Король без завтрашнего дня

~ ~ ~

Дора купила свадебное платье в винтажном бутике на Сен-Жермен-де-Пре и спрятала его в чехол, чтобы Анри не увидел покупку раньше времени. Этот гигантский кокон висел за дверью ее спальни до самого дня свадьбы, когда ее брат Карим приехал за ней на машине.

Карим никогда раньше не видел свою сестру такой красивой, даже по телевизору. Плечи Доры оставались открытыми. Некогда Мартина Кароль едва не купила это платье для съемок в фильме, но в последний момент решила, что оно ей не подходит, и, извинившись перед хозяином бутика, вернула его. В результате это сокровище полвека провело в ожидании, пока его наденет другая новобрачная.

Прическа Доры, украшенная орхидеями, казалась экзотическим натюрмортом.

Спускаясь к машине, она чуть не заплакала от волнения, но резкий порыв холодного ветра подействовал на нее словно удар кнута.

Просторный автомобиль Карима объехал площадь Оперы и выехал на бульвар Осман. Дора не знала, куда он ее везет, но дорога была ей знакома до тех пор, пока они не въехали в Сен-Августин и свернули налево. Машина остановилась перед магазином искусственных цветов. Дора все же слегка всплакнула, но Карим подал ей платок и сказал суровым тоном:

— Сейчас не время.

Дора пересекла площадь Людовика XVI на двенадцатисантиметровых каблуках. Потом ей пришлось подниматься вверх по двенадцати ступенькам, и, миновав несколько дверей, она вошла во внутренний дворик и увидела Анри, ожидавшего ее на вершине еще одной лестницы, ведущей к часовне. Он был один. На нем был костюм кремового цвета. Анри, как и брат Доры, никогда прежде не видел ее такой красивой. Он подумал даже, что больше не хочет видеть ее такой в будущем — пусть это будет один-единственный раз. Дора неловко приблизилась, опираясь на руку брата. Ее улыбка была немного искусственной — скорее, это была преграда, помогавшая сдерживать слезы.

Со времен Великой революции во Франции нельзя было венчаться в церкви, не побывав предварительно в мэрии; или, может быть, такой порядок был установлен в 1905 году. Как бы там ни было, этот запрет существовал. Однако Анри хотел проведения религиозной церемонии, не имевшей отношения ни к Церкви, ни к Республике. Он специально отыскал эту часовню, которая была не совсем обычной часовней.

Внутри этого храма, построенного в неоклассическом стиле, было холодно. Приглашенных набралось примерно пятьдесят человек, большинство из которых Дора не знала. При ее появлении они поднялись с мест и провожали ее взглядами все то время, пока она шла по проходу между рядами скамей.

По взглядам присутствующих Анри понял, что они тоже находят ее красивой. Потом они снова сели: родственники, друзья, любовники. Здесь не было отца Анри, а также Юлисеса, — если бы те появились, он бы первым делом подумал, какого черта они здесь делают. Разумеется, ноги их не должно было быть в этой часовне, о самом существовании которой они, впрочем, вряд ли подозревали.

Эта часовня Искупления — так она называлась — была возведена на месте общей могилы, где в эпоху Революции захоронили тех, кто был гильотинирован, и где в числе прочих покоились останки Людовика XVI и Марии-Антуанетты. По окончании Террора это мрачное место купил один добрый человек и разбил на нем сад в память о казненных аристократах и королевской семье. В период Реставрации Людовик XVIII распорядился построить здесь часовню для искупления национальной вины.

Справа от входа была расположена монументальная скульптура работы Бозио, изображавшая Людовика XVI, рядом с которым стоял ангел, указывая королю на небо. На цоколе были выгравированы слова из его завещания, вероятно, составленного членами тайного общества с бульвара Малерб: «Я рекомендую своему сыну, если когда-нибудь ему выпадет несчастье сделаться королем, думать лишь о благе своих сограждан, забыть всякую ненависть и все горькие воспоминания, особенно все, связанное с теми бедствиями и скорбями, которые я сейчас испытываю…»

Слева находилась другая скульптурная группа, работы Корто: «Мария-Антуанетта, поддерживаемая Религией». Здесь тоже на цоколе была длинная надпись: «Я знаю, сколько хлопот принесло вам это дитя; простите его, дорогая сестра; подумайте о том, сколько ему лет и как легко внушить ребенку все, что хочешь, даже если он не все понимает».

Анри заранее поставил перед хорами два стула для Доры и себя, на три четверти развернутые к гостям церемонии. В качестве инструмента для звукового сопровождения была выбрана виолончель, уже стоявшая в апсиде.

Дора дрожала от холода. Когда собрались все приглашенные, Анри обратился к ним с речью, которую незадолго до того нацарапал на листке бумаги, сидя в кафе «Людовик XVI», расположенном поблизости, окна которого выходили на сквер.

В горле у него пересохло, и деланная беззаботная улыбка, конечно, не могла никого обмануть.

— Мне нравится это слово — «искупление». Оно весомое, органичное, кажется, что оно воздействует на наши грехи физическим, даже хирургическим способом. Если прощение не знает, что еще сделать с грехами, кроме как их отпустить, то искупление словно изгоняет их из тела. Перед тем как принять Дору в свою семью, как единокровную, так и дружескую, я счел необходимым искупить все наши грехи: все проявления гордыни, гнева, зависти, жестокости, лжи. Это не помешает нам снова грешить — так уж устроена жизнь.

Бросая в лицо каждому обвинение в грехах и слабостях, Анри вдруг подумал о том, что помимо родственников и друзей, приглашенных на сегодняшнее торжество, в часовне незримо присутствуют и его книги. Словно каждый из его близких носил на лбу клеймо какого-то свойственного только ему порока, которому Анри противостоял в одной из своих книг. Они тоже были здесь, в одеяниях кающихся грешников, — ради своей вящей славы, подумал Анри.

— Это место показалось мне самым подходящим, поскольку этот храм воздвигнут во искупление самых отвратительных преступлений Истории — убийства отца и матери и заключения ребенка в тюрьму. И если так было сделано, чтобы мы все несли груз этой памяти, то я принимаю на себя свою часть этого груза и этой вины. Я собираюсь написать книгу о Людовике XVII, и я собираюсь жениться. Я не разделяю свою жизнь и свои книги и надеюсь, что это продолжится в дальнейшем. В наше время каждый выбирает свой способ искупления. Некоторые проходят на коленях путь в Сантьяго-де-Компостелло, стирая их в кровь. Я же просто предлагаю вам послушать самую прекрасную в мире музыку на протяжении нескольких минут. Такое искупление приятно, но от этого не менее глубоко. Лично я надеюсь искупить свой грех гордыни, из-за которого стал на своей свадьбе не только мужем, но и распорядителем. Но самое важное сегодня — конечно же представить вам Дору, эту чистую душу.

Анри сам не заметил, как уже приблизился к финалу своей речи. Теперь он почти сожалел, что она оказалась такой короткой, надо было сделать ее длиннее.

Он сделал знак виолончелисту, а сам вернулся к Доре, которая по-прежнему улыбалась. Она не все расслышала в речи Анри, но поняла или угадала, что он хотел сказать. У нее стучали зубы. Анри заметил это в тот момент, когда виолончелист начал исполнять сонату Баха. Тогда он снял пиджак и накинул его на плечи Доры, сознавая, что этот жест не остался незамеченным.

Гости слушали искупительную музыку около получаса, а потом все отправились в мэрию.

Речь женщины-мэра была чертовски республиканской.

Не буду вскакивать и устраивать скандал, подумал Анри. Все, с этим покончено. Я уже большой мальчик.

По завершении речи, когда все собравшиеся зааплодировали, он поднялся и чуть слышно прошептал жене на ухо:

— Да здравствует король!