Корни тамариска

ОТКРЫТКА ИЗ СЕВЕРНОГО ЙЕМЕНА

К странам, как и к людям, относишься по-разному. Некоторые из них западают в душу, симпатии к ним остаются на всю жизнь. Ну, казалось бы, что для иностранца Северный Йемен? Ни комфорта, ни современных развлечений. Одна из самых отсталых и бедных стран на земном шаре.

Помню, как встретил в городе Марибе группу западногерманских «туристов-авантюристов». Это не я их так назвал, а они (не без претензии) сами себя. Вел их гид, специализировавшийся за высокую плату как раз по «авантюрному туризму» — без гарантии безопасности, хорошей воды и чистых простыней, но с оружием, палатками и приключениями. «Туристы-авантюристы», пресытившись «остреньким» в чужой и опасной стране, кляли тот день и час, когда они решили сюда отправиться.

Я вместе с французским археологом Жаклин Пиренн, известной нашим читателям по ее книге «Открытие Аравии», сидел в той же харчевне, что и немецкие туристы, на старых, скрипучих табуретках. Мы пили крепкий чай с молоком. Мы говорили о том, сколько открытий и радостей ждет в песках Южной Аравии тех энтузиастов, которые будут раскапывать памятники древних цивилизаций. Работы здесь хватит на батальон археологов. Жаклин Пиренн провела несколько сезонов раскопок в Северном и Южном Йемене и мечтала приехать снова.

Оказалось, что йеменцы у нас обоих вызывают теплую и глубокую симпатию. Потому что мы находили в них и человеческую гордость, и демократизм, и верность. Если йеменец друг, то это друг, но не позавидуешь его врагам.

Вокруг нас лежал оазис, который когда-то был гораздо более обширным. Его слава гремела в древнем мире. Он питал город Мариб — столицу древнего Сабейского царства. Через Мариб шли караваны, груженные китайским шелком, цейлонским жемчугом и муслином, черепашьими панцирями из Малакки. Из Индии везли алмазы, сапфиры, ткани, индиго, ляпис-лазурь, пряности. Этим же путем направлялись в страны Средиземноморья из Африки страусовые перья, масла, слоновая кость. Но главным, что двигало аравийскую торговлю, была затвердевшая пахучая смола деревьев, росших на Юге Аравии, — ладан. Из-за этой смолы цвета дымчатого хрусталя сталкивались империи, звенели мечи. Через оазис проходила знаменитая «дорога благовоний». Как гласит библейская легенда, отсюда отправилась на свидание с Соломоном царица Савская (Сабейская). Под стенами Мариба был разгромлен римский легион Элия Галла, который в I веке до нашей эры пытался завоевать «Счастливую Аравию». Спустя полтысячелетия прорвалась большая Марибская плотина, орошавшая оазис из искусственного озера, куда собирались воды селей. Чужеземные нашествия, войны, междоусобицы усугубили упадок. Цветущие сады и поля Мариба высохли и превратились в пыль.

Сейчас Мариб возвышается скопищем многоэтажных глинобитных домов на холме, который когда-то был центром древней столицы, но руины ее оборонительных стен далеко отстоят рт маленького городка.

Большая часть жителей переселилась на несколько километров вниз по вади, построила по заветам предков многоэтажные дома из саманных кирпичей и нарекла новое поселение Эль-Хусуном. В нем две с половиной тысячи душ, сто двадцать лавок и две школы.

Рядом ярко зеленеют поля со всходами африканского проса — дурры и пшеницы. Желто-серые горы обрамляют долину. Стучит помпа, и лишь ее звук напоминает, в каком ты веке. Несколько сот гектаров полей и огородов — вот все, что осталось от обширного оазиса древности.

Подошли два подростка. Они были одеты в юбки-фута, легкие рубашки, перепоясанные широкими ремнями, на которых висели кривые широкие кинжалы. Густая белая пыль припудрила их курчавые волосы, лица, одежду.

— Откуда ты? — обратился я к старшему, которому на вид было лет шестнадцать.

Он махнул рукой в сторону поля.

— Ты учишься?

— Да, в пятом классе.

— А где твой отец?

— Он на заработках в Саудовской Аравии.

— Что ты еще делаешь?

— У нас поле, я на нем работаю.

— Воды хватает?

— Да, скоро будет еще больше.

— Как так?

— Старики говорят, что шейх Абу-Даби обещал деньги, чтобы восстановить древнюю плотину. Уже приезжали иностранные инженеры.

— А хватит ли людей, чтобы обработать новые земли?

Юноша пожал плечами:

— Не знаю, может быть, приедут откуда-нибудь.

Двадцатый век ворвался сюда не только стуком помпы, музыкой из транзисторов, но и шумом автомашин. Их больше всего толпится на базарной площади, у небольшой бензоколонки. Поднимая пыль, подрулил «лендкруизер» — машина высокой проходимости японского производства, полная вооруженных людей свирепого и решительного вида. Они выскочили из кузова, легкой, пружинистой походкой прошли в лавку. Через некоторое время они появились, груженные керосином, мукой, банками с японским апельсиновым соком, американскими сигаретами, французскими духами, австралийскими консервами. Машина лихо набрала скорость.

— Кто это?

— Это бедуины, — ответили мне.

«Лендкруизер» направился в сторону пустыни Руб-эль-Хали, недоступной и бесконтрольной. Там, в море песчаных дюн, потонет любой вездеход. Бедуины оставят его в лагере и пересядут на верблюдов — единственное надежное средство транспорта в сыпучих песках.

— Первое, что я должен был сделать, когда меня назначили сюда, — установить безопасность на дорогах и в селениях, — рассказывал губернатор. — Для этого нужно было обеспечить мир между племенами.

— Это удалось?

— В целом — да. Хотя задача была не из легких. Мариб — самая большая наша провинция. С севера на юг почти тысяча километров, несколько сот с востока на запад. А население — никем не считанное. Видимо, не меньше ста тысяч.

— На кого вы опирались?

— Главная сила, расквартированная здесь, — армейская бригада. В Марибе армия — и власть, и полиция, и администрация, и почтовая служба, и временами служба здравоохранения. Мы открывали школы, прокладывали дороги. Когда наводили порядок, должны были учитывать местные обычаи.

— В чем это выражалось?

— Если кто-либо минирует дороги, совершает преступления против государства, мы судим его по законам шариата — мусульманского права и декретам правительства. Племена несут коллективную ответственность за преступления. Но когда случаются столкновения между племенами, мы решаем их споры на основе «урфа».

— Обычное право племен?

— Да, обычное право, сложившееся за столетия. В основе его — кровная месть или ее замена — выкуп, «дия». Чтобы замирить племена, я должен определить, кому и сколько полагается платить выкупа. Тогда прерывается цепочка кровной мести. Мой приговор окончательный. Мне дают слово исполнять приговор, и я отпускаю всех на свободу.

— Может ли обвиняемый оказаться на свободе и не исполнить приговор — отказаться платить дию?

— Исключено. В таком случае размер дии удесятеряется и все племя несет коллективную ответственность. Нарушивший слово считается опозоренным. Его изгоняют из племени, от него отказываются отец, брат, жена. С племенем, давшим приют лжецу, отказываются иметь дело соседи, потому что тогда оно считается ненадежным.

…Мы расположились в приемном зале губернатора на низких, плотных подушках, брошенных на пол. Хозяин подавал кисловатые, вяжущие листья кустарника ката и приговаривал: «Хаззин, хаззин!» («Жуй, жуй»), Кат — легкий наркотик, необычайно популярный в Йемене.

Я слушал его и думал о любопытнейшем происхождении некоторых наших слов и их удивительных родственных связях с другими языками. Ведь наше слово «магазин» — прямой родственник тому слову, что произносил губернатор. «Магазин» в русский попало из западноевропейских языков, а в них — из арабского, где «махзан» (производное от глагола «хазана» — складывать, запасать, хранить) означает склад, то место, где что-то скапливается. Заметим между прочим, что и слово «казна» — того же корня. Одна из форм глагола «хазана» и означает «жевать», впрочем, не «жевать», а скапливать за щекой (так сказать, «устраивать магазин») листья ката и глотать его сок.

Кат — и радость и проклятие йеменцев. Во второй половине дня, к вечеру, работа в стране прекращается — мужчины почти поголовно жуют кат. Считается, что средний йеменец тратит на него почти треть своего заработка. Дело еще и в том, что кат растет там же, где и кофе, но как более прибыльный вытесняет ценнейшую экспортную культуру.

Нам принесли чашечки с настойкой из кожуры кофе и бутылки пепси-колы. На полу извивались длинные трубки, идущие от кальянов — полутораметровых сооружений из меди. Несколько телохранителей, вооруженных автоматами, сидели тут же. Во дворе стояло три «лендкруизера» с тяжелыми пулеметами на них.

За окном угас день. Серо-желтые горы стали фиолетовыми, потом черными. Принесли одеяла, и мы начали укладываться спать тут же, на коврах и подушках.

Всего лишь два десятка лет назад Северный Йемен сделал шаг из настоящего средневековья. Достаточно посетить бывший имамский дворец в Таизе, который сейчас стал музеем, чтобы окунуться в атмосферу ушедшей эпохи. Многоэтажное здание с тайными дверями и ходами оставляет жутковатое впечатление. Кажется, что по нему скользят тени наложниц, доносится запах интриг, заговоров, убийств, слышатся крики пытаемых узников.

В 1962 году имамат был свергнут. Но началась семилетняя гражданская война. Временами судьба республики висела на волоске, и многие помнят, что советский воздушный мост помог столице, которую роялисты осаждали в течение семидесяти дней.

Однако республиканский режим, установившийся на основе компромисса в 1969 году, был непрочен. Центральное правительство не контролировало всей территории, не могло обеспечить безопасности. За семидесятые годы было убито два президента.

Во второй половине семидесятых годов новое правительство, опираясь на армию, пытается усилить центральную власть. Создан консультативный совет при президенте, проведены выборы в муниципальные и кооперативные советы, расширены состав и Полномочия Учредительного народного собрания, наделенного некоторыми законодательными функциями. Укрепление центральной власти и действенности государственного механизма были для Йемена большим шагом вперед, хотя и не затронули социальных отношений. Отметим, что объединения могущественных племен в наши дни, как и раньше, играют важнейшую роль в Северном Йемене. Племена, особенно северные, поддерживаемые Саудовской Аравией, не признают над собой никакой власти. Они хорошо вооружены, у них есть артиллерия, бронемашины, даже противовоздушные ракеты. Почти любое оружие можно купить на базаре.

Однако и экономическое развитие Северного Йемена, и появление школ и университета, и широкие связи с внешним миром ломают прежнюю социально-политическую структуру.

Одно из посещений Северного Йемена. Новый аэропорт в Сане — элегантное, сделанное со вкусом здание. В гулком зале прямо на полу среди стульев расположились паломники, вернувшиеся из Мекки. Они разожгли примус и стали готовить чай. Лица женщин в темных длинных одеждах были скрыты черной или красной чадрой. Некоторые из них были босиком, несмотря на зимний холод (температура около нуля), другие — в модных туфлях. У стойки саудовской авиалинии выстроилась очередь мужчин с мешками и чемоданами. «Куда вы?» — «Я — в Джидду…», «Я — в Эр-Рияд…», «Я — в Дахран…» — раздались ответы. Это были эмигранты.

Уезжать на заработки в далекие края — традиция на Юге Аравии. Йеменцев много не только в Малайзии или в Сингапуре, но и в США и в Западной Европе, не говоря уже об арабских странах. Трудно найти государство, где эмигранты составляли бы четверть населения. Но именно таков Северный Йемен. Из восьми миллионов жителей охота к перемене мест охватила почти два миллиона человек, как правило мужчин в расцвете лет, которые покинули родину в поисках лучшей доли. Словно мощный насос, нефтяной бум в Саудовской Аравии и княжествах Персидского залива оттянул рабочую силу из Йемена.

Пена нефтяного бума в соседних странах захлестывает Йемен, ломает старый быт, коверкает экономику. Массовая эмиграция создала новый феномен: она стала главным источником доходов государства. Переводы эмигрантов дают йеменской Арабской Республике многие сотни миллионов долларов в год. Поэтому сложилась парадоксальная ситуация: страна импортирует в сто раз больше, чем экспортирует. Лавки предлагают японские радио- и электротовары, бытовую технику, кенийское масло, английские яйца, американские сигареты.

Приток капиталов привел в движение не только торговлю, но и строительство, и на улицах городов гудят автомашины, урчат грейдеры, стрекочут мотоциклы. Дорога из Ходейды в Таиз была в свое время построена с помощью СССР. В семидесятые годы завершен треугольник асфальтированных шоссе: Таиз — Сана — Ходейда. Дорожная сеть расширяется, строятся жилые дома.

Импорт и полулегальная контрабанда убивают последних ремесленников. Мало того. Страна, которая могла бы стать житницей Аравии, превратилась в относительно крупного импортера не только промышленных товаров, но и продовольствия. Массовая эмиграция сокращает посевные площади — некому пахать, сеять, жать.

Еще один парадокс: Йемен, сам экспортер рабочей силы, ввозит еще более низкооплачиваемых рабочих из Южной и Юго-Восточной Азии. Своей квалифицированной рабочей силы не хватает.

Но переводы эмигрантов — слишком ненадежный источник дохода. Падение цен на нефть и уменьшение ее добычи сократили доходы Саудовской Аравии и нефтяных княжеств, уменьшив спрос на йеменские рабочие руки. Это немедленно сказалось на Йеменской Арабской Республике, грозя подорвать ее скромные, но так необходимые проекты развития.

Моха — прибрежный городишко, состоящий из полу-развалившихся глинобитных домов. Плоский берег с редким кустарником и зонтичными акациями между песчаных дюн наводит тоску. Упругий ветер гонит песок, застилая горизонт. На ярких японских мотоциклах носится несколько молодых шалопаев, предлагая контрабандные виски, пиво, сигареты. Не сразу и вспомнишь, что это был когда-то важный порт Йемена и само слово Моха (в искаженном европейском произношении — Мокка) дало название знаменитому сорту йеменского кофе.

И другой город на побережье, несколькими десятками километров севернее Мохи, — Ходейда, быстро растущий, с широкими проспектами, с кварталами современных домов. Если в Северном Йемене и есть зачатки какой-то промышленности, то они в этом городе. Он вырос у единственного в стране большого, механизированного порта, построенного с советской помощью в 1962 году. Порт обрабатывает почти миллион тонн грузов в год — впятеро больше первоначальной проектной мощности. Его строитель, ныне покойный Георгий Яковлевич Пясецкий, впоследствии ставший заместителем министра морского флота СССР, попросил меня привезти фотографии Ходейды. Он любовался видами молодого города, затем посмотрел на снимки Мохи и воскликнул: «Да, вот так, именно так выглядела Ходейда четверть века назад! Только без мотоциклистов!»

…Зимой в Ходейде до тридцати градусов тепла, а по дороге в Сану тебя охватывает леденящий ветер. Там, внизу, у подножия гор, среди кактусов, похожих на канделябры, пасутся столь обычные для нас коровы. Выше — террасы полей, соломенно-желтых или зелено-вато-коричневых. Свернешь с шоссе по пешеходной тропе, крутой, кремнистой, местами опасной, и через несколько часов пути очутишься перед плывущим в тумане средневековым замком кубической формы, построенным на утесе, над пропастью. Глубокие трещины избороздили его стены. Крепость может рухнуть, но пока еще грозно смотрят на пришельца не гладкоствольные пушки, а пулеметы.

Северный Йемен — страна контрастов и в географическом, и в климатическом, и в общественном смысле, страна трудной судьбы. Республика ломает корку средневековья, пытаясь прорваться в XX век. Все глубже трещины на стенах феодальных замков.