Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках

5.1. Двор и провинциальные дворянские мятежи

Данный раздел посвящён действиям дворянской оппозиции в провинциях Франции: на протяжении последних тринадцати лет царствования Людовика XIII трижды возникала опасность для короны, идущая из провинций и связанная с попытками вооружённых выступлений и мятежами в 1632, 1636 и 1641 гг.

Как правило, провинциальная почва предполагала только одну эффективную форму дворянского протеста — вооружённый мятеж, так как все обычные проявления недовольства редко выходили за рамки региональных парламентов, штатов и дворянских ассамблей. Мятеж в провинции вспыхивал всякий раз, когда придворные заговорщики лишались надежды устранить кардинала Ришелье путём дворцового заговора. Провинция предоставляла также широкое поле действий, потому что гранды могли получать большую поддержку среди своих провинциальных клиентов, пополнять финансовые ресурсы и обзаводиться вооружёнными отрядами.

Далеко не все дворяне разорялись и спешили в Париж. Их неудовольствие королевской политикой часто связывалось с фиксальными притеснениями со стороны правительства: налогами на крестьян, а также военными сборами. Правда, мятежность провинций обретала свой смысл с наличием на месте сильного лидера, вокруг которого могла группироваться клиентелла. Обычно таковым являлся губернатор области или принц королевской крови, имеющий собственный апанаж. Вместе с тем не стоит преувеличивать возможности провинциального сепаратизма. Общефранцузская тяга к объединению вокруг единого политического центра — Парижа, принятие фигуры короля как главного источника всякой власти ставило под сомнение все начинания грандов в провинции, поскольку многие представители провинциального дворянства опасались новых гражданских потрясений, вспоминая разруху и опустошения времен Гугенотских войн и регентства Марии Медичи. Обычно мятеж столичных грандов вызывал интерес только на словах; региональная знать не проявляла желания вступать в конфронтацию с короной, усиление позиций которой несло стабильность положения массы дворянства. Правда, и грандов, и провинции в известном смысле объединяла фигура Ришелье — кардинал являлся объектом общей ненависти, хотя дворянство провинций часто было далеко от парижских событий и со времён войн не выдвигало существенных политических претензий к короне. Ненависть к Ришелье как бы подразумевалась, так как его имя связывалось обычно с прессом налогов и необоснованными репрессиями, однако интерес дворянства к мятежам был скорее свидетельством традиционной дворянской сословной корпоративности и редко сопровождался конкретными действиями. Лагеря мятежников были малочисленны и организационно слабы. Лидеров оппозиции в большинстве окружали их парижские клиенты, а мятежных губернаторов — их ближайшая свита из числа друзей и родственников. В целом провинциальное дворянство было очень пассивно в политическом отношении и лояльно настроено к короне. Недостаток сил гранды пытались компенсировать иностранной поддержкой, главным образом испанской, которая выражалась в деньгах и наемниках.

Каждый их трёх названных мятежей имел свои особенности, которые мы постараемся рассмотреть. Американский историк Р. Хардинг верно заметил процесс складывания ряда династий провинциальных губернаторов и постепенное превращение губернаторского поста в наследственный. Центральное правительство проявляло особую осторожность к мятежному духу этих провинций. Практически все одиннадцать крупнейших губернаторств Франции — Бретань, Бургундия, Шампань, Дофине, Гиень, Лангедок, Лионне, Нормандия, Пикардия и Прованс — в XVI–XVII вв. предоставлялись высшей знати, грандам. Губернаторы представляли в провинции короля и возглавляли дворянское ополчение.

Вообще, губернаторства стали появляться с постепенной централизацией Франции. Бывшие герцогства и графства волей короны превращались в генеральные наместничества и губернаторства. Королевская власть назначала губернаторов из числа преданных престолу персон, возводя их в сан герцогов и пэров. Это было необходимо, чтобы избежать неповиновения со стороны представителей царствующей фамилии мужского пола, поскольку родственники королей не прочь были рассматривать предоставленный им апанаж как собственное владение. До Гугенотских войн подобный путь был очень эффективен, однако гражданские смуты и слабость последних Валуа способствовали тому, что губернаторы начали действовать самостоятельно. Вплоть до прихода к власти Ришелье королевскую юрисдикцию в ряде районов Франции можно было считать весьма условной. Апеллируя к традиции, губернаторы часто напоминали короне о своих привилегиях. Из двадцати губернаторов крупных провинций в мятежах и придворных интригах 1630–1642 гг. участвовало, по нашим подсчётам, семь человек. Имеются в виду герцог де Бельгард Роже II де Терм де Сен-Лари, губернатор Бургундии, граф Суассонский Луи де Бурбон, губернатор Шампани и Дофине, герцог д'Эпернон Жан де Ла Валетт, губернатор Гиени, герцог Генрих II де Монморанси, губернатор Лангедока, герцог д'Эльбеф, Шарль II Лoтарингский, губернатор Пикардии, герцог де Гиз, Шарль (Карл) Лотарингский, губернатор Прованса, и герцог де Руанне, Луи де Гуфье, губернатор Пуату. Список довольно впечатляющ, хотя в вооружённых мятежах были замешаны только граф Суассонский и герцог де Монморанси.

Историки в основном единодушны в оценке отношения губернаторств к центральной власти. Ю. Meтивье считает, что имела место тенденция к наследственности губернаторской должности и последняя не подлежала купле-продаже. Он называет губернаторов полукоролями, которые были опасны своими клиентеллами и поэтому находились под особым вниманием Ришелье. Кардинал сместил самых строптивых из них, однако не пытался умалить саму важность губернаторств, не посягал на наследственный характер губернаторского поста. Среди остальных десять губернаторов были безусловно лояльны к короне, включая самого Ришелье, губернатора Бретани. Они являлись представителями семей, преданных трону, — Ледигьеров, Шомбергов, Виллеруа, Альберов, Витри и Валуа-Ангулемских. Позиция остальных обладателей губернаторской должности, связанная с политической пассивностью в период последних лет правления Людовика XIII и Ришелье, объясняется их пониманием невозможности опереться на провинциальное дворянство.

Заботы этого дворянства были довольно отличны от требований грандов. Оно мечтало о расширении земельных владений, бенефициях, должностях и синекурах и рассчитывало на понимание короны. Дворяне провинции редко добивались высоких постов при дворе, в армии или административном аппарате благодаря покровительству губернаторов, потому что влияние последних сильно ограничивал растущий авторитет короны, а сами губернаторские династии были фактически отстранены от занятия функциональных придворных должностей и реальных рычагов придворной игры. Многие губернаторы — мятежники эпохи регентства Марии Медичи — во время министерства кардинала Ришелье убедились в несостоятельности открытых попыток изменить внутреннюю ситуацию в стране. Их основная политическая роль уже была сыграна, а клиенты их фамилий пытались искать уже новых, придворных покровителей. В частности, речь идёт о герцогах де Лонгвиле, Шоне, Монбазоне и некоторых других. Их поддержка мятежников в провинциях была пассивной, а взаимные ccоры и местничество не позволяли действовать сколько-нибудь слаженно. Восстание провинциальной знати могли организовать, таким образом, молодые люди послевоенного поколения, не обременённые опытом и памятью полувековых гражданских войн и, без сомнения, участвующие в активной жизни двора. Только двор — постоянный источник раздоров и интриг — мог подтолкнуть их к вооружённому выступлению. Придворные неудачи — крушение всех предыдущих заговоров — прямо способствовали этому. Главным инициатором провинциальных мятежей можно назвать брата Людовика XIII герцога Гастона Орлеанского, который бежал в свой апанаж — герцогство Орлеанское — после провала заговора Марии Медичи и «Дня одураченных». Летом 1632 г. вместе с губернатором Лангедока герцогом де Монморанси, первым бароном Франции, он поднял открытый мятеж на юге Франции. Следующая попытка добиться устранения главного министра связана с событиями на северо-восточном фронте, когда шли военные действия с Габсбургами. Её также возглавил Гастон Орлеанский и граф Суассонский, принц крови, троюродный брат короля. Это предприятие не стало массовым. Наконец, в 1641 г. граф Суассонский организовал серьёзный мятеж, едва не стоивший поста и жизни кардиналу Ришелье. Все попытки провинциального сопротивления финансировались Испанией и были тесно связаны с парижским двором.

Гастон Орлеанский вступил на территорию Франции со стороны герцогства Лотарингского, где он жил в эмиграции с 1631 г., с намерением соединиться с силами Монморанси на юге. Ришелье был извещён об их совместном выступлении заблаговременно. Герцог Генрих де Монморанси являлся крестником Генриха IV, маршалом Франции, прославившимся в борьбе с гугенотским движением. Скорее всего, причиной его участия в восстании стал отказ Людовика XIII произвести его в коннетабли Франции, что было сделано по совету Ришелье, хотя эта должность была наследственной в его семье и рассматривалась как фамильная собственность. Герцог рассчитывал на милость ещё потому, что в своё время помог Ришелье в 1630 г. сохранить его положение, поэтому отказ прозвучал как неприкрытое оскорбление. Возможно, одним из вдохновителей Монморанси стала его жена, Фелиция дез Юрсен, дочь знатного итальянского аристократа герцога Орсини-Браччиоли и близкая подруга опальной Марии Медичи. Не исключено, что благодаря ей Монморанси вступил в союз c Гастоном. Хотя губернатор Лангедока рассчитывал поднять на восстание всю свою провинцию, к нему присоединились только три города. Главной причиной поражения мятежа Монморанси американский историк У. Бейк считает уничтожение короной традиционных привилегий Лангедока, упразднение провинциальных штатов и «наполнение» провинции в 1629–1632 гг. людьми, преданными Ришелье, следящими за действиями губернатора и его сторонников. Монморанси не владели большими землями в Лангедоке и не обладали многочисленной клиентеллой, их влияние при дворе было также ограниченным.

После стычки (сражением это событие назвать трудно) с королевскими войсками при Кастельнодари в сентябре 1632 г. герцог де Монморанси был взят в плен и решением Тулузского парламента казнён. Процесс герцога курировали лично Людовик XIII и кардинал Ришелье, которые решили устроить показательный суд в назидание остальной знати. Смертный приговор первому барону Франции потряс всё французское дворянство, которое считало открытое неповиновение несправедливому правлению своим долгом. Гастона Орлеанского, который укрылся в Монпелье, покидали его сторонники, так как король даровал всем сопровождавшим герцога Орлеанского мятежным дворянам своё прощение. Правда, королевская милость предусматривала также и ссылку. Так, Франсуа V де Ларошфуко, отец герцога де Ларошфуко-мемуариста, за поддержку герцога Орлеанского был сослан в свой замок в Пуату, обвинённый «в несоблюдении верности и симпатии, которые он обязан проявлять в отношении Его Величества». Публичная казнь Монморанси заставила Гастона Орлеанского вновь бежать из Франции. Губернаторами Лангедока стали члены семьи Шомбергов, клиентов Ришелье, которые роздали все ключевые посты в провинции своим друзьям.

Большую роль в поражении восстания сыграла нерешительность правления по отношению к герцогу Орлеанскому со стороны первого министра Испании Оливареса, что привело только к ещё большей натянутости отношений между Францией и Испанией. Оливарес посчитал, что в тот момент открытая помощь Гастону могла привести к самым неприятным для Испании последствиям, потому что общая ситуация в Европе 1632 г. складывалась не в пользу Габсбургов.

В целом мятеж 1632 г. в Лангедоке продемонстрировал силу королевской власти и невозможность для столичных грандов поиска широкой социальной опоры в среде провинциального дворянства. Это во многом определило характер последующих попыток устранения Ришелье, исходящих из провинции. Однако столичное дворянство всё меньше находило общий язык с дворянством провинциальным. Последнее больше стремилось к стабильности и не было столь амбициозно и честолюбиво. Лидеров восстания объединяла общность личных и политических интересов, которую всегда омрачала непоследовательность, а временами и трусость герцога Орлеанского и его стремление к компромиссу. Гастон стремился добиться отставки Ришелье и возвращения эмигрантов, чьи интересы он представлял, с помощью одного из самых влиятельных губернаторов страны, а Монморанси рассчитывал в случае падения кардинала восстановить историческую справедливость и вернуть в свою семью должность коннетабля. Ни Гастон, ни Монморанси не готовились к долгой войне, полагая, что сам факт наличия мятежной провинции заставит Людовика XIII согласиться с отставкой главного министра. Мятежники не приняли во внимание то обстоятельство, что позиции короны и Ришелье укрепились после 1630 г., каждое поражение придворных заговоров означало ужесточение королевской юстиции.

Возвращение ко двору Гастона Орлеанского после долгих переговоров и обещаний, начало войны с Испанией в 1635 г. на короткий момент погасило действия оппозиции, тем более что вся свита брата короля, вопреки гарантиям Ришелье, была заключена в тюрьму. Однако по мере ухудшения положения на фронтах стало расти недовольство воюющих дворян, которые полагали борьбу Ришелье с Австрийским домом (Габсбургами) как «дерзкое и сомнительное» предприятие, «безумное и пагубное» (Ларошфуко). На фоне Тридцатилетней войны в Европе, которая современникам виделась прежде всего как религиозная война, столкновение двух католических держав рассматривалось по обе стороны Пиренеев как противоестественное явление, покоящееся на зыбкой почве амбиций кардинала. Военные неудачи Франции, особенно в 1636–1637 гг., способствовали росту непопулярности войны в среде дворянства, многие представители которого стремились покинуть театр военных действий. Ларошфуко пишет: «Нас всех прогнали из армии под предлогом, что мы слишком вольно говорим о происходящем во время похода». Оставшиеся не у дел дворяне вновь были готовы к мятежу.

Заговор осени 1636 г. Гастона Орлеанского и Луи Суассонского мы также относим к провинциальным, поскольку после покушения на жизнь Ришелье Гастон диктовал королю условия своего возвращения из Блуа, своей резиденции, а граф Суассонский укрепился в Седане, у герцога Буйонского.

Луи де Бурбон, граф Суассонский, как отмечалось, представлял младшую ветвь царствующей династии. «Господин Граф, — пишет о нём кардинал де Рец, — вызывавший много зависти у министра своей храбростью, вежливостью и своими расходами, находился в близких отношениях с Месье (Гастоном). Он совершил страшное преступление, отказавшись от брака с мадам д'Эгийон, племянницей кардинала». Ришелье навязывал графу в жёны свою овдовевшую и любимую племянницу мадам де Комбале, впоследствии герцогиню д'Эгийон, что навсегда испортило их отношения. Суассон участвовал в заговорах против кардинала в 1626 и 1630 гг., после чего вынужден был даже какое-то время скрываться в Савойе. В октябре 1636 г., после того как король покинул театр военных действий в Пикардии и вернулся в Париж, оставив вместо себя Ришелье, Гастон Орлеанский и граф Суассонский решили физически устранить министра. Но в ответственный момент герцог Орлеанский пал духом, неожиданно отказался от разработанного плана и бежал в своё владение в Блуа, бросив и предав всех своих сподвижников. Графу Суассонскому оставалось единственно просить убежища и защиты у герцога Буйонского, французского вельможи, который владел княжеством Седанским за пределами Франции и в качестве князя был не подвластен французской юрисдикции. Нет сомнений, что кардинал сразу же узнал о заговоре и испугался не менее самих заговорщиков. Непосредственными исполнителями убийства Ришелье должны были стать придворные свиты Гастона и Суассона, Рец перечисляет их имена: «Л'Эпине, Монтрезор, Ла Рошпо сумели вселить в Месье храбрость и отделаться от кардинала. Сент-Ибар, Варикарвиль, Бардувиль и Борегар убедили в этом господина Графа, а отец Борегара — меня».

Клод де Бурдей, граф де Монтрезор, в это время был ближайшим сторонником Гастона Орлеанского, Ларошфуко видит его роль решающей в объединении усилий графа Суассонского и брата короля. Граф де Ла Рошпо, двоюродный брат будущего кардинала де Реца, по свидетельству последнего, «являлся придворным герцога Орлеанского и… его конфидентом. Он искренне ненавидел кардинала Ришелье, поскольку приходился сыном мадам дю Фаржи и ещё потому, что г-н кардинал заключил его отца в Бастилию». Мадам дю Фаржи, о которой уже говорилось в главе 4, с 1631 г. находилась в эмиграции в свите Марии Медичи, а отец, маркиз дю Фаржи, бывший посол в Испании, вернувшийся во Францию вместе с Гастоном, с 1635 г. пребывал в тюрьме. Лa Рошпо, таким образом, был уже «наследственным» интриганом и клиентом герцога Орлеанского и мечтал отомстить за гонения на своих родителей.

Сторонники графа Суассонского также являлись верными клиентами своего патрона, и главную роль среди них играл Анри де Сен-Бонне, сир де Сент-Ибар. Ларошфуко характеризует окружение графа: «Сент-Ибар, Варикарвиль и Бардувиль, люди неуживчивые, беспокойные и необщительные, притворявшиеся, будто они — сама добродетель, завладели волей этого принца». Столь нелестные оценки мемуариста связаны с его взглядами как придворного короля и столичного аристократа на провинциальную знать, трёх названных друзей Суассона. Ларошфуко, подобно дворянам своего круга, презирал провинциальное окружение графа и всякий раз подчёркивал разницу в положении придворного и «деревенского» дворянства, отражая растущий корпоративный снобизм двора. Об этом повествует и Таллеман, посетитель парижских салонов знати, собиратель придворных сплетен и рассказов: «Сент-Ибар был причиной несчастья г-на Графа: он вбил в голову Графу, что тот должен держаться стойко и свалить кардинала». О Варикарвиле и Бардувиле известно только, что они являлись мелкими дворянами из Нормандии и рассчитывали с помощью графа Суассонского добиться хорошей должности при дворе. Наконец, упомянутый Рецом сир де Борегар являлся капитаном личной гвардии Суассона. Всеми заговорщиками двигало желание личной выгоды и верность интересам своего патрона. В отличие от окружения Гастона, конфиденты графа в основном не являлись представителями столичной знати. Впрочем, в Париже в пользу сына интриговала графиня Суассонская, Анна де Монтафи, добившаяся полного союза с двором Анны Австрийской и ставшая своего рода посредницей между придворной оппозицией и лагерем графа.

Мятежа герцога Орлеанского, вопреки всеобщим ожиданиям, не последовало, потому что Людовик XIII, понимая опасность внутренних волнений в военное время, предпочёл договориться с братом в очередной раз. Гастон к тому же продолжал оставаться наследником трона (до 1638 г.), и не считаться с ним было нельзя. Переговоры Парижа и Блуа, а также Парижа и Седана, похоронили идею открытого сопротивления. Король опять даровал прощение свитским людям своего брата, правда, без права возвращения в столицу. Гастон сумел выиграть в Блуа время и заставил короля пойти на уступки. Важным итогом переговоров, согласно мемуарам Ришелье, явилось то, что королю и его главному министру удалось расколоть союз графа Суассонского и герцога Орлеанского.

Хотя отношения короля и Суассона также возобновились, причём Людовик XIII обещал полную амнистию графу, влияние его советников, а также относительная безопасность Седана и испанское покровительство привело принца крови к альянсу с врагами Франции. Переговоры с Людовиком XIII не могли не закончиться неудачей, потому что граф требовал короля безоговорочного удаления министра. Отказ короля предоставил Суассону свободу действий, и хотя граф «заверял [Людовика XIII] в своей верности» и обещал, в свою очередь, «ничего не предпринимать во время своего пребывания в Седане», согласно Ришелье, летом 1637 г. он подписал секретный протокол о координации действий с Марией Медичи, испанским правительством Фландрии и с герцогом Буйонским, чья резиденция — имперский город-крепость Седан на границе с Францией — стала новым центром вооружённой оппозиции.

Одна из статей протокола гласила: «Король Испании [Филипп IV) компенсирует господину де Буйону, в случае возникновения соответствующей ситуации, потерю всех благ, которые последний имел во Франции». Эта статья демонстрирует устойчивые надежды испанской короны на успех вооружённого мятежа французской знати и политический раскол страны, равно как и гарантию испанского покровительства в случае неудачи. Оливарес сознательно шёл на открытую организацию помощи любому лидеру из числа дворянских оппозиционеров, потому что Испания на этот раз вовсе не была уверена в успехе своего оружия в войне с Францией.

Герцог де Буйон был сыном знаменитого Анри де Ла Тур д'Оверня, виконта де Тюренна, соратника Генриха Наваррского и возлюбленного Маргариты де Валуа. Посредством блестящих брачных союзов Тюренна (первый брак с Шарлоттой де Ла Марк, герцогиней де Буйон, второй — с принцессой Елизаветой Нассау-Оранской) его сын Фредерик-Морис наследовал несколько титулов, огромное состояние и территории вне Франции. До 1635 г. он жил в Нидерландах у своего дяди принца Оранского, а затем перешёл на службу к Людовику XIII в звании маршала. Суассон не случайно бежал к своему другу Буйону — в Седанском княжестве не действовала французская юрисдикция, хотя король мог обвинить герцога в предательстве и в оскорблении Величества как своего подданного, офицера на королевской службе. Таким образом, неудача 1636 г. повлияла на новые формы сопротивления: если Гастон договаривался с королём об условиях дальнейшего сосуществования с Ришелье путём шантажа в виде угрозы мятежа, то граф Суассонский выбрал союз с противниками Франции, поскольку посчитал, что не может рассчитывать на гарантии своей безопасности в случае возвращения, пока Ришелье остаётся у власти. Обязательства графа перед испанцами, двором Анны Австрийской и двором Марии Медичи, а также собственные амбиции обиженного принца крови привели к вооружённому восстанию 1641 г.

Восстание финансировалось Испанией и в то же время прямо было связано с парижским двором. Там в деталях знали всё, что происходит в лагере Суассона. Кардинал де Рец свидетельствует: «Наконец господин де Буйон изменил своё решение. По требованию министра Испании дона Саламанки он обязал меня найти людей при парижском дворе, отдав приказ использовать деньги именно с этой целью, однако я возвратился в Седан, более обременённый письмами». Испанцы и мятежники преувеличивали возможности двора. Значительная часть придворных пребывала на войне, которая в 1638–1640 гг. становилась всё более и более успешной для Франции. Многочисленные репрессии, обрушившиеся на двор в 30-е гг. — ссылки и тюрьмы, вынужденная эмиграция дворян, — вместе с тем разрядили напряжённость. Достигнутый мир c Гастоном и прекращение интриг королевы Анны после рождения сыновей Франции также явились факторами, способствующими снижению оппозиционного накала. Поэтому миссия ко двору Реца завершилась неудачей: придворные ограничились традиционными заверениями солидарности и благодарностями за доверие графа Суассонского.

Летом 1641 г. появился совместный манифест мятежников — графа Суассонского, герцога Буйонского и присоединившегося к ним нового герцога де Гиза, в котором были перечислены знакомые по прошлым событиям требования к короне. Они касались положения как провинциальных дворян, так и придворных короля, хотя в целом восставшие аристократы провозглашали свой манифест от лица всех французов, видя свою особенную роль освободителей страны от репрессивного правления кардинала.

Все их требования можно разбить на три составляющие. В первой защищались традиционные вольности «провинций, городов и частных лиц» — «иммунитеты, права и привилегии», связанные со стремлением ограничения административно-политического вмешательства короны. Последнее предоставило бы губернаторам прежнюю свободу действий и снизило бы пресс королевских налогов.

Второй раздел касался освобождения заключённых дворян из тюрем, возвращения эмигрантов, возврата конфискованного имущества у опальных дворян и «закрепление порядка в советах короля». Речь шла об амнистии всех наказанных Людовиком XIII и Ришелье интриганов и мятежников, а также о реорганизации королевского совета — возвращения в его состав грандов, «прирождённых советников» короля. Наконец, третий, «международный» аспект. Речь идёт о требовании союза с Габсбургами и прекращении непонятной для католического дворянства войны. Как видно, манифест представлял полную ревизию всего политического курса французской короны и отражал внешнее восприятие аристократами сути политических и прочих преобразований правительства. Мятежники видели главным препятствием справедливому правлению только влияние на короля кардинала Ришелье, поэтому восстание 1641 г. проходило под «антиришельистскими» лозунгами. Посланный против Суассона и его союзников отряд под командованием маршала де Шатийона был разбит в битве при Марфе, но в этом же сражении погиб граф Суассонский. Лишившись своего лидера, герцог де Гиз предпочёл бежать за границу, а герцог де Буйон вступил в соглашение с королем.

Таким образом, опасность для политического курса Людовика XIII и Ришелье часто исходила из провинций. Активную оппозицию представляли гранды и придворные короля, покинувшие двор и объединившие усилия с недовольными губернаторами и их клиентеллами с целью любым путём привлечь к себе утерянное королевское внимание. Наиболее активными мятежниками было молодое поколение грандов, которым двигали как амбиции, так и желание восстановить историческую справедливость, законность и традиции, попранные абсолютной властью, олицетворяемой Ришелье. Их сторонниками стали представители придворной католической знати, которые демонстрировали преданность и личную привязанность своим патронам, что, с одной стороны, являлось продолжением феодальной традиции, а с другой — желанием извлечь выгоду из успехов своих лидеров. Мятежи и заговоры особенно усугубляли опасность внутренней дестабилизации во время войны с Габсбургами, когда король не мог бросить на борьбу весь «силовой» потенциал короны. Неудачи отдельных командиров вместе с предательским поведением ряда представителей знати на фронтах заставляли короля применять строгие наказания, что толкало опальных дворян в лагерь открытой оппозиции. Все рассмотренные провинциальные выступления были непосредственно связаны с двором и направлены против кардинала Ришелье и его партии. Открытое неповиновение представляло собой как военный мятеж с финансовой и прочей поддержкой Испании, так и угрозу мятежа. Восстание против репрессивной власти, «тирании» (наиболее употребляемое слово в мемуаристике того времени), рассматривалось дворянами как сословный долг, потому что традиция наделяла их правом отвечать за всю Францию. Аристократия не рассматривала Испанию как противницу Франции, а видела её лишь в качестве личного врага Ришелье. Предлагаемая помощь Габсбургов не считалась ими преступлением. Дворяне отказывались признавать власть Ришелье, не задумываясь и где-то не понимая, что она была предоставлена ему волей короля. Карающая королевская юстиция отождествлялась дворянством только с именем кардинала.

Все три выступления знати в провинциях в 1631–1641 гг. были взаимосвязаны. Заговор Марии Медичи привёл к эмиграции Гастона Орлеанского и многих придворных, которым позже удалось объединиться с Монморанси. Неудача открытого мятежа и следующая волна эмиграции, возвращение и арест сторонников герцога Орлеанского подтолкнули к заговору на фронте, который, в свою очередь, очертил два пути развития событий ввиду позиции двух лидеров — Гастона и графа Суассонского. Поражение в провинции фрондирующей знати связано с рядом моментов: недостаточной поддержкой оппозиционных сил двора, частой несогласованностью действий вождей оппозиции, характерными различиями позиций придворной и провинциальной знати, усугубляющимися со временем, растущими противоречиями между губернаторами и провинциальной знатью, усилением давления со стороны королевской власти и расширением партии «кардиналистов» в провинции. Всё это способствовало установлению стабильного контроля короны в провинциях страны.

5.2. Двор и эмиграция дворянства

Под эмиграцией мы понимаем вынужденный отъезд за пределы государства лиц, чьё пребывание во Франции было невозможно по причинам личного неприятия существующего режима или было вызвано необходимостью сохранения своей жизни. Франция XVII в. уже была знакома с политической эмиграцией, чему способствовали многолетние гражданские войны, когда страну покидали гугеноты. Пик борьбы аристократии и короны в первой половине XVII столетия пришёлся на последнее десятилетие правления Людовика XIII, время тяжелых социальных потрясений, связанных с войной и экономическими трудностями. Бесконечные попытки свергнуть Ришелье и заставить короля изменить внешне- и внутриполитический курс следовали одна за другой, способствуя эмиграционному движению, которое прекратилось только со смертью главного министра в 1642 г.

Французская дворянская эмиграция совершенно ушла от внимания историков, хотя представляла собой довольно существенный политический фактор как для Франции, так и для её противников. О размахе эмиграции можно судить только по перечню государств, где жили эмигранты, — испанские Нидерланды (Фландрия=Бельгия), Голландия, Лотарингия, Англия, Савойя, Испания, Тоскана, германские княжества. Признанным центром эмиграции была франкоязычная столица Фландрии Брюссель, где находились лидеры эмигрантской оппозиции — Мария Медичи и Гастон Орлеанский.

Мы выделяем четыре основные эмиграционные волны, первая из которых может быть датирована 1631 г. Она явилась следствием заговора королевы-матери 1630 г. Брат короля Гастон Орлеанский сначала занял в этом заговоре нейтральную позицию, оговорив своё невмешательство требованием к Ришелье выхлопотать должность президента Парижского парламента и кардинальскую шляпу для своего канцлера Жака Ле Куанье, а также грамоту о возведении в герцогское достоинство своему фавориту Антуану де Пюилорену. Ришелье ограничился лишь удовлетворением одного из требований — Ле Куанье назначили президентом парламента. Невыполнение обещаний кардиналом и общая ситуация при дворе, когда начались многочисленные ссылки из Парижа участников заговора Марии Медичи, привели Гастона к решению выразить протест и покинуть Париж.

Герцог отправился в свое герцогство Орлеанское, и о его деятельности там можно судить по декларации короля от марта 1631 г.: «Мы были в большой степени удивлены, когда узнали, что некоторые из его (Гастона) сторонников вели переговоры от его имени с министрами и другими иностранными представителями без нашего разрешения. Он призывал других знатных дворян покинуть двор и присоединиться к его мятежу». Речь идёт о переговорах с испанской администрацией Франш-Конте (восточная французcкая область — часть комплекса владений бургундских герцогов, попавшая под власть испанской короны в XVI в.), а также с посланцами герцога Лотарингского. Вскоре, получив известия о приближении королевских отрядов, Гастон бежал во Франш-Конте, а затем и в Лотарингию. Напрасно Людовик XIII извещал губернатора Бургундии герцога де Бельгарда, чтобы он воспрепятствовал продвижению свиты брата короля, — губернатор предпочёл присоединиться к мятежу.

В конце марта 1631 г. декларацией короля Гастон и его сторонники были объявлены мятежниками и признаны виновными в оскорблении королевского Величества: «Мы заявляем, что считаем виновными в оскорблении Величества графа де Море, герцогов д'Эльбефа, Бельгарда и Руанне, президента парламента Ле Куанье, господ де Пюилорена, Монсиго (советника Счетной палаты парламента) и отца Шантелуба». Антуан де Лаж де Пюилорен был сыном барона Рене де Лажа, шталмейстера первой жены Гастона Марии де Монпансье. Наследственный клиент дома герцога Орлеанского, он занимал должность пажа, затем став первым камергером. Пюилорен был предан своему покровителю и оказывал на него большое влияние, о чём кардинала Ришелье предупреждал воспитатель Гастона ещё в 1628 г.: «Самым влиятельным человеком при Месье, брате короля, является Пюилорен, сторонник праздной и сладострастной жизни». Советник Монсиго также был в числе конфидентов герцога, занимая должность его личного секретаря. Граф Антуан де Море являлся внебрачным сыном Генриха IV, но в отличие от остальных побочных детей короля не был узаконен, что не позволило ему воспитываться вместе с остальными детьми короля. Тем не менее он был весьма дружен с Гастоном и поддержал его из солидарности.

Бегство Луи де Гуфье, герцога де Руанне, и герцога Шарля д'Эльбефа объясняется их непосредственным участием в авантюре королевы-матери. Герцог д'Эльбеф-Лотарингский и его жена, внебрачная узаконенная дочь Генриха IV, поддержали Марию Медичи вместе со всем кланом Гиз-Лотарингских, к которому можно отнести и герцога де Руанне — он был женат на сестре д'Эльбефа Клод-Элеоноре Лотарингской.

Мария Медичи, заключённая под стражу в феврале 1631 г., пробыла под арестом до июля, когда с помощью своих сторонников бежала во Фландрию, сопровождаемая лишь супружеской четой маркизов де Сурдеак. Она больше никогда не возвращалась во Францию. Ги де Рье, маркиз де Сурдеак, представитель старинной бретонской фамилии, являлся шталмейстером королевы-матери. Его объявили преступником в отношении Его Величества и конфисковали всё имущество.

1 августа 1631 г. Петер-Пауль Рубенс, представитель испанской администрации на переговорах с Марией Медичи, сообщал герцогу Оливаресу: «Перемены во Франции поистине велики. Королева-мать явилась сюда, чтобы броситься в объятия Её Высочества (испанской наместницы Фландрии инфанты Клары-Евгении Австрийской, дочери короля Испании Филиппа II и Елизаветы де Валуа. — В.Ш.), её толкнула на это жестокость кардинала Ришелье, который забыл, что всем обязан ей: она вытащила его из грязи и поставила на ту вершину, откуда он осыпает её стрелами своей неблагодарности».

Знаменитый фламандский живописец и дипломат Рубенс возглавил секретные переговоры с Марией Медичи и Гастоном Орлеанским, о чём он сообщил в одном из частных писем за 1634 г. Этот факт можно объяснить тем, что испанцы хорошо знали о близких личных контактах художника с королевой во время его парижского пребывания во Франции. По заказу Марии Медичи в 1622–1625 гг. он выполнял декоративные панно с различными эпизодами из жизни королевы и заслужил её благосклонность. В том же письме Оливаресу Рубенс замечает: «Если бы они (Гастон и королева. — В.Ш.) открыто воспользовались испанскими войсками в борьбе против кардинала, которой прикрывается властью и покровительством короля Франции, они вызвали бы ненависть всех французов и погубили бы всё дело». Мария Медичи и Гастон Орлеанский заявили Рубенсу, что считают Ришелье причиной всех своих бед однако «не стремятся вызвать разрыв между Францией и Испанией». Вместе с тем Гастон попросил денег на развязывание гражданской воины: «Стоит только герцогу Орлеанскому поднять знамя и начать войну, — подхватил эту идею Рубенс, — как его сторонники сбросят маску и поспешат к нему». Но Оливарес боялся самой возможности столкновения с Францией, представляя в Испании скорее партию мира, и поэтому рекомендовал ограничиться выделением средств на содержание членов французской королевской семьи и их свиты. Гастон и Мария Медичи поселились в Брюсселе, где у каждого был свой небольшой двор, который в 1631–1633 гг. регулярно пополнялся.

Двор Марии Медичи был меньше, чем у Гастона. Здесь мы видим много духовных лиц, прежде всего отца Шантелуба и Матье де Морга, известных памфлетистов, подрывавших авторитет Ришелье своими едкими произведениями. Из известных лиц к Марии Медичи также присоединилась мадам дю Фаржи, которая много сделала для превращения двора королевы-матери в центр эмиграции. Хотя сторонники Гастона и Марии Медичи имели общие цели и не противопоставляли себя друг другу, оба двора действовали достаточно самостоятельно. Для парижского двора лагерь эмиграции рассматривался как единый, и часто интриги в Лувре были связаны с Брюсселем. Даже в изгнании члены семьи короля оставались престижным знаменем для придворных заговорщиков.

После «Дня одураченных» в Париже оставалась только Анна Австрийская, через которую маркиза дю Фаржи и королева-мать пытались осуществлять связь с внутренней французской оппозицией. Под видом испанской дипломатической корреспонденции между Парижем и Брюсселем осуществлялась переписка. Однако подручным Ришелье постоянно удавалось перехватывать посланцев из-за границы и перлюстрировать содержимое писем. Так, осенью 1631 г. после поездки во Фландрию был схвачен некто Рене Сеген и заключён в Бастилию. Сохранилась часть его допроса, из чего становится ясным, что Ришелье обладал документальным свидетельством связи герцогини де Шеврез и королевы Анны с Брюсселем. В захваченных бумагах поднимался вопрос о жизни короля и судьбе кардинала. В частности, говорилось, что больной Людовик XIII может умереть в любой момент, а Анна Австрийская в таком случае сохранит корону, выйдя замуж за Гастона Орлеанского. На пост же главного министра маркиза дю Фаржи предполагала назначить маркиза де Ла Вьевиля, который бежал в Брюссель ещё в 1620-е гг. Он возглавлял Королевский совет до Ришелье и был смещён кардиналом путём закулисных махинаций.

Можно заметить, что жизнь двора Марии Медичи в первое время была довольно активной. Королева-мать была в курсе последних событий во Франции, в том числе посредством переписки с Анной Австрийской и герцогиней де Шеврез, и надо полагать, вдохновляла царствующую королеву на борьбу.

Двор Гастона Орлеанского, главным образом мужской по составу, занимался больше подготовкой к вторжению во Францию, комплектованием наемного войска и поиском финансовых средств на организацию мятежа. Кроме названных сторонников брата короля, к лагерю эмигрантов присоединился барон Луи Деэ де Курменен, возвращавшийся из России. Курменен — полулегендарная личность, французский дипломатический агент, выполнявший секретные миссии в Восточной Европе и Московии, при дворе Михаила Федоровича. К сожалению, все дипломатические бумаги о его посольстве были уничтожены после разгрома мятежа 1632 г. и казни самого барона.

Из письма архиепископа Арльского Ришелье от 14 декабря 1631 г. можно узнать имена иных эмигрантов на службе герцога Орлеанского, посланных Гастоном для переговоров с герцогом де Монморанси о совместном мятеже. Встреча проходила на нейтральной территории — в папском Авиньоне. Называются «господа де Вантадур» и «господа д'Орнано». Видимо, речь идёт о трёх братьях Леви-Вантадур, из которых самым верным последователем Гастона был младший — граф де Брион, кузен Монморанси, являвшийся посредником на их переговорах. Семья д'Орнано — выходцы с Корсики — была немногочисленна. После смерти в тюрьме маршала д'Орнано, участника заговора графа де Шале 1626 г. и воспитателя Гастона Орлеанского, остались два брата — сир де Мазарг и шевалье д'Орнано. Подобно старшему брату, они составляли окружение Гастона уже в 1620-е гг. Сир де Мазарг занимал должность первого шталмейстера брата короля, а шевалье д'Орнано заведовал гардеробом герцога. Незнатные и маловлиятельные, они были лично преданны своему покровителю подобно иным средним дворянам.

Гастон Орлеанский жил в Брюсселе и в Нанси, столице Лотарингского герцогства, где правил противник Франции и союзник Габсбургов Карл IV. Неожиданное бракосочетание Гастона и сестры Карла IV Маргариты Лотарингской смутило и Брюссель и Париж. Во-первых, в планы маркизы дю Фаржи и Марии Медичи входил брак Анны Австрийской и Гастона как основа будущего союза с Испанией. Во-вторых, королева-мать понимала, что такой брак носит морганатический характер и лишает герцога прав на французский престол. Согласно французским законам, королевскую корону не может наследовать принц, вступивший в брак против воли короля или без его благословения.

Мятеж Гастона и герцога де Монморанси не удался. В день сражения погиб граф де Море. Соглашение Людовика XIII с братом не состоялось из-за решения короля казнить Монморанси, а также из-за известия, что король знает о секретном браке своего единственного брата. Судя по всему, Пюилорен склонил своего патрона вновь покинуть страну. Второе бегство Гастона за границу мы определяем как начало очередного этапа дворянской эмиграции.

Фиаско открытого сопротивления Гастона, равно как и неудачи интриг брюссельского двора и последовавшие за этим выводы о силе Ришелье, внесли определённую смуту в стан эмиграции и привели к переговорам с Парижем. К последним очень серьёзно отнеслись представители испанской короны. Так, преемник инфанты Клары-Евгении дон Франсиско де Монкада, маркиз д'Айтона, получил инструкции из Мадрида удерживать брата короля во Фландрии как можно дольше. Такое желание мадридского кабинета можно объяснить, исходя из складывающихся взаимоотношений Франции и Испании, которые всё более принимали конфронтационные формы в 1630-е гг.

С 1634 г. начались переговоры с лидерами эмиграции. Ришелье и Людовик XIII не желали оставлять испанцам перед возможной войной столь важный козырь, как членов королевской семьи и знатных дворян их свиты. В свою очередь, Гастон и королева-мать убедились в бесплодности своих попыток вернуться во Францию как путём вооружённого вторжения, так и посредством придворных интриг. Они всё более становились заложниками у испанских властей. Разногласия с Марией Медичи, и дипломатия Ришелье, который сумел убедить ряд сторонников герцога вернуться, толкнули Гастона на соглашение с королём. Это произошло без учёта интересов Марии Медичи. Лагерь эмиграции уже не был единым. Королевская милость, правда, не распространялась на Ла Вьевиля, Ле Куанье, Монсиго и барона де Вьепона. В октябре 1634 г. Гастон Орлеанский с группой ближайших конфидентов неожиданно для испанцев и Марии Медичи бежал во Францию. «Этот принц, несмотря на антипатию, которую он питал к кардиналу де Ришелье, источнику его несчастий, по ряду причин проявлял интерес вернуться в королевство тем или иным путём», — писал в своих мемуарах Анри де Кампьон, член партии Гастона. Однако в Париже вся свита Гастона была заключена в Бастилию и другие тюрьмы, потому что Ришелье не мог допустить, чтобы мятежный брат короля был в состоянии ещё когда-либо воспользоваться их услугами. В качестве компенсации и утешения Гастону объявили, что Парижский парламент аннулировал его брачный союз с принцессой Лотарингской и вернул ему титул дофина Франции.

Начало войны с Габсбургами ознаменовалось временным прекращением придворных интриг и активности двора Марии Медичи. Двор королевы-матери оказался в крайне неловком положении, находясь в стане врагов Франции. Маркиза дю Фаржи была единственной, кто не скрывал своих происпанских настроений. Она не прерывала переписку с Парижем, и всё, что удавалось узнать, немедленно адресовалось в Мадрид Оливаресу. Анна Австрийская умудрялась субсидировать брюссельскую эмиграцию из скромных средств, выделяемых на содержание её дома, хотя Ришелье очень скоро перекрыл этот канал, раздражённо выразившись в одной из своих инструкций: «На расходы королевы было выделено восемьсот тысяч экю, из которых немалая часть попала к мадам дю Фаржи. Необходимо закрыть доступ подобным безобразиям».

В конце лета 1637 г. кардиналу удалось получить неоспоримые доказательства связи Анны Австрийской с эмиграцией. По мере раскрытия деталей этого дела становилась всё более ясной решающая роль в нём подруги королевы — герцогини де Шеврез, которую Людовик XIII называл не иначе, как дьяволицей. Боязнь возможного ареста и рекомендации королевы заставили её бежать в Испанию, тем более что испанские власти были предупреждены о возможном повороте событий письмом Анны Австрийской. В следующем году герцогиня отправилась в Англию, где через некоторое время соединилась с двором Марии Медичи.

Королева-мать не случайно переехала в Англию, где царствовала её младшая дочь — Генриетта-Мария, жена Карла I Стюарта. Продвижение фронта к Брюсселю, возрастающая нервозность и беспокойство испанцев по поводу пребывания французов при дворе королевы-матери, чьи антииспанские сантименты проявлялись всё чаще, заставили Марию Медичи просить покровительства английской королевской четы. Королева-мать переставала играть какую-либо роль для Испании без Гастона Орлеанского, особенно после его неудачной попытки устранить Ришелье осенью 1636 г., а также после того, как Анна Австрийская и двор порвали (или вынуждены были порвать) всякие связи с Брюсселем в следующем году. Военные неудачи Испании и постепенное превращение французской эмиграции в лишний и даже опасный в тылу груз способствовали прекращению всяких дотаций двору Марии Медичи. Таким образом, агония двора Марии Медичи началась в 1638 г. и закончилась в немецком Кельне в 1642 г. Первая дата связана с декларацией, изданной новым наместником Фландрии, братом испанского короля Филиппа IV и Анны Австрийской, кардиналом-инфантом Фердинандом, которая содержала приказ депортировать всех французов «из провинций Фландрии», и «особенно тех, кто состоит при особе королевы-матери». Герцог д'Эльбеф, Шантелуб, Матье де Морг и Маргарита Лотарингская, незадачливая жена Гастона Орлеанского, явились исключением из этого проскрипционного списка, поскольку к тому времени уже (или ещё) не являлись французскими подданными.

Однако через два года (в 1641 г.) английский король под нажимом Ришелье и ввиду углубляющейся внутренней нестабильности в самой Англии (где, по сути, уже началась революция) также принял решение отменить разрешение на дальнейшее пребывание Марии Медичи и её свиты в Англии. Королеве-матери оставалось только отправиться на свою родину — во Флоренцию, куда её по-прежнему сопровождала внушительная свита более чем из ста человек. По пути она остановилась и позже занемогла в немецком Кельне, где и умерла летом 1642 г., до последней минуты надеясь пережить Ришелье. Перед смертью она послала своё обручальное кольцо Анне Австрийской. Члены её окружения, главным образом итальянцы и мелкие французские дворяне, так и не увидевшие свою госпожу снова у власти, растворились в небытие.

Третью волну эмиграции мы связываем с мятежом герцога де Буйона, герцога де Гиза и графа Суассонского в 1641 г., когда после гибели Суассона остальные лидеры не смогли организовать серьёзного сопротивления короне. В 1641 г. в Брюсселе появились герцогиня де Шеврез и придворный графа Суассонского Александр де Кампьон. Также известно, что герцог Генрих II де Гиз, сын Шарля де Гиза и внук знаменитого лидера Католической лиги, бежал к испанцам, осужденный на смерть решением Парижского парламента. Все они вернулись на родину только после амнистии, объявленной регентшей Анной Австрийской в 1643 г.

Наконец, последний этап эмиграционного движения наступил летом 1642 г. после неудачи заговора маркиза де Сен-Мара. Ларошфуко пишет: «Я предоставил [графу де Монтрезору] барку с людьми, которые благополучно доставили его в Англию. Такую же помощь я готов был оказать и графу де Бетюну, не только замешанному, подобно графу де Монтрезору, в деле Главного (Сен-Мара. — В.Ш.), но имевшему к тому же несчастье быть обвинённым… в разглашении тайны договора с Испанией». Клод де Бурдей, граф де Монтрезор, внук знаменитого писателя-мемуариста Брантома, являлся главным, после смерти Пюилорена, конфидентом Гастона Орлеанского. Герцог, однако, не пожелал приложить усилия по его спасению, как он обычно поступал со всеми своими друзьями.

Позднее граф де Монтрезор отмечал в своих мемуарах, имея в виду главного министра: «Он обладал страшной завистью ко всем, кто имел влияние. Великие люди, кто бы они ни были, являлись его врагами и подвергались его неумолимой мести. Все, кого он не смог умертвить, проводили свою жизнь в изгнании». В этом отрывке выражена точка зрения всей дворянской эмиграции, считавшей себя жертвой амбиций Ришелье. Вполне возможно, что кардинал действительно удалял аристократов от двора и провоцировал их бегство за границу, руководствуясь идеей мести — ведь заговорщики угрожали его жизни. Вместе с тем видел опасность заговоров и мятежей прежде всего для положения страны в целом, так как в любом случае они ослабляли Францию, ведущую войну. Кардинал государства, Ришелье в своей политике руководствовался прагматической «государственной необходимостью» (raison d'Etat), вытеснявшей идею «общественного блага» (bien public), которую традиционно отстаивала знать. Главный министр пытался добиться такого положения, при котором не Франция была бы на службе у дворянства, а дворянство на службе у Франции, являясь лучшей и главной частью социального механизма государства.

Четвертая волна дворянской эмиграции сосредоточилась в основном в Англии, которая в общем оставалась в стороне от Тридцатилетней войны и до поры до времени являлась удобным и безопасным укрытием. Анри де Кампьон, клиент герцога де Бофора, незаконного внука Генриха IV, косвенно причастный, как и его патрон, к заговору Сен-Мара, бежал вместе с герцогом в Лондон. В своих мемуарах он перечислил всех главных персонажей эмиграции: «Герцог Вандомский… герцог д'Эпернон, маркиз де Ла Вьевиль, граф де Монтрезор, граф д'Обижу, господа де Фонтрай, Варикарвиль уже бежали сюда, спасаясь от мести кардинала». Герцоги де Вандом и Бофор — собственно, побочные сын и внук Генриха IV — находись в ссоре с Ришелье ещё с 1626 г. — времени первого крупного заговора против министра, причём герцог Вандомский жил в Англии с 1629 г. Он не мог простить кардиналу также смерть в Венсеннской тюрьме своего родного брата — шевалье де Вандома, который не успел бежать из Франции. Оба герцога являлись руководителями лондонской эмиграции. Графу д'Обижу и сиру де Фонтраю во Франции грозила смертная казнь как ближайшим сообщникам Сен-Мара. То же можно сказать о Монтрезоре и Варикарвиле, которые к тому же были замешаны в мятежах 1636 и 1641 гг.

Определённое исключение в истории дворянской эмиграции представляет бегство в Англию в 1638 г. видного французского аристократа герцога Бернара де Ла Валетта, с 1642 г. носящего титул герцога д'Эпернона, после военного поражения французов, которыми он командовал, в битве с испанцами при Фонтараби. Известно, что король и кардинал очень строго наказывали маршалов и генералов, ответственных за военные неудачи. В лучшем случае наказание ограничивалось ссылкой и обязательством продать свою должность. Однако поражение армии герцога стало одной из самых тяжёлых катастроф за всю историю франко-испанского противостояния. В корреспонденции епископа Бордоского, Анри д'Эскубло, есть копия письма короля к Ла Валетту, написанного сразу же после этого события: «Мой кузен, неприятные слухи, связанные с тем, что случилось при Фонтараби, идут Вам во вред, равно как и Ваши заверения в том, что Вы невиновны. Всё это заставляет меня просить Вас прибыть ко двору для объяснения Вашего поведения и отчёта о Ваших действиях». Смысл королевского послания очевиден — Бернард де Ла Валетта по приезду в Париж ждал судебный процесс. Ришелье пишет в мемуарах, что Лa Валетт бежал в Англию с ближайшей свитой своих офицеров-клиентов, которых затем посылал во Францию извиняться перед королем. Обвинённый Парижским парламентом в ответственности за поражение и измене своему долгу, в 1639 г. герцог заочно был осуждён на смерть.

Как видно, случай с герцогом де Лa Валеттом и его свитой был исключением на фоне политической эмиграции, так как был связан лишь с боязнью наказания за конкретную военную неудачу, хотя сам факт пребывания в эмиграции герцога, женатого на побочной сестре короля, приобретал политическое звучание. В 1643 г., подобно другим эмигрантам, он вернулся в Париж. Таким образом, в Англии собрался социально и политически разнородный лагерь эмигрантов, который очень напоминал прежние лагеря своим составом и численностью и вместе с тем отличался от них тем, что практически не имел связей с двором.

Главной целью эмиграции была организация за границей борьбы с Ришелье и поддержка всех конспиративных устремлений внутри Франции, главным образом при дворе и меньше — в провинции. Дворяне не считали себя врагами короны, полагая своим долгом борьбу с режимом, олицетворяемым Ришелье, — «тиранией», перечеркнувшей все их политические свободы. Можно ещё раз отметить, что активность Французской эмиграции часто зависела от испанского внешнеполитического курса. Испания всякий раз использовала эмигрантов, когда возникала благоприятная ситуация для подрыва внутренней стабильности Франции. Подготовка к мятежам и закулисные интриги сопровождали первые две волны эмиграции непрерывно. Все они, однако, были обречены на неудачу в силу прочности альянса короля и кардинала и стабильного положения «кардиналистов» при дворе и в провинциях. Вслед за каждым поражением оппозиции королевская власть всё более укрепляла своё положение. Поддержка эмиграции двором во многом была пассивной, что предопределило её крах. Одерживая победы над придворными и провинциальными мятежниками, равно как выигрывая военные и дипломатические сражения, Ришелье тем самым усугублял положение эмиграционных лагерей.

В борьбе с короной дворянство потерпело поражение.