Потом я уснула незаметно для себя, как провалилась в сон, не выпуская ее руки. Проснулась, когда пришли врачи для очередной процедуры.

- Спят, как две сестрички, - сказала дежурный врач, -улыбаясь.

Я сконфуженно села. Когда все опять ушли, я уже. больше не спала.

- Зина, тебе очень больно? - спросила я шепотом.

- Очень…

- А ты почему не стонешь?

- Ты будешь плакать.

- Подумаешь, если и заплачу. Ты постони, тебе легче будет. Не сдерживайся.

После этого Зина стонала.

- Ты все ведь понимаешь? - спросила она вдруг. - Пусть Геленка не приходит на мои похороны.

- Ее сейчас нет в Москве. Она уехала на конкурс пианистов в Бельгию, кажется.

Мне хотелось сказать ей, что не Геленка виновата в ее неудавшейся жизни, а отец. Но разве могла я спорить! Не спор был ей нужен, не возражения, а ласка, чтоб не чувствовать себя одинокой в грозный, великий час. Я села рядом и стала тихонечко гладить Зинины волосы.

Слезинка медленно поползла по ее щеке.

- Словно мама, - сказала она и долго молчала. Потом окликнула меня..

- Зажги свет поярче…

Я включила свет и подвинула кровать к окну, чтоб свет не бил ей в глаза.

- Владя!

Я наклонилась.

- Владя, спой мне… тихонечко… ту песню про журавлей. Спой. Спой!

Я могла бы, конечно, сослаться, что не помню слов. Но я их помнила. И я тихонечко напела ей песню Гамзатова.

- Еще, - попросила Зина.

И я снова, и снова пела ей совсем тихо:

- Владя, неужели я умру, и ничего больше не будет!… Ничего. А может, и правда… С белыми журавлями. Видеть небо, солнце, облака, землю… Владя, это может быть?

- Конечно, может, - заверила я Зину.

Не могла же я вести антирелигиозную пропаганду у постели умирающей, охваченной ужасом. И я, комсомолка, рассказала ей, что, по верованиям индусов, человек после смерти может стать и цветком, и птицей, и любым животным или другим человеком.

- Человеком у меня не вышло… пусть белым журавлем… - четко произнесла Зина и опять закрыла глаза.

Но она не спала, так как все крепче сжимала мою руку.

Рано утром вынесли раскладушку, вымыли пол. Зина очень страдала. Почему-то обезболивающее не помогало. Лицо ее заострилось еще больше, а страдание так исказило его, что Зина не походила на себя.

Врачи уже не уходили, и я поняла, что это агония. Я села рядом и взяла ее за руку.

Врач и медсестра присели на стулья у двери, Наташа стояла, прислонившись к косяку, и плакала.

- Наташа плачет, - прошептала я Зине.

- Правда?

- Наташа, иди сюда, - позвала я.

Врач что-то пробурчала недовольно. Наташа подошла и поцеловала Зину. Зина слабо улыбнулась, довольная, что еще один человек о ней плакал. Разве врач понимала, что это было нужно умирающей - чтобы о ней кто-то плакал. Ничего она не поняла.

Зина лежала ногами к окну, и Наташа приоткрыла окно, чтобы она могла видеть сад и небо, но Зина от боли не могла смотреть. Она дышала хрипло, все с большим трудом.

- Я здесь, Зина, рядом с тобой, - повторяла я, не выпуская ее руки.

- Белые журавли… - сказала она.

Внезапно боль полностью отпустила ее. На лице выразилось такое облегчение, такая отрада, что я обрадованно прошептала:

- Ей легче!

Врач наклонилась, внимательно посмотрела на Зину и медленно закрыла ей глаза. Потом заставила меня отпустить Зинину руку.

- Отмучилась, - сказала Наташа.

Все ушли, а я, ошеломленная, сидела возле тела Зины.

Таинство смерти потрясло меня. Так вот как это бывает! Я сидела часа два. Потом тело отнесли в морг, а я пошла домой.

Рябинину забыли сказать, что его дочь умирает. Когда он утром позвонил, все было кончено.

Его секретарша сказала, что Рябинин долго рыдал у себя в кабинете. Она хотела войти, чтобы как-то успокоить его, но не осмелилась. Значит, и у него пробудилась жалость, а может - раскаяние?

Я была настолько измучена физически и морально, что, приехав домой, даже не поела, а сразу легла в постель и уснула. Я видела сон. Залитую солнцем поляну и на поляне танцующую Зину. На ней было красное, широкое, прозрачное платье, в точности такое, как у нее было у маленькой, лет семи, но Зина была теперешняя - не девочка, а девушка. Как она танцевала! Опьяненная весной и солнцем, она носилась по поляне, почти не касаясь земли, раскинув руки, легко и непринужденно. Лицо ее смеялось и радовалось. И звонили колокольчики. А я стояла, улыбаясь, и смотрела, как Зина танцует, и слушала, как звенят мелодичные, нежные и невидимые колокольчики…

Постепенно звон их стал резок и неприятен. Я проснулась. Звонили к нам. Я вскочила заспанная и бросилась к телефону. Оказывается, звонили в дверь. Накинула на себя платье, отперла дверь, увидела милое, взволнованное, измученное лицо Ермака. Рядом с ним стоял какой-то угрюмый лейтенант. Оба они были в форме и, когда вошли, без приглашения сняли плащи и повесили их в передней. Я, не дожидаясь, когда они разденутся, прошла в столовую и села в кресло. Я была не причесана - ну и пусть. И платье впопыхах надела мятое…

Ермак крепко пожал мне руку, его товарищ холодно кивнул. Они сели на стулья. Ермак сильно нервничал.

- Зина умерла, - сказала я Ермаку.

- Знаю, Владя, ты не спала всю ночь… мне рассказывали. Прости, что тебя побеспокоили, но…

- Я понимаю. Убийцу надо поскорее ловить. Но чем я могу помочь?

Коллега Ермака забарабанил пальцами по столу. Ермак взглянул на него - тот перестал.

- Я тебе не представил товарища, - спохватился Ермак. -.Старший лейтенант Суриков.

- Родня художника Сурикова? - апатично спросила я. Должно быть, его об этом спрашивали, он так и дернулся. - Не имеет отношения к делу, - рявкнул он.

- Однофамилец, - мягко сообщил Ермак.

Этот самый Суриков был несимпатичный: какой-то резкий, недоверчивый.

- Ермак Станиславович, разрешите я ее допрошу, - сказал он.

Именно так: допрошу. Теперь дернулся Ермак. Я улыбнулась ему и, прищурив глаза (все почему-то злятся, когда я щурю глаза), повернулась к Сурикову.

- Владлена…

- Сергеевна, - подсказал ему Ермак.

- Владлена Сергеевна… (Меня еще никогда в жизни не называли по отчеству, и я приосанилась.) Вы сказали по телефону товарищу Зайцеву, что Валерий Шутов, по кличке Зомби, ночевал у вас?

- Да.

- Расскажите, как это все было.

Я рассказала. Ермак очень расстроился и даже побледнел. Суриков как-то нехорошо посмотрел на меня, тоже прищурив глаза.

- Владенька, как ты могла его впустить… Этого подонка? - простонал Ермак.

- А как я могла не впустить, если он был… какой-то загнанный?

- В каких вы отношениях с Шутовым? - осведомился Суриков.

Ермак пробормотал что-то не совсем лестное по поводу умственных способностей некоторых работников угрозыска.

- Ни в каких. Я его всего три раза видела.

- Разрешите вам не поверить!

Я любезно разрешила. Суриков окончательно взбеленился и заявил, что ему требуется допросить меня не на квартире, а в деловой обстановке.

- Ты можешь сейчас поехать? - нерешительно спросил Ермак.

- Я еще не ела. Поем, а потом поеду с вами.

- Конечно, поешь! - твердо сказал Ермак.

Я отправилась на кухню и кое-что поела. Выпила чашку кофе. Затем переоделась в своей комнате.

- Где спал Зомби? - спросил Ермак.

- В папиной комнате.

На этом меня препроводили в угрозыск.

Ермак хотел присутствовать при допросе, но Суриков решительно запротестовал. Ермак ушел возмущенный.

Суриков долго и нудно меня допрашивал и еще дольше записывал. Он мне явно не доверял и все пытался «сбить с панталыку», что, естественно, ему не удавалось.

- Придется вас задержать, - сказал он.

Я пожала плечами. Интересно, посадят ли меня вместе с воровками? Но в это самое время оглушительно затрещал телефон. Говорил начальник, я это сразу поняла по тому, как невольно подтянулся Суриков. Лицо его стало кислым.

- Слушаю, - сказал он недовольно.

- С вами желает говорить начальник, - буркнул он и, спрятав бумаги в стол, повел меня длинными коридорами.

В кабинете начальника на диване сидел взволнованный Ермак. Начальника я сразу узнала по описаниям Ермака. Это был Ефим Иванович Бурлаков, плотный, пожилой, лысый человек с веселыми и добрыми глазами. Это он перетащил Ермака из Севастополя в Москву. И вообще относился к нему по- отечески.

Бурлаков добродушно пожал мне руку, усадил в кресло и попросил рассказать еще раз про алиби Шутова. Я рассказала в третий раз. Суриков сел на стул за шкафом. Рядом с Ермаком на диване - не захотел, рядом с начальником без приглашения, видно, не решился.

Ефим Иванович с интересом выслушал меня. Спросил, откуда я знаю Зомби. Я рассказала о наших трех встречах: на даче у Геленки, на улице, когда он шел с Зиной Рябининой, и - вот эта третья, когда он, загнанный, постучал в дверь.

- Но как вы его не боялись? - искренне удивился Бурлаков.

Ермак полностью разделял его удивление, он просто недоумевал.

- Видите ли, Ефим Иванович, когда Зомби позвонил к нам, он был на грани истощения, запуган и затравлен. Это он меня боялся, не выдам ли его немедленно. А потом, когда я его накормила… Он чихал и хрипатил. У него не то грипп, не то ангина начиналась. Так я дала ему, на всякий случай, мамино снотворное… вроде аспирин.

На этот раз хохотали все трое, даже Суриков. Лицо его явно добрело. Он уже не косился на меня.

- И он послушно выпил?

- Он даже не подозревал, что это снотворное. Я сказала - аспирин.

- Какое снотворное? - серьезно поинтересовался Бурлаков.

- Кажется, фенобарбитал. А может, другое. У мамы разные снотворные были.

- И сколько таблеток?

- Две с горячим чаем, две вместо аспирина. Они посмеялись еще.

- Видимо, в комнате полно его отпечатков, - заметил Бурлаков. - Надо и таксиста найти.

Я достала из сумки бумажку.

- Вот его фамилия и номер такси. Я записала на всякий случай.

- До чего дошлая молодежь пошла! - совсем уже удивился Бурлаков.

- Ну что ж, спасибо вам, Владлена Сергеевна. Поскольку вы сами доставили Шутова на Петровку, никакого укрывательства я в вашем поступке не нахожу (это относилось к Сурикову). Ермак, позаботься насчет машины. И возвращайся ко мне: проведем совещание.

От машины я отказалась. Ермак проводил меня до вестибюля. Мы постояли минуту.

- Жалко Зину,- сказал он тихо.

- Да. Очень жалко.

- Вечером я тебе позвоню.

- Звони.

Я вышла на многолюдную шумную улицу.

На похоронах Зины Рябининой было очень много народа. Никто никого не созывал, но все как-то один по одному узнавали время похорон и пришли проститься с Зиной. Вся первая смена огромного завода была чуть ли не целиком. Молодежное общежитие, где жила Зина, собралось полностью.

Ее хоронили на сельском кладбище (в поселке, где дача Рябининых) в одной ограде с матерью. Наташа говорила, что Зина в последнее свидание с отцом просила не сжигать ее с крематории: она боялась.

Рябинин никак, видимо, не ожидал, что на сельское кладбище явится столько людей - и все с завода. Дорога от его машины до могилы дочери, наверно, показалась ему очень длинней. А стоило отвести глаза от воскового лица Зины (греб несли члены нашей бригады), как он сталкивался с чьим-нибудь осуждающим недоброжелательным взглядом.

Он вел под руку смущенную Гелену Степановну, которая шла во всем черном, потупив глаза.

Гроб поставили у края могилы. Все притихли. Ветер гнал по небу облака, качал деревья, на которых набухали почки, и трепал плащи и платья.

И вдруг до меня донеслось далекое трубное курлыканье… Высоко в небе летели клином странные необычные птицы, вытянув вперед шею и откинув назад длинные ноги, равномерно махая широкими крыльями. Они летели на большой высоте, и не разобрать было - белые то журавли или серые. Нервы мои сдали, и я во все горло закричала: - Журавли!

На меня зашикали. Папа схватил меня за плечи, ему показалось, что я падаю. Может, и упала бы.

Рябинин наклонился и поцеловал Зину в лоб. Он выглядел постаревшим лет на двадцать. Всю спесь его как рукой сняло. Приложилась и Гелена Степановна…

Я невольно порадовалась, что Геленки не было, - так лучше.

Простились и мы - Шурка, Олежка, папа и я, близнецы, девчонки из общежития…

А журавли улетели на север.

Отвернувшись ото всех, опершись на чью-то ограду, я безутешно плакала. Мне было очень плохо, очень стыдно. Если бы я затратила в борьбе за Зинку столько энергии и сил, сколько я отдала, спасая талант Шуры, может быть, она пришла бы в нашу бригаду вместе с Шурой и Олежкой и никогда бы не встретилась с Морлоком, принесшим ей гибель. Я знала, что могла бы спасти ее, если бы уделила ей все свое время, но я не уделила. Конечно, талант надо спасать, это ужасно, когда напрасно пропадает талант, но и обыкновенного человека надо вывести на правильную дорогу, если он заблудился. А я не вывела…

- Пошли, дочка! - обнял меня папа. - Ну хватит, хватит!

- Ты не знаешь, почему я…

- Знаю. Я себя тоже виню. Мы все виноваты… Подошел Ермак и молча пожал нам руки. Глаза у него покраснели.

Взглянули мы еще раз на сырой холмик, засыпанный цветами, и медленно направились к выходу. На кладбище было еще полно людей - расходились медленно. Мы дошли до станции и сели в электричку: вся бригада в один вагон, и Ермак с нами.

Отвернувшись к окну, я молчала всю дорогу до Москвы. Папа пригласил Ермака вечером к нам, наверное желая меня развлечь. Дома он уговорил меня прилечь, ласково накрыл одеялом и поцеловал.

- Как съездили с Шурой? - спросила я.

- Хорошо. Поспи немного, дочка.

Он тихо вышел, закрыл за собой дверь. А я лежала, накрывшись с головой одеялом, и думала об одном и том же…

Зинка, Зинка! Со стыдом и раскаянием я вспомнила ее слова в тот вечер, под окнами квартиры Рябининых: «Ты, Владя, иди своим путем, а я пойду своим, и не береди мне душу!» И я пошла своим путем… Как я могла?! Мне было так тошно, так тяжело. Комсомолка! Шефство взяла над Олежкой… Стыд и срам! И слово-то какое бездушное: шефство. Надо просто помочь, как родному, кто в этом больше всего нуждается. А я не помогла… бывшей своей подруге. Почему бывшей? Потому, что подруга детства стала хулиганкой, а я девушка примерная. Тьфу!…

Так я терзалась, не помню уже сколько времени. Давно доносились до меня приглушенные слова в столовой - пришли Ермак и Валерий.

Я кое-как встала, умылась холодной водой и, закутавшись в плед - меня знобило, - вышла к ним.

- У тебя совсем больной вид,- испугался папа.

- Ничего, пройдет!

Я уселась в уголке дивана. Ермак сел рядом. От чая я отказалась.

Это был тяжелый день. Когда мы сидели и беседовали вполголоса, раздался звонок. Отпирать пошел Ермак.

Я услышала чей-то знакомый голос, но никак не могла понять, чей… Разве я могла предположить, что к нам придет Морж!

Да, это был он, и ничего не подозревавший Ермак радушно пригласил его «проходить».

Раздеться он не решился и только распахнул плащ. Он не ожидал, что встретит столько мужчин, и это его заметно встревожило. Но деваться было некуда. Он с неловкостью сел на предложенный ему стул. Я шепнула Ермаку, кто это такой. Он удивился визиту и рассматривал его с любопытством.

Отец вежливо ждал.

Валерке заметно хотелось вытолкать гостя в шею. Я ничего не понимала. Меньше всего я ожидала посещения Моржа.

- Мне необходимо с вами поговорить, - обратился он к отцу. - Гм. Желательно наедине.

- Какие у отца могут быть с вами секреты, - взорвался Валерий,- говорите при всех нас. Здесь все свои.

- Я вас слушаю, - коротко произнес отец, не собираясь никуда уединяться.

- Можно в другой раз…- нерешительно промямлил Морж.

- Зачем же в другой раз. Вы, может быть, по поводу вещей? Так забирайте их, когда хотите, - сказал отец спокойно.

Моржа передернуло.

- Что вы, Сергей Ефимович! Зачем мне вещи? Я, собственно, но поводу Зинаиды Кондратьевны…

- Ей стало хуже? - испугался отец.

- Маме лучше. Я сегодня звонил в больницу. Ее собираются выписывать, - успокоил нас Валерий.

- Мы люди современные,- забормотал Морж, краснея до самого туловища - и уши, и шея. Кажется, он готов был провалиться сквозь землю. Инстинктивно он выбрал самое доброе лицо - отца, впрочем, он к нему и пришел - и смотрел, когда поднимал глаза, только, на него.

- Вы прожили с Зинаидой Кондратьевной двадцать пять лет, а я - всего две недели… Надо по справедливости. Она будет.;. Врач мне сказала…

Он совсем запутался.

- Я - холостяк. Я не умею ухаживать за больной. Развода еще нет, собственно. Зина даже из вашей квартиры не успела выписаться. Она… старше меня…

Я все поняла и вскочила с дивана.

- Валерий, - крикнула я вне себя, - давай спустим этого мерзавца с лестницы!

Валерий приподнялся, сжав кулаки.

- Владя, Валерий, прекратите сейчас же! - оборвал нас отец.

Он был очень бледен, но выдержка не оставила его.

- Всего две недели… надо по справедливости, - бормотал Морж, чуть не плача.

Отец положил руку на его плечо.

- Не надо так волноваться, молодой человек. Конечно, вы не сумеете ухаживать за больной. Это долг дочери и… мой. Я был ее мужем почти четверть века. Пусть возвращается в свою комнату. Когда ее выписывают из больницы?

- Во… во вторник.

- Мы съездим к ней и уговорим ее вернуться домой. Все?

- Спасибо! Я…

- Всего доброго.

Отец поклонился и - при гробовом молчании всех нас - нашел в себе силы проводить гостя до двери.

Потом он молча, как-то рассеянно прошел в свою комнату и лег на кровать.

- Вообще-то, не оставлять же больную мать этому идиоту, - сказал Валерий, - все же папа прожил с нею четверть века.

- Ты ничего не понимаешь! - потрясла я руками перед самым его лицом. - Папа же любит Шуру. Они зарегистрироваться собирались. Мама же сама первая связалась с этим Моржом. Нет. Это невозможно! Папа! Папа!

Я бросилась в комнату к отцу. Он лежал ничком на постели. Я его обняла.

- Милый папка, не горюй! Я уже взрослая. Я буду ухаживать за мамой. А ты иди к Шуре. Можно квартиру разменять на две. Можно как угодно сделать. Не думай, что вот ты расстался с Шурой. Ты даже уже не имеешь морального права бросить Шуру ради женщины, которая сама разбила свою семью!

- Неужели ты думаешь, что я взвалю уход за больной на твои плечи? Тебе учиться надо.

- Ничего, я выдюжу. А на время всяких экзаменов можно сиделку где-нибудь достать, чтоб меня подменяла немножко. Это если мама совсем сляжет. Но ей ведь легче, ее выписывают из больницы. Может, она еще работать будет. Я не позволю тебе разбить свое счастье! Папка, мой папка!

Отец стремительно поднялся и прижал мою голову к своей.

- Разве я оставлю тебя, дочка, с ней?

- Но ведь я для тебя не дороже любимой женщины? Отец прижал меня к себе еще крепче.

- Дороже, - глухо сказал он. - А теперь иди, а то бросили их…

Когда я вышла, Ермак с Валерием играли в шахматы. Оба страшно путали. Я села рядом.