Корабли уходят к планетам

Лунная весна

Бортмеханик открыл дверцу самолета и выбросил лесенку-трап. Я слегка пригнулся, бодро шагнул на верхнюю перекладинку трапа и, пошатнувшись, ухватился за скобу. Ощущение было такое, словно чья-то богатырская рука-кран выхватила меня из холодильника и тотчас сунула в мартеновскую печь. Глотая обжигающий воздух, медленно сошел на раскаленный бетон, встал под крыло самолета, в тень. Взглянул на часы. 13.00 московского времени. Я — на земле Байконура!

Перевел стрелки часов на два часа вперед и неторопливо оглядел невысокие аэродромные постройки, как бы плывущие в жарком пыльном мареве. Сделав над собой усилие, шагнул под палящее солнце и направился к ближайшему длинному одноэтажному зданию, размышляя о том, как добраться до города: ведь я был единственным пассажиром грузового самолета.

Но все оказалось неожиданно просто. Навстречу мне спешил худенький невысокий паренек с непокрытой головой. Приблизившись, он спросил: «Вы Марков?» И, получив утвердительный ответ, солидно представился: «Виктор Артамонович Анисимов! Ваши документы?»

Я предъявил документы, он внимательно их изучил и вручил мне пропуск.

— Садитесь в «газон», — сказал Виктор Артамонович.

По такой жаре мотор нехотя завелся. Спустя минут десять — пятнадцать въехали в новый современный город. Проскочив огромный пустырь, застраиваемый большими домами, по прямой, как стрела, неожиданно оборвавшейся улице, вырвались в степь. Трудно представить себе, что этот пустырь так скоро превратится в красивейшую площадь города, которую назовут именем Королева и на которой поставят памятник Главному конструктору.

Вот какая она — земля Байконура! Суровая и бескрайняя. Холмистая серо-желтая степь, редкая низкая запыленная трава, белесые солончаки. Иногда вдоль дороги тянулись ярко-красные широкие полосы, пролегали они и по многим холмам.

— Глины здесь такие, — заметил Анисимов, перехватив мой удивленный взгляд.

Примерно через полчаса езды взгляду открывается несколько зданий.

— Наша площадка, — объявляет Виктор Артамонович.

Машина не сбавляя скорости, мчится по бетонке и резко сворачивает влево, под горку.

— А вот и ваша гостиница.

На трехэтажном белом здании вижу табличку с надписью: «Люкс № 2». «Люкс» оказался довольно скромной, непрезентабельной гостиницей, и я сразу понял, что юмор здесь в почете.

Встречаю своих товарищей, прибывших несколькими днями раньше… Под вечер, когда жара немного спала, ребята повели меня показывать площадку. Подошли к небольшим «финским» домикам, окруженным стройными пирамидальными тополями.

— Вот гагаринский домик. В нем Юрий Гагарин и Герман Титов ночевали перед стартом 12 апреля. Вот домик Сергея Павловича Королева. Говорят, он скоро приедет.

Постояли. Помолчали.

…Подходил к концу этот радостный день. Спать лег поздно. Долго ворочался. Никак не мог уснуть, хотя полночи и полдня летел и сильно устал от встреч и жары. Волнение не давало уснуть — восемь лет я мечтал о Байконуре… И вот мечта осуществилась.

Лежу на спине с закрытыми глазами и думаю: «Завтра увижу ракету. Лунный аппарат. Скоро приедет Королев. Надо уснуть. Надо хорошо выспаться. Завтра должен быть бодрым. Как никогда бодрым». А уснуть не могу. Перед глазами отрывками бесконечной киноленты прокручивается жизнь…

Небольшой заполярный город, утопающий в снежных сугробах. Декабрьский морозный день. Играю с ребятами в футбол перед началом занятий, не подозревая, что за «бомба» в виде яркого журнала «Знание — сила» лежит в портфеле, лихо брошенном у футбольных ворот. Время приближается к двум часам дня, но уже смеркается. Идем в школу, на ходу отряхивая друг друга от снега и шумно обсуждая перипетии матча. На первом же уроке (физики) раскрываю потихоньку журнал и… все вокруг исчезает, проваливается.

«Сообщение Академии наук СССР о старте межпланетного корабля „Луна-1“.

25 ноября в 10 часов 00 минут отправился в полет на Луну первый советский межпланетный корабль. Старт состоялся на Кавказе в районе горы Казбек.

Сбылась вековая мечта человечества…»

— Марков! А Марков! Да очнись ты наконец!

Поднимаю голову. Надо мной стоит учительница. Вероятно, я смотрю на нее такими глазами, что она, вместо того, чтобы отчитать меня за постороннее чтение на уроке, тихо спрашивает:

— Что с тобой, Марков?

И вдруг я кричу:

— Мы тут… Сила действия! Сила противодействия! А ракета… Ракета… на Луну… летит! Вот!

Учительница осторожно берет из моих рук журнал, лицо ее делается серьезным. Класс замирает. Неожиданно она расхохоталась.

— Посмотри, сообщение за какое число? — Она ткнула пальцем чуть выше сообщения Академии наук. — «Вторник 26 ноября 1974 года», — прочел я.

— Видишь, 1974 года! А сейчас — 1954-й. Вот что такое читать на уроках!

Класс качнуло от хохота. Чуть не плача, метнул журнал в парту. В этот день особенно долго тянулись уроки; на переменах ребята просили показать журнал, заходили ученики соседних классов, дружно смеялись: «Смотрите, Марков-то на Луну полетел!» Вернулся домой. Огорченный, все же открываю журнал и вновь зачитываюсь.

В конце говорилось: «Безусловно, многие из наших читателей примут участие в постройке будущего межпланетного корабля, пошлют на Луну изделия своих рук… Когда это произойдет? Осторожные специалисты полагают, что лет через 50, не раньше. Другие считают, что достаточно лет 20–30. Пожалуй, наши юные читатели успеют стать взрослыми, взрослые — состариться…»

Странно, от этих слов я не расстроился, а даже совсем наоборот, — повеселел. «Может посчастливится… Может, доведется и мне послать на Луну аппарат…». Мечтать так мечтать!

«Кем быть?» — сомнений не было. Инженером.

Середина пятидесятых годов: стремительно рвалась в небо реактивная авиация, в быт бурно входило телевидение, делала первые шаги атомная энергетика. Физики были в почете. Молодые люди мечтали посвятить себя науке и технике.

Сейчас немало говорят о падении престижа технических специальностей. Странно. Разве есть что-нибудь интереснее и почетнее на свете, чем создавать умные машины? Недаром именно с машинами человечество связывает начала целых эпох. Век пара. Век электричества. Век авиации… Самые блестящие идеи останутся бесплодными, если к ним не прикоснется рука инженера. Труд инженеров — розмыслов, как их называли на Руси, — всегда почитался и всегда будет почитаться в народе.

Я поступил в институт на специальность электрические машины.

Шумит, колышется заполненный до отказа перрон, звучат гитары, далеко разносятся задорные студенческие песни. На груди у многих солнечным зайчиком поблескивают только что врученные медали «За освоение целины». Первая в жизни награда.

Уезжали мы с целины под звуки оркестра. Долго не ложились спать. Спеша, перебивая друг друга, делились впечатлениями с ребятами из нашего института, которых не видели целое лето, хотя и работали неподалеку.

Заснули поздно. Спали крепко, без сновидений и, конечно, не знали, как впрочем не знала еще и Земля, что в эти самые минуты…

А пока я крепко спал на верхней полке, не ведая, что над Землей восходит новая эра. Космическая. Не знал, что сияние ее зари осветит по-новому лица многих-многих людей, коснется и моей судьбы.

Проснулся от сильного стука в дверь.

— Дрыхните, черти! Вставайте! Вставайте, вам говорят! Спутник! Спутник в небе! Наш, советский!

— Что? Какой спутник? — не можем понять спросонья.

— Спутник! Включайте радио! Радио включайте! Сообщение ТАСС!

Включаем. Слышим торжественный голос: «В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника… В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли, и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов (биноклей, подзорных труб и т. п.)…

Успешным запуском первого созданного человеком спутника Земли вносится крупнейший вклад в сокровищницу мировой науки и культуры…».

Диктор на мгновение замолчал, перевел дыхание: «Искусственные спутники Земли проложат дорогу к межпланетным путешествиям…».

Захлопали двери купе. Все высыпали в коридор. Возбужденные, с заспанными глазами слушали еще и еще раз сообщение и сигналы из космоса: бип-бип-бип. Потом развернулись дискуссии. Что только не обсуждали! И почему спутник имеет форму шара и может ли быть другим? И почему он движется по эллиптической орбите и может ли по круговой? Что такое апогей и перигей? Плоскость орбиты и ее наклонение? Сколько он просуществует? Что будет с ним потом?

Появились немногочисленные бинокли. Вокруг счастливых обладателей образовались группы. По очереди, опустив до отказа вагонные стекла и высунувшись по пояс из окна, подставляя голову ветру, до боли в глазах вглядывались в небо. На каждой стоянке выбегали на перрон и смотрели, смотрели вверх. Признаться, спутника тогда я почему-то не увидел. Едва поезд подходил к большой станции, спрыгивали на платформу, штурмовали киоски. Газеты печатали большой список городов, над которыми пройдет спутник, и время пролета, публиковались комментарии крупнейших советских и зарубежных ученых, полные изумления и восхищения слова рабочих, колхозников, представителей интеллигенции.

…Поезд уносил нас все дальше и дальше от целины. Я лежал на полке и думал: «Вот и началось…» Засыпал под стук колес. Вместо привычных тук-тук-тук, рельсы выговаривали: спут-ник, спут-ник, бип-бип-бип.

Небольшая комната студенческого общежития. Четыре товарища, сидящие у радиоприемника. Еще днем мы узнали, что «Луна-2» ночью достигнет поверхности Луны, и хотя никто из нас не сомневался в законах небесной механики, каждому хотелось «присутствовать» при этом.

Прекратилась бравурная музыка. Зазвучали позывные «Широка страна моя родная…» И наконец необыкновенного тембра голос известил мир о том, что советская космическая ракета достигла Луны. Впервые в истории осуществлен полет с Земли на другое небесное тело…

…До утра мы не сомкнули глаз. Говорили о будущих полетах, мечтали, фантазировали. И я решился…

Как раз перед этим среди старшекурсников объявили набор на новейшую специальность. Прямо не говорили, но прозрачно намекали, что успешно освоившие новую специальность, вполне возможно, будут направлены на работу, связанную с совершенными автоматическими аппаратами, скорее всего, летательными. Не всем хотелось за год до окончания института — рукой подать до диплома — ломать размеренную, жизнь, и все же желающих оказалось немало, отбор шел строгий. Окончательное решение принимал директор института. Но для перевода требовалось также согласие заведующего кафедрой. В нашей группе тоже нашлись желающие, однако никто не рискнул пойти к заведующему кафедрой… им являлся сам директор. О его фанатической преданности своей специальности ходили легенды. «А что если возьмет, да не отпустит, — рассуждали между собой ребята, — учиться-то у него придется. Наверняка, косо начнет смотреть. А распределение не за горами».

…Директор встретил строгим, как мне показалось, недовольным, жестким взглядом:

— Что, Марков, тоже за модой погнался?

— За модой, Николай Сергеевич!

Он молчал, испытующе глядя прямо в глаза.

— Ну, что ж, иди! Иди — раз моя специальность тебе не нравится. Неволить не буду.

В углу заявления размашисто написал: «Разрешаю».

Заместитель руководителя предприятия по кадрам держал в руках направление и мою характеристику из института.

— Так куда, сынок, работать пойдем?

— Наверное, в лабораторию систем управления. Чтоб и теория была, и с паяльником посидеть.

— Нет, сынок. Запарка нынче у испытателей. Там тебе и наука будет и паяльник. Понравится — останешься. Не найдешь себя там — сам сообразишь, что дальше делать.

Москва. Май 1965-го года. Теплый, благоухающий, безоблачно-синий. Позади четыре года работы испытателем ракет различного назначения. Теперь работаю в конструкторском бюро Г. Н. Бабакина…

Нас собрал Полукаров, заместитель главного конструктора по испытаниям. Незадолго перед этим Сергей Павлович Королев передал конструкторскому бюро Георгия Николаевича Бабакина работы по лунным и межпланетным аппаратам. Дело Королева росло и ширилось. Штурм космоса разворачивался широким фронтом. И одному КБ, даже такому мощному, невозможно стало вести весь комплекс космических исследований.

Выбор на Бабакина и его фирму пал не случайно. Королев знал Георгия Николаевича давно: «Есть в нем искра, есть! — говорил Королев о Бабакине. — Это тот человек, которому можно доверить дело. И идей ему не занимать. Светлейшая голова».

И вот теперь нашей «команде» из десяти человек предстояла поездка на Байконур. Там готовился запуск «Луны-6». Команда подобралась молодая, в основном, комсомольского возраста.

Дмитрий Дмитриевич Полукаров, грузный, суровый, обычно молчаливый, казался нам пожилым. А шел ему в ту пору сорок третий год.

На коротком совещании он так сформулировал цель поездки: «Чтоб поняли, что к чему», — и надолго замолчал. Потом добавил: «Чтоб сами смогли…» И опять помолчал. «Вопросы?» Поскольку цель была обрисована предельно ясно и четко, вопросов, естественно, не последовало.

— Вставай, в МИК пора! — трясет за плечо Валя Рубцов.

— А? Что? Какой миг?

— МИК… Монтажно-испытательный корпус. С ракетой-носителем знакомиться будем.

Сон, как рукой, сняло. Побежал умываться. Из крана нехотя бежала тонкой струйкой вода. Вернулся в комнату. Было уже жарко, и очень хотелось пить. Взял графин, а он весь в белых пятнах.

— Что это?

— Соль. Привыкай. Это тебе не московская вода.

Вышли из гостиницы. Было раннее утро, но солнце пекло нещадно.

На краю площадки высилась большущая «коробка» с воротами во всю стену. К ней примыкало небольшое трехэтажное здание, соединенное с «коробкой» стеклянным переходом на уровне второго этажа. Вошли в зеленый дворик, посреди которого стояла беседка, окруженная невысокими пирамидальными тополями. В беседке — человек десять.

— Идите сюда! — крикнули нам.

Здесь находились Полукаров и несколько ребят из нашей «команды». Дмитрий Дмитриевич сказал:

— Придет Чекунов. Поведет…

Вскоре подошел человек лет тридцати, огромного роста.

— Ну, что ж, пошли! — коротко сказал он громким хрипловатым голосом, привыкшим, видимо, перекрывать шум работающей аппаратуры.

Вошли в огромный зал. Замолкли, потрясенные. Перед нами, на установщике, спокойно и величественно возлежала гигантская ракета — гениальное творение главных конструкторов С. П. Королева, В. П. Глушко, Н. А. Пилюгина, С. А. Косберга, их коллективов, их сподвижников.

Да, я ничуть не играю громкими словами, называя ее гениальным творением. Есть «Война и мир» Л. Толстого, «Первый концерт» П. Чайковского, «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. Перед нами предстало произведение «из другой оперы», но также гениальное. Именно она, эта ракета-носитель, достигла первой космической скорости и вывела на орбиту первый искусственный спутник, космический корабль «Восток» с Юрием Гагариным на борту. Именно она, эта ракета-носитель, превзошла вторую космическую скорость, и пошли одна за другой автоматические межпланетные станции: «Луна-1», «Венера-1», «Марс-1»… Да, именно с ее стартов человечество ведет отсчет новой космической эры.

Нынешнему молодому читателю, наверное, трудно представить себе восхищение нашего поколения. Ему, родившемуся двадцать лет назад, ракета-носитель, первый «шарик» кажутся такими же давними, как нам самолет.

И все же наше состояние понять нетрудно. Достаточно уже развитое профессиональное чутье подсказывало нам, как непросто было спроектировать, изготовить, отработать в полете такую конструкцию, обеспечить надежность работы двигателей, суметь стабилизировать подобную махину, управлять столь необычным летающим «кораблем».

Ее фотографий тогда не было. Не велись телерепортажи со стартовых площадок. К тому же следует учесть, что вообще предмет в помещении ощущается всегда более внушительным, чем вне его.

— Видите, — начал свой рассказ Чекунов, — по бокам длинной цилиндрической «сигары» — четыре больших конуса, мы их зовем «боковушками». Все вместе они составляют первую ступень. А центральная «сигара» — это вторая ступень. На этих ступенях установлены кислородно-керосиновые четырехкамерные ракетные двигатели Валентина Петровича Глушко. Каждый двигатель тягой в сто тонн. — Чекунов показал на огромные золотистые сопла, закрытые ярко-красными заглушками. — Четыре камеры на каждый блок. Запускаются сразу все. Как только двигатели выйдут на режим, ракета стартует. Спустя две минуты «боковушки» одновременно отделяются. На небе в этот момент четкий белый крест образуется. Центральный блок продолжает работать еще три минуты и тоже отделяется. Но на мгновение раньше включается двигатель Семена Ариевича Косберга, на третьей ступени. Вот когда эта ступень отработает, станция вместе с четвертой ступенью на околоземную орбиту выходит. Услышите доклад: «Есть промежуточная!» — значит, объект находится на околоземной орбите. А потом уж с промежуточной через полтора часа четвертая ступень запускается. Вот она-то «Луну» к Луне направляет, «Венеру» к Венере…

После столь краткого обзора пошел детальный разговор: автоматика, массовые характеристики, баллистика, перегрузки, надежность…

Каждый день пребывания на Байконуре приносил массу впечатлений. Но жара так донимала, что однажды мы упросили Полукарова отпустить нас купаться.

Посреди голой степи увидели быстрые желтые воды неширокой речки. Входить в мутный, грязноватый поток было не совсем приятно. И все же это была вода! Она несла жизнь бесплодному краю, поила Звездоград и Байконур.

Спустя несколько лет, накануне старта «Венеры-5», мы ехали с Полукаровым с площадки в город. Стояли жестокие морозы со свирепыми, пронизывающими ветрами. К нам подсел немолодой человек. Полукаров был сильно простужен и все кутался в меховую куртку. Я в сердцах сказал:

— И какой умник это место для космодрома выбрал! Вон у американцев — прямо у экватора, пальмы вечнозеленые растут.

Незнакомец встрепенулся и тихо сказал:

— Я…

Мы резко повернулись к нему:

— Вы?!

— Да, я был в группе выбора места для космодрома. Нас перед отъездом напутствовал Сергей Павлович.

— И чем же вам это место так приглянулось? У нас Крыма что ли нет, иль Кавказа?

— А давайте порассуждаем немного, — промерзший человек был настроен миролюбиво. — Где космодром выгоднее располагать? Как можно ближе к экватору. Чтоб при разгоне в восточном направлении ракета дополнительную скорость получала. Так? Так… На экваторе эта прибавка равна 465 метрам в секунду, на широте Байконура — 316. Можно было подтянуть южнее, но надо, чтобы падение отработавших ступеней происходило в незаселенных районах. Американцы, кстати, в океан ступени сбрасывают. Кроме того, нельзя не считаться с возможностью аварийных ситуаций на активном участке полета, и желательно, чтобы спуск в этом случае происходил на суше, на своей территории. Пойдем дальше?

— Пойдем…

— НИПы^[1] надо вдоль трассы расположить? Надо. Протяженность же активного участка — тысячи километров. И это еще не все исходные данные, которые задал нам Королев.

— Не все?

— Не все. Энергокоммуникации линии электропередач — раз; водоснабжение — два; количество безоблачных дней в году, влажность, роза ветров — три…

Вот когда взвесите все это да подсчитаете, — где лучшее место у нас в стране?

Спорить дальше было бесполезно. Специалист своего дела уложил нас на лопатки.

— А вот климат, — он вздохнул. — Прямо скажем, неважный. Тут вы правы. Но и в нем, согласитесь, свои плюсы есть. В смысле постоянства, стабильности, сухости. Вы вот с американским полигоном сравнили. А там влажность — будь здоров какая. Люди вечно мокрые ходят. Да и вообще, субтропики такие сюрпризы преподносят! Грозы, торнадо…

Подошло время изучения лунной машины. В небольшом ажурном стапеле цвета слоновой кости висел аккуратный, совсем небольшой сияющий своими полированными поверхностями аппарат. Его ведущий конструктор Палло знал Сергея Павловича со времен РНИИ, работал с непослушными ЖРД и ускорителями, преподносившими сюрприз за сюрпризом. Свернутый нос — память об одном из таких «сюрпризов». Это случилось в 1942 году при подготовке полета Григория Бахчиванджи на первом ракетном самолете.

…Палло и стал нашим гидом.

— Видите, ребята, там, где перевернутый усеченный конус, — корректирующая тормозная установка. Чтобы компенсировать неизбежные погрешности выведения автоматической станции и направить ее в нужную точку Луны, траектория полета обязательно корректируется. На Луне нет атмосферы, — продолжал Арвид Владимирович объяснять нам, как школьникам и как людям, неискушенным в космических делах (собственно, таковыми мы и были), — поэтому осуществить торможение можно только ракетным двигателем. Вот здесь — баки окислителя, — показал он на самую толстую часть конуса, — и горючего. Запасы топлива составляют примерно половину массы аппарата. Вот радиовысотомер, — он потрогал чашку антенны. — Как выдаст «75 км», так двигатель и включится на торможение. Тут — навесные отсеки: один — с системой астроориентации, другой — с радиосистемой. Перед торможением они, как сослужившие службу, сбрасываются, чтобы двигателю стало легче. В верхней части — система управления. Но учтите, друзья: этот аппарат, — Палло сделал широкий жест, как экскурсовод перед картиной, — лишь часть лунной машины. А вторую ее часть вы сейчас увидите.

Подождав, пока мы осмотрели лунный аппарат, и ответив на несколько вопросов, Палло повел нас дальше.

Мы подошли к удобно расположившемуся на специальной подставке небольшому шару, который напоминал цветок с раскрытыми серо-голубоватыми лепестками, золотистыми, серебристыми покрытиями приборов и красными круглыми крышечками.

— АЛСик^[2], — сказал Палло и с любовью прикоснулся к гладкому лепестку. — А это его телеглаз, — указал Арвид Владимирович на золотистый цилиндрик, увенчивающий «цветок».

— А где же антенны? — удивленно спросили мы.

— Они здесь. — Палло показал на четыре коробочки, каждая из которых — чуть больше спичечной.

Он нажал на едва заметные кнопки и… выскочили ленты, мгновенно свернувшиеся в прочные длинные трубки, торчащие над шариком.

— А! «Тещин язык»! — первым догадался Саша Дяблов. Я ткнул его в бок, но тут, пожалуй, оказался неправ: действительно, на жаргонном языке техников так называются подобные конструкции.

Палло продолжал знакомить нас с устройством станции: системой амортизации, системой терморегулирования. Все это показалось нам не таким уж сложным. Но прежний инженерный опыт подсказывал, что есть — не могут не быть! — нюансы, скрытые пока от поверхностного взгляда. И продолжали расспрашивать доброго Арвида Владимировича.

— Вы сказали: «Направить в нужную точку Луны». Что это значит?

— Видите, селенологами для первой посадки выбрана равнинная часть Океана Бурь. Дата запуска приурочена к наступлению лунного утра в этом районе. И температура поменьше, и для телесъемки получше — тени контрастнее. К тому ж Луна повыше над земным экватором, значит, радиовидимость с Центра дальней космической связи окажется продолжительнее. Понятно? Если не запустите машину в стартовое «окно», снимите ракету со стартового стола. Ну, а запустите вовремя, все равно орбиту корректировать придется. Точность знаете какая? Ошибка скорости в одну десятую метра в секунду оборачивается пятнадцатью километрами на Луне. Я уж про углы не говорю. Поэтому при выставке оптических приборов, двигателя — юстировке — угловые секунды ловить будете.

Ничего не скажешь, озадачил нас Арвид Владимирович. — Потом, — продолжал он, — надо сделать так, чтобы станция оказалась в стороне от аппарата, в месте, не затронутом огнем двигателя. Это — в целях науки. А герметичность? Повоюете за нее! Дырка хоть с иголочку будет, а всю атмосферу из отсека высвистит. Посадка хоть и мягкой называется, а все равно несколько метров в секунду набегает. Так что и перегрузки есть! А дырки быть не должно. Ну, да ладно, обо всем сразу не расскажешь. Посмотрите лучше, как сеанс коррекции идет. — И мы направились в пультовую…

Так прошло первое, очень краткое, свидание с лунной машиной. А потом началось ее детальное изучение: мы присутствовали на испытаниях, учились телеметрическому языку, сидели над схемами, чертежами, техническими описаниями, инструкциями.

Чуть свет с радостным чувством мы отправлялись в МИК и только к ночи возвращались в гостиницу.

…Как ни интересовало нас все, происходящее в монтажно-испытательном корпусе, нам все-таки очень хотелось поскорее побывать и на стартовой площадке. И вот однажды Дмитрий Дмитриевич сказал нам: «Едем!»

Небольшой темно-зеленый автобус подвез нас к белому домику, одиноко стоявшему в нескольких километрах от МИКа. Сопровождал нас Борис Семенович Чекунов, ветеран Байконура. Мы уже немного знали о нем. В 1955 году, сразу же после окончания техникума, вслед за первым строительным десантом он приехал на космодром. Собственно, космодрома еще не существовало. Вокруг места, выбранного для космодрома, лежала голая, нетронутая степь. А через два года Боря Чекунов, оператор центрального пульта, нажал кнопку «Зажигание». И пошла в зенит ракета, нежно прикрывая обтекателем небольшой шар с зеркальной поверхностью и прижатыми к нему усами антенн. А потом был второй, третий спутники. Был полет Юрия Гагарина.

Дорога поднималась вверх. Мы шли не спеша, на ходу перекидываясь словами, смотрели по сторонам. И вдруг, как по команде, смолкли. Справа, в нескольких метрах от дороги, стоял обелиск. Невысокий, строгий прямоугольник. Стелу из розоватого бетона венчал блестящий шар с откинутыми назад антеннами — точная копия космического первенца. На стеле — отлитый из бронзы Государственный герб СССР и темно-серая мраморная доска с высеченными словами: «Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса (1957 г.)».

Мы молча стояли у этого скромного обелиска, отдавая дань глубокого уважения героическому поколению первопроходцев космодрома.

Пройдя сотню метров, мы вступили на бетонные плиты. Бетонные плиты Байконура… По ним совершали свои последние перед взлетом шаги летчики-космонавты. Здесь «они слышали» твердую, уверенную поступь Королева и содрогались от рева ракетных двигателей.

Большая площадка перед стартовой установкой напоминала солидный железнодорожный разъезд с четырьмя ветками путей. На одной из веток стояли желтые вагоны-цистерны.

— Заправщик горючим, — сказал Чекунов. — А другие пути — для заправщика окислителем, вагонов термостатирования, подвоза ракеты.

Стартовая установка представляла внушительное сооружение. Удивительно, огромная конструкция не подавляла, а звала ввысь.

Как не была высока установка, ее намного превосходили ажурные диверторы — молниеотводы.

Мы подошли поближе к стартовому устройству. От самой вершины вниз катился лифт. Каждый из нас по очереди поднимался на площадку, откуда прощался с «землянами» перед посадкой в корабль Юрий Гагарин и, на минуту представляя себя космонавтом, махал рукой «провожающим». Стоявшие внизу махали в ответ. Дмитрий Дмитриевич стоял в сторонке и не торопил нас. Его суровое лицо казалось смягченным.

Чекунов приступил к «ликбезу».

— В ожидании ракеты фермы обслуживания лежат навзничь, будто спят, а опоры стартовой системы, кабель-заправочная мачта откинуты назад. Установщик бережно подвозит лежащую ракету к стартовому столу двигателями вперед. Начинают работать гидравлические домкраты — они ставят ракету вертикально, «на ноги».

Затем опоры подводятся, тут же — фермы обслуживания. Они обнимают ракету, как лепестки цветка Дюймовочку.

Мы подошли поближе к опорам стартовой системы.

— А что это? — указали мы на массивные металлические «блины», прикрепленные к нижним частям опор и очень напоминающие гигантскую штангу.

— Это противовесы, — объяснил Чекунов. — Как только тяга двигателя превзойдет вес ракеты, и она чуть приподнимется, противовесы тотчас откидывают опоры назад. И тогда утолщенное книзу тело ракеты беспрепятственно идет вверх. Понятно?

Да, просто и остроумно.

— Мы стоим, — продолжал ветеран космодрома, — на «нулевой отметке» и смотрим вверх. А теперь давайте поглядим вниз.

Считая, что сейчас спустимся по ступенькам вниз, чтобы ознакомиться с подземными коммуникациями, мы спокойно подошли к концу площадки и… отпрянули назад. Мы стояли на самом краю бездны, отделенные от нее невысокими перильцами. Пропасть сотворила не природа. Котлован вырыли и забетонировали люди. От него отходил широкий, тоже бетонированный, глубокий канал. Берега космодромного канала, его откосы, также были выложены толстыми бетонными плитами, сильно закопченными под стартовой установкой и все более и более светлыми по мере удаления от нее.

— Газоотводный лоток, — коротко произнес Чекунов. Нам представилась могучая огненная дикая река, ревущая в бетонном ущелье.

Как бы читая наши мысли, Чекунов сказал:

— Плиты долго не выдерживают. Приходится менять.

Спустились вниз. Взору открылись подземные сооружения, располагавшиеся в несколько этажей. По своей сложности они намного превосходили увиденное наверху. В специальной нише по рельсам перемещалась кабина обслуживания нижней части ракеты. Чекунов повел нас в сторону от стартового устройства, туда, где виднелось поле красной земли.

Мы спустились по неширокой лестнице в глубь земли метров на пятнадцать.

Повеяло приятной прохладой, особенно ощутимом после жары, которая крепко донимала нас на открытой бетонной площадке.

Вошли в длинную комнату, густо «нашпигованную» аппаратурой.

Я заметил два цилиндра, уходящие в потолок, и сердце екнуло: «Перископы! Как на подлодке!» Подбежал к одному из них, прижался к окуляру, стал вращать рукоятками. Стартовая установка лежала, как на ладони. А за ней бескрайняя, уходящая к горизонту степь…

— А вот центральный пульт управления, — похлопал по корпусу одного из пультов Борис Чекунов.

— Борис Семенович! А где та самая-самая, последняя кнопка?

— Вот она, — показал Чекунов на обыкновенную, величиною с пятак, черную резиновую кнопку.

— Борис Семенович! Расскажите, как первый ИСЗ запускали… Корабль «Восток…»

Чекунов, по всему было видно, не любитель предаваться воспоминаниям, да и вообще не словоохотливый рассказчик. Но тут, уступая нашим настойчивым просьбам, сел в то операторское кресло, придвинулся к тому пульту, и сильное волнение, мы легко это заметили, вновь охватило его. И он начал свой рассказ.

— Ночь опустилась над степью. Только ракета видна, бело-серебристая в свете прожекторов. Время к половине одиннадцатого подошло. Мы, как на вокзале, по московскому отсчет ведем. По байконурскому уже пятое октября наступило. Я за пультом сидел, мы гироскопы давно раскрутили. В бункер входят Королев, другие руководители. Лица строгие, сосредоточенные. Королев сутулится больше обычного, в глазах волнение. Когда до пуска минут пять-шесть осталось, Сергей Павлович сказал заместителю своему, Воскресенскому:

— Пора!

Воскресенский стал у одного перископа, у другого — пускающий, начальник наш Александр Иванович Носов — руководитель стартовой команды. Носов на хронометр посматривает и команды отдает. Мы, операторы, только тумблерами щелкаем. И наконец в 22.28:

— Пуск! — кричит Александр Иванович.

— Есть пуск! — кричу в ответ и кнопку жму. «Последнюю!»

Вскоре до подземелья нашего гул донесся… Пошла! Выскочили наверх, а она уж звездочкой меж других звезд стала, и вскоре ее распознать было нельзя. Когда спутник уже был на орбите, услышал: «Бип-бип!» Хоть и готовился к этому, а удивление меня взяло: «Летает! И на Землю не падает!»

А в тот апрель мне посчастливилось «Восток» запускать. Носова уже не было среди живых. Многие байконуровцы живут сейчас на улице его имени. Пускающим Анатолий Семенович Кириллов стал. Нелегко ему было. Представляете, там, под обтекателем, не металлическая конструкция, не прибор научный. Человек! Симпатичный, улыбчивый Юра Гагарин. На Королева я боялся смотреть. Понимал всю меру, вернее, безмерную его ответственность.

— И как… вы очень волновались? — не выдерживаем мы.

— А вы, вы бы не волновались?

Чекунов счастливо, радостно улыбался.

…Несколько дней провел я на стартовой позиции. Захожу в МИК и вижу: все как будто так, и в то же время не так. Пригляделся. Всегда чистые зеленые полы — натерты до блеска, аппаратура горит на солнце. Любители отпускать на космодроме бороды — чисто выбриты, у ракеты и станции точно ветром сдуло всех «лишних» — работают только те, кто нужен в данный момент.

— Комиссию что ль ждут из столицы? — спрашиваю первого попавшегося знакомого.

— Ты что, еще не знаешь? СП прилетает! А это, брат, почище любой комиссии! — Товарищ критически оглядел меня с ног до головы.

«СП» — так за глаза называли Сергея Павловича. Говорили: «СП приказал…», «СП считает…» Весь космодром знал, о ком идет речь. Нам рассказали такой эпизод. Ведущий конструктор первого искусственного спутника Земли, имевшего наименование «ПС» — простейший спутник, очевидно, волнуясь, докладывал Королеву:

— СП к испытаниям не опоздал. Совместные испытания с ракетой-носителем прошел без замечаний. СП готов к отправке на космодром.

Главный жестом остановил «докладчика» и тихо, но очень внятно произнес:

— СП — это я, Сергей Павлович, а наш первый, простейший спутник — это ПС! Прошу не путать.

Мне довелось однажды стать свидетелем другого случая, связанного с этой аббревиатурой.

На заседании технического руководства — оно, как правило, предшествует заседанию Государственной комиссии, — когда дошла очередь до представителя стартовой службы он встал, вытянулся и четко, по-военному доложил:

— СП к приему ракеты-носителя с космическим аппаратом готов!

Сергей Павлович поморщился:

— Вам что не известно, что СП называют меня. И я, в отличие от вас, всегда готов не только к приему, но и пуску. А вас попрошу докладывать поточнее.

— Извините, Сергей Павлович, — смутился бодрый стартовик. И повторил:

— Стартовая позиция к приему ракеты-носителя с космическим аппаратом готова. Замечаний нет.

— Вот, то-то же, — проворчал Сергей Павлович.

А я, когда слышу: «СП», в памяти всплывают вместе Королев и Старт. И в том равном звучании — что-то щемящее, символически единое.

…Нас собрал Полукаров.

— Королев будет… Крут. Чтоб не слышно было… И не видно. А то пешком по шпалам. Ясно?

Нам было уже предельно ясно. Но для читателя стоит, пожалуй, кое-что уточнить.

Следует заметить: мы, пользуясь своими правами стажеров — людей, принимающих тему и будущих ее хозяев, — вели себя несколько, я бы сказал, нахально. В процессе испытаний носились из пультовой к станции, от станции к ракете-носителю, лазали по фермам, в общем, стремились в каждый момент оказаться там, где происходили главные события. Мы тормошили, расспрашивали операторов, контролеров, других специалистов. Словом, всем интересовались. Однако ж, вскоре нас предупредили, чтоб мы умерили свой пыл, как только прибудет Королев. Он терпеть не может, когда в рабочих помещениях находятся «лишние». Заметит… и тогда…, как говорилось, «пешком по шпалам». Сие означало откомандирование из Байконура по месту работы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вот что имел в виду Полукаров, держа перед нами столь эмоциональную речь.

Королев. Меня бесконечно волнует образ этого человека. Волновал и тогда. В газетах его называли «Главный конструктор». Мы успели немного узнать о его сложной, нелегкой судьбе. И он наперекор судьбе все смог, все превзошел. Стал признанным лидером советских ракетчиков, академиком.

Еще с детства, со школьной скамьи, любой академик представлялся мне стариком в черном строгом костюме, с длинными седыми волосами, выбивающимися из-под круглой, как тюбетейка, темной шапочки. Этот образ был навеян, очевидно, портретом академика Н. Д. Зелинского, висевшим у нас в школе в химическом кабинете. Учительница никогда не говорила: «Зелинский», а обязательно: «Академик Зелинский».

Мне не терпелось увидеть Главного конструктора. Несмотря на запрет, я стоял у окна в торце второго этажа. Там, если идти по коридору к окну, слева находился кабинет, на двери которого висела табличка с надписью «Главный конструктор».

…Еще раньше, дабы не попасть впросак, обратился к Чекунову.

— Борис Семенович, а как выглядит Главный?

Ведь, фотографий его никто не видел, разве кроме проверяющих пропуска (Правда, у него редко кто отваживался спросить: «Ваш пропуск?» — знали в лицо!)

Чекунов рассмеялся.

— Королев есть Королев. Не захочешь, а за версту почувствуешь.

…По переходу, ведущему из МИКа в пристройку, послышались шаги. Прямо на меня шел человек. Шел быстрыми твердыми шагами, заметно раскачиваясь, но, как сказали бы моряки, не боковой качкой, а как корабль с носа на корму — килевой. Он был не очень высокого роста, плотен, сутуловат, с темными живыми глазами. Одет в песочного цвета с короткими рукавами рубашку навыпуск и полотняные широкие летние брюки. Во внешности его удивила необычная посадка головы. Крупная, с открытым чистым лбом голова, крепко сидящая на короткой, сильной шее, откинута чуть назад и вправо. Во всем облике, твердой, энергичной походке чувствовалось что-то кряжистое, могучее.

Берясь за рукоятку двери, человек в упор посмотрел на меня, резко спросил:

— Вы чей?

Вопрос удивил. Но тотчас я вспомнил: здесь было принято работников КБ Королева называть королевцами, Пилюгина — пилюгинцами.

— Георгия Николаевича Бабакина.

— А что вы делаете здесь, у дверей моего кабинета?

На меня смотрели темно-карие пронизывающие насквозь глаза. Вопрос однако ж прозвучал в несколько более смягченном тоне.

— Пытаюсь связаться с фирмой, — быстро сообразил я. В кабинете Сергея Павловича находился аппарат ВЧ-связи, и Полукаров иногда связывался с Бабакиным.

— Заходите! — Королев, проходя к столу, взмахом руки указал на кресло, стоящее справа. Снял трубку.

— Тамарочка! Соедини-ка с Василием Павловичем! А потом дашь Бабакина.

Королев переговорил со своим заместителем о срочной присылке уточнений к программе полета, положил трубку. Телефон тут же зазвонил снова.

— Возьмите! — Протянул трубку.

— Кто это, кто это? — услышал звонкий знакомый голос Лидии Ивановны, секретаря главного.

— Лидия Ивановна! Это я, Марков! Соедините срочно с Георгием Николаевичем.

Сам лихорадочно соображаю, о чем же буду с ним говорить.

— Георгия Николаевича нет! Он к Келдышу уехал.

— Нет Георгия Николаевича. В Академию, к Мстиславу Всеволодовичу только что выехал, — делая огорченный вид, вздохнул я. Поднялся, собираясь спешно ретироваться, но Королев взмахом руки опустил меня в кресло.

— Так, значит, к космосу подключаетесь? Как у вас на фирме отнеслись к этому?

— По-разному, Сергей Павлович. Мы, молодежь, с энтузиазмом. «Старички» еще не определились.

— «Старички»! — вспыхнул Королев. — Что они понимают, ваши «старички»! — Видно, его сильно задело. Самолет летает у земли и оторваться от нее не может. А здесь же предела нет! Вы — разведчиками будете. А затем к звездам аппараты пошлете. Не веришь? Придет время — вашей фирме и этим придется заняться. Я-то не доживу, а ты вполне может быть.

— «Мы — молодежь!» — поддел он меня. — Кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

— Двадцать семь? И все молодежью себя называешь. Это, брат, очень зрелый возраст. Я уж ракеты пускал.

— Я тоже четыре года ракеты пускал, — вставил я, видя его дружеское расположение.

Сергей Павлович усмехнулся.

— Надо же! Какие?

Я коротко рассказал.

Во время рассказа Королев, довольный, слегка улыбался, в глазах сверкали искорки.

— Небось страшновато бывало?

— По всякому, Сергей Павлович. Бывало и страшновато.

В кабинет стремительно вошел технический руководитель испытаний А. И. Осташев, держа в руках несколько листков с отпечатанным на машинке текстом.

— Подписать надо, Сергей Павлович!

— Ладно, — сказал мне Королев, — иди! Изучай машину как следует. Ее впитать в себя надо. Впитать! Осознал? И когда я, облегченно вздыхая: «Пронесло!», уже подходил к двери, он добавил слова, от которых меня дернуло, как током:

— И чтоб больше без дела я вас здесь не видел!

Выскочил за дверь. Вытер со лба испарину. Помчался бегом в пультовую, занял свое рабочее место — по левую сторону от оператора центрального пульта объекта, надел наушники. Сидящий по правую руку оператора, у индикаторов системы управления, Валя Рубцов зашептал:

— Где тебя черти носят? Говорят, Королев приехал. Нарвался бы на него!

— Валюша! Если бы ты знал… Вечером все расскажу.

Смотрю в инструкцию, на показания приборов, слушаю переговоры операторов. Спустя несколько минут боковым зрением через открытую дверь пультовой вижу: в зал в сопровождении Осташева входит Королев. Шел он не спеша, зорко посматривая по сторонам. Подошел к ракете-носителю, что-то сказал Осташеву, похлопал «боковушку» по обшивке. Порядок в зале был образцовый, воздушные шланги, электрические кабели, жгуты тщательно уложены, прибандажированы. Королев все же заметил какой-то, по его мнению, непорядок, потому что, сделав круговые вращения указательным пальцем, показал на какой-то кабель. Рабочий-бортовик бросился спешно его переукладывать: очевидно, Королев обнаружил скрутку. По всему чувствовалось — приехал хозяин.

Жалобно заскрипели половицы деревянной лестницы. В пультовую поднялся Королев. В большой комнате — тишина. Операторы, контролеры, специалисты по системам аппарата сидят, впившись глазами в приборы. Тишину прерывают лишь резкие, четкие указания руководителя испытаний, доклады операторов. Королев придвинулся к центральному пульту, встал у нас за спиной. У меня по коже забегали мурашки: вдруг он скажет Полукарову, что его люди шатаются по МИКу без дела, когда обязаны присутствовать на сеансе. Я невольно посмотрел на Королева. Наверное, он что-то заметил в моем взгляде, потому что с хитринкой улыбнулся одними глазами и затем едва заметным движением показал: смотри, дескать, не на меня, а на пульт. Он о чем-то шепотом спросил у Осташева, тот также тихо ответил. Королев мягкими шагами покинул пультовую.

В предстартовые дни Полукаров взял меня с собой на заседание технического руководства. Запомнилось содержательное, убедительное, глубоко аргументированное выступление одного из руководителей. Закончил он следующими словами:

— Итак, 8 июня планируется пуск «Луны-6». А полет «Луны-5» завершился, а как он завершился, вы знаете — 12 мая. Ведь, месяца не прошло. Я не уверен, что полученный большой объем информации тщательно проанализирован, результаты анализа учтены. Не пора ли, Сергей Павлович, остановиться, оглянуться…

Королев поднял голову, миролюбиво сказал:

— Александр Ваганович, ты прав. Но мне информация позарез нужна. Понимаешь, позарез. А как ее набрать, не летая?

Затем Королев, глубоко вздохнув, тихо сказал:

— Летать трудно. — Развел горестно руками. — Летать надо. — И вдруг, стукнув по столу ребром ладони правой руки, — характер все же не мог не дать о себе знать! — совсем «по королевски» отрубил: — Летать будем!

За те восемь месяцев, когда встречал его довольно часто — на заводе, космодроме, в Центре дальней космической связи — Королев запомнился спокойным, уверенным человеком. Поэтому рассказам о его страшных разносах не то, чтобы не верил, а просто считал их преувеличенными.

Однажды поделился своими мыслями с А. Ивановым — он-то пятнадцать лет бок о бок проработал с Королевым.

— И ты прав, — сказал он, — и те, кто рассказывает о взрывчатости Главного, о его сногсшибательных разносах, тоже правы.

Каким же он был в действительности? Королев был очень разным. Очень сложным.

Но что интересно! В действительности наказывал он чрезвычайно редко, когда дальше было, как говорится, некуда. Поговорите с его ближайшими помощниками — им-то в силу «короткого расстояния» доставалось больше всех, «девятый вал» чаще, чем другим, приходилось принимать на себя — они в один голос утверждают: годы, проведенные рядом с Сергеем Павловичем Королевым, самые значительные, самые счастливые в их жизни.

Наказывал редко, а защищал всегда. Ругал иногда, а заботился всегда. И забота была горячей, действенной.

Когда дела шли хорошо, он говорил вышестоящему начальству: это у меня Петров (или Сидоров) молодцом сработал. А когда случались аварии и соответствующие высокие лица строго спрашивали: «И кто это у тебя двигателями занимается?». Он твердо отвечал: «Я!» «А управлением?» — «Я!» За его широкой спиной, в прямом и переносном смысле, людям жилось и работалось уверенно.

Как-то спросил Алексея Иванова: «Что родилось раньше — железный авторитет, а потом это „я“, или наоборот?» Алексей ответил так:

— Королев потому и стал Королевым, что никогда не прятался за чужие спины.

Едва ли не о главной черте в образе Сергея Павловича ближе всего я нашел у Василия Макаровича Шукшина в его романе «Я пришел дать вам волю» о Стеньке Разине: «Побаивались его такого, но и уважали тем особенным уважением, каким русские уважают сурового, но справедливого отца или сильного старшего брата: есть кому одернуть, но и пожалеть и заступиться тоже есть кому… Много умных и сильных, мало добрых, у кого болит сердце не за себя одного. Разина очень любили».

На рассвете вывозили ракету на старт. Огромные ворота МИКа распахнуты настежь. Солнце, чуть приподнявшись над степью, золотит срез ракетных двигателей. Ярким, теплым, прозрачным рубином светятся камеры сгорания.

Мы поднялись ни свет ни заря, но оказались не первыми. Пыхтел тепловоз. У ворот, щурясь на солнце, стоял Королев. Рядом с ним его заместитель по испытаниям, Осташев, Анатолий Семенович Кириллов, один из руководителей космодрома, Дмитрий Дмитриевич Полукаров. Сергей Павлович, энергично жестикулируя, о чем-то увлеченно рассказывал, слушатели остро реагировали. Мы остановились на почтительном расстоянии. Королев махнул рукой:

— Идите сюда.

Подошли.

— Спите долго, молодежь! Так можно и вывоз, и все на свете проспать. Я в ваши годы через сутки спал!

Сергей Павлович, несмотря на ранний час, был бодр, оживлен. Предстоящее, по всему заметно, возбуждало его, вливало свежие силы. Он не знал, не мог знать, как пройдет пуск, чем завершится полет — кто может дать стопроцентную гарантию? Но сейчас он шел на этот полет, и ожидаемый пуск горячил ему кровь.

— Ну, что, молодежь, сегодня первый стартовый день. Завтра, если будет все нормально, — резервный. Вам — не грех на речку съездить, покупаться. От впечатлений разгрузиться. Перед пуском. Первый для вас пуск. Говорят, зрелище мы занятное сотворили. Сам-то, можно сказать, и не видел: все в подземелье прячусь. А вам советую, только по большому секрету, в эвакуацию не ехать, а по степи вон к тому холму пробраться. Лучшая точка для наблюдения. Я правильно говорю, Анатолий Семенович?

— Их все равно туда не пустят.

— Ничего, если пораньше проберутся, да залягут в ложбинке — их сам черт не найдет. Степь вон какая — всю не прочешешь!

(Мы от старожилов узнали, что в целях безопасности не занятых в пуске людей вывозят в район эвакуации, а чтобы любители острых ощущений не пробрались поближе к старту, ответственные за эвакуацию организовывали патрулирование).

Королев подошел к установщику, что-то сказал инженеру, наблюдавшему за сцепкой тепловоза с платформой, и не спеша вернулся к группе. Времени до отправки ракеты на старт было еще много.

— Как идет учеба? — обратился Королев к Полукарову.

— Нормально, Сергей Павлович.

— Овладевайте, овладевайте космосом, ребята! Пока время есть — хватайте, хватайте, как можно больше. Сами работать начнете — меньше времени будет. Лезьте, как говорится, во все дырки. Ничего не берите на веру. Сами будьте с усами. И не только техникой занимайтесь. Обязаны знать последние научные данные о космосе, о планетах. Вот на Луну летим. А какая она по новейшим представлениям, знаете?

Мы с Валей Рубцовым незадолго перед отъездом на космодром приобрели книгу известного английского астронома Зденека Копала «Луна» и теперь вместе ее читали.

— Знаем! — в один голос с Валентином ответили мы.

— Это хорошо. А на какой главный вопрос должен ответить наш аппарат?

— Есть там пыль или нет? Утонет в ней аппарат или не утонет? И, вообще, «посмотреть» структуру поверхности.

— Ну, что ж, в основном верно. Приоритет — приоритетом, первая мягкая посадка — это, конечно, вещь, но это ж не самоцель, а средство. Главное, друзья, познание, наука. А вы как думаете, что там, на Луне?

— Не знаем.

— Это не ответ. Легче всего сказать «не знаю» — ответственности никакой. А вы размышляйте, стройте каждый свою гипотезу. Правда, некоторые ученые специалистами по Луне считаются, но когда их спросил, не лучше вас ответили. А как нам аппарат строить? Думаю, все же грунт там прочный, тяжелые машины можно сажать. Но мы предусмотрели и случай, если поверхность окажется рыхлой. С системой амортизации знакомы? На первый раз ничего придумано. Потом на лапы сажать будем. Это уж вам придется делать…

Спустя несколько месяцев до нас дошла история, сильно смахивающая на легенды, которые во множестве окружали личность Королева — как обычно окружают крупную, незаурядную личность — но которая, оказывается, действительно имела место.

Это было на заре создания космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. И сразу возник вопрос: каким делать шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, куда аппарат будет садиться. А что представляет собой лунный грунт, никто еще точно сказать не мог. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы, другие — что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Идет далеко не первое совещание. Тянуть с решением вопроса о создании шасси «лунника» больше невозможно.

— Итак, — сказал Королев, — большинство ученых склоняется к тому, что грунт на Луне твердый… Так и будем считать.

— Но, Сергей Павлович, — не удержался кто-то из присутствующих. — Как можно принимать такое решение на основании абстрактных предположений. А если там пыль? Ведь ученые высказывают только общие соображения — не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать: «На Луне, мол, такой-то грунт» — и подписаться под этим!

Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:

— Ах, вот чего вам не хватает…

Взял блокнот, крупным почерком написал на листке: ЛУНА — ТВЕРДАЯ. И подписался: С. КОРОЛЕВ. Поставил дату, вырвал этот листок и передал коллеге. Вот такая история.

Королев умел взять на себя… А шасси, в конце концов, оказалось хитроумным. Футбольный мяч! Совершенно не в стиле ракетно-космической техники. Зато в стиле Королева.

…Королев прервал непринужденную беседу. Видно, и эту свободную минуту он не хотел тратить попусту, а решил использовать для обучения новой группы. Он взял своего заместителя под руку и неторопливо, как на прогулке, пошел с ним вдоль рельсов по МИКу; дойдя до противоположных закрытых ворот, повернул назад.

— Да, забыл вам главное сказать, — вновь обратился к нам Королев. — Вы — испытатели. И обязаны знать основное правило: пуск должен быть осуществлен, несмотря ни на что, строго в заданный срок, в расчетное время. И никаких оправданий! Прибор вышел из строя — успеть заменить. ЗИП^[3] кончился — завод вверх дном перевернуть, доставить. Наземные испытания не завершены — добиться завершения. Ответственных за пуск много — а спрос с вас! Головой отвечать придется!

— Мы, — с заметной гордецой, даже чуть хвастливо добавил Королев, — ни одного пуска не сорвали, не отложили… А вообще-то шагайте смело в космос. Будут вам пышки, будут вам и шишки. Последних, правда, больше. Это я вам обещаю.

Донеслись звуки урчащих машин. Подъехал Председатель Государственной комиссии, тепло поздоровался со всеми. К Королеву подошел Кириллов.

— Все готово, Сергей Павлович!

Королев переглянулся с Председателем Государственной комиссии, тихо сказал:

— Пора.

Председатель чуть громче проговорил:

— Ну, что ж, в путь, товарищи.

Кириллов махнул рукой. Тепловоз плавно, без рывка, тронулся с места. Ракета медленно, как бы нехотя, поплыла из гостеприимного МИКа, где ее с такой любовью готовили.

Королев шагал за ней, рядом шли соратники. Шли молча. Чуть поодаль двигались и мы. Вначале показалось: чего-то не хватает. Но чего? «А, музыки!» — догадался я. — Торжественной музыки, которая всегда звучит в подобных случаях в кинофильмах. Но и без нее было волнующе-торжественно. Тишина, прерываемая лишь пыхтением тепловоза и шуршанием шагов по гальке, звучала громче тысячи оркестров.

Пройдя метров сто и поравнявшись с железнодорожной стрелкой, остановились. Молча проводили ракету глазами, направились к автостоянке. Королев и остальные товарищи стали усаживаться в машины. Дружно и громко захлопали дверцы.

Мы стояли одни, соображая, как добраться до старта: машин, естественно, пока не имели, автобусы же между МИКом и стартом в этот ранний час еще не ходили.

Первым разобрался в создавшейся ситуации Сергей Павлович. Он вышел из «Волги».

— А ну, друзья, разберем бабакинцев по машинам. — Пригласил Полукарова к себе.

— А ты, Евгений Васильевич, — обратился Королев к заместителю, — захвати вот этих двух молодцев (показал он на Валю Рубцова и Сашу Дяблова) и этого гренадера, — ткнул пальцем в мою сторону. — У тебя машина вон какая вместительная! (Заместитель ездил в то время на большом старомодном «ЗИСе»). — Да смотрите, — повысил голос Королев, — чтоб и со старта назад их привезли! А то знаю вас: туда довезете, а назад и не подумаете захватить.

Вереница машин двинулась в путь. Дорога пошла вначале резко влево, а потом повернула направо. Вскоре поравнялись с медленно идущим по приподнятой над степью широкой железнодорожной колее установщиком, какие-то секунды ехали рядом, а потом стремительно умчались вперед. Проехав несколько сот метров, остановились. Все вышли из машин. Стоя ждали ракету, и когда она величественно проплыла мимо, опять уселись в машины и помчались дальше, уже без остановок.

А вот и стартовая площадка. Машины, лихо сделав крутой разворот, остановились, как вкопанные. Большой группой мы двинулись к стартовой установке. На нулевой отметке замерли четкие шеренги стартовиков. Председатель Государственной комиссии и Анатолий Семенович Кириллов подошли к стартовикам. Анатолий Семенович зычным, хорошо поставленным голосом сказал:

— Задача сегодняшнего дня — провести генеральные испытания ракеты-носителя с космическим аппаратом №… Завтра — резервный день. Обеспечить дежурство и термостатирование объекта. 8 июня 1965 года в 10 часов 40 минут 23 секунды московского времени произвести пуск ракеты-носителя с космическим аппаратом на борту.

— Товарищи, от имени Государственной комиссии выражаю уверенность, что вы проведете все работы точно в срок и с высоким качеством. Желаю успеха.

Стартовики разошлись по рабочим местам, на ходу застегивая широкие пояса с прикрепленными к ним цепью карабинами (при работе на высоте полагается пристегнуться к ферме обслуживания) и взяв в руки инструмент, привязанный одним концом шнура к поясу, дабы не допустить падения увесистого железного предмета с высоты. Приближалась ракета…

Дальше происходило все так, как рассказывал Борис Чекунов. Плавный перевод ракеты из горизонтального положения в вертикальное, подведение опор и ферм…

Работа шла споро, каждый знал «свой маневр».

Королев внимательно следил за действиями расчета. Наблюдая за ним — решительным, властным, уверенным в своих силах, — никому из нас и в голову не могло прийти, что спустя несколько месяцев придется услышать от Анатолия Семеновича, как именно в то время никогда не жалующийся ни на что Сергей Павлович сказал ему:

— Если бы ты знал, что творится у меня внутри…

Внимательно изучая все происходящее вокруг, я ни на минуту не упускал из виду Сергея Павловича и то, как распоряжается он на стартовой площадке у гигантской, устремившейся в зенит ракеты. Каждому приходилось сильно закидывать голову, а Сергею Павловичу делать этого было незачем; он лишь вскидывал глаза. Тогда и мелькнула мысль (вероятно, весьма странная): Сергей Павлович так часто бывает на пусках и так часто смотрит в небо, что у него появилась столь необычная посадка головы.

Вечером поделился с Валей Рубцовым, он сказал, что тоже подумал об этом.

При установке ракеты произошла небольшая заминка. Сергей Павлович взял в руки микрофон.

— Товарищ Осташев! Товарищ Осташев! Ваши люди задерживают установку изделия! — Разнеслось над округой.

Но вот установка ракеты завершена. Теперь в обшивке вскрываются люки, к ракете подключаются электрические кабели, шланги, идущие от стартовой установки. Спускаемся в подземный бункер. За пультами — операторы, контролеры, они включают аппаратуру на прогрев, весело переговариваются, в комнате шумно, непринужденно — до генеральных испытаний есть еще время.

Генеральные испытания. В последний раз имитируется полет ракеты-носителя. Перед заключительными проверками в пультовую входят Сергей Павлович Королев и Николай Алексеевич Пилюгин — главный конструктор систем управления. Оба оживленные, в приподнятом настроении. Сергей Павлович говорит Пилюгину:

— Садись, Николай Алексеевич, на центральное место. Сейчас твоя техника работает.

На Пилюгине легкая, летняя, с короткими рукавами рубашка в полоску, широкие светлые брюки. Лето в разгаре, а руки белые, совсем не загоревшие — видно, много приходится бывать в лабораториях.

Пилюгин отвечает:

— У меня есть кто помоложе.

Подталкивает вперед своего заместителя по испытаниям.

Королев с Пилюгиным проходят за креслами операторов, останавливаются ненадолго у каждого пульта, затем выбираются наверх…

Смотрю им вслед. Вот они какие — настоящие ученые. Наши современники. Вспоминаю, какими представлялись мне академики — в черных костюмах, черных шапочках, в тиши кабинетов.

В день пуска мы сделали так, как советовал Королев. Залегли среди холмов. Прикрыв головы рубашками, стали загорать — до старта оставалось еще несколько часов. Солнце поднималось все выше, и вскоре мы оказались будто на сковородке. Как мы не превратились в обугленные головешки — до сего времени не пойму. Секрет оказался известным не только нам, в ложбинке скопилось довольно много и старожилов. Почему патрули смотрели на это сквозь пальцы, мы поняли. Ракета была в эксплуатации уже восемь лет, отличалась высокой надежностью, и система строжайших мер безопасности, поначалу соблюдавшаяся неукоснительно, потихоньку отмирала.

Для нас соседство старожилов оказалось как нельзя кстати: они досконально знали весь стартовый цикл работ и точно комментировали.

— Цистерны отошли. Заправились.

— Ферма поехала. Полчаса еще ждать.

Ракета белая-белая, свечою смотрит в небо, вся искрится на солнце. Красиво.

— В баках жидкий кислород. Холодный. Вот она инеем и покрылась. — Отрыв ШО! Штеккер отрывной отскочил! Видите? Теперь секунды…

Остались секунды. Как же долго они идут! А может, не будет ничего? Может пуск отложили? И хотя ждешь, ждешь этого мгновения, неожиданно, как-то вдруг — ярчайшая вспышка! И вот разгорается, бушует пламя, огромный огненный водопад низвергается в пропасть, достигает дна, отражается от бетона и, поднимаясь вверх вместе с пылью, дымом, сливаясь с огнепадом, бьющим из ракетных двигателей, обволакивает ракету. Она медленно, словно ей неимоверно трудно оторваться от земли, приподнимается над бездной, кажется, что ей ни за что не преодолеть пут притяжения и она вот-вот рухнет в эту пропасть, рассыплется горящими обломками. Но нет, пламя трепетно, упорно, неистово бьется и рывками толкает, толкает ее вверх, и, наконец, в самый критический момент, когда «или-или», ракета вырывается из бушующего вокруг нее огнепада и стремительно, мощно идет ввысь. Сильный рев огромного зверя накатывается на тебя. Над степью восходит второе солнце, не менее яркое, на него больно смотреть. Ракета идет на тебя, прямо на твою голову. Смотришь, сощурив до предела глаза, в самый зенит. Земля под тобой дрожит.

Замирает сердце. И от страха — не рухнет ли вот сейчас тебе на голову могучий, грозно рычащий огнепад? И от сложнейшей гаммы чувств, переполняющих душу…

…Но вот ты замечаешь: ракета постепенно склоняется, уходит от тебя. В небе на мгновенье повисает белый крест — это отделяются четыре «боковушки». Пламя все меньше и меньше. Тишина повисает над степью. Еще более пронзительная, чем до запуска. Лишь небольшое белое облачко, как шляпка одуванчика, плывет в голубом небе. Будто не было ничего.

Молча возвращаемся на площадку. Говорить не хочется.

Шли следующие «Луны». Седьмая. Восьмая. Теперь и нам приходилось бывать в Центре дальней космической связи в Крыму. В то время небольшая гостиница, примыкавшая к Центру, не могла вместить всех «управленцев», новая еще только строилась, поэтому мы останавливались в одной из гостиниц города на втором этаже. Здесь снимался номер для Сергея Павловича, рядом — для Мстислава Всеволодовича Келдыша. Мы с Валей Рубцовым (или Сашей Дябловым), как и другие члены группы, занимали двухместный номер.

Крым в первых числах октября встретил нас такими яркими, сочными красками — желтыми, оранжевыми, сине-красными, багряными, пурпурными, что мы глаз не могли оторвать от деревьев, пробегающих мимо окон автобуса.

После запуска «Луны-7» в Центр дальней космической связи прилетели М. В. Келдыш, Г. Н. Бабакин, заместитель Королева Борис Ефимович. На следующий день с космодрома к самой коррекции траектории станции прилетел и Сергей Павлович. Сеансы начинались вечером, заканчивались заполночь. Приезжали в гостиницу, брали у дежурной ключи, стараясь не шуметь, расходились по номерам. Встречались утром в маленьком уютном буфете.

Невысокого роста, худенький, с густой копной седых волос, — Мстислав Всеволодович вызывал у нас самое теплое чувство. Крупнейший ученый современности, он высоко ценил нашу фирму, Г. Н. Бабакина, один довольно продолжительный период времени к нашему коллективу был даже ближе, чем к королевскому. М. В. Келдыша хорошо знали: он часто приезжал к нам в конструкторское бюро и на завод, встречался с людьми на космодроме. Скромный, всегда сосредоточенный, дальновидный, мыслящий высочайшими научными категориями и в то же время не отрывающийся от реальности, понимающий цену и так называемым оргвопросам, и что такое «сделать пуск», он пользовался уважением и любовью испытателей. К тому, что наша фирма стала космической, приложил руку и теоретик космонавтики (так в те годы писали о нем в газетах). Каждый приезд к нам ученого означал: впереди новые, сложные и увлекательные задачи.

…В одно из очередных ночных возвращений, когда Сергей Павлович, взяв ключ, направлялся в свой номер, я нарочно спросил у дежурной:

— Вы не знаете, кто это?

— Наверное, какой-то начальник из Москвы. Кажется Королев его фамилия. Сейчас уточню.

Она раскрыла журнал учета, нашла нужную страницу.

— Да, точно, Королев С. П. Вы знаете, когда он должен приехать, нам звонят заранее, чтоб «люкс» подготовили, связь проверили; в этом номере почему-то несколько телефонов. И работает как-то странно: все больше по ночам.

Этот случай огорчил. Вот живет человек, думалось мне, принесший столько непреходящей славы народу и неизвестный ему.

Спустя три месяца имя С. П. Королева будет на устах всего мира, но он этого не услышит.

Когда я думаю о жизни Сергея Павловича Королева, мне представляется, что нет другой жизни, которая бы ярче и глубже отражала все величие и все противоречия нашей эпохи, ее космические взлеты, ее непростую суть.

Сергей Павлович предстает передо мной в образе непробиваемого и непотопляемого могучего корабля, идущего по неспокойному океану. То сильные волны бьются о борт корабля, то дует попутный ветер, то штиль, то шторм, и он то замедляет свой ход, то стремительно несется вперед, но никогда-никогда — не сворачивает с курса. Не все корабли выдерживают напор стихии, не все выходят на безоблачный простор, а он идет и идет по своей звездной морской дорожке.

Не забыть мне одну картину, навсегда врезавшуюся в память, которую, будь я художник, изобразил бы во всей ее неповторимости. И теперь, когда слышу: «Королев» или вспоминаю Главного конструктора, прежде всего в памяти вспыхивает эта картина.

…«Луна-7» приближается к месту назначения. Оператор докладывает: «Объект сориентирован на Солнце. Начался поиск Луны». Это там, за сотни тысяч километров от нас, аппарат залит солнцем. А здесь — теплая, южная ночь. Распахнуты окна. На черном-пречерном небе мириады ярких, блестящих звезд. Лунный свет заливает степь. Сергей Павлович выходит из-за стола, обходит неспеша операторов. В комнате тишина, чуть слышно шелестят вентиляторы. Сергей Павлович подходит к окну, кладет усталые руки на подоконник, смотрит на небо, усыпанное звездами. Мне виден его четкий профиль на фоне черного бездонного неба, таинственные, манящие, яркие звезды, серебряный край Луны. Сергей Павлович долго стоит у окна, глядя на небо, глубоко задумавшись. Я смотрю на него не в силах оторвать глаз…

Большой темноватый зал технического руководства. Длинный стол, покрытый зеленым сукном. На председательском месте — Борис Ефимович, справа от него Сергей Павлович Королев, рядом с Королевым Мстислав Всеволодович Келдыш. За столом главные конструкторы систем либо их первые заместители. Вдоль стен сидят многочисленные участники эксперимента и мы, стажеры.

Напряженная, даже гнетущая тишина. В начале ночи завершился полет седьмого лунника, и вся оставшаяся часть ночи ушла на анализ результатов. В сообщении ТАСС, опубликованном 9 октября 1965 года, в частности, говорилось: «…при подлете к Луне было выполнено большинство операций, необходимых для осуществления мягкой посадки на ее поверхность.

Некоторые операции не были выполнены в соответствии с программой и требуют дополнительной отработки…»

О том, почему «некоторые операции не были выполнены», и шел теперь разговор.

Сергей Павлович сидел мрачный, бледный после бессонной ночи. Хмуро слушал доклады представителей главных конструкторов. Он был недоволен тем, как вообще идут дела по этой теме.

Как нередко бывает, экспресс-анализ причин невыполнения задачи не прояснил, поэтому каждый представитель уверенным, спокойным голосом доказывал, что именно его система работала в соответствии с программой, аномалии пока не наблюдаются.

Королев, реже Келдыш, однако ж, ставили такие вопросы, что спокойствие быстро покидало уверенных докладчиков, и они начинали говорить менее твердо. «Нужен тщательный анализ, время…» Когда выступления представителей закончились, Сергей Павлович неожиданно сказал: «А теперь послушаем Бабакина. Он у нас мастер мягкой посадки». Многие из присутствующих заулыбались. Мягкую посадку ни на Луну, ни на планеты никто в мире еще не осуществлял. Поэтому нам послышалась ирония во фразе Королева.

Георгий Николаевич сидел рядом с Владимиром Павловичем, одним из своих помощников, возглавлявшим группу специалистов, занимающихся динамикой мягкой посадки.

Поднявшись, Георгий Николаевич заметил, что делать окончательные выводы по отказу в системе мягкой посадки еще рановато, но, по его убеждению, дело гораздо глубже — в самой динамике работы системы: она — система — не справляется с возмущениями, действующими на станцию.

И высказал свои предложения, облаченные в очень интеллигентную доверительную форму. Мы, бабакинцы, знали, что наш главный обсуждал их накануне с Королевым. Товарищи, незнакомые с Георгием Николаевичем, несмотря на ненавязчивую негромкую манеру подачи материала, сразу разглядели его новаторские идеи — а делать-то им! — переглянулись: «Какова смелость!», и с надеждой обратили свои взоры к Королеву: «Он-то даст отпор!» — они знали, как умел Главный конструктор немногими словами расправляться со скороспелыми, непродуманными предложениями.

Сергей Павлович лишь побарабанил пальцами по столу: «Ну что ж, надо посмотреть. Посмотрим, посмотрим…»

Вскоре система мягкой посадки была подвергнута доработке.

Сейчас, когда вспоминаю тот момент, думаю: нет, не было в тех словах скрытой иронии. Королев, как в воду глядел. Он просто, как всегда, был восприимчивее и дальновиднее других.

Нелегко стать главным конструктором, еще трудней быть им. Есть у главных конструкторов современной техники общие черты, сделавшие их главными. Это прежде всего фанатичная преданность своему делу, дерзость мысли и реализм, глубина знаний, несгибаемая воля в достижении поставленной цели, незаурядная работоспособность. Каждый из них глубоко самобытен.

Вероятно я не прав, но мне кажется, что у молодежи после прочтения ряда книг и просмотра некоторых кинофильмов, в общем-то хороших, может сложиться убеждение, что настоящий главный конструктор — это непременно резкий, не терпящий ничьих возражений руководитель, гроза подчиненных, словом, человек, чью твердую, решительную, а подчас и грозную, руку неизменно ощущают окружающие его люди. Никто, пожалуй, не был так далек от этого образа, как Георгий Николаевич Бабакин.

Думаю, сильно не ошибусь, если скажу: Бабакина сделал Главным — коллектив. В назначении Георгия Николаевича на пост главного конструктора сыграли свою роль глубокая эрудиция в различных областях знаний и главным образом, его решительность, смелость, отсутствие боязни «взять на себя», редкое быстродействие (да, простят мне филологи столь технический термин: честное слово, я ни у кого не встречал такого минимального τ-запаздывания, как в кибернетической системе «оппонент Бабакин», «задача — Бабакин»).

В характере Георгия Николаевича превалировали такие человеческие качества, как неподдельная демократичность, прирожденная интеллигентность. Георгий Николаевич к моменту назначения не был лауреатом, не был отмечен высшими правительственными наградами, не имел ученой степени. К слову сказать, диплом инженера он получил почти в одно время с сыном. Он ушел из жизни через шесть лет после назначения главным конструктором. За эти шесть лет стал лауреатом Ленинской премии, Героем Социалистического Труда, доктором технических наук, членом-корреспондентом Академии наук СССР, награжден дипломами ФАИ.

В павильоне «Космос» на Выставке достижений народного хозяйства его портрет висит вместе с портретами К. Э. Циолковского, С. П. Королева, В. П. Глушко, Ф. А. Цандера, А. М. Исаева, Ю. В. Кондратюка, М. К. Янгеля.

Всего за шесть лет работы главным конструктором под его руководством совершена впервые в мире мягкая посадка на другое небесное тело («Луна-9»), создан первый в мире искусственный спутник Луны («Луна-10»), впервые в мире проведено зондирование атмосферы Венеры («Венера-4»). Все эти достижения — эстафета, принятая из рук Сергея Павловича Королева. Осуществлена первая мягкая посадка на поверхность Венеры («Венера-7»), доставлен автоматически на Землю лунный грунт («Луна-16»), бороздил лунную целину «Луноход-1», наконец, был создан «Марс-3», совершивший впервые в истории космонавтики мягкую посадку на Марс.

Его пламенные шесть лет наводят на одну радостную мысль: какие же гигантские силы запрятаны в человеке, — уверен, в любом человеке — какая невероятная мощь заложена в нем, и на другую, нерадостную: и почему из-за каких-таких причин, они — эти гигантские силы, эта невероятная мощь зачастую так и остаются запрятанными, дремлющими, нерастраченными или недорастраченными.

Георгий Николаевич Бабакин родился 13 ноябри 1914 года в Москве. Дед, Алексей Бабакин, был именитым московским купцом, другом Саввы Морозова. Но его сын, Николай Алексеевич, отец будущего конструктора, не пошел по торговой части, а окончил химический факультет Московского университета. И только у него с женой, Марией Сергеевной, родился сын Георгий, как молодого специалиста забрали на первую империалистическую войну.

Воевал Николай Бабакин храбро, за чужие спины не прятался, был ранен, награжден орденами «Анны на шее», «Владимира», ментиком. А в мае 1917 года скоропостижно скончался от сердечной недостаточности. Сыну его в ту пору шел всего третий год.

По отцовской части биографии Бабакина и Королева схожи: оба растут без отца; в доме появляется отчим, к счастью, у того и другого, хороший.

Детство Юры (так называли его в семье) пришлось на трудные годы становления Советской власти. Отличительной его чертой была увлеченность техникой. В этом ничего нет удивительного: все его поколение увлекалось техникой — авиацией, радио-электротехникой. Время формировало будущих главных конструкторов!

Их звали романтика неба, большие скорости, беспредельные возможности радио, но увлеченность рождалась не случайно. Страна, строящая социализм, не могла обойтись без передовой науки и техники. Именно в первые годы Советской власти закладывался фундамент будущих достижений в космосе.

Увлеченность техникой не ослабевала. Она осталась на всю жизнь. Георгий Бабакин любил не только проникать в суть проблемы, но и создавать конструкции своими руками. Чувствовать технику руками и душой. Не отсюда ли берутся истоки его поразительной технической интуиции?

С шестнадцати лет начался трудовой путь Георгия Бабакина. Первая его должность — радиотехник парка культуры и отдыха «Сокольники».

…И до войны, и во время войны, и после победы Бабакин создает новые приборы, системы, аппаратуру, в которых остро нуждались народное хозяйство и оборона страны и которые всегда отличались оригинальностью технических решений. После войны судьба не раз сводила Королева и Бабакина.

В те трудные годы Бабакины жили в одной комнате многонаселенной московской квартиры. И когда московский телецентр начал вести передачи, Георгий Николаевич, используя списанный осциллограф, смастерил телевизор, установил на крыше антенну. Теперь каждый вечер комнатка Бабакиных набивалась до отказа «своими» соседями, «чужими» соседями и соседями соседей. Семейная история называет число в пятьдесят душ.

Сам Георгий Николаевич находился в это время если не на работе, то на кухне, где не было ни души, и он мог спокойно чертить курсовой проект.

Постоянно, упорно, всю свою жизнь Георгий Николаевич учился. Основной его метод — самообразование.

Рассказывают, как удивил он генерального конструктора, отвечая на вопрос, что он думает по поводу выбора оптимальной системы управления для одного класса летательных аппаратов.

Недавно приглашенный специалист Бабакин тут же на доске дал сравнительный анализ существующих систем, раскрыл их преимущества и недостатки, обосновал необходимость проведения новой разработки и исписал при этом все доски в кабинете такими сложными формулами, легко беря труднейшие интегралы, свободно дифференцируя (не имея диплома!), что поверг руководителя фирмы в изумление.

Генеральный, славящийся чувством юмора, мягко улыбнулся: «А шпаги вы глотать умеете?»

Именно упорное самообразование, постоянная работа над собой, высокая требовательность к себе сделали Бабакина одним из самых высокообразованных специалистов современной техники.

Георгий Николаевич учился сам, учил других, не считал зазорным учиться у подчиненных. Вспоминаю, как будучи уже членом-корреспондентом Академии наук, он, желая придать нужное, по его мнению, направление работам недавно созданного отдела надежности, попросил составить аннотацию лучших книг по надежности как отечественных, так и зарубежных авторов, новейших журнальных статей. А спустя пару месяцев, летя в самолете из Байконура в Центр дальней космической связи, несколько часов беседовал о сложнейших проблемах надежности и рассуждал, какими вопросами в первую очередь, на его взгляд, следовало заняться специалистам отдела, причем демонстрировал при этом глубину знания предмета.

Он увлекался французским языком. …Вот письмо на французском. На обратной стороне приписка, сделанная рукой Бабакина педагогу: «Если Вы найдете много ошибок (а они, конечно, есть), верните, пожалуйста, мне с пометками». Началось широкое сотрудничество в области космоса с Францией, и Бабакин трижды ездил в Париж и Тулузу: на марсианских аппаратах, спутниках и на луноходах ставились французские приборы, и он хотел обходиться без переводчика.

Недавно возвращался с Байконура. На аэродроме встретился с давним знакомым — голубоглазым, нестареющим Димкой Солодовниковым, нашим боевым смежником-телеметристом еще со времен пуска первых «Лун», великолепным знатоком космодромного фольклора и множества удивительных «пусковых» историй.

Мы не виделись с ним несколько лет, а потому, удобно разместившись в соседних креслах, проговорили весь полет. Как всегда в таких случаях, разговор перескакивал с прошлого на настоящее, пытались заглянуть в будущее и вновь возвращались к минувшему.

Димка неожиданно вздохнул: «Ах, как жаль, что нет среди нас романтика космоса». Я спросил: «Дим, о ком это ты?». Димка странно посмотрел на меня: «Как, о ком? О вашем шефе».

Мне стало стыдно. Оказывается, так давно называли смежники Георгия Николаевича Бабакина… Я задумался. И опять всплыли в памяти те шесть лет… Всего шесть лет… Только шесть… И заслужить такое имя!

Жизнь что басня, ценится не за длину, а за содержание. Так, кажется, говорил мудрец Сенека?

Наш завод полным ходом осваивал новое производство. Конструкторы и технологи, экспериментаторы и испытатели-инженеры, техники, рабочие, учась в полном смысле слов «без отрыва от производства», стремительно овладевали новыми процессами, новой технологией. Будущую знаменитую «Луну-9» наш завод изготовил полностью, что называется, «от винтика до болтика». (Понятно, системы управления, ориентации и радио нам поставили смежники). Чтобы не снижать темпы из-за перебазирования наземной контрольно-проверочной аппаратуры, машину решили испытать на КИСе^[4] фирмы Королева…

Видную роль в становлении у нас нового производства сыграл Вениамин Петрович Фролов — ведущий конструктор КБ по производству. Его красивую, седую голову, плотную, крепкую фигуру в те напряженные дни видели во всех лабораториях и основных цехах завода. Говорил он всегда негромко, спокойно, неторопливо, без нажима, однако, каждое его слово верно доходило до слушателя и непременно воплощалось в дело. Сказывался большой производственный и конструкторский опыт, доброта и человечность, сочетавшиеся с безукоризненной логикой, несгибаемой твердостью в вопросах, где дело касалось качества и надежности. Вениамину Петровичу тогда было под шестьдесят. Он не ездил с нами на космодром, но его заботливую руку испытатели ощущали неизменно.

…Изделие доставили на фирму Королева, вынули из контейнера и установили на рабочее место. У машины собрались сборщики, испытатели, другие специалисты — королевцы. Неторопливо, придирчиво, с трудно скрываемой ревностью они оглядели со всех сторон станцию, сверкающую полированными поверхностями, расцвеченную алыми, будто праздничными, лентами — флажками, обозначавшими детали, подлежащие снятию перед стартом. Затем стали осматривать «свои», «потайные», труднодоступные места. Ими двигал, конечно, профессиональный, и не только профессиональный интерес: как, мол, те — другие, принявшие из рук их любимое детище: умеют ли? могут ли? хуже иль лучше их?.. Отошли, собрались группками, пошептались. Потом молвили: «Чистая работа!» И не спеша, разошлись по своим рабочим местам: готовилась к запуску новая опытная серия — будущие «Союзы».

Вскоре станцию осмотрел Сергей Павлович Королев. Остался доволен. В те дни он неоднократно приезжал к нам на фирму и о чем-то подолгу беседовал с Георгием Николаевичем Бабакиным. Скорее всего, речь шла о перспективных работах. Это было в стиле Королева: он отпочковывал дело, давал оснастку, оборудование, аппаратуру, ставил перед фирмой ближайшие задачи, намечал перспективу, а затем пускал в самостоятельный «полет». Часто направлял своих лучших специалистов.

За пультами работали наши операторы. Решения по замечаниям в работе (а без них не обходится) — принимали мы сами. Однако нельзя не сказать о большой помощи, тепло и бескорыстно оказанной нам в те дни королевцами.

— Это что еще за ватага? — В голосе Королева вместе с удивленными явно прозвучали и металлические нотки. Главный конструктор только что вышел из машины и подходил к неярко освещенным дверям цеха, у которых толпилась наша испытательская группа.

— Сергей Павлович, мы сеансы закончили, ожидаем автобус, — объяснил Валя Рубцов, ближе всех стоявший к Королеву.

— А, бабакинцы! — узнал Королев, голос его потеплел.

— Значит, сеансы на сегодня закончили. А не рановато? Ну и как, много замечаний нахватали?

— Пока нет. Завтра продолжим…

— Завтра продолжите замечания хватать? — В его живых темных глазах сверкнули искорки.

Королев прошел в цех. Было полдвенадцатого ночи. Автобус почему-то задерживался. Мы терпеливо ждали, тихо беседовали.

— Знаете, ребята, Сергей Павлович ложится в больницу, — сказал всегда хорошо осведомленный Валя Рубцов. — Ему, говорят, предстоит пустяковая операция.

— Операций пустяковых не бывает, — вздохнул самый старший из нас телеметрист Борис Ирзов.

Мы пообсуждали, успеет ли Сергей Павлович приехать на пуск «Луны», ведь эта тема была, пожалуй, для него одной из самых любимых. Наступление на космос шло широким фронтом. Главный конструктор уже не мог присутствовать на каждом пуске, но на лунники приезжал неизменно.

…Глядя ему вслед, никто из нас и думать тогда не мог, что видит своего командарма в последний раз.

Вскоре после встречи Нового года мы прибыли на космодром. Начался заключительный и самый ответственный этап подготовки станции…

Возглавлял подготовку космического аппарата к пуску Иван Алексеевич Скрибко — заместитель Георгия Николаевича Бабакина. Тридцативосьмилетний, выше среднего роста, стройный, подтянутый, с мягким, интеллигентным и волевым лицом, светлыми серьезными глазами, в глубине которых всегда проглядывала неподдельная заинтересованность к окружающим его людям и реже добрая усмешка, поблескивающий неизменными очками, Иван Алексеевич Скрибко слыл человеком незаурядным, твердых, неподвластных воле любого начальства и конъюнктуре собственных убеждений. Был Иван Скрибко строг, деловит и одновременно добр и доступен. Слов попусту не тратил. За свою жизнь он успел помочь многим — делом, советом, поддержкой. Путь Ивана Алексеевича был многообещающий — к самым высотам управления нашей отраслью, если бы не жестокая внезапная болезнь, унесшая его из жизни сорока лет отроду. Конструктор Скрибко, как и его ближайший соратник Вениамин Петрович Фролов, внесли большой вклад в космическое становление нашего коллектива. Жаль, ни лунного грунта, ни лунохода им увидеть не довелось.

…Отработку собственно автоматической лунной станции — АЛС — и блока, обеспечивающего мягкую посадку станции на поверхность Луны, мы вели параллельно. Нормально прошли автономные испытания радиокомплекса, систем астроориентации и управления, телеметрии блока. Одновременно испытали приборы «Алсика» (так любовно мы называли станцию), проверяя их работу на «перелете» и после «посадки». Аппаратура функционировала неплохо, четкие кадры давал «телеглаз» — телефотометр.

Мы вели комплексные испытания АЛС, когда горестная весть с быстротой молнии разнеслась по космодрому и потрясла людей. Скончался Сергей Павлович Королев. Не стало того, кто последние десятилетия возглавлял и одухотворял дерзновенный штурм космоса. Происшедшее не укладывалось в сознании. Руководители космодрома улетели в Москву, на похороны. Мы продолжали работу, ощущая на себе еще большую ответственность и хорошо понимая, что лучшей памятью Сергею Павловичу Королеву будет наш успешный труд во имя того дела, которому он отдал всю свою пламенную жизнь.

21 января 1966 года, когда комплексные испытания были в разгаре, при проигрывании сеанса коррекции вдруг не сработал пневмоклапан, который подает рабочее тело — сжатый газ к соплам системы ориентации. Если бы это случилось в полете, станция стала бы неповоротливой и ни о какой мягкой посадке не могло бы быть и речи. Неожиданно орешек оказался крепким, а времени до пуска оставалось не так уж много. Заменили клапан — не помогло. Поставили новый прибор, им командующий, — клапан начал срабатывать, но неустойчиво. Видимо, случилось то, что бывает иногда в технике, когда «плюс на плюс дает минус». После долгих обсуждений и споров решение нашлось: надо сделать небольшой релейный блочок — «грушу», как мы его называем, и установить снаружи, вне герметичных отсеков, чтобы их не вскрывать. Доработки однако делать на машине не рискнули: днем должен был прилететь Главный.

Когда-то я не-то прочитал, не-то услышал, что НОТ якобы считает, что любой начальник может руководить плодотворно только семью подчиненными. Если это действительно так, то деятельность Георгия Николаевича Бабакина в этом аспекте начисто расходилась с указанной рекомендацией. В орбиту общения с Главным попадало неизмеримо большее число людей.

Во всех делах лабораторий и отделов КБ чувствовалось личное, глубоко заинтересованное участие Георгия Николаевича. Именно участие, а не твердая, железная рука.

Он часто сам приглашал к себе специалистов и ставил перед ними задачи. Не любил общаться со специалистами через посредников!

И очень часто, зная его инженерный талант, к нему шли сами исполнители, когда задача почему-либо не получалась, приходили просто посоветоваться. Георгий Николаевич тут же с упоением включался в работу. Не скажу, что ее, эту задачу, он здесь же, сразу решал. Нет. Но он давал такие советы, намечал такие варианты решения и в такой последовательности, что каждый выходил от него вооруженный четкой программой действий. И задача решалась!

Георгий Николаевич любил иметь дело только с тем, кто знал свое дело. И в этом отношении он не считался ни с рангом, ни с возрастом, ни с былыми заслугами.

Вот почему в его кабинете при обсуждении какой-либо проблемы за одним столом одинаково непринужденно себя чувствовали и заместитель главного конструктора — лауреат Ленинской премии, и начальник отдела — доктор технических наук, и молодой специалист, пускай только что со студенческой скамьи, но который успел полюбить свою работу, вникнуть в существо дела. Причем замечали: очень охотно Георгий. Николаевич выслушивает мнение молодого инженера, потому что, видимо, считал, что над ним, молодым, не довлеет груз прошлого (пускай блестящий груз!), и он способен мыслить оригинальнее.

Именно близость к непосредственному исполнителю позволяла нашему Главному стремительно решать задачи. Для Георгия Николаевича в его космической работе не существовало мелочей. На все, что хоть в какой-то мере задерживало проектирование, разработку, изготовление, испытание космических аппаратов, обрушивал он свои знания и энергию. Он всегда лично участвовал…

…Сразу с аэродрома Георгий Николаевич приехал в монтажно-испытательный корпус.

Доложили ему и о последних наших бедах. Быстро оценив обстановку, он попросил показать ему схему «груши» и расчет. Схема-то была готова, а расчет… расчет просто еще не успели выполнить.

— Не беда, — сказал Георгий Николаевич, — сейчас рассчитаем. Ты считай вот по этой «методе» — он набросал ряд формул на листе бумаги и пододвинул его мне, — а сам я рассчитаю по другой.

Достал из кармана логарифмическую линейку. Быстро подсчитав и перевернув листок чистой стороной вверх, Георгий Николаевич стал прохаживаться по комнате, искоса и с хитрецой заглядывая в мои листки. Наконец, я тоже закончил считать и дважды подчеркнул результат. Увидев ответ, Главный радостно воскликнул:

— Ну вот и сошлось! Давай теперь — командуй!

Стояла глубокая ночь, когда Александр Александрович Белокуров — тот мастер, о котором справедливо можно сказать, что руки у него золотые (а золотые руки не бывают без золотой головы) — изготовил эту «грушу». Ее немедленно испытали и, когда убедились, что ей не будет страшен открытый космос, установили на борт.

Распайку вел Григорий Данилович Яшин. Данилыч в молодости имел дело с самолетами. Потом много потрудился на иной технике. Это рабочий самого высокого разряда, великий труженик. Много доработок провели мы с ним за годы совместной работы. Провели и эту. К утру все было готово. Прибыли операторы. Приехал и Главный, спавший в эту ночь, от силы, два часа. Операторы быстро заняли свои рабочие места и в который раз проиграли сеанс коррекции, потом повторили еще и еще. Схема работала, как надо.

Вернувшись на фирму, мы вновь тщательно проанализировали отказ и пришли к выводу, что доработка схемы оказалась действительно оптимальной. Последующие «Луны» до четырнадцатой включительно, пока не родились станции третьего поколения, летали с подобными «грушами». Приятно было сознавать, что решение, принятое при острой нехватке времени, что называется в цейтноте, оказалось долговечным.

28 января 1966 года состоялось заседание Государственной комиссии. Председатель Государственной комиссии, открывая заседание, сказал:

— Впервые мы готовим пуск лунника без Сергея Павловича Королева. Сергей Павлович прожил трудную, но прекрасную жизнь. Он прошел путь от первых гирдовских ракет до стартов к Луне, к Венере, к Марсу. Потомки поведут корабли дальше нас, но они с благодарностью будут вспоминать Сергея Павловича Королева и его соратников: ведь они были первыми. Прошу почтить память Сергея Павловича минутой молчания.

Все встают. Минута возвращает нас, к тому трагическому дню.

Затем начались доклады о готовности аппарата и ракеты-носителя к пуску.

— Система управления к полету готова.

— Радиокомплекс к полету готов.

— Система астроориентации к полету готова.

Короткие доклады представителей служб звучат как клятва первому командарму штурмующих космос.

Стартовая площадка. Идут заключительные генеральные испытания. Они заканчиваются поздно ночью. Пока телеметристы проявляют «километровые» пленки и готовят их к просмотру, народ тянется в клуб. Видимо, чтобы никто не уснул, крутят страшные фильмы. Зажигается свет, однако ни один человек не встает — зал дружно спит. Но вот по репродуктору объявляют: «Пленки к просмотру готовы!» Хлопают кресла, люди поднимаются, встряхивают с себя остатки сна. Просмотровый зал. Теперь совсем не до сна, каждый — весь внимание. Телеметрические записи объективно свидетельствуют: борт функционирует нормально.

Следующий день был днем полного отдыха. Отоспались, собрались в дорогу, два часа гоняли футбол в бесснежной степи. Частенько на площадке оказывалось сразу несколько «мячей» — это степной ветер гнал перекати-поле…

31 января 1966 года. Четыре часа дня местного времени. Спускаюсь в бункер. Занимаю свое рабочее место у центрального пульта космического объекта, слева от черноволосого и темноглазого, чуть флегматичного на вид, молодого улыбчивого оператора Эдика Филипенко; справа от него — контролер Володя Калинов, инженер с немалым стажем испытательной работы, опытный, с хитрющими глазами и морщинистым лбом. Володя — настоящий тактик коллективного операторского искусства. Да, и сидя в операторском кресле, надо быть умелым тактиком! Нужно очень тонко понимать и чувствовать, когда о появившемся замечании следует докладывать немедленно (случается, и докладывать-то нет времени, надо действовать самому, не теряя драгоценного мгновения), а когда не грех обождать, разобраться: может оператор пульта или бортрасчета не совсем точно выполнил требования инструкции, может, возникло пока непонятное явление, в данный момент некритическое, и прежде чем загружать переговорное устройство, попытаться самому докопаться до причины.

Впервые я теперь не стажер, а представитель Главного конструктора, ответственный перед ним и коллективом. Рядом, за центральным пультом ракеты-носителя, за другими пультами — операторы, представители своих главных, как и я. Каждый из нас имеет свой, резко очерченный круг обязанностей, определенный стартовым штатным расписанием, и в то же время мы крепко-накрепко связаны между собой. Оператор, руководствуясь инструкциями и командами пускающего, обязан строго выполнять операции. А представитель Главного обязан точно оценивать работу бортовой и наземной аппаратуры и в случае отклонений незамедлительно решать, что делать.

Вот тут-то случается — на решение отводятся… секунды. Так и называется: принять верное решение при остром дефиците времени. Как на летчика-испытателя, как на врача-хирурга, на него ложится, естественно, бремя ответственности. Ответственности за это стоящее на старте «изделие», за годы творческого труда тысяч людей. За успехи и приоритет страны.

…Клапан не сработал… До пуска оставалось десять дней. Не густо. Но успеть можно. Идешь, анализируешь, устраняешь.

Обнаружена негерметичность системы амортизации. До пуска три дня. Совсем худо. Но успеть еще можно. Заменяешь… А вот, если сейчас, сию минуту, к примеру, падает напряжение батареи. Падает чуть больше допустимого, определенного техническим документом. До «последней кнопки» — несколько секунд. Быть или не быть пуску? Полету. Тогда что? Что делать? Стрелка хронометра приближается к последней цифре. Еще пара-тройка вздрагиваний… «Батарея вытянет». Пускать! И… станция гибнет. Чем расплатишься за воплощенный в ней гигантский труд? «Нет, не вытянет». «Отбой!» Пуск отменен. Потерян астрономический срок. Жди следующего. На Луне — через месяц, это еще ничего, если ничего не упустили на Венере — через полтора года, на Марсе — почти через два года. Анализ — вдумчивый, спокойный, теперь неторопливый — показывает: батарея в норме, емкости хоть отбавляй, шел переходный процесс, и стрелка прибора из-за незначительного разброса параметров скакнула чуть ниже.

— Эх, ты, старый перестраховщик! — скажут тебе. — Сорвал такой пуск!

А пуск этот, как всегда, самый главный, самый важный.

…Когда медленно ползут последние минуты перед пуском, последние секунды, в пультовой — такая тишина! Не потому, что так положено, так заведено. Каждый сейчас — в ответе за пуск. Он решает…

В бункер входят Председатель государственной комиссии, Георгий Николаевич Бабакин, Анатолий Семенович Кириллов, Дмитрий Дмитриевич Полукаров. У каждого на рукаве красная повязка — знак разрешения находиться у ракеты до пятнадцатиминутной готовности. Председатель комиссии, побыв пару минут в пультовой, уходит в комнату связи. Георгий Николаевич стоит у стенки, идущей параллельно пультам, оперевшись на руки, заложенные за спину; лицо его пылает. Первый его пуск в ранге Главного конструктора. Полукаров грузно опускается на стул, стоящий за центральным операторским креслом, внимательно смотрит на пульт; слышно его отрывистое тяжелое дыхание. Кириллов ровен, спокоен, как всегда уверен в себе, только чуть порозовели щеки — скорее от легкого морозца. Откровенно весел и заметно возбужден заместитель Главного по ракете-носителю.

Кириллов подходит к одному из перископов, кладет руки на черные длинные рукоятки; у другого перископа — заместитель Главного.

— Готовность пять минут! — объявляет Кириллов. Это он, руководитель стартовой команды, сегодня командует запуском. Рядом с его перископом установлен микрофон, тут же возвышается узкая высокая трибуна, напоминающая пенал, поставленный «на попа». На нем и покоится карточка пускающего. (По традиции после успешного запуска на карточке расписываются Председатель Государственной комиссии, главные конструкторы, пускающий — руководитель стартовой команды, операторы, и дарят ее кому-нибудь на память).

— Минутная готовность! Готовность одна минута!

— Минутную готовность принял! Минутную готовность принял! — один за другим быстро докладывают операторы.

— Ключ на старт! — звучит первая из заключительных команд.

В центральный пульт ракеты-носителя оператор вставляет специальный ключ и, поворачивая его, ставит в положение «Старт». В это мгновение мне всегда кажется, что производится не обыкновенная технологическая операция, и ключ — не простой, толстый, увесистый, с одним шпенечком, и поворачивает его не один оператор, нет! А совершается некое таинство, и ключ — волшебный, и становится он в положение «Старт» усилиями тысяч людей — тех, кто создает все ценности на Земле. Это ключ, открывающий двери в космос. Ключ — в неизвестное, неразгаданное, влекущее к себе пытливого человека. Когда космонавты возвращаются на Землю, им дарят ключ. И нет для них дороже реликвии.

…— Протяжка один!

Пошла, идет пленка в наземном регистраторе, фиксирует работу системы запуска ракеты-носителя.

— Продувка!

С бешеной скоростью мчится по магистралям горючего азот, очищая их от всего, что может помешать плавному запуску двигателей.

— Ключ на дренаж!

Захлопываются дренажные клапаны всех баков ракеты. Нет больше выброса паров в атмосферу. Медленно гаснет белый дымок. Подпитка баков окислителем завершена. Все! Сейчас прозвучит «Пуск!»

— Пуск!

Пошел наддув баков изделия, чтобы не захлебнулись, не провалились насосы. Включилась в работу двигательная автоматика.

— Протяжка два!

Включались на запись регистрирующие устройства наземных измерительных станций.

— Отрыв ШО!

Отводится заправочная мачта. А вслед за ней — кабель-мачта. С этой секунды все ступени носителя — на собственном, бортовом питании. Больше ничто не связывает ракету с землей. Она готова в полет.

— Зажигание!

Филипенко заранее положил указательный палец правой руки на кнопку, Володя Калинов впивается в этот палец немигающими глазами. И как только звучит команда, Эдик мгновенно нажимает на «самую-самую», последнюю кнопку.

Секунда, вторая… Тишина… И вдруг содрогается, дрожит бункер, запрятанный глубоко под землей. И ты содрогаешься вместе с ним.

Загорается транспарант «Подъем». Значит, сработал контакт подъема — КП. Отныне время его срабатывания, зафиксированное с точностью до тысячных долей секунды, войдет во все отчеты как время пуска машины, ее отрыва от Земли.

Контакт подъема. Время его срабатывания. Какие слова прозаические. А меж тем, это тот неуловимый миг, когда ракета еще на Земле и уже не на Земле, когда машина еще принадлежит планете и уже не принадлежит ей, когда она величественно покоится и уже летит.

До срабатывания контакта подъема машина наша. Нашего брата — испытателя. А дальше — управленцев. Тех, кто поведет ее по невидимым дорогам безбрежного космоса прямо к заветной цели, к познанию новых тайн природы.

С каждым срабатыванием контакта подъема Человек поднимается еще на одну ступеньку в своем нескончаемом тернистом, всепобеждающем восхождении к недосягаемым в своей бесконечности вершинам познания.

…На несколько секунд становится шумно от треска тумблеров: приводятся в исходное состояние стартовые пульты. И вновь в пультовой тишина. Едва заметно ощущается запах гари — это, несмотря на изоляцию бункера, по патернам — подземным кабельным каналам — просочился дым.

Из динамика доносится голос телеметриста, по экрану осциллографа с наземной станции он наблюдает за параметрами ракеты-носителя и ведет репортаж:

— 20 секунд. Полет устойчивый. Давление в камерах сгорания нормальное.

— 30 секунд. Полет нормальный.

— 40 секунд. Углы в норме. Полет нормальный.

— …есть разделение первой и второй ступеней. Полет устойчивый.

— …включен двигатель третьей ступени. Полет нормальный.

— Двигатель выключен. Есть ИСЗ.

Первый этап закончен. Чуть полегчало. Сразу становится шумно. Мы благодарим ракетчиков за то, что они «нас» вывели. Они желают «нам» счастливого пути.

Выбираемся наверх, садимся в машину.

— Женя, на НИП, — произносит Главный.

Женя привычно бросает «Волгу» вперед, а сам с этакой ленцой поворачивается к Главному:

— А зачем вам, Георгий Николаевич, на НИП?

— Как зачем? Для связи с Центром: узнать, как машина летит. Да ты что, сам не знаешь? — Главный с недоумением смотрит на Женю.

— Но машина вот куда пошла! — машет Женя в сторону востока.

— Ну и что?

— Как это… Как это — ну и что? Луна — вот где! — Женя показывает на небо. А машина — вон где!.. Промазали, братцы!

Машина качнулась от хохота. И громче всех смеются Георгий Николаевич и Женя. Обгоняем стартовиков. Они спешат — не терпится осмотреть установку. Чуть курится земля. Старт горестно раскинул «руки».

Так выразил в своей песне настроение от увиденной стартовой позиции после пуска наш инженер-механик Слава Диаманов.

Пункт связи. Слышим доклады с измерительных пунктов слежения, они передают машину из «рук в руки». «Нормально, нормально, нормально…» Спустя час мы уже знаем: высоко над Африкой включился разгонный блок, и станция, получив от него вторую космическую скорость, вышла на трассу Земля — Луна. Из Центра дальней космической связи сообщают: «Объект идет по расчетной. Все параметры в норме». Полегчало. Но беспокойство оставит нас только тогда, когда объект полностью выполнит задачу.

Аэродром. Ревут самолеты. Пути нам предстоят разные: одни сразу улетают домой, в свое родное КБ, другие присоединяются к ним позднее: их путь лежит через Центр дальней космической связи.

В знакомом Центре все так же, как и было на прежних «Лунах», но только нет с нами Сергея Павловича Королева. Обстановка по-обычному деловая и менее романтичная, пожалуй.

Успешно проведена коррекция траекторий. Следующий день шли непрерывные сеансы связи, уточнялась траектория движения станции, обрабатывалась телеметрическая информация. На борту полный порядок.

Среди присутствующих в Центре — Евгений Яковлевич Богуславский. Высокий, седовласый, со стройной юношеской фигурой, в очках — этакий классически-спортивный профессор. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии профессор Е. Я. Богуславский внес значительный вклад в создание и развитие космических радиосистем и воспитал много превосходных специалистов, успешно продолжающих дело своего учителя.

Рядом с Богуславским сидят Георгий Николаевич Бабакин и наш ведущий логик-управленец Виктор Смекалов, на долю которого выпала основная работа по подготовке сеансов.

Наступил долгожданный день. 3 февраля 1966 года. Долго тянется он. Наконец, опускается зимний вечер. На небе тихо зажигаются звезды, бочком появляется далекая бледная скромница-Луна. Она медленно плывет по небу, будто не хочет расставаться со своими тайнами, и также медленно поворачивается за ней чаша антенны, словно чуткий подсолнух за солнышком. Скоро, скоро, Селенушка, мы посмотрим на тебя вблизи! А может не посмотрим? — грызет сомнение. Ведь многие, и притом авторитетные ученые, все же считают, что там толстый слой пыли, станция утонет в нем, как нож, брошенный в зыбкий песок.

Мы знаем: будем садиться в восточную часть Океана Бурь, чуть западнее кратеров Рейнер и Марий.

Объект сориентирован на Солнце. Затем, медленно разворачиваясь, станция своими оптическими трубами ищет Луну, располагаясь в пространстве таким образом, чтобы сопло двигателя было направлено против движения и смотрело своим жерлом на Луну.

Селена все ближе и ближе. Включается радиовысотомер. Спустя несколько секунд запускается двигатель. Идет программное торможение. Поверхность совсем уже рядом. Волнение достигает предела, перехватывает дыхание, сжимает сердце. Все впиваются в экран осциллографа, где у подножия высокого импульса снуют шумы. Это полезный сигнал, как пик Эвереста, взметнулся над многочисленными холмиками шумов.

21 час 45 минут 30 секунд. Телеметрист Александр Картов кричит в микрофон: «Есть касание!». И в то же мгновение исчезает «Эверест», на экране — одни шумы — холмики. Теперь должны улечься переходные процессы — попрыгает, покатится, успокоится наш «мяч-пушбол», разделится на две половинки, они упруго отскочат в разные стороны, а наш «алсик», «ванька-встанька», останется на месте. И через несколько минут, если свершилась мягкая посадка, по команде программно-временного устройства раскроются лепестки «алсика», и тогда (!) появится сигнал.

Все смотрят на экран, затаив дыхание. Звенящая тишина. Слышно, как стучат сердца. И вдруг!.. Нет, не вдруг, а как было задумано: «Есть сигнал!». Но доклада никто не слышит — каждый сам увидел вновь взметнувшийся «горный пик». Что тут началось! С возгласами «Ура!» все поздравляют друг друга, хлопают по плечу, толкают кулаком в бок. Мстислав Всеволодович Келдыш обнимается с нашим Главным конструктором. Внезапно все срываются с места и бегут. Бегут радисты, управленцы, электрики… Мчатся в ту комнату, где из наземной станции должна появиться специальная химическая бумага с панорамой лунного ландшафта. Телевизионщики, услышав топот, боясь за свою аппаратуру и за первую панораму, которую, не дай бог, еще растащат на сувениры, забаррикадировались. Делать нечего. Бродим по коридорам донельзя взволнованные.

Наконец, выносят бумагу. Известный ученый-планетолог профессор А. И. Лебединский, бледный, дрожащими от волнения руками разворачивает панораму, не дыша смотрит на нее и, не отрывая свой взгляд от запечатленного ландшафта, бредет куда-то, ничего не видя и никого не замечая вокруг.

Несколько раз в жизни, на «пике» выполнения задачи этапных «Лун», «Венер» и «Марсов» довелось видеть взрыв радости — буйный, стремительный, как водопад, со слезами на глазах. (Думаю, не только потому, что «впервые»… Хотя и это чувство необыкновеннейшее: вот сейчас, сию минуту ты видишь, как возникает перед тобой пейзаж далекой, загадочной планеты, который никто до тебя не видел и никто не мог знать, каким он будет). Такие мгновения психологически особенно понятны спортсменам. Когда много лет изо дня в день, нередко до изнеможения они тренируют свою волю, тело. И вот он — долгожданный миг победы! Победы над соперником, над временем, над тяжестью, над высотой, и, прежде всего, над собой. Вот он — рекорд. И олимпийская медаль. И флаг Родины над головой. Плачут в этот момент железные парни.

В Москве — пресс-конференция советских и иностранных журналистов. Зал Дома ученых переполнен. Сегодня завершается «Неделя Луны», захватившая весь цивилизованный мир.

Мстислав Всеволодович Келдыш, открывая пресс-конференцию, говорит:

— …Полет и прилунение автоматической станции «Луна-9» — огромное событие в развитии космонавтики… Мы впервые смогли увидеть в непосредственной близости кусочек поверхности Луны. Мы видим, что поверхность Луны состоит из достаточно прочных пород типа пемзы или шлака. Она оказалась достаточно прочной, чтобы станция не погрузилась…

Щелкают фотоаппараты, блестят объективы кино- и телекамер. Немного тревожно было видеть и слышать все это. Нет, я знал, даже уверен был, что так будет. Но машина… Машина, которую «ты» паял, слушал, стыковал, лечил, к которой привык и с которой сроднился, теперь была вовсе и не твоя, она стала общечеловеческой что ли.

Было радостно и чуть-чуть почему-то грустно…

Помните эту шутку поэта?

Но если серьезно: зачем спутник спутнику? Станция «Луна-9» совершила прямую посадку — без предварительного выхода на селеноцентрическую орбиту. Но прилунение по этой схеме заранее предопределяет районы посадок. Дальнейшие этапы изучения Селены требовали перехода с подлетной траектории на окололунную орбиту. Во-первых, с нее можно осуществить посадку практически в любой район Луны и при том с большой точностью. Во-вторых, с окололунной орбиты открываются возможности глобального изучения спутника Земли. На «Луне-10» устанавливались многочисленные научные приборы: для исследования метеорной обстановки, определения тепловой характеристики Луны, изучения химического состава лунных пород по характеру гамма-излучения, уточнения величины магнитного поля.

Для того времени подобный состав аппаратуры считался весьма солидным и для Земли, а тут он впервые предназначался для Луны. Кроме того, с помощью измерения параметров движения искусственного спутника определялись (что особенно важно для будущих полетов) характеристики гравитационного поля Луны.

Человеку непосвященному кажется, что спутники летают вокруг Земли (Луны, планет) по правильному эллипсу или кругу. Но это далеко не так. Если попытаться точно изобразить орбиту спутника, то она скорее будет походить на горную цепь хребтов, а точнее, волнистую линию с неодинаковыми провалами и подъемами. Такой замысловатый узор вычерчивает спутник из-за масконов (скоплений масс) и прочих неоднородностей небесного тела.

Что легче совершить: мягкую посадку или сделать искусственный спутник Луны — ИСЛ?

По общему мнению специалистов, вторая задача тогда представлялась не менее сложной. Дело в том, что работа систем должна отличаться ювелирной точностью: нужно правильно сориентировать объект, в строго расчетное время включить двигатель торможения и, снизив скорость до определенной величины, вовремя выключить его. Если импульс торможения окажется слишком большим, то аппарат просто свалится на Луну. Если — слабеньким, то объект не будет захвачен Селеной и уйдет в межпланетное пространство.

Любые погрешности сильно влияют на параметры орбиты. Но, конечно, для снижения скорости требуется меньше топлива, чем при посадке, когда скорость гасится по нуля. Это и позволяет брать на борт больше полезной нагрузки — научной аппаратуры.

Конструкторы нашего КБ держали в космосе первый серьезнейший экзамен. При осуществлении эксперимента с «Луной-9» «прочностным» испытаниям подвергались в первую очередь наши производственники (документация была передана из КБ Королева), а также наш брат — испытатель. Теперь же нашим конструкторам в кратчайшие сроки предстояло разработать и выпустить рабочие чертежи первого искусственного спутника Луны. И они справились.

Стрелки часов вновь переведены на нас…

Двух месяцев не прошло, как пустили «девятку», и вот опять мы здесь, на космодроме. Ведем испытания лунного космического аппарата, выводящего ИСЛ на окололунную орбиту. Дело знакомое: аппарат унифицирован, аналогичен аппарату «девятки». С нетерпением ожидаем ИСЛ, который тоже должен быть проверен и пристыкован к аппарату, как ранее пристыковывался «алсик». По попятным причинам спутник запаздывал, а когда пришел, выяснилось: на контрольно-испытательной станции его не успели проверить совместно с аппаратом, что потом сказалось.

Как только спутник поступил в МИК, мы бросились к нему, надо было срочно «вогнать» его в график и подтянуть к аппарату. В темпе провели автономные испытания радиокомплекса, научной аппаратуры, не снижая хода, пошли на комплексные проверки, при которых спутник как бы совершает полет вокруг Луны.

Мы знали: если все будет нормально, первый искусственный выйдет на селеноцентрическую орбиту в дни работы XXIII съезда Коммунистической партии Советского Союза. Собственно, потому и торопились: мечтали сделать свой подарок съезду. В качестве позывных у нас имелся набор различных прекрасных мелодий: конечно же, из них была выбрана мелодия партийного гимна «Интернационал».

…Бабакин прилетел на космодром вскоре после доставки спутника и сразу принял самое деятельное участие в его отработке.

Знали, пожалуй, все, что у Георгия Николаевича необыкновенная память. Удивительно, как он мог удерживать в голове всевозможные углы, граммы, секунды, ампер-часы, номера радиокоманд. Наш Главный свободно ориентировался в сложнейших электросхемах, и в этом ему, конечно, помогала феноменальная память — он легко запоминал номера реле, транзисторов, модулей.

Но случались моменты, когда даже мы поражались. Всем известно, что в космосе давление практически равно нулю. И чтобы силы внутреннего давления не разорвали изнутри стенку гермоотсека, последнюю надо делать прочной. А это — масса! Давайте понизим давление в отсеке. Но тогда при прохождении плотных слоев атмосферы силы внешнего давления снаружи сомнут стенку. Опять же надо делать ее прочной! Опять — дополнительная масса. И так плохо, и этак нехорошо. И тут на помощь приходит простой, маленький, но остроумный приборчик. Приборчик этот по мере прохождение атмосферы постепенно стравливает (уменьшает) внутреннее давление в отсеке. И стенка легкая, и отсек герметичен! Так вот, прибор сей, такой «умный» и хороший, возьми да на «Луне-10» и не сработай. При имитации старта. А ведь он стал теперь жизненно необходимым. Снимаем его с борта, разбираемся, что к чему. И видим: распайка электроразъема не соответствует схеме. Ну что ж, на то и существуют испытатели, чтобы не допускать до полета подобных вещей. Прибор заменили, отправили на исследование. Оказалось, завод-поставщик почему-то перепутал клеммы в электроразъеме этого злосчастного приборчика.

Наш Главный давно уже вернулся из Центра дальней космической связи. Как-то он попросил зайти к нему в кабинет с электросхемами «Луны-10». Захожу. Он беседует с одним из руководителей отрасли. Стою в сторонке, слушаю их разговор.

— Георгий Николаевич, — спрашивает руководитель, — слышал, у вас неприятности были с прибором?

— Да, был грех. — Главный подходит к доске и мелом рисует схему прибора, проставляет все до единой клеммы электроразъема (!) и объясняет, каким образом они были перепутаны. Не веря своим глазам, я решил сверить для себя номера клемм. Незаметно разворачиваю схему и точно: все клеммы, одна к одной, соответствуют рисунку.

Мы приступили к электрической стыковке спутника с космическим аппаратом, проверяя их, так сказать, на совместимость.

Вдруг при прохождении одного сигнала из аппарата в ИСЛ возникло повышенное потребление тока, на грани КЗ — короткого замыкания. Это было очень серьезно. А времени у нас было мало. Речь шла о том, успеем ли мы осуществить запуск первого в мире искусственного спутника Луны в дни работы съезда?

Несмотря на напряженный момент, самое время прервать плавный ход повествования и ответить на законный вопрос, который вот-вот сорвется с уст читателя: «Что же происходит: то клапан не включился, то прибор не сработал? А тут еще короткое замыкание! Нельзя ли в такой технике обойтись без „замечаний“?»

Вы мастерили в детстве самокат? Кажется, что может быть проще: два подшипника, между ними доска. Но вот вы поехали! И что же? То подшипник слетает, то руль ломается, то, вообще, в сторону уводит. А взять нашу домашнюю технику: телевизоры, холодильники, пылесосы — отработанные, серийные, большинство со знаком качества, — и то нет-нет замечания появляются. Что же говорить о таких новых вещах, как космические аппараты, «езда» на которых — «езда в незнаемое». И если бы не было «замечаний», не существовали бы и мы — испытатели.

Профессия давно нас приучила к недоверию в какой-то мере к машине. Мы не суетимся, не нервничаем особо, когда появляется замечание. Сказывается готовность к неожиданным ситуациям, к невесть откуда взявшимся отказам. Вот если все идет гладко, тогда немного не по себе. Грызет сомнение. Жди беды! Помню, при подготовке большой, сложной, принципиально новой станции «Венера-9» — той самой, что стала первым искусственным спутником планеты, а ее спускаемый аппарат передал первые снимки с поверхности Венеры — на космодроме дела шли исключительно гладко. Мы ходили беспокойными: подведет же в самый неподходящий момент. Конечно, мы не молили бога, чтоб он послал дефект, но, когда в одно «прекрасное» утро на орбитальном аппарате появилось замечание — модулятор радиокомплекса стал не очень четко работать в одном из дублирующих режимов, обрадовались; когда же на спускаемом аппарате упало сопротивление изоляции бортовой кабельной сети, успокоились окончательно: вот теперь полный порядок.

Попутно замечу: конечно же, замечание замечанию — рознь. Есть замечания, вызываемые ошибками поиска. Они не имеют ничего общего с замечаниями, причина которых — расхлябанность, непозволительное нарушение технологии, леность ума. В отношении к первым нужна непримиримость, ко вторым — беспощадность. Испытатель, смирившийся с недостатками, — наполовину уже не испытатель.

…Вернемся к «Луне» десятой. Мы оставили ее в критический момент: в спутнике произошло короткое замыкание. Начинаем разбираться. Проверяем отдельно космический аппарат — нормально. Проверяем отдельно спутник — тоже нормально. А вместе? Вместе ненормально — КЗ! Токовая защита, спасибо ей, помогает: если бы не она — быть беде, начисто бы выгорели электрические цепи. Значит, появилась хитрая завязка. Любые завязки распутывать сложно. Тут же сложность — на порядок выше. Конечно, можно было вскрыть ИСЛ, вскрыть блок, разобрать их на части — и копайся себе в удовольствие, ищи. Но подобную роскошь мы себе позволить не могли: оба аппарата отработаны, проверены на герметичность, и если их раскрыть, то придется повторно проводить испытания автономные, испытания комплексные. В этом случае разве что успеешь к следующему астрономическому сроку. Выход виделся архитрудным, но единственным: отыскать завязку, не влезая в аппараты.

Бьемся одни сутки. Вторые. Полчаса на ужин и в — МИК. Позавтракаешь — и опять на рабочем месте. Самыми тяжелыми почему-то оказались вторые сутки — тяжелее, чем третьи. Дело не только в том, что спать хочется, но при этом соображать надо, анализировать, специальные частные программы придумывать, и, не дай бог, ошибешься. Тогда… Но лучше об этом не думать. Состояние делается каким-то непонятным. Появляется уже спортивная злость.

Рядом работает молодой специалист, комсомолка Инна Федотова. Сколько раз говорил ей: «Инна, отправляйся спать». Не уходила. Шутил: «Девушкам институт красоты не рекомендует ночью работать — утреннего румянца не будет». Отмахнется сердито, только волосы — врассыпную и опять схемами шелестит. На третьи сутки мы уразумели: схемы конструкторы сделали верными, в доработке не нуждаются, образовалась, по всей видимости, ложная перемычка. Выловить последнюю, не вскрывая блоки, не представляется возможным. Выход один — идти на вскрытие. Но тогда…

— Не успеем, — шепотом поделился тревогой с Дмитрием Дмитриевичем Полукаровым. О таких вещах говорить вслух не принято. И мысли подобные гонят прочь. Надо успеть. Всегда.

— Вы чего там шепчетесь? — Георгий Николаевич приоткрыл глаза. Он сидел на диване с закрытыми глазами, и нам казалось дремал. — А что если…

И он, рубанув правой ладонью по воздуху, стал излагать свою идею. Мы поняли его с полуслова. И даже стало немного обидно: почему сами до этого не додумались.

Бабакин решил: раз узел не поддается распутыванию — разрубить его! Совсем как Александр Македонский, разрубивший, по преданию, гордиев узел. Легенда рассказывает, что фригийский царь Гордий завязал на дышле своей колесницы сложный узел и поместил колесницу в храме Зевса. По предсказанию Оракула, тот, кто сможет распутать узел, получит власть над всей Азией. Александр Македонский рассек узел мечом.

Не знаю, кто на нашем десятом луннике умудрился, сам того не ведая, завязать хитрый узел, но что тот оказался под стать гордиеву, подтвердить могу. Ради власти науки над Луной мы и бились, чтобы его распутать.

Какое действие совершал сигнал, идущий из аппарата в ИСЛ и доставивший нам столько хлопот? Он запускал программник в спутнике, который, в свою очередь, включал радиопередатчики спутника. Но ведь включить передатчики можно и иным способом — радиокомандой!

Тогда можно разъединить цепь сигнала. И мы… разрубили провод.

Григорий Данилович Яшин сделал все, что нужно, конечно, аккуратно: нашел нужный — вернее, теперь ненужный — провод, разрезал его, тщательно заизолировал, прибандажировал к жгуту. Из-за того приборчика, из-за этого КЗ не спал четверо суток. Дополз до гостиницы, свалился на кровать, а уснуть-то не могу: усталость и нервное напряжение сказываются.

Расскажу также о комичном случае, происшедшем в дни подготовки первого лунного спутника.

Представителем по системе управления был наш смежник Лева Корзинкин — хороший специалист, дело свое знал, но страдал излишней самоуверенностью. Видно, в нем жила несокрушимая вера в непогрешимость своей системы, что для испытателя не гоже. Тут, как говорится, доверяй-то, доверяй, но проверяй!

И вот однажды, при проведении сеанса торможения появилось одно замечание: системы работали нормально, но один из телеметрических параметров подавал сигнал, не соответствующий действительности. Это был, в общем, не «боб» (так на жаргоне ракетчиков называется сложный дефект), а «бобик» или, скорее, «утык» — так на том же жаргоне называется «боб» поменьше: мол, чуть уткнулись, устранили и пошли дальше. Телеметрия должна быть зеркалом машины, поэтому мимо таких замечаний мы все равно не проходим.

Попросили Леву разобраться, но он сказал, что в данный момент времени в его системе ничего не происходит и замечание ищите в системе астроориентации. Разбираем дальше: нити опять ведут к системе управления. Второй раз обращаем на это внимание Корзинкина, но он по-прежнему нас «отфутболивает»: теперь, мол, ищите в программно-временном устройстве. Оказалось же замечание… в системе управления.

Устранить замечание можно было двумя путями: или в самой системе управления, но тогда пришлось бы вскрывать герметичный, проверенный в барокамере контейнер, это было трудоемко, или в бортовой кабельной сети снаружи установить небольшой электрический разъем; разъем надо было только расстыковать перед стартом — это была, в общем, пустяковая доработка. Теперь Лева уже молил нас: «Помогите!» Мы его, конечно, помариновали, но потом мне поручили выпустить техническое задание на установку разъема и «по праву автора» я назвал его РКЛ — разъем Корзинкина Льва. Подходим к Бабакину утвердить техзадание. Георгий Николаевич достал из кармана авторучку и задержал ее в руке:

— А ты, Лева, почему не подписался? Что, есть возражения?

— Нет, я согласен. Но ваш Марков какой-то хиленький разъем назвал моим именем.

Георгий Николаевич посмотрел на Корзинкина, посмотрел на меня и от души рассмеялся.

— Ладно, Левушка, не обижайся. В следующий раз целый гермоотсек в честь тебя назовем.

Когда мы работали на старте и подошло время расстыковывать разъем, из громкоговорителей прозвучала краткая, как всегда на космодроме, команда: «Расстыковать Корзинкина!» В это время ничего не подозревавший Лева чинно стоял среди небольшой группы стартовиков, свободных от работы в данный момент. Мгновение — и… Корзинкин в воздухе, а ребята дергают его — кто за ноги, кто за руки, имитируя расстыковку. «Отпустите!» — взмолился Лева. Но его оставили в покое только тогда, когда раздался ответный доклад:

— Корзинкин расстыкован!

Хохотала вся стартовая команда…

И вновь неширокая лестница, круто уходящая в глубь земли. Снова длинный узкий пункт управления пуском. Вновь звенящая тишина. «Ключ — на старт!..»

Ко многому привыкает человек. И к непрестанному грузу ответственности. И к отказам, дефектам, всевозможным хитроумным завязкам. Но к этому «Ключ — на старт!» и к содроганию бункера — привыкнуть нельзя.

В воскресный весенний день, 3 апреля 1966 года в 21 час 44 минуты московского времени Луна приобрела первый спутник.

На следующий день в самом большом цехе завода состоялся митинг, с которого направили письмо XXIII съезду Коммунистической партии Советского Союза. Мы писали: «Как и все советские люди, гордимся тем, что первый искусственный спутник Луны, так же как и первый искусственный спутник Земли, создан и запущен Советским Союзом — нашей великой социалистической державой».

Друг студенческих лет, комсомольский работник, был делегатом XXIII съезда. Он рассказал, как в едином порыве поднялись делегаты съезда и горячими аплодисментами приветствовали новую победу в космосе советского народа.

В день памяти Владимира Ильича Ленина мы узнали, что нашему Главному конструктору Георгию Николаевичу Бабакину за осуществление первой в мире мягкой посадки на Луну и создание первого искусственного спутника Луны в числе других присуждена Ленинская премия.

Спустя несколько дней на первомайском вечере КБ его тепло поздравили сослуживцы. Он вышел на сцену, вглядываясь в зал и щурясь от света юпитеров, горячо поблагодарил соратников, подчеркнул, какое огромное значение имеет для нашей фирмы успешное начало, от души сказал, что рассматривает эту премию как признание заслуг всего коллектива.

Еще шли «Луны», но, возвращаясь на родную фирму, мы все больше обращали свои взоры на «Венеру». Использовали каждый свободный час для изучения новой машины. Готовился решительный штурм далекой, загадочной планеты. Посадкой «Луны-13» завершился Год Луны. Год космического становления нашего КБ. Становление… Оно не менее важно, чем создание удачной конструкции.

В сентябрьские дни 1970 года «Луна-16» совершила свой захватывающий рейс за лунным камнем. А спустя два месяца «Луноход-1» отправился в поход по выжженной бесконечной лунной пустыне. На Луне побывал человек. И все они проходили через орбиту искусственной спутника Луны, открытую «Луной-10». И все они совершали мягкую посадку, открытую «Луной-9». Какими далекими и несложными кажутся нам теперь «алсик», «Луна-9», «Луна-10». Но они дороги нам, как первые ласточки весной.