Королевская сага

12

"Страна бьярмов" исландских саг не была, да и не могла быть страной со сколько-нибудь однородным населением. Совсем не случайно авторы саг в большинстве случаев всю Восточную Прибалтику называли обобщенно - "странами на восточном пути". Практически такое понятие обнимало все, что лежало к востоку от Вика. Норвежцы прорывались сюда нечасто. Их здесь не жаловали. У южной Балтики были свои хозяева - йомсвикинги, обитатели города Юмны, который многими отождествляется с древним славянским городом Волином в устье Одры, ругии, обитатели острова Рюгена, по-видимому, те самые русы, которых ибн-Фадлан встретил и описал на Волге, наконец, венды, издавна славившиеся мореходством. Разобраться в них, понять, кто где жил и куда плавал, - до сих пор сложно, хотя не приходится сомневаться ни в их существовании, ни в их мореходных - и пиратских! - талантах.

Далее на восток, собственно восточную часть Балтийского моря контролировали ливы, прусские племена и курши, совершавшие нападения даже на берега Швеции. Норвежцам, попадавшим сюда изредка и на короткое время, было все равно кого грабить. Между тем на этих самых берегах, куда они приплывали то для грабежа, то для торговли, жили перемежаясь, соседствуя и враждуя, самые разные племена и народы, представители разных языковых и этнокультурных групп - со своим бытом, верованиями, обычаями, хозяйством, культом. По определению средневековых хронистов, берега Балтийского моря были "кузницей народов". Отсюда они неожиданно появлялись в устрашающем количестве, распространяясь по воде и по суше, чтобы столь же внезапно исчезнуть два-три века спустя.

В сагах мы этого не находим. Северные пираты, как я уже говорил, не очень-то приглядывались к своим жертвам, их интересовала только возможная пожива. Гораздо внимательнее были купцы, которые учитывали спрос и предложение на рынках, чтобы играть на повышении и понижении цен и следить за меняющейся конъюнктурой. Но пираты и купцы вряд ли широко делились своими наблюдениями с окружающими. Поэтому рассказы об их приключениях доходили до исландских слагателей саг или в приукрашенном, или же в урезанном виде. И все же, как я мог теперь утверждать, эти рассказы несли с собой золотые крупинки истины, касавшиеся направлений и расстояний, имен мест и их топографии. Другое дело, что далеко не всегда удавалось обнаружить такие крупинки… Но это уже относилось к издержкам науки.

Географические представления древних авторов полны неразрешимых для нас загадок. Если восточные путешественники часто сознательно приукрашивали повествования о своих странствиях, поддерживая традицию волшебных сказок настолько, что потом сами не могли отличить вымысел от правды, то у европейцев дело обстояло несколько иначе.

Я не хочу сказать, что европейцы отличались большей любовью к правде, чем, скажем, арабы, индийцы или другие народы Востока. По-видимому, причина коренилась в своего рода наднациональном характере европейцев, их предприимчивости, подвижности, жадном, пытливом интересе, обращенном не внутрь себя, а на окружающий мир. Эту особенность давно приметили историки и этнопсихологи, занимавшиеся сравнительными исследованиями круга европейских и восточных культур. Великие религии раннего средневековья только усилили во много раз эти наднациональные особенности, наложив свой отпечаток на литературу, искусства, предопределив пути развития Востока и Запада. Мусульманство очень скоро замкнулось в себе, довольствуясь переживанием текущего мгновения. Наоборот, европейская культура разворачивалась в безудержной экспансии вовне, захватывая все большие пространства открываемого ей мира, подчиняя его себе и вбирая его в себя…

Стремление европейцев из всего извлечь практическую пользу понуждало их к возможной точности. Не секрет,- что подавляющее большинство фундаментальных открытий и изобретений было сделано на Востоке. Именно там были разработаны теоретические основы точных наук, однако практическое применение все эти разработки получили, только попав в руки европейцев.

Одним из самых практических и ценных знаний были описания стран и народов, в них обитающих, а также путей, по которым туда могли пройти купцы и завоеватели.

Историки, географы, путешественники древности и средневековья оставили нам обширные перечни народов, живших на пространствах известного им мира, - перечни, и до сего дня приводящие в тихое отчаяние ученых, пытающихся хоть как-то согласовать их друг с другом и разместить на современной географической карте. Напрасно! Начиная с "отца истории" Геродота на нас обрушивается лавина имен, с которой мы не знаем, что делать. Хорошо, когда то или другое имя поддается переводу, как "молокоеды", "вшееды", "песьеглавцы". Ясно, что это не самоназвания племен, а всего лишь клички, данные им соседями, или - фантазия информаторов, не желающих обнаруживать свое незнание. Сравнительно легко расшифровать такие географические имена, как "борисфениты", то есть люди, живущие на реке Борисфен, современном Днепре, "ободриты" - жители берегов реки Одры, "поморяне", "колобжеги" - жители южного побережья Балтийского моря. А что означают "бодричи"? Тех же "ободритов"? Или что-то иное? Руги, руяне, русы, рутены, раны - разные народы или один и тот же? Кто такие вильцы, ререги, чудь? Все, что мы знаем о них, не более как наши догадки…

Положение мало изменилось с тех пор, как В. Ф. Одоевский, не только интереснейший писатель середины прошлого века, но и широко образованный человек, посмеиваясь над историками и филологами, в одном из своих фантастических рассказов писал: "Немцы были народ, обитавший на юг от древней России… это, кажется, доказано; Немцев покорили Аллеманы, потом на месте Аллеманов являются Тедески, Тедесков покорили Германцы или, правильнее, Жерманийцы, а Жерманийцев Дейчеры - народ знаменитый, от которого даже язык сохранился в нескольких отрывках… Но теперь между антиквариями здесь почти общее мнение, что Дейчеры были нечто совсем другое, а Немцы составляли род особой касты, к которой принадлежали люди разных племен…"

В этой шутке, пародирующей изыскания филологов, когда используются разновременные и разноязычные наименования одних и тех же "немцев", больше смысла, чем может показаться с первого взгляда, особенно если вспомнить, что и самое название "Германия" заимствовано из кельтского языка. Если "бьярмы" исландских саг были заимствованы у Оттара и Вульфстана как дань учености и моде, прикрыв собою весь пестрый мир Восточной Прибалтики, то ведь и сам Вульфстан, говоря о пруссах, постоянно называет их "эстами", хотя собственно эсты, принадлежащие к финно-угорским народам, жили гораздо дальше на северо-восток и ничего общего с пруссами не имели.

Почему так произошло? Ведь шлезвигский путешественник очень точно называет королю Альфреду границы расселения именно пруссов - от устья Вислы на западе до Клайпеды на северо-востоке. Может быть, он не знает их самоназвания? Сомнительно. Заинтересовавшись этим вопросом, я обнаружил, что текст здесь следует другой, так сказать, "латинской" традиции в наименовании народов Европы, которая в раннем средневековье идет от К. Тацита и его "Германии", ставшей классическим примером для всех последующих историков и географов.

Конечно же, сам Вульфстан не только не читал Тацита, но и никогда не слышал о нем. Думаю, что и пруссов он называл так, как это было принято в то время у них самих. В "эстиев" они превратились под пером переводчика и редактора книги Орозия, приводившего новые сведения в соответствие с литературной и научной традицией своего времени. Стоит вспомнить, как в то же самое время византийские писатели и историки считали хорошим тоном именовать всех без разбора обитателей северных берегов Черного моря и причерноморских степей "скифами" или "тавроскифами", поддерживая традиции пятнадцативековой давности!

На побережье восточной Балтики Тацит, по-видимому, сам никогда не бывал. "Германию" он писал в конце 90-х годов нашей эры, довольствуясь общей хотя и достаточно проверенной информацией, точность которой подтверждается сейчас историками и археологами. Вот что он сообщал о "правом", то есть южном и юго-восточном побережье Балтийского моря, которое он везде именует "Свебским".

"Что касается правого побережья Свебского моря, то здесь им омываются земли, на которых живут племена эстиев, обычаи и облик которых такие же, как у свебов, а язык - ближе к британскому (то есть к кельтскому. - А. Н.). Эстии поклоняются праматери богов и как отличительный знак своего культа носят при себе изображения вепрей; они им заменяют оружие и оберегают почитающих богиню даже в гуще врагов. Меч у них - редкость; употребляют же они чаще всего палицы. Хлеба и другие плоды земные выращивают они усерднее, чем принято у германцев с присущей им нерадивостью. Больше того, они обшаривают и море и на берегу и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом. Но вопросом о природе его и как он возникает они, будучи варварами, не задавались и ничего об этом не знают; ведь он долгое время лежал вместе со всем, что выбрасывает море, пока ему не дала имени страсть к роскоши. У- них самих он никак не используется; собирают они его в естественном виде, доставляют нашим купцам таким же необработанным и, к своему изумлению, получают за него цену".

Добравшись до Тацита, я сообразил, что меня удивляло, когда я читал рассказ Вульфстана в обработке короля Альфреда: отсутствие янтаря! Как мог купец, торговавший с пруссами, не только не рассказать о янтаре, который должен был быть одним из первых предметов торговли, но и не привезти его в Англию?! Это было еще одно свидетельство сокращения его рассказа и общей путаницы рассказов Вульфстана и Оттара. Ведь на протяжении всего этого берега, который занимали именно пруссы, - от устья Вислы до Клайпеды, - в тяжелой синеватой глине, оставшейся от прибрежных илов древнейших морей, лежат россыпи знаменитого балтийского янтаря, который арабские купцы выменивали у русов на рынках Великой Булгарии и Итиля, чтобы везти его дальше, на Восток…

Рассказ Тацита об эстиях позволил мне сделать первый шаг в разгадке тайны святилищ бьярмов.

С того момента, как я понял, что под "страной бьярмов" саги подразумевают побережье Восточной Прибалтики, я не переставал удивляться полному молчанию саг о янтаре. Похоже было, норвежцы даже не знали о его существовании, не говоря уже о его ценности, как объекта торговли и грабежа. Не интересовал их янтарь? С этим еще можно было согласиться: даже в начале нашего века янтарные бусы и янтарные украшения были уделом беднейшего населения Западной Пруссии и Прибалтики в целом. Но как могли скандинавы не знать янтаря? Вот это в голове у меня не укладывалось. Должны были знать. И знали только, по-видимому, под другим именем. Но каким?

Покойный ныне М. И. Стеблин-Каменский, избегая прямо называть волшебные саги фантастическими, ввел для них в литературу специальное название - "саги о древних временах". К группе таких саг он отнес и Боса-сагу, пересказ которой К. Ф. Тиандером я использовал, отыскивая путь в Биармию. Герои этой саги посещают соседнюю с Биармией страну, называемую "Глезисвеллир", в которой царствует некий Годмунд. Фигура это достаточно известная. В "лживых" сагах Годмунд неизменно выступает в качестве мудрого правителя счастливой страны, где люди доживают до глубокой старости. О Годмунде пишет и Саксон Грамматик в сказании о Торкиле Адальфари и короле Горме, точно так же называя его страну "Глезисвеллиром".

Что такое Глезисвеллир?

Для скандинависта и германиста-филолога, каким был К. Ф. Тиандер, ничего загадочного в этом слове не было. "Глез", по его мнению, - старонемецкая форма слова "гласс" - "стекло", восходящая к общему древнему корню, откуда, кстати сказать, произошло и русское слово "глаз". Так, царство Годмунда оказалось "стеклянным".

Отождествив "Глезисвеллир" со "стеклянной горой" немецких сказок, Тиандер решительно заявил: "Несомненно, "стеклянный" здесь означает блестящий, как стекло, красивый, очаровательный. Я позволю себе следующее сравнение: в немецких сказках чередуются понятия "глассберг" (то есть "стеклянная гора". - А. Н.) и "розенберг" (то есть "гора роз". - А. Н.); да не будет рискованно связать "Глезисвеллир" с "розенгартеном" (то есть "садом роз". - А. Н.) средненемецкого эпоса!"

"Рискованно, очень рискованно, господин Тиандер! Прямо сказать, невозможно!" - хотелось мне возразить ученому финну, которого подвела предвзятость. Царство Годмунда было отнюдь не стеклянным; по уверениям авторов саг, оно сверкало янтарем и само было "янтарным". Стоило только внимательно прочесть Тацита, чтобы увидеть слово "глез", каким обозначали янтарь сами "эстии", то есть пруссы. И хотя в своей работе Тиандер не раз обращался к авторитету К. Тацита, используя тот отрывок "Германии", где описывается Скандинавия, филолога, как я уже говорил, гораздо больше интересовало отыскание сказочных параллелей к сюжетам саг, чем реальная география Севера Европы. Вот почему, комментируя римского историка и географа, он прошел мимо интереснейшей заметки об эстиях. А жаль!

Насколько долго сохранялась память о соседстве "страны бьярмов" с янтарной страной Годмунда, можно было видеть из другой саги "о древних временах" - Стурлаугсаги.

Стурлаугу, герою саги, предстояло совершить множество подвигов, в том числе достать из "страны бьярмов" священный рог. Стурлауг приплыл в реку Вину, поднялся по ней вверх и на западном берегу реки увидел плоскую равнину, на которой стоял "янтарносверкающий" храм. Там, перед статуей Тора (?!), который был окружен шестьюдесятью жрицами, Стурлауг видит волшебный рог, который и похищает. Жрица взмахивает волшебным мечом, из которого как бы исходит огонь, но Стурлауг ускользает от нее. Здесь все справедливо: "янтарная страна" Годмунда действительно должна была находиться к западу от Двины. В этом же направлении жили курши. Но вот описание храма и статуи божества, держащего рог и обладающего волшебным мечом, больше всего напоминает святилище Святовита в Арконе на острове Рюген.

Саксон Грамматик, свидетель разрушения этого храма, пишет, что статуя Святовита держала в правой руке рог, который каждый год жрец наполнял вином, чтобы по его уровню судить о грядущем плодородии. За изваянием хранились седло и узда, а также меч бога. Очень возможно, что схожий культ был и у куршей. Пять дюжин жриц Стурлаугсаги находят себе параллель в точно такой же корпорации жрецов у балтийских славян, у которых наряду со священными деревьями и рощами были обширные и богатые храмы в городах. И хотя о городах и крепостях в земле куршей саги ничего не говорят, об их существовании нам известно из "Жития епископа Ансгария". Считается, что оно написано во второй половине IX века архиепископом Римбертом, преемником Ансгария на бременской кафедре, на основании рассказов самого Ансгария.

По его словам, шведское войско, отправившееся в Курляндию, чтобы наказать куров за отказ платить ежегодную дань, сначала разорило город куров Зеебург, в котором "было семь тысяч воинов", а потом осадило Апулию, которая принуждена была сдаться, несмотря на то, что в ней было "пятнадцать тысяч воинов". Города куров оказываются более чем внушительными, что невольно вызывает мысль о преувеличении размеров их населения. Есть и еще одно обстоятельство в рассказе бременского архиепископа: название города - "Апулия" - в сочетании с именем короля свеонов - "Олав" - заставляег думать, что в повествовании о жизни Ансгария был включен отрывок саги о подвигах Олава Тригвессона в Италии, где и находится собственнно Апулия. Подозрение вызывает и название первого города, обозначающего всего лишь некий "приморский город". Так что не исключено, что весь рассказ о карательной экспедиции шведов в Курляндию никакого отношения к Восточной Прибалтике не имеет…

Сходство храмов западных славян, святилищ куршей, сембов и, возможно, пруссов меня не удивляло. У всех этих народов, принадлежавших к семье индоевропейских языков, живших и развивавшихся в тесном контакте друг с другом, сложились и общие представления о мире. Не случайно культ литовского бога грома Перкунаса был распространен на обширнейшей территории Восточной Европы, а при Владимире Святом на какое-то время Перун стал главным богом в Новгороде и в Киеве. С другой стороны, я знал, что многоликие божества западных славян, стоявшие в храмах балтийского Поморья, чтились на Днепре и его притоках, доказательством чего может служить знаменитый Збручский идол. Мне всегда казалось, что и трехличинные капители георгиевского храма в Юрьеве-Польском, каменные маски соборов в Суздале и во Владимире на Клязьме - не что иное, как воспоминание о трехликих языческих богах славян, может быть, слегка облагороженных, перенесенных из пределов храма на его внешние стены. Древние боги славян были не изгнаны и забыты, а как бы "понижены в должности", перейдя из ранга высших божеств на положение стражей-хранителей новой святыни…

Разноязыкий, разнокультурный мир Восточной Прибалтики отразился и в описаниях святилищ, которые грабили викинги. Именно грабили, а не только похищали, как то делали Стурлауг и Боси. Похищение какого-либо предмета из святилища или другого специально охраняемого места нельзя приравнивать к простому грабежу, поскольку этот акт представлял собой определенное ритуальное действие, связанное с обрядом посвящения, включавшее иногда и обязательное убийство жреца. Этим волшебные сказки отличаются от сказок бытовых, а "саги о древних временах" - от исторических королевских саг. В. Я. Пропп, изучая истоки волшебных сказок, анализируя испытания, выпадающие на долю героя, который в конце концов не только преодолевает их, но становится качественно иным - бедняк превращается в богача, калека становится богатырем, дурачок-замарашка оказывается красавцем и царским зятем, неуч овладевает искусством магии, - предположил, что в них сохранились поэтические картины обрядов посвящения, в результате которых человек социально перерождался. Подросток становился полноценным членом племени, простой человек превращался в вождя, жреца или врачевателя, наделенного знанием и магической силой…

"Саги о древних временах" восходили, по-видимому, к такой вот первобытной магии, сообщая об особенно ярких и славных подвигах-испытаниях. Именно этим, а не отсутствием правдивости они отличались от саг бытовых. Подвиг в сагах "о древних временах" приносит герою силу, знания, власть и никогда - богатство, хотя герой часто становится королем. Наоборот, в обычных, бытовых сагах подвиги ведут всегда к приобретению богатства. Их герои - Торир Собака, Одд, Эгиль и другие - просто грабят местных жителей, не делая различия между обычным хутором и святилищами. Именно святилищами, хотя на первый взгляд у непредубежденного читателя саг может сложиться впечатление, что речь идет об одном и том же святилище бьярмов на берегу реки Вины, в описании которого авторы то прибавляют, то убавляют подробности.

Тождество описаний здесь только кажущееся. Конечно, можно считать вслед за филологами-скандинавистами, что по мере того как эпоха морских набегов уходит в прошлое, подлинная реальность начинает заменяться "реальностью саги" - реальностью художественной, идеальной, отвечающей не действительности, а всего лишь представлениям нового времени о героическом прошлом. Такое описание святилища вроде бы можно найти в саге об Олаве Святом. Торир Собака грабит святилище Йомалы, в котором есть приметы святилищ, ограбленных его предшественниками, - курган, идол, ограда, схватка с бьярмами… Так, во всяком случае, казалось и мне, но лишь до той минуты, когда я решил подробно рассмотреть это святилище, войдя в него вместе с Ториром Собакой и Карли.

Внимание прежде всего останавливается на имени божества - Йомала. Никаких других имен богов бьярмов саги не знают. Да и это имя в текстах заключено в определенное словосочетание - "святилище Йомалы", оставляя нас в неведении, святилище ли это "бога Йомалы", некое "святилище в Йомале" (Юрмале), святилище округа или народа Йомалы и так далее. По счастью, известно, что Йомаль-Юмала-Йомала является, как я уже говорил, верховным божеством почти всех без исключения финно-угорских народов - финнов, карел, саамов, коми и других. Йомаль - бог грозы и грома, точное подобие скандинавского Тора, русского Перуна, литовского Перкунаса, югославянского Ильи, а если продолжить аналогии дальше - греческого Зевса, римского Юпитера и индийского Индры… Все исследователи мифологии финно-угорских народов согласны, что Йомаль-Юмала является божеством небесного свода и само его имя может быть переведено как "жилище грома". На берегах Западной Двины, Рижского залива и западного побережья Курляндии так называть своего бога могли только ливы - единственный здесь финноязычный народ.

Однако на этом соответствия саг финно-угорскому миру Восточной Прибалтики кончаются. Все, о чем повествуют саги, начиная с храмовой ограды и кончая описанием идола и знаменитым "курганом", который грабят викинги, не находит никакой аналогии в том, что нам известно о ритуалах и святилищах финнов.

Ну а если святилище отделить от имен ливского божества и рассмотреть его непредвзято?

Первое, что бросается в глаза викингам, подходящим к святилищу, - его высокая ограда, частокол. Перелезть через него можно только с помощью боевого топора, как то делает Торир Собака. Не стоит взбираться вслед за ним, - ведь они с Карли все равно откроют ворота. А пока норвежцы возятся с запорами, можно вспомнить, что у Саксона Грамматика рассказывается, как король Горм в "стране бьярмов" увидел храмовую ограду, увенчанную отрубленными человеческими головами. Факт этот можно было бы отнести за счет фантазии Саксона Грамматика или авторов тех саг, которым он следовал, если бы не Генрих Латвийский.

В "Хронике Ливонии" Генрих рассказывает, как в 1205 году литовцы совершили удачный набег на эстов и возвращались назад, положившись на мир с ливами. В это время семигаллы - современные земгалы, - уговорив крестоносцев, напали на литовское войско и перебили всех литовцев вместе с пленными эстами, захватив огромную добычу. У всех убитых литовцев земгалы отрубили головы, погрузили их на сани и повезли домой, чтобы такими страшными трофеями украсить свои святилища.

Ливы, эсты и литовцы такими вещами как будто не занимались. Правда, Генрих мало интересовался этнографией окружавших его племен, тем более их языческими обрядами и капищами, которые, на его взгляд, были "мерзкими", почему их следовало не изучать, а безжалостно искоренять и уничтожать. Но кое-что из таких описаний в его текст все же попало. Так оказывается, что ливы совершали гадание с помощью священного коня, переступающего через копья, подобно тому как это описано у Титмара Мерзебургского, рассказывающего о священных обрядах славянского племени лютичей; курши и эсты сжигали своих мертвых, а у всех этих народов были священные рощи и даже леса…

Что же находится внутри ограды храма?

Босасага внутри храмовой ограды помещает целый комплекс строений, жилища жриц, священного быка, упоминаемого также в Стурлаугсаге, какую-то страшную "птицу гамм", которая набрасывается на Боси. Все это похоже на описания славянских храмов в Ретре и в Арконе, но ничего общего не имеет с тем святилищем, куда стремились Торир и Одд. Согласно рассказу о поездке Торира Собаки, внутри ограды находился истукан верховного божества, перед которым стоял котел с серебряными монетами. В том, что это именно котел, а не чаша, как переводят некоторые скандинависты, можно убедиться, вспомнив, что, поднимая его, Торир просунул свою руку в "ручки" на его краях и в дальнейшем так его нес. Обстоятельство немаловажное, и его стоит запомнить.

На шее идола висело какое-то драгоценное металлическое ожерелье, которое удалось получить, срубив голову истукана, что Карли и сделал. Голова отделилась довольно легко, а упав, произвела большой шум, который удивил норвежцев. Сохранение такой маловажной детали позволяет думать, что голова идола представляла собой металлическую личину, повешенную на деревянный столб, падение которой сопровождалось громким звоном.

Котел с монетами и ожерелье - случайные и не первоочередные объекты вожделения викингов. Главное, за чем они идут в святилище, - "курган", состоящий из земли и перемешанных с нею серебряных монет. Наличие котла с монетами делает бессмысленным существование здесь же "кургана", поэтому можно думать, что в рассказ о Торире "курган" попал уже по традиции. Знаменательно, что Карли с Гуннстейном и не требуют от Торира Собаки раздела монет; наоборот, это Торир хочет получить ожерелье, претендуя, таким образом, на всю добычу!

Но если из святилища, которое ограбил Торир, "курган" можно изъять сравнительно просто, то в повествовании Оддсаги он, по-видимому, и является таким святилищем.

Вообще чем больше я сравнивал, тем яснее видел, что, при всей фантастичности цикла сказаний об Одде, поездка его с братом в "страну бьярмов" оказывается на редкость реалистичной. Здесь все соответствует географии и той исторической этнографии, которая поддается реконструкции и проверке с помощью свидетельств древних авторов и археологических исследований. "Картинками с натуры" можно назвать и сцены грабежа финнов, живущих в землянках возле берега, меновую торговлю с бьярмами и указание на большое количество островков в Двинском устье. Реалистичны и дальнейшие приключения Одда, когда во время празднества у бьярмов он похищает из их дома для общественных собраний норвежца-виночерпия и узнает от него о существовании пресловутого кургана, причем не рядом с торжищем, а выше по реке.

Уже одно это заставляет полагать, что Одд был первым норвежцем, кто узнал о существовании "кургана" в "стране бьярмов". Происхождение кургана виночерпий бьярмов объясняет следующим образом: "Вверху по реке Вине стоит холм, составленный из земли и блестящих монет; за каждого, кто умирает, и за каждого, кто рождается, несут туда горсть земли и горсть серебра".

Один курган - и ничего больше. Ни храма, ни ограды. Никто его не охраняет. В таком описании нельзя не признать черты местного племенного святилища, где скапливаются общественные богатства. В рассказе о Торире подобный холм оказывается уже внутри храмовой ограды, и там несколько иначе объяснено его появление. Как говорит сам Торир, наследство после умершего делится на две части, одну из которых получают родственники, а другую перемешивают с землей или прячут в особо устроенных домах. Здесь ощущается явная неуверенность автора саги и непонимание, для чего и где прячут бьярмы вторую часть наследства? Поскольку спутники Торира идут грабить именно святилище, можно подумать, что первоначально шла речь об ином разделе - между наследниками для совершения тризны по покойнику и для взноса в общественную - храмовую - сокровищницу. Богатство шло "в землю" скорее образно чем буквально. Поэтому ни Одд со своими спутниками. ни Торир Собака с Карли и Гуннстейном не очищают серебро от земли, хотя сага и говорит, что "как и должно было быть, сокровища были перемешаны с землей".

Подобный расклад заставляет вспомнить рассказ

ибн-Фадлана, согласно которому наследство богатого человека русы делят на три части. Одна треть идет его семье, вторая - на организацию похорон, третья - на устройство тризны. Схожим образом рассказывает и Вульфстан о разделе наследства у "эстиев", когда одна часть выделяется наследниками для устройства поминок по усопшему, а остаток делится еще на несколько частей качестве призов участникам поминальных скачек Только после этого тело умершего сжигают с его оружием и одеждой.

Вульфстан посетил Восточную Прибалтику в конце IX века, примерно тогда же, когда и Одд; ибн-Фадлан встретил русов на Волге треть века спустя, если не больше, а Торир Собака побывал у бьярмов еще спустя сто лет. Между ним и Оддом лежит не менее полутораста лет, насыщенных в жизни обитателей этих земель разно образными событиями, в том числе все более частым войнами и стычками как между собой, так и со шведа ми и данами. Менялся мир, менялись и бьярмы. Но всё же кое-что традиционно сохранялось, например обычай взноса в общественную сокровищницу какой-то суммы за жизнь умершего человека. Такие отчисления, в том числе и военная добыча, складывались в общее храмовое богатство, которым - по крайней мере дважды - удалось поживиться норвежцам.

Кому принадлежали эти святилища? Во всяком случае, не ливам, которые были здесь пришельцами и занимали к тому же только прибрежную полосу вдоль моря. Оставался выбор между куршами и земгалами, "семигаллами" Генриха Латвийского. О тех и о других мы знаем слишком мало, чтобы склониться в сторону сколько-нибудь определенного выбора. Но это, оказывается, не так важно. По мере того как я собирал и анализировал известия саг о святилищах бьярмов, я чувствовал, что в моих руках находится кончик ниточки, уводящей в совершенно неожиданную сторону. Ниточки, пожалуй, столь же многообещающей, как та, что помогла отождествить бьярмов с ливами.

Чтобы понять, почему эти святилища напоминают нам о верованиях пруссов, западных славян и русов, обитателей острова Рюгена - знаменитой "Артании" или "Арсании" арабских географов, - надо было вспомнить о котле с серебряными монетами, который стал добычей Торира Собаки.

Это был священный котелок кельтов, который они почитали на всем пространстве Европы в качестве одной из главных своих святынь.