Короли Италии (888–962 гг.)

VIII. ЛЮДИ И ИНСТИТУТЫ

Гвидо, Ламберт и Гуго. — Столица. — Графы дворца и маркграфы. — Советники. — Королевская ассамблея. — Пожалования и привилегии: имущество короны и частные владения. — Королевская администрация. — Войско. — Международные отношения. — Придворная жизнь и культура. — «Бургундцы»: графы, маркграфы, королевские судьи, канцлеры и архиканцлеры, епископы и аббаты. — Заключение.

Самыми яркими личностями из всех королей и императоров, которые оказывались на итальянском престоле, без сомнения, можно назвать Гвидо, Ламберта и Гуго. В своем правлении они руководствовались собственными амбициями, но их действия не были продиктованы малодушными или мелочными мотивами. Восприняв традиции лучших монархов из династии Каролингов, они решали поставленные проблемы в духе своего времени и с одобрения окружавших их сторонников.

На долю Гвидо и Ламберта выпали слишком недолгие и бурные годы правления, поэтому они не успели насладиться плодами своей государственной деятельности. Гвидо оставался на троне пять лет, Ламберт не правил и двух. Получить ощутимые результаты удалось только Гуго. Он понимал, что обладание королевским титулом сопряжено с огромной ответственностью, и поэтому использовал любые возможности для установления прочих дипломатических отношений с соседними странами и поддерживал их в соответствии с принципом равенства. Он ощущал необходимость контроля над феодальной иерархией и ее жесткого подчинения королевской власти. Он чувствовал, что нужно поддерживать государственные институты и бороться с расхищением государственного имущества и посягательствами на права короны. Для решения этих задач Гуго использовал все средства и всех людей, которые оказывались в его распоряжении.

В какой-то момент, с 940 по 942 год, он как будто бы справился со всеми трудностями, которые не смогли преодолеть его предшественники: была проведена реформа государственного устройства, была налажена работа аппарата управления, центром которого вновь стал королевский дворец, поднятый из руин. В стране установился порядок. Вся лангобардская Италия подчинялась его власти. Гуго лично осуществлял руководство страной с севера Апеннин и передал часть полномочий своему сыну Губерту, который обосновался на юге. Многие из тех, кто организовывал против короля заговоры и сражался на стороне Беренгария, Людовика, Рудольфа, уже умерли или уступили свои места другим людям. Новое политическое окружение, менее беспокойное и ожесточенное, было не слишком расположено к политическим авантюрам.

Место на троне с Гуго делил стоявший на пороге совершеннолетия Лотарь, которого все признавали его будущим наследником. Рим отказал Гуго в императорском титуле, но Византийская империя — самая могущественная военная и политическая держава того времени — оказала королю поддержку в борьбе с сарацинами. Византийцы просили у Гуго дочь, чтобы сделать ее императрицей.

Пришлось бы обратиться к эпохе Людовика II в поисках времени, когда государство наслаждалось такой же стабильностью во внутренней политике и пользовалось таким же авторитетом на международной арене. Но как раз тогда, когда Гуго уже практически добился поставленной цели, его политический режим пошатнулся.

Беренгарий сбежал за границу и заявил о своих намерениях вернуться в Италию, чтобы освободить ее от «тирании»: этого оказалось достаточно, чтобы все рухнуло.

Светские феодалы и представители духовенства ничуть не изменились, хотя вот уже 20 лет не проявляли никакого волнения. При этом они не могли простить королю суровости в проявлении королевских полномочий, жесткого управления, несогласия с их многочисленными прерогативами и возраставшим могуществом. Верными королю не остались и горожане (cives). Они никогда не теряли права участвовать в управлении государством (civitas), доблестно откликнулись на призыв сразиться с венграми^[1], но тоже затаили злобу на Гуго и чего-то ждали от Беренгария. Не иначе, они надеялись, что он вернет им исконные права: свободу собраний, возможность участвовать в выборах и утверждении епископа, — а также облегчит налоговое бремя. Но Беренгарий смог удержаться на плаву лишь потому, что использовал позаимствованные у Гуго методы правления. В свою очередь их с успехом применил Оттон Саксонский.

Со времен Карла Великого королевская администрация находилась во дворце (palatium) в Павии, и руководство в ней осуществляли граф дворца (cornes palatii) и камерарий (camerarius). Восстановление королевского дворца, пострадавшего во время пожара 924 года, сопровождалось переустройством административных служб. Королевская палата, дворцовый суд возобновили свою работу, и Павия действительно превратилась в столицу королевства (caput regni)^[2].

Город, который в 928 году венгры предали огню, был восстановлен в начале правления Гуго. Его обнесли новой, более широкой крепостной стеной. Епископы и аббаты крупных монастырей, которые часто приезжали в столицу по своим делам, строили и перестраивали свои celle, curtes церкви, посвященные святому покровителю, резиденции, где епископ или аббат останавливались в столице. Celle и curtes получали название от резиденции епископа или аббата, который построил их — церковь святого Амвросия, церковь Евсевия de curte Vercellina и т. д. Таким образом, в какой-то мере столичные строения являлись символическим отображением государства^[3].

Самым высокопоставленным сановником в Итальянском королевстве был граф дворца, но со времен первых королей сохранилось очень мало имен людей, которые занимали эту должность. До нас дошли сведения только об одном графе дворца — о графе Манфреде Миланском, который сохранил свою должность и при Гвидо, и при Арнульфе (в 894 г.). После того как он заплатил жизнью за свою вторую измену в 895–896 годах, при Ламберте, графом дворца стал Ансельм. При Беренгарии I эту должность занимали Сигифред и Ольдерих, и оба плохо кончили. От двух периодов пребывания у власти Людовика Прованского сохранилось упоминание об одном графе дворца, уже упомянутом Сигифреде, а имена людей, занимавших этот пост при Рудольфе, не сохранились.

Длинный и, возможно, полный список людей, занимавших должность графа дворца, сохранился со времен правления Гуго и Лотаря: Гильберт, Сансон, Сарилон, Губерт, Ланфранк. Однако с приходом к власти Беренгария II список вновь прерывается. Общеизвестным фактом является то, что в основные обязанности графа дворца входило руководство королевским трибуналом, который управлял судебными органами всего государства, контролировал суды на местах, осуществлял высшее руководство над дворцовой правовой палатой, назначал судей и писцов, защитников (advocati)^{25} церквей и монастырей, опекунов вдовам и сиротам. Он исполнял свои обязанности в королевском дворце в Павии или же ездил по стране в сопровождении королевских судей и писцов.

В королевствах каролингской и посткаролингской эпохи графы дворца, помимо всего остального, выполняли важные руководящие функции управления государством, но вряд ли Гуго, столь недоверчивый и осторожный, предоставил бы своим графам дворца свободу действий^[4].

Гораздо большей свободой и автономией пользовались маркграфы, находившиеся вдали от столицы и от королевского надзора. Этой автономией не пользовались только те, кто передавал маркграфство по наследству от отца к сыну, считая ее независимым княжеством. Заметим, например, что уже в самом начале правления Гуго Вьеннского Винкерий, маркграф Истрийский, стал главным действующим лицом весьма показательного эпизода. В 933 году венецианцы совершили на территории, подпадавшей под его юрисдикцию, проступок, который, по его мнению, ущемлял его права как правителя. Принятые Винкерием по этому поводу меры шли вразрез с привилегиями, которые Гуго предоставил венецианцам в 927 году: конфискация имущества у венецианцев и у патриарха Градо, а также у епископов Торчелло и Оливоло, вовлеченных в это дело, захват кораблей, налоговый произвол и даже убийства — все это закончилось тем, что венецианский дож запретил жителям Венеции торговать с Истрией. Эта мера повлекла за собой столь серьезные последствия, что маркграф Винкерий обратился к посредничеству патриарха Градо для заключения мира.

Патриарх поехал в Венецию и провел с дожем Петром II Кандиани переговоры, в результате которых в Венецию отправился сам маркграф Винкерий в сопровождении епископов Иоанна из Полы и Фирмина из Читтановы, а также многочисленных представителей истрийских городов. Они признали свои ошибки, пообещали от имени епископов и населения разных городов Истрии соблюдать имущественные права патриарха, епископов Торчелло и Оливоло, выплатить все старинные долги истрийцев венецианцам, поддерживать пошлины и налоги в установленных рамках, не чинить никаких препятствий морским перевозкам. Кроме того, они обязались «в случае, если король прикажет совершить против венецианцев какое-нибудь зло», сразу же предупредить венецианских купцов, чтобы они могли невредимыми вернуться на родину. Это последнее обещание достаточно сложно сочетать с обязательством неукоснительно выполнять королевские приказы. Процесс переговоров свидетельствует о том, что маркграф мог общаться с иностранными властями и заключать с ними договоры без ведома короля. Однако нужно учитывать, что Гуго намеревался урезать эту автономию и сосредоточить в собственных руках руководство всеми государственными делами^[5].

Лишь немногие во время правления Гуго — и его предшественников — удостоились высокого звания советника (consiliarius). Гвидо пожаловал это звание Манфреду, графу Миланскому, маркграфу Анскарию, епископу Гвибоду, графу Ливульфу. Ламберт удостоил этой чести только двоих: графа Радальда и графа Абруццо Аццо. Напротив, Беренгарий значительно увеличил количество советников: в их ряды попали Вальфред, граф Веронский, Эгилульф, епископ Мантуанский, некий Рестальд, маркиз Анскарий и граф Сигифред, епископ Виченцы Виталий и граф Веронский Ансельм, маркграф Ольдерих, граф дворца, граф Гримальд, граф Гунтарий. При Людовике III в числе советников значились граф Валансьена Адалельм, епископ Комо Лиутард, граф дворца Сигифред, маркграф Иврейский Адальберт. При Рудольфе звания советника удостоились архиепископ Миланский Ламберт, епископ Пьяченцы Гвидо, епископ Тортоны Беато, Эрменгарда Иврейская, маркграф Бонифаций. Гуго пожаловал это звание Адальберту, епископу Бергамо, Нотхерию, епископу Вероны, Сигифреду, епископу Пармы, графу Сансону, архиепископу Хильдуину, епископу Пьяченцы Гвидо. Однако нет никаких указаний на то, что эти советники заседали в каком бы то ни было королевском совете. Более того, создается впечатление, что звание советника присваивалось случайным образом и не подразумевало под собой никаких точных полномочий. А вот тайные советники (auricularius) имели достаточно четкие обязанности. Этого звания при Беренгарии I удостоились епископ Брешии Ардинг, епископ Пьяченцы Гвидо, а также епископ Пармы Айкард^[6].

В отличие от королевского совета, оживленную и активную деятельность развивала королевская ассамблея. Ее традиции складывались веками, и ее участники оказывали сопротивление и навязывали свои условия не одному королю и не одному императору^[7].

Согласно правовым нормам, состав ассамблеи не должен был измениться со времен последних Каролингов, но от бесконечного числа собраний, проведенных ею при итальянских королях, не сохранилось ни одного протокола, ни одного списка участников. В ассамблеях должны были принимать участие архиепископы, епископы, аббаты, маркграфы, графы, королевские вассалы, королевские судьи со всех районов государства, но на деле, скорей всего, постоянно в заседаниях участвовали не все жители территории к югу от Апеннин и далеко не всегда.

Со стародавних лангобардских времен прерогативой созыва ассамблеи пользовался сам король, исключая периоды междуцарствия, когда ассамблею, на которой должно было произойти избрание нового короля, собирал самый старый из герцогов или герцог Павии. В эпоху франков законный наследник усопшего короля, который на деле сразу же перенимал власть от отца, сам созывал ассамблею, где утверждалось его наследственное право. С 888 года ассамблея не раз собиралась для избрания короля, и можно предположить, что ее созывал самый влиятельный представитель правящей группировки, приглашая ее участников утвердить избрание короля, пришедшего к власти силой, — как Гвидо, или назначенного во время предварительно проводившихся переговоров — как Людовик, Рудольф, Гуго. На этом основывалось предубеждение о присущей ассамблее свободе собраний и ее независимости от королевской воли. С таким положением вещей покончил Гуго, сославшись на старинную королевскую прерогативу, однако эти решительные меры удались ему не вполне, поскольку ассамблея 945 года была проведена, разумеется, отнюдь не по его инициативе.

Ассамблея должна была рассматривать проблемы «спокойствия в государстве и процветания христианской веры» (de regni stabilitate et christianae religionis augumentum)^[8], но в эту формулировку входили самые разнообразные вопросы внутренней и внешней политики. Ассамблею, на которой должны были решаться внутригосударственные проблемы, обычно созывали в Павии, но иногда, в силу каких-либо обстоятельств, — в ином месте. Проблемы, связанные с отношениями Итальянского королевства с империей и папским престолом, обсуждались на более торжественных собраниях, которые проводились в Равенне, старинном имперском городе.

В эпоху правления Каролингов одной из важнейших функций ассамблеи было законотворчество. Во время существования независимого государства ассамблея уделяла все меньше и меньше внимания этой стороне государственной деятельности. До нас дошли сведения лишь о двух капитуляриях: одном — со времен правления Гвидо, другом — со времен правления Ламберта. Со времен правления Беренгария I, Людовика III, Рудольфа II, Гуго, Беренгария II не сохранилось ни законов, ни декретов.

Руководство внешней политикой, по всей видимости, никогда не входило в компетенцию итальянской ассамблеи, в отличие от ассамблеи франков или германцев. Впрочем, это не исключает возможности того, что на заседаниях магнаты выражали свое согласие или недовольство по поводу заключения союзов, мирных договоров или начала военных действий. В том, что король должен был выслушать мнение аристократии, прежде чем принять или отклонить предложение о союзничестве, а также о связанных с ним политических или военных преимуществах, нет никаких сомнений. Об этом свидетельствует, например, то, что в 935 году послы византийского императора Романа Лакапина пожаловали щедрые дары шести епископам и семи графам, которых они считали особенно влиятельными, чтобы заручиться поддержкой Гуго в военных действиях против лангобардских князей в византийской Италии^[9].

Участники ассамблеи рассматривали в первую очередь вопросы из области внутренней политики: например, в 901 и в 928 годах главной темой дискуссии были последствия набегов венгров; в 929 году интерес собравшихся был прикован к хищениям, которым подвергся монастырь Боббио; в 945 году на повестке дня стояло обращение каноников из Верчелли к королю^[10]. Однако, изыскивая темы, которые могли стать предметом обсуждения на королевской ассамблее, следует вспомнить о ее, хотя и косвенной, связи с городскими собраниями. Хотя о порядке проведения городских собраний нам известно довольно мало, можно все же отметить, что на них должны были выступать или хотя бы присутствовать епископы, графы, королевские судьи и чиновники, после чего им неминуемо следовало донести до королевской ассамблеи мнения и пожелания горожан^[11].

Подобно Каролингам, короли Италии порой совмещали заседания королевского трибунала и королевской ассамблеи для рассмотрения особенно важных дел, но, по всей видимости, в компетенцию ассамблеи не входил контроль над финансовой администрацией государства. В конце IX — начале X века ассамблея чаще всего выполняла функцию органа, избиравшего короля.

Короли, наследовавшие власть в государстве, вступали на трон по решению ассамблеи; но впоследствии ассамблея, собиравшаяся в другом и, возможно, неполном составе, могла лишить их власти (временно или навсегда) и избрать нового короля.

После избрания Беренгария в 887–888 годах ассамблея принимала решение об избрании Гвидо в 889-м, Людовика в 900-м, Рудольфа в 922 году. Впоследствии ассамблея признала недействительным избрание Рудольфа, одобрив кандидатуру Гуго. В 931 году — простая формальность — был избран юный Лотарь, чье право на правление впоследствии, в 945 году, подтвердила та самая ассамблея, которая была готова противопоставить ему Беренгария II, избранного позже, в 950 году.

Избирательное право являлось непреходящей угрозой для стабильности власти, и если ассамблея всячески подчеркивала его значимость, то король его опасался. В данном случае чрезмерная сговорчивость и необдуманная неуступчивость таили в себе одинаковую опасность. Гвидо попытался применить силу, но нажил себе множество врагов, которые поддержали Арнульфа Германского. Беренгарий II не отличался такой же предприимчивостью, как его первый противник, и находился в постоянном страхе от того, что количество противников может увеличиться. Он попробовал добиться популярности за счет щедрости и снисходительности, но не преуспел в этой затее и поплатился за нее жизнью. Гуго сначала вел себя очень осторожно, но затем сменил тактику. Лиутпранд отмечал, что «ненавистный король Гуго подчинил своей суровой власти всех италиков». А гораздо позже Арнульф вспоминал, как Гуго «ужасающе надменно себя вел, забыв, что сказано: „государем тебя сделали, не возносись; будь между другими как один из них, но не пытайся стать выше, чем наивысшим из них“, и стал для всех невыносимым»^[12]. Гуго удалось продержаться у власти 21 год не потому, что он усмирил крупных феодалов и подчинил своей воле ассамблею. Он вовремя, тем или иным способом, избавлялся от заговорщиков и соперников. От его взора ускользнул лишь Беренгарий, и на этом правлению Гуго пришел конец.

Для того чтобы сохранить благорасположение магнатов, правители во многих случаях не жалели для них даров, уступок и привилегий. Гвидо и вслед за ним Ламберт следовали этой тактике с особой осмотрительностью, очевидно, не желая опустошать казну и способствовать чрезмерному росту благополучия своих подданных, и без того излишне могущественных. Епископы, которые сыграли роль первостепенной важности в избрании Гвидо и поддерживали его правление, также получили весьма скромные дары. Самый крупный дар от короны получил в 889 году Зенобий из Фьезоле: поместье и «леса». Другим пришлось довольствоваться меньшим — несколькими церквушками и подтверждениями прав на то, что у них уже было. Сведения об уступках епископу Модены, сделанных в 891 году, выделяются на общем фоне, однако существует свидетельство о том, что в 898 году граф Модены был жив^[13]. Кроме того, Ламберт на той самой ассамблее в Равенне, где восстановились его отношения с папством, принял необходимые меры предосторожности для того, чтобы епископы, приобретая государственное имущество, не наносили чрезмерного вреда королевскому фиску.

В отличие от Гвидо и Ламберта, Беренгарий I продемонстрировал неслыханную щедрость. Сначала он уступил епископу Мантуи всю прибыль от налогов с города и порта, а также от налогов на продажу продуктов во всем графстве и доход от чеканки монеты. Став единоличным правителем, он сперва ограничился подтверждением всех уступок Гвидо и Ламберта и предоставлением налоговых льгот. Позже, узнав об условиях существования города Бергамо под игом собственных графов и под угрозой нападения венгров, он передал епископу права графа, включая право сбора налогов. Впрочем, это была временная мера, поскольку и через несколько лет в этой местности оставались графы: сначала Суппон, а затем Гильберт, глава старой династии.

Епископ Тревизо, в распоряжении которого уже находилась треть прибыли от налогов с города и порта, а также треть доходов от чеканки монеты, получил от Беренгария и остальные две трети. Епископ Кремоны был освобожден как от выплаты налогов, которые казна должна была получать с города и в его округе на протяжении трех миль, так и от подчинения королевским чиновникам. Таким образом, Кремона полностью переходила в распоряжение епископа, которому оставалось лишь получить титул графа^[14].

Гуго положил начало существованию в государстве правовой и налоговой базы, с помощью которой ему, по крайней мере, отчасти удалось добиться поставленной цели. Эта система просуществовала на протяжении всей эпохи Оттонов.

Поднявшись на трон, новый король вступил во владение тем имуществом короны, которое пощадила расточительность его предшественников. Бессмысленно пытаться анализировать общий состав этого имущества, поскольку в сохранившихся документах упоминаются лишь отдельные владения и блага, которые доставались от короны новому владельцу^[15].

Гуго был первым — и единственным — среди этих королей, кто различал свое личное имущество и достояние короны. Народная молва приписывала ему обладание несметным богатством: приехав в Италию, он сохранил свои вотчинные владения в Провансе. Хотя впоследствии он передал значительную часть своего имущества церквам, монастырям, родственникам в Провансе, та часть его владений, которую он передал по завещанию племяннице Берте, составляла более двадцати вилл.

В новом королевстве Гуго накопил не менее значительные владения вкупе с имуществом, которое он унаследовал от матери, Берты Тосканской, и конфисковал у Ламберта и Бозона^[16].

Личным имуществом, как и достоянием короны, судя по всему, распоряжался камерарий (camerarius), ставший одной из главных фигур в государстве. Помимо управления имущественной базой он взыскивал прямые и косвенные налоги, взимал денежные штрафы и те подати, которые впоследствии стали называть оброком, а также следил за расходами двора и государства.

Неспроста единственные дошедшие до нас имена камерариев восходят ко временам правления Гуго: эту должность занимал Иоанн в 942-м, Гуго в 947 году, Гизульф, который появился в администрации при Гуго и Лотаре и сохранил должность при Беренгарии II и Оттоне I. Неизвестно, сколько времени это место занимал некий Кельзо, упомянутый в документе от 988 года (где речь шла о его вдове и детях), поскольку должность Гизульфа унаследовал его сын Айральд^[17].

Личное имущество и достояние короны, как правило, различались и в делах упоминались с использованием двух формулировок: «имущество в нашем праве» (res iuris nostri) в первом случае и «имущество в праве нашего королевства» (res iuris regni nostri) во втором. При Гуго имущество раздаривалось гораздо реже, чем при Беренгарий. Реже и в гораздо меньших размерах жаловали налоговые льготы. О передаче королевского имущества упоминается примерно в 65 из 180 грамот, которые Беренгарий как король и император издал за 30 лет правления, и лишь в 17 из 83 грамот Гуго и Лотаря. Предоставлению налоговых льгот посвящено 23,5 % грамот Беренгария, и только 6,2 % — Гуго. В то время как Беренгарий, не считая мелких даров, передал во владение другим пятнадцать поместий из достояния короны, Гуго отдал лишь три поместья из государственного имущества и шесть — из своего личного. Немногочисленные пожалования налоговых льгот были к тому же весьма незначительными: налоги с долины Агреддо, освобождение от государственных повинностей владений церквей Борго Сан-Доннино и св. Марии Пармской, временное пожалование порта на р. Тичино, уступка судебных прав и налоговых льгот одному графу над его поместьем. Гуго не мог отказать некоторым епископам в подтверждении привилегий, которые они получили от первых королей Италии, подтвердил или вновь пожаловал налоговый иммунитет и mundiburdis^{26} многим монастырям, но избегал предоставлять епископам временные права на владение городами. Лишь ближе к концу своего правления он решился передать каноникам Комо доходы от моста и плотин Кьявенны. Немного позднее Гуго уступил церкви в Реджо земли из имущества короны на три мили от городских стен вместе со всеми доходами от сбора налогов, но не препоручая горожан «власти и защите епископа» (sub potestate et defensione episcopi) и не давая указания о том, «чтобы никто из государственных или королевских людей в городских стенах… не претендовал ни на власть, ни на таможенные или портовые пошлины», как это сделал Беренгарий в Кремоне и Бергамо. Гуго шел на уступки очень неохотно и делал это лишь тогда, когда в преддверии возвращения Беренгария чувствовал необходимость подкрепить верность своих вассалов^[18].

Вполне логично, что сокращение отчуждаемого короной имущества сочеталось с методичным восстановлением старинных прав и привилегий государственного аппарата. Этот процесс сопровождался планомерным и скрупулезным выявлением всех податей и налогов, которые должны были поступать в королевскую казну, составлением соответствующих описей, служивших основой для деятельности камерариев и их помощников. Заметим в скобках, что эти инвентарии послужили одним из источников для составления знаменитого «Права города Павии» (Honorantie civitatis Papie), по которым можно в общих чертах восстановить таможенную систему государства и схему организации ремесла и торговли Северной Италии с IX по XI век.

«Право города Павии» является свидетельством тому, что золото в королевскую казну поступало не из частных или государственных земельных владений, а в виде денежных штрафов, податей, таможенных пошлин и всех тех прямых и косвенных налогов, которые в любые времена изобретала и приумножала фантазия правителей.

Впрочем, не нужно забывать о том, что период правления королей Италии совпал со временем крупнейших набегов венгров. Это был период катастрофического упадка в экономике, когда были использованы все накопленные за мирную каролингскую эпоху резервы. Северная Италия лежала в руинах. Это было время глубокого социального и политического переустройства, результат которого сказался в недалеком будущем.

Противостояние набегам венгров должно было стать (но не стало) основным направлением военной политики итальянских королей, которые ограничились сражениями друг с другом, и, говоря откровенно, сражались они без особого ожесточения. Неизвестно, существовала ли во времена Гвидо, а затем Рудольфа, Гуго и Беренгария II должность «графа войска» (comes militiae), упомянутая в документах первых лет правления Беренгария. Впрочем, какие обязанности должен был выполнять занимавший эту должность человек, также неизвестно^[19].

Предполагают, что Беренгарий собрал для отпора венграм армию в 15 000 воинов, однако почерпнуть сведения о численности отрядов, принимавших участие в сражениях в Брешии, в Треббии, во Фьоренцуоле, неоткуда. Нет возможности составить хоть какое-нибудь представление о составе войск, с которыми Гуго отправлялся в походы на Рим, противостоял Арнульфу в битве при Буссоленго, бился с сарацинами под Фраксинетом. Известно лишь то, что он прибегал к услугам бургундских наемников, но сколько их было, сказать тоже нельзя. Завеса тайны покрывает и войско, с которым Адальберт пытался прорваться через Веронскую плотину в 962-м и сражался на р. По в 966 году. Иными словами, военную историю Итальянского королевства нельзя назвать особо выдающейся.

История международных отношений, в которые вступали итальянские короли, — намного интереснее, чем военная история. Беренгарий I ограничился выяснением отношений с Арнульфом Каринтийским, о чем мы уже говорили. Гвидо лишь поддерживал связь с Фульком Реймским во Франции, а о Рудольфе II сказать практически нечего. Правда, Гуго уделял повышенное внимание связям с соседними государствами, постепенно выходя из периода изоляции, последовавшего за распадом империи Каролингов.

Письма, в которых Гуго сообщал своим «коллегам» о своем вступлении на трон Итальянского королевства, дали бы историкам весьма интересный материал. Поэтому остается лишь горько сожалеть о том, что Лиутпранд, которому Гуго поручил отвезти эти письма, весьма детально описал дары, переданные в Византию его отцом, но даже не намекнул на содержание самих писем^[20].

В начале своего правления Гуго был занят в первую очередь налаживанием отношений с Иоанном X. Папа был самой серьезной политической фигурой на Апеннинском полуострове, в чем Гвидо и Ламберт убедились на собственном горьком опыте. Благодаря своим дружественным отношениям с Иоанном X Беренгарий получил императорскую корону. Гуго собирался пойти по такому же пути и приложил все усилия для достижения этой цели. Он регулярно проводил переговоры с Иоанном X, сочетался браком с Мароцией, сражался и заключал перемирия с Альберихом, но так и не преуспел в своих начинаниях.

Императорский титул на протяжении вот уже 125 лет был неразрывно связан с короной Италии. Не претендуя на него, Гуго, как и все его современники, отказал бы себе в самой главной прерогативе. Но для Альбериха появление нового императора было бы катастрофой: оно положило бы конец образу правления, который облек властью и славой самого Альбериха и принес мир и спокойствие в Рим. Столкновение двух этих позиций привело к состоянию непрекращающейся войны. Удивительно, но такой ловкий и циничный политик, как Гуго, не догадался, что вырванная силой императорская корона не принесет ему и доли того престижа, который дало бы ему свободное и обдуманное волеизъявление понтифика. В данном случае история показывает нам один из примеров того, как ловкие и циничные люди выбирают неверный путь и упорно идут по нему до конца, вопреки всем и всему.

Альберих с подчеркнутым уважением относился к религиозной независимости понтификов, оставляя за собой право принятия любых решений в области политики. Было бы весьма любопытно узнать, какие отношения связывали Гуго и Пап, которые находились на престоле во время его длительного конфликта с Альберихом. Мирный договор 936 года был заключен после вмешательства Папы Льва VII, при посредничестве аббата Эда из Клюни; по ходатайству Гуго и Лотаря Лев VII пожаловал Эду две значительные привилегии. Также неизвестно, какую позицию по отношению к королю занимали трое Пап: Стефан VIII, наблюдавший появление Гуго в Риме и его отъезд оттуда в 941 году; Марин II, чей период правления совпал с возобновлением мирных переговоров Эдом из Клюни, и Агапит II, ставший очевидцем заключения мирного договора, который более никогда не был расторгнут, поскольку Гуго вскоре умер.

Столь же важными для Италии были отношения с Византией, которые Гуго начал налаживать, как только взошел на трон, и в дальнейшем тщательно поддерживал. Следуя по проложенному Гуго пути, Беренгарий II и Адальберт сохраняли связь с Византией и старались заручиться ее поддержкой.

Гуго возобновил отношения и с Германией, желая положить конец любым походам германцев на полуостров, а Беренгарий понял, что совершил серьезный промах, подчинившись германскому королю, когда было уже слишком поздно. Гуго, как во внутренней, так и во внешней политике всегда больше полагался на искусство переговоров — и интриг, — чем на силу оружия. Но если вспомнить, какими способами он разрешал свои противоречия с королями Раулем и Рудольфом, улаживал разногласия с сарацинами и венграми, с Ламбертом Тосканским и Анскарием Иврейским, станет очевидным, что на дипломатическую деятельность Гуго наложили отпечаток две присущие ему черты, отмеченные Лиутпрандом: он был умен и предприимчив. В то же время ему были присущи и отличительные черты той эпохи: непостоянство и коварство.

Разумеется, нам хотелось бы узнать как можно больше о придворной жизни, о королевском дворце, о королевских виллах; однако никто и ничего нам о них не рассказывает.

Известно, что во времена Беренгария I была богато обставлена королевская часовня, что он осыпал церкви щедрыми дарами и ими же чествовал Папу в день своей коронации. Мы знаем, кто был его врачом, что среди дворцовой прислуги были «постельничьи, слуги для гостей, хранители павлинов и другой живности» (cubicularii, hostiarii, pavonarii, altilium custodes)^[21]. О Гуго мы знаем, что среди его прислуги было несколько провансальцев, приехавших из его доменов, что он любил пение и музицирование своих пажей, что однажды в молодости он обменял одно из своих земельных владений на шитую золотом мантию^[22]. Листая книги по истории искусства, можно заметить, сколь малое количество предметов и памятников IX–X веков без указания даты создания или имени владельца ученые осмеливаются точно датировать. Никто и никогда не сможет сказать, представлял ли перестроенный королевский дворец в Павии художественную ценность.

Жизнь королевского семейства во дворце протекала по правилам, установленным королевой, как сообщает «Право города Павии»^[23]. По всей видимости, жизнь при дворе если и была жестко регламентирована церемониальными нормами — в чем мы сомневаемся, поскольку короли и императоры слишком часто сменяли друг друга и не успевали создавать устойчивую традицию, — все же рознилась, поскольку у власти оказывались женщины совершенно разного нрава и темперамента: властная Агельтруда, несдержанная Бертилла, простоватая Анна; оскорбленные и заброшенные мужем Альда и Берта, мудрая и добродетельная Аделаида, жадная и жестокая Вилла. Однако никакие подробности о праздниках, обычаях, развлечениях до нас не дошли. Единственный известный факт состоит в том, что в 950 году Аделаида повела за собой всех жителей Павии навстречу процессии, которая несла в город мощи святых Синезия и Теопомпа. Надеялись, что эти святые прекратят эпидемию чумы. Королева принесла в дар святым два «покрова» (coopertoria): один — из расшитой золотом ткани, другой — с восхитительной вышивкой^[24].

Мы можем воображать королей, королев и магнатов королевства в их украшенных золотом и вышивками одеждах, которые могли стоять самостоятельно — «одежды, от золота и украшений жесткие» (vestes signis auroque rigentes), сообщается в «Деяниях Беренгария» (Gesta Berengarii, IV, 195) — и были усыпаны драгоценностями. Мы можем рисовать в своем воображении кровати с инкрустациями, шитые покрывала, ценную посуду, представлять себе религиозные церемонии, в которых участвовали наши герои, официальные приемы, ассамблеи, пиры, на которых подавали изысканную еду из всех стран мира и изумительные напитки старинной выдержки. Но нет ничего, что могло бы вдохнуть жизнь в это молчаливое великолепие.

Лиутпранд утверждает, что Гуго «снисходил до нужд бедняков и очень беспокоился о церквах». То же можно сказать и о его предшественниках: проводить некоторые благотворительные мероприятия, например, раздавать еду и одежду беднякам, государям приходилось в силу своего положения. Однако Лиутпранд добавляет, что Гуго «не только с любовью относился к церковным мужам и философам, но и весьма чтил их». Как его покровительство людям науки выражалось на деле, нам неизвестно. Впрочем, те образованные люди, которых Оттон хотел переманить в Германию вместе с бесценными книгами, сложились как ученые во времена правления Гуго. Не следует забывать, что именно при дворе Гуго воспитывалась Аделаида, которая была не только набожна, но и образованна.

Беренгарий II тоже собирался дать образование своим дочерям. Хотя он и выбрал неудачного преподавателя, который использовал свое положение, чтобы соблазнить королеву, тем не менее он чувствовал необходимость повысить культурный уровень принцесс королевской крови^[25].

В то время изучали сочинения классиков и Священное Писание, достаточно искусно подражали и тому, и другому. Писали красивые стихи, такие, как веронские — О благородный Рим, город и господин (О Roma nobilis, orbis et domina), — моденские ритмы — О ты, кто служит защитником этих стен (О tu qui servas armis ista moenia), или строчки «Деяний Беренгария», практически непонятные при первом прочтении, но поражающие изысканной тайной красотой того, кто, читая и перечитывая, уловит их смысл.

В любви к классическим текстам и к Священному Писанию тогда не забывали и о музе народного творчества, которая воспевала вечные темы любви и прихода весны, но не оставляла без внимания войны и осады, героев и предателей, порой разражаясь историко-политической сатирой.

Смерть Людовика III, убийство Беренгария I на том самом месте, где когда-то был ослеплен Людовик III, гибель Анскария в бою, романтическое бегство Аделаиды, долгая и трудная осада Каноссы, захватывающие приключения Адальберта, скрывавшегося у сарацин и на Корсике, — все это питало фантазию поэтов и сказителей из народа. Порой прикосновение смычка к простейшему инструменту с натянутой на нем веревкой: «Слушайте, все земли…» — привлекало людей так же, как известие о пленении Людовика II или церемония чествования Оттона. Иногда певцам оказывали почести во дворцах сеньоров. Отголосок их творений дошел до нас на страницах произведений Лиутпранда и некоторых других писателей, которые заставляют нас оплакивать утраченное народное наследие^[26].

Лиутпранд, наш наиболее ценный информатор, упоминает и без него хорошо известную подробность: «Ненавистный король Гуго подчинил своей суровой власти всех италиков. Он осыпал почестями сыновей своих любовниц и бургундцев; и нельзя вспомнить ни одного италика, которого бы не изгнали или не лишили всех должностей». Эти слова Лиутпранд приписывает одному из сторонников Беренгария Иврейского, некоему Амедею, который сопровождал его в изгнание в Германию. Дальше в своей речи он предлагает маркграфу отправить в Италию тайных агентов, чтобы они занялись организацией мятежа.

Лиутпранд и раньше не жаловал «надменнейших бургундцев» (superbissimi Burgundiones). В уста Альбериха он вложил яркую обвинительную речь против них: «Что может быть позорнее и отвратительнее того, что бургундцы, некогда рабы римлян, ныне повелевают ими?.. Разве не известны алчность и надменность бургундцев?..» В бургундцах его раздражает решительно все, даже то, что «из-за чванства говорят с набитым ртом». Дальше он снова повторяет: «Никто не станет спорить с тем, что бургундцы болтливы, прожорливы и трусливы»^[27]. Автор «Деяний Беренгария» выражается не столь цветисто, но совершенно ясно, что он тоже ненавидит бургундцев всем сердцем^[28]. Несомненно, что оба писателя выражают общее мнение своих современников, как и то, что подобные чувства могли вызвать лишь огромные навязчивые толпы бургундцев.

Первые бургундцы приехали в Италию во время войны Гвидо с Беренгарием и вызвали жгучую ненависть итальянцев своим произволом, насилием, грабежами. Тех, кто приехал вместе с Гуго, стали так же сильно ненавидеть из-за их назойливости и требовательности.

Конечно, назойливыми и требовательными всем показались сыновья и родственники короля, которые добились самых выгодных государственных должностей: племянник Тебальд, ставший маркграфом Сполето; брат Бозон, превратившийся в маркграфа Тосканы; друг Хильдуин, занявший архиепископскую кафедру в Милане; племянник Манассия, получивший три епископских престола и маркграфство; старший сын Губерт, который в один момент контролировал всю Центральную Италию от Генуи до Сполето; Бозон, второй сын, епископ Пьяченцы и королевский архиканцлер; Тебальд, третий сын, который в итоге дождался, когда архиепископская кафедра в Милане освободилась; не говоря уже о четвертом сыне, Годфриде, позже ставшем аббатом Нонантолы, и о пятом, который получил во владение часть Иврейского маркграфства.

Каждый из этих персонажей тащил за собой более или менее многочисленную свиту родственников и друзей, столь же назойливых и требовательных, и прилагал все усилия для того, чтобы добиться для них достойного места в феодальной или церковной иерархии. Впрочем, помимо вышеупомянутых родственников, мы можем назвать поименно лишь немногих «бургундцев», приехавших в Италию с Гуго или во время его правления: Ратхерий, попавший в Италию в свите Хильдуина; граф Аццо; Сигифред, который из канцелярии перебрался на епископский престол в Пьяченцу; Петр, сделавший аналогичную карьеру и занявший епископскую кафедру в Мантуе; Герланд, который из канцлера стал архиканцлером и аббатом Боббио; Сарилон, граф дворца с 935 по 940 год.

Анализ списков графов времени правления Гуго и их сопоставление со списками людей, удостоенных этого титула при Гвидо и его преемниках, должны были бы показать, как далеко зашел процесс лишения итальянцев всех титулов и должностей, о котором говорил Лиутпранд, и их замещения иностранцами. Однако на основе этого анализа можно сделать вывод о том, что случаев подобного притеснения было гораздо меньше, чем с полемическим задором продемонстрировал Лиутпранд.

Подсчитывая графов эпохи Гуго по мере их появления в документах, мы увидим, что Гильберт, граф дворца Гуго, был одним из зачинщиков мятежа против Беренгария и ездил в Бургундию на переговоры с Рудольфом II, чтобы пригласить его в Италию. Он был графом Бергамо, советником Рудольфа II, а Гуго назначил его графом дворца (правда, затем отбил у него жену), хотя по происхождению Гильберт был лангобардом и жил по лангобардскому праву. Затем его сын Ланфранк стал графом дворца Лотаря.

Не будем говорить о Рудольфе, который был графом Реджо в 908-м и еще сохранял свой титул в 928 году, поскольку мы не знаем, кем его заменили. Сансон, который поддерживал тесные отношения с Рудольфом II и подарил ему бесценное Священное копье, оставался графом при Гуго, а прежде чем стать монахом (в надежде забыть о неудачной женитьбе), он побыл графом дворца Гуго. Суппон был графом Модены с 925, по крайней мере, по 942 год и происходил из всем известного и часто упоминавшегося рода Суппонидов. Манфред, граф Пармский и отец того самого графа Элизиарда, который женился на Ротлинде, дочери Гуго, был потомком Пипина I, короля Италии, и сохранил свой титул во времена правления Беренгария и Адальберта.

Раймунд, граф Реджо в 931 году, носил имя, которое в то время было очень распространенным в Провансе и редко встречалось в Италии. Возможно, он был провансальцем. Но граф Алерам, который впоследствии стал маркграфом, женился на Герберге, дочери Беренгария II, и стал родоначальником Алерамов; кроме того, он был сыном графа Вильгельма, получившего титул во времена правления Рудольфа II и, возможно, принимавшего участие в сражении 898 года. Граф Милон происходил из рода Манфредов и начал свою карьеру в качестве вассала Беренгария. Его дальнейшая судьба нам известна.

Уроженцем Прованса или Бургундии был Сарилон, но Губерт, граф Пармский получил свой титул от Беренгария I еще до 922 года. Отберт, который был виконтом в 905–910 годах и затем стал графом Асти, сохранил свой титул во времена правления Гуго и лишился его только потому, что ушел примерно в 936 году в монастырь в Новалезе.

Граф Бонифаций, который в документе от 936 года (правда, сомнительной подлинности) упоминается как граф Болонский, был бургундцем и приехал в Италию с Рудольфом II после женитьбы на его сестре Вальдраде. Граф Адальберт был, по всей видимости, сыном графа Бертальда, который выполнял миссию королевского посла в 905-м и уже был графом в 907 году.

Потомком людей, поднявшихся на высшие ступени феодальной лестницы, был маркграф Альмерих, который в 945 году назвался сыном Альмериха, графа и маркграфа, и вспомнил о своем далеком предке, герцоге Адальберте. О графе Губерте, который управлял графством Асти после вышеупомянутого Губерта, ничего не известно. Аццо, граф из Сполетского маркграфства, возможно, и есть тот самый бургундец, упомянутый в хронике, который погиб в сражении против Анскария. Но Ардуин Безбородый, граф Ауриате и Турина, был сыном графа Руотгера, который был бургундцем по происхождению, но приехал в Италию еще во времена Гвидо и получил титул от Беренгария в период между 906–912 гг.

Отберт, граф Луни, не был провансальцем, поскольку жил по лангобардскому праву.

Из всего этого отнюдь не следует, что Гуго не вмешивался в феодальную структуру Италии и не назначал новых и предположительно верных людей на места тех, кто умер естественной смертью, попал под репрессии после заговора, в котором принимал участие, покинул двор, посвятив себя служению Богу. Но Гуго, как и его предшественники, гораздо чаще интересовался положением маркграфов, которые обладали большим, чем графы, могуществом и оказывали большее влияние на стабильность дел в государстве.

Гвидо занимался переустройством северных маркграфств, чтобы защитить границы королевства. Беренгарий, насколько нам известно, ничего не менял, ограничиваясь смещением лишь нескольких чиновников. То же можно сказать о Людовике и Рудольфе, однако мы не можем назвать месторасположение владений всех маркграфов, упоминавшихся в их грамотах (а в них упоминаются Конрад, Сигифред, Адалард, Ольдерих, Радальд, Гримальд, Вальфред и Бонифаций)^[29].

Гуго назначал новых людей и преобразовывал систему. Мы не станем вновь рассказывать о событиях, развернувшихся в Сполетском и Тосканском маркграфствах, но заметим, что подозрительный Гуго не щадил даже собственных детей.

Иврейское маркграфство находилось в руках Анскаридов лишь до тех пор, пока Гуго им доверял. Но как только начался конфликт между Гуго и Беренгарием и Беренгарий бежал в Германию, Иврейское маркграфство распалось, как и до этого маркграфство Фриули. Под пристальным надзором держал маркграфства и Беренгарий II, который начал проводить в жизнь реформы, впоследствии завершенные Оттоном I.

Переходя от описания феодальной системы к разговору о системе судебной, нужно сказать, что во время правления Гуго в королевский трибунал входили практически все те же люди, что при Беренгарии. По крайней мере, десять из сорока упомянутых во времена правления Гуго судей ранее были чиновниками Беренгария^[30].

О национальной принадлежности камерариев мы ничего сказать не можем, но их имена непохожи на бургундские или провансальские. А вот в королевской канцелярии было много выходцев из Прованса и Бургундии, хотя и здесь их было не больше, чем итальянцев.

Придя к власти, Гуго сразу же подтвердил в должности архиканцлера Беато, епископа Тортоны, который ранее был канцлером Беренгария I и стал архиканцлером при Рудольфе II. Гуго решил не заменять его, но назначил ему в помощники двух провансальцев: сначала Сигифреда, а затем Герланда, будущего аббата Боббио. Когда же Герланд стал архиканцлером, пост канцлера занял другой провансалец, Петр, впоследствии ставший епископом Мантуи. Должность канцлера была особенно значимой, поскольку в его обязанности входило как хранение королевской печати, так и управление канцелярией. Поэтому король назначал на этот пост самых преданных людей.

В дальнейшем должность канцлера перешла от Герланда к Аттону, епископу Комо, и сведений о том, что он или его канцлеры вели свое происхождение из земель, расположенных по ту сторону Апеннин, не сохранилось. Аттону наследовал Бозон, сын Гуго и итальянки. Даже если мы будем считать «бургундцем», мы не сможем ничего сказать о происхождении его канцлеров^[31].

Столь бурно обсуждаемое намерение короля заменить итальянцев провансальцами или бургундцами должно было сказаться и на составе церковной иерархии. Однако и здесь нам нечего добавить к списку уже названных выше имен епископов Пьяченцы — Сигифреда, Мантуи — Петра, Милана — Хильдуина, Вероны, Мантуи и Тренто — Манассии, Пьяченцы — Бозона, Вероны — Ратхерия. Что касается всех остальных епископов времени правления Гуго, мы не можем ничего сказать ни об их национальной принадлежности, ни о том, каким образом они взошли на епископскую кафедру. Впрочем, поскольку король оказывал сильное давление на избрание епископов, он вряд ли допустил бы, чтобы епископами становились люди, на поддержку которых он не мог рассчитывать. В этом смысле показательна история Ратхерия, епископа Веронского. Заметим, кстати, что в одном из своих произведений Ратхерий рассуждал о том, каким должен быть идеальный король, и избранный им полемический тон давал понять, что свои советы и увещевания он обращал именно к Гуго. Ратхерий хотел бы добиться от короля уважения к епископам, к их независимости в духовной и светской областях. Такое же уважение, на его взгляд, идеальный король должен был испытывать к церковному имуществу. Кроме того, Ратхерий советовал королю окружать себя более набожными и богобоязненными епископами, чем он сам, и т. д.^[32] Конечно же, из намеков на особенности поведения короля идеального нельзя сделать вывода о реальных поступках короля Гуго. Однако его поведение по отношению к представителям высшего духовенства представляется отнюдь не дружеским, даже если кто-то из епископов и пользовался его доверием.

Возвращаясь к началу разговора о замещении итальянцев «бургундцами», нужно заметить, что таких случаев было не так уж много. Но ведь не много было и крупных феодалов «италийского» или лангобардского происхождения. Кстати, Лиутпранд очень часто путает эти понятия. Крупные феодалы, по большей части, были франками по происхождению. Они въезжали в Италию вслед за тем или другим Каролингом, вместе с Гвидо Сполетским, Рудольфом II Бургундским или Гуго, которому Лиутпранд в запале приписал ответственность за процесс, длившийся более полутора веков.

Итальянцы только по имени, аристократы не могли защитить страну от венгров. Они искали королей по ту сторону Альп и не испытывали преданности к собственным государям, которые не виделись им продолжателями династической национальной традиции, не воплощали в себе метафизическую сущность государства.

Нужно сказать, что злой рок буквально преследовал королей Италии. Гвидо умер, когда Ламберт был еще слишком молод; Ламберт перед самой смертью только начал проявлять качества государственного мужа; Беренгарий I не оставил наследника, который оказался бы в состоянии продолжить его нелегкое дело; Лотарь погиб, когда пытался взять власть в свои руки, — пусть даже ценой новой гражданской войны, — и когда в Германии неуклонно рос авторитет Оттона. Ответственность за эти события нельзя возложить на плечи недальновидных и слабовольных людей. Однако отсутствие сформировавшейся национальной династии открыло дорогу вмешательству правителей других стран, а также рискованным авантюрам местных феодалов. С учетом всех случайностей, с учетом подчинения Беренгария II Оттону, а также имперских амбиций короля Германии, которого неотступно манили Италия и Рим, основной причиной потери независимости Итальянским королевством все же является отсутствие прочной духовной связи между королем, аристократами и народом. Если аристократы не испытывают преданности к своим правителям, возносят их к вершинам власти и свергают по своему желанию, одновременно поют им дифирамбы и мечтают занять их место, то народные массы теряют всякий интерес к политической жизни, к династической проблеме. Такие вопросы начинают им казаться привилегией чужаков, поселившихся, но не укоренившихся в этой стране, с которыми они не чувствуют общности и чьих интересов не разделяют. Горожане, представители нефеодального класса общества, повидали достаточно, чтобы убедиться — хорош любой король, если он не нарушает исконные права города. Поэтому они не видели смысла в том, чтобы биться за одного или за другого короля, вмешиваться в опасные военно-политические затеи феодалов. Для них важно было во что бы то ни стало защитить собственный город, постараться пережить войны и феодальные мятежи, по возможности выгодно используя предоставляющиеся возможности, то есть вовремя открывая ворота более удачливому претенденту на престол, обсуждая условия капитуляции при посредничестве епископа, виконта, какого-либо знатного горожанина, следуя традиции, восходящей ко временам готских войн^[33].

Ожесточенные феодальные войны вокруг королевского трона, растущая пропасть между феодальными и нефеодальными классами, с одной стороны, подготавливали города к самостоятельной жизни, а с другой — ставили под удар само существование королевства, лишали его объединяющей функции, которая растворялась в универсальной концепции империи.

В лоне Священной Римской империи, с началом относительно мирной эпохи, которая в Европе ознаменовалась прекращением венгерских набегов, итальянская цивилизация развивалась, процветала, прославляла себя созданием новых экономических структур, новых форм общественных отношений, дарила миру свои достижения в областях теологии, права, литературы, искусства. Однако на протяжении 73 лет независимости Итальянского королевства и в особенности двадцати одного года правления Гуго оно было особенно близко к достижению окончательной независимости. Пусть же трагический опыт десяти веков национальной истории не затмит для потомков этой счастливой неиспользованной возможности.