Корм

Меня однажды спросили, верю ли я в Бога. Собеседник таким образом, видимо, хотел начать разговор о религии и обратить меня в свою веру. Но вопрос, на самом деле, хороший. Верю ли я в Бога? В то, что кто-то все это специально устроил и после смерти мы куда-то попадем? Что у всего этого дерьма есть цель? Не знаю. Я бы хотела сказать «да, конечно», пожалуй, так же сильно, как и «нет, конечно». Однако существуют доказательства и того и другого. Хорошие люди умирают почем зря, дети голодают, продажные политики становятся у власти, повсюду свирепствуют неизлечимые болезни. Но у меня есть Шон, наверное, единственный человек, из-за которого я готова все это терпеть. У меня есть Шон.

Так существует ли Бог? Простите, что увиливаю от ответа, но я не знаю.

Тридцать

Сотрудники ЦКПЗ отдали мне прах Джорджии только через три месяца. Обычно в подобных ситуациях они тянут дольше. Но мне повезло: сестра после смерти превратилась в мировую знаменитость. Верный способ завести влиятельных друзей. Даже в самом ЦКПЗ, где теперь усиленно проводились внутренние проверки, пытались вычислить безымянных спонсоров Тейта. Доктор Уинн подал прошение своему начальству, чтобы нам вернули ее прах, и его послушали. Видимо, побоялись, что мы напишем о них на нашем сайте. Теперь все боятся. Со временем это пройдет. Махир говорит, проценты падают с каждым днем. Люди постоянно находят что-то новое. Но после всего произошедшего за нами навсегда закрепилась определенная репутация. «Известия постапокалипсиса: они так стремятся рассказать вам правду, что ради этого пойдут на смерть». У меня, наверное, это все вызвало бы больше омерзения, но мы ведь смогли в результате привезти Джордж домой.

Ее прах в небольшой коробке мне принес доктор Уинн, его сопровождала та светловолосая румяная сотрудница, которую я помнил еще по Мемфису. Келли Конноли. Она вручила мне пачку открыток, подписанных работниками ЦКПЗ со всей страны. Сказала, что у них еще три таких лежит — от ВОЗ и Американского института военной медицины по исследованию инфекционных заболеваний. Глаза у нее были заплаканные. Когда погибла Баффи, нас обвинили в том, что мы якобы собирались надуть весь мир. А когда погибла Джордж, этот же самый мир скорбел вместе со мной. Видимо, мне должно было от этого полегчать, только не полегчало. Я не хотел, чтобы мир скорбел. Я хотел, чтобы Джорджия вернулась домой.

Она не нашла бы меня по старому адресу. Я вернулся домой разбитый, усталый, с ног валился, и тут вдруг обнаружилось, что это больше не мой дом. Моя комната соседствовала с комнатой Джордж, но Джордж-то больше не было. Я снова и снова ловил себя на том, что стою посреди ее спальни и сам не ведаю, как туда попал. Все ждал, когда она начнет кричать на меня, заявит, надо, мол, сначала стучаться. Но она так и не появилась, так что я начал собирать вещички. Хотел сбежать от призраков. И от Мейсонов.

Джордж погибла, и весь мир скорбел вместе со мной. Конечно. Весь мир, кроме них. Нет-нет, на людях они вели себя, как надо, говорили, что надо, и становились в позы, какие надо. Папа написал серию статей о личной и общественной ответственности, где постоянно ссылался на «героическую жертву» своей возлюбленной приемной дочери. Словно это придавало какой-то глубинный смысл его банальностям. Видимо, придавало, ведь его рейтинги достигли рекордной отметки за год. Джордж стала знаменитостью. Можно винить отца в том, что он захотел нажиться на ее славе? Можно. Поверьте мне, очень даже можно.

У нас с Джордж уже давно были написаны завещания и прочие бумаги, даже до того, как это понадобилось по работе. Мы думали, что я погибну первым, но все равно оба заполнили все необходимые формы. В случае моей смерти сестра получала все: авторские права, опубликованные и неопубликованные материалы. И наоборот. Но даже если бы погибли мы оба, Мейсонам бы ничего не досталось. Мы завещали все Баффи. Существовала вероятность, что она погибнет вместе с нами: например, во время вспышки мог сломаться наш грузовик, и тогда умерли бы все. Но тогда документы перешли бы к Махиру. Сайт должен жить. Новости должны попасть в надежные руки. Мы не включали Мейсонов в завещание с самого своего шестнадцатилетия. Только вот они этого никак не ожидали. Я еще и трех дней не успел пробыть дома, а меня уже начали пилить, чтобы я передал им неопубликованные файлы Джордж.

— Она сама бы так захотела, — говорил папа, принимая торжественный и умный вид. — Мы обо всем позаботимся, а ты занимайся своей карьерой. Она бы не захотела, чтобы ты свою жизнь положил, заботясь о ее наследии.

— Сейчас ты один из самых известных ирвинов в мире, — вторила мама. — Ты можешь сам строить свое будущее. Все что угодно. Готова поспорить, тебя бы даже в Йосемити пустили…

— Я знаю, чего она хотела, — ответил я им и вышел.

А они остались сидеть за кухонным столом и так и не поняли, где же просчитались. На следующий день я съехал. Две недели ночевал у знакомых блогеров, которые хорошо знали что к чему. А потом нашел квартиру. Одна спальня, защитная система (такая древняя, что не будь это район с высоким уровнем безопасности, квартиру бы признали непригодной для проживания), никаких привидений и беспринципных родителей. Никто не подкарауливал меня в коридоре. Конечно же, Джордж переехала вместе со мной — наемные грузчики перенесли на новое место картонные коробки с ее вещами… но сестра никогда не бывала там при жизни, и иногда я забывал, что ее больше нет. На какую-то минуту мне могло показаться: мир такой, каким и должен быть.

Уинн и Конноли доставили прах Джорджии почти в самый последний момент — за день до похорон. Я вообще не хотел назначать дату: собирался дождаться, пока мне вернут ее останки, а еще чуть привыкнуть к тому, что ее больше нет. Но выбора особого не было. Райман мог приехать только в этот день и попросил, чтобы мы подгадали церемонию к его прибытию. Можно было, конечно, все равно отложить, но наша команда тогда не смогла бы приехать. Они ведь должны были следить за сенатором. Он, кстати, продолжил борьбу и, кажется, потихонечку побеждал. А Магдалена, Бекс и Аларих имели право попрощаться с Джордж. Особенно если учесть, что они подхватили у меня, Джордж и Баффи эстафетную палочку.

Бекс теперь отвечает за ирвинов. Я не шутил, когда сказал, что «поостыл» к былой работе. Мне вполне хватает администраторских обязанностей, во всяком случае, пока. Махир и Магдалена неплохо справляются со своими разделами. У сочинителей повысились рейтинги. Магдалена гораздо собраннее, чем Баффи, хотя у нее и нет талантов в области компьютеров и шпионажа. Вполне возможно, это и к лучшему. История не должна повториться.

Самолет Махира, летевший из Лондона, приземлился в одиннадцать утра в день похорон. Я подъехал за ним к карантинной зоне аэропорта. Надеялся, что узнаю его в толпе. Мог бы и не волноваться. Самолет был почти пустой. Но я бы и так его не пропустил, даже если бы мы столько не общались по видеосвязи. Ведь у него в глазах застыло точно такое же недоумевающее выражение, та же пустота, которую я каждое утро наблюдал в зеркале. Нелепое отрицание, которое испытываешь, когда мир без всякого предупреждения вдруг катится ко всем чертям.

— Шон. — Он пожал мою руку. — Так рад, что мы наконец-то встретились. Жаль только, при таких печальных обстоятельствах.

— А это тебе от Джордж. — Я обнял его.

Он тоже меня обнял, и мы стояли там и плакали друг у друга на плече. А потом нас прогнали сотрудники службы безопасности аэропорта — пригрозили арестовать за нарушение карантина.

— Какие новости? — спросил Махир, когда мы вырулили на шоссе. — Я несколько часов был лишен связи. Чертовы самолеты.

— Рик написал, что самолет сенатора приземлился почти одновременно с твоим. Они будут ждать нас в похоронном бюро. Эмили не смогла приехать, но передает свои соболезнования. — Я покачал головой. — Она на прошлой неделе послала мне пирог. Самый настоящий пирог. Такая странная.

— Как Рик себя чувствует на новой должности?

— Неплохо. Уволился, когда сенатор попросил его стать новым кандидатом в вице-президенты. Вроде бы с ума пока не сходит. Кто знает? Может, им удастся победить? Уж хлебом и зрелищами они почтенную публику снабжают, это точно.

— Американская политика — чертовски странная штука.

— Приходится работать с тем, что есть.

— Как обычно. — Махир задумчиво на меня смотрел, пока мы съезжали с автострады. — Шон, прости. Я просто… Не могу выразить словами, как мне жаль. Ты же понимаешь?

— Я знаю, ты очень за нее беспокоился, — пожал я плечами. — Вы были друзьями. Ты был ее лучшим другом.

— Это она так сказала? — удивился Гоуда.

— Да. На самом деле она это все время повторяла.

Махир вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Шон, я так с ней и не встретился. Это… это чертовски нечестно.

Я свои слезы вытирать не стал. Уже давно не вытираю. Может, если позволить им течь свободно, они когда-нибудь сами иссякнут.

— Знаю. Но уж как есть. Ведь так всегда и бывает, правда? Что есть, то есть. А нам надо как-то с этим жить.

— Думаю, ты прав.

— Во всяком случае, у нее была история.

Парковка перед похоронным бюро была буквально забита машинами. Конечно, приехали многочисленные блогеры, члены предвыборного штаба, друзья, родственники. У службы безопасности, наверное, дым из ушей идет. От этой мысли по моим губам скользнула тень улыбки. Где-то в голове тихонько усмехнулась Джордж.

Я заехал на ту часть парковки, которая была зарезервирована для членов семьи, на последнее свободное место. Махир оглянулся на меня.

— Прости. Я что-то пропустил? Ты улыбаешься.

— Нет.

Возле дверей похоронного бюро стояли охранники с анализаторами, а еще скорбящие, которые хотели выразить мне свои соболезнования, поплакать, как будто бы я мог понять их слезы — да я свои собственные не понимал.

— Нет, ты ничего не пропустил. Как и я.

Я вылез из машины, Махир по-прежнему не сводил с меня удивленного взгляда. Пришлось остановиться посреди дорожки и подождать его.

— Пошли, там уже все нас дожидаются.

— Шон?

— Да?

— Оно того стоило?

«Нет», — прошептала Джордж.

— Нет. Но, в конце концов, что вообще того стоит?

Она рассказывала людям правду, так, как ее понимала, и погибла ради этого. Я лишь сопровождал ее на этом пути, но остался в живых. Оно того не стоило. Но это было правдой и так или иначе должно было случиться. Я повторял про себя эту фразу, пока мы подходили к похоронному бюро, чтобы сказать свое «прощай». Не последнее. Мы никогда не сможем распрощаться с ней навсегда. Но сегодняшнего для Джордж будет достаточно, и для меня, и для всех остальных. Ведь ничего больше уже не будет.

— Эй, Джордж, — прошептал я.

«Что?»

— Погляди-ка.

И мы вошли.