Корж идет по следу

Дела минувшие

Вспоминалось Коржу:

…Старый, видавший виды «форд», дребезжа и окутываясь едким дымом, мчит его на вокзал. Рядом подпрыгивает на сиденье начальник Уголовного розыска и дает последние наставления, которые не успел сделать в кабинете. На коленях у Коржа портфель. В нем лежат письменные инструкции, фотография разыскиваемого человека и ордер на его арест. Все это было вручено Алексею Петровичу в последнюю минуту, он не успел даже взглянуть на фотографию и пока что совсем не представляет, кого именно нужно будет найти в таком большом городе, как Харьков. Он просмотрит документы в вагоне. Сейчас самое главное — не опоздать на поезд. До его отхода осталось только три минуты. Скорей, скорей!.. Шофер выжимает из машины последние силы, и наконец она, дрожа как загнанная лошадь, останавливается у вокзала. Корж бежит на перрон и на ходу вскакивает в поезд… Заняв свое место, открывает портфель.

…Шумный и пыльный Харьков. В садах и парках, на улицах и в магазинах, в кино и ресторанах — всюду полно народу. Тысячи, десятки тысяч людей. И где-то среди них — тот, которого нужно найти… И вот — «он» найден! Сегодня ночью — арест…

…«Он» ушел. И снова Корж мчится в погоню. На этот раз к Черному морю. На каждой станции и полустанке он зорко следит за сходящими пассажирами. Нужного ему человека нет. Поезд трогается. Алексей Петрович возвращается в свое купе…

…Дальше поезд не идет, и здесь волей-неволей «подопечный» Коржа покидает вагон. А через несколько дней Алексей Петрович впервые встречается с человеком со шрамом на лбу…

Летом 1926 года был ограблен городской коммунальный банк.

Обычную охрану его составлял наряд из трех милиционеров. В этот день, как и всегда, один из них находился у входа в банк, второй — в операционном зале и третий, старший караула, сидел у телефона в дежурном помещении — небольшой комнате с единственным окном, забранным прочной железной решеткой, и с тяжелой дубовой дверью.

В обеденный перерыв в банк явилось четверо прилично одетых молодых людей. Милиционеру у входа они отрекомендовались агентами МУРа[1] и спросили, как пройти к начальнику караула. Милиционер показал. Вскоре один из пришедших вернулся к нему и сказал:

— Сейчас перерыв, посетителей нет. Заприте дверь и идите к начальнику. Есть срочное и важное дело.

Ничего не подозревавший милиционер выполнил приказание.

Таким же образом был снят с поста и третий. При входе в караулку его тут же обезоружили, связали, заткнули кляпом рот и уложили на пол рядом с товарищами, тоже обезоруженными и связанными. Вслед за тем дверь закрылась за пришедшими, щелкнул внутренний замок, и все стихло.

Один из налетчиков остался у входа, чтобы никого не пускать в банк. Остальные согнали перепуганных служащих, не ушедших в столовую, в одну комнату и приказали лечь на пол. Еще один из бандитов остался наблюдать за ними, а двое вскрыли в это время сейф и начали перекладывать его содержимое в принесенный с собой чемодан. Мешочки с разменной монетой, подвернувшиеся под руку, бандиты вышвырнули. Пятаки, гривенники и двугривенные со звоном рассыпались по полу, раскатились, словно убегая, в разные стороны.

Через двадцать минут все было кончено, и налетчики покинули банк.

Первым поднялся с пола казначей — маленький сухонький старичок, всю свою жизнь проработавший около денег. Увидев опустошенный сейф, он схватился за голову и заплакал тоненьким, тихим голосом. Потом опустился на колени и начал сгребать медяки и серебро. Он ползал все быстрее, торопился, словно боялся возвращения бандитов, которые могут забрать и эти последние деньги.

Видя, что опасность миновала, встали с пола и другие сотрудники. Они растерянно озирались кругом, не зная, что делать. Кто-то догадался:

— Нужно позвонить в милицию…

Сразу несколько человек кинулось к телефонам, но… телефоны не работали. Бандиты предусмотрительно обрезали провода. В отделение побежали двое сотрудников.

В банк заходили посетители. Узнав о случившемся, одни собирались кучками, судачили, охали и ахали, подавали советы, другие — чтобы не попасть, чего доброго, в свидетели — тут же торопились обратно. Весть об ограблении банка с поразительной быстротой начала распространяться по городу.

Вскоре прибыли работники уголовного розыска. Они с трудом выломали косяк двери в караулку и освободили милиционеров. Переписали посторонних посетителей и приказали им удалиться. Сотрудников собрали в зале. Те могли рассказать очень немного: сколько было налетчиков, как одеты, когда пришли и ушли. Но можно было подметить одну довольно важную деталь. Все единодушно показывали, что руководил налетом и вскрывал сейф высокий белокурый парень крепкого телосложения с широкими, сильными плечами. На нем был светло-серый костюм, ворот сорочки заколот галстуком-бабочкой, на ногах — коричневые туфли. Все время он нагло улыбался и грубо шутил.

Новость Герасимовны

За бывшим монастырем, на волжском берегу, стоял большой двухэтажный дом. Неизвестно, какой вид имели его стены после окраски, теперь они были грязно-серого цвета, штукатурка во многих местах осыпалась, обнажив кирпичную кладку и серую спайку цемента. Закопченные окна равнодушно смотрели на набережную, с выбитой булыжной мостовой, которая никогда не просыхала летом от грязи, а зимой до самой реки бывала завалена горами снега, свозимого с других улиц.

В доме когда-то была гостиница, выстроенная купцом Сыроегиным в расчете на многочисленных монастырских гостей. Она стояла на выгодном месте, совсем под боком у святой обители — только спуститься от монастыря под горку. Монастырь был окружен громадным, сейчас запущенным липовым парком, а гора за домом вся заросла кустами бузины, молодой рябиной, сиренью и невесть откуда взявшимся орешником.

Теперь в комнатах, расположенных по обеим сторонам длинных, полутемных коридоров бывшей гостиницы, жили грузчики, матросы с барж и пароходов, слесари и кочегары из соседнего депо, кустари «по всем ремеслам» — от пайки и полуды до подшиванья валенок и вставки стекол — и прочий, неизвестно чем занимавшийся люд. В доме, населенном как муравейник, не в редкость были ссоры и пьяные драки, а каждая новость или сплетня обязательно обходила все комнаты обоих этажей.

В этот день одна из жительниц, которую здесь запросто называла Герасимовной, с утра занималась стиркой. Муж ее, грузчик Степан, отработав ночную смену, спал.

Герасимовне не хватило воды на полосканье, и она отправилась к колонке.

Около нее, поставив на землю ведра и забыв про них, о чем-то громко и возбужденно судачили женщины.

— Подумать только: пятьдесят тысяч!.. — всплеснула руками толстая, в засаленном платье старуха, обводя соседок круглыми от удивления и жадности глазами. — Сундук, прямо цельный сундук!..

— О-ох!..

— А может, и больше… Я говорю, может, тут не этим пахнет…

— Все может быть. В таких случаях всегда меньше говорят, — дескать, ничего особенного не стряслось…

— Господи, что делается!..

— Кто-то поживет теперь!..

— Их, сказывают, не один был…

— Ну и что! Такой кучи всем хватит, милая моя… Нам бы хоть чуть от нее…

Женщины о чем-то вздыхали и охали, чему-то удивлялись и, кажется, даже завидовали. Герасимовна протиснулась в середину круга.

— О чем это вы, бабы?

На нее посмотрели удивленно.

— Вот те на!..

— Ты разве не слышала?..

— Что?

— Банк ограбили! — гаркнула старуха в лицо Герасимовне.

— А батюшки! — Герасимовна охнула и схватилась за грудь. Она словно онемела и только дико смотрела на перебивавших друг друга соседок.

— Многие тыщи денег унесли!..

— Вошли, говорят, наганы наставили и давай шуровать!..

— Ох, господи, страсти какие!..

— Страсти! Они, вот, хапнули, а теперь их ищи-свищи! С деньгами везде дорога…

Новость была потрясающей… Герасимовна выспросила подробности и, расплескивая воду, побежала обратно.

Она, запыхавшись, поднялась на второй этаж, поставила ведра и снова выбежала в коридор. Новость распирала ее, Герасимовне просто необходимо было поделиться ею хоть с кем-нибудь. Она торкнулась к своей приятельнице Марковне. Заперто, — видно, ушла на рынок. В квартире напротив тоже никого не было, если не считать восьмилетней девчонки Таньки, мирно игравшей на полу в куклы, да кошки, с ласковым мурлыканьем бродившей около нее. Уж не им же рассказывать!

Герасимовна решила заглянуть в соседнюю комнату. Там жило четверо молодых парней. Все в доме почему-то называли их студентами, но Герасимовна ни одного из них никогда не видела с книжками или тетрадками и, чем они занимаются на самом деле, сказать не могла. Да ее это и мало интересовало. Изредка они заходили к ней по-соседски перезанять денег. Их можно было считать знакомыми и как знакомым следовало рассказать новость.

Дверь у соседей была притворена не плотно. Из-за нее слышались приглушенные голоса, временами смех и чей-то густой голос, покрывавший всех. Герасимовна на минуту остановилась, подыскивая предлог для посещения, взялась за ручку, еще чуть приоткрыла дверь, и вдруг застыла…

Минуты три стояла она, ошеломленная своей догадкой, вся превратилась в слух, боялась дышать. Еле оторвалась от двери и на цыпочках проскользнула к себе…

— Степан! Степан, встань-ка!.. — кинулась Герасимовна будить мужа

Тот с трудом открыл глаза и тут же закрыл снова. Сердито спросил, повернувшись на другой бок:

— Чего тебе?

— Банк ограбили! — громким шепотом выпалила Герасимовна и еще яростней принялась трясти мужа.

— Ну что ты пристала! Какой банк?..

— Тише ори! Банк, банк городской! Сказывают, начисто все выгребли. Да вставай ты, нечистая сила!.. Протри зенки-то!..

Степан понял, что жена не даст ему больше спать. Он сел на кровати. Почесывая сильную волосатую грудь, поднял всклокоченную голову:

— Тебя что, дурная муха укусила?..

— Да ведь банк…

— А мне какое дело? Мне-то что, дура ты набитая! Что я — сыщик, искать побегу?.. — Степан оттолкнул жену и хотел снова завалиться на кровать.

Герасимовна насильно удержала его за рукав.

— Постой, постой! Слышь-ка! — Герасимовна села рядом, горячо зашептала, то и дело заглядывая Степану в лицо. — Может, и искать нигде не надо… Я уж думаю, не соседи ли, что рядом живут…

— Чего?

— Да банк-то, мол…

Степан хотел что-то сказать, но Герасимовна не дала ему вымолвить слова.

— Да, да, да! — махнула она рукой. — Ты пойди, послушай у ихней двери…

— Ну и ну! Совсем рехнулась баба!

— Ах, та-ак!.. — Герасимовна подперла руки в боки и решительно шагнула к двери. — Я сейчас схожу к ним, узнаю…

Степан метнулся за ней.

— Стой, дура! К-куда!

Степан не стал спорить дальше. Он натянул штаны и босиком, в одной рубашке прошел в коридор. Притихшая Герасимовна внимательно следила за ним, высунув голову за дверь. Глаза ее горели…

Да, и впрямь что-то тут было неладно. У соседей шел какой-то спор, и в нем то и дело упоминались деньги, облигации, банк…

Грузчик мигом оделся и, наказав жене держать язык за зубами, побежал в милицию.

В Уголовном розыске в это время царила тишина — работники вели поиски по городу, во всем помещении никого не осталось, кроме ответственного дежурного, его помощника и буфетчика — усатого толстяка с сытой и словно заспанной физиономией. Дежурный сидел у телефона, отвечал на редкие звонки, записывал короткие сведения, поступавшие от агентов. Помощник с буфетчиком, забыв все на свете, азартно резались в шашки, пристроившись на диване.

Дежурный поднялся из-за стола и хотел подойти к игрокам, но в это время в комнату, на ходу вытирая пот с лица, вбежал грузчик Степан.

— Мне нужно начальника, — проговорил он, переводя дух.

— По какому делу? Я ответственный дежурный.

— По самому важному. — Степан наклонился ближе и тихо добавил: — Я, кажется, знаю, кто ограбил банк.

И Степан коротко рассказал о соседях.

— Ах, мать честная! — в отчаянии воскликнул дежурный. — А у нас в отделе никого нет, все на розысках! Что делать, ну что делать!.. Где это?

Степан сказал адрес. Дежурный записал и после секундного раздумья спросил в упор:

— Поможешь нам?

— Конечно. Я же и бежал сюда…

— Ладно. Иванов! — обернулся он к помощнику. — Останешься у телефона. Если кто позвонит — вот адрес. Понятно?

— Есть, понятно.

— Так. Сколько их, не знаешь? — спросил Степана.

— Четверо.

— Н-да! А нас… Возьмем еще буфетчика. Нагрянем неожиданно. Василь Андреич, собирайтесь быстро!

— Куда?

Дежурный сказал. У буфетчика сразу вытянулось лицо и округлились глаза. Он растерянно развел руками.

— Зачем же я?.. Что мне там делать?..

— Вы мужчина или?..

— Я буфетчик.

— В Уголовном розыске, не забывайте! А это что означает?.. Как только не стыдно! Получите оружие — и пошли!..

Буфетчик пожал плечами и, повертев револьвер в руках, неловко сунул его в карман.

— Не потеряй, смотри, — предупредил дежурный. На этот раз буфетчик обиделся.

— Я, кажется, не дитё и не пьяный…

Они наняли извозчика. Втроем кое-как втиснулись в маленькую пролетку и велели во весь дух гнать к монастырю.

Воронковы

За день перед этим к Лешке Воронкову приехал из деревни брат Антон. После тихих и знакомых мест он чуть не заблудился в большом и чужом городе и едва разыскал старый монастырь, а потом и нужный дом. На темной, грязной лестнице пахло кошками и помоями, длинный коридор сплошь был уставлен какими-то ящиками, корзинами, ларями. Тусклая лампочка, вся обмотанная паутиной, скупо светила с потолка. Прямо под ней можно было еще идти безбоязненно, а уже через пять шагов приходилось прибираться чуть ли не ощупью.

Братья встретились холодно. За два года, прожитые в городе, Лешка совсем отвык от деревни, почти забыл ее и не думал возвращаться туда, несмотря на настойчивые требования отца. Здесь, в городе, он чувствовал себя вольной птицей, что хотел, то и делал, никому не отдавая отчета, никого ни о чем не спрашивая. Приезд Антона был явным посягательством на его свободу, — это Лешка понял сразу, как только брат появился на пороге. Черта с два послал бы его отец просто так, передать привет да гостинцы…

Лешка познакомил Антона с тремя приятелями, жившими в одной с ним комнате, потом спросил полусерьезно, полушутя:

— Ну-с, чем прикажешь угощать такого дорогого гостя?

На грубом, покрытом старой газетой столе валялись заплесневелая горбушка ситного, колбасная кожура вперемешку с окурками «Сафо» и изгрызенная голова от воблы. Антон кивнул на это «богатство» брату, ехидно проговорил:

— Я, гляжу, у вас уж давно накрыто к обеду. Как в хорошем трактире — чего душе желательно…

Лешка невозмутимо сгреб объедки, завернул в газету и бросил к порогу.

— Это еще от прошлогоднего ужина осталось. А горничная наша загуляла где-то и не успела прибрать. Ничего, ты не стесняйся…

Антон поставил на стол корзинку и начал выкладывать из нее деревенские ватрушки, куски пирога, яйца, вареное мясо.

— Ладно, — проворчал он, — на первый раз я вас угощу. — И опять добавил с подковыркой: — Вы ж не ждали меня, а то, я думаю, угостили бы по-барски. Что вам стоит…

— Конечно, — согласился Лешка, мимо ушей пропуская насмешки брата. Он деловито осмотрел все разложенное и с нарочитой тревогой в голосе спросил: — А где же это… как его?

— Чего?

— Ну, то самое, что пьют перед такой закусью.

— Самогонка, что ли?

— Хотя бы.

— Жирно будет… Скажи спасибо за то, что есть. Батя и этого не прислал бы, — мать тайком приготовила.

— Вот как! Гневается добрый папаша. Ладно, пусть его… Садись, братва. Черт с ним, поедим и на сухую. Даровое все ж таки…

Антон вспыхнул и открыл уже рот — ответить как следует, — но Лешка тяжело притиснул его плечо, тряхнул.

— Ешь и молчи!.. Потом поговорим, — одним глазом мигнул на приятелей.

Антон понял и нехотя принялся за еду.

Вскоре приятели ушли, и братья остались одни. Антон сидел насупившись, молчал. Лешка прибрал со стола, ушел ненадолго и вернулся с тремя бутылками пива и пачкой папирос. Налил стакан так, что густая кремовая пена полилась через край.

— Пей, пока играет. Бархатное…

Антон выпил и немного отмяк. А после душистой папиросы неожиданно вспыхнувшая злость на Лешку прошла совсем, словно улетела с дымом и растаяла. Как-никак, а — брат… А задавался — это перед дружками. Всегда такой — любит форсить перед другими.

— Ну, рассказывай, как там дома живут, — попросил Лешка.

— Да ничего.

— Ничего-то у меня в кармане много.

— Похоже, — рассмеялся Антон.

Лешка не обиделся.

— Рано веселье разбирает тебя. Знаешь: хорошо смеется только последний… Отец здоров?

— Покрепче нас с тобой будет.

— Да, силен старик. Все хозяйничает?

— А как же! Чужой дядя кусок не принесет, а мы, слава богу, едим хлеб досыта, да и не один, а вприкуску с чем-нибудь.

— Это я знаю. — Лешка задумчиво опустил голову. Действительно, это он знал. Жадность отца к богатству, к почету и уважению была неуемной. Всегда и во всем Данила Воронков хотел быть только первым, хотел, чтобы не он кому-то, а ему все кланялись до земли.

Не было в селе человека богаче Данилы Воронкова. Дом его большой двухэтажный, обставленный амбарами, скотными дворами и огороженный крепким высоким забором. Мельница в селе — Данилина. Крупорушка и маслобойка — его же. У кого больше всего хлеба, скотины, денег — опять у Данилы Воронкова. И все ему мало. Каждый грош он пускает в рост, никому не откажет в мере зерна, но с условием, что за одну вернут две. Даст коней на пахоту или сев — отработай. День себе — день Даниле. Многих держал он в своих руках.

Лешка уважал отца за эту мертвую волчью хватку в жизни и еще больше за то огромное богатство, которое рано или поздно должно было перейти к нему — старшему сыну и первому наследнику. Но сам он не любил не только работать, но даже смотреть за батраками или по замусоленным книгам вести учет должников. Ему казалось, что того, что есть, не прожить до самой смерти, а в молодости только и погулять, поколобродить. Отец думал по-своему и не давал воли. Каждый рубль приходилось высматривать из его рук, и если он давал его, то с бесконечным ворчанием и нравоучениями.

В конце концов Лешка втихомолку подобрал надежную компанию и начал «промышлять» сам.

Теперь редкая ночь проходила без того, чтобы у кого-нибудь не был подломан амбар или кладовая. Воры не брезгали ничем и тащили, что под руку попадет: сапоги или пиджак, кусок холста или моток пряжи, все годилось им, а когда не оказывалось вещей, — выгружали зерно, масло, мед, яйца.

Данила стал замечать, что старший сынок его пуще прежнего отлынивает от дела, все ночи пропадает на гулянках, а денег не просит даже и полтинника. Он сразу понял что к чему, потому что в молодости и сам «проверял» чужие амбары. Однажды вечером он вызвал сына в сад и сердито предупредил:

— Смотри, Ленька, захватят тебя — не пощадят, хоть ты и Воронков.

Лешка сначала опешил. Значит, отец знает или, уж во всяком случае, догадывается. Но он не ругает, не запрещает, только предупреждает, чтобы не попался. Ловко получается!.. Он рассмеялся, довольный.

— Не бойсь, комар носу не подточит…

Но по селу уже поползли нехорошие слухи.

У кузнеца из хлева пропала овца. Воры подобрались задами и задами же ушли, оставив на земле четкие отпечатки сапог. Кузнец не стал поднимать крик, а хорошенько рассмотрел следы, особенно один приметный, от сапог с подковами, даже количество гвоздей в подковах сосчитал. И стал присматриваться, кто из парней носит такие. Оказалось — Лешка Воронков…

В один прекрасный день к Даниле Наумычу заявились соседи и имели с ним серьезный разговор.

А вскоре после этого Лешка уехал в город, якобы учиться. Чем он занимался там на самом деле, никто не знал.

Два года прошли. Теперь Лешка даже не представлял себе, как он проживет в деревне хотя бы два дня…

Лешка поднял голову на Антона, спросил сразу, чтобы не ходить вокруг да около:

— Ты за мной приехал?

— Угадал, — усмехнулся тот.

— Я так и думал. Иначе батя и на дорогу расходоваться бы не стал. Только не пойму, зачем я ему понадобился. Раньше от меня было мало проку, а уж теперь и подавно.

— Боится, как бы совсем не испортился, вот и хочет, чтобы на отцовских глазах был.

— Ха-ха! А может, я уже испортился…

— Ничего, батя умеет мозги вправлять!

Лешка бесшабашно сплюнул.

— Руки коротки, не достанет!

— Значит, не поедешь?

— Нет. Зачем?.. Здесь я вольная птица, куда хочу — туда и полечу. Вот когда он отдаст богу душу, я за наследством приеду. Он, наверное, за это время еще больше в кубышку отложил?..

— Не знаю, не считал. Только, пожалуй, ничего тебе не достанется, если не поедешь.

— Ты думаешь?

— Он говорил.

— Ага! — Лешка на минуту задумался. — Брехня!.. По закону все, что положено, до копеечки возьму. А если и нет — плевать! Сам разживусь.

— Ну, сударь, проплюешься. Как я погляжу, немного богатства накопил в городе-то. Разве что, вон, штаны завел модные да в хоромах живешь. — Антон презрительно скривил губы, обвел взглядом комнату, в которой ютился Лешка с приятелями.

А комната действительно имела совсем не хоромный вид. Старые, выцветшие обои во многих местах висели лоскутьями, пол и потолок были одинаково грязного цвета. Окно, на три четверти заколоченное фанерой, почти совсем не давало света даже днем: в ясную солнечную погоду в комнате царил полумрак.

Меблировка состояла из четырех узких железных кроватей, покрытых тощими соломенными тюфяками и серыми солдатскими одеялами, грубо сколоченного стола и четырех таких же табуреток.

Какой-то маленькой претензией на уют веяло разве лишь от аккуратно приколоченных над каждой кроватью фотографий. Тут были портреты самих жильцов и каких-то девушек вперемежку с Монти Бенксом, Мери Пикфорд и Игорем Ильинским, потом шли виды настолько красочные и заманчивые, что не верилось, существует ли все это в действительности.

— Нам здесь не век жить. Будет кое-что и получше этой дыры.

— А я думаю, лучше уж не найти.

— Найдем, — убежденно повторил Лешка. Он прищурившись посмотрел на брата. — Думается мне, что завтра ты запоешь совсем по-другому, от удивления рот разинешь…

— А я могу и сегодня разинуть, мне не трудно…

Лешка хлопнул кулаком по столу:

— Ну, довольно! Не хватало, чтобы ты еще меня учил!..

— Никто тебя не учит, только добра желают.

— Это какого же, если не секрет?

— Батя хочет новую мельницу строить, паровую. Четыре постава на шелковых ситах…

— А мне-то что?..

— То. Для тебя все это затевает.

— Ха-ха-ха! — раскатился Лешка, откидываясь на табуретке и хватаясь за голову. — Господи, твоя воля!.. Из Лешки Воронкова решили сделать мельника… Без меня — меня женили!..

— Ну, женишься-то сам.

— Что, и об этом подумано? Или даже решено?

— Есть у отца кое-кто на примете.

— Даже кое-кто. Ловко!.. На выбор, а?..

Лешка усмехнулся, прошелся по комнате, подошел к Антону:

— Ну, вот что: идите вы к чертовой матери с вашими затеями! Только и пожить, пока молод, а тут на-ко: сиди на мельнице да собирай гарнцы. Ты тоже, гусь, приехал глупых ловить! А они перевелись. А кралю я без вас себе нашел. Красивая… И имя какое: Соня! А?..

Антон вздохнул:

— Задаст мне батя перцу, когда один вернусь!

— А может, и слова не скажет, — хитро проговорил Лешка. Он придвинулся вплотную к брату. — Задумал я одну штуку…

Лешка не успел рассказать. Вернулись его приятели, веселые, возбужденные. С собой принесли большой арбуз, каравай ржаного хлеба, связку воблы и две бутылки водки. Лешка сразу словно забыл про Антона. На покупки даже не взглянул.

— Как? — спросил он нетерпеливо.

— Порядок!

— Врете!..

— На, смотри, — один из приятелей подал Лешке револьвер. Тот жадно схватил его, осмотрел со всех сторон, несколько раз любовно подкинул на руке.

— Живем, черт подери! Н-ну!.. — он многозначительно подмигнул дружкам, те осклабились, довольные.

Антон смотрел на компанию, ничего не понимая. Лешка подошел к столу, налил всем по стакану. Поднимая свой, торжественно провозгласил:

— За удачу!

Антон не вытерпел.

— На большую дорогу, что ли, собираетесь?

— Да, у нищих котомки отнимать, — отрезал Лешка. — Ты ешь да помалкивай.

Антон хмыкнул. Выбрал воблину с икрой, хряснул ее о подоконник. С непривычки он скоро захмелел и свалился на Лешкину кровать. Друзья прошептались за столом чуть не до рассвета.

Неподаренный портрет

На другой день Антон проснулся поздно. Голова гудела и кружилась, к горлу подступала тошнота, внутри все горело.

В комнате никого не было, только мухи вились над столом со вчерашними объедками.

Антон кое-как поднялся с постели, подошел к столу. В глаза бросилась записка, прикрывавшая стакан:

«Это — тебе для поправки. Ешь арбуз и до нас никуда не уходи. Мы скоро придем».

Под бумажкой оказалась водка. Превозмогая отвращение, Антон проглотил ее, закусил арбузом. Стало как будто немного полегче, а потом снова пришло опьянение. Антон выкурил папиросу, съел икру из воблы и опять лег, задремал.

Его разбудил шум: в комнату, торопясь и оживленно переговариваясь, ввалились хозяева.

— Спишь, сурок! — с порога загремел Лешкин голос.

— Нет, так просто лежу.

— Скажи — барин какой, лежу!.. — Лешка громыхнул на стол порядочных размеров чемодан. — Иди сюда.

— Чего еще?..

— Иди, тебе говорят!

Антон с кряхтеньем поднялся.

— Закрой глаза, — приказал Лешка.

— Да пошел ты…

— Ну!

Антон повиновался.

— А теперь смотри!

— Мать пресвятая богородица! — ахнул Антон.

Перед ним лежал чемодан, доверху набитый деньгами…

— Ну, теперь видишь, умник, что и мы не даром болтались в городе, — ехидно проговорил Лешка.

— Где вы взяли столько? — прошептал остолбеневший Антон.

— Нашли, — весело пояснил один из приятелей. — Идем, а он лежит. Мы и взяли…

— Ну, ша! — оборвал разговоры Лешка. — Я, полагаю, чемоданчик этот уже начали искать. Быстренько кончим дело — и врассыпную. — Он стал выкладывать пачки, деля добычу на четыре части.

Антон жадно глядел на груду денег. Боже мой, сколько их тут!.. Целое богатство!..

— Эх, не сказали мне, — горестно вздохнул он. — Я бы тоже с вами пошел…

— Ты? — презрительно глянул на него Лешка. — А кто бы взял тебя, лапоть несчастный! Заткнись-ка лучше… Мать ты моя, вся в саже!.. Это что, братва?!

В руках у Лешки были пачки облигаций. Он со злостью швырнул их на стол, снова полез в чемодан — там было то же самое…

— Да откуда они?!

— Эх, шляпа! — с укоризной проговорил один из дружков. — Откуда они… Сам же выгружал сейф, вот и набрал…

Другой добавил:

— Их можешь забирать себе…

— Больше выиграешь…

Воронков вскипел.

— Вы вот что, — стиснув зубы, проговорил он, — полегче, а то я вам такую шляпу устрою!.. Мало вам?

Дружки поутихли.

— Не мало, а что с ними делать, с этими облигациями?

Воронков на минуту задумался.

— Я знаю.

Недалеко от дома был старый заброшенный фуникулер. Пути его заросли бузиной и репейником, помещение станции было наглухо заколочено. Здесь, в густых зарослях, и решили закопать облигации.

Лешка приказал идти всем. Трое останутся на страже, двое спрячут облигации. Их запаковали в газеты, перевязали бечевкой. Получилось два небольших ничем не приметных свертка. Деньги каждый забрал с собой, рассовав по укромным местам, — мало ли что может случиться каждую минуту.

Обратно возвращались довольные. Все шло хорошо. Теперь оставалось уложить чемоданы и — гуляй душа по белу свету!

Недалеко от дома их обогнал извозчик. И, странно, остановился у того самого подъезда, куда и им нужно было. Сидевшие в пролетке быстро спрыгнули на землю. В одном из них налетчики узнали грузчика Степана, другой был в милицейской форме и третий — толстолицый — в гражданском. Степан с милицейским скрылись в подъезде. Толстолицый остался у дверей. Засунув правую руку в карман, он нервно топтался на месте, то и дело оглядываясь по сторонам.

— А ну стой! — скомандовал Воронков. — Что-то не ладно. Я сейчас…

Он неторопливо направился к толстолицему, внимательно рассматривая фасад здания. Поровнявшись с человеком, спросил:

— Скажите, вы не из этого дома?

— Нет, — отрывисто бросил тот.

— А не знаете ли, где тут дом номер семь?

Буфетчик (это был он) повернулся к Лешке и тихо проговорил:

— Иди-ка ты, любезный, своей дорогой и не суйся, куда не просят. Проходи, проходи!..

— Простите, — Лешка изобразил на своем лице растерянность и торопливо возвратился к дружкам. — Ходу, братва! Застукали!.. И, кажется, это Степан навел… На вокзал!

Антон предложил брату:

— Едем домой. Там переждешь, пока уляжется кутерьма.

— Совсем спятил! Да если нападут на след — туда в первую очередь кинутся. Вот дурак!.. — Он придержал Антона за рукав, дал дружкам немного уйти вперед. Затем сунул в руки брату две тугие пачки пятидесятирублевок. — Держи, спрячь как следует. Отдашь отцу, скажешь — я прислал. Тихонько шепни, откуда эти деньги, чтобы был с ними осторожней. И сам молчи как могила. В городе ты был, но меня не нашел… И не видел. Понял?…

— Понял, — прошептал Антон, жадно хватая деньги и засовывая их за пазуху.

— Я вернусь, как только замету следы. Ну, давай дуй куда-нибудь в сторону, чтобы и прохожие нас вместе не видели…

Антон свернул в какой-то двор, чтобы переждать немного.

…Через некоторое время из дома вышли дежурный и Степан.

— Опоздали мы! — с досадой воскликнул дежурный. — Улетели птички. Но ничего, найдем! Следы хорошие оставили, вот, — он вынул из кармана несколько фотографий, одну повернул обратной стороной и прочел: «Любимой Соне Долговой от Лешки Воронкова». Ишь ты… Хотел, видно, подарить, да не успел. Как, ничего красавчик? — дежурный протянул фотографию буфетчику.

Взглянув на нее, буфетчик схватился за голову:

— Бог ты мой!.. Да ведь вот этот… этот вот парень только что со мной разговаривал!..

Дежурный остолбенело посмотрел на него. Лоб его сразу покрылся испариной. Он тихо спросил буфетчика:

— Тебе, случаем, не напекло голову на жаре? При твоей комплекции…

— Что значит комплекция! — взвился буфетчик. — Вот этот самый подошел и спросил, где тут дом номер семь.

— Так какого ж ты черта смотрел на него? — заорал дежурный.

— Здравствуйте! У него на лбу была надпись: я — грабитель. Тьфу, чтоб вам!..

— Куда он пошел?

— А я знаю?

— Ну и ну! — Дежурный рывком нахлобучил фуражку. — Едем обратно. Живо! Идем с нами, — обернулся он к Степану.

…Через полтора часа найденные фотографии были размножены, и агенты Уголовного розыска выехали с ними на пристани и вокзал.

Перронный контролер сразу признал грабителей. Почему он их запомнил?

— Мне показалось странным, что у всех были дальние билеты, но ни один не имел багажа. Хоть бы чемоданишко на всех. А вот у этого, — он ткнул в фотографию Лешки Воронкова, — я помню: билет был до Харькова. Точно, до Харькова.

В этот же день навели справки о Софье Долговой. Ее не оказалось в городе. Уже две недели, как она уехала погостить к родным и до сих пор не вернулась. Значит, она была непричастна к ограблению.

По прописному листку в адресном столе выяснили, откуда Воронков прибыл в город, и на родину его выехали два агента.

Были установлены личности остальных налетчиков, и еще несколько человек из Уголовного розыска разъехались по разным городам.

Неудача

Коржу, работавшему тогда в Уголовном розыске, достался Харьков.

Алексей Петрович обрадовался столь серьезному поручению и вместе с тем немного опасался: справится ли?..

Он всего лишь год назад пришел в органы милиции, а до этого и представить не мог работы агента Уголовного розыска. Специальных школ по подготовке или хотя бы курсов в то время не было. Старшие тоже не могли поделиться богатым опытом, очень часто приходилось полагаться на самого себя, действовать на собственный риск. И на первых порах не все шло гладко. Нередко случались промахи и ошибки, после которых стыдно было смотреть в глаза товарищам. Но новая работа полюбилась, захватила его с головой. А неудачи…

— Они пройдут, — говорил ему начальник, спокойный, рассудительный человек, очень многое повидавший на своем веку, прошедший подполье, ссылку, гражданскую войну и теперь возглавивший борьбу с уголовными элементами в крае. — Неудач бояться не нужно, но предупреждать их следует. Обдумывайте каждый шаг, прежде чем сделать его, не торопитесь. Если видите, что самому не справиться, не стесняясь зовите на помощь товарищей. Мы делаем общее дело, и нечего считаться, кому больше достанется так называемой славы.

Начальнику нравился молодой агент. Крепкий, выносливый, обладающий какой-то природной хваткой, цепкой памятью и ровным, спокойным характером, он обещал со временем стать хорошим работником.

Коржу стали поручать самостоятельные дела. Сначала простенькие, потом посложней. Алексей Петрович вел их с поразительной настойчивостью и в конце концов добивался положительного результата.

Ко времени ограбления банка он был уже на хорошем счету, — вот почему ему поручили поимку главаря банды Воронкова.

Начальник напутствовал его:

— Я склонен думать, что грабитель молодой, малоопытный еще, но… даже с простаками нужно держать ухо востро. Действуйте применительно к обстановке и не забывайте главного, я повторяю еще раз: заранее старайтесь предусмотреть все свои шаги и ответные — преступника.

И Корж, как ему казалось, все продумал в дороге, а на месте дополнил свой план деталями.

Прежде всего он связался с Харьковской милицией. Фотография Воронкова снова была размножена, и начались тщательные поиски в гостиницах, домах приезжих и в подозрительных частных домах.

Через два дня место жительства Воронкова было установлено.

Он остановился в одной из гостиниц, уходил рано утром, пропадал неизвестно где целый день и возвращался лишь ночевать.

— Что вы думаете предпринять? — спросил Коржа начальник Харьковской милиции.

— Мне нужно в помощь четыре человека. Возьмем его ночью, сонного. С администрацией гостиницы я обо всем уже договорился.

— На каком этаже занимает он номер?

— На третьем.

— Крайний или в центре коридора?

— Третий справа от лестничного марша.

— Ну, что ж, действуйте.

…Воронков возвратился в номер.

Ему дали время раздеться и лечь в постель.

Понемногу в гостинице воцарилась тишина. Коридоры опустели. Часы в вестибюле пробили два раза.

Корж расставил посты и с одним из помощников направился к нужному номеру.

Комнату Воронкова должен был открыть дежурный по этажу. Он побледнел и съежился, когда узнал, что ему нужно делать. Корж успокоил его:

— Вы только откроете дверь вторым ключом и тут же уйдете. Остальное — наша забота. Ну, что вы трясетесь так, пошли!

У двери дежурный попытался взять себя в руки. Он смело вставил ключ в замочную скважину, поболтал им и тут же отдернул руку.

— Там ключ… Оставлен изнутри…

В ту же минуту за дверью заскрипели пружины, и сонный басок спросил:

— Кто там?

— Откройте! Это я, дежурный…

— Что нужно? Я сплю.

Корж впился взглядом в лицо дежурного. Подсказать ответ? Тот беспомощно мялся у двери. И вдруг совершенно неожиданно постучал согнутым пальцем в косяк и брякнул:

— Да откройте же! Проверка документов!

Тишина коридоров лопнула от выстрелов. Корж отскочил. Дежурный, охнув, схватился за живот и повалился к порогу. Где-то завизжали, из номеров выскакивали перепуганные люди…

Бандит бил и бил в дверь, потом выстрелы прекратились, и Корж услышал звон разбитого стекла.

— Выпрыгнул в окно! — крикнул он помощнику, бросаясь к лестнице и по пути снимая с постов остальных.

У входных дверей стоял перепуганный администратор.

Корж на ходу крикнул:

— Вызовите скорую помощь, там дежурный ранен.

Прыжок с третьего этажа — дело не шуточное. Можно не сломать а даже не вывихнуть ноги, но отобьешь их наверное и уж тут-то далеко не убежишь. Корж рассчитывал именно на это. Он обшарил с помощниками все кусты, росшие под окнами, и ничего не нашел, никаких следов, кроме стоптанной комнатной туфли. Кусты нигде не были даже примяты. Алексей Петрович осмотрелся кругом, поднял голову к разбитому окну…

В десяти шагах от стены рос громадный старый тополь. Ветви его раскинулись, широко и вплотную подходили к стене и окнам.

Алексей Петрович бегом вернулся в гостиницу. Номер Воронкова уже открыли, он прошел в него. Окно было распахнуто настежь. Корж вскочил на подоконник. Да, до ветвей тополя можно было достать рукой. Толстые, надежные… А потом спуститься на землю… Ушел!..

— Ушел!

Как же он не подумал о подобном варианте бегства! Ведь и тополь он видел. Правда, не знал точно, которое окно Воронкова. Можно было спросить у работников гостиницы… Ушел!.. Поздно теперь размышлять о потерянном!

Кто-то предложил вызвать розыскную собаку. Корж отказался. Стоит бандиту пройти центральными улицами, где даже в этот поздний час был народ, и собака откажет, ее собьют другие следы. И потом дворники уже начали уборку, метут и поливают мостовые. Он поблагодарил товарищей за помощь и, не заходя в Управление милиции, поспешил на вокзал.

В шесть утра к перрону, шипя и отдуваясь, подошел московский поезд. Он торопился к морю и стоял недолго. В толпе пассажиров, спешивших на посадку, никто не обратил внимания на высокого, плечистого старика в панаме, надвинутой на самые глаза. Никто — кроме Коржа… В руках старика был небольшой саквояжик под черепаховую кожу. Старик прошел в мягкий вагон.

До Батуми старик не выходил.

Не вышел он и в Батуми.

Вместо него самым последним из поезда на перрон сошел белокурый парень с забинтованной головой. Он выбрался из привокзальной сутолоки и не спеша побрел по жарким улицам в сторону Приморского бульвара. Он угрюмо смотрел под ноги, изредка поднимая глаза на прохожих, на пальмы, росшие по бульвару, на море, что играло и искрилось под горячим южным солнцем.

Метрах в двадцати сзади за ним неотступно следовал человек в темно-синем костюме. Он шел, не теряя из вида парня, и улыбался, радуясь солнцу, тихо плескавшемуся морю и своему, одному лишь ему ведомому счастью.

Первая встреча

В Батуми Лешка повел себя осторожней. Теперь уже он не пошел в гостиницу, да там, собственно, и нечего было делать — паспорт-то остался в Харькове. Он долго выискивал укромное местечко и, наконец, поселился на глухой окраине в хатке старого рыбака, пообещав платить по червонцу в сутки на готовых харчах. Деньги были большие, их никогда бы не добыть старику на море, и он с радостью согласился пустить постояльца, даже и не заикнувшись про документы.

По случаю новоселья вечером устроили маленький пир. Дед наловил бычков, старуха нажарила их в сметане, а Лешка дал денег на водку. За столом Воронков рассказал подвыпившим хозяевам, как вчера ночью, когда он искал, где бы остановиться, на него, будто бы, напали грабители и пытались раздеть. Он стал обороняться. Его полоснули чем-то по лбу, сбили с ног, очистили карманы. Хорошо, что часть денег он предварительно зашил в подкладку пиджака. Они уцелели. Но документы, лежавшие в бумажнике, пропали. Он, конечно, заявил об этом в милицию и надеется…

— Ладно, — перебил его старик. — Пес с ними, с цидулками. Живи здесь, никто ничего не спросит. А ты, баба, тоже — молчок!..

Старик больше всего боялся потерять такого выгодного постояльца и готов был верить всему, не задумываясь. Лешка несколько дней вылеживался в хате, никуда не выходил. За маленьким, постоянно открытым окном ярко светило солнце, непрестанно шумело море и кричали чайки. Сонные волы медленно скрипели мажарами на дороге. Беззаботные ребятишки с утра до вечера гомонили на берегу.

Накурившись до одури, Лешка закрывал глаза и снова — в который уже раз — перебирал в памяти события последних дней. Больше всего беспокоило его происшествие в Харькове. Правильно ли он поступил, открыв стрельбу? Может быть, это пришли вовсе не за ним, а просто у всех проверяли документы? Неужели милиция могла так быстро установить его личность и даже напасть на след? Если это так, то его и здесь не оставят в покое, рано или поздно могут найти и в этой халупе.

Значит, нужно сматывать удочки и отсюда, ездить непрерывно из города в город, из края в край, заметать, путать следы. И внешность нужно изменить. Бороду, что ли, отрастить, усы. Одеться под крестьянина, будто по заработкам ездит… Н-да…

Старик несколько раз предлагал Лешке:

— Пойдем, пробежимся по морю в шаланде. Ветерком овеет, брызгами солеными окропит — и все как рукой снимет.

Лешка вяло отнекивался:

— Куда мне в море! На реке пароход качается — меня и то в ригу тянет. А уж тут…

— Ну, так посиди на бережку. Это ж море, красота, а ты лег и лежишь как байбак.

— Ладно…

Мысли Лешки тянулись к родной деревне. Как-то там дела? Затронут отца или нет? Не должны бы. Антона в городе никто не знает и не видел. Отец отопрется от всего — кремень. И деньги в оборот он пустит с умом, не сразу. Да… Через полгодика, а может, и раньше, когда уляжется все, Лешка вернется. И уж тогда он будет хозяином наравне с отцом. Это не шутка: вложить в дело сразу десять тысяч, притом наличными, тепленькими. Он тогда поживет, это уж будьте уверены! От отца, конечно, лучше отделиться. Один и по-своему он похлеще раздует кадило, и, если отцу кланялись в пояс, то перед ним, Лешкой, будут ползать на карачках. Дай только срок!..

С такими мыслями он незаметно засыпал. Но спал чутко, вздрагивал при каждом звуке, и рука сама собой ныряла под подушку, торопливо искала рубчатую рукоять нагана.

В хату входила старуха с водой или, громко шлепая мокрыми бахилами, с корзиной рыбы в руках, в дверь пролезал старик. Все было спокойно. Лешка подкладывал руки под голову, приподымался на подушке. Старуха ставила сковороду с рыбой на таган, долго раздувала кизяки. Старик обычно ворчал, грешными словами поминал угодника Николу, который опять не послал рыбы в сети, а порвать их чем-то умудрился. Потом он крякал и тихо подходил к кровати. Лешка притворно закрывал глаза.

— Спишь? — спрашивал старик и легонько тряс за плечо.

— А?.. Нет.

— Я говорю, обедать пора, вставай.

— Опять, что ли, бычки, будь они неладны!

— Не, нынче поважило: скумбрии трошки взял. А баба борщ варила и вареники.

— О! — Лешка лез под подушку и вытягивал пятерку. Старик степенно, как что-то само собой разумеющееся к обеду, брал ее и по-крабьи, как-то боком, выходил из хаты.

Так, или почти так, прошло пять дней. На шестой вечером Лешка решил выйти на улицу. Он долго сидел на валуне у калитки, потом медленно спустился к морю.

Днем стояла нестерпимая жара, и в хате Лешка чуть не задохнулся от духоты. Сейчас прохлада и легкий ветерок приятно бодрили и даже неизвестно чему радовали. Как-никак, а все-таки хорошо было жить на свете!.. Сумерки наступили быстро, словно упали с гор и окутали все вокруг. Но из-за моря уже поднимался огромный красный диск луны, и в ее скупых лучах берег и море оживали по-новому.

Лешка долго стоял на берегу, потом решил выкупаться. Кругом не было ни души, только море вздыхало по-живому, словно никак не могло заснуть, намаявшись за день. «Ладно, не сердись, — мысленно обратился к нему Лешка. — Я немного побеспокою тебя, а там — спи». Он не спеша разделся, зашел по пояс в воду и, стараясь не мочить голову, поплыл от берега.

…Из-за ближнего дома появился человек и, пригнувшись, побежал к Лешкиному белью. Поднял брюки, переложил что-то из них в свой карман и тут же скрылся обратно за дом…

Лешка долго нежился в прохладных волнах. Выйдя на берег, пожалел, что не захватил с собой полотенце. Сейчас бы растереться докрасна, чтобы каждый мускул гудел!.. Ну, ладно, и так хорошо на сон грядущий. Что такое!.. Лешка взял брюки и застыл с ними в руках… Почему такие легкие?.. Он сунулся в карман, в другой… Дьявольщина! Нагая пропал! Неужели обронил? Но как, когда?

…А может, кто… Лешка зорко огляделся кругом — никого, ни единой души. Вот морока! Брал же он его, брал!.. Или только подумал взять и забыл?.. А?.. Ну и ну!.. Лешка быстро обулся и бегом бросился обратно…

За первым же домом он чуть не наткнулся на человека, неизвестно откуда вывернувшегося навстречу. Лешка метнулся в сторону, но человек загородил дорогу. В руке его тускло блеснул пистолет.

— Стоять! И поднять руки! Ну!..

— Быстро! — сурово подсказал кто-то еще сзади, и Лешка почувствовал, как неприятный холодок прошел по спине. «Вот оно!..» — мелькнуло в голове. Поднял руки, которые сразу стали словно из свинца. В ту же минуту их цепко схватили, завели за спину. Лешка услышал тихий звон металла, что-то щелкнуло, и запястья оказались накрепко запертыми в стальных браслетах. Голос сзади проговорил:

— Вот и все. Идите прямо. Не оглядываться! Помните: шаг вправо или влево и — конец…

Алексей Петрович учел харьковский урок и в Батуми действовал по-другому. Он был убежден, что Воронков и здесь, не задумываясь, пустит в ход оружие, и здесь могут быть ненужные жертвы.

Прежде всего Корж организовал тщательное наблюдение за Воронковым. Затем детально продумал все возможные варианты операции и выбрал двух дельных помощников из агентов Уголовного розыска. Правда, для успешного выполнения задуманного необходимо было ждать подходящий момент, но что ж делать! Корж ждал терпеливо и дождался своего.

Через полтора месяца Воронкова и трех его приятелей, задержанных в разных городах, судили.

Лешку, как инициатора и главаря, приговорили к десяти годам и сослали в Соловецкий лагерь.

Эти десять лет, проведенные на угрюмом берегу Белого моря, Воронков вычеркнул из жизни как нежитые.

Возвращение

Поезд пришел на станцию под вечер. Сойдя на перрон, Воронков внимательно огляделся. Это были уже родные края и вместе с тем безвозвратно чужие и даже больше того — враждебные.

На первый взгляд ему показалось, что ничего здесь не изменилось за двенадцать с лишним лет. То же самое, только разве по-другому покрашенное, приземистое здание станции, все так же скрипят, раскачиваясь на ветру, большие фонари. Но теперь они электрические! И в поселке, должно быть, электричество — уж очень ярко горят окна домов. Лешка вошел в зал ожидания. Да, вот здесь перемены заметны здорово. Он вспомнил те далекие годы, когда впервые уезжал отсюда. Деревянный, невероятно замызганный пол, усеянный шелухой подсолнуха, окурками козьих ножек, обрывками газет. Прокопченные стены тускло освещались одной единственной керосиновой лампой, висевшей над окошечком кассы. На двух старых покосившихся диванах никогда не хватало места. Люди в ожидании поезда коротали время кто где мог, чаще всего прямо на полу, кое-как пристроившись на вещах.

Сейчас зал, чисто выбеленный и ярко освещенный, выглядел просторней, выше. Ровными рядами стояли широкие дубовые диваны и три от входа не были даже заняты. В углу, где раньше помещалась касса, стоял киоск с газетами и журналами. Рядом с ним была дверь и над ней вывеска «Буфет». Воронков прошел туда.

Он заказал гуляш и три стакана чаю. Перед этим выпил стопку водки, закусив ее хлебом с горчицей. Горчица оказалась крепкая и душистая, совсем такая, какую делала мать к жареному гусю. Он намазал еще кусок и с удовольствием съел, хоть его и прошибало до слез.

В буфет вошел старик в длиннополом грубошерстном армяке, подпоясанном старым засаленным кушаком. Он положил на стол кнут, снял шапку и рукавицы. Отогревая руками сосульки на усах, оглядел маленький зал. Заметив Воронкова, старик удивленно приподнял брови и невольно шагнул ближе к столу, за которым сидел приезжий.

Воронков на секунду оторвался от еды, поднял на старика глаза.

— Что, папаша, знакомого нашел?

— То-то, вроде бы да, — не совсем уверенно ответил старик.

— Навряд, — усмехнулся Воронков.

— Да нет, точно, — старик подошел к столу, сел напротив. — Вот как улыбнулся, так я тебя сразу и признал. Вылитый отец…

Воронков перестал жевать, пытливо уставился на старика.

— Какой отец?

— Твой. Данило Наумыч. Мы ж с ним закадычные приятели были… Что, забыл меня?..

— Постой, постой, — силился вспомнить Воронков, где он раньше видел эти серые, с насмешливым прищуром глаза, острый нос, изрытый оспой, и большой шишкастый лоб. — Лицо, вроде, знакомое, а где встречались, — убей, не помню.

Старик нагнулся поближе, шепотом спросил:

— Афанасия Егорова аль не помнишь?.. Еще конфетки я тебе маленькому приносил…

— Верно! — чуть не закричал Воронков. — Афанасий Терентьич! Верно! Ах, ты!.. Вот встреча!..

— Ты потише, — остановил его старик.

— А что? — Воронков огляделся. Никто не обращал на них внимания. — Ерунда! Вы из дома куда или домой справляетесь?

— Домой.

— Вот хорошо! Прихватите и меня, все, глядишь, веселей вдвоем.

Старик растерянно затеребил бороду, пытливо взглянул на Воронкова.

— А… ты чего домой? В деревню то есть…

Воронков помрачнел. Долго молчал, потом через силу выдавил из себя с хрипом:

— Так… Хоть поглядеть, как оно теперь…

— Глядеть-то нечего.

— Ну, все-таки… Я ведь двенадцать лет не был в этих краях.

— Слышал я кое-что про тебя. Краем уха, можно сказать.

Старик ожесточенно заскреб в бороде.

— Дела-а!.. Вот что, брат, рассчитывайся да поедем ко мне. Я теперь здесь живу, недалечко.

Воронков послушно собрался.

Когда отъехали от станции, старик горестно вздохнул:

— Ох-хо, не приведи господи, что делается на свете! Вот хоть бы и твое дело. Вернулся и даже переночевать негде. Ладно, зашел я в буфет…

Лешка промолчал, не зная, куда клонит Афанасий. Подъехали к высоким тесовым воротам. Старик спрыгнул с саней.

— Тпру-у, красавица!.. Вот мы и дома. Милости прошу, Лексей Данилыч! Сейчас нам баба самовар соорудит, закусочку… Эй, баба, открывай! — старик забарабанил кнутовищем в калитку.

— И вот, значит, докатилась эта беда и до нашей деревни. Сначала-то все разговоры были, драли глотки кто во что горазд — и ладно. Мы уж решили: так, мол, все и останется по-старому. И вдруг, понимаешь, приезжает из района какой-то партейный… Покалякал с тем, с другим, а вечером — бах! объявляют собрание бедноты. Понял, как? Не общий сход, а только самых что ни на есть голодранцев… Ты бери свинины-то, закусывай как следует, не стесняйся. Вроде родни ведь мы. Давай-ка еще по одной… С дороги не повредит…

В избе было жарко. Воронков сидел в одной рубахе, тяжело опустив локти на стол, руками стиснул голову. Афанасий уже раскупорил вторую бутылку, но хмель не брал Лешку. Не пьянел и хозяин, только нос его с каждым новым стаканчиком становился краснее.

— Да… Собрание, выходит, тайное. Ну, мы тоже не лыком шиты. Той же ночью все узнали… Что ж бы ты думал! Ведь решила-таки и наша голодрань сорганизоваться в артель! Помнишь Сережку Барского?

— Нет, что-то не припомню.

— Ну, вечный батрак! Такой высокий, худой… Последнее время у Василь Василича в работниках жил.

— А-а…

— Вот. Его, значит, выбрали председателем. Мы только посмеялись. Тоже хозяина нашли! И остальные под-стать собрались. На тридцать записанных дворов набралось пять лошадей, семь или восемь плугов, борон десяток, вот, почитай, и все. Про семена на посев и думать нечего. Разве что опять к твоему отцу идти или еще к кому. А у нас уж уговор крепкий был: ни пылины не давать, пусть разбегаются к анафеме. Да ты закусывай, Лексей Данилыч!..

— Ладно. Рассказывай знай.

— Пошла у них веселая жизнь. Когда ни послушаешь — крик, спор. Мы молчим. Думаем: прооретесь — тише будете. А время не ждет, вот-вот в поле собираться надо. И удумали они штуку. Опять за этим партейным съездили, снова собрание. И тот, видать, им присоветовал. Или, может, сами, додумались, я не знаю. Сидели, почитай, всю ночь, а с утра пораньше пошли по богатым дворам и… — Афанасий отогнул большой палец и подковырнул им снизу. — Все под корешок рушить начали. Это, значит, чтобы чужую силу себе забрать и с ней становиться на ноги. Эх, что тут пошло!.. Сейчас вспомнишь — и то мороз по спине…

Воронков стиснул кулаки, скрипнул зубами. Афанасий посоветовал:

— Ты побереги зубы-то. У волка они — одно оружие, а мы… — он не договорил, боясь, чего доброго, обидеть гостя, — Слушай дальше. Таким манером растрясли семь дворов. И каких!.. Кулацкими назвали… Потом пришел и ваш черед… Данило Наумыч ничего, держался крепко, только с лица помушнел весь… В общем, эх, чего говорить, сам не маленький! И вот кто-то из обкулаченных не стерпел. Этого партейного подкараулили ночью и маленько не совсем прирезали. Говорили, будто ваш Антон это, но доказать ничего не могли. Только после этого позабирали всех. Сначала — в район. Говорят, следствие там было, да ничего не могли добиться. Так всех и выслали. Вот такие дела…

Воронков долго молчал. Внешне он казался спокойным, но внутри все кипело и клокотало. Н-ну, погоди!..

— Наших, не помнишь, кто зорил, Афанасий Терентьич?

— Да ведь гамузом ходили.

— Но ведь был же кто-то за главного?

— Тот же Сережка Барский и верховодил. У вас-то как раз он и опись делал сам.

— Так! — Воронков сверкнул глазами, тяжело опустил кулак на стол. — Ладно!..

Афанасий понял, в чем дело.

— Ты это, парень, брось.

— Чего?

— Я знаю чего, не маленький.

— А коли не маленький — понимать должен, — зло бросил Воронков:

— И понимаю. Тут горячку пороть нельзя.

— Значит, простить?

— Зачем!

— А как же?..

— Все так же. С голыми кулаками, на рожон лезть — дело не хитрое. Хоть и далеко Соловки, а довезут за милую душу.

— Не страшно, только что оттуда.

— Ну, и как, рай там?

— Рай — не рай, а с голоду не дохнут и без штанов не ходят.

— Невелико же, парень, счастье. Пожалуй, не стоит из-за этого рук марать.

— Так что же делать? — выкрикнул Воронков.

Афанасий покосился на окно, бросил взгляд на дверь.

— Что ты орешь? Аника-воин! Подумаешь, велика штука — хоть бы и совсем пристукнуть председателя Сережку! Проще пареной репы… А прок?.. Никакого. Поставят другого — и только. Да и при чем тут он? Не один, а все виноваты, весь колхоз. Стало быть, и ответ нужно со всех миром спрашивать. А как — это подумай. В такое дело не перекрестясь лезть — ни боже мой. Знаешь, мой бы тебе совет…

— Ну?

— Махни-ка ты к отцу.

Лешка задумался. Помолчав, проговорил:

— Я уж кумекал над этим. А только — чего я поеду? Сами, наверное, бьются там, как рыба об лед.

— Не скажи. Данило Наумыч правильного ума был. Я, чай, думаю, сумел ухоронить малую толику от этаких-то богатств.

— Не знаю. Я ведь совсем мало переписывался с ними. В первую пору, почитай, года полтора не писал, чтобы, кой грех, за меня не потянули. Потом дал весточку, Батя тогда деньжонок немного прислал, посылку. Так и то через чужого кого-то, тоже боялся видно. Ну, я понял… Потом еще раза три денег присылал, писал, так, по пустякам больше. И про раскулачивание я узнал вдолги после… Да… Хотел я тогда тягу дать, ну, только где там!..

— Что, крепки заслоны?

— Крепки!

Помолчали. Самовар на столе давно затух. Хозяйка Афанасия, спросив, не нужно ли чего еще, ушла спать.

Хозяин снова налил стаканы.

— Да, Лексей Данилыч, много есть чего порассказать, а говорить об этом не хочется. Вспомнишь — и все нутро перевернется. Ладно, пей. А мой совет тебе правильный. Все ж таки отец, столько лет не виделись.

— Да я, признаться, и не знаю, где они сейчас, Афанасий Терентьич. Меня перебрасывали из лагеря в лагерь, они, видно, тоже мыкались, так и потеряли друг друга. Где искать?..

— Эва, у меня адресок есть, — улыбнулся Афанасий. Он встал, потянулся за иконы. Вытащил пыльный сверток бумаг, перевязанный суровой ниткой. Отошел к печке, сдул пыль, развернул. Подал Лешке помятый серый конверт.

— Вот.

— Вы, что же, переписываетесь?

— Да больше года не слыхать от него ничего, ну, а адресок я храню.

— А писем нет?

— Не сохранил.

— Жаль…

Афанасий промолчал.

Воронков старательно переписал адрес, спрятал бумажку в грудной карман.

Афанасий снова налил стаканы.

— Давай! За удачную твою дорогу. Приедешь — отцу поклон от меня. Помнит, мол, и не забудет вовек. Что хмуришься?

— Да что… Ехать, конечно, надо… но… с деньгами у меня… Сам знаешь, от какой зарплаты капиталы…

— Вон ты о чем! Не беспокойся, помогу. Я ведь от всей этой передряги в тридцатом годе уцелел почти неощипанный.

— Как умудрился?

— Господь умудрил. Когда пошло все шиворот навыворот, я и говорю себе: «Э-э, Афоня, смотри, могут и тебя к ногтю! Давай-ка, востри лыжи». Лавку — на замок, товаришко спустил по дешевке, барахло по родне рассовал. Деньги у меня были в кубышке, да еще николашкиных лобанчиков осталось припрятано, оно и вышло без убытку. Для виду пожил немного в деревне, а потом перебрался сюда. Промышляю извозом, ну, и старым рукомеслом потихоньку, — Афанасий хитро подмигнул Воронкову. — Так-то, брат, Летссей Данилыч. Жить пока можно. А там видно будет, как дальше пойдет. Бог даст война или еще какая перемена. Не горюй, поживем еще! Какие наши годы! Пей!

В родном краю

Афанасий, неизвестно отчего, расщедрился.

На другой день он никуда не поехал и с утра сам принялся топить баню. В это время жена его хлопотала на кухне. На столе лежал жирный прошлогодний гусь, приготовленный к тушению. В квашне подходило белое тесто, а в большом блюде его дожидалась рисовая, с отмоченной осетриной начинка. Пахло постным маслом, подгоревшим луком и моченой антоновкой, заранее вынутой из погреба, чтобы немного отогрелась.

Часам к двенадцати баня была готова. Афанасий не стал отрывать от дела жену и опять сам приготовил Лешке белье, вынул из кладовки чуть ношенные валенки со своей ноги, дубленый полушубок, шапку и варежки. Все это отнес в предбанник, прихватив по пути пару крепких березовых веников. Потом вернулся за Лешкой.

— Ну, гость дорогой, пора вставать, — разбудил он его. — Видать, намаялся в дороге — спишь как мертвый. Айда в баню. Все лагерное выпарим, веником выбьем, а. потом кипятком смоем. Слезай… Жена, как у тебя там пироги? Сколько сроку нам на баню?

— Не торопитесь, не торопитесь, — донеслось с кухни. — Парь гостя как следует. Что, так я прибегу, крикну.

Из бани Лешка чуть дошел, хоть и всей-то дороги было метров пятнадцать. Сам Афанасий почти не мылся, больше помогал Лешке. Тер спину, парил в две руки. Новая мочалка драла, как борона, и Лешка только кряхтел под жилистыми и крепкими руками Афанасия.

Хозяйка уже накрывала на стол.

— Вот как хорошо! — встретила она их. — Прямо к горяченькому управились.

Лешка плюхнулся на лавку.

— Ох, мне, пожалуй, хватит уж горячего!

— Ничего, — довольно проговорил Афанасий, старательно расчесывая бороду. — Вот теперь после баньки выпьем, закусим как следует, а потом поспим. Больно хорошо!.. Отдыхай, пока у нас, Лексей Данилыч. Ты как сын мне. Своих-то нам с бабой не дал господь.

Хозяйка вторила ему.

— Ешь, пей, чего надо, спрашивай. Чай, набедовался там-то…

Лешка никак не мог понять, с чего это Афоня-лавочник стал вдруг таким щедрым к нему. В чем тут дело? Мельком ему вспомнилось давнишнее письмо от отца, в котором тот сообщал, что дал Афанасию взаймы три тысячи. Может быть, этот лис так и зажилил их, а теперь лебезит перед ним, Лешкой. А, черт с ним, не ему и не сейчас разбирать чужие счеты, да и не знает он их.

Он жил в гостях спокойно и сытно. Афанасий в эти дни никуда не ездил, — погода стояла морозная, какая уж тут работа! На погоду ссылался и Лешка, день ото дня откладывая поездку к отцу. Собственно, Афанасий и не торопил его. Живи, достаток есть. Время проходило за выпивкой, едой и игрой в очко «по маленькой для интереса» или «подкидного дурака», когда за стол садилась и хозяйка.

Была и другая причина, удерживавшая Лешку. За этим он и ехал сюда: ему хотелось побывать «дома». Однажды он спросил Афанасия:

— Не бываешь в нашем-то селе, Афанасий Терентьич?

— Почему? Приходится.

— Ну, и как там?..

Афанасий полез в бороду, сердито заскреб подбородок.

— Да ведь что… Рассказывать — только душу бередить.

— Ничего, ничего, она у меня каменная стала, говори.

— Хорошо живут, стервецы! Лошадьми обзавелись, Скотом, сбруей всякой и прочим. Богатство полное… И конный двор, и коровники. Мельницами здорово промышляют. На паровую-то со всей округи ездят…

— А ты… не ездишь?

Афанасий вздохнул.

— Пирогов захочешь — никуда не денешься. Лучше-то крупчатки нигде не смолоть.

— Афанасий Терентьич, я тебя прошу! — Лешка придвинулся к старику вплотную, стиснул костлявое его плечо. — Съездим завтра туда…

— Да зачем? Я только-только мешок смолол.

— Не в пропажу ведь. Возьми немного, если так. Ты пойми: хочется взглянуть.

— А я думал, тебе плевать на все. И так-то не помощник отцу был, а как в город укатил, — и совсем забыл про родные края.

— И я сначала так думал. Да вышло по-другому. Ты же видишь, что получается. Отбыл я срок, приехал, вроде бы, домой, а ведь не встреть тебя, то и переночевать было бы негде. Стучись под окнами, как нищий… А совсем рядом свой дом стоит, да войти в него нельзя. Обидно или нет?

— Чего уж тут говорить, конечно, — вздохнул Афанасий. — Ну, только от того, что посмотришь ты на дом, легче не станет.

— Знаю. А все-таки…

Лешка и перед Афанасием кривил душой. У него было свое на уме, и старик, словно догадываясь об этом, опасливо покачал головой.

— Ох, наживешь с тобой греха! Горяч больно.

Лешка перекрестился на иконы.

— Вот! Слово даю: от саней на шаг не отойду.

— Н-не знаю, как и быть…

— Мне не веришь?.. Только взглянуть… Ведь там и мои деньги вложены. Целых десять тысяч…

«Ну, какие это твои!» — подумал Афанасий, но ничего не сказал.

В конце концов он сдался, и рано утром они отправились в путь.

Морозило. Лохматая лошаденка вся побелела от инея. Белокружевные стояли по бокам дороги деревья. Ярко светило солнце. Снег не скрипел уже, а визжал под полозьями. Небо блестело холодной синевой.

Лешка кутал нос все глубже в воротник, а сам пытливо смотрел по сторонам, узнавая и не узнавая родные места. Дорога почему-то показалась ему шире. Он спросил, что бы это значило.

— Очень просто! — прокричал из тулупа Афанасий. — Тут теперь шасе. Давай-ка закурим, хоть нос дымом погреть. Прогневили господа, вот он и шпарит по пяткам… Стой, милая, иди шажком, а то себе селезенку надорвешь и у нас табак рассыпешь.

При въезде в село Лешка взволнованно заерзал на сене, отогнул воротник, чтобы не крутить головой из стороны в сторону. «Эх, не так бы полагалось въезжать сюда!.. Словно вор, крадучись, с опаской… Как только сердце терпит!.. Ладно!..» — разжигал он себя.

Проехали мимо мельницы-ветрянки с большим крепким амбаром рядом. «Наша», — про себя отметил Лешка, придирчиво осматривая ее от земли до кончиков крыльев. Мельница содержалась в порядке, и от этого, кажется, стало еще муторнее на душе. На другом краю села стояла точно такая же. Туда незачем ехать. Ясно и так: и та стоит целехонька, работает на кого-то. Ей что, деревянной, она даже не чует, что, вот, приехал настоящий хозяин.

Афанасий направил лошадь в другую улицу. Лешка еще издали почувствовал душистый запах льняного семени. Понял: старик свернул нарочно, чтобы можно было взглянуть и на маслобойку.

«И эта наша, — покосился на нее Лешка и тут же с горечью добавил: — Была… Ух, сволочи, если только доведется добраться до вас!..»

Въехали во двор паровой мельницы. «Моя!» — чуть не вслух вырвалось у Лешки при виде большого, в полтора этажа кирпичного здания под железной крышей. На морозе бойко похлопывала труба паровичка, из открытых дверей слышался ровный шум жерновов и дробный перестук сит. Афанасий взглянул на бледное Лешкино лицо, и крепко рванул за рукав. Проговорил сквозь зубы:

— Смотри, узнают тебя — и мне погибель! Помни, что обещал!

— Помню, — прохрипел Лешка.

Он как в тумане взвалил на спину мешок с пшеницей и внес к приемщику. Тот спросил Афанасия, выписывая квитанцию:

— Время есть ждать?

— Да ведь не больно бы есть. Приехали-то…

Приемщик перебил, не дослушав:

— Ссыпь пшеницу в ларь и получи у кладовщика муку. Давай веселей, не топчись!

Лешке не удалось побывать внутри мельницы, посмотреть оборудование. Но и того, что он видел, было достаточно. Даже больше чем достаточно!

На обратном пути он попросил проехать мимо дома.

Афанасий молча повернул лошадь, легонько толкнул Лешку в бок.

— Вон, по левому порядку, под красным флагом.

Можно было и не показывать. Ему ли забыть место, где родился и вырос, откуда ушел и куда уже не мог вернуться… Афанасий зло вытянул лошаденку кнутом. Она рванула, откинув седоков назад, и Лешка успел лишь заметить резные наличники, высокое, чисто подметенное крыльцо и вывеску над ним: «Правление колхоза».

Через два дня Лешка собрался к отцу. Афанасий дал ему триста рублей денег, жена напекла подорожников. На прощанье как следует выпили, обнялись, и Лешка ушел к ночному поезду.

А еще через день Афанасий узнал новость, оглушившую его словно гром. Воронкова схватили в селе, когда он напал на председателя колхоза Барского и пытался его зарезать.

Афанасий перепугался не на шутку. Ну-ка если узнают, что он привечал его и возил даже в село! Чтобы уйти от беды, он быстро собрался и уехал в дальний извоз.

Но опасения его оказались напрасны: Лешка ни словом не обмолвился о друге своего отца, приютившем его.

Тогда следствие вели другие работники, но Алексей Петрович знал все обстоятельства дела, так как давал им материал по первому преступлению Воронкова.

Догадки и предположения

«Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся». Да, права поговорка!

Кто бы мог подумать, что через шестнадцать лет снова скрестятся пути чекиста Коржа и бандита Воронкова…

Алексей Петрович сначала и сам удивился, встретив в ту ненастную ночь «старого знакомого». Но потом, поразмыслив, пришел к убеждению, что, пожалуй, ничего удивительного в этом нет.

Вернувшись в Управление, он прежде всего отдал пленку в фотолабораторию.

— Срочно проявите и сделайте отпечатки. Вне всякой очереди.

Затем Алексей Петрович позвонил в архивный отдел и попросил найти и принести дело Воронкова Алексея. Отчество он не помнил.

Через пятнадцать минут толстая папка со слежавшимися и пожелтевшими на краях листами была перед ним. Он открыл ее с конца. Быстро перелистал несколько страниц, остановился на копии приговора. Вот то, что нужно. Воронков Алексей Данилович. Так… Приговорен к восьми годам. Так, так… Ага! Для отбытия наказания направлен в лагерь №… Это в Белоруссии, Пинская область. Очень хорошо!

Корж захлопнул папку и позвонил начальнику отдела кадров.

— Скажите, нет ли среди эвакуированных работников кого-нибудь из Пинского лагеря, — он назвал номер. — Есть? Да что вы!.. Даже начальник! Оч-чень хорошо! Где мне его найти?..

Через некоторое время начальник лагеря был в кабинете Коржа. Тот показал ему фотографию Воронкова из архивного дела.

— Вы не помните вот этого человека? Он отбывал срок у вас. Фамилия — Воронков.

— Воронков… Воронков… — несколько раз в задумчивости повторил начальник, пристально всматриваясь в портрет. — Ах, Воронков!.. Помню. Проходил по второй судимости. К нам был, сослан, кажется, за покушение на жизнь председателя колхоза.

— Совершенно верно, — улыбнулся Корж. — Когда вы эвакуировали заключенных?

— Немцы бомбили и обстреливали лагерь в первый день нападения. В это же время они начали выброску десантов малыми группами. Почти все пути отхода были уже отрезаны, пришлось выбираться лесами и болотами. Немцы непрерывно обстреливали нас с воздуха. Многие из заключенных потерялись в пути. Может быть, бежали или просто отстали, может быть, погибли.

— А тех, что вывели, вы помните всех? Или у вас есть список?

— Вас интересует Воронков? О нем я могу сказать точно: он не вернулся из Пинских болот.

— И вам неизвестна его судьба?

— Нет.

— Предположения?

— Никаких. Но вообще-то он не из тех, кто быстро сдается.

— Да, это я знаю. Ну, что ж, спасибо вам за информацию. Это — все, что я хотел от вас узнать.

Начальник лагеря ушел.

Теперь Корж принялся за дело Воронкова с первых страниц. Он не останавливался на описании известных ему событий, мельком просматривал многочисленные протоколы допросов. Сейчас его интересовали сообщники Воронкова, его родные, знакомые, вообще все те люди, с которыми он общался. Их фамилии и имена Алексей Петрович, выписал на отдельный лист.

Лаборант принес пленку и снимки.

— Ну как? — встретил его Корж вопросом. — Получилось что-нибудь?

— Снимки в норме, только несколько последних кадров мутноваты…

— Ну-ка, ну-ка! — Корж торопливо взял фотографии, быстро перебирая, отыскивал нужные. Последние кадры и были самые важные для него. Неужели совсем ничего не получилось?.. — Эх, как вы напугали меня! — с укоризной посмотрел Корж на лаборанта, когда нашел нужные ему фотографии. — Тут же все в порядке. Лица видны совершенно ясно, а больше ничего и не нужно. Не в семейный альбом. Знали бы вы, в каких условиях это снято…

— Да, я вижу, что работа не павильонная, — улыбнулся лаборант.

— Нет, совсем нет, — согласился Корж, тоже с улыбкой вспоминая непогожую ночь у сторожки и холодные крупные капли, падавшие с кустов обязательно за ворот. Упадет и, как горошина, покатится по спине. Б-р-р!..

Корж вызвал лейтенанта Грачева.

— Что нового в делах поисковой группы?

— Все по-старому, товарищ капитан. Четвертый парашютист как в воду канул.

— Ну что ж, — помолчав, проговорил Корж, — этого и следовало ожидать. Но ничего, будем надеяться, что и он скоро выплывет… В Степанове у меня произошла очень интересная встреча со старым знакомым, если его можно так назвать. Вот, посмотрите, — Алексей Петрович подал Грачеву фотографию, сделанную через окно сторожки.

Лейтенант внимательно рассмотрел ее.

— Кто такие?

— Старик — сторож вырубленного сада Быхин. Теперь он — Быхин. А в прошлом — матерый кулак Воронков. Рядом с ним — его сынок Алексей Данилович. Бандит и налетчик в прошлом.

— Тот самый, про которого вы мне однажды рассказывали?

— Тот самый…

— Значит, сад-то — они?..

— Не совсем так. Сад вырубил старик с младшим сыном Антоном. К сожалению, в старых делах нет фотографии Антона, и сейчас мне не удалось его увидеть. Я даже представления не имею, какой он из себя. А это старший Воронков. Он явился с какими-то другими целями. — Корж рассказал о разговоре, подслушанном у сторожки.

— Вон оно что-о! — многозначительно протянул Грачев. — Летел через фронт и прыгал с парашютом!.. Немцы забросили?..

— Тут сейчас многое можно предполагать, — словно думая вслух, заключил Корж. — А нам нужны не догадки… Мы займемся Воронковым. Для ориентировки вам придется познакомиться с его архивными делами. Вот, возьмите их. Затем возьмите вот этот список. Я выписал имена людей, с которыми Воронков когда-то имел связи. Нужно выяснить, живы ли они, где находятся, чем занимаются. И в дальнейшем взять под наблюдение. Не исключена возможность, что Воронков явится к кому-либо из них. Старик Воронков скоро будет в городе. Так велел ему сын. Его придется вам взять под наблюдение. Вот пока все. Предупредите работников отдела, что сегодня в десять вечера оперативное совещание.

Грачев ушел.

Алексей Петрович снова погрузился в раздумье.

Больше всего его интересовал вопрос: кто такой Воронков теперь?..

Случайно отстал он при эвакуации заключенных из Пинского лагеря, сделал ли это умышленно — неизвестно. Но так или иначе, а он попал к немцам. Это определенно.

Можно предположить, что Воронков обучался в шпионско-диверсионной школе и лишь после этого был заброшен сюда. Из записки, найденной в сторожке, видно, что он прибыл недавно. А к немцам попал еще в первые дни войны.

Вопросов возникало много, но ответами на них могли быть лишь предположения и догадки.

Алексей Петрович решил не ломать пока голову и прошел к начальнику Управления.

Новиков внимательно выслушал Коржа, задумчиво проговорил:

— Неужели фашистская разведка пронюхала об Н-ском заводе?.. Ничем иным, как охотой за реактивным снарядом, я не могу объяснить усиленную заброску парашютистов.

— Действительно…

— В первую очередь немцы, конечно, будут интересоваться технологией производства. Документация хранится в заводе. Значит, разведчики будут стремиться или проникнуть туда сами, или завербовать кого-то из работников.

Нужно тщательно проверить весь инженерно-технический состав завода и внимательно приглядываться ко всем вновь поступающим. Направьте туда своих людей.

В это время на пороге кабинета появился сержант-радист с листком бумаги в руках.

— Разрешите?

— Пожалуйста.

— Товарищ начальник, перехвачена немецкая шифровка…

— Ага, наконец-то! — оживился Новиков. — Что там, давайте!..

Корж настороженно придвинулся ближе. Новиков прочитал вслух:

— «Рация прибыла. Все в порядке». Подписано — «ОВС».

На минуту в кабинете воцарилась тишина.

— Что, по-вашему, означает ОВС? — Новиков посмотрел на Коржа.

— Может быть, сокращенно — Оливарес…

— Весьма похоже… Если так, то пропавший нашелся… Запеленговали передатчик? — спросил он радиста.

— Не успели, товарищ начальник. Вся передача велась полминуты по условному коду…

Новиков сурово двинул бровями.

— Н-да!.. Следить за эфиром день и ночь! Передатчик запеленговать обязательно! Поняли?

— Так точно.

— Впредь обо всем докладывать не мне, а капитану Коржу. Передайте это шифровальщикам на случай, если вас не будет на месте.

— Есть.

Когда за радистом закрылась дверь, Новиков встал за столом, высокий, подтянутый. Стукнул костяшками пальцев по стеклу на столе.

— Итак, Алексей Петрович, «они» начали. Нам нужно их опередить!