Королева дождя

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1990, Мельбурн, Австралия

Возле локтя Кейт появился серебряный поднос, уставленный бокалами с шампанским. Взяв бокал, она осторожно поставила его возле документов, с которыми в данный момент работала.

— Спасибо. — Она подняла взгляд на молодую медсестру и прочла надпись на ее бейдже: «Мэг Маккосланд. Временный сотрудник». — Вы из агентства?

Мэг кивнула.

— Я была здесь несколько месяцев назад. Думала, ближе к Рождеству тут будет поспокойнее.

Кейт покачала головой.

— Как раз наоборот: в это время у нас больше всего работы. — Она заговорила тише. — Клиенты говорят друзьям, что уезжают из города на рождественские каникулы, а сами приходят к нам. И к Новому году мы их уже выписываем.

Мэг усмехнулась.

— Минус морщины — и моложе на несколько лет! Неплохой план, как по мне, если можешь себе это позволить.

Кейт улыбнулась и сделала глоток шампанского. Холодные пузырьки кололи ей язык, но послевкусие оказалось богатым и приятным. Она посмотрела на часы и вернулась к работе.

Мэг возилась рядом — она наливала в лампу эфирное масло. Поднеся крошечную бутылочку к глазам, она вслух прочитала надпись на этикетке.

— «Вифлеемский ладан — для Рождества». — Она вздохнула. — Каждый год я сама себя уговариваю взять эту смену из-за высокой оплаты, но каждый раз, выйдя на работу, я об этом жалею. — Она повернулась к Кейт. — А вы? Тоже не смогли отказаться?

— Работа на Рождество меня не раздражает, — ответила Кейт, продолжая писать. — Я не религиозна.

— А как же рождественский обед? — спросила Мэг. — Вы ведь пропускаете семейный праздник!

Кейт снова покачала головой и наклонилась, чтобы собрать увядшие лепестки, слетевшие на телефон.

— Значит, ваши родители не в Мельбурне? — продолжала выспрашивать Мэг.

— Нет.

— Много переезжают?

Кейт перекладывала папки. Она чувствовала, что Мэг ждет ответа.

— Они мертвы, — резко произнесла Кейт. — Умерли в результате несчастного случая несколько лет назад.

Мэг уставилась на нее, одновременно потрясенная и смущенная.

— Простите, — пробормотала она. — Мне правда очень жаль.

Воцарилась напряженная тишина. Где-то в глубине здания больницы пели рождественские гимны.

— Ничего страшного, — ответила Кейт, пожалев медсестру. — Откуда вам было знать… — Она взяла со стола список и протянула его Мэг. — Вам стоит продолжить обход. Миссис Джеймс уже пора снимать бинты. И даме во втором люксе — тоже. Им не нравится, когда их заставляют ждать.

— Я заметила! — Мэг, похоже, испытала облегчение, когда Кейт сменила тему разговора. — Если честно, я не понимаю, как вы можете терпеть их, работая целыми днями. Я знаю, платят здесь хорошо, но все же…

— Мне здесь нравится, — спокойно отозвалась Кейт.

Мэг подняла брови.

— То есть — вот это все? — и она обвела взглядом роскошно обставленную комнату.

В Центре эстетической хирургии Виллоуби ни на чем не экономили. Даже рождественская елка соответствовала палитре цветов клиники: она была бежевой, украшали ее золотые херувимы и светло-голубые шелковые ленты.

— Нет, — быстро ответила Кейт, — вовсе не это. Мне просто нравится то, что люди хотят быть здесь. Они приходят сюда по собственному желанию, в отличие от обычной больницы. Здесь не возникает никаких чрезвычайных ситуаций. Все всегда под контролем…

— Но что же тогда заставило вас стать медсестрой? — удивилась Мэг. — Если вы так к этому относитесь…

— Наверное, все как у всех. Флоренс Найтингейл [3]…

— Ах, вот оно что! — Мэг кивнула. — Вы о мужчинах в белых халатах…

Кейт улыбнулась и покачала головой. Она знала много медсестер, которые надеялись женить на себе врача, но сама она такой цели перед собой не ставила.

Загорелась лампочка вызова, и Мэг неохотно побрела в отделение.

Кейт вернулась к своим бумагам. Теперь она спешила, и почерк ее стал не таким разборчивым. Она решила уйти до того, как вернется Мэг. С нее довольно бестактных вопросов и необъяснимой уверенности в том, что собеседник обязан дать на них ответ. «Что заставило вас стать медсестрой?» — спросила ее Мэг. Кейт мрачно усмехнулась: интересно, как бы отреагировала Мэг, знай она правдивый ответ, — что Кейт никогда не хотела быть медсестрой. Выбор сделали за нее, едва ей исполнилось пятнадцать лет; ее жизненный путь был предопределен уловкой судьбы…

Кент бездельничала на лужайке в школьном саду, когда ее вызвали к директрисе. Впрочем, ее довольно часто просили зайти к мисс Парр: большинство вопросов касательно ее благосостояния миссия делегировала школе, и Кейт часто вызывали, чтобы обсудить то празднование Дня рождения, то покупку нового спортивного костюма. Однако в данном конкретном случае Кейт почувствовала некоторую неловкость. Она знала, что приближается Пасхальная неделя, а с ней — печальная годовщина ее прибытия в школу, о которой старались не вспоминать. Кейт Керрингтон — юная подопечная миссии. Нечесаная девчонка с одним чемоданом, без дома и семьи; иностранка, считающая деньги в центах и шиллингах и то и дело переходящая на суахили…

Крепко сжимая в кулаке записку от секретаря, Кейт подошла к двери кабинета мисс Парр. Пригладив волосы и отряхнув юбку, она постучала.

— Войдите, — раздался грудной голос мисс Парр.

Переступив порог, Кейт оказалась перед высоким человеком, одетым в темно-голубой костюм. Она сразу поняла, что он не из миссии: секретарь и его коллеги всегда носили костюмы-сафари из нейлона или спортивный пиджак и брюки. Она вежливо пожала незнакомцу руку.

— Мы уже встречались, — заметил он, наклонившись к ней. В его голосе звучала печаль, от которой у Кейт засосало под ложечкой.

— Господин Марсден — журналист, — энергично пояснила мисс Парр. — Несколько лет назад он брал у тебя интервью о том, что случилось с твоими родителями, а сейчас он хочет написать продолжение той истории. Секретарь миссии уже дал свое согласие. — Она замолчала и направила на Кейт пронзительный взгляд. — Но решать, конечно, тебе. Никто не будет тебя принуждать.

На мгновение Кейт испытала облегчение: мисс Парр никогда не лицемерила, и она немедленно попросит журналиста уйти, если Кейт откажется с ним разговаривать. Но затем девочка вспомнила слова мисс Парр о секретаре миссии — о его согласии на то, чтобы воспитанница дала интервью. В течение многих лет миссия оплачивала абсолютно все потребности Кейт: обучение, каникулы, визиты к стоматологу и парикмахеру, даже содержание ее кошки. Кейт знала: организация существует за счет пожертвований, и ей сообщили, что после того, как рассказ о ней напечатали в газете, на счет миссии потекли тысячи долларов. Наверное, то же самое произойдет и теперь.

— Я не возражаю, — сказала Кейт журналисту, с трудом выдавив улыбку.

Журналист задавал вопросы о друзьях Кейт, ее хобби, любимых школьных предметах и записывал все в блокнот. Кейт отвечала не торопясь, все время с волнением думая о том, каким будет следующий вопрос. Она понимала: на самом деле журналиста интересуют вовсе не детали ее повседневной жизни. Раньше или позже, но он спросит о том, что считает важным. Счастлива ли она? Перестала ли она вспоминать прошлое или трагедия Лангали разрушила ее жизнь? От страха у нее в груди возник твердый холодный ком, слова никак не хотели слетать с языка. Но волнующие ее вопросы все не звучали, и через какое-то время Кейт поняла, что журналист так и не осмелился задать их ей. Она немного расслабилась. Рассказывая о своей кошке, она смотрела через его плечо: на дереве за окном птичка совала извивающегося червя в клювы нетерпеливых птенцов.

Наконец журналист закрыл блокнот и кивнул мисс Парр — и в этот момент ему в голову пришел еще один интересный вопрос:

— А кем ты хочешь стать, когда закончишь школу?

Минуту Кейт молча смотрела на него, затем опустила глаза. Это был простой и логичный вопрос, но она понятия не имела, как на него ответить. Будущее, когда она пыталась заглянуть в него, казалось таким же пустым и отрезанным от нее, как и прошлое. Однако будущее, похоже, могло приобретать любую форму, любое значение. Но она не сомневалась: мисс Парр не будет рада услышать подобное. В школе Святого Иоанна ученикам всегда твердили о том, как важно смотреть вперед и ставить перед собой цели.

— Я хочу стать медсестрой, — заявила она. Это прозвучало на удивление уверенно. — Я хочу работать в Африке, как мои родители.

Воцарилась тишина, которую нарушало лишь черкание по бумаге карандаша журналиста, записывавшего ее слова. Птенцы в гнезде кричали, требуя еще пищи.

— Спасибо, — просиял журналист. — Это замечательно!

Статью опубликовали уже на следующей неделе. И хотя слова Кейт о планах на будущее составляли лишь незначительную часть интервью, они воспринимались как самые важные. Редакция газеты даже выделила место для большой фотографии Кейт, прижавшейся щекой к кошке. Под снимком жирным шрифтом шел заголовок:

«Храбрая дочь стремится идти по следам мучеников».

Статья вызвала большой интерес. В последующие недели и месяцы Кейт постоянно хвалили за храбрость и дальновидность. После этого все решили, что ее будущее определено. И всякий раз, когда ей хотелось изменить свои дальнейшие планы, она чувствовала, что предает память о родителях. Миссию. Бога. Все, что имело значение.

Кейт припарковалась на своем обычном месте, под шатром из ветвей липы. Идя по подъездной дороге, она обежала взглядом фасад узкой викторианской террасы. Дом производил впечатление заброшенного. Спальня, расположенная в передней части дома, пустовала, а занавески на ее окне были неплотно задернуты. Единственное рождественское украшение — маленький венок на входной двери, оставленный предыдущими хозяевами, — казался неуместным.

В прихожей царили полумрак и тишина. Повесив на крючок больничный халат и сумку, Кейт двинулась в гостиную в задней части дома. Там она открыла высокие стеклянные двери, выходящие в сад.

Двор уже пересекали длинные тени, но солнце еще дарило тепло. Кейт стояла на террасе, чувствуя, как лучи скользят по ее плечам и груди. Она осмотрелась с легкой, довольной улыбкой. На смену дождливой весне пришло раннее лето, и сочетание высокой температуры и влажности вызвало бурный рост растений. Все они — вечнозеленые, многолетние и однолетние — расцвели одновременно. Самшитовая изгородь была недавно обрезана, дорожки очищены от мха и сорняков, а каждый дюйм почвы щедро сдобрен перегноем. Садик еще никогда не смотрелся так хорошо.

Кейт медленно прогуливалась по дорожке, внимательно осматривая каждую клумбу. Она остановилась и, наклонившись к бутону старомодной розы, прикоснулась к туго свернутым лепесткам, чья влажная бархатная поверхность сияла бледно-розовым светом. Она почти ощущала скрытый внутри аромат.

Громкий взрыв разорвал тишину сада. Кейт замерла и подняла глаза. Звук стих, но в снова повисшей тишине она все еще слышала его, он по-прежнему гремел у нее в ушах. Сердце ее отчаянно заколотилось. Она знала этот звук: то, как он вспорол воздух, оставив после себя рваную дыру, словно взрывов было много, исключало ошибку. Стреляли из дробовика, причем недалеко отсюда.

Кейт побежала к забору. Вцепившись в доски и привстав на цыпочки, она смогла заглянуть на территорию соседей. Сначала ничто из увиденного не вызвало у нее подозрений: большая, неухоженная территория, опущенные жалюзи на окнах особняка, открытая дверь черного хода. Кейт осмотрела сад, задержала взгляд на палисандровом дереве — и в ужасе распахнула глаза: на земле лежал человек, а рядом с ним, примяв траву, валялось длинноствольное ружье.

Кейт помчалась вдоль забора. Она помнила, что где-то здесь есть три доски, которые можно сдвинуть в сторону и через образовавшуюся дыру протиснуться в соседский сад. Она не сразу нашла это место; его почти полностью закрыли стебли розового алтея. Кейт быстро продралась сквозь заросли, сломав несколько стеблей, — ее охватило беспокойство. У нее мелькнула мысль, что сначала нужно было заскочить в дом и вызвать «скорую помощь». Кейт присела на корточки и осторожно протиснулась в узкое отверстие. Форменная юбка зацепилась за гвоздь и порвалась.

Оказавшись в соседском саду, она побежала, подныривая под ветви деревьев и протаптывая тропу через заросли сорняков. Приблизившись к упавшему человеку, она признала в нем свою соседку. Эта женщина только недавно поселилась здесь. Кейт пару раз видела ее через забор — высокая одинокая фигура со спутанными седыми волосами, собранными в небрежный пучок.

Подбежав к соседке, Кейт взглядом поискала кровь или рану, но не обнаружила ни того ни другого. Женщина просто лежала на земле, тяжело дыша.

— Вы не ранены? — спросила Кейт.

Та повернула голову. Огромные серо-зеленые глаза уставились на Кейт — но во взгляде не было пустоты, он был глубоким, изучающим. Это продолжалось долгое мгновение. Затем женщина попыталась встать, хватаясь за ветви палисандра. Кейт топталась рядом, не зная, как помочь и надо ли это вообще делать. В том, как женщина изо всех сил пыталась подняться сама, ощущалась независимость. Наконец она выпрямилась, все еще тяжело дыша, повернулась к Кейт и слабо улыбнулась. Затем с триумфальным видом указала на большую черную змею под кустом: разрубленная пополам, та билась в агонии. Кейт, взглянув на умирающую змею, предпочла не подходить к ней: она знала, что, даже отрубленная, голова какое-то время способна ужалить. Она удивилась тому, что здесь, в Парквилле, появилась змея. Должно быть, та приползла сюда от ручья, приняв одичавший сад за укромный утолок бушленда.

— С вами все хорошо? — снова спросила Кейт.

Ее соседка все еще дышала с трудом и опиралась на ствол дерева. Кейт предположила, что мощная отдача ружья сбила ее с ног и вышибла воздух из легких.

— Да, я уже почти в норме. Я не очень здорова, как видите.

Женщина избегала смотреть Кейт в глаза, словно стесняясь своей слабости. Кейт отметила, что, несмотря на седые волосы, соседка вовсе не стара. Возможно, ей немного за пятьдесят. Точнее определить она не смогла: у женщины было обветренное, неподвластное времени лицо человека, подолгу бывающего на солнце.

Женщина жестом попросила Кейт помочь ей идти. Но прежде чем предложить ей руку, Кейт подняла тяжелое ружье, автоматически проверила, нет ли в стволе патрона, хотя и знала, что из него только что стреляли. В ноздри ей ударил запах оружейной смазки, вызвав воспоминание — картину, вытащенную из прошлого…

Жаркое солнце, сухая трава. Маленькая девочка, делающая медленные, осторожные шаги — бесшумные, как у кошки. Ни одна веточка не хрустнула, ни один лист не зашелестел у нее под ногами. Она не сводит глаз с руки отца. Он дает ей знак: «Остановись!» Размахивает руками, словно безумный. Он что-то увидел. Она замирает, так и не опустив ногу, раскачивается на одной ноге. Он приседает, прицеливается — выстрелы! Тишина и неподвижность внезапно разрушаются. Он улыбается. Она громко смеется. Сегодня у них будет знатный ужин…

Холодное и тяжелое ружье тянуло руку Кейт к земле, пока она подходила к соседке. Внезапная близость смутила ее: седой локон коснулся ее щеки, и она вдохнула слабый запах пота, смешавшийся с мускусным ароматом духов.

Вдвоем они двинулись к задней веранде, где стояло деревянное кресло скваттера. Оно немного выступало из-под навеса и было повернуто к выложенному кирпичами кругу, где несколько полусгоревших поленьев лежали вокруг холмика дымящейся золы.

Кейт уже знала об этом очаге на улице: женщина зажгла здесь первый костер наследующие же день после своего приезда. Когда Кейт заметила дым, то предположила, что новый сосед сжигает сухие ветки. Она заглянула в сад, стараясь не сильно высовываться над забором, и увидела седовласую даму: та сидела у костра и просто смотрела на огонь. Через несколько часов сцена осталась неизменной. А когда опустились сумерки, над костром появились походный котелок и небольшая жаровня, и женщина начала готовить ужин…

— Кому мне позвонить, чтобы попросить приехать? — спросила Кейт, когда они дошли до кресла.

— Нет-нет, со мной все хорошо, — отозвалась соседка. — Я привыкла к одиночеству. — Акцент женщины невозможно было определить: он не был ни австралийским, ни британским, хотя напоминал и тот и другой; но в нем присутствовало и что-то еще.

— Ну что ж… — Кейт оглянулась, размышляя, что следует предпринять. — Может, принести вам попить?

— Спасибо. — Женщина улыбнулась, и в уголках ее глаз появились морщинки.

Кейт внезапно подумала, что соседка, наверное, когда-то была очень красива. Впрочем, остатки красоты еще сохранились: ее волосы, хотя и поседели, оставались густыми и блестящими; у нее были крепкие кости, и поэтому ее лицо старело красиво, естественно. Кейт заметила, что одежда соседки напоминает ту, в которой работают в саду: старые брюки цвета хаки и неглаженая льняная рубашка. «Похоже, она тоже не празднует сегодня Рождество», — подумала Кейт.

— В холодильнике есть свежий лаймовый напиток. — Женщина указала на черный ход. — А на полке в кладовой — два стакана.

Черный ход вывел Кейт прямо в старомодную кухню. У одной стены находилась дровяная печь, а в центре помещения стоял стол из отбеленной сосны. Еще в кухне была раковина и несколько встроенных шкафов — и все. Не было видно ни чашек, ни мисок, ни кастрюль, ни бутылок, ни кувшинов. И никаких признаков продуктов. Даже если учесть, что женщина приехала недавно, кухня все равно поражала пустотой.

Кейт пересекла помещение и открыла холодильник. Он тоже был почти пуст. Там лежали несколько морковок, одно яблоко, пачка масла и стоял белый фарфоровый заварочный чайник. Кейт покачала головой и подумала, что соседка, скорее всего, безумна: стреляет в змей, готовит обед в саду и держит заварочный чайник в холодильнике. Но когда Кейт сняла с него крышку, чтобы посмотреть, что внутри, в нос ей ударил сильный запах лайма. Присмотревшись, она увидела плавающие в напитке большие куски какого-то фрукта с зеленой кожурой. Она покосилась на окно. Женщина все еще была там, где Кейт ее оставила, но не отдыхала: она сидела прямо, словно аршин проглотила, и пристально смотрела на черный ход, ожидая возвращения Кейт.

Кейт налила напиток в стаканы и вынесла их во двор. Соседка попросила ее поставить стаканы на землю у очага, а затем принести с веранды второе кресло. Кейт наконец села и осторожно глотнула напиток. Он оказался холодным и кислым — почти не подслащенным — и очень освежающим. Кейт уловила какой-то непонятный привкус и, смакуя, сделала еще один глоток, пытаясь определить, что добавлено в напиток.

— Базилик, — неожиданно произнесла соседка.

— Ага, — кивнула Кейт.

Они сидели в тишине, потягивали напиток и смотрели, как в воздухе тают завитки дыма. Кейт вдохнула запах затухающего костра и старой золы, нагретой солнцем. Запах показался ей знакомым, но полузабытым, словно принадлежащим другому миру. Костры для барбекю, у которых она сидела каждое лето, после приготовления еды гасили. Такие костры, как этот, — походные костры, домашние очаги — были чем-то иным. Огонь в них поддерживали, чтобы отпугнуть львов ночью и приготовить пищу днем, они жили гораздо дольше. Слои пепла росли, отмечая каждый проходящий день, каждый прием пищи, каждое рождение, каждую смерть…

Где-то вдалеке зазвонили церковные колокола. Взгляды двух женщин встретились — в них читалась одна и та же мысль, невысказанная. Наступило Рождество. А они обе одиноки.

— Меня зовут Джейн.

— Я — Кейт.

И снова тишина, Кейт заметила рыжевато-коричневую козу, привязанную к фруктовому дереву. Коза жевала веточки низкого кустарника, ее толстые губы исследовали их в поисках чего-то нового и нежного.

— Она не даст траве разрастаться, — пояснила Джейн. — Сад немного зарос.

Кейт кивнула и вежливо улыбнулась: соседка сильно преуменьшила серьезность ситуации. Особняк пустовал весь прошлый год, и задний двор совершенно одичал. Кейт смотрела, как коза отрывает листья целыми пучками. «Если так пойдет и дальше, — подумала девушка, — то сад очистится в мгновение ока». Она вспомнила о суете, вызванной появлением козы. Жители улицы немедленно направили жалобы агенту по продаже недвижимости и выяснили, к своему ужасу, что эта женщина вовсе не очередной квартиросъемщик в длинной веренице арендаторов; она — хозяйка дома, вернувшаяся после долгих лет, проведенных за границей. И если она хочет держать в своем саду животное, то это ее право. В скором времени в саду появились куры — их заметили, когда они отдыхали на ветвях деревьев. На рассвете округу оглашал крик петуха. А еще в воздухе постоянно висел запах дыма костра. Жители начали останавливать Кейт на улице и расспрашивать ее о новой соседке. О том, что с момента прибытия женщина фактически живет в саду, иногда даже спит на веранде, Кейт решила им не говорить: она чувствовала, что этого делать не стоит. К тому же ей вовсе не хотелось становиться похожей на досужих кумушек, любительниц посплетничать.

— Сколько вы уже там живете? — спросила Джейн, кивая на домик с террасой.

— О, достаточно долго… — неопределенно протянула Кейт. — То приезжаю, то уезжаю…

Несколько секунд Джейн молча смотрела на нее.

— Как вы узнали, что сюда можно попасть через дыру в заборе?

Кейт сначала не хотела отвечать, но поскольку не видела причин скрывать правду, сказала:

— Дыру сделала я. Ребенком я часто забиралась в этот сад поиграть. Дом пустовал. — Она окинула взглядом большой заросший сад. — Я словно получила целое королевство, где меня ждало столько приключений!

— Значит, вы росли здесь? — спросила ее Джейн.

— Не совсем. Дом принадлежал моей семье, но мы прожили здесь все вместе только несколько лет. — И Кейт огляделась в поисках предлога для смены темы разговора.

— Я думаю, вон там вы играли в «дом»? — И Джейн указала на старую, скрюченную плакучую вишню в дальнем конце сада.

Кейт удивленно повернулась к ней:

— Да, именно там.

Джейн улыбнулась. Улыбка осветила ее лицо, вернув ему блеск красоты юности.

— Летом, когда на деревьях была густая листва, вы заползали под низкие ветви и чувствовали, что укрылись от всего мира.

Кейт встретилась с ней взглядом. Именно так все и происходило.

— Видите ли, я тоже ребенком играла в этом саду, — призналась Джейн. — Это был дом моей бабушки.

На соседнем дереве запела цикада. Кейт молча смотрела, как курица роет ногой землю около черного хода. Ей не хотелось продолжать беседу, и Джейн, похоже, разделяла ее нежелание. Но повисшее молчание не было неловким: сидя в кресле и сжимая пустой стакан, которому постепенно передавалось тепло руки, Кейт чувствовала, что почти загипнотизирована предвечерним миром.

Через какое-то время Джейн наклонилась к ломберному столику, приткнувшемуся к ее креслу, и привлекла внимание Кейт к стоящему на нем старомодному проигрывателю. Его прочный футляр, обтянутый зеленой кожей, был покрыт трещинами и пятнами от долгого использования. На одной из ручек болтались остатки ярлыков, которые вешают на багаж в аэропортах. Когда Джейн сняла крышку и Кейт увидела диск проигрывателя и блестящую черную иглу, она ощутила острый укол узнавания. В ее детстве был точно такой же проигрыватель, только новый, без пятен, — семейное сокровище, которое ей не разрешали трогать.

Тишину нарушил треск, который сменился первыми нотами какой-то арии. Женский голос, грудной и сильный, разнесся по саду, вызывая глубокую, непонятную тоску.

Слушая пение, Кейт смотрела на свой дом. Его вид отсюда напомнил ей, как она часто сидела здесь, в своем тайном саду, и изучала место, где жила со своими родителями. Ей нравилось прикидываться чужестранкой. Она отмечала знаки их присутствия: занавески на окнах, белье на веревке — и искала малейшее доказательство того, что они не обычные австралийцы, живущие нормальной жизнью, что на самом деле они — замаскированная семья миссионеров.

Керрингтоны прожили здесь почти два года. Тогда родители Кейт обучались на очередных курсах. Хотя они и тосковали по Африке, новая жизнь семьи быстро заполнилась маленькими радостями пребывания в Австралии. Теперь, когда им не помогали ни Ордена, ни Тефа, они сами готовили пищу, убирали дом и ездили за покупками. Поскольку Майклу не приходилось по вечерам обходить больничные палаты, у них появилось время на игры и беседы. Они ходили в кино и ужинали в ресторанах. Новые семейные события, проживаемые вместе, создали между ними особую близость.

Кейт бережно хранила воспоминания об этой интерлюдии как о «Золотом веке». Она всегда была благодарна миссии за то, что домик сохранили за ней и что, когда она закончила школу, ей разрешили вернуться сюда. Она очень тщательно уничтожила все следы присутствия арендаторов, которые, живя здесь, пятнали дом чужеродными воспоминаниями.

Кейт отвлеклась от этих мыслей и увидела, что Джейн наблюдает за ней. Она тут же улыбнулась, надеясь, что лицо не выдало ее чувств.

— Мне пора. — Она встала, но Джейн жестом попросила дослушать арию.

Голос задержался на последних нотах, протягивая их, словно желая продлить пение хоть на несколько мгновений. Наконец он затих, и Кейт снова встала.

— Я найду выход, — заявила она и направилась к воротам, которые вели в палисадник.

Похоже, отдых придал Джейн сил — она настояла на том, чтобы немного проводить девушку. Когда они прощались, она мягко и нерешительно прикоснулась к руке Кейт.

Уходя, Кейт не оглядывалась, но чувствовала, что женщина наблюдает за ней. Она неожиданно поняла, что пытается двигаться изящно, как ее учили в детстве, — ее няня была решительно настроена исправить неуклюжее ковыляние малышки.

«Вытяни шею. Расслабь руки. Представь себе, что на голове у тебя стоит горшок с водой…»

Открыв высокие деревянные ворота, Кейт перешла с территории, заросшей буйной растительностью, в опрятный викторианский садик. Чтобы поддерживать здесь порядок, был нанят разнорабочий, и благодаря его усилиям унылые кусты выстроились ровными рядами, прекрасно сочетаясь с солидным фасадом дома. Кейт подумала, что, глядя на этот садик с улицы, невозможно предположить, что сразу за ним, скрытые от глаз посторонних, находятся настоящие заросли.

Когда Кейт вернулась в собственный сад, ее мысли переключились на небольшой водоем, который она собиралась устроить около черного хода. Используя рулетку, она начала делать разметку. Места для прудика было так мало, что вымерять следовало идеально точно. Она работала медленно, тщательно, пока с другой стороны забора до нее не донеслись первые такты новой песни. От удивления она выпрямилась: мелодия была нервной и яркой, с четким ритмом, — абсолютно никакого сходства с арией, звучавшей раньше! Кейт поняла, что уже слышала эту песню: она была в записях шестидесятых годов, которые они проигрывали в клинике. «Паппет он э стринг», поет Сэнди Шоу. Кейт поняла, что Джейн слушает хит своей юности — тех дней, когда она с нетерпением ждала будущего и ее переполняли прекрасные мечты. «Интересно, догадывалась ли она о том, чем все закончится?» — подумала Кейт. Закончится жизнью в полном одиночестве… И тут Кейт пришло в голову, что и ее ожидает подобный конец. Она будет плыть по течению, совершенно одна. Эта мысль оказалась странно утешительной — ведь чувство полной изолированности от других людей было ей уже хорошо знакомо!

Впервые она испытала это чувство, когда ее отправили в школу-интернат в Додоме. Впрочем, тогда у нее был Иисус, вездесущий друг, а дома ее ждали родители. Лангали находилась на большом расстоянии от Додомы, но Кейт знала, что рано или поздно преодолеет его. Лангали и Додома, дом и школа, были частями одного мира.

Когда Кейт пришлось отправиться в новую школу-интернат, в Мельбурн, все было иначе. Там она испытала настоящее одиночество: ее дом был потерян навсегда, а семья отправилась к Иисусу. Хорошеньким же другом он оказался! Но, как бы то ни было, ей удалось выжить. В конечном счете она даже начала ценить свободу, как положительную сторону отсутствия привязанностей. Она научилась быть одна, но не страдать от одиночества.

Заглянув за забор, Кейт увидела тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над костром в саду. Было странно думать, что она и Джейн живут рядом, но при этом — каждая сама по себе. Два человека, разделенные целым поколением и абсолютно ничем не связанные — за исключением странного, бессмысленного совпадения, что они когда-то играли в «дом» под ветвями одной старой плакучей вишни.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На полках в кладовой Кейт аккуратными рядами выстроились жестяные баночки, снабженные этикетками. Она стояла перед ними, распаковывая сумки с бакалеей, прилежно водружая каждый предмет на свое место. Она уже почти закончила, когда внезапно услышала стук в дверь. Она быстро убрала оставшиеся пакеты, но не успела поставить последний, как стук повторился, решительный и настойчивый.

Кейт резко открыла дверь, заготовив вежливый отказ: здесь было не принято ходить в гости без приглашения, и она подозревала, что ее ожидает встреча с продавцом или маркетологом. Однако перед ней стояла соседка. На Джейн была та же одежда для работы в саду, что и накануне, но теперь она повязала на шею яркий шарф, а ее волосы свободно рассыпались по плечам, Она выглядела гораздо сильнее, ярче — и моложе.

— Не одолжите ли мне стакан сахара? — спросила она.

Пару секунд Кейт просто смотрела на нее, спрашивая себя, не шутит ли Джейн, но быстро вспомнила, что в кухне у соседки хоть шаром покати.

— Конечно. — Она улыбнулась. — Сейчас принесу.

Кейт уже шла по коридору, когда неожиданно поняла, что Джейн следует за ней. Решив не выказывать удивления, Кейт шла, не оглядываясь. Когда они оказались в гостиной, Джейн остановилась. Она бегло осмотрела комнату, пристально вглядываясь в современные скандинавские стулья, стол с ламинированной столешницей, вазу с герберами. В комнате только один предмет казался неуместным: резная африканская фигурка слона, стоявшая на каминной доске. Джейн направилась к камину.

— Откуда это у вас? — спросила она, вертя вещичку в руках, словно любуясь произведением искусства.

— Подарок друга, — коротко пояснила Кейт.

Каждое Рождество Люси заказывала подарки по каталогу благотворительной организации: изделия народных промыслов со всего мира. Кейт всегда хранила подарки Люси до первого ее посещения, а затем выбрасывала их.

Джейн оставила фигурку в покое, переключив внимание на рисунки, прикрепленные к пробковым плиткам. Это была серия проектов сада, и в углу каждого стояла подпись: Кейт Крейг. Планы варьировались: на одних были фонтаны, на других — решетки, красиво сформированные живые изгороди или продуманно расставленные скамьи, — но все они изображали стандартный английский сад.

Кейт оставила Джейн рассматривать рисунки, пошла в кухню и взяла из буфета непочатый пакет сахара.

— Вот, пожалуйста, — сказала она, входя в гостиную, но Джейн там не оказалось.

Кейт обнаружила ее у стеклянных дверей, выходящих в сад.

Двор позади дома был очень узким. В таком случае обычно разбиваются клумбы с самосевными цветами и травами. Вместо этого Кейт спланировала садик так, чтобы, как она надеялась, он казался фрагментом обширной территории — уголком большого пространства с более щедрой землей. И этот план, на удивление, ей удалось воплотить в жизнь. Аккуратные изгороди, округлые бордюры и широкие дорожки вызывали чувство непринужденности и соразмерности, обычно характерное для садов большего размера. Правда, чтобы это ощущение сохранилось, следовало не смотреть на забор.

Джейн глубокомысленно склонила голову набок, изучая сад. Ее взгляд остановился на участке, где Кейт планировала разместить пруд.

— Его вы сюда точно не впихнете, — заметила Джейн.

Кейт промолчала. Она вовсе не собиралась отказываться от мысли иметь собственный пруд. Обустройство этой территории уже так долго заполняло все выходные дни и отпуска, что она не могла вспомнить, когда начала этим заниматься.

Немного помолчав, Джейн повернулась, собираясь уйти.

— Спасибо за сахар, — сказала она.

Кейт проводила ее до двери. Джейн замерла на пороге, словно желая что-то добавить, но передумала и только помахала рукой, прощаясь.

Кейт закрыла дверь и нахмурилась. У соседки была странная манера поведения — словно она что-то скрывала, недоговаривала. Кейт нагнулась и посмотрела в дверной глазок. Высокая фигура медленно удалялась, но, дойдя до почтового ящика, остановилась. Быстро обернувшись через плечо, Джейн сунула руку в ящик и вынула письмо. Держа его обеими руками, она рассматривала лицевую сторону конверта. Глаза Кейт сузились: адрес, конечно же, не мог заинтересовать Джейн, значит, она проверяла имя Кейт.

Фальшивое, ею самой выбранное имя…

В детстве и юности, живя в Австралии, Кейт имела определенный статус как дочь убитых миссионеров. Девочки в школе завидовали ее принадлежности к чему-то столь благородному и далекому. Это принесло ей популярность, и она, приняв ее, испытала облегчение. Позже, обнаружив, что не все разделяют то представление о работе миссионеров, с которым она выросла, Кейт засомневалась в положительности этого наследия, но все равно принимала тот факт, что всегда будет известна прежде всего как дочь Керрингтонов. Трагедия в Лангали в ее понимании была декорацией, на фоне которой пройдет остальная часть ее жизни.

Но затем, почти пять лет назад, все изменилось…

Однажды Кейт домой доставили маленький плоский пакет. Она вскрыла его, идя по саду. Под оберткой оказались книга и конверт. У книги была простая обложка, на которой не было ничего, кроме названия: «Книга современных мучеников».

Кейт уставилась на него, и в ней стало медленно подниматься недоброе предчувствие. Вложив конверт в конец книги, она вернулась к титульному листу. Томик предназначался лично ей и содержал автограф автора, сделанный изящным почерком синими чернилами: «С благословения преподобного Кристофера Уайта».

Примерно в середине книги лежала закладка, и Кейт открыла книгу на том месте, в начале шестой главы.

«Трагедия Лангали».

Кейт начала читать: ее глаза цеплялись за слова по собственному усмотрению, убегали вперед и тащили за собой мысли. Рассказ начинался с описания супругов Керрингтон. Майкла автор классически изображал героическим врачом-миссионером: сильным, находчивым и высококвалифицированным. Кейт был хорошо знаком этот образ: он отражал ее собственное детское восприятие отца как безупречного и могущественного существа, едва ли вообще человека — и, конечно, резко отличающегося от любого реального мужчины, которого она когда-либо видела.

Сару Керрингтон описали куда проще. На страницах книги она получилась нежной, преданной женой и матерью, которая неустанно поддерживала мужа во всех его начинаниях. Это описание Кейт прочитала с чувством глубокого разочарования. Преподобный Уайт говорил о Саре точно в таком же тоне, что и все люди в миссии. В воспоминаниях Кейт мать осталась более яркой, более живой, но точка зрения ребенка казалась очень далекой и зыбкой. Кейт чувствовала, что у нее нет иного выбора, кроме как принять впечатление, повторенное здесь: что Сара была человеком, который жил для других, а сама при этом просто существовала. Что она была такой женщиной, которая почти не вызывала у Кейт ни любви, ни восхищения.

Далее в тексте восхвалялись миссионеры, готовые жертвовать собой ради высокой цели, остающиеся преданными христианами даже под угрозой смерти. В этом чувствовалась некая неотвратимость. Смерть Сары и Майкла была предопределена Богом. Мученичество стало вовсе не заключительным актом их жизни, а кульминационным моментом, который придал значение всему, что происходило до него.

«А как же я?» — хотела спросить Кейт. Их ребенок остался в тени. Неужели она — всего лишь побочный продукт этого рискованного предприятия? Никчемный остаток? Это напомнило ей американского евангелиста, которого она когда-то встретила: молодой человек умудрился сделать себе карьеру на одном лишь том факте, что был сыном миссионеров, убитых на Амазонке. Теперь Кейт поняла, почему за его широкой улыбкой скрывалось отчаяние, почему он так стремился найти себе роль в трагической драме жизни своих родителей. Похоже, вариантов было всего два: либо она разделяет такую судьбу, либо идет совершенно иным путем. Найти какой-то промежуточный путь не представлялось возможным.

Преподобный Уайт появился на страницах книги в связи с описанием обстоятельств убийства Керрингтонов. Кейт вошла в дом и села. Ее пальцы дрожали, переворачивая новые страницы, В нескольких коротких абзацах преподобный Уайт описал события, произошедшие в Лангали во время Пасхи 1974 года. Но здесь Кейт не нашла для себя ничего нового.

Однако, покончив с фактами, преподобный Уайт перешел к изложению многочисленных слухов, которые циркулировали какое-то время после убийства. Он сообщил, что некоторые утверждали, будто в рот Сары Керрингтон засунули яйцо. Кейт подняла глаза от книги и с трудом сглотнула. Сердце у нее колотилось как бешеное. Она не хотела читать дальше, но не смогла устоять перед искушением. Автор писал, что лично проверил слух о яйце, прочитав полицейские отчеты. Яйцо действительно было: судя по всему, обычное домашнее яйцо (они в основном небольшие), сваренное вкрутую и ярко раскрашенное. На обеденном столе обнаружили миску с яйцами, раскрашенными аналогичным образом. Поскольку связь с Пасхой бросалась в глаза, яйцо во рту женщины сочли признаком того, что нападение было вызвано неприятием христианства.

Преподобный Уайт, однако, эту точку зрения не разделял. Он отметил, что яйцо имеет особое значение в африканской колдовской практике. Более того — и даже в напечатанных фразах стала ощущаться взволнованность рассказчика, — в полицейском отчете также говорилось, что на месте преступления обнаружили местный фетиш, представлявший собой куклу с — как там было принято — настоящими человеческими волосами. А волосы данного конкретного фетиша в отчете описывались как рыжие и прямые — в точности такие, как у Анны Мейсон, гостившей в доме Керрингтонов.

Узнав об этой трагедии, многие не могли понять, как так вышло, что вторая белая женщина, с ее же слов, оказала сопротивление убийцам, не имея никакого оружия, а следовательно, была столь же уязвимой, как и ее товарищи по несчастью, — и не получила никаких повреждений. В полицейском отчете отмечалось, что в результате психической травмы она испытала сильный шок. Она постоянно путалась в своих показаниях, а на многие вопросы и вовсе не сумела ответить. Но дело в том, что никакого разумного объяснения тому факту, что она осталась в живых, попросту не было.

Преподобный Уайт считал, что Анна Мейсон была вовсе не обычным гостем семейства Керрингтонов. Да, она когда-то работала с ними и жила там же, в Лангали. Но через какое-то время ее изгнали из миссии. Причины этого были неясны: епископ Уэйд, который в то время руководил местной Церковью, потерял некоторые папки с важными документами. Преподобный Уайт изъяснялся крайне осторожно и прямо не обвинял Анну Мейсон ни в каком проступке. По его мнению, трагедия Лангали была окутана мрачной тайной, и многие вопросы остались без ответа, возможно, навсегда.

Кейт в растерянности уставилась на книгу. На что намекает преподобный Уайт? На то, что к смерти ее родителей какое-то отношение имело колдовство? В светлой, современной кухне сама идея колдовства казалась Кейт абсурдной. Тем не менее ее пробрал холод и охватил страх, корнями уходящий в далекое детство — в полузабытые воспоминания о круге, нарисованном на пыльной дороге, и о цепочках следов, обходящих его десятой дорогой. О выложенных в ряд окровавленных камнях, связанных веревкой. И о панике, охватившей Ордену при виде туши овцы, свисающей с дерева. И была еще одна история, которую Кейт рассказали в деревне, — история о черной ведьме, разъезжавшей голышом на гиене, — она якобы скакала по ночам, держа в руке пылающий факел, пропитанный маслом гиены. Именно после этого рассказа Кейт спросила у мамы, неужели гиен и правда можно доить? Сара рассмеялась, представив этот процесс. Но Кейт тогда почувствовала, что ей разрешили одним глазком взглянуть на что-то таинственное, мрачное и, несомненно, достоверное.

Кейт наклонила голову и потерла лицо руками, словно пытаясь стереть непрошенные мысли. Локтем она задела книгу: та упала, из нее вылетел конверт и, вращаясь, опустился на пол.

Кейт подняла конверт и рывком открыла его. Внутри лежали два листка бумаги. В верхней части первого красовался знакомый герб миссии. Это оказалась короткая записка, где говорилось, что вложенное письмо было получено несколько лет назад, но секретарь миссии решил, что его следует отправить Кейт только после того, как ей исполнится восемнадцать лет. Письмо обнаружили совсем недавно — оно лежало в папке с документами Кейт — и отправили ей вместе с книгой преподобного Уайта.

Уронив записку, Кейт развернула письмо. Ее взгляд немедленно впился в верхнюю часть листа, где стояло написанное от руки имя.

Анна Мейсон.

Кейт замерла. Она не хотела читать дальше, но знала, что должна…

Анна Мейсон писала, что хочет связаться с Кейт, что она была самой близкой подругой Сары и что у нее есть некая информация, которую она хотела бы сообщить Кейт. Анна Мейсон просила Кейт написать ответ по указанному адресу. Больше в письме ничего не было.

Кейт не сводила взгляда с четкого почерка — точнее, с адреса.

Ква-Мойо. Почтовое отделение Мурчанза. Танзания.

Мурчанза! Ближайший к Лангали город…

Знакомое название вызвало приступ острой боли. Кейт сосредоточилась на других словах. Ква-Мойо. Она быстро и легко перевела эти два слова: дом сердца. Что бы это ни было — деревня, а может быть, ферма, — она никогда не слышала о таком месте.

Кейт начала мерить шагами комнату. Она пыталась рассуждать спокойно. Кто эта женщина? Знакомы ли они? Миссионеры иногда проезжали через Лангали, следуя в Уганду. А в больнице за эти годы сменилось несколько медсестер. Но как бы Кейт ни копалась в памяти, она так и не смогла вспомнить никого по имени Анна. Или сестра Мейсон. Или мисс Мейсон.

Остановившись у окна, Кейт безучастно посмотрела на сад. Вообще-то ей хотелось связаться с женщиной, ставшей свидетелем убийства ее родителей, оказавшейся рядом с ними в последний день их жизни. Но ей мешал страх — она боялась того, с чем ей, возможно, придется столкнуться. Зачем усиливать ту боль, которую она уже испытывала? Существует только одна реальность, и ничто ее не изменит. Это реальность ее кошмаров: кровь на полу, крики ужаса среди ночи, изрубленная плоть. Кошмаров, из-за которых она бочком проскакивала мимо окон мясных лавок и не могла смотреть фильмы, так нравившиеся ее друзьям. Кошмаров, от которых она когда-то пыталась избавиться, погружаясь в соответствующие ситуации: дежуря ночами в отделении интенсивной терапии, оказывала помощь пострадавшим в уличных драках и автомобильных авариях. Она пыталась перенаправив свой ужас в русло восхищения искусством зашивания раны иглой, тонкой задачи соединения разорванной плоти. Но ничего из этого не сработало. Ужас и боль никуда не делись. Все эти годы существовала только одна бесспорная для нее истина. Кейт прониклась ею. Истинным было вот что: невозможно выжить, поддаваясь своей боли. Нужно было как-нибудь избавиться от нее и забыть о ней. Скрепить сердце.

Кейт смяла письмо и сжала его в кулаке. Ее захлестнула волна гнева. Зачем этой женщина вот так бесцеремонно врываться в ее жизнь? Спускать с цепи ее боль, которую она так тщательно спрятала? Кем незнакомка себя возомнила? Хочет поговорить с Кейт, словно они подруги.

Кейт подошла к камину в гостиной. Летом там стояла декоративная пирамидка из сосновых шишек и хвороста. Девушка чиркнула спичкой и разожгла огонь.

Когда языки пламени поднялись достаточно высоко, она бросила в камин письмо от Анны Мейсон. Она смотрела, как морщится и чернеет бумага, как зеленеют чернила. Затем она стала вырывать страницы из книги преподобного Уайта и бросать их в огонь одну за другой. Наконец она отправила туда же остатки книги и наблюдала за тем, как та постепенно кремируется. Кейт не шевелилась, пока последний клочок не превратился в пепел.

Тогда она вышла и купила газету. Небрежно пробежав взглядом некрологи, она выбрала себя новое имя. Мэриан Крейг. В том, что она позаимствовала имя совершенно незнакомого ей и к тому же умершего человека, ей чудилась мрачная ирония. Но когда Кейт приехала в мэрию, чтобы заполнить бланки и официально сменить имя, она поняла, что старое имя очень ей нравится. Ведь именно его выбрали для нее родители. В результате она понесла свое имя в новую жизнь и отказалась только от слишком известной фамилии.

В тот же день Кейт отправила в миссию письмо с просьбой больше не пересылать ей почту — никогда. Затем она написала Анне Мейсон, сообщив той, что не желает с ней общаться — ни сейчас, ни в будущем. Наконец она собрала все, что связывало ее с прошлым, — все, имевшее отношение к Африке, миссии, христианству, — и спрятала это в металлический сундук, который задвинула в самый дальний угол чердака.

Непривычная пустота дома оказалась притягательной. Кейт получала удовольствие от эха своих шагов по полу, на котором больше не было африканских ковриков. Голые стены, чье пространство не нарушалось рамами картин и украшениями, соответствовали тому, как она себя чувствовала. Чистой и пустой. Новой страницей, ждущей начала новой истории.

Кейт не отрывала взгляда от глазка, наблюдая, как Джейн возвращает конверт в почтовый ящик. По лицу седой женщины промелькнула тень не то озадаченности, не то неуверенности.

Кейт отошла от двери. «Зачем соседке проверять мое имя?» — спрашивала она себя, возвратившись в кухню. Что она надеялась узнать? Кейт очень хотелось отмахнуться от этих мыслей, считать женщину чудачкой, безобидной сумасшедшей. Но было в Джейн нечто такое, что противоречило подобному выводу. От нее веяло серьезностью, чем-то глубоким и сильным, отчего не так-то легко было отмахнуться.

Кейт наклонилась над кустом, выбирая завявшие цветы и бросая их в мешок для мусора. Аромат, который они издавали, был тонким и давним. Она едва успела привести в порядок половину куста, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Подняв голову, она увидела, что соседка смотрит на нее через забор. На секунду она ощутила раздражение из-за нового вторжения — ведь Джейн только вчера заходила, чтобы одолжить сахар, — но сразу же успокоилась, поймав теплый взгляд женщины.

— Доброе утро, — поздоровалась с ней Джейн. Она демонстративно обвела взглядом сад, следуя по широкому изгибу дорожки, пока та не уперлась в забор. — Я просто подумала, что вам бы не помешало больше пространства. Весь сад мне не нужен. — Джейн улыбнулась. — Мы могли бы передвинуть забор.

Кейт уставилась на нее, пытаясь осознать сказанное. Никто просто так не отдает часть своей земли соседу. Но, похоже, Джейн не шутила. Кейт не знала, что и сказать.

— Мы могли бы подписать соглашение, — продолжила Джейн. — Чтобы вы знали, на каком вы свете. Вы же не станете проделывать огромную работу по обустройству территории, рискуя потерять ее. Я все продумала. — И она замолчала. Но улыбнулась. Слабой, таинственной улыбкой соблазнительницы.

Кейт встретилась с ней взглядом и попыталась заглянуть за ясные серо-зеленые глаза, понять, что именно женщина задумала. Она покачала головой.

— Спасибо, это очень щедрое предложение. Но я не могу его принять.

— Только представьте, — не сдавалась Джейн, — вы могли бы получить эту часть. — И она провела рукой линию в воздухе, прежде чем уйти в дом.

Кейт посмотрела ей вслед и стала на нижнюю перекладину забора, чтобы оценить размер территории, обозначенной Джейн. Она сразу увидела, как естественно можно было бы расширить свой сад. И тогда появится место для настоящего пруда с обложенными камнем краями. И с каменными клумбами для лотоса…

Прогнав от себя образы пространства, света и движения, Кейт слезла с забора. Она знала, что не сможет принять предложение Джейн. Тем не менее оно висело в воздухе — будоражащее, соблазняющее… Оставив в покое куст с засохшими цветками, Кейт вернулась в дом.

Когда она вошла в гостиную, из-за ее спины подул ветерок, вынудив чертежи сада на пробковой плитке затрепетать. Кейт быстро прошла мимо, стараясь не смотреть на них.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Почва, много лет не знавшая мотыги, была твердой и никак не поддавалась. Кейт уронила инструмент и сняла кожаные перчатки: работа с землей всегда тяжела, да и день выдался теплым. Ее рубашка промокла от пота, на пальцах вздулись волдыри, плечи болели… Но дело продвигалось. Некоторые клумбы уже заняли свои места, и еще Кейт успела разметить дорожки. Скоро настанет время звонить водопроводчику, поговорить с ним об установке фонтана — ведь еще надо было решить, откуда брать воду: с ее собственного участка или с участка Джейн.

Прошел почти месяц с того дня, как Кейт приняла предложение соседки. Она решилась на это после того, как Джейн показала ей соглашение. Переуступка прав. Все было изложено четко и понятно, и этот документ наконец заставил ее поверить в реальность происходящего.

Прежде всего Кейт убрала забор, обозначавший старую границу. Девушка никак не могла привыкнуть к тому, как по-новому смотрелся теперь ее дом. Ее нервировало ощущение полной открытости. Поставили новый забор, чтобы коза и куры не могли заходить на территорию, которую Кейт планировала преобразовать, но он был сделан из покрытого пластмассой провода, и через него все было видно. Кейт собиралась как можно быстрее пустить по нему вьющиеся растения, которые бы закрыли обзор. Но пока ее энергия была направлена на подготовку почвы к позднему посеву.

Когда солнечные лучи стали обжигающими, Кейт бросила мотыжить и занялась участком земли, готовым принять удобрения. Она стояла на коленях и полностью сосредоточилась на своем занятии, когда услышала шаги, тихо хрустевшие по сухой летней траве. Подняв голову, она с удивлением увидела Джейн, приближавшуюся к ней с подносом, на котором стояли два стакана лаймового напитка.

После того как Кейт обрела новое пространство для сада, Джейн ее не беспокоила. Она сидела у костра, слушала музыку или занималась какими-то делами. Шли дни, и Кейт уже не опасалась, что Джейн станет слоняться поблизости и надоедать ей. Девушка, пожалуй, даже была не против немного пообщаться с соседкой. Ей очень хотелось похвастаться новым садом, разделить с кем-нибудь радость маленьких достижений. Она постоянно поднимала голову от мотыги, надеясь встретиться с Джейн взглядом, чтобы можно было помахать ей рукой. Она даже подумывала о том, чтобы отнести соседке букет цветов, который немного украсил бы ее спартанскую кухню. Но Джейн пришла по собственному желанию.

— Похоже, перерыв вам не помешает, — предположила она.

Кейт улыбнулась. Холодный и кислый напиток был очень кстати.

Передав ей стакан, Джейн задержалась у забора, изучая результаты усилий Кейт.

— Что там будет? — спросила она, указывая на круглую клумбу.

— Розы «Шнеевиттхен», — ответила Кейт. — А по краям — фиалки.

— И больше ничего?

Кейт покачала головой. Будет создаваться впечатление чистоты, почти строгости.

— Вам нравится, когда все находится на своем месте, не так ли? — спросила Джейн, и в уголках ее глаз образовались морщинки из-за сдерживаемой улыбки.

Кейт кивнула.

— Думаю, да.

Воцарилась непринужденная тишина: женщины молча потягивали напиток. Затем Джейн заговорила снова.

— Когда-то у меня тоже был сад. Но совсем не такой. — Она посмотрела на объеденный козой участок. — И не такой!

— А каким он был? — спросила Кейт.

— Ну… просто другим… — неуверенно протянула Джейн. Она отвела взгляд: по ее лицу скользнула тень — так проявилась внутренняя боль.

Снова воцарилась тишина, теперь плотная, тяжелая. Джейн резко развернулась и направилась к своему костру, позабыв стаканы.

Когда через время Кейт подняла глаза, то увидела, что языки пламени поднимаются очень высоко. Джейн стояла перед огнем, принимая на себя удары сильного жара, и подбрасывала дрова.

Крышка проигрывателя была закрыта. Над костром вился тонкий дымок. Тишину нарушал лишь шум, который производила коза, сдирающая с дерева кору.

— Привет! — крикнула Кейт, подходя к креслу Джейн сзади.

Джейн встала и отбросила со лба выбившийся локон. У нее был такой вид, словно она спала.

— Простите, что беспокою, — извинилась Кейт. — Я только хотела спросить, не будете ли вы против, если я побрызгаю деревья? — Она рукой обвела и сад Джейн, и свой собственный. — Всегда нужно стараться охватить весь участок, если это возможно. Тогда бурьян не распространится по саду. — И она протянула Джейн банку пестицидов, которую принесла с собой.

Джейн посмотрела на этикетку.

— Знаете, если правильно подобрать растения, они будут так воздействовать друг на друга, что нужда в таких штуках отпадет.

Кейт ничего на это не сказала. Она поняла, что столкнулась с первой трудностью, возникшей вследствие заключения договора с соседкой. Она глубоко вздохнула и продолжила:

— Это очень эффективное средство. Я им каждый год пользуюсь.

— Может, попробуете пиретрум? — предложила Джейн. — Это вид хризантем. И это куда безопаснее, а эффект тот же.

— Конечно. Если вы настаиваете… — немедленно согласилась Кейт, улыбнувшись. Ей совершенно не хотелось спорить с Джейн. Разделение сада способствовало возникновению между ними некоего подобия дружбы, но надолго ли? Как роза, выращенная в оранжерее, она могла не пережить стресса. — Я приду завтра, если вы не против. — И она собралась уходить.

— Подождите! — Джейн положила удивительно холодную ладонь на руку Кейт. — Останьтесь на чай. Уже почти все готово. — И, подняв какую-то палку, она начала тыкать ею в пылающие угли на краю костра. Из угольков появились два почерневших предмета, припорошенные бледным пеплом. Джейн ловко выкатила один из них на эмалированную тарелку, вручила ее Кейт и махнула рукой в направлении ломберного столика. Около проигрывателя стояли масленка и солонка. — Угощайтесь… Осторожно, не обожгитесь!

Кейт села. Второе кресло, похоже, стояло там, куда она поставила его при первом своем визите. Ей пришло в голову, что Джейн, возможно, нарочно оставила его там, надеясь, что она еще придет. Похоже, больше к соседке никто не заходил. Иногда Кейт замечала, как кто-то входит в дом Джейн через парадную дверь, а потом выходит, но эти люди никогда не задерживались надолго. Судя по всему, у женщины не было ни родных, ни друзей.

— Дать вам нож и вилку? — спросила Джейн.

Кейт подумала, прежде чем ответить: вопрос прозвучал небрежно, но во взгляде соседки была какая-то настойчивость, которая нервировала девушку. Она поняла, что ее в некотором роде проверяют.

— Нет, спасибо. — Кейт разламывала пальцами черную корку, чтобы добраться до дымящейся мякоти батата. От угля ее руки почернели. На вид и на ощупь батат показался ей очень знакомым. Но полузабытым. Пальцы тогда были короче, тоньше. Ногти — всегда грязные…

— Именно так их и нужно есть, — одобрительно кивнула Джейн.

Она не стала доставать свой батат из золы, а откинулась в кресле и наблюдала за тем, как ест гостья. Кейт откусила от батата, и ей пришлось втянуть ртом воздух, чтобы остудить язык. Джейн засмеялась, словно эта картина доставила ей удовольствие. Некоторое время она молчала, а затем раскинула руки, словно обнимая окружающий мир: небо, сад, костер.

— Чудесный сегодня день, не так ли? — сказала она.

Кейт удивленно посмотрела на нее. Глаза Джейн сияли, а губы влажно блестели и улыбались.

— Да, верно, — согласилась Кейт, хотя это замечание ее озадачило: был ясный летний день, но такая погода держалась уже по крайней мере с неделю.

Кейт почувствовала, что Джейн испытывает какую-то особую радость.

И хотя она понятия не имела, что стало тому причиной, она улыбнулась в ответ.

От запаха роз вечерний воздух казался теплее. Кейт глубоко дышала, наслаждаясь ароматом, и шла к дому Джейн по дорожке, с обеих сторон обсаженной густым кустарником. Прошло два дня с тех пор, как она нашла записку от Джейн, привязанную к ручке тачки. Это было приглашение на обед с указанием даты и времени и настойчивой просьбой к гостье войти в дом через парадную дверь. А вот слов «просьба ответить» в записке не оказалось, и Кейт предположила, что соседка уже заметила: большую часть своего свободного времени она проводит дома одна. Так же, как и сама Джейн. Они были, что называется, два сапога пара.

Кейт весьма смутно представляла себе, чего ожидать от вечера. Утром она видела Джейн у костра — та ощипывала птицу, развеивая серые перья по ветру. Позже соседка вышла из дома, неся на вытянутых руках длинное вечернее платье молочно-белого цвета, и повесила его проветриваться на ветвях строй айвы.

Кейт мельком взглянула на собственное одеяние — платье-рубашку без рукавов глубокого ярко-красного цвета, который, она знала, прекрасно гармонирует с цветом ее волос. Она дважды переодевалась, прежде чем сделала окончательный выбор, затем тщательно обдумала макияж и испробовала два варианта прически. Она так волновалась, словно собиралась на первое свидание, а не на обед с соседкой, женщиной средних лет. Однако Кейт не могла отрицать того факта, что Джейн обладала неким необычным очарованием. Во время коротких бесед в саду, общих трапез у костра и обоюдного наслаждения музыкой Кейт чувствовала, что ее все сильнее влечет к соседке, словно присутствие женщины имело свойство все усиливающегося магнитного поля. Кейт надеялась, что этим вечером она наконец узнает больше о Джейн — о том, как она жила, где и с кем… Кейт постучала в парадную дверь, и та почти сразу же распахнулась. Джейн улыбнулась и сделала гостье знак войти, но несколько секунд Кейт просто стояла и смотрела на женщину перед собой — высокую, облаченную в нежно-белый шелк. Волосы она уложила в высокую прическу, отчего ее шея стала длинной и изящной. На бледной груди лежала нить африканских бус: янтарные шарики, отражая свет, излучали желтое, красное и оранжевое сияние, словно маленькие печи.

— Давайте сразу пройдем в столовую, — предложила Джейн. Даже ее голос сегодня звучал иначе, по-особенному.

Кейт пошла за ней по коридору. Единственными звуками, раздававшимися в тишине, были звуки шагов и тихий шелест длинного шелкового платья Джейн.

Столовую освещали больше десятка свечей, расставленных по всей комнате, что создавало атмосферу храма. Угощение, ожидавшее их на длинном дубовом столе, выглядело так, словно это была жертва богам. В центре располагалось огромное плоское серебряное блюдо, на котором красовалась жареная птица, окруженная бататами с сероватой от пепла корочкой. Рядом стоял горшок с рагу из шпината и арахиса. И еще один — с вязкой кашей из кукурузной крупы — угали.

Кейт, остолбенев, смотрела на стол. Теперь все приобрело смысл: очаг во дворе, ружье, браслет из слоновой кости, который Джейн никогда не снимала, янтарные бусы и даже бугенвиллия в горшке у черного хода, — все это указывало на Африку. А ведь Кейт с самого начала знала, что раньше соседка жила за границей! Почему же она не обнаружила эту связь сразу? Или, возможно, она просто отказывалась признавать, что эта связь существует…

— Можете сесть здесь. — Джейн отодвинула стул, напротив которого стояла одна из двух кремовых фарфоровых тарелок с золотым ободком и лежала свернутая салфетка. Столовые приборы отсутствовали.

Кейт послушно села. Мысли у нее путались. Она ничуть не сомневалась в том, что Джейн никогда не была миссионером: на это указывали ее манера поведения, одежда, даже дом. Она не была частью того мира, который остался в прошлом Кейт… Было бы нестрашно…

— Одну минутку, я только принесу шампанское из холодильника, — сказала Джейн.

Выходя из комнаты, она оглянулась и посмотрела на Кейт — ее взгляд пронзил расстояние между ними, словно мгновенный, сильный удар копья.

Кейт ждала ее, не шевелясь. Понимание того, что у них с Джейн одна родина, неожиданно пробудило в ней тоску. Внезапно возникнув, жаркое и непреодолимое желание охватило ее, словно лихорадка, — в этот момент ей нестерпимо захотелось подбежать к Джейн и открыть ей все свои мысли и чувства, которые она так долго прятала от всех. Эта женщина знала Африку и все же не была частью миссии. Впервые Кейт получила возможность открыто поговорить с человеком, который мог бы понять ее. Она могла рассказать правду о том, каково это — взрослеть, ощущая себя дочерью мучеников, а затем обнаружить, что на историю твоей жизни можно иметь совершенно иную точку зрения. Что сама идея необходимости Миссии оказалась ложной. Ее родители напрасно прожили жизнь. Напрасно погибли. Во всей этой боли невозможно было отыскать никакого смысла.

Кейт наклонила голову. Как замечательно было бы избавиться от тяжкого груза… передать кому-то хотя бы его часть… Она представила, как Джейн подойдет и станет возле нее. Как она ощутит прикосновение шелка ее платья. Как ее окутает мускусно-травяной аромат духов Джейн. Как худые руки обнимут Кейт, прижмут к себе, соединят ее разрозненные частички, пока она будет отчаянно подыскивать нужные слова.

Услышав звук шагов Джейн, Кейт подняла голову. Ее взгляд упал на ряд африканских резных фигурок, выстроившихся на буфете. Судя по неестественности их тел, это были Шетани. Изображения духов. Она почувствовала, что они наблюдают за ней, предупреждают ее. Они сказали ей: «Если ты откроешь душу, кто знает, куда тебя это заведет? Чем все закончится?…»

Джейн поставила бутылку шампанского в ведерко со льдом и села на второй стул. Она, похоже, немного запыхалась, ее глаза блестели.

— Я прочту молитву, — предложила она.

Кейт склонила голову, но глаза не закрыла. Как и Джейн. Читая молитву, та не сводила с Кейт взгляда.

— Бог благословил нас сегодня, — сказала она на суахили. — Дал нам пищу в обе руки. Так давайте приступим. Аминь.

Дрожь пробрала Кейт, когда она услышала эти слова. «Дал нам пищу в обе руки!» Это была ее собственная молитва. Составленная для нее няней Орденой.

Больше так никто не говорил. Больше никто не знал эту молитву. Только Керрингтоны.

Джейн попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Внезапно она показалась Кейт напряженной, почти испуганной.

— Я — Анна Мейсон.

Воцарилась мертвая тишина.

Кейт не шевелилась; ее лицо превратилось в маску ужаса. Когда она наконец заговорила, ее голос прозвучал тонко, как-то по-детски.

— Я вас не знаю.

Джейн вздохнула — резко, словно от удивления или боли.

— Конечно вы меня знаете. Я была лучшей подругой Сары, вашей матери. Именно поэтому я здесь. — Джейн посмотрела Кейт в глаза. — Я приехала из Африки, чтобы найти вас. — Теперь она говорила медленно и четко, будто взвешивая каждое слово. — Поскольку есть нечто такое, что вы должны узнать. О чем я должна рассказать вам.

От изумления у Кейт отвисла челюсть, ее мозг заработал на полных оборотах, пытаясь осознать, о чем именно говорит эта женщина. Неожиданно из хаоса мыслей вычленилась одна-единственная.

Она была там, но не умерла.

Кейт будто очутилась в потоке обрывочных воспоминаний, навеянных «Книгой современных мучеников». Колдовство. Кукла-фетиш. Женщина, изгнанная из миссии…

— Я не знаю вас, — повторила Кейт.

Но не успели эти слова сорваться с ее губ, как в ней зашевелились сомнения. Эти глаза… Разве они с самого начала не показались ей знакомыми? И еще молитва Ордены…

— Это не случайность — то, что мы с вами соседи, — добавила женщина, Анна Мейсон. — Ваш дом когда-то принадлежал мне. Я подарила его вашим родителям. — В глазах Анны разлилась нежность. — Вернее, подарок предназначался для Сары. Она переживала, что у них не было никакого жилья, куда бы они могли вернуться, когда завершат свою миссионерскую деятельность. Понимаете, она ведь была моей лучшей подругой. Я бы отдала ей все что угодно. Я любила ее.

— Прекратите! — взорвалась Кейт. — Я не хочу больше ничего слышать. — Она чувствовала, что над ней нависла лавина боли, готовая сорваться в любой момент.

— Но вы должны меня выслушать, — не отступала Анна.

Кейт посмотрела на дверь. Три шага, и она выйдет из комнаты. Уйдет из этого дома.

Анна закашлялась, склонившись над салфеткой. Она ссутулилась, тело ее содрогалось от приступа кашля, который никак не проходил. Похоже, она была не в силах с ним справиться.

Кейт наблюдала за ней, испытывая беспокойство.

— Вам плохо? Принести воды?

Анна покачала головой, отчаянно пытаясь восстановив дыхание. Кейт сидела не шевелясь. Из-за недомогания соседки она не могла просто взять и уйти.

Как только Анна пришла в себя, она заговорила совсем о другом.

— Миссия отказалась дать мне разрешение связаться с вами. Мне сказали, что вас нельзя расстраивать. И я решила подождать, пока вы повзрослеете. Тогда я отправила вам письмо…

— Я ответила на него, — перебила ее Кейт. — Я написала, что больше не хочу получать от вас никаких известий. Я очень ясно выразилась.

Анна кивнула.

— Именно тогда я поняла, что мне придется приехать сюда самой. Найти способ…

Кейт недобро прищурилась.

— Так вот почему вы мне отдали свой сад! Чтобы подружиться со мной. Вы выдавали себя за другого человека. — Голос Кейт сорвался. — Вы обманули меня! — Внезапно она ощутила, что возненавидела эту женщину с высокой прической и в блестящем платье. Она хотела видеть прежнюю Джейн, в брюках хаки, усыпанных пеплом, и с волосами, свисающими неряшливыми космами…

— Я должна была так поступить. — Голос Анны был твердым, но ее глаза умоляли. — Если бы я ни с того ни с сего появилась на вашем пороге, вы бы прогнали меня.

Кейт уставилась на нее. В памяти пронеслись картины прошедших недель. Теперь она видела, что соседка искусственно создавала связь между ними, а затем осторожно трансформировала знакомство в дружбу. Причем женщина заставляла себя продвигаться в этом направлении медленно, сдерживая нетерпение.

— Вы правы, — холодно заявила Кейт. — Я бы прогнала вас. Я не хочу думать о прошлом. Его больше нет, Я оставила его позади.

— Но это невозможно, — неожиданно возразила ей Анна.

Кейт встала, оттолкнув стул с такой силой, что буфет затрясся. Одна из резных фигурок упала и покатилась по полу. Кейт наклонилась через стол к Анне; ее лицо окаменело от внезапного приступа ярости.

— Не говорите мне, что мне делать, а чего не делать! Вы не знаете, каково это — пытаться жить только настоящим. Да, это практически невозможно, — ей стало трудно дышать, и она начала хватать ртом воздух, — поскольку постоянно что-то напоминает о прошлом. У вас все замечательно, и вот однажды вы садитесь в трамвай. Вместе с вами в него заходит чернокожий. Час пик. Его прижимает к вам, и черная кожа мужчины касается вашей. Вы чувствуете его дыхание… И вы начинаете думать о том, что же тогда произошло. Вы не можете выйти из трамвая. Вы не можете убежать от него. Вы знаете, что вам будет плохо. — Ее голос внезапно упал до шепота. — И от всего этого вам становится плохо.

Анна наклонилась вперед. Ее глаза покраснели от долго сдерживаемых слез.

— Я могу помочь вам, Кейт. Просто позвольте мне поговорить с вами. Рассказать, что произошло на самом деле.

— Нет! — простонала Кейт. — Я не хочу ничего знать. Мне это безразлично.

— Но вы должны узнать. Я все равно расскажу вам, — резко заявила Анна. — Ради Сары.

— Прекратите! — Кейт шарахнулась от стола и, спотыкаясь, побрела через комнату; она задела локтем свечу, расплескав воск.

Когда она добралась до двери, Анна громко и четко сказала ей:

— Вы дитя земли и всегда им будете. Этого не изменить.

Кейт замерла, не успев опустить ногу на пол. Слова походили на заклинание, благословение… или проклятие. Оглянувшись, она увидела, что Анна все еще сидит на стуле и протягивает к ней руку.

Кейт покачала головой. Ей казалось, что воздух сжимается вокруг нее, становясь ловушкой. Она развернулась и выбежала из дома.

Она бежала по сумеречному саду, не сбавляя темпа, и остановилась, лишь оказавшись перед дверью своего дома. Когда она достала из кармана ключ, глаза ее наполнились слезами. Она прижалась к двери, прислонилась головой к твердому дереву.

Последние слова Анны эхом отозвались в ее памяти.

Ты — дитя земли. Этого уже не изменишь.

Кейт зажмурилась, ее окатила волна боли. Как она любила это выражение! Дитя земли. Его использовали африканцы, говоря о европейцах, которые родились в их стране. В детстве Кейт чувствовала, что этот факт делает ее не такой, как все, особенной. Оно заставляло ее чувствовать более глубокую связь с Африкой, с теми ее отличительными чертами, которые она любила: с колючими деревьями, острыми пиками, вонзавшимися в закатное небо; с розовыми фламинго; со вкусом пыли и запахом засохших коровьих лепешек; с пучками слоновой травы, раскинувшейся, словно огромный узловатый ковер. Со всем тем, что было частью ее мира. Ее земли. Ее дома.

С местом, которое она любила и потеряла.

В последующие дни Кейт не приходила в свой новый сад, игнорировала увядающую рассаду и недавно взрыхленную почву, высыхающую на жарком солнце. Вместо этого она брала сверхурочную работу в клинике, пытаясь обрести убежище в безвременном мире дорогих духов, толстых ковров и спокойной музыки. Она с головой погружалась в детали жизни пациентов: брак, который можно было спасти, если жена помолодеет; работа, которую удастся сохранить; болезненные воспоминания о единственном ребенке, которому не позволили родиться. Бывало, ей долгие часы удавалось сдерживаться, но затем она поднимала голову от бумаг и неожиданно видела лицо Джейн-Анны, которая звала ее вернуться в Лангали. Просила ее еще раз все это увидеть. Услышать крики, ощутить ужас, почувствовать запах пролитой крови…

Когда Кейт в конце концов пришлось взять выходной, она решила хорошенько отоспаться. Но ее очень рано разбудило блеяние козы в соседском дворе. Она представила себе, как животное отчаянно натягивает привязь, но не может дотянуться до сочной листвы. Она встала и позавтракала. Коза все еще блеяла. Поняв, что игнорировать эти звуки она больше не сможет, Кейт вышла наружу, чтобы посмотреть, что случилось. Прячась за деревьями, она осторожно заглянула в соседний сад. Коза была привязана у костра. Она подчистую съела траву везде, докуда могла дотянуться, образовав круг лишенной растительности земли с колышком в центре, Кейт нахмурилась. Было маловероятно, что соседка специально оставила животное на привязи так надолго. Кейт прошла чуть вперед и увидела кресло скваттера. Оно было пустым. И костер совсем потух — из кучки пепла не поднимался даже тоненький дымок.

Кейт осторожно пошла через сад к козе, надеясь, что ее не заметят: она не хотела встречаться с этой женщиной, Анной Мейсон. Рано или поздно ей придется смириться с реальностью ее присутствия по соседству — но не сейчас.

Коза радостно запрыгала, когда Кейт приблизилась к ней.

— Проголодалась, да? — пробормотала девушка, отвязывая животное. Коза тут же рванула прочь, не удостоив спасительницу даже взгляда.

Кейт осмотрелась. Черный ход был открыт. Заварочный чайник с лаймовым напитком стоял на ломберном столике. Крышка проигрывателя была поднята, и на поворотном круге уже собрался тонкий слой пепла. Кейт нахмурилась и немного встревожилась.

— Эй! Есть кто дома? — неуверенно крикнула она. — Анна!

Новое, непривычное имя будто повисло в воздухе. Ответа не последовало.

Кейт подошла к черному ходу. Осторожно войдя в дом, она сначала пробежалась взглядом по кухне с минимумом мебели, а затем двинулась по коридору. Спиной она ощутила сквозняк и увидела, как он заколыхал занавески. Ее шаги гулко отдавались по всему дому. Ускоряя шаг, она перешла из столовой, где все еще стояли полусгоревшие свечи, в ванную, затем — в кладовую и гостиную. Наконец она подошла к спальне соседки.

Постель на кровати была смята. На прикроватном столике, рядом с вазой, из которой торчал засохший цветок, и множеством пакетиков и бутылочек с лекарствами, стояла грязная посуда. Войдя в комнату, Кейт уловила какой-то странный запах — духи с мускусным ароматом, совершенно ей незнакомые. Этот аромат был таким притягательным, что, даже несмотря на свое беспокойство, Кейт остановилась, чтобы вдохнуть его поглубже, полнее им насладиться. Она наклонилась над ночным столиком. Из названий различных аптечных пакетиков ее внимание привлекло одно слово. Морфин. Кейт просмотрела названия других отпускаемых по рецепту лекарств: морфийсодержащая смесь, прохлорперазин. Все три были выписаны на имя одного и того же пациента — мисс Анны Мейсон. Холод пробрал Кейт до костей: существовала только одна причина, по которой подобные лекарства выписывают для домашнего применения, — чтобы помочь человеку выдержать боль, порождаемую смертельной болезнью, когда надежды на выздоровление не остается.

Вывод был ясным, неизбежным. Анна очень больна. Она умирает.

Кейт стояла не двигаясь, и в ее мозгу быстро сменяли друг-друга воспоминания об Анне. Вот их первая встреча: Анна лежит на земле, не в силах отдышаться. «Мне нехорошо», — сказала она. Потом на смену этому образу пришел другой: Анна разжигает костер, кормит козу, наслаждается музыкой. Анна в длинном белом платье, настоящая красавица. А внутри у нее притаилась болезнь. Выглядит же она храброй и сильной, словно подпитывается неким внутренним огнем.

Но где же она?

Ответ на этот вопрос следовало найти немедленно. Кейт отмахнулась от воспоминаний и выбежала из комнаты, а потом и из дома.

Она окинула взглядом полузаброшенный сад. Все казалось обычным. Коза грызла обугленную корку батата. Куры использовали в качестве насеста ветви дерева, росшего у забора. Но тут она заметила что-то возле того места, где раньше проходила граница между участками: клочок чего-то яркого в траве.

— Анна! — Кейт бросилась к ней.

Она бежала изо всех сил, но ей все равно казалось, что она почти не движется. Ее глаза не отрываясь смотрели на тело, распростертое на земле. Анна лежала ничком, вытянувшись во весь рост. Босая, одетая лишь в синюю хлопковую ночную рубашку. Приблизившись к женщине, Кейт увидела ее лицо: голова была повернута набок. Седые волосы прикрывали бледную кожу.

Кейт опустилась на колени возле тела. От шока руки и ноги у нее почти не гнулись. Анна не подавала признаков жизни. Но тут на фоне гудения цикад и отдаленного гула транспорта она уловила слабое дыхание Анны. Оно было неглубоким, частым и хриплым — очевидно, в дыхательных путях скопилась мокрота. Кейт наклонилась ниже, и ее навыки медсестры прорвали заслон паники. Прижав дрожащие пальцы к шее Анны, она нащупала пульс — слабый, но стабильный.

— Вы меня слышите? — От волнения голос Кейт стал совсем хриплым.

Ответа она не получила.

Тогда Кейт, схватив Анну за бедро и плечо, перевернула ее на бок. Осторожно укладывая безвольные конечности женщины, Кейт удивилась тому, что кости хорошо прощупываются, — она и не догадывалась, что соседка такая худая.

Когда Кейт закончила, Анна выглядела так, словно просто прилегла отдохнуть, подложив руку под голову. Хриплое дыхание походило на обычный негромкий храп. Ее шею все еще украшали янтарные бусы, они касались земли.

— Я ненадолго, — заверила ее Кейт. — Я скоро вернусь.

И она побежала к своему дому, чтобы вызвать «скорую помощь». Она схватила телефон и дрожащими пальцами набрала номер. Когда оператор ответил на звонок, она стала тыкать ногой в дверь буфета, словно пытаясь заставить человека на том конце телефонной линии побыстрее покончить с обязательными вопросами.

Вернувшись к Анне, Кейт снова опустилась на колени рядом с ней.

— Все хорошо, — сказала она, поглаживая худое плечо. — «Скорая» уже едет.

Звук ее голоса, похоже, проник в сознание Анны: она застонала и попыталась повернуть голову.

— Ш-ш, — произнесла Кейт. — Не двигайтесь.

Глаза Анны резко распахнулись, и взгляд остановился на Кейт.

Девушка замерла. Слова утешения так и не слетели с ее языка, замороженные отчаянием, которое она прочла на лице женщины. Губы Анны шевелились — она пыталась что-то сказать. Ее дыхание стало еще более хриплым. Но тут она снова потеряла сознание: даже такое напряжение оказалось для нее чрезмерным. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами.

Кейт потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Анна перестала дышать — хриплый шум в легких исчез, и тело женщины застыло.

— Нет! Пожалуйста! — взмолилась Кейт.

Бесполезные слезы затуманили ее глаза. Она не могла сообразить, что делать, не могла вспомнить… Но тут включилась другая сторона ее натуры. Она присела рядом с больной, проверила пульс и с облегчением закрыла глаза, так как ощутила слабые толчки. Затем она запрокинула голову Анны. Теперь ее подбородок сильно выступал вперед, что придавало женщине неприступный вид.

Спасите меня, если сможете…

Кейт глубоко вдохнула и прижалась ртом к губам Анны — сильно, отчаянно. Любовный поцелуй.

Она сделала выдох, заполняя воздухом безжизненные легкие Анны. Затем подняла голову, проверяя, не расширилась ли грудная клетка, и выждала несколько секунд, прежде чем подставить свою щеку, чтобы почувствовать, выходит ли воздух.

Она проделала вес снова. И снова. Выдохнула. Посчитала. Выдохнула. Ощутила на губах соль — смешавшийся пот двух тел.

Каждый раз, делая паузу, Кейт прислушивалась, не едет ли «скорая». Тишина. Даже слабые звуки казались ужасно громкими. Шорох при трении ткани о ткань. При соприкосновении волос. Приминаемые ногами травинки.

Губы Анны были бледными, но пока не синели…

Наконец вдалеке послышался звук сирены, он все приближался и в конце концов резко оборвался где-то поблизости.

— Сюда! — завопила Кейт.

Она услышала, как открылась и закрылась дверь автомобиля. Вскоре возле нее возник врач.

— Хорошая работа, — заметил он, отстранил ее и запихнул трубку реаниматора в рот Анны.

Кейт топталась рядом. Ее руки инстинктивно двигались, продолжая оказывать помощь.

— Я справлюсь, милочка. — Мужчина встал над Анной. — Вы можете оставить ее мне.

Кейт отошла и, прислонившись к айве, вцепилась в ветви: ее шатало из-за паники и усиленного дыхания. И когда рядом с ней раздался чей-то голос, она от неожиданности подпрыгнула.

— Она ваша мать?

Кейт увидела перед собой сочувствующее лицо врача «скорой».

— Нет. Я ее соседка. — Не успела она договорить, как на глаза у нее навернулись слезы.

Мужчина положил ей на плечо затянутую в латексную перчатку руку.

— Теперь можно расслабиться. Мы стабилизировали ее состояние. Домчим до больницы мигом.

Кейт посмотрела мимо него. Неподвижную Анну заворачивали в одеяло. На лице у нее была кислородная маска.

Анну привязали ремнями к носилкам и понесли к машине. Кейт следовала за носилками до дороги. Вокруг «скорой» уже собралась целая толпа: все пялились на Анну и на врачей и перешептывались.

Добрый врач снова подошел к Кейт.

— Вы можете позже позвонить в больницу. Узнать, как она.

Носилки с Анной уже исчезли в «скорой», стали на свое место. Внезапно Кейт поняла: она не хочет, чтобы Анна оказалась там в одиночестве, чтобы за руку ее держал кто-то чужой.

— Я еду с вами, — заявила она.

Не дожидаясь ответа, она забралась в салон «скорой помощи».

Прошли годы с тех пор, как нога Кейт ступала в обычную больницу. Она забыла, чем здесь пахнет, — затхлостью, дезинфицирующим средством и подогретой пищей. Мимо проносились медсестры и ординаторы в туфлях на мягкой подошве, чем-то напоминая бегунов на длинные дистанции. У всех был напряженный и усталый вид.

Кейт сидела на скамье в тускло освещенном коридоре и ждала новостей о состоянии Анны. Вспомнив о лекарствах на тумбочке, она похолодела от ужаса, так как осознала, что спасение Анны было делом временным. Она все равно умрет, каким бы ни был диагноз. Должно быть, именно по этой причине Анна вернулась в Мельбурн, предположила Кейт: чтобы умереть дома. Хотя такая версия все же казалась ей не вполне правдоподобной: переехав сюда, женщина делала все возможное, чтобы и дальше жить так, словно она и не покидала Африку, словно именно та далекая страна и была ее настоящим домом. К тому же, судя по всему, здесь у нее друзей не было. За исключением Кейт.

«Я приехала из Африки, чтобы найти вас».

Как только эти слова всплыли в памяти, Кейт закрыла глаза. Она постепенно прозревала: Анна решила провести последние месяцы своей жизни в Австралии именно потому, что она хотела что-то сообщить Кейт. Что-то, чего Кейт слушать не пожелала.

Только почти через два часа к Кейт наконец подошла медсестра, чтобы проводить ее в палату Анны. Кейт замерла, не дойдя до кровати, потрясенная. Женщина выглядела ужасно хрупкой, из ее локтевого сгиба и носа торчали трубочки, нижнюю половину лица закрывала маска — дышала она лишь благодаря аппарату искусственного дыхания, издававшего монотонные шипящие звуки. Было трудно поверить, что она — тот же самый человек, который еще недавно ночевал в саду, под открытым небом, в обществе козы и кур.

Кейт сначала не обратила внимания на то, что в комнату кто-то вошел. Зашелестели бумаги, раздалось вежливое покашливание. Она обернулась и увидела молодого ординатора с планшетом в руке.

— Я доктор Джонсон, — представился юноша, вежливо улыбнувшись. — Вы, как я понял, подруга больной?

— Что с ней? — задала Кейт встречный вопрос. Доктор помолчал, очевидно, раздумывал, стоит ли открыть ей всю правду. — Я медсестра, — добавила Кейт. — И я знаю, что она очень больна.

— Да, — кивнул ординатор. — У нее пневмония. Но… это только осложнение. Я говорил с ее лечащим врачом. Мы вышли на него благодаря лекарствам, которые он ей выписал. У нее рак.

Он посмотрел на Кейт. Она кивнула, пытаясь сделать вид, будто давно знает об этом.

— Запущенный, — добавил молодой человек. — Терминальная стадия.

Кейт снова кивнула. Ей удавалось сохранять бесстрастное выражение лица, но ее сердце отчаянно колотилось. Доктор Джонсон покосился на лежащую на кровати пациентку и понизил голос.

— Мы полагаем, ей уже недолго осталось. На самом деле подобный кризис может оказаться благословением. — Он вздохнул. — Вопрос в том… стоит ли нам вмешиваться. Или дать ей уйти…

— На что вы намекаете? — спросила Кейт.

— Ну, возможно, после этого она уже не сможет себя обслуживать. Такое часто случается. А если верить ее лечащему врачу, родственников у нее нет. Никого, кто мог бы позаботиться о ней.

— У нее есть я, — решительно заявила Кейт.

— Вы всего лишь соседка…

Кейт резко мотнула головой и выкрикнула: — Это не так! Я знала ее, еще будучи ребенком. Она была лучшей подругой моей матери. Она и моя подруга. — Ординатор отступил на шаг, как только с языка Кейт сорвались первые возмущенные слова. — Я позабочусь о ней. Я ведь сказала вам: я медсестра.

— Ладно, ладно, — молодой врач махнул рукой, соглашаясь с ее доводами. — Я вам верю.

— Вы должны сделать все, что в ваших силах, — потребовала Кейт. — Вы должны спасти ее.

— Да, да, конечно. — Доктор начал что-то быстро писать на рецептурном бланке. Когда он на мгновение отвел глаза от бумаг, то натолкнулся на вопрошающий взгляд Кейт. — Антибиотики, внутривенно, — тут же пояснил он.

— Что еще? — не унималась Кейт.

— Пока все.

Кейт улыбнулась.

— Спасибо.

Врач помолчал, держа ручку над бланками и ощупывая взглядом лицо Кейт.

— Пожалуйста.

Когда он ушел, Кейт подтащила к кровати стул и села. Ее занимала лишь одна мысль: она отчаянно хотела, чтобы женщина, лежащая перед ней, выжила. Не потому, что она была Анной Мейсон, и не потому, что Кейт хотела узнать, что побудило ее приехать сюда, что именно она хотела сообщить ей, — а прост ради самой Анны. Каким-то образом ей удалось проникнуть в потаенные уголки души Кейт, затронуть струны, уже давно потерявшие чувствительность из-за нехватки общения. Это пугало и причиняло боль, но в то же самое время согревало и придавало сил. Оказавшись рядом с Анной, она словно прикоснулась к чему-то родному, к самой сути жизни. К чему-то драгоценному, что Кейт не хотела потерять.

Она протянула руку и коснулась иссохшей руки Анны, которая была свободна от трубок и бинтов. Она заметила полоску более бледной кожи на тонком запястье, где Анна всегда носила браслет из слоновой кости с орнаментом черного цвета. Бросив взгляд на ночной столик, Кейт увидела браслет в миске из нержавеющей стали, там же лежали и янтарные бусы. И к браслету и к бусам были прицеплены бирочки с именем пациентки и датой.

Когда Кейт снова посмотрела на Анну, ее внимание привлекло что-то странное, видневшееся в вырезе больничной ночной рубашки. Какое-то темное пятно на бледной коже.

Наклонившись, Кейт осторожно сдвинула край рубашки.

У нее отвисла челюсть. На нежной коже правой груди Анны темнел иссиня-черный узор из трех изогнутых линий, когда-то выжженный на плоти и натертый золой.

Ритуальные шрамы.

Кейт недоуменно смотрела на них: подобные знаки ей довольно часто приходилось видеть на телах африканцев, но у белой женщины…

Поправив рубашку, Кейт откинулась на спинку стула. Она вспоминала высказанные в «Книге современных мучеников» подозрения касательно Анны Мейсон и смотрела на ее лицо: глаза женщины были мирно закрыты, охраняя все тайны.

Кейт осталась дежурить у постели Анны, отклоняя неоднократные предложения уйти домой и ждать новостей там. Она не сводила глаз с трубочки капельницы, наблюдая, как лекарственные растворы неустанно втекают в неподвижное тело. Ей хотелось добавить в них часть собственной силы — чтобы она влилась в вену подобно бодрящему духу.

Время тянулось медленно. Медсестры приходили и уходили, они выражали соболезнования и контролировали состояние пациентки, но улучшения не наступало. Кейт неожиданно обнаружила, что пытается молиться, вылавливая полузабытые фразы из своего прошлого.

— Отец наш небесный, прошу тебя, укрепи и исцели эту женщину.

Некогда молиться для Кейт было так же естественно, как и дышать, но сейчас ей ничего не удалось выдавить из себя, кроме этих неестественных, чужих слов.

Она приказала себе отбросить желание молиться, перестать надеяться. Она чувствовала: лучше готовиться к худшему. Начать отпускать…

Выйдя в сад Анны, Кейт налила козе воды в таз и полила кое-какие растения. Затем она вошла в дом и стала медленно обходить тихие комнаты, оглядываясь в поисках ключей, чтобы запереть черный ход. Она очень устала и предвкушала, как выпьет кружку горячего, настоящего чая, поскольку в течение дня ей довелось хлебать тепловатую бурду из пластиковых стаканчиков.

Не обнаружив ключей ни в кухне, ни на вешалке, Кейт вошла в спальню Анны. Врачи «скорой помощи» забрали со столика все лекарства, и теперь девушка заметила цветную фотографию, прислоненную к стене.

Кейт внезапно охватило чувство узнавания, и она подошла к фотографии. Это изображение было ей знакомо: она встречала его в семейном альбоме Керрингтонов, запертом на чердаке. Это был снимок крупным планом двух молодых женщин, прижавшихся щеками друг к другу. Одной из них была Сара, очень молодая и счастливая, а второй — ее улыбающаяся рыжеволосая подруга. Крестная мать Кейт. Тетушка Нэн. У Кейт перехватило дыхание.

— Анна… — прошептала она имя в звенящей тишине. Схватив фотографию, она поднесла ее к свету и стала внимательно изучать. Теперь щеки у женщины запали, рыжие волосы поседели. Но ясные глаза и крупный рот почти не изменились. После того как Кейт установила связь между фотографией и живым человеком, она легко обнаружила сходство. У нее больше не было никаких сомнений: Анна Мейсон — это и есть тетушка Нэн.

Кейт не могла оторвать взгляда от фотографии. Она почти позабыла эту женщину. На самом деле лицо тетушки Нэн она помнила в основном именно по этому снимку. Сара часто доставала такую же фотографию, когда рассказывала Кейт о ее крестной. Кейт знала: мать считает тетушку Нэн своей самой близкой подругой, хотя после того, как тетушку Нэн перевели на другую станцию, женщины почти не встречались. Но у миссионеров такое случалось часто. Работа всегда была на первом месте, а дружбе доставались крохи.

Кейт, недоумевая, нахмурилась. Впечатление, которое у нее создалось о тетушке Нэн, совершенно не соответствовало тому, что Кейт узнала об Анне Мейсон. В историях Сары тетушка Нэн была доброй, хорошей и мудрой.

И тут Кейт вспомнила: так было не всегда. В детстве самой драгоценной игрушкой для нее был подарок от крестной (и хотя она сослала его на чердак вместе с остальными пережитками прошлого, напоминавшими о ее «африканском периоде», подарок нисколько не потерял своей ценности). Камешек, формой похожий на хамелеона. Тогда, на станции, такой выбор тетушки Нэн спровоцировал настоящий скандал, и Кейт пришлось притвориться, что она потеряла фигурку, — лишь бы не расставаться с ней. Поскольку — и это было известно каждому африканцу — хамелеон символизировал зло.

Поставив фотографию на место, Кейт начала обыскивать комнату. Так как мебели было мало, все личное имущество Анны сразу бросалось в глаза. В ветхом деревянном ящике находился микроскоп. А вот одежда цвета хаки. Щетка для волос с серебряной ручкой. Затем Кейт нашла потертый бювар, оклеенный веленевой бумагой и перевязанный лентой. Поколебавший мгновение, она открыла его и обнаружила внутри незапечатанный конверт из плотного кремового картона. Достала сложенный документ.

«Последняя воля и завещание Анны Макей Мейсон…»

Кейт просмотрела его. Глаза, пробегая по юридическим словесам, выхватили ее собственное имя. Ее старое — настоящее — имя. Кейт Керрингтон.

Единственный бенефициарий.

В горле у нее пересохло. Нервно сглотнув, Кейт поискала дату составления завещания. Оно было составлено почти двадцать лет назад. Все это время Анна хотела, чтобы ее крестница унаследовала этот дом и сад, а не только ту полоску земли, которую недавно ей подарила.

В конце документа Кейт обнаружила приписку, сделанную не далее как два месяца тому назад. Там содержалось распоряжение по поводу захоронения праха Анны. Его следовало предать земле Африки — отвезти домой, в Ква-Мойо. Кейт уставилась на слова, напечатанные современным шрифтом. Вот и доказательство. Анна знала, что уже не вернется в Африку. Приехав сюда, чтобы найти Кейт, она смирилась с тем, что умрет в одиночестве, вдали от дома. Но ее жертва оказалась напрасной — Кейт не захотела ее слушать. Теперь женщина лежит в больнице, не приходя в сознание, и врачи обсуждают возможность легкой смерти.

Внезапно Кейт захотелось выбежать из этой тихой темной комнаты. Так и не заперев дом, она торопливо пошла напрямик через сад, не заботясь о том, что топчет растения.

Подойдя к черному ходу своего дома, Кейт услышала, что звонит телефон. Она быстро отперла дверь и кинулась внутрь. Схватила трубку.

«Пусть она будет жива!» — мысленно взмолилась Кейт. — «Не дай ей умереть!»

Женский голос на другом конце провода был спокоен и деловит.

— Госпожа Мейсон пришла в себя, — сообщил он. — Мы отключили аппарат, и она дышит сама. Приезжайте, если сможете. Она спрашивала о вас.

Ординатор стоял в дверном проеме и явно был ужасно доволен собой. Он попытался заговорить с Кейт, но она пронеслась мимо него.

Она сразу нашла взглядом лицо Анны. Серо-зеленые глаза, которые теперь были открыты. И густые седые волосы, сохранившие лишь слабый намек на рыжий цвет.

— Кейт, — пробормотала Анна. — Вы приехали. — Она говорила на суахили.

На глаза Кейт навернулись слезы, когда она ответила на том же языке:

— Разве неправильно, что я здесь?

— Правильно, — прошептала Анна; ее голос стал тоньше, потерял прежнюю силу. — Я хочу поговорить с вами. Это последнее, что мне осталось сделать.

В последующие дни Кейт оставалась рядом с Анной. Она просила ее больше отдыхать, набираться сил перед разговором.

— Время еще есть, — уговаривала ее Кейт. — Вы обязательно выйдете отсюда…

Анна подчинялась, так как, даже немного поговорив, она лишалась сил и задыхалась. Она предложила Кейт, чтобы не терять время зря, поведать о своей жизни. Она лежала совершенно неподвижно и внимательно слушала, а Кейт рассказывала о своей работе, друзьях, последнем мужчине, которого она отчаянно пыталась полюбить, но в конце концов оставила эти попытки…

Анна тем временем ела и спала с жадностью солдата, набирающегося сил перед последней атакой. Однажды утром она попросила Кейт съездить к ней домой и найти кое-какие пакетики с высушенными травками, кореньями и чем-то еще, которые она привезла из Африки. Следуя подробным инструкциям подруги, Кейт приготовила из них густое темное варево. Помешивая в горшке, она представляла, что автор «Книги современных мучеников» заглядывает ей через плечо. Когда все было готово, она перелила отвар в бутылку и принесла его в больницу, спрятав в пакете из коричневой бумаги. Это самодельное лекарство окончательно восстановило силы Анны. Врач сказал, что Кейт может наконец отвезти ее домой.

В нарушите врачебных рекомендаций Анна настояла на том, что будет сидеть в саду, в кресле скваттера, и попросила Кейт разжечь костер, чтобы она могла вдохнуть запах древесного дыма, даже несмотря на то, что он вызывал у нее кашель. Кейт осталась с ней: сидела в другом кресле, наливала в стаканы лаймовый напиток из старого заварочного чайника и решала, какую пластинку поставить. Когда опустилась ночь, девушка сходила в кухню, принесла керосиновую лампу и поставила ее на столик между ними.

Когда костер прогорел и вокруг воцарилась тишина, Анна беспокойно заерзала. Она подалась вперед и вперила в Кейт немигающий взгляд.

— Думаю, пришло время услышать мою историю, — заявила она.