Королева ночи

Глава шестая

Темнота качалась за закрытыми веками, но я не спал, а видел, как по улицам города неспешно идет процессия, приближаясь к закрытым воротам, ведущим на холмы.

Возглавляла ее высокая рыжеволосая женщина в темном плаще с надменной улыбкой на тонких губах, в полушаге от нее сзади шли два крепких высоких человека — вероятнее всего ее телохранители и слуги. Возможно, они и не были людьми, слишком большими и сильными казались, точнее ничего нельзя сказать, надвинутые на лица капюшоны, скрывали лица у всех. Эти люди очень не хотели, чтобы их узнали. Последним шел человек, который обещал меня найти, он замыкал процессию, часто оглядываясь назад и от его пронизывающего, как я убедился, даже камень взора трудно было что-то скрыть.

Телохранители вели под руки какого-то человека, который спотыкался на неровных камнях булыжной мостовой, вероятно потому что ничего не видел перед собой.

Луна уже вышла из-за туч, она была такой же огромной, как и вчера, и ее серебряный диск сиял так, что в его свете можно было шить в ее свете, метая мелкие стежки на дерюжке. Это любила делать моя молочная мама. Полнолуние было ее самым любимым временем, она садилась у раскрытого окна и шила, глядя то на ткань, то высоко вверх на испещренный оспинами лик светила.

А вот у этого несчастного глаза не могли ничего разглядеть от боли и ужаса рвущегося изнутри. Оттуда рвался и дикой едва слышный вой, мешавшийся со всхлипываниями — почему-то закричать в полную силу человек не мог, а только подвывать и рыдать, даже не пытаясь сопротивляться похитителям.

Он мог бы вырваться и убежать, если бы захотел. По крайней мере мне так казалось из темной темноты трактира, пахнущей дымом и готовящейся весь день снедью.

Но я не мог так далеко видеть и тем более слышать!

Такое со мной было впервые, никогда до этого так не сомневался в своем здравом уме, и никогда мне еще не было так страшно. Я твердо знал — вижу то, что происходит на самом деле, хоть это и невозможно.

Толстые метровой толщины стены сложенные из огромных валунов, которые невозможно выбить даже тараном, не пропускали света, в них не было ни единой щели, даже намека на нее, но я видел!

Лежал, дрожал от жуткого холода на твердой скамье и смотрел на то, что увидеть нельзя. Я замерзал, несмотря на то, что в трактире было даже жарко от горящего целый день очага, в котором готовилось мясо, туши зверей, убитых городскими охотниками в соседнем лесу. Тепло не могло выветриться, двери и окна были закрыты. Но мне было холодно, и холод шел изнутри, от сердца, которое словно превратилось в кусок твердого синеватого льда.

А еще мне было одиноко, хоть рядом лежал Денис — мой молочный брат, единственный из людей, кому я доверял сейчас на этом свете.

Он так же, как и я, не спал, часто вздыхал и бормотал слова какой-то древней молитвы, словно старые боги могли помочь двум несчастным паренькам, против которых ополчился весь мир.

Я наблюдал, как страшная процессия дошла до ворот, ведущих на холмы. Несмотря на строжайший запрет данный стражникам о том, что ночью створки должны быть наглухо закрыты, чтобы не пропустить нечисть к богатым, сейчас они были открыты настежь!

Два стража стояли рядом с распахнутыми створками и смотрели перед собой ничего не видящими глазами. Вряд ли они ослепли, скорее спали с открытыми глазами, и возможно даже видели какие-то сны.

Рыжеволосая и вся ее компания прошли неспешно мимо, вышагивая в гору по булыжной мостовой, мне даже показалось, что я слышу, как звенят набойки на сапогах коротышки. И стражи задвигались, закрыли двери и отправились в свою сторожку, спать на этот раз уже по-настоящему, а не стоя в одних рубашках на ночном довольно прохладном ветре.

Процессия поднялась выше, подошли к высокому замку, двери которого также были раскрыты, вошли внутрь, и на этом видение исчезло.

А я, так и не заметив перехода от бодрствования к кошмару, заснул.

Приснившийся мне сон стал продолжением видений, он был странен, в нем многое казалось непонятным: молнии били с небес по чьему-то приказу, странный зеленоватый свет исходил из чужих раскрытых рук и нес в себе смерть.

А высокая рыжеволосая женщина с изумрудными глазами ведьмы улыбалась.

Каким-то образом я понимал во сне, что моя жизнь как-то связана с ней, мы встретимся и очень скоро, только встреча эта не принесет мне ничего кроме горя и боли.

Следовало бежать из этого города и немедленно. Но как уйти, когда по темным улицам бродит зло, а городские ворота наглухо закрыты, и каждому кто подойдет к ним без каких-либо объяснений вобьют в грудь серебряный болт?

Именно такой отдан приказ стражникам.

А через стену не перелезешь, они высокие, хоть и абсолютно бесполезные.

Я вздохнул, сон мой стал более спокоен. Сердце перестало суматошно биться, холодный пот на лбу высох, понемногу согрелся, даже лавка перестала казаться твердой.

Я медленно стал подниматься вверх к закопченному потолку, прошел его, оказался в комнате, где с кровати звучал зычный храп, просочился сквозь потолок оттолкнулся от него и поднялся вверх над крытыми черепицей крышами.

Какое-то время просто всплывал вверх к темному небу, где понемногу бледнела огромная луна, становясь все более серой, теряя желтизну перед рассветом, а потом полетел в сторону проснувшегося и поднимающегося над горизонтом багрового солнца, махая упругими крыльями. Темный город исчез, отрезанный рекой, спрятался за высоким лесом.

Мне часто снились такие сны, но об этом я Денису никогда не рассказывал.

Если он бывает волком, то я орлом.

Но иногда и мне снились сны особенно в полнолунье, когда изнутри поднималось непонятное томленье, а рот наполнялся сладкой слюной.

Тогда мое тело покрывалось густой шерстью, на руках и ногах вырастали острые клыки, а мои губы темнели, выпуская наружу огромные острые клыки, которыми так сладко рвать чужую плоть.

Эти тоже были сны неплохими, но летать орлом мне нравилось больше.

Над тобой только темное небо с проколами звезд, тебя обвевает ветерок, а крылья твои крепки и послушны. Земля под тобой не видна, только темнеет лес, из которого слышен чей-то разъяренный рев. Кому-то из ночных хищников не повезло и жертва ускользнула, обрекая гору мышцы и огромных клыков на голодный дневной сон.

Конечно, я знал, что орлы ночью не летают, но у снов своя логика, отличная от правды.

Утро пришло неожиданно. Еще мгновение назад я плыл по темному небу, ловя теплые потоки воздуха, поднимающие меня вверх к уже совсем бледной луне и розовеющему небу, как вдруг оказался на грешной земле, а в мое плечо вцепилась костлявая рука хозяина трактира.

Прежде чем я успел что-то понять, как уже оказался на крыльце, недоуменно моргая, разглядывая пустынную улицу, выглядевшую уныло и холодно в бледно-сером рассвете.

Еще через минуту рядом со мной появился Денис, что-то возмущенно бормоча и отряхиваясь. Он порывался снова ворваться внутрь — в тепло зала, в котором было так чудесно спать, но ему мешала твердая узкая рука и огромный твердый живот, в который бился мой молочный брат, все еще не понимая, что произошло.

— Я свое слово сдержал, больше не взыщи, но ссориться с твоим отцом не хочу, — трактирщик сунул каждому в руки по ломтю хлеба. — Перекусите и уходите отсюда, да быстрее, пока вас кто-то из стражей или соседей не увидел!

— А зачем толкать-то? Мы сами бы ушли, — возмущенно воскликнул Денис захлопнувшейся перед его носом двери. — Еще плечо мне помял, теперь синяк будет.

— Успокойся, — тяжело выдохнул я, все еще находясь под впечатлением от своего сна. — Хозяин ничего нам не обещал, и за эту ночь мы его благодарить должны, он нам жизнь спас. Не представляю, чтобы с нами случилось, если мы остались на улице. Ты же помнишь ночные события? Странных и очень людей, которых ты первым почуял…

— А по шее зачем?

— То что накостылял немного, так нам и надо, уже утро наступило, сами без напоминания должны были проснуться и уйти раньше, чем проснется кто-то из постояльцев. Он же тоже рискует, нас укрывая. Если отец узнает о том, что кто-то предоставил нам кров, ему несладко придется, мой папаша умеет мстить. А даже в такое ранее утро найдутся добрые люди, которые все заметят и обязательно ему расскажут.

— А мне сон хороший снился, из-за этого и злюсь, — Денис сел на ступеньку выбитую сотнями ног до половины доски и надкусил краюху. — Он все испортил, а я бы в этом сне всю жизнь находился, очень просыпаться не хотелось.

— А что снилось?

— Сначала кошмары, какая-то рыжеволосая женщина в богатом одеянии, по всему видать ведьма и очень умелая. С ней был коротышка, который искал тебя, не понравился ты чем-то ему, а потом я летал, как в детстве над городом и горами, словно птица…

— Хороший сон, — согласился я, недоуменно вздохнув, нам с Денисом до этого момента никогда не снились одинаковые сны. Вряд ли это к добру. — Старики говорили, что если во сне летаешь, то растешь.

— Я летал, недолго, а потом бежал по лесу, быстрый, сильный, ловкий. Ты не поверишь, зайца догнал! И не только догнал, но и съел, вкусный был, и косточки такие мягкие, приятные, и кровь, словно молодое вино, нежное и приятное, от которого настроение поднимается.

— Да… — неопределенно протянул я. — Такие сны мне еще не снились. А тебе не кажется, что нам пора отсюда уходить? Того и гляди первые прохожие появятся, вон видишь ученик сапожника побежал, спешит из дубильного чана кожу вытаскивать, пока хозяин не пришел, иначе обязательно получит дубинкой по заду…

— А ты это откуда знаешь?

— Ходил наниматься, но сапожник мне отказал, а до этого присматривался ко всем, кто живет и работает на нашей улице, выбирал. Я же не знал, что отец всех предупредил, если кто-то меня пригреет, то получит серьезные проблемы. Стражи многое могут — например, возьмут и перестанут пускать в город крестьян, которые привозят шкуры.

Конечно, работа сапожника или кожевенника не из лучших. Вонь у них в мастерских такая, что потом тебя везде преследует — от нее не отмоешься. И на речке раз в неделю полдня сидишь в холодной воде, промывая невыделанную кожу…

В трактире загремели посудой, послышалось шарканье метлы, это проснулась служанка и начала убирать трактир.

— Пойдем, — Денис поморщился, разминая затекшие за ночь плечи. — Действительно, нехорошо, он нам приют дал, накормил, от неминуемой смерти спас, а мы торчим у его двери, словно рассказывая всем об этом.

Мы зашагали по улице по направлению к рынку, который находился на площади недалеко от городской стены. Время самое подходящее, въездные ворота только открылись, и обозы с из ближайших деревень только начинали медленно втягиваться внутрь после уплаты пошлины. Для того там у ворот с раннего утра торчал чиновник городской управы, зевая и жуя крестьянский хлеб.

Кроме обычной оплаты каждый сельчанин еще был обязан что-то жертвовать из продуктов на пропитание городских стражей, поэтому чиновник голодным никогда не оставался, да и детям его хватало, может, поэтому такое место не закреплялось ни за кем навечно, и каждый месяц у ворот появлялся новый приемщик пошлины.

Покупать в это время что-либо на рынке было глупо, с утра все крестьяне ломили цену, это потом к обеду они начинали понимать, что в городе никто не голодает, и за их утку, или гуся, никто не даст не то что золотой, но даже серебряную монету, и начинали просить только то, что хоть немного покроет расходы.

Нам с Денисом продукты не нужны, я не сомневался в том, что если трактирщик пообещал, то он нам что-нибудь обязательно приготовит в дорогу, и на рынок шел только затем, чтобы купить себе что-нибудь из оружия. Конечно, на медяки Дениса вряд ли бы удалось купить хороший меч, на это я и не надеялся, но нож, с которым можно защититься от волка или собаки — вполне.

Денис отправился к своим родственникам — пекарям, к тем, кто выгнал его на улицу, чтобы дали ему хлеба на дорогу, поэтому на рынок я пошел один. Деньги мне мой молочный брат отдал почти все, что у него были — то есть два медяка, оставив себе один медный грош, на который собирался купить себе дорожные сапоги у другого родственника — никто другой бы ему добротную обувь за такие деньги не продал бы.

В общем у него были свои дела, а у меня свои. Когда осознаешь, что ты уйдешь из города, в котором родился и вероятнее всего навсегда — всегда находится много нужных, пусть мелких дел.

Мы попрощались на перекрестке и разошлись, договорившись, встретиться на рыночной площади в полдень. От нее и до ворот недалеко. И народу много, чтобы уйти неприметно.

А за это время каждый из нас должен был найти себе подходящую для дальней дороги одежку, набрать припасов, найти оружие, чтобы не чувствовать себя беспомощным перед зверьем и плохим человеком.

Я прошелся по рынку, прицениваясь к изделиям местных кузнецов с золотыми рукоятками и серебряными ножнами, украшенными самоцветами. Очень красиво, даже роскошно, только в бою такое не пригодится, да и металл на такие изделия идет не самый лучший, обычно мягкий, чтобы можно было набивать рисунки.

Такое оружие служило больше для того, чтобы подчеркнуть статус владельца, его знатность и богатство, а заодно подрезать заусеницу на пальце, или срезать нитку. Обычно его любили юноши из знатных семей, собирающиеся пойти на службу к королю. Тот с охотой брал всех, так как любил сражения, поэтому наше королевство не вылезало из войн с соседями.

Ничего хорошего простому люду это не давало, молодых ребят забирали в армию, немного гоняли в военных лагерях, чтобы могли отличить копье от меча и… вперед в бой!

Возвращалась примерно половина, и для нормальной жизни не очень пригодная, особенно первое время, потому что они всегда были готовы схватиться за нож, чтобы защитить свои понятия о чести. Бывало и убивали, да и дрались не щадя никого.

В городе имелось только одно место, где им всегда были рады — городская стража. Там буйный вояк нрав шел горожанам только на пользу.

Таким когда-то был мой отец, он тоже прошел войну, возможно поэтому был так безжалостен ко мне. Но стоит ли об этом говорить? Моя семья — дело прошлое.

А сейчас мне нужно купить все необходимое для дороги и исчезнуть из этого города как можно быстрее, пока отец не придумал для меня другого наказания.

Я повертел в руках очередной кинжал.

Надо ли говорить, что всего один камень в оправе стоил больше того, что мне удалось бы заработать за всю жизнь?

Боевое оружие я так и не увидел, хоть прошел всю рыночную площадь.

О том, что выставляли на продажу деревенские кузнецы даже говорить не стоило, эти о настоящем оружии ничего не знали. Меч не плуг, а копье не вилы — для хорошего оружия нужны особые умения и знания, недаром лучшими оружейниками становятся те, кто в свое время повоевал и поэтому знает цену хорошему мечу, луку, или копью.

А стоит настоящее оружие дорого — обычно жизнь. Если твой меч сломан в бою, то никто не станет ждать, пока ты найдешь себе новый, а просто воткнет тебе в грудь что-нибудь острое.

Я бросил взгляд на то, что сельчане выложили на дерюгу возле своих обозов и тяжело вздохнул — такими ножами даже хлеб не нарежешь.

Обойдя рыночную площадь, направился вверх по улице, уже не глядя на оружейные лавки, которых здесь было много — с моими медяками туда не стоило соваться, хоть там встречались достойные образчики мечей и кинжалов.

Взглянув на солнце, я решил, что уже довольно поздно, отец должен заниматься на плацу, тренируя новобранцев, братья рядом с ним, помогая и наставляя тех, кто впервые в руки взял алебарду — оружие стражей. Кстати, довольно опасное оружие в умелых руках, помесь копья и боевого топора, я видел как людей таким оружием разрубали надвое.

Вероятнее всего дома остались только сестры, которых я и собирался уговорить, отдать мне старый меч, что валялся у нас на чердаке.

Отец получил его в награду за свое геройство в бою давным-давно, но никогда не носил, он не подходил ему по балансу и был для него слишком мал, а вот для моей руки это оружие было в самый раз.

Поэтому оглядевшись, нет ли поблизости кого-то из товарищей отца — стражей, я отправился к дому, дожевывая краюху, что дал мне трактирщик, по-прежнему не понимая, почему тот решил пожалеть меня. Не из-за пустяшного же долга?

Я еще раз огляделся, улица была пустынна, только вдалеке ученик кожевенника бежал с кипой кож, убедившись, что никого поблизости из стражей нет, аккуратно постучал в мощную дубовую дверь.

Как и ожидалось, дома оказались одни сестры, рассмотрев меня из окна второго этажа, они отказались впустить меня внутрь.

Жили мы в старом двухэтажном доме, сложенном из массивных валунов, скрепленных раствором так, что за столетия все это стало единым монолитом. Входные двери были массивными, укрепленными металлическими полосами, выломать такие не просто, почти невозможно. Окна на первом этаже выходили в небольшой внутренний дворик, ворота в него были всегда закрыты и укреплены так же, как и двери.

На улицу смотрели только окна второго этажа, да и те на ночь закрывались крепкими обитыми железом ставнями.

Не дом, а крепость, отец ожидал всю жизнь войну, которая придет в наш город и поэтому укреплял его постоянно.

Мне пришлось вести переговоры с сестрами, задрав голову вверх, и оглядываясь по сторонам, опасаясь, что нас кто-то услышит. Кричать приходилось довольно громко.

Как бы я не уговаривал, сестры впустить меня внутрь не решались, а может, просто не хотели — они меня тоже не очень-то любили.

Узнав, что мне требуется меч, который не представляет для нашей семьи никакой ценности, они согласились его отдать, а заодно мой юношеский кинжал, который когда-то выковал для меня кузнец стражей.

Он был маловат, но в качестве метательного ножа и зубочистки вполне мог пригодиться, к тому же у него имелось одно несомненное достоинство, это оружие было выковано из хорошей стали.

После долгих уговоров мне сбросили все, что я просил, через окно второго этажа, заодно предупредив, что если сегодня же не уберусь из города, то завтра на меня начнется настоящая охота.

Сестры слышали, как отец разговаривал с другими стражами, а также с хозяевами многих гостиниц и трактиров, прося их помочь наставить неразумного сына на путь истинный. Причем меры предлагались самые радикальные, вплоть до порки на площади и помещению в городскую тюрьму, славящуюся у нас тем, что большинство узников не выдерживали там даже трехмесячный срок, их просто съедали крысы, которых развелось там видимо-невидимо.

Несомненно, слышать это было не очень приятно от родных тебе людей, но тут приходится только удивляться изобретательству богов — если уж они хотят кому-то причинить зло, то делают это, не жалея средств и привлекая всю свою зловещую фантазию. Вряд ли меня удивит, если к вечеру за мной будет гоняться вся городская стража, вместе с ворами и убийцами. Их она покрывает и поддерживает, лишь иногда вздергивая на лобной площади тех, кто неправильно понимал правила игры — взамен, те выполняют поручения стражей, например, убивают тех, кто мешает их интересам, до которых они не могут добраться по тем или иным причинам.

Возможно за моей спиной уже сейчас тенью скользит один из наемных убийц, готовясь воткнуть мне в спину тонкий и длинный нож с меткой, по которой в нашем городе определяют заказное убийство.

Впрочем, это я уже размечтался, отец предпочитает более дешевые и надежные методы, вроде арбалетного болта в грудь.

Правда, обижаться на него все-таки не стоит. В конце концов он меня вырастил, поднял на ноги, выучил грамоте и многому другому, что могло пригодиться в моей будущей жизни.

Благодаря этому, я вполне самостоятелен и могу за себя постоять. Меня на плацу гоняли так, словно хотели убить, там я приобрел выносливость и терпение — основные черты настоящего воина. Заодно достаточно знаний, чтобы выживать в любой обстановке, слушая рассказы воров и убийц, дезертиров и неудачливых наемников перед казнью.

Сестры выбросили не только меч, но и добротные сапоги одного из братьев, которые стали ему малы, старую кожаную куртку другого из которой тот вырос, и отцовский мешок для дальних странствий, с уложенным в него флягой, кресалом и огнивом — тот им давно не пользовался.

Взяв все это, я сразу почувствовал себя гораздо лучше.

Мне не хватало только лука и стрел, но это и сам смогу сделать в первом же лесу, который встретится нам по дороге.

Орешник или тис — все сгодится, правда, лук не будет боевым, но убить зайца или человека с расстояния сотни метров, я смогу.

В дальних странствиях без такого оружия в лесу делать нечего — останешься голодным, потому что ни одна птица или животное не подпустит тебя к себе, чтобы ты мог ее поймать.

Силки — хорошая штука, но они требуют времени и знания звериных троп, поэтому лук и, пожалуй, праща — лучшее средство для добычи пропитания в дальней дороге.

Я помахал сестренкам на прощанье рукой и пошел к рыночной площади, не испытывая ни сожаления ни горечи от разлуки с семьей.

Мы жили вместе, временами нам было неплохо, но большей любви между нами не было. А разве не то же самое происходит в других семьях?

В какой-то момент дети вырастают и начинают искать свои пути, ведущие к смерти.

Какое это замечательное ощущение, когда перед тобой лежит весь мир, или если хотите — чистый лист, на котором можно написать все, что захочешь.

Это потом когда проживешь немного, пройдешь отмерянную тебе часть пути и определится рисунок твоей судьбы, только тогда станет ясно, что все было иллюзией.

И окажется, что идти можно только в одном направлении, дорога всего одна, да и та ведет к могиле. Кто идет короткой дорогой, кто длинной, но все в одно место.

Но пока почему бы не порадоваться своим первым шагам, особенно когда экипирован на славу, молод, неопытен и готов ко всему новому?

Именно такое чувство я испытывал, вышагивая по булыжной мостовой, старясь держаться подальше от мутного дурно-пахнущего ручейка нечистот бегущего посередине улицы.

При этом не забывал зорко смотреть по сторонам, чтобы не напороться на кого-либо из стражей или друзей отца — кончиться это могло плохо…

Сражаться с ними мне не хотелось, могли и убить, тем более, что стражники по одному не ходят…

Никита исчез, он услышал его торопливые удаляющиеся шаги. Лежать рядом со своей же рвотой, и ощущать ее гадкий запах, даже думая, что умираешь — не самое приятное занятие.

Поэтому Костя согнул ноги в коленях и оттолкнуться от земли, пятки скользили по влажному мху, но ему все-таки удалось сдвинуться на десяток сантиметров. Этого было мало, запах никуда не ушел, а стал еще омерзительнее, пришлось двигать онемевшими конечностями до тех пор, пока он не уткнулся головой в кусты.

Острый шип расцарапал ухо, но одной царапиной больше, одной меньше — какая разница, если все равно скоро умрешь?

Его не это заботило, а запах.

Герой не должен умирать в своей собственной рвоте, а как-то по-другому более красиво, сжимая в руках меч. Но его оружие осталась в ноге нечисти, которая если верить Никите, наткнулась на его копье и умерла. На это он даже надеяться не мог, хоть и видел краешком глаза, что оно падало именно на копье.

Кусты как место упокоения ему не понравилось, люди не смогут увидеть его мужественного лица среди колючих веток и изумрудной листвы. Пришлось снова двигаться.

Невероятным образом, кусая итак уже распухшие от боли губы, Косте удалось перекатиться в сторону, снова оттолкнуться, потом еще раз, и… упереться головой в дерево.

Запаха больше не чувствовал, но не потому, что его не стало, просто боль стала настолько нестерпимой, что он снова потерял сознание.

Очнулся оттого, что на него снова вылили воду. Костик открыл глаза и увидел все того же Никиту, стоящего над ним с флягой воды с радостным улыбающимся лицом.

— Ты же ушел, — Костя мужественно боролся с вновь подступающей рвотой. — Зачем вернулся?

— Я подумал, что буду выглядеть в глазах всей деревни дураком, если окажется, что ты не умер, — радостно произнес мальчик. — А потом еще ни разу не видел, как кто-то умирает. Мертвых видел, а как умирают нет. Вот и решил, что нужно остаться и досмотреть до конца.

Никита вытащил из брошенного своего мешка хлеб и сыр и стал есть, не отводя взгляда от его искореженного нелепо повернутого тела.

— Кстати, а чего ты уполз с поляны? Я бы тебя не нашел, если бы ты не взборонил весь мох, сначала даже подумал, что тебя какой-то зверь утащил, чтобы съесть. В этом лесу много зверья питающегося падалью.

— Я еще не падаль…

— Но ведь будешь же! — Столько радостного оптимизма было в этих словах, что юноша тут же решил, что в этот раз он не умрет, чтобы не доставить веселья мальчишке. — Я тебя хоронить не буду. Бабка Маланья говорит, что этого делать не надо, животные и растения сами съедят твой труп, тогда жизнь в этом месте будет продолжаться, а твоя душа перейдет в того, кто тебя съест. Так что ты не зря умрешь, а накормишь животных, птиц и растений…

— Дай попить, — прошептал Костик. — Я от тебя столько глупостей за пару часов услышал, сколько не слышал всю жизнь. К тому же меня почему-то твои слова не утешают…

Никита сунул его в рот флягу, ударив при этом довольно болезненно по зубам. Костя выругался шепотом, по-другому не получалось, и стал глотать безвкусную холодную воду.

— Так ту я тварь убил или не ту?

— Не беспокойся, можешь спокойно умирать, это та самая нечисть, что утащила сердце и Николая — деревенского сторожа.

— С чего так решил?

— Я нашел в кустах охранника уже мертвого, тут недалеко, думаю, тварь его тащила, тащила, а потом стукнула об дерево, убила и расстроилась.

— Интересно почему она расстроилась? — Костик пошевелился, боль так и ходила в нем волнами, и было ее много, каждый раз поворачиваясь, да и просто двигаясь, он открывал все новые и новые ее очаги. Теперь юноша начал понимать это слово, действительно, внутри все горело огнем.

Досталось ему изрядно, если бы нечисть сама на копье не напоролась, быть ему сейчас мертвым, как деревенскому охраннику.

— Так все же просто, — мальчик сел с ним рядом, вытащил из котомки дурно-пахнущую мазь и начал деловито смазывать его ранки, мазь была едкой, и она обжигала не хуже йода, так, что юноша даже зубами заскрипел, при этом сдерживаясь, чтобы не заорать. — Твари колдун наверняка приказал притащить живого человека, а она споткнулась об поваленный ствол, сторожа выронила, головой его стукнула о дерево — тот и умер.

Зверюга, я думаю, уже собралась идти снова в деревню за другим человеком, да тут услышала, что мы идем. У них уши, видел какие большие? Вот и побежала нас ловить, точнее тебя, я-то поумнее оказался, на дерево залез, а тебе с ней драться пришлось…

— Да, уж… — вздохнул Костик, понимая, что сейчас он слышит ту версию, что будет рассказана в деревне: как ловкий и умный мальчик Никита справился с жутким зверем, руководя боем с дерева, подсказывая своевременно, что и как нужно делать неумелому и глупому чужаку. — Дай еще воды. Кстати, а сердце ты нашел, из-за которого все и началось?

— Ага, нашел, нечисть его в руках держало, а когда ты его по ноге мечом полоснул, то выбросило в кусты. Я это с дерева видел.

— Это хорошо…

То ли от мази, то ли тело понемногу привыкло к боли, но сейчас он уже мог шевелиться. Юноша приподнялся, и хватаясь за корень дерева, добрался до ствола и сел, прислонившись спиной к серой пахнущей гвоздикой коре.

Багровое светило уже заваливалось к земле, часа через два оно дотянется до верхушек деревьев леса и начнется вечер, а потом придет и ночь. Конечно, неплохо, что звери в этом лесу заколдованы и людей за пищу не считают, но все равно костер развести надо, а то вечерняя прохлада и ночной холод быстро сведут его в могилу.

Только у него нет сил даже для простого любования лесом, желтым небом с темно-зелеными перьями облаков.

Как все-таки красиво, и так хочется жить!

Никита подал ему фляжку, и он выпил несколько глотков холодной воды.

— Ты в деревню когда пойдешь?

— Сегодня уже не пойду, — помотал головой Никита. — Скоро стемнеет, придется где-то заночевать, так почему бы не здесь, рядом с тобой? Хоть посмотрю, как люди умирают…

— Тогда разведи костер…

— Это пожалуйста. Все равно надо еду для себя готовить, ты-то, наверно, ничего не будешь — мертвые же не едят?

— Я еще не мертвый…

— Так будешь же!

Костик мрачно сплюнул около себя и вздохнул, в слюне была кровь — вероятно когда ударился лицом об землю, все губы разбил, а то и зубы выбил, а может и легкие повреждены. Если это правда, то жить ему осталось всего ничего… этот проклятый мальчишка правильно заметил. Действительно, уйдет и пропустит такое интересное зрелище, как смерть героя. Юноша мрачно пробурчал:

— Все мы умрем когда-то, ты тоже…

— Не… я не скоро, мне еще жениться надо, детей нарожать, на ноги их поднять, только тогда…

— А мне?

— А тебе-то зачем? Ты же пришлый…

Костик скрипнул раздраженно зубами и закрыл глаза.

Мальчик суетился возле костра, а Костя все так же и сидел у дерева, глядя не мигая на языки огня лижущую какую-то деревяшку, здесь в этом мире даже цвет пламени был иным, не желтый, а какой-то голубоватый, хотя определенная багровость в нем присутствовала.

Шевелиться не хотелось, боль вспыхивала при каждом движении. Умирать он уже тоже не хотел, чтобы не доставлять удовольствие Никите — безжалостному и равнодушному в чужой боли, как все мальчишки в его возрасте…

Костик глубоко вздохнул, охнул от боли в ребрах, и шевельнул руками, а затем ногами, проверяя тело.

Кости точно больше нигде не сломаны, кроме ребер. А вот те, похоже, треснули основательно от жесткого удара когтистой лапой, поэтому и дышать тяжело.

Подобны повреждения у него были в детстве, тогда он не успел перейти в позу «железная рубашка» и пропустил удар ногой, но там все было проще, вызвали скорую, проверили на рентгене, обнаружили, что два ребра треснули, и заставили носить тугую повязку. Через пару недель все срослось — на нем все тогда зарастало как на собаке.

А что будет здесь, где даже антибиотиков нет? В наличии только отвары знахарок, мази, травы…

Впрочем, надо признать, какая-то польза от мази бабки Маланьи есть, она хоть и жжется, но свое дело делает, некоторые ранки прямо на глазах исчезают, не оставляя шрама, да и багровая припухлость от удара о ствол дерева на боку заметно уменьшилась.

Мгновенно, конечно, не пройдет, но через пару дней, сможет ходить, а через месяц и не вспомнит о сегодняшних травмах.

Вот и есть уже хочется — первый признак того, что сегодня не умрет, раз тело требует возмещения энергии, значит жить будет.

А сил он потратил много на прыжки и уходы от этой нечисти. До сих пор страшно об этом вспоминать. Ему здорово повезло, что воткнул копье в мох, в этом и заключается фатум воина — сделать какую-нибудь глупость, которой от тебя никто не ожидает, а потом окажется, что именно она и принесла тебе победу.

— Так ты все-таки есть будешь или нет? — поинтересовался Никита, пристраивая над костром котелок. — Я уже устал ждать, когда ты умрешь, даже проголодался, а обещал, что скоро, даже устать не устану…

— Есть буду и много, — вздохнул юноша. — Прости, но решил сегодня не умирать, мне погода не нравится, то и гляди, дождь начнется, а в такую погоду смерть — самое скверное дело…

— Это еще почему?

— А ты разве не знаешь, что умирать при грозе нельзя? — криво усмехнулся Костик и снова сплюнул, почувствовав во рту кровь. — Если в это время погибнешь — считай, пропала твоя бессмертная душа безвозвратно.

— Не знаю, мне об этом ничего не рассказывали. Расскажи, пожалуйста…

— А поесть дашь?

— Сейчас кусок солонины брошу в воду для супа, и пока светло, травки съедобной наберу, иначе невкусно будет, они кислинку дают. Бабка Маланья много их мне показывала, многие из них и лечебные, так что тебе будет в самый раз. Должно хорошо получиться, вкусно и полезно. Так почему нельзя в дождь умирать?

— Опасность большая, что душа до неба не долетит, — тяжело выдохнул Костя, ощупывая ребра. Определенно нужно сделать тугую повязку, иначе он не сможет даже спать. — Ее либо молния развеет, либо дождь промочит, тогда она от влаги вес наберет и не сможет высоко подняться, так и будет бродить по земле неприкаянной тенью.

— Я и не знал о том, что такое бывает в дождь, — огорченно покачал головой Никита. — Тогда может завтра умрешь?

— Может и завтра, если погода хорошая будет, — юноша задумчиво разглядывал быстро темнеющее приобретшую серую окраску небо, багровое светило исчезло за плотными тучами, которые из светло-зеленых нежных обрывков ваты на глазах превращались в черные, мрачные хлопья, почти такие же, как на Земле. — Но если и завтра дождь будет, тогда совсем не умру.

— Плохо, — вздохнул мальчик. — Так хотелось увидать, но если в дождь нельзя, то нельзя, ничего тут не поделаешь. А о тенях и призраках мне бабка Маланья рассказывала, и даже научила, как от них избавляться.

— И как?

— Они холодное железо не любят, если их ножом разрезать или вилами проткнуть, то сразу улетят, им потом это место трудно зарастить, сил не хватает — у них же тела нет, питаться, как мы, не умеют Им людей опасаться надо, все равно со временем исчезнут, развеются…

— А ты многое знаешь…

— Бабка Маланья часто мне сказки разные рассказывала, она меня любит, а я ее.

Нам бы место найти, где от ливня спрятаться, иначе насквозь промокнем. Деревья, они нас только от прямого дождя спасут, но потом все равно с них капать будет. Все промокнет, а мох еще с прошлого дождя сырой, а после этого станет совсем как губка. Ты хоть немного идти сможешь?

— Немного смогу…

— Тогда пошли, — мальчик подхватил котелок с огня и свой мешок. — Здесь метрах в ста от этой поляны горы начинаются, а в скале пещера, где мы с Тимкой куски меча нашли, которую я тебе обещал показать. Вот там и остановимся.

— Если поможешь подняться, то дойду, — Костя еще раз мысленно окинул тело критическим взглядом. Ребра, конечно, при каждом шаге будут отдаваться болью, левая нога подволакиваться станет, на ней синяк огромный, все мышцы болят. Но ждать пока тебя дождем смоет, дело неперспективное. Уже раз было такое и совсем недавно, результат известен, он черт его знает где, а все оттого, что промок и замерз. — Найди сук какой-нибудь, чтобы я его использовал, как посох.

Никита поставил котелок на землю, подбежал к юноше и дернул за руку так, что тому показалось, будто у него рвутся все жилы. Он громко вскрикнул, потом, резко выдохнув воздух, все-таки встал, правда, сразу привалился к стволу дерева, приходя в себе.

Перед глазами вспыхивали мелкие искры, застилая взор, да и смотреть было не на что — фиолетовый мох кружился в небе, смешиваясь с черными тучами, а сквозь низ пробивались цветные искорки, превращаясь в огромные багровые круги.

Сердце болезненно билось о треснувшие ребра, ноги подкашивались, не хватало воздуха, хоть грудь ходила, как меха в кузне, а пот заливал глаза.

— Иди за мной, — услышал Костя, сквозь мерный шум в ушах. — А посох мы тебе по дороге найдем.

Он сделал шаг в направлении голоса, потом второй, а когда окружающее перестало кружиться перед глазами в диком хороводе, успел увидеть мелькнувшую среди кустов спину мальчика, туда и пошел, хватаясь за колючие ветки кустов и стволы деревьев, не чувствуя при этом боли от впивающихся в ладони острых и длинных шипов.

Никита дожидаться не стал, даже не оглядывался, а просто бежал впереди, словно забыв о нем. Костю шатало, ему все время казалось, что через мгновение он упадет, боль бродила по телу, вспыхивая то тут, то там.

Пот, смешиваясь с непрошенными слезами, заливал глаза, а сердце старалось выпрыгнуть из груди. Мерзко это было, да и слабость мешала, но лечь не решался, боялся, что потом не встанет.

Он не видел, куда идет. Шел как слепой, расставив руки, все силы уходили только на то, чтобы не упасть. Спина мальчика то исчезала, то снова появлялась, среди кустов и стволов деревьев, фиолетовый мох под ногами проваливался, как мягкая подушка, не давая твердой опоры измученным босым ногам.

Время растянулось, превратившись в вечность, наполненную стуком суматошно бившегося сердца и хриплым дыханием, больше похожим на вскрики.

Пространство тоже имело свой цвет, багрово-кровавый с вкраплениями зелени листвы и синевы мха под ногами.

Так он шел, не надеясь больше ни на что, потерянный во времени и пространстве, пока не уперся прямо в скалу, которая выросла серой громадой перед ним, когда он раздвинул своим телом куст, расцарапав в очередной раз итак уже изрядно окровавленные руки.

Он прижался к ней лбом, остужая о холодный камень, пытаясь понять, куда исчез Никита, и откуда здесь посередине леса появились горы.

— Ты нагнись, нагнись, — донесся откуда-то снизу голос мальчишки. — Вход внизу. Мы его случайно нашли. Я в этот куст упал, когда меня Тимка толкнул…

Опускаться было трудно, легче упасть, что юноша и сделал — просто повалился как мешок с гнилой картошкой, царапая лицо и руки о колючки.

У самой земли обнаружилась узкая щель в камне, из которой торчало чумазое лицо.

— Пролезешь?

— Не знаю, — с сомнением покачал головой Костя, вытянул свое тело, которое показалось ему непонятно невероятно длинным, большим и неудобным, пополз вперед, хватаясь руками за ветки куста и подтягиваясь. — Я попробую, хоть и не уверен.

— Ты только не застревай, обратно вытащить будет некому, а вперед тебя тоже не протащу, так и будешь торчать в дыре, пока не помрешь…

Никита довольно рассмеялся своей неказистой шутке.

Юноша хотел ответить что-то грубое и злое, но как раз в этот момент и застрял.

Ощущение оказалось жутким, словно из детских кошмаров, когда ты рвешься, рвешься, и не можешь сдвинуться с места, а все вокруг заполнено чем-то вязким и в то же время неподатливым.

Уже через мгновение ему показалось, что скала своим многотонным весом давит на его хрупкое тело, понемногу смыкаясь. Возникло ощущение, что через мгновение жесткий камень раздавит, превратит в мокрое место, даже кости рассыплются известковым порошком…

Щель, в которую он лез, стала подобна пасти голодного зверя, куда он случайно влез.

Он задергался, пытаясь пролезть вперед, застревая все больше и больше, грудь сжало, голова закружилась от нехватки кислорода и от боли в сломанных ребрах.

Но тут его за руки схватил мальчишка и дернул вперед. Слабые потуги на удивленье, как раз и оказались той самой малостью, что ему была необходима, чтобы проскочить внутрь.

Костя пролез через отверстие и свалился вниз с примерно метровой высоты. Резкая боль от треснувших ребер словно прорезала тело, он закричал, но крик захлебнулся собственной рвотой. Его окружила спасительная темнота и понесла куда-то вдаль, где было тихо, только вдалеке хрипело чье-то дыхание. Он снова потерял сознание.

И в очередной раз очнулся от льющейся на него воды.

Никита смотрел на него с тревогой и каким-то испугом. Наверно, он все-таки умирал как-то не так, как положено героям. Костя пошевелился, подставляя открытый рот воде текущей на него из фляжки мальчика, а напившись, пробурчал:

— Я же не цветок, чтобы меня все время поливать, или ты надеешься, что вырасту?

— А ты не падай в обморок, тогда не буду поливать, — радостно засмеялся Никита. — Тебя не поймешь — то обещаешь умереть, но не умираешь, а когда начинаешь верить, что будешь жить — снова загибаешься.

— Да уж, — юноша выдохнул из больной груди застоявшийся там воздух. — Можно подумать, что мне нравится падать в обморок. Но я теряю сознание от боли, а не от своего желания. Мне крепко досталось от этой нечисти, зацепил он меня своим последним ударом, лететь пришлось долго, да и приземление на ствол дерева мягким не назовешь.

— Я видел, твое тело было как тряпичная кукла, в тебе наверно не осталось ни одной целой косточки, — покивал участливо Никита, правда тут же радостно добавил. — А ствол дерева еще крепкий был, так ты его наполовину развалил — вот уж сверзился, так сверзился…

— Это точно, — Костя прислушался к себе, хуже ему не стало, боль, конечно, чувствовалась чуть ли не в каждой клетке, но ее можно было терпеть. Впрочем, если даже и нельзя, то все равно придется. — Где мы?

— Как где? В пещере, как я и обещал. Здесь сухо и тепло. Об этом месте никто не знает, только я, здесь нас никто никогда не найдет.

— Почему-то меня это совсем не радует, — пробормотал Костик и наконец-то открыл глаза. Сквозь щель падало немного блеклого света и видно было немного. Лежал он на земле, повсюду валялись камни, а уже метре от него колыхался густой непробиваемый мрак. — А дальше что?

— Как что? Надо доварить обед. Мы с Тимкой еще в прошлый раз сюда хворост натаскали, сейчас разожгу костер, поедим, а потом решим, что дальше делать …

— А что там в пещере?

— А кто ж его знает? — мальчик вытащил откуда-то из-за спины охапку хвороста, быстро разложив на каменном полу, начал чиркать кресалом, раздул трут, и стал подкалываться к нему мелкие веточки, потом более крупнее сучья, только после того, как огонь жадно стал пожирать хворост, пристроил над ним котелок. — Мы дальше не ходили — страшно, никто не знает, кто там может в темноте прятаться.

— А куски меча где нашли?

— Здесь под ногами валялись, мы костер развели и на них наткнулись, я даже палец себе случайно порезал, а в глубь не ходили…

— Понятно, — пробормотал юноша. Голос мальчика временами исчезал, превращаясь в почти неслышный шепот, его тянуло в сон, он и не сопротивлялся. Костя прожил очень тяжелый день, в котором ему крепко досталось.

До этого ему никогда не приходилось драться с таким мощным и сильным противником. В первый раз столкнулся с врагом, который выше его в два раза и намного сильнее. Да и это была не учебная схватка на бамбуковых мечах и шестах, а настоящий бой с кровью и болью.

Правда, ему каким-то невероятным чудом удалось победить. Больше благодаря случаю и удаче, чем умению и мастерству. А шансов у него первоначально вообще не было, даже если бы и держал в руках хороший японский меч, настоящее боевое копье и гибкий воинский лук, из которого стрелу можно пустить на пять сотен метров. Хотя с луком может быть что-то и получилось…

Если стрелять издалека, метров со ста, со скалы, куда эта тварь забраться бы не смогла и попасть в глаз…

Всегда надо бить в глаз, любая тварь, как бы велика она ни была, слепой драться не может, и ты победишь…

Да и меч настоящий бы не помешал, он бы эту ногу которую с трудом проткнул, мог бы разрубить с одного раза…

Веки стали невыносимо тяжелыми, держать их открытыми не хватало сил, наконец он не выдержал и его понесло в густую темноту, наполненную собственным хрипом и стонами.

Никита, услышав его храп, недоуменно нахмурился.

— Нет, так не умирают… — пробормотал он. — Чужак заснул, значит, сегодня не умрет. С одной стороны конечно жаль, не увидел самое интересное, но с другой стороны — страшно в этом лесу одному, того и гляди какая-нибудь нечисть тебя поймает, или призрак. Их здесь много, еще дед рассказывал, что они от древних не упокоенных людей остались.

Мальчик снял с огня котелок и попробовал суп, травки он собрал немного и то пока шел к пещере, но она дала свой вкус, и получилось совсем неплохо. Он протянул руку, чтобы разбудить Костика, но передумал.

— Пусть поспит, Маланья всегда мне говорила, что сон — лучшее лекарство. Человек спит, а тело само себя лечит.

Он съел еще пару ложек, потом лег у затухающего костра.

— Хороший был день — веселый, эх еще бы и завтра такой же, и мне одних рассказов на всю зиму хватит, вся деревня наперебой звать к себе будет…

Он тут же заснул.

А Косте снились кошмары, в которых он снова дрался с нечистью, она его убивала снова и снова, и каждый раз все более мучительно и болезненно. Он чувствовал себя беспомощно, не мог поднять даже руку в свою защиту, а его избивали методично, не пропуская ни одной клетки его тела, и каждая из них отзывалась такой болью, в сравнении с которой все прежние казались слабыми.

А боли он испытал изрядно, все тренировки в секции были испытанием болью, ни одну растяжку нельзя сделать без нее. Каратэ — боевое искусство, а значит, его учили тому, что боль обычна, через какое-то время она входит в твое существование, и ты без нее просто не можешь. Недаром главный лозунг всех боевых искусств — терпи!

И он терпел, превозмогал себя, понимая, что воин не должен замечать боли, потому что на его пути ее всегда будет достаточно, потому что каким бы ты ни был ловким и умелым, всегда найдется тот, кто владеет военным ремеслом лучше тебя. И в любом бою всегда побеждает случай, именно он обычно убивает лучших, а не враг.

Костя все это хорошо понимал, его этому обучали, но та боль, которую он испытывал сейчас, была намного сильнее той, что ему приходилось терпеть. К тому же его поражала нелепость происходящего — какая-то глупость и безысходность.

Он — человек двадцать первого века, житель планеты Земля, оказался неизвестно где, и в незнакомом времени.

Ему никогда не нравились средние века, как бы их не воспевали поэты и писатели, потому что всегда знал, там было просто ужасно.

Блага цивилизации в большинстве городов и мест отсутствовали начисто. Не было канализации, водопровода с чистой водой, нормальной еды, холодильников и многого другого так необходимого для нормальной жизни.

Вот сейчас у него жар, вызванный каким-то воспалительными процессами в его теле, но сбить нечем, даже аспирин является роскошью — что уж говорить об антибиотиках? Каждый день проведенный здесь приближает его к смерти. Люди в эти времена долго не жили, старше сорока лет он никого не видел в деревне и вряд ли увидит в городе.

А самые обычные и распространенные болезни — дизентерия, холера и чума.

Он определенно умрет, долго здесь не живут…

— Пить, — Костя простонал, ему очень хотелось пить, почти тут же в губы ткнулось горлышко глиняной фляги, и в рот полилась восхитительно-прохладная вода.

— Ты весь горишь… — расстроено проговорил Никита. — Когда умирала моя мать, у нее была такая же горячка, она никого не узнавала, то кричала, то плакала, а потом затихла. Но мне досмотреть не дали, меня прогнал дядя, так что самого интересного так и не увидел.

— Что же тебе в смерти так интересно? — Костик вздохнул. В голове стояла мутная пелена, слова мальчика слышались плохо, как сквозь ватное одеяло.

— Я хотел бы увидеть, как улетает в небеса душа…

— А… понятно, — юноша вздохнул. — Такое не увидишь, душа невидима для обычного глаза. Дай еще воды.

Он выпил все, что было в фляге, и даже расстроился от этого, пить ему все еще хотелось — а при лихорадке обезвоживание убивает быстрее боли.

— А где мой мешок и фляга?

— Все осталось там на поляне, — Никита подложил под его голову плоский камень. — Я думал, что ты сам все свое имущество понесешь. Не мне же его тащить? Я его не брал, да оно и не мое…

— Я не мог тащить, мне плохо было…

— Ничего не пропадет, здесь же лес, а не город, где ворья много — звери не возьмут, а дождь пройдет, схожу, принесу…

— Дождь? — Костя прислушался, тот смутный гул, что он слышал, распался на отдельные составляющий, шелест листвы, капанье воды со скалы, свист ветра. — Тогда набери еще воды.

— Хорошо, — мальчик исчез, а потом снова появился рядом. — Там струйка со скал сбегает, скоро фляга наполнится, и ты напьешься. Что тебе снилось? Ты плакал, звал кого-то…

— Не помню, — Костик подтянул к себе ноги, и преодолевая слабость, приподнялся. Лицо мальчика белело рядом с ним, больше ничего разглядеть было нельзя.

В щели, ведущей наружу, виднелся только серый сумрак, в котором бились, переплетаясь между собой, нити дождя. Казалось, кто-то огромный плетет какую-то ткань, которая тут же рассыпается на капли, ударяясь об землю. — Сейчас вечер или ночь?

— Вечер…

— Понятно, — Костя тяжело вздохнул и начал стаскивать с себя окровавленную одежду, рубашку и штаны.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался мальчик.

— Хочу вылезти и подышать свежим воздухом…

— Замерзнешь?

— Именно этого я и хочу — внутри так тяжело от жара, что даже двигаться не хочется. Если не собью температуру, то могу до утра не дожить…

— Сбить чего?

— Неважно, все равно не поймешь, да и объяснять долго, — Костя полез в дыру. — Ты свою мазь подготовь, чтобы потом снова мои раны смазать, а еще бы хорошо, если бы чаю вскипятил…

— Чаю? А это что такое?

— Травки какие-нибудь лечебные завари…

— Так они уже есть в супе, ты же ничего не ел.

— Хорошо, тогда подогрей его, чтобы был горячим.

Костя нагишом вылез из-под скалы и встал нагишом под колючими струйками дождя, широко расставив руки в сторону и запрокинув голову, чтобы пить эту прохладную влагу. Голова кружилась. Внутри тело напоминало перегретый котел, который того и гляди взорвется. Ребра болели, сердце вяло что-то выстукивало, в сознании по-прежнему стоял туман.

Сколько он так простоял — неизвестно, словно потерялся в этой серой ночи, наполненной стуком капель о мягкую землю и листву. Думать, он не мог, да и не хотелось — только стоять и вслушиваться в шорох ливня, который приносил прохладу его телу, успокаивал, смягчал, смывая пот и засохшую кровь.

Когда влез обратно, испачкавшись в земле и каменной пыли, внутри пещеры уже горел костер. Суп был великолепен, в нем было все, что так не хватало ему до этого, немного мяса, чуть-чуть пряных травок и много горячего бульона, который желудок принимал с огромной благодарностью.

После еды он отяжелел, возбуждение куда-то ушло, оставив только жуткую усталость. У него едва хватило силы на то, чтобы переждать, пока неугомонный Никита намажет его мазью, одеться и лечь.

Дальше Костя ничего не помнил — снова провалился в темную вязкую темноту кошмарного сна.

Он определенно умирал, лежа в какой-то пещере, перепачканный в крови и глине, и никто не мог ему помочь — просто некому. Нет здесь ни больниц, ни врачей, ни лекарств, ни рентгена, есть только неизвестная ему бабка Маланья — единственная знахарка на всю деревню, которая ходит по лесам и собирает лечебные травки, ими и лечит.

Но и ее рядом нет, а имеется только несносный мальчишка, ожидающий с нетерпением, когда он умрет. Видите ли в прошлый раз ему не удалось заметить, когда душа вылетает из тела. Надеется, что в этот раз увидит.

Костик лежал в полудремоте, иногда проваливаясь в очередной кошмарный сон, в котором великан избивал его по всем правилам боевого искусства, не обращая внимания на его слабые ответные удары. Делал из него отбивную, да такую в которой костей не могло остаться в принципе — хоть сейчас ложи его на сковородку и жарь.

Это было больно, иногда непереносимо больно, и тогда Костя во сне шептал молитву. Он был абсолютно неверующим, но вот прижало, и сразу вспомнилось что-то, возможно, даже из родовой памяти.

А еще во сне продолжал ругать себя.

Непонятно, как попал сюда, но сразу сделал глупость, вместо того чтобы найти то странное каменное строение, которое перенесло его в древность, отправился к людям, забыв старое правило грибника, которое гласит: Никогда не уходи далеко от транспортного средства, доставившего тебя в это место, иначе потеряешься и пропадешь.

Он его нарушил, и результат не заставил себя ждать. Ему пришлось ковать какую-то железяку, пытаясь сделать из него меч, а потом им же сражаться за свою жизнь и благополучие деревни, где его накормили мерзкой кашей и дали одежду, от которой чешется даже сейчас во сне все тело, а дальше отправили умирать.

Что он сейчас и делает…

Мысли снова пошли по кругу. Умрет он, потому что ребра сломаны, или треснули — в данном случае это не особенно важно, а все тело покрыто глубокими царапинами, в которые набились мириады болезнетворных микробов. Не пройдет и суток, ранки загноятся, и он умрет от заражения крови, просто потому что ослабевшее от ран и боли тело не сможет сражаться за свое благополучие. Иммунитет явно у него ослаблен чужим воздухом, иным излучением светила, неизвестной гравитацией…

А еще ушибы. Их очень много. Он пролетел десяток метров от удара нечисти и упал на ствол дерева. И не важно, что тот уже сгнил. Удар оказался настолько мощным, что он даже потерял сознание.

Наверняка его внутренние органы находятся в ужасном состоянии, только не узнать это никак. Рентгена нет, как и врачей!

Костя открыл глаза, бледный рассвет вместе с пронизывающим туманом вползал в пещеру. Если судить по звукам дождь уже закончился, капли еще капали, срываясь с листвы и падая на скалу, но мерный шум от тянущихся с небес струй исчез. Слышались странные птичьи крики в лесу. Впрочем, откуда ему знать, как кричат здесь птицы? Может быть такие звуки издают хищные звери?

Он пошевелился и негромко простонал — не потому что было больно — за ночь боль немного ушла, стала более терпимой, а для того, чтобы привлечь к себе внимание Никиты. Очень хотелось пить, да и перекусить вчерашним супчиком тоже был не прочь.

Но никто на его протяжный и хриплый стон не отозвался, пришлось юноше окончательно приходить в себя, чтобы осмотреть пещеру. Ему не понравилось то, что он увидел. Пещера была пуста — никого в ней не было. Мальчик ушел, может быть еще вчера ночью, сразу после того, как закончился дождь, а может и утром.

Костя заволновался.

Если Никита ушел, не дожидаясь, когда он умрет, то ему все придется делать самому, а это неприятно и больно. Но так или иначе придется шевелиться. Он посмотрел на костер, зола выглядела холодной и серой, в ней не тлело ни одного уголька.

Разжечь костер, не имея зажигалки и спичек, для него было невыполнимой задачей. Он, конечно, видел, как ловко Никита управляется с кресалом и трутом, но одно дело наблюдать, и совсем другое самому извлекать огонь. К тому же, мальчишка ничего ему не оставил, кроме котелка, на дне которого плескалась бурая неприятно пахнущая жижица — вчерашний суп, который он ел с таким восторгом.

Костик с трудом дотянулся до котелка и выпил всю жидкость из него, пытаясь понять, почему эта гадость так понравилась ему вчера.

Вкус мерзкий, труднопереносимый, единственное, что могло как-то оправдать супчик, так это наличие в нем лекарственных трав. К тому же на дне обнаружился кусок мяса, которое на вкус оказалось жестким, напоминающим пересоленную подметку.

После пары неудачных попыток его разгрызть и потерпев при этом неудачу, юноша бросил его обратно в котелок и задумался над тем, что делать дальше.

Удалось выжить — это хорошо. Если ничего больше не произойдет, то он вероятнее всего поправится. Температура спала, ребра хоть и побаливали, но если их как следует перетянуть эластичным бинтом, или хотя бы обычной тряпкой, то вполне сможет двигаться.

Он еще раз осмотрел ту часть пещеры, в которую падал бледный свет — Никиты точно не было, как и его вещей. Следовательно…

Костик вздохнул и полез наружу, если хочет жить и дальше, нужно найти свой мешок, в котором имелась кое-какая еда. Собрать оружие, хотя бы тот же меч, который он воткнул в ногу чудища, а после этого что-нибудь придумается.

Пока все плохо. Хорошо только одно — он живой. Только хорошо ли?

Кто не умрет сегодня, тому придется умирать завтра — так гласит старая поговорка.

После этих оптимистичных слов сказанных в пол голоса, Костя полез из пещеры, почему-то выбрался на этот раз без особых проблем — то ли за ночь похудел, то ли дыра расширилась.

Серый туман клубился в лесу, выползая языками из-за деревьев, опускался сверху со скалы, закрывая все непроницаемой пеленой.

Костик вздохнул, он не помнил, как добирался сюда к пещере. Ему было плохо, кружилась голова, к тому же спешил за Никитой — и главным для него было не запомнить путь, а не потеряться в лесу. Но как найти поляну сейчас?

Откуда-то вспомнилось, мальчик сказал, что скала находится примерно в сотне шагов от места боя. А значит, если отсчитать сто шагов в одну сторону, а потом двигаться по кругу, в центре которого окажется эта скала, то место схватки обязательно найдется.

Мысль очень правильная, только вокруг был лес, в нем по прямой линии идти не получится, мешают деревья и кусты, поэтому нужно идти либо по следам, либо по наитию.

Следов не разберешь, выходит, как повезет.

Костя зашагал вперед, стараясь держаться тех мест, где замечал сорванный с подстилки фиолетовый мох, это явно были человеческие следы, звери за собой такого не оставляют. Возможно, действительно его вело наитие или просто повезло, но скоро он услышал яростные хриплые крики птиц. А когда раздвинул колючие ветки огромного куста, то увидел знакомую поляну, на которой довольно крупные птицы — каждая из которых была с половину его роста — завтракали огромным трупом чудовища.

Птицы были вполне крепкими, покрытыми крепкими перьями и совсем не походили на грифов с голой морщинистой шеей.

Клювы крепкие, острые и длинные — таким орудием легко пробить дыру в любом черепе. Глаза темные, головы крупные с хохолками как у попугаев.

Костик поднял какую-то гнилую, ломающуюся в руках палку и с громким криком выскочил на поляну, надеясь напугать трупоедов. На него никто не обратил внимания — ни одна из птиц — а их сидело на трупе больше десятка — даже не вздрогнула, не замахала крыльями. Недоуменно взглянула на него только одна и при этом зловеще щелкнула клювом, видимо прикидывая, каким он будет на вкус.

Желание пугать птиц после того как он увидел этот огромный инструмент для пробивания черепов, куда-то пропало. Костя, выставив перед собой палку, прошел краем поляны, стараясь больше быть незаметным, чем грозным.

Мешок нашелся в кустах, он на него наткнулся совершенно, случайно, как тот там оказался, вспомнить не удалось.

Из него юноша тут же вытащил нож и уже более уверенно зашагал к пещере, неожиданно сообразив, что до деревни он без Никиты не дойдет, потому что дороги не знает.

Птицы по-прежнему не обращали на него внимания, но на всякий случай Костик снова их обошел по большому кругу.

О мече, который по-прежнему торчал в ноге великана, он и не помышлял, как и о сломанном копье. Риск показался ему слишком велик, эти птицы похоже его не боялись, и каждая весила, если судить по внешнему виду, столько же, сколько он, а значит победа останется за ними, хотя бы потому что их больше.

«В крайнем случае копье сделаю из ножа и какой-нибудь палки, — решил Костя, двигаясь по мокрой земле. — Это не очень трудно…»

Дождь ночью потрудился на славу, мох и без этого был наполнен влагой, а теперь из него вверх брызгали целые фонтаны воды. Хорошо еще, что сапоги нашлись рядом с мешком, а то ноги совсем уже заледенели. Правда, внутри хлюпало, но это не могло испортить его настроения.

Костя старательно думал о своем будущем, особенно тогда, когда боль в ребрах немного стихала. Идти было не очень приятно, слабость никуда не исчезла, а так и таилась внутри него, от нее на лбу выступал крупными каплями пот, и кружилась голова.

Он решил, что Никита наверняка побежал в деревню, чтобы рассказать, как была побеждена нечисть. Мужики его выслушают и останутся.

Хотя, с его точки зрения уходить все равно нужно. Где один великан, там и другой, а убить их почти невозможно. Ему просто повезло в этой схватке, второй раз это не случиться.

А если оставаться, то следует вызывать стражу из города, пусть те воюют.

У них, наверняка, и оружие получше, да и сражаться умеют. К тому же их много, забросают великанов стрелами и дротиками издалека, а потом добьют копьями и мечами. Или как-то иначе, в любом случае это больше не его дело. Он не из этого мира, ему бы просто выжить, а не строить из себя героя. К тому же и возможностей для этого никаких — вон как все тело болит!

До пещеры Костя добрался без особых проблем, внутри по-прежнему было тихо, пусто и тепло.

Протиснулся в лаз на этот раз с трудом, но хоть не упал вниз, а спустился осторожно, цепляясь руками. Когда схлынул адреналин от дороги и испытанного страха, сразу разболелось все. Ребра заныли так, что стало трудно дышать. Вдох получался короткий и очень болезненный.

Пришлось ножом отрезать от плотной ткани, которую была в его мешке, полосы, создавая что-то вроде бинта, и плотно перематывать грудь, чтобы ребра не шевелились. Дышать после этого стало ненамного легче, но хоть боль чуть утихла.

Костик опустился на землю, голова еще больше закружилась, к тому же к горлу подступала тошнота. После того, как его вырвало, он сразу улетел в беспамятство, которое перешло в кошмарный сон.

Было страшно, холодно и одиноко. Он лежал в пустыне на холодном песке и ждал, когда взойдет солнце и согреет его, или придет смерть и унесет его туда, где нет ни боли, ни печали.

Костя вдруг понял, что никто из живущих на самом деле и не знает, что такое смерть, знают только мертвые, а они не говорят.

Вполне возможно, он сейчас лежит мертвый в каменном Стоун Хедже и разлагается, а все, что видит и переживает сейчас, всего лишь игра распадающегося на молекулы белка мозга.

Когда погибнет последняя клетка, все превратится в пустоту, а солнце в этой пустыне так никогда и не взойдет.

«Но если это сон, то почему же мне так плохо? — недоуменно спросил себя Костик. — Неужели смерти нет, а есть только пустыня и боль, по которой можно брести бесконечно, спотыкаясь и плача?»

— Эй, герой? — услышал он сквозь очередной кошмар, в котором его тело положили под винтовой пресс и теперь сжимали, чтобы выдавить из него всю жидкость, ребра скрипели при каждом обороте винта, едва удерживая давление, но было ясно, что долго ему не вытерпеть. — Ты живой?

Костя с трудом разлепил тяжелые веки. Никита разводил костер, одновременно пристраивая закопченный котелок под языки нарождающегося огня.

— Ты где был? — спросил он, распухшим неповоротливым языком. Звуки получились странные, их едва можно было разобрать.

— Ходил за хворостом, травы собирал для супа, — мальчик отвечал обстоятельно, продолжая готовить обед. — Забрел в какую-то чащу, никогда там раньше не был, едва выбрался. Там деревья руками не обхватишь, а высокие — страсть, почти до неба, где боженька живет. А ты я смотрю тоже куда-то ходил?

— Думал, бросил меня, — проскрипел Костик, грудь болела так, что дышать удавалось едва-едва, а говорить приходилось только в полголоса и короткими односложными предложениями. — Решил костер развести, ходил за мешком, пить хочется.

— Пей, вода свежая, набрал с чистого ключа, — мальчик придвинул к губам глиняную флягу. — Я тоже побывал на поляне где ты страшилище убил, но мешок испугался взять, птицы там очень страшные, у них клювы огромные и острые, если ударит, насквозь пробьет. Это падальщики, мне о них дядя рассказывал, но увидел впервые, их лучше не трогать, они никого не боятся, даже медведя…

— Видел я этих птиц…

— Понятно, ты же герой, никого не боишься, а чудище уже они почти до конца съели, кости видны, да и пахнет меньше. Ночью наверно еще и мелкие звери потрудились. Хорошо, что мы в пещеру забрались, иначе и нас бы съели. Надо в деревню идти, а то мужики наверняка волнуются. Ты двигаться-то сможешь?

— Не знаю, — Костя вздохнул, и в груди что-то забулькало. Неужели ребра проткнули легкое? Правда, в этом случае кровь бы горлом шла, но может и пойдет — позже. — До поляны едва дошел, а обратно как брел, совсем не помню, так плохо было.

— А придется идти, как бы плохо ни было, — мальчишка радостно улыбнулся, словно сказал что-то хорошее. — Тебя только бабка Маланья вылечить сможет, а она старая… ходит плохо, поэтому если хочешь жить, то сразу после обеда и пойдем. А ежели умирать собрался, то я один в деревню пойду. Так как, ты со мной или как?

— Попробую дойти, — обреченно выдохнул Костя. — Я жить хочу, хоть и не знаю, зачем…

— Не знаешь? Так я тебе расскажу. Все живут, чтобы деток нарожать. И ты, если выживешь, найдешь себе девку, и наделаешь детей. Я знаю одну, красивую, она правда, в другой деревне живет, но я тебе ее покажу…

Мальчик достал деревянную ложку и поднес к губам юноши, суп был горячим, пах неизвестными травами, вкусом походил на ту бурду, что давали в студенческой столовке. Есть это было можно, и Костик ел, как бы ни нравилось такая еда его телу. Если придется идти — а до деревни километров десять будет — то лучше поесть, иначе сил не хватит.

— У вас в деревне все дети такие добрые, как ты, или имеются другие? — поинтересовался Костя, с трудом проглатывая невкусное варево. — Ты почему все время хочешь, чтобы я умер?

Никита, поняв, что юноша сможет есть самостоятельно, поставил котелок перед его носом и сунул в руки ложку, его иронии он не понял.

— Не все добрые, есть и злые… — мальчик вздохнул. — Прохор — точно недобрый, так и норовит меня ударить, когда увидит. А мне твоя смерть нужна для того, чтобы увидеть, как душа вверх поднимается, интересно это, а то бабка Маланья не раз об этом уже рассказывала, а я ничего не видел.

— И не увидишь, — вздохнул Костик, отодвигаясь от котелка. Есть ему больше не хотелось. Чувствовал он себя уже неплохо, то ли от разговора с мальчиком, то ли от еды, боль ослабла, затаилась в глубине тела, ожидая его неловкого движения. — Душу обычным зрением не увидишь, тут другой взгляд нужен.

— Магический что ли?

— Что-то вроде того. Экстрасенсорный.

— Это еще что такое?

— Да, наверно, то же самое, что и магический. Буквальный перевод — сверх чувства. Есть же люди, которые и слышат и видят больше других?

— Маги… — Никита съел несколько ложек супа и сморщился. — Как ты мог есть такую гадость?!

Не обращая внимания на недоуменно открывшего рот Костю он выплеснул суп в угол под камень и засунул котелок в мешок. — Пошли, нам далеко идти. Надо добраться до ночи, иначе нас сторожа не узнают и из луков застрелят, подумают, что нечисть за ними пришла.