Королевский аркан

Глава третья

Настроение было ни к черту. С утра внезапно застучал движок, машину пришлось загнать на сервис и ехать на автобусе. Маевский последний раз пользовался общественным транспортом в незапамятные времена, и если бы не поручение Гройса, не стал бы возобновлять этот бесполезный, с его точки зрения, навык.

Он отпер входную дверь и оказался в полутемном пространстве, узком и длинном, как крысиный хвост. Размеры он скорее угадывал, чем видел. Он посветил телефоном. Слева – темная груда верхней одежды. Справа – стойка с обувью. Табурет. Обои, отходящие от стены, точно высохшая кора от ствола дерева.

Маевский медленно пошел по коридору, остановился напротив третьей двери. Пришлось повозиться с ключами. Митя вручил ему целую связку, бормотал, что папа запирал шкафы, может быть, это тоже пригодится… Какие шкафы, здесь же не комнаты, а клетушки, шкафам в них толком и не разместиться, – местные обитатели свои пуховики даже летом держат на общей вешалке в прихожей.

Наконец замок сухо щелкнул, и Маевский вошел в комнату мажордома.

Однако не такая уж и каморка… Нормальная комната, потолки под три с половиной метра.

Первое, что поражало, – порядок. Помещение казалось не просто вылизанным, а стерильным. Вещи лежали по линеечке, покрывало на диване расправлено до полной гладкости. Митя рассказал, что он после смерти отца смог один раз зайти в комнату, бегло проглядел папину записную книжку, убедился, что телефона гадалки в ней нет, и ушел.

Никита сделал два шага и остановился напротив книжной полки.

Корешки были закрыты тремя фотографиями. Самая большая – портрет сына. Митя был сфотографирован студентом-первокурсником: счастливым, улыбающимся, с куцым пучком хризантем. Маевский представил, как хризантемы эти покупал для него папа, твердил, что обязательно надо в первый день институтской учебы прийти с цветами, и парень был единственным, кто притащился с букетом.

На втором портрете, в три раза меньше, были Митя с отцом.

Сухой человечек с высоким лбом и большими усами. Он не улыбался, но смотрел с явной гордостью: его большой умный мальчик, его прекрасный сын стоял с ним рядом! Селиванов выглядел одновременно комичным и почему-то слегка пугающим.

На третьей, выцветшей от времени, самой маленькой, юный Петр Селиванов притулился с краю в толпе сверстников – скорее всего, однокурсников. Группа человек в тридцать, десять девушек, остальные – юноши. Петя – самый тощий, мелкий, напряженный. А лицо – взрослое. «Это из-за усов», – решил Маевский.

– Простите, Петр Алексеевич, – вслух сказал он. – Я тут у вас немного похозяйничаю.

Ему не приходилось раньше заниматься обыском, но он читал, как это делается. Никита мысленно разделил комнату на квадраты и начал с письменного стола.

«Аскет», – вспомнились ему слова Гройса. Личных вещей у Селиванова было немного. Из документов – в основном старые квитанции, рецепты, выписки из медицинской карты, свидетельство о покупке недвижимости. Огромную папку с надписью «Митя», занимавшую целый ящик, Маевский изучил особенно тщательно. Здесь было всё, от дипломов до первых Митиных рисунков.

Но ничего, что могло бы объяснить самоубийство его отца. И ни одной ниточки к гадалке.

Чем дольше рылся Никита в вещах покойного, тем ярче разгоралось в нем необъяснимое, но очень неприятное ощущение.

Чудилось, будто он идет по чужим следам.

Кто-то, кажется, побывал здесь до него. Перебирал те же рисунки и документы. Выдвигал ящики. Копался в шкафу.

К концу первого часа обыска это чувство окрепло настолько, что Маевский набрал Митю.

– Митя, ты сказал, что не трогал вещи отца. Правильно я тебя понял?

– Нет, не трогал, – удивленно отозвался тот. На заднем фоне шумели голоса, кто-то бежал, хлопал дверью. – Я только взял папину записную книжку и сразу вышел. А что?

– А вот фото, – сказал Маевский, игнорируя его вопрос. – Ты брал какие-нибудь фотографии? Документы? Бумаги?

– Да нет же. Почему ты спрашиваешь?

– У меня такое ощущение, что здесь кто-то был.

Митя помолчал.

– Если только соседка, – сказал он наконец. – У Клары Аркадьевны есть ключ от комнаты. Это на случай, если папе вдруг станет плохо. Но она порядочная женщина и вряд ли стала бы рыться в его вещах. Может быть, ей хотелось забрать что-то на память? Я идиот, не догадался сам ей предложить… Что меня выставляет в дурном свете.

Ну да, ну да, сказал себе Никита. В вещах рылась соседка, а в дурном свете у нас предстает почему-то осиротевший Дмитрий Селиванов.

– Я загляну к ней, спрошу, – пообещал он.

– Дверь напротив папиной.

«Соседка? Черта с два». Маевский держал в руках общую фотографию. Квадрат картона, закрывавший ее с обратной стороны, съехал в сторону. Ненамного, сантиметра на полтора. Но Никита не мог представить, чтобы человек, у которого даже карандаши были строго одной длины, позволил себе такую небрежность.

Возле батареи стояла белая пластиковая коробка, которую Маевский просмотрел наспех. В ней были чертежи какого-то дома, образцы обивочных тканей, каталоги обоев и мебели, схемы распределения электрических розеток, планы комнат… Поначалу он решил, что это осталось после ремонта в особняке Левашовых.

Но закончив осмотр, он взглянул на коробку внимательнее.

Селиванов проработал у Левашовых четыре года. К этому времени их коттедж давно был построен и отделан.

Коробка хранится у него дома, а не в рабочей комнате.

Она стоит так, чтобы была под рукой.

Маевский вернулся к коробке, просмотрел ее содержимое тщательнее и присвистнул.

Это был дом Петра Селиванова.

Воображаемый дом.

Подробнейшие планы каждой из комнат. Цвет штор и обоев, остекление, тип паркета…

Судя по датам на чертежах, он годами обставлял свое несуществующее жилье. Гостиная, его спальня, комната Мити… Он перечерчивал и забраковывал планы. То решался на второй этаж, то отказывался от него. Менял расположение санузлов. Перемещал кухню. Вымерял площадь веранды. Наконец выбрал вариант, который его устроил, и принялся клеточка за клеточкой рисовать свою будущую жизнь.

Никита сидел над коробкой в ошеломлении. В ней хранилась большая мечта уже немолодого человека. Мечта заведомо несбыточная, потому что даже на постройку домика кума Тыквы из трех комнат требовались деньги, которых у мажордома не было и быть не могло.

Никита вытащил образцы тканей. К свернутому листу крепились отрезы размером десять на двадцать сантиметров, каждый сложен вдвое. Судя по галочкам, проставленным возле пяти из них, мажордом собирался обить свои диваны и стулья бледно-желтым флоком. Хороший выбор, одобрил Маевский. Грязь легко отмывается, и коты не дерут.

Надо было убрать образцы в коробку, но он всё сидел, бессмысленно ощупывая флоковые лоскуты, жаккардовые, велюр с тиснением и велюр без тиснения…

Как вдруг пальцы его наткнулись на лист бумаги.

Сложенная вдвое ткань образовывала подобие кармашка. Из этого кармашка Никита и вытащил документ.

«Договор от 20 апреля… Стороны договора: Селиванов Петр Алексеевич, Желтухин Егор Романович… Частный детектив, номер лицензии… Стоимость услуг… Паспортные данные…»

– Ни хрена себе, – сказал Маевский.

Предмет услуг, записанный в договоре, был тщательно вымаран. Что должен был сделать частный детектив Желтухин для Петра Селиванова?

Маевский позвонил Гройсу, но старикан не брал трубку. Никита сунул договор вместе с тремя фотографиями за пазуху, вернул коробку на место и вышел из комнаты.

Стучаться к соседке ему не пришлось. Из кухни, откуда доносился неприятный запах какого-то варева, вышла и протиснулась мимо Никиты старушка ростом ему по плечо. От нее пахло болгарской розой и говяжьим бульоном.

– Клара Аркадьевна? – вслед спросил Никита.

Старушка растерянно уставилась на него.

– Да, это я. Вы из домоуправления?

Маевский не был уверен, что в этом доме вообще есть домоуправление.

– Нет, я Митин товарищ. Митя, сын Петра Алексеевича. – Он тоже вглядывался в нее, пытаясь понять, осознает ли она, о ком идет речь, или память ее спит в коробке под батареей, рядом с несбывшимся домом Селиванова.

– Петр Алексеевич умер, – скорбно сказала старушка и поджала губы. – Что вы делали в его комнате?

– Митя попросил меня кое-что забрать. Ему самому трудно пока заходить туда… Он был очень привязан к папе.

– Привязан? – Она всплеснула короткими ручками. – Они друг друга обожали! Если хотите знать, это была самая нежная и самоотверженная любовь, которую я когда-либо встречала. – Она выпрямила спину. – Я не видела Митю. Передайте ему, пожалуйста, мои соболезнования и сожаления, что я не смогла быть на похоронах. Возраст, знаете ли…

– Митя всё понимает, – заверил ее Маевский. – Он с большим теплом отзывался о вас.

Кажется, она несколько успокоилась.

– Благодарю вас. Это ужасное, немыслимое событие. Я уверена, Петр Алексеевич не мог сделать этого осознанно, это трагическая случайность.

– Почему не мог? – спросил Никита.

В выцветших глазах отразилось удивление.

– Но ведь Митя-то жив.

Ну вот, опять. Словно Митя был железным канатом, намертво прикрепившим Петра Селиванова к грешной земле. Маевский вдруг подумал о собственном отце. Мог бы тот свести счеты с жизнью, пока жив он, Никита?

– Клара Аркадьевна, простите, вы не заходили в комнату Петра Алексеевича после его смерти?

– Ну что вы! – Она, кажется, оскорбилась.

– Я вас ни в чем не подозреваю! Просто я не смог найти кое-каких фотографий и подумал: может быть, вы взяли на память? Митя очень сожалел, что не догадался сам оставить вам что-то, что напоминало бы о его отце.

– Это не я.

– А кто? – тут же спросил Маевский.

– Мужчина, который приходил до вас. – Она сделала крошечный шаг назад, и он кожей почувствовал, что если сейчас отреагирует неправильно, она метнется в свою комнату, как мышка в норку, запрется, и он больше не услышит от нее ни слова.

– Наверное, следователь, – спокойно сказал Никита. – Он должен провести проверку перед отказом в возбуждении уголовного дела. Как он выглядел, Клара Аркадьевна?

– Ну… Чуть повыше вас, лицо невыразительное, бородка… На Чехова похож, интеллигентный такой. Пыльник на нем был темно-серый или синий, в темноте не разглядела. Не скажу, что хорошо воспитан. Здороваться его не научили.

– Должно быть, точно следователь, – повторил Никита, ни секунды не сомневающийся, что к расследованию этот гость не имел никакого отношения. – Когда он здесь побывал?

– Минуточку… В четверг, я как раз из поликлиники вернулась. Тринадцатого мая, значит.

– На следующий день после смерти Петра Алексеевича. Всё сходится.

Ничего не сходилось, и визитер этот Никите очень не нравился. Но договор этот Чехов недоделанный не нашел…

Попрощавшись с соседкой, он не вышел из квартиры, а вернулся в комнату Селиванова. Сел за стол и быстро отыскал в Сети контакты частного детектива Желтухина. С фотографии на сайте смотрел щекастый, чисто выбритый мужчина с редеющими волосами.

Маевский набрал его номер, но Желтухин не отвечал.

Позвонил Гройсу – тоже тишина.

Никита записал адрес офиса Желтухина, подумал немного и открыл на смартфоне слитую базу телефонных номеров. Что ж, Егор Желтухин заказывал на маркетплейсах картриджи для принтера, постельное белье, тапочки, варенье, туалетную бумагу, сухой бульон в порошке, мазь от грибка на ногах и еще пропасть совершенно необходимых для жизни вещей, и все они числились под его номером телефона и с адресом, на который доставляли покупки.

Никита занес и его в телефонную книжку, еще раз позвонил Гройсу для очистки совести, не получил ответа и вышел.

Офис Желтухина он отыскал с трудом. Навигатор упорно предлагал ему свернуть к пункту выдачи «Озона», потом привел к будке теплосетей, вокруг которой Маевский, как идиот, навернул два круга, потом соврал, что частный детектив сидит за желтым плексигласовым забором, хотя из-за забора доносились детский визг и крики воспитательниц. «А в моем детстве садики летом не работали», – ни к селу ни к городу подумал Маевский и рассердился на самого себя. Ну да, не работали, и отправляли тебя на лето к троюродной тетке, усатой и пахучей, как обиженный уж. Ужи выпускают от стресса едкую жидкость. От тетки постоянно пахло ужиными страхом и злостью, хотя она только и делала, что хихикала и подшучивала над ним. Тело у нее было рыхлое, и она любила поймать маленького Никиту и вжимать в себя, как в перину. Ему казалось, он вот-вот задохнется, а тетка хохотала и колыхалась. Все-таки нужен закон, запрещающий тискать маленьких детей без их разрешения. А впрочем, тетка давно умерла. Он был в третьем, что ли, классе, и, узнав о ее смерти, залился слезами облегчения. «Какой у нас чуткий сын», – торжественно сказала мать отцу, но с таким расчетом, чтобы слышал и Никита.

«У меня, может, вся сексуальная жизнь могла насмарку пойти из-за этой троюродной дуры», – подумал Маевский. С годами он совершенно уверился, что тетка делала это нарочно.

Он огляделся и заметил на торце ближнего дома табличку возле двери. «Детективное агентство “Защитник”».

– Ну наконец-то!

Но никакого конца не наступило, потому что в агентстве было тихо. Маевский напрасно раз за разом утапливал кнопку звонка, и в окно, защищенное решетками аж с двух сторон, изнутри и снаружи, вглядывался без всякого толку. Стеклянно-металлический сэндвич оказался непроницаем.

– Да черт бы тебя побрал, – в сердцах сказал Никита.

– Вы Егора Романовича ищете? – внезапно раздалось сбоку.

Никита вздрогнул и обернулся. Рядом с ним топталась худая затертая тетка неопределенных лет.

– Да, Желтухина.

– Так он сегодня уже не вернется. Он всегда в это время в тренажерный зал ходит, а потом сразу домой. Я у него в конторе убираюсь, знаю точно. Завтра приходите!

Начинало смеркаться. Маевский прикинул расстояние до дома Желтухина, сплюнул, набрал Гройса, ни на что особенно не рассчитывая, и услышал хрипловатое «Алло!»

– Михаил Степанович, наконец-то! – Он страшно обрадовался. – Я вам обзвонился. Вы не поверите! Селиванов двадцатого апреля нанял частного детектива…

Он сделал паузу, чтобы старикан прочувствовал значение этой новости.

– Илюшина? – с ужасом спросил Гройс.

Никита сбился и с мысли, и с настроя.

– Что? Какого еще Илюшина… Тьфу, нет, я без понятия, кто это такой… Желтухина, Егора Романовича.

Гройс с облегчением выдохнул.

– Однако новость и впрямь неожиданная, – с хриплым смешком сказал он. – Я тоже кое-что обнаружил, но это при встрече.

– Я около офиса Желтухина, тут его нет, говорят, уехал и сегодня уже не появится. Хочу по его домашнему адресу заглянуть. Может, он там – бухает, допустим. Я бы на его месте бухал.

– Не препятствую, – сказал Гройс и повесил трубку.

Даже не спросил, почему это Никита бухал бы, будь он частным детективом. Маевский несколько обиделся. Сначала на звонки не отвечал, затем не перезванивал… С другой стороны, Гройс есть Гройс. За восемь месяцев работы на старикана Никита убедился, что тот нашпигован секретами по самую маковку. Опять, поди, какую-нибудь хитроумную комбинацию проворачивает.

Маевский еще раз помянул недобрым словом забарахливший движок и потащился на остановку.

Он не заметил, как стертая тетка, так и перетаптывающаяся неподалеку, проводила его неожиданно цепким взглядом, достала телефон и набрала номер.

Когда он вышел из автобуса, уже стемнело. Маевский сжевал протеиновый батончик, но живот всё равно подводило. Некстати вспомнился кролик, которого Айнур тушила в грибах.

Придорожной шаурмой он побрезговал. Свернул вглубь квартала и вскоре оказался среди бурых пятиэтажек оттенка содранной болячки. Всё это, несомненно, предназначалось к сносу. Но пока здесь цвели тонкие космеи на клумбах, во дворах сушилось белье и по асфальтовому квадрату, расчерченному под остановку пожарной техники, прыгали дети – то ли в классики играли, то ли просто так.

Маевский сверился с адресом. Второй подъезд…

Он направился к подъезду, пытаясь сообразить, где окна Желтухина. Из-за угла показался бородатый курьер в фирменном желтом плаще, в кепке и с коробом за спиной. Он смотрел в телефон, и Никита подумал, что хорошо бы чувак вез Желтухину заказ, допустим, котлеты с картофельным пюре, например, двойную порцию… Во двор с противоположной стороны медленно заехала и остановилась черная машина, такая пыльная, что в сумерках казалась поседевшей от старости. С водительского места вышел хмурый мужик в кепке. Тачку свою он бросил прямо на дороге, перегородив проезд двум другим машинам. Никита покосился на этого мудака – и вдруг понял, что видит перед собой частного детектива Желтухина.

Маевский приободрился. Волшебным образом Желтухин разом утратил ореол засранца и стал похож на нормального человека, просто очень уставшего. «Взять ноль пять, – мелькнуло у Никиты. – Или даже ноль семь…»

Курьер вскинул голову, удивленно посмотрел на дом и снова уткнулся в телефон. «Не дождаться нам картошечки с котлетами», – подумал Маевский.

– Егор Романович! – позвал он. – Егор!

Желтухин обернулся к нему и прищурился. Маевский заранее начал улыбаться, и улыбка была вполне искренней: он столько времени без толку мотался по городу, что встреча показалась ему подарком небес. Их с частным детективом разделяло не больше десяти шагов. В этот момент заплутавший курьер направился к Желтухину, явно намереваясь узнать адрес. Телефона у него в руках уже не было. Короб на спине подпрыгивал с каждым шагом.

– Извините! – с сильным акцентом сказал он.

Желтухин перевел взгляд с Маевского на бородача. Курьер так разогнался, что подошел вплотную к нему. Правая его рука описала полукруг, словно он собирался дать пощечину незнакомому человеку. «Это его машину заперли, что ли?» – изумился Никита. Он вполне мог представить, что в такой ситуации и сам дошел бы до мордобоя.

Что-то мягко, как блесна, сверкнуло в сумеречном воздухе, и раздался странный чавкающий звук.

Маевский остановился. Из горла частного детектива торчала отвертка с ярко-зеленой рукояткой.

Этот жизнерадостный зеленый так прекрасно сочетался с желтой униформой курьера, что в первую секунду Никита решил, будто стал свидетелем очень глупого розыгрыша.

А потом Желтухин закричал. Он прижал пальцы к шее, второй рукой выдернул отвертку, и между пальцев у него выстрелила кровь.

– О господи, – в ужасе сказал Никита. – На помощь, кто-нибудь!

Курьер обернулся к нему. За его спиной Желтухин прошел несколько шагов почему-то вбок, на проезжую часть, и там осел на колени.

Бородач с недоумением взглянул на него, затем пожал плечами и громко сказал, обращаясь к Никите:

– Извини, пятнадцатый дом ищу, не подскажешь, куда идти? – Он говорил это и сам уже бодро двигался к Маевскому. – Пятнадцатый дом, квартира пять, весь квартал уже обошел…

Правая рука его вынырнула из кармана. В ней была зажата еще одна зеленая отвертка.

Фантасмагоричность этой картины в сочетании с озадаченным тоном курьера пригвоздили Маевского к месту. И вдруг с площадки, где прыгали дети, раздался пронзительный визг. Визжала девочка и тыкала пальцем в медленно падающего Желтухина.

Маевский разом пришел в себя.

Курьер был уже в пяти шагах, по-прежнему просительно улыбаясь и повторяя про пятнадцатый дом. Никита сорвался с места и побежал.

Он несся не разбирая дороги и отчетливо слышал топот шагов за спиной. Эта безумная сволочь мчалась за ним. Маевский оглянулся и едва не заорал. Больше всего его поразило, что лжекурьер даже не сбросил свой короб.

Никита бежал так, как не бегал уже очень давно, может быть, вообще никогда, кроме того случая, когда их с Гришей вытащили из машины и дали очередь из автомата в воздух. Нет, даже и тогда ему не было так жутко. Курьер отставал совсем немного, и Маевский отчетливо понимал, что спасаться в местах скопления людей бесполезно. Бородач полезет за ним куда угодно, и в толпу, и в автобус… Так что Никита просто бежал изо всех сил. Главное – оторваться.

Он свернул в какой-то сквер, из-под ног у него прыснули мелкие собачонки, вслед раздался лай и возмущенные крики. Из сквера – через дорогу, затем в арку, пробежать насквозь девятиэтажку и вдоль дороги чесать по прямой. Где здесь опорный пункт? Должна же хоть где-то в этом районе быть полиция!

В горле у Никиты свистело, и когда остро кольнуло в боку, он понял, что ему хана. С боком далеко не убежишь. Углядев на обочине кирпич, Никита схватил его, отбежал к столбу, прижался к нему спиной и приготовился отбиваться от отвертки.

Курьера не было. Редкие прохожие старательно отводили глаза. Только какой-то ребенок из коляски помахал ему ладошкой.

Маевский, тяжело дыша, сполз вниз, не выпуская кирпича, и плюхнулся во влажную траву.

Господи, ну и марш-бросок.

Он вытащил телефон.

– Михаил Степанович, слушайте внимательно…

– Почему ты хрипишь, голубчик?

– Слушайте! – повысил голос Никита, и старик замолчал. – Желтухина убили. На моих глазах. Двадцать минут назад. Пытались и меня. Я удрал.

– Где ты сейчас?! – перебил Гройс.

– Без понятия. Не в этом дело. Желтухин что-то знал. Я вам скину адрес офиса. – Он говорил отрывисто, словно выхаркивая слова. – Езжайте туда. Безоружным не вздумайте. Возьмите с собой кого-то. Он отверткой убил детектива. Надо внутрь попасть. Найти, что он делал для Селиванова. В договоре сказано про наружное наблюдение. За кем-то он следил.

– Я тебя понял, – на удивление спокойно отозвался Гройс.

– Не вздумайте один! Михалстепаныч! Он отмороженный напрочь. – Маевский вспомнил отвертку, торчащую из шеи Желтухина, и его чуть не вырвало.

– Я сделаю, как ты сказал. Куда ты дальше?

Никита перевел дух.

– Щас такси вызову через приложение – и к вам.

– Ожидаю тебя, – коротко сказал Гройс и отключился.

Только временным умопомрачением Никита позже мог объяснить то, что он сказал Гройсу. Сидя в такси, он понемногу пришел в себя – и ужаснулся. Куда он отправил старика? Было ясно как день, что Гройс никого с собой не возьмет. Где он найдет сопровождающего для такой экспедиции в одиннадцатом часу вечера? Из оружия у старика только палка. И как должен Гройс попасть в офис частного детектива? Повозиться с отмычкой, а приехавшей по вызову вневедомственной охране лучезарно улыбнуться? Найти тетку-уборщицу и отобрать ключ у нее?

Совсем тошно Маевскому стало, когда Гройс перестал отвечать на звонки. Никита набирал его четырежды, отправил три эсэмэмски и пал так низко, что записал голосовое сообщение в ватсап. Голосовые старик не выносил. Никиту не оправдывало даже то, что в очередном приступе самобичевания он вообразил, будто Гройс за неимением нормальных помощников возьмет с собой Айнур. Распоряжения старикана девушка выполняла неукоснительно. Никита не знал, как они познакомились, но подозревал, что за этой исполнительностью скрывается какая-то непростая история.

– Езжай по выделенке, торопимся, – наклонившись к таксисту, хрипло попросил Никита.

– У меня для выделенки нет прав, – возразил тот.

– Черт с ним! Езжай без прав, штрафы я оплачу!

– Оплатит он, ага.

Водитель как ехал в общем потоке, так и продолжал. Маевский избил бы его, если бы это помогло быстрее добраться до офиса частного детектива. Как назло, они застряли в пробке на отрезке, где до ближайшей станции метро было двадцать минут ходьбы. Никита не мог даже выпрыгнуть на обочину и добежать до подземки, чтобы опередить Гройса.

Они добрались только в начале двенадцатого.

Из окон желтухинского офиса сочился слабый восковой свет. Никита вывалился из такси, взлетел по ступенькам – и дверь распахнулась ему навстречу.

В освещенном проеме стояли двое. Маевский успел подумать, что ему хана и он это заслужил, потому что отправил бедного старика прямо в лапы этим упырям. Но тут из-за широких спин раздался спокойный голос:

– Что там, друзья мои? А-а, это мой мальчик. Пропустите его, будьте любезны.

Никиту охватило такое облегчение, что он простил Гройсу даже мальчика.

– Как вы… – Он обвел взглядом помещение. – Как вам удалось…

Доплелся до стула, сел и выдохнул. Сердце колотилось как бешеное.

Что-то звякнуло. Никита поднял голову и увидел, что перед ним на столе стоит стакан с янтарной жидкостью.

– Коньяк паршивенький, – заметил старик. – Но хорошо хоть такой нашелся. Спасибо покойному. Он точно погиб?

– Не точно, – сказал Никита, помолчав.

К нему только сейчас возвращалась способность соображать, а вместе с этим уходила лихорадочная энергичность. Он обмяк, как проколотый воздушный шарик.

От коньяка по венам побежало успокоительное тепло. Он будто хлебнул из ведра с валерьянкой.

– Иржик, можно тебя на минуточку? – позвал старик.

Человек, которого он назвал смешным именем Иржик, подошел к ним. У него было плоское смуглое лицо. При близком свете настольной лампы на нем обнаружились мелкие шрамы, белые и змеящиеся, как корешки. Никита не хотел даже задумываться, при каких обстоятельствах можно было заполучить такие рубцы.

– Иржик, будь добр, дай оценку ситуации. Никита, что ты видел?

Маевский вкратце пересказал сцену возле дома Желтухина.

Плосколицый Иржик присел на корточки.

– Покажи на мне, куда пришелся удар.

– Между ухом и подбородком, слева от кадыка. – Никита ткнул в то место, куда Желтухину вонзили отвертку.

– Крови много было?

– Забило фонтаном. Он отвертку вытащил…

Иржик повернул плоское лицо к Гройсу.

– Без шансов, Михаил Степанович. Артерия. Он умер за три минуты. Если только скорая не подъехала через полторы… Фантастика, я считаю.

– Фантастика, – согласился Гройс. – Опиши убийцу, Никита.

– Среднего роста. Может, чуть повыше меня. Лицо узкое. Но у него сверху кепка, снизу борода, я ничего толком не разглядел… И во дворе темно было. Зато я его любимый цвет знаю. – Он нервно ухмыльнулся.

– Какой?

– Зеленый. Он за мной со второй отверткой гнался, такого же цвета. Дичь какая-то… Бегает он быстро, вот что еще. Я каким-то чудом от него оторвался.

– Или он сам тебя отпустил, – задумчиво проговорил старик.

Это предположение Маевскому очень не понравилось.

– Я, может, мировой рекорд побил, – неприязненно сказал он. – А вы все мои заслуги обнуляете.

На ворчание Никиты Гройс не обратил внимания. Он отошел к двум мордоворотам и что-то им говорил. Те синхронно кивнули и, не попрощавшись, ушли. Старик запер за ними дверь.

– Куда они? – без особого интереса спросил Маевский.

– Надо думать, по домам.

Никита так и взвился.

– Вы их отпустили? А мы?

– А мы здесь сами разберемся, – заверил Гройс. – В этом они не помощники. Хорошие ребятки, но у них своя сфера деятельности, и довольно узкая.

Маевский даже не собирался интересоваться этой узкой сферой деятельности.

– Весь архив у Желтухина в компьютере, – продолжал Гройс. – Вот единственное, что мне удалось найти. – Он показал Никите обычную школьную тетрадь на сорок восемь листов, причем Маевского неприятно поразило, что тетрадь была точно такого же цвета, как и рукоятка отвертки: ярко-зеленого. – Допускаю, что Желтухин хранил документацию в своей квартире, как поступает один мой знакомый частный детектив… Но надеюсь, что нет. Туда будет намного сложнее проникнуть.

– А сюда вы как попали?

Старик отмахнулся, словно вскрыть замок на двери в офис было плевым делом.

– Компьютер, естественно, запаролен. Умеешь ли ты взламывать коды, сударь мой?

– Издеваетесь?

– Так я и предполагал…

Гройс позвонил кому-то и коротко поговорил, причем Маевский даже не смог угадать пол его собеседника. Разговор велся очень странный. Старик быстро протараторил про какие-то гнезда, певчих птиц и закончил словами: «На лирику хватит, большего не обещаю», – что совсем уже не лезло ни в какие ворота.

Отложив телефон, Гройс ласково сказал:

– Ну вот, скоро помощничек приедет. Попробуем разобраться, на что Петр Алексеич подрядил этого бедолагу.

Маевский лег на пол, закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. После коньяка его обычно клонило в сон, но сейчас спать не хотелось. Милый парень Митя Селиванов, будущее математическое светило, втянул их в какую-то дрянную историю.

– Светило втянуло, – вслух сказал он. – Говорил я, не стоило за это браться!

Ничего подобного он не говорил. Наоборот, обрадованно помчался исполнять распоряжения Гройса, точно щенок за брошенной палочкой. Движухи захотелось идиоту.

Однако любопытно, что за помощник должен явиться по вызову Гройса…

Никита представил бледного парня в черном спортивном костюме с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. И тут в дверь постучали, выбив сложную дробь.

– Он в соседнем подъезде, что ли, живет? – изумился Никита, поднимаясь.

– Так пробки рассосались, всю Москву за полчаса можно проехать…

Старик отпер дверь, и в комнату вошел человек.

«Ни фига себе», – мысленно сказал Маевский.

Перед ним был холеный мужчина лет пятидесяти, полноватый, с той благожелательностью на лице, которая дается свыше только после десятилетий спокойной сытой жизни, лишенной тревог. В Амстердаме Никита встречал такие физиономии, да и те по большей части были укуренные. В России – никогда.

Одет мужчина был примечательно. Синие джинсы с потертостями, канареечная футболка, а поверх футболки – кофта толстой вязки из квадратов синего и зеленого оттенков. Причем с первого взгляда становилось ясно, что вязала эту кофту не бабушка, а если и бабушка, то подрабатывающая в свободное от огорода время на Диора. Яркостью облачения гость мог соперничать с попугаем Прохором. Шею украшал рыжий шейный платок с бегущими лошадьми.

В Никитином детстве такого хлыща отдубасили бы всем двором. Здесь же гость огляделся, явно чувствуя себя вольготно, и сказал хорошо поставленным голосом:

– Приветствую, Михаил Степанович. Чудный вечер, счастлив вас видеть.

– Толенька, голубчик! Рад, очень рад!

Они обнялись. Маевскому Толенька отвесил изящный полупоклон и больше не обращал на него внимания.

– Я так понимаю, только вход?.. – спросил он, усаживаясь за компьютер.

– Не исключено, что внутри тоже придется повозиться, – ответил Гройс. – Мы пока не знаем, что ищем.

– Я вас услышал.

Щегол присоединил к компьютеру какую-то коробочку и включил его. Гройс опустился на стул рядом с Никитой.

– Как думаете, до утра справится? – тихо спросил Маевский, взглянув на часы.

– Прошу, Михаил Степанович, – сказал Щегол. – Давайте посмотрим, есть ли здесь что-то полезное для вас.

Никита тоже подошел, хоть его и не звали. Щегол уже щелкал мышью по желтым папкам.

– Договор заключен двадцатого апреля, – подал голос старик. – Фамилия – Селиванов. Подожди, так вот же он, последний!

В папке хранились фотографии и отчеты.

– Толя, я не советую тебе на это смотреть, – вдруг сказал Гройс.

Щегол немедленно поднялся, прижал ладонь к сердцу:

– Тогда до встречи, Михаил Степанович. Если понадоблюсь, звоните.

И исчез.

Весь его визит занял семь с половиной минут.

– Что за тип такой удивительный? – не выдержал Никита.

Старик поднял на него недоуменный взгляд:

– Что за тип? Ты о ком?

Маевский молча кивнул, принимая к сведению: не было здесь никакого типа.

– Давай поглядим, что ты, милый, нашел для Пети, – пробормотал Гройс, выводя снимки один за другим на экран.

Из договора и двух приложений стало ясно: Желтухин должен был проследить за неким Александром Пономаревым. Что частный детектив добросовестно и проделывал в течение трех недель. Отчеты о слежке отправлялись к Селиванову каждые три дня.

Объем работы, проделанный Желтухиным, был огромен. Он следовал за Пономаревым неотступно, фотографируя всех, с кем тот встречался. Ему удалось одну из встреч даже записать, пусть только в обрывках разговора.

– Вот куда ушли деньги на Митин отпуск, – пробормотал Гройс. – Ты посмотри, сколько он всего провернул.

Лица, лица, лица… В фотоотчетах было не меньше сорока человек. Имена не подписаны. То ли Селиванов не видел в этом необходимости, то ли Желтухин не успел выполнить часть его поручения.

Пономарев, объект слежки, оказался неприметным мужчиной лет тридцати. Узкое лицо, бородка, одежда неброская: рубашки в мелкую клеточку, джинсы, кроссовки…

Один из снимков Гройс вывел крупно на экран. Пономарев невидяще смотрел в кадр.

У Никиты возникло ощущение, будто он проглотил кубик льда.

– Это он, Михаил Степанович… – Голос предательски дрогнул.

– Кто?

– Курьер. Тот, который убил Желтухина. Я его не сразу узнал, он везде разный.

– Господь всемогущий! – ахнул Гройс. – Никитушка, ты уверен?

Маевский кивнул.

– Соседка Селиванова описала человека, который был до меня в его комнате. Это Пономарев. Она сказала: «Интеллигентный такой, на Чехова похож».

– Ни интеллигентности, ни сходства не наблюдаю, – возразил Гройс.

– И всё же приметы совпадают. Рост, возраст, бородка. Сейчас, когда вы фото приблизили, я глаза узнал. Он, конечно, был в бороде до ушей, но я уверен, это он.

– Вот так номер, – медленно проговорил Гройс. – И на какой же ниве трудится этот занятный субъект? – Он порылся в записях Желтухина. – Ага, вот, нашел… Креативный продюсер телекомпании «Гроза». Ладно, Никита, с этим мы разберемся позже. А сейчас, я полагаю, нам пора.

Порывшись в ящиках, старик отыскал флешку и скопировал содержимое папки. Затем вытащил прозрачный пузырек с распылителем и тщательно обрызгал всё, от компьютерной мыши до стаканов. Спинку стула, за которую брался Маевский, тоже обработал, – а Никита о ней и думать забыл. Выключил системный блок и огляделся:

– Всё, уходим. Только выгляни в окно, не болтается ли кто поблизости.

В соседнем квартале поймали такси.

– Сегодня у меня переночуешь, – распорядился старик. – Надо понять, с чем мы имеем дело.

Войдя в комнату, Никита рухнул на топчан и мгновенно уснул, даже не раздеваясь.

Проснулся он от клекота попугая. Комнату заливало солнце. В его сонном мозгу возникло видение: Прохор, растопырив крылья, пытается защищать старика от кинжала наемного убийцы. Кинжал, господи, бред какой… Однако Маевского вынесло из комнаты, и только увидев Гройса перед зеркалом в ванной комнате, он пришел в себя.

Старикан в длинном, до пят, темно-синем халате расчесывал седую шевелюру. По краю ванны топтался Прохор. Лапа у него то и дело соскальзывала, и тогда Прохор взмахивал крыльями и отчаянно бранился.

Закончив, Гройс продул расческу и обернулся к Маевскому.

– Вы что, не ложились? – ужаснулся Никита.

– Мог бы проявить и больше деликатности. Сказать, что я прекрасно выгляжу, пожелать мне доброго утра… Впрочем, переживу. Я кое-что обнаружил в ходе своих ночных изысканий.

Не дожидаясь ответа, Гройс пошел в гостиную. Маевский, потирая глаза, потащился за ним.

Стол был завален распечатанными фотографиями из папки Желтухина.

– Я вчера не успел с тобой поделиться, – начал Гройс, опускаясь в кресло. – Помнишь таролога Марианну? Ее настоящее имя – Ольга Воденникова. Она была убита одиннадцатого мая, вечером. Зарезана, если это имеет значение.

– Одиннадцатого? Накануне самоубийства Селиванова?

Старик кивнул.

– Кроме нее, в тот же день были убиты известный экстрасенс и гадалка – имя ее ты вряд ли когда-либо слышал. Одна зарезана, второй застрелен.

– Из наградного «Бердыша»? – вырвалось у Маевского.

Гройс внимательно посмотрел на него.

– У меня нет таких сведений. Однако ход твоих мыслей мне понятен, особенно с учетом того, что Селиванов нанял частного детектива, как я выяснил, изначально для слежки за Ольгой Воденниковой.

Он выложил перед Никитой фото миловидной светловолосой женщины. Маевский не дал бы ей и сорока. Худощавая, мелкая, как воробушек. Волосы убраны в хвост, лицо без косметики; джинсы, короткий свитерок…

Прохор с шумом опустился на стол и пытался сцапать фотографию, но Гройс махнул на него газетой.

– Пр-р-ропади пр-р-ропадом! – обругал его попугай и перелетел на искусственное дерево в углу.

– Я уже списался с хозяйкой дома. Левашова подтвердила, что это Марианна. Но обрати внимание, как действовал Желтухин: он проследил за Воденниковой, а затем переключился на Пономарева. Детектив тщательно фиксировал все его встречи, и эти отчеты постоянно отправлялись Селиванову. Кто-нибудь из этих людей тебе знаком?

Маевский перебрал фотографии. Пономарев рядом с полной, просто одетой женщиной. Молодым парнем с нечистым лицом. С мужчиной в длинной кожаной куртке, лет тридцать как вышедшей из моды. Снова женщина, молодая, с тщательно уложенными волосами. Никита просмотрел все снимки и отрицательно покачал головой:

– Нет, никого из них никогда не встречал.

– Я воспользовался самым простым поиском по картинкам. – Гройс повернул к нему монитор. – Взгляни. Это база агентства по подбору персонала «Кратово-лайф». А это один из тех, кого срисовал Желтухин. – Он помахал снимком мужчины в куртке.

Маевский подался к экрану:

– О, водила!

– Именно так. Семенчук Павел Григорьевич. Теперь эта милая дама…

Гройс открыл следующую вкладку, и Никита увидел полную женщину. Подпись гласила: «Белякова Надежда Викторовна, горничная». На сайте агентства она была сфотографирована в макияже и с укладкой, а на фото частного детектива – в какой-то куцей курточке, Никита даже не сразу понял, что это один и тот же человек.

– Не стану утомлять тебя дальнейшей демонстрацией, – сказал Гройс. – В папке Егора Романовича тридцать семь человек, с которыми за три недели встречался этот самый Пономарев. Из них восемнадцать я нашел в базах люксовых агентств по подбору персонала. Повара, водители, горничные, садовники, личные массажисты, кухарки и даже дворецкий.

– Как Селиванов?

– Да. Кроме них, я обнаружил четверых тарологов и одного психолога из частного медицинского центра. Фотографии на их сайте сто лет не обновлялись. Полагаю, род деятельности психолога изменился, и он занимается теми же эзотерическими практиками, что и наша лже-Марианна. Итак, разнообразные мелкие мошенники и обслуживающий персонал при состоятельных согражданах – вот контингент, который интересовал Пономарева. Встречи длились в среднем не больше пятнадцати-двадцати минут. Короткий разговор, часто – на улице, даже не в кафе, и они расходились. На что это похоже, по-твоему?

– На обмен информацией, – пробормотал Маевский. У него начала болеть голова.

– И не только. Обрати внимание…

Гройс вывел на экран фото, сделанное Желтухиным. Пономарев протягивал Беляковой конверт.

– Обмен информацией и денежными средствами, – дополнил Маевский.

– Если, конечно, в конверте деньги, а не споры сибирской язвы. Забыл сказать: среди фигурантов расследования есть занятная дама. Вот она, голубушка.

Гройс, как игральную карту, выложил перед Никитой фотоснимок.

Женщина лет пятидесяти, плечистая, с угрюмым невыразительным лицом. Редкие короткие волосы. Обвисшая кофта на пуговицах, разношенные кеды, нелепая джинсовая юбка на комковатых бедрах…

– Какая-то тетка с рынка, – пробормотал Никита.

– Эта, как ты выразился, тетка с рынка является коллегой Пономарева. Позволь тебе представить: Марина Бурова – еще один креативный продюсер телеканала «Гроза». Вот с ней-то он как раз встречался в кофейне. Желтухину удалось подобраться к ним и кое-что подслушать. Здесь есть записи, но их надо расшифровать, я пока не успел… Предполагаю, Никита, все люди, с которыми виделся Пономарев, шпионят для него в домах своих нанимателей. Вряд ли он дает им инструкции по чистке обуви и обслуживанию автомобилей. Я, правда, не вполне понимаю, что он затем делает с этой информацией… Ясно одно: Айнур надо срочно вытаскивать. Во-первых, мы выяснили всё, что нужно, о тарологе, а во-вторых, Петр Алексеич влез с головой во что-то очень нехорошее. Я, собственно, ждал твоего пробуждения, чтобы ты ее забрал оттуда. – Он позвонил и сказал не терпящим возражений тоном: – Айнур, твоя работа у Левашовых закончена. Через час тебя заберет Никита. Он позвонит, когда будет подъезжать. Собери вещи и будь готова…

– Не сегодня, Михаил Степанович, – перебила девушка.

– Что, прости?

– Я никуда отсюда не поеду. Замороженные супы есть в морозилке, их только в холодильник на ночь поставить, они к утру оттают.

– Айнур, какие еще супы! – рявкнул Гройс. – На Маевского вчера покушались. А перед этим на его глазах был зарезан детектив, которого нанял Селиванов. Убит, понимаешь? Ты в опасности, здесь не о чем спорить.

– А мы и не спорим. – Голос Айнур звучал твердо и спокойно. – В доме странное творится. Здесь что-то не в порядке. Вам нужно было выяснить, что происходит? Я выясню. Через два дня, когда мне дадут выходной, буду у вас с отчетом.

– Кто тебе даст выходной? – обалдело спросил Гройс.

– Анастасия Геннадьевна. Извините, мне пора. Не беспокойтесь, Михаил Степанович, всё будет нормально.

В трубке запищали гудки.

– Вот же безмозглая овца! – Никита еще не видел Гройса в таком гневе. – Это не девчонка, а какая-то, я даже слова приличного подобрать не могу…

– Пр-р-роститутка? – несмело предложил попугай.

– Замолчи, Прохор!

– Кр-р-рутись! Кр-р-рутись!

– Я тебе голову сейчас откручу!

Маевский, который чувствовал себя так, словно ему голову открутили накануне и всю ночь набивали об стенку, не выдержал:

– Простите, Михаил Степанович, я кофе сварю. Думаю, за Айнур сегодня ехать бессмысленно.