- Престол вовсе не для того существует, чтобы его передавали из рук в руки, словно вещь какую! - бешено заревел Сексвольф. - Неужели ты воображаешь, что мы коровы или бараны... или домашний скарб какой, который можно передавать по наследству, а?.. Воля короля хоть и уважается, но пока это не вредит интересам народным... а то у нас есть и Витан, который имеет полное право противоречить королю... Какими бы это судьбами мог твой герцог сделаться королем английским?!.. Ха-ха-ха!!
- Скотина ты этакая! - пробормотал рыцарь и потом проговорил вслух: Почему ты так сочувственно выражаешься о сеорлях? Ты ведь вождь, чуть ли не тан?
- Я сочувствую им потому, что сам родился сеорлем от сеорля, хотя внуки мои, наверное, будут танами, а, может быть, даже - и графами.
Сир де-Гравиль невольно отъехал немного в сторону от Сексвольфа, как будто ему уж чересчур было унизительно ехать рядом с сыном сеорля.
- Я никак не могу понять, как это ты, будучи рожден сеорлем, мог сделаться начальником войска у графа Гарольда! - произнес он высокомерно.
- Где ж тебе, норманну, понять это?! - огрызнулся саксонец. - Но я, уж так и быть, расскажу, как это случилось. Знай же, что мы, сеорли, помогли Клапе перекупить загородное имение графа Гарольда, которое было отобрано у него, когда король приговорил весь род Годвина к изгнанию; кроме этого, мы выручили еще и другой дом его, который попал было к одному норманну. Мы пахали землю, смотрели за стадами и поддерживали здания, пока граф не вернулся из изгнания.
- Значит, у вас, сеорлей, были собственные деньги? - воскликнул де-Гравиль с жадностью.
- Чем же мы откупились бы от неволи, если бы у нас не было денег? Каждый сеорль имеет право работать несколько часов в день лично на себя... Ну, мы и употребили все наши заработки в пользу графа Гарольда. Когда он вернулся, то пожаловал Клапе столько земли, что он сразу же сделался таном, а помогавшим Клапе дал волю и тоже земли, так что многие из них теперь имеют свой плуг и порядочные стада. Я же, как человек неженатый, любя графа всем сердцем, просил позволить мне служить в его войске. Вот я и повысился, насколько это возможно сыну сеорля.
- Теперь-то я понял, - ответил де-Гравиль задумчиво и немного сконфужен. - Но эти крепостные все-таки никогда не могут достичь высшего положения, и поэтому ДЛЯ них должно быть совершенно безразлично, кто у них королем - норманн или бородатый саксонец.
- В этом ты прав, мессир Малье: это для них, действительно, безразлично, потому что многие из их числа принадлежат к ворам и грабителям или, по крайней мере, происходит от них, а остальные имеют своими предками варваров, побежденных когда-то саксонцами. Им нет никакого дела до государства и его судьбы, но все же и они не совсем лишены надежды, потому что о них заботятся друиды, и это, признаться, делает им честь. Каждый из них, - продолжал саксонец, успокаиваясь от своего волнения, - обязан освободить трех крепостных в своих вотчинах, и редко кто из вельмож умирает, не даровав нескольким из своих людей свободы, а сыновья этих освобожденных уже могут быть танами, чему уже бывали примеры.
- Непостижимо, - воскликнул норманн. - Но, верно, они еще носят на себе признаки своего низкого происхождения и должны переносить презрение природных танов?
- Вовсе нет, да я и не могу согласиться с тем; чтобы их было за что презирать; ведь деньги - все деньги, а земля все остается той же землей, в руках кого она ни была бы. Нам буквально все равно, кто был отцом человека, владеющего, например, десятью десятинами земли.
- Вы придаете громадное значение деньгам и земле, но у нас благородное происхождение и славное имя ставятся гораздо выше, - заметил де-Гравиль.
- Это потому, что вы еще не выросли из пеленок, - ответил Сексвольф насмешливо. - У нас есть очень хорошая пословица: "Все происходят от Адама, исключая Тиба, пахаря; но когда Тиб разбогатеет, то мы все называем его милым братом".
- Если вы обладаете такими низкими понятиями, нашим предкам, норвежцам и датчанам, разумеется, не стоило особенного труда бить вас! Любовь к старым обычаям, горячая вера и почтение к благородным родам - самое лучшее оружие против врагов... а всего этого у вас нет!
С этими словами сир де-Гравиль въехал во двор храма, где он был встречен каким-то друидом, который повел его к отцу Гильому. Последний несколько минут с радостью и изумлением озирал новоприбывшего с головы до ног, а потом обнял его и от души поцеловал.
- Ах, дорогой брат, - воскликнул Гильом по-норманнски, - как я рад видеть тебя: ты и вообразить себе не можешь, как приятно видеть земляка в чужой стране, где даже нет хороших поваров!
- Так как ты упомянул о поварах, почтенный отец, - сказал де-Гравиль, расстегивая свой крепко стянутый кушак, - то имею честь заметить тебе, что я страшно проголодался, так как не ел ничего с самого утра.
- Ах, ах! - завопил Гильом жалобно. - Ты, видно, и понятия не имеешь, каким лишениям мы тут подвержены. В нашей кладовой почти нет ничего, исключая солонины да...
- Да, это просто дьявольское мясо! - крикнул де-Гравиль в ужасе. - Я, впрочем, могу утешить тебя: у меня есть с собой разные припасы: пулярки, рыба и различного рода снедь, достойная нашего внимания; есть и несколько бутылок вина, происходящего, слава Богу, не из здешних виноградников. Следовательно, тебе только остается объяснить своим поварам, как придать кушаньям более приличный вид.
- Ах, у меня даже нет повара, на которого я мог бы вполне положиться! - продолжал Гильом жалобным тоном. - Саксонцы понимают в кухонном искусстве ровно столько же, сколько и в латыни, то есть ровно ничего. Я сам пойду в кухню и буду надзирать за всем, а ты между тем отдохни немного и потом прими ванну. Надобно тебе заметить, что саксонцы довольно чистоплотны и очень любят полоскаться в воде... Этому они, должно быть, научились у датчан.
- Я давно уже это заметил; даже в самых бедных домах, в которых мне приходилось останавливаться по пути сюда, хозяин вежливо предлагал выкупаться, а хозяйка спешила подать душистое и весьма опрятное белье. Должен сознаться, что эти люди, несмотря на свою глупую ненависть к иностранцам, чрезвычайно радушно принимают их... да и кормят они не дурно, если бы только сумели получше готовить свои кушанья. Итак, святой отец, я займусь омовением и буду ждать жареных пулярок и рыбы. Предупреждаю, что пробуду у тебя несколько часов, потому что мне надо о многом расспросить тебя.
Гильом ввел сира де-Гравиля в лучшую келью, назначенную для благородных посетителей храма, а потом, убедившись, что приготовленная ванна достаточно тепла, отправился осматривать привезенную де-Гравилем провизию.
Оруженосец рыцаря принес ему новый костюм и громадное количество коробок с мылом, духами и разными благовониями.
Норманны очень много занимались собой и уже в самых молодых летах проводили целые часы перед туалетным столом. Прошло без малого час, когда сир де-Гравиль явился к отцу Гильому чистеньким, напомаженным, выбритым и надушенным. Почтенный отец уже приготовил все для приема гостя.
Хотя рыцарь был очень голоден, он из вежливости не смел есть скоро. Интересно было смотреть и на хозяина, и на него, как они брали кусочки с вертелей и как будто только отведывали их; вино также пилось маленькими глотками, а в конце каждой смены обедающие тщательно омывали свои пальцы розовой водой и грациозно размахивали ими в воздухе, прежде чем обтереть их салфеткой. По окончании этой церемонии оба обменивались жалобными взглядами и вздохами. Когда аппетит их, наконец, был удовлетворен и все убрано со стола, они приступили, наконец, к разговору.
- Зачем ты приехал в Англию? - спросил Гильом.
- С позволения твоего, почтенный отец, скажу тебе, что меня привели сюда те же причины, которые и тебя заставили переселиться сюда, - ответил рыцарь. - После смерти жестокого Годвина король Эдуард просил своего любимца Гарольда вернуть ему некоторых из милых норманнов; Гарольда тронули мольбы бедного короля и он позволил некоторым из наших земляков вернуться, а ты упросил лондонского правителя разрешить и тебе переселиться в благословенную Англию. Ты сделал это потому, "то простая пища и строгая дисциплина бекского храма не нравились тебе, да сверх того манило честолюбие... одним словом: я приехал в Англию, руководимый теми же чувствами, которые руководили тобой.
- Гм! Дай Бог, чтобы тебе лучше моего жилось в этой безбожной стране! - заметил хозяин.
- Ты, может быть, еще помнишь, - продолжал де-Гравиль, что Ланфранк заинтересовался моей судьбой; он сделался очень влиятельным лицом у герцога Вильгельма. когда выхлопотал ему у папы разрешение на брак. И герцогу, и Ланфранку вздумалось представить нашему дворянству пример учености, и потому-то они обратили особенное внимание на твоего покорнейшего слугу, который обладает небольшим запасом знаний. Ну-с, с тех пор счастье начало улыбаться мне; я теперь обладаю прекрасным имением на берегах Сены, еще совершенно свободным от долгов. Кроме того, я построил храм и отправил на тот свет около сотни бретонских разбойников. Понятное дело, что я вошел в великую милость у герцога. Случилось, что один из моих родственников Гуго де-Маньявил, удалой рубака и лихой наездник, убил нечаянно в ссоре своего родного брата; так как он имеет довольно щекотливую совесть, то, терзаемый раскаянием, он отдал свои земли Одо байескому, а сам отправился в дальние страны. На обратном пути над ним стряслось несчастье: он попался в плен к одному мусульманину, влюбил в себя одну из жен своего господина и избежал смерти только тем, что поджег свою тюрьму и вырвался на волю. После этого ему, наконец, удалось благополучно вернуться в Руан, где и держит теперь прежние свои земли леном от Одо. На обратном пути через Францию случилось ему подружиться с другим пилигримом, который тоже возвращался из дальних странствий, но не имел счастья освободить свою душу от бремени греха. Несчастный пилигрим, изнывая от горя, лежал при смерти в шалаше какого-то отшельника, у которого Гуго искал пристанища. Узнав, что Гуго шел в Нормандию, умирающий открыл ему, что он Свен, старший сын покойного Годвина и отец того Гакона, который находится еще заложником у нашего герцога. Он умолял Гуго просить герцога о немедленном освобождении Гакона, как только позволит король Эдуард, и сверх того поручил де-Маньявилю переслать письмо к Гарольду, что Гуго и обещал исполнить. К счастью, в бедствиях, постигших моего родственника уже после того, ему удалось сохранить на груди свинцовый талисман; чужеземцы нашли, что не стоило отнимать этот талисман, так как они не могли сообразить, какую цену он имел. К нему Гуго прикрепил письмо и таким образом принес его, хотя и несколько попорченным, в Руан. Гуго, зная благосклонность ко мне нашего герцога и не желая сам являться к Вильгельму, который очень строг к братоубийцам, поручил мне передать его послание и просить позволения переслать в Англию письмо.
- Долга, однако ж, твоя повесть, - заметил Гильом.
- Потерпи немного, отец, она сейчас кончится... Ничто не могло мне быть более кстати. Следует тебе заметить, что герцога норманнского давно уже тревожили английские дела; из тайных донесений лондонского правителя видно, что привязанность Исповедника к Вильгельму очень охладела, в особенности с тех пор, как у герцога появились дети, потому что, как тебе известно, Вильгельм и Эдуард - оба дали в молодости обет девственности, но первый выхлопотал себе освобождение от этого обета, второй же свято сохранял его. Незадолго до возвращения Гуго дошла до герцога весть, что король английский признал своего родственника Этелинга, своим законным наследником. Огорченный и встревоженный этим, герцог выразился в моем присутствии следующим образом: "Я был бы очень рад, если бы в числе моих придворных находились люди с умной головой и преданным мне сердцем, которым я мог бы доверить свои интересы в Англии и послать под каким-нибудь предлогом к Гарольду"! Пообдумав эти слова, я взял письмо Свена и пошел с ним к Ланфранку, которому и сказал: "Отец и благодетель! Ты знаешь, что я один из всех норманнских рыцарей изучил саксонский язык. Если герцогу нужен посол к Гарольду, то я к его услугам, так как к тому же уже и без того имею поручение к всемогущему английскому графу". Я рассказал Ланфранку всю историю, и он пошел передать ее и мое предложение герцогу. Тут пришла весть о смерти Этелинга, и Вильгельм сделался веселее. Он призвал меня к себе и дал мне свои инструкции, вследствие чего я и поспешил со своим оруженосцем в Лондон. Там мне сообщили, что король переселился в Лондон, а Гарольд пошел с войском против Гриффита валлийского. Там как у меня к королю вовсе не было никакого дела, то я присоединился к людям Гарольда, которым он приказал вооружиться и догнать его. В глочестерском храме я услышал о тебе и заехал, чтобы проведать тебя и дать весточку о себе.
- Ах, если бы я тоже сделался рыцарем, вместо того чтобы поступить в храм, - сказал Гильом, завистливо поглядывая на де-Гравиля. - Мы оба были бедны, но благородного происхождения, и нас ожидала одинаковая участь; теперь же я подобен раковине, приросшей к скале, а ты летаешь по воле.
- Ну, положим, наши уставы воспрещают отшельникам убивать ближнего, исключая разве тот случай, когда к этому побуждает чувство самосохранения; но зато эти уставы считаются слишком строгими для применения на деле - даже в Нормандии, и поэтому ты всегда можешь взяться за меч или секиру, если у уж тебя явится такое непреодолимое желание. Я и так думал, что ты перестал тунеядствовать, и помогаешь Гарольду рубить неспокойных валлонов.
- О, горе мне, горе мне! - воскликнул Гильом. - Несмотря на свое прежнее долговременное пребывание в Лондоне и знание саксонского языка, ты все-таки очень мало знаешь здешние обычаи. Здесь нельзя священнослужителю ехать на войну, и если бы у меня не было одного датчанина, который укрылся у меня, чтобы избежать любой казни за воровство, если бы, говорю, не он, то я давно разучился бы фехтовать, а то мы с ним иногда упражняемся в этом благородном искусстве...
- Утешься, старый друг! - произнес де-Гравиль с участием. - Может, еще настанут лучшие времена... перейдем, однако ж, к делу. Все, что я тут вижу и слышу, подтверждает слух, дошедший и до герцога Вильгельма, будто Гарольд сделался самым важным лицом в Англии. Ведь это верно?
- Без всякого сомнения верно.
- Женат он или холост? - вот вопрос, на который даже его собственные люди отвечают очень двусмысленно.
- Гм! Все здешние менестрели поют о красоте его Юдифи, с которой он обручен... а может быть, он находится с ней и в более близких отношениях. Но во всяком случае он на ней не женат, потому что она приходится ему родственницей в пятом или шестом колене.
- Значит - не женат; это хорошо. А этот Альгар или Эльгар, как говорят, не находится с валлийцами?
- Да, он опасно болен и лежит в Честере... он получил несколько ран, да сверх того его грызет сильное горе. Корабли графа Гарольда разбили норвежский флот в пух и прах, а саксонцы, присоединившиеся под предводительством Альгара к Гриффиту, тоже потерпели такое поражение, что немногие оставшиеся в живых бежали. Гриффит сам засел в своих ущельях и, конечно, скоро должен будет сдаться Гарольду, который действительно один из величайших полководцев своего времени! Как только будет усмирен свирепый Гриффит, то примутся и за Альгара, и тогда Англия надолго успокоится, разве только наш герцог навяжет ей новых хлопот!
- Из всего сказанного тобой, я вывожу заключение, что равного Гарольду нет в Англии... даже Тостиг уступает ему во всех отношениях, - проговорил де-Гравиль задумчиво.
- Где же Тостигу быть равным ему! Он и держится в своем графстве только благодаря влиянию Гарольда. В последнее время он, впрочем, сделал, что мог, чтобы хоть вернуть уважение своих гордых нортумбрийцев, а любовь их он потерял безвозвратно. Он тоже довольно искусен в ведении войны, и сухопутной и морской, и немало помогает Гарольду в этой войне... да, Тостиг далеко не то, что Гарольд, которому мог бы быть равен один Гурт, если бы только он был честолюбивее.
Совершенно удовлетворенный тем, что узнал от почтенного отца, де-Гравиль встал и начал прощаться с ним, но последний задержал его немного, спросив с хитрой улыбкой:
- Как ты думаешь: имеет наш Вильгельм какие-нибудь виды на Англию?
- Конечно, имеет, и, наверное, заветное его желание исполнится, если только он будет действовать поумнее... Лучше всего было бы, если бы ему удалось расположить Гарольда в свою пользу.
- Это все прекрасно, но главное препятствие состоит в том, что англичане чрезвычайно недолюбливают норманнов и будут сопротивляться Вильгельму всеми силами.
- Верю; но война ограничится одним сражением, потому что у англичан нет ни крепостей, но гор, которые позволили бы долго обороняться. Кроме того, скажу тебе, приятель, здесь все гнило. Королевский род вымрет с Эдуардом, останется только ребенок, которого, сколько я слышал, никто не считает за наследника престола; прежнее надменное дворянство также перевелось, и исчезло уважение к древним именам; воинственный пыл саксонцев почти убит подчинением священнослужителям, не храбрым и ученым, как наши, а трусливым и неразвитым... Затем жажда к деньгам уничтожила всякое мужество; владычество датчан приучило народ к иноземным королям, и Вильгельму стоит дать только обещание, что он будет хранить древние законы и обычаи саксонские, чтобы стать так же твердо, как доблестный Канут. Англо-датчане могли бы его несколько потревожить, но мятеж даст этому проницательному политику предлог усеять всю страну крепостями и замками и обратить ее в лагерь... Любезный друг, авось еще придется нам поздравить друг друга: тебя правителем какой-нибудь богатой английской области, а меня бароном обширных английских поместий.
- Пожалуй, что ты и прав, - произнес весело Гиль-ом. - Когда настанет этот день, мне по крайней мере можно будет подраться за нашего благородного повелителя... Да, ты прав, - повторил он, указывая на развалившиеся стены кельи, - все здесь дряхло и сгнило; спасти государство может только Вильгельм, или...
- Или кто?
- Граф Гарольд. Ты отправляешься к нему, и потому скоро будешь иметь возможность судить о нем.
- Постараюсь судить осторожно, - ответил де-Гравиль.
Сказав это, рыцарь обнял друга и снова отправился в путь.
ГЛАВА VII
Малье де-Гравиль был человек чрезвычайно ловкий и хитрый, как большая часть норманнов.
Но как он ни старался на пути своем из Лондона в Валлис выведать от Сексвольфа все подробности о Гарольде и его братьях, какие ему были нужны, - все-таки не в силах был сладить с упрямством или осторожностью саксонца. Сексвольф во всем, что касалось Гарольда, имел чутье собаки. Он догадывался, хотя и не мог объяснить себе причины, что норманн имел какие-то виды на графа и чего-то добивался этими простодушными расспросами. Его упрямое молчание или грубые ответы, как только речь касалась Гарольда, представляли резкий контраст с его откровенностью, пока беседа ограничивалась современными происшествиями или особенностями саксонских нравов.
Наконец рыцарь, отраженный со всех сторон, решился отступить и, ВИДЯ, что не извлечь ему больше пользы из саксонца, переменил свою принужденную вежливость на норманнскую спесь к низкому спутнику.
Он поехал впереди саксонца, окидывая взглядом опытного воина характер местности, радуясь, что укрепления, которыми марки охранялись от враждебных кимров, были совершенно ничтожны.
На третий день после свидания с Гильомом рыцарь очутился наконец в диких ущельях Валлиса.
Остановившись в тесном проходе, над которым с обеих сторон повисли серые, угрюмые скалы, сир де-Гравиль позвал свою прислугу, надел кольчугу и сел на боевого коня.
- Ты напрасно облекся в кольчугу, - заметил саксонец, - надевать здесь тяжелое оружие - это значит утомлять себя по пустякам. Я довольно знаком с этой страной и предупреждаю, что тебе скоро придется даже бросить коня и идти пешком.
- Знай, приятель, - возразил де-Гравиль, - что я пришел сюда не для того, чтобы учиться военному искусству с азбуки... Знай также, что норманнский рыцарь скорее простится с жизнью, чем с добрым конем.
- Вы, заморцы-французы, охотники похвастать и пускать громкие слова. Предупреждаю тебя, что ты можешь наговорить их еще с три короба, потому что мы идем по следам Гарольда, а он не оставит врага за спиной: ты здесь так же безопасен, как в храме Ведена.
- О вежливых твоих шутках - ни слова, - сказал де-Гравиль, - но прошу тебя не называть меня французом. Я приписываю это не твоему желанию обидеть меня, а только твоему незнанию приличий и воинской вежливости. Хотя мать моя была француженка... знай, что норманн презирает француза почти так же, как и жида.
- Прошу прощения! Я полагал, что все заморцы родня между собой, одной крови и одного племени.
- Авось придет день, когда ты это узнаешь лучше... Иди же вперед, Сексвольф.
Узкий проход, расширяясь мало-помалу, вывел на пространную, дикую площадку, на которой не было даже травинки. Сексвольф, поравнявшись с рыцарем, указал ему камень, на котором было написано: "Hie victor fuit Haroldus" ("Здесь победил Гарольд").
- Никакой валлон не решится показаться в виду этого камня, - заметил Сексвольф.
- Простой, классический памятник, а много говорит, - сказал норманн с удовольствием. - Мне приятно видеть, что твой граф знает по-латыни.
- Кто тебе сказал, что он знает этот язык? - спросил осторожный саксонец, опасаясь, что сведение, радовавшее сколько-нибудь норманна, не могло быть благоприятно Гарольду. - Поезжай с Богом на своем коне, пока дорога позволяет, - добавил он насмешливо.
На границе карнавонской области отряд остановился в деревушке, обведенной недавно вырытым окопом и рогаткой. Внутри рогатки было множество ратников, из которых одни сидели на земле, другие играли в кости, или пили; по одежде их, кожаным платьям и по знамени с изображением тигровых голов герб Гарольда - легко можно было догадаться, что это саксонцы.
- Здесь мы узнаем, что граф намерен делать, - сказал Сексвольф. Здесь конец моего похода, как я полагаю.
- Стало быть, это главная квартира графа?.. Ни замка, хоть бы деревянного... ни стен, только ров рогатки? - спросил рыцарь с удивлением.
- Норманн, здесь и крепкий замок, хотя ты его не можешь видеть, и стены: замок этот - имя Гарольда, а стены - груды тел, лежащие по всем окрестным долинам.
Сказав это, саксонец протрубил в рог, на который ему ответили из стана, и потом повел отряд к доске, перекинутой через ров.
- Ни даже подъемного моста! - пробормотал рыцарь.
- Граф двинулся с войском в Снудон, - доложил Сексвольф, обменявшись несколькими словами с начальником отряда, отдыхавшего на краю рва. Говорят, что кровожадный Гриффит заперт там со всех сторон. Гарольд оставил приказ, чтобы я со своим отрядом как можно скорее примкнул к нему, вместе с этим начальником, с которым я сейчас говорил. Теперь, пожалуй что, и не совсем безопасно: хотя Гриффит и заперт в горах, а все-таки очень может быть, что тут где-нибудь спрятаны валлийцы, которые не задумаются напасть на нас. Здешние дороги недоступны для верхового, и так как тебе нет особенной нужды подвергаться различным неприятностям, то я посоветовал бы тебе остаться здесь с больными и пленными.
- Прелестная компания - нечего сказать! - заметил рыцарь. - А я скажу тебе, что путешествую для того, чтобы обогатиться новыми сведениями; к тому же мне очень хотелось бы посмотреть, как вы будете бить и рубить этих горцев... Прежде всего я попрошу тебя дать мне чего-нибудь попить и поесть, потому что у меня осталось очень мало провизии... Когда мы встретимся с врагом, то ты увидишь, противоречат ли слова норманна его делам.
- Лучше сказано, чем я мог ожидать, - откровенничал Сексвольф.
Де-Гравиль пошел бродить по деревне, которая находилась в самом плачевном виде: повсюду виднелись груды развалин и пепла, простреленные и наполовину сгоревшие дома. Маленькая, убогая церковь хоть и была пощажена войной, но выглядела печально и уныло, а на свежих могилах убитых воинов отдыхали худые, истощенные овцы.
В воздухе носился аромат болотной мирты, и суровые окрестности деревушки имели в себе какую-то особенную прелесть, к которой де-Гравиль, обладавший изящным вкусом, не оставался нечувствительным. Он сел на камень, поодаль от грубых воинов, и задумчиво любовался мрачными вершинами гор и небольшой речкой, извивавшейся невдалеке и потом терявшейся в лесу.
Он был выведен из своего созерцания Сексвольфом, который провожал крепостных, принесших рыцарю несколько кусков вареной козлятины, сыру и кружку весьма плохого меду.
- Граф посадил всех своих людей на валлийскую диету, - извинился Сексвольф. - Да, впрочем, во время войны и нельзя требовать лучшего.
Рыцарь подверг принесенное внимательному осмотру.
- Этого совершенно достаточно, добрый Сексвольф, - ответил он, подавляя вздох. - Только вместо этого медвяного питья, которое больше годится пчелам, чем людям, дай мне лучше кружку чистой воды: это самый хороший напиток для готовящихся к битве.
- Значит, ты никогда не пил эль?! - воскликнул саксонец. - Но я уважу твои иностранные привычки, чудной ты человек.
Де-Гравиль еще не успел порядком утолить свой голод, как уже затрубили рога, давая знать, что пора собираться в поход. Норманн заметил, к своему величайшему удивлению, что все саксонцы оставили своих лошадей. Тут к нему приблизился оруженосец с донесением, что Сексвольф строжайше запрещает рыцарю брать с собой коня.
- Да где же это слыхано, чтобы заставляли норманнского рыцаря отправляться пешком навстречу врагу?! - вспылил де-Гравиль. - Зови этого подлеца... то бишь начальника, сюда!
Но в это время Сексвольф сам подошел, и де-Гравиль сердито начал доказывать ему, что норманнскому рыцарю немыслимо обойтись без боевого коня. Саксонец, однако же, тоже упорствовал и на все доводы рыцаря отвечал только: "Граф Гарольд приказал не брать с собой коней"; наконец он вышел из терпения и крикнул громко:
- Или иди с нами пешком, или оставайся здесь!
- Мой конь тоже благородного происхождения и потому лучше тебя годится мне в товарищи, - сказал де-Гравиль, - но я уступаю необходимости... заметь это: что я уступаю только необходимости! Я не хочу, чтобы о Вильгельме Малье де-Гравиле думали, что он по доброй воле пошел пешком в битву.
Он попробовал, можно ли свободно вынуть меч из ножен, крепче затянул панцирь и последовал за отрядом.
Какой-то валлиец служил им проводником. Он был подданным одного из королей-вассалов, подчиненных Англии, и ненавидел Гриффита гораздо больше, чем саксонцев.
Дорога шла по берегу конвайской реки. Нигде не виднелось ни одного человеческого существа; на горных хребтах не было ни одной козы; на лугах ни коров, ни овец; вся эта мертвая пустыня производила тяжелое впечатление на идущих. Дома, мимо которых им пришлось пройти, были давно уж брошены владельцами; одним словом, все свидетельствовало, что тут прошел Гарольд-победитель.
Наконец, достигли древнего Коновиума, который теперь носит название Каргена. Там еще возвышались громадные развалины римских зданий: невероятно высокие и широкие стены, полуразрушенные башни, остатки обширных бань и довольно хорошо сохранившийся укрепленный замок. На крыше его развевалось знамя Гарольда; река, протекавшая мимо него, была покрыта барками, а берег запружен воинами.
Малье де-Гравиль страшно был измучен тяжестью своего панциря, но решился скорее умереть от изнеможения, чем сознаться, что Сексвольф был совершенно прав, советуя ему не надевать это железное облачение. Он, скрепя сердце, подбежал к одной группе, в которой заметил своего старого знакомого Годрита.
- Вот так счастье! - воскликнул он, снимая свой громадный шлем и крепко пожимая руку тана. - Вот так счастье, мой добрый Годри! Ты помнишь Малье де-Гравиля? Вот он, несчастный, сам перед тобой в этом невзрачном костюме, пеший, в сопровождении несносных мужиков.
- Здравствуй! - произнес Годрит, смутившийся немного при виде де-Гравиля. - Какими это судьбами ты попал сюда?.. Кого ты тут ищешь?
- Графа Гарольда, любезный Годри; надеюсь, что он здесь.
- Нет... впрочем, он недалеко отсюда, в крепости, что при устье реки Каэр-джиффина*. Если желаешь видеть его, то садись в лодку: ты можешь прибыть туда еще до сумерек.
-------------------------------------------
* Где теперь город и крепость Конвей.
-------------------------------------------
- Не будет ли скоро битвы? - спросил рыцарь. - Тот плут обманул меня: обещал опасности, а между тем нам не встретилась ни одна душа.
- Метла Гарольда метет так чисто, что после нее уже ничего не остается, - ответил Годрит с улыбкой. - Ты еще, пожалуй, успеешь быть свидетелем смерти валлийского льва. Мы затравили его, наконец, до последней крайности; ему остается только отдаться в наши руки или кончить жизнь голодной смертью... Погляди, - продолжал молодой тан, указывая на вершину Пенмаен-Мавра. - Даже отсюда можно рассмотреть что-то серое и неясное на чистом небе.
- Неужели ты думаешь, что я еще так неопытен в осадах, что глаз мой не различит башен?.. Высоки и массивны они, хотя кажутся отсюда тоньше матч и ниже столбов, стоящих по дороге, - сказал де-Гравиль.
- На этом утесе и в этих укреплениях находится Гриффит с небольшим отрядом валлийцев. Он не ускользнет от нас; корабли наши сторожат все берега, а войска наши занимают все проходы. Лазутчики не дремлют ни днем, ни ночью. По всем холмам расставлены наши часовые: если бы Гриффиту вздумалось сойти, сигнальные огни вспыхнут на всех постах и окружат его огненным кольцом... Из страны в страну шли по следам его... пробираясь через леса, ущелья и болота, от Гирфорда до Карлеона, от Карлеона до Мильфорда, от последнего до Снеудона, и успели-таки загнать его в эту твердыню, сооруженную, как говорят, повелителями ада. Битвы и стычки причинили-таки немало ему вреда. Ты, по всей вероятности, видел следы его там, где стоит камень, возвещающий победу графа Гарольда.
- Этот Гриффит - храбрый витязь и настоящий король, - произнес с восторгом де-Гравиль; - но признаюсь, что касается меня, то я отношусь с состраданием к побежденному герою и чту победителя... Хотя я еще не совсем успел ознакомиться с этой дикой страной, однако из виденного могу судить, что только вождь, обладающий неутомимой твердостью и очень знакомый с военным искусством, мог покорить страну, где каждый утес равносилен неприступной крепости.
- В этом, кажется, хорошо убедился твой земляк граф Рольф, проговорил молодой тан с улыбкой, - валлийцы разбили его наголову и по весьма простой причине: ему непременно хотелось употреблять коней там, где никакой конь не в силах взобраться, и одевать людей в тяжелые доспехи, чтобы драться с людьми увертливыми как ласточки, которые то шмыгают по земле, то возносятся за облака. Гарольд поступил разумнее: он обратил наших саксонцев в валлийцев, научил их ползти, прыгать и карабкаться, как их противники... Это была в полном смысле птичья война, и вот остался орел, один в своем последнем гнезде.
- Походы, кажется, развили в тебе дар красноречия, мессир Годри, проговорил рыцарь с видом покровительственного одобрения. - Однако мне кажется, что немного легкой конницы...
- Выбралось бы на этот утес? - перебил тан с усмешкой, указывая на вершину Пенмаен-Мавра.
Рыцарь взглянул и замолчал, но подумал про себя:
"А ведь этот Сексвольф вовсе не такой дурак, как я предполагал!"
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
КОРОЛЬ ВАЛЛИЙСКИЙ
ГЛАВА I
Заходящее солнце окрашивало золотистым светом широкую Конвайскую бухту. Тогда тут еще не было великолепного дворца Эдуарда Плантагенета, составляющего ныне предмет величайшей гордости всех валлийцев, но зато там находилась грубо выстроенная крепость, окруженная развалинами какого-то древнего города; напротив этих развалин, на громадной горе Гогарт, величественно возвышались руины столицы одного из римских императоров, несколько веков тому назад разрушенной молнией.
Все эти остатки прежнего римского величия придавали этой местности торжественный характер, в особенности если принять еще во внимание, что в этих развалинах укрывался храбрый король, потомок одного из древнейших северных родов, ожидавший тут приближения своего последнего часа.
Не эти мысли бродили в голове наблюдательного де-Гравиля, осматривавшего прелестную картину, расстилавшуюся перед ним.
"Тут гораздо больше римских развалин, чем у саксонцев, - думал он. - А если настоящее поколение не в состоянии поддержать, хоть немного, прошлую славу, то его в будущем ожидает один позор, одно угнетение".
Вокруг крепости был прорыт ров и насыпан высокий вал; ров сообщался с двумя реками: гриффинской и конвайской. Лодка, в которой ехал де-Гравиль, причалила у вала. Рыцарь ловко выскочил на него и через несколько минут был проведен к Гарольду.
Граф сидел перед простым столом, внимательно изучая карту пенмаен-маврских гор. На столе горела железная лампа, было еще довольно светло.
- Да здравствует граф Гарольд! - произнес де-Гравиль по-саксонски, входя к Гарольду. - Его приветствует Вильгельм Малье де-Гравиль и несет ему вести из-за моря.
Граф встал и подставил вежливо рыцарю свой стул, так как другого не было в комнате. Облокотившись на стол, он ответил на норманнском языке, которым владел очень недурно.
- Чрезвычайно обязан сиру де-Гравилю за то, что он для меня предпринял такое утомительное путешествие. Прежде всего прошу тебя отдохнуть немного и подкрепиться пищей, а потом ты сообщишь мне, что, собственно, доставило мне удовольствие видеть тебя.
- Положим, что не лишнее было бы отдохнуть и закусить чего-нибудь, исключая козлятины и сыра, не соответствующих моему вкусу, но мне нельзя воспользоваться твоим любезным предложением, граф Гарольд, пока я не извинился, что преступил законы, изданные против изгнанников, и не заявил, что чувствую величайшую благодарность к твоим землякам за то, что они относились ко мне радушно.
- Извини, благородный рыцарь, если мы строги к тем, которые вмешиваются в наши дела; когда же иностранец является к нам только с дружеским намерением, то мы очень рады ему. Всем фламандцам, ломбардцам, немцам и сарацинам, желающим мирно торговать у нас, мы оказываем покровительство и радушный прием; немногим же, приезжающим из-за моря подобно тебе из желания услужить нам, мы жмем добровольно и чистосердечно руку.
Немало удивленный таким ласковым приемом, де-Гравиль крепко пожал протянутую ему Гарольдом руку и, вынув из платья крошечный ящичек, вручил его графу и рассказал в коротких, но трогательных словах, о свидании Гуго де-Маньявиля с умирающим Свеном и о поручении, данном ему усопшим.
Гарольд слушал рассказ норманна, отвернувшись от него, а когда он кончил, ответил ему взволнованным голосом:
- Благодарю тебя от души, благородный норманн, за твою услугу!.. Я... я... Свен был мне дорог, несмотря на свои преступления... я еще раньше узнал, что он умер в Ликии, и долго горевал о нем... Итак, после слов, сказанных твоему родственнику... ах!.. о, Свен, милый брат!..
- Он умер спокойно и с надеждой, - произнес норманн, взглянув с участием на взволнованное лицо Гарольда.
Граф склонил голову и ворочал ящичек с письмом во все стороны, не решаясь открыть его. Де-Гравиль, тронутый нелицемерной печалью графа, поднялся со своего места и вышел тихо за дверь, за которой ожидал его служитель, приведший его к Гарольду.
Гарольд не пытался удержать его, но последовал за ним до порога и приказал служителю оказать гостю полное гостеприимство.
- Завтра поутру мы снова увидимся, сир де-Гравиль, - сказал он. Вижу, что мне нечего извиняться перед тобой за то, что я теперь сильно взволнован и не могу продолжать приятную беседу.
"Благородная личность! - подумал рыцарь, спускаясь с лестницы. - Но как ему не быть благородным, когда мать его чуть ли не норманнка!.." Приятель, - обратился он к сопровождавшему его служителю, - я удовольствуюсь всякой пищей, исключая только козье мясо и мед.
- Будь спокоен, - ответил служитель. - Тостиг прислал нам два корабля с провиантом, которым не побрезговал бы сам правитель лондонский. Надо тебе заметить, что граф Тостиг знаток в этих вещах.
- В таком случае засвидетельствуй мое почтение графу Тостигу, петому что я очень люблю полакомиться хорошим кусочком, - сказал шутливо рыцарь.
ГЛАВА II
После ухода де-Гровиля Гарольд запер дверь и вынул из ящика письмо Свена.
Вот что писал умирающий:
"Когда ты получишь это письмо, Гарольд, то твоего брата уже не будет в живых.
Я долго страдал; говорят, что я этим искупил все свои грехи... дай Бог, чтобы это было верно!.. скажи это моему дорогому отцу, если он еще жив: эта мысль утешит его; скажи это и матеря и Гакону... Снова поручаю тебе, Гарольд, своего сына: будь ты ему вторым отцом! Надеюсь, что моя смерть освободит его, даст ему возможность вернуться на родину Не допусти, во всяком случае, чтобы он вырос при дворе врага нашего; старайся, чтобы он вступил на английскую почву в пору юности и душевной непорочности... Когда до тебя дойдет это письмо, ты, вероятно, будешь стоять уже выше нашего отца. Он беспрерывным трудом добился славы, получил ее в награду за терпение и настойчивость; ты же родился вместе со славой и тебе нечего трудиться для достижения ее... Защити моего сына своим могуществом и выведи его твердой рукой из заточения, в котором он теперь находится. Не надо ему ни княжеств, ни графств, не делай его равным себе... я только прошу, чтобы ты освободил его; чтобы вернул его в Англию!.. Надеясь на тебя, Гарольд, я умираю!"
Письмо выскользнуло из рук графа.
- Кончилась эта жизнь, походившая на короткий, но тяжелый сон! проговорил он грустно. - И как же гордился отец этим Свеном, который в спокойные минуты был так кроток, а во время гнева так беспощаден. Мать учила его датским песням, а Хильда убаюкивала его сказками и рассказами о героях севера. Он один из всего нашего семейства обладал настоящей датской, поэтической натурой... Гордый дуб, как скоро сломила тебя буря!..
Он замолк и долго сидел призадумавшись. - Теперь пора подумать и о его сыне, - сказал он, наконец, вставая. - Как часто просит меня мать освободить ее Вольнота и Гакона... Да я ведь уже не раз требовал их обратно от герцога Вильгельма, но он постоянно находит отговорки и даже отвечает уклончиво на просьбы самого короля. Теперь же, когда герцог прислал ко мне этого норманна с письмом, он уже не может, не нарушая справедливости, отказать мне в просьбе вернуть Гакона и Вольнота.
ГЛАВА III
Малье де-Гравиль, как следует истому воину, едва положил голову на подушку, как уже заснул богатырским сном, не допускающим даже сновидений. Но около полуночи он был пробужден таким шумом, который разбудил бы не только его, но и семерых спящих сказочных витязей: слышались крики, треск, звуки рогов. Он вскочил с постели и увидел, что вся комната освещена каким-то кровавым, зловещим светом. Первой его мыслью было, что крепость горит, но когда он вскочил на лавку, которой была обнесена стена, и взглянул в отверстие башни, ему показалось, что вся окрестность слилась в одно пламя, и сквозь эту огненную атмосферу он ясно разглядел, что сотни людей переплывали речку, перелезали через валы окопа, бросались на дротики осажденных, прорывали их ряды и рогатки, пытаясь войти вовнутрь окопов. Одни были полувооруженные, в шлемах и нагрудниках; другие - в полотняных туниках, третьи - почти совсем нагие. Громкие крики: "Хвала Водену!" сливались с криками: "Выходи, выходи за веру наших отцов"! Норманн тотчас понял, что валлийцы штурмовали саксонский стан; немного времени потребовалось ловкому рыцарю, чтобы одеться в кольчугу и схватить меч. Он выбежал из комнаты и спустился с лестницы а сени, наполненные людьми, поспешно вооружавшимися.
- Где Гарольд? - спросил у них рыцарь.
- На окопах, - ответил Сексвольф, застегивая кожаный нагрудник. Валлийские дьяволы выползли-таки из своего ада!
- А это их вестовые огни?.. Значит: вся страна идет на нас?
- Полно болтать вздор! - произнес Сексвольф. - Все эти холмы заняты часовыми Гарольда, наши лазутчики известили их; и вестовые огни предупредили нас прежде, чем враги приблизились к нам; если бы не это, то мы все уже уснули бы теперь сном вечности, или - искрошенные в куски... Эй, товарищи, строиться и выступать!
- Постой, постой! - воскликнул рыцарь. - Разве здесь нет монаха, чтобы благословить нас на бой!
- Очень нужно! - ответил Сексвольф и вышел наружу.
Страшное зрелище представилось им, как только они вышли на открытое место. Хотя битва началась недавно, однако резня была уже в полном разгаре. Ободренные превосходством числа, пылая храбростью, похожей на бешенство сумасшедших, бритты перешли окопы, переплыли реку, хватали руками противопоставляемые им дротики, скакали через трупы павших и с криками безумной радости кидались на тесные ряды, выстроившиеся перед крепостью. Река текла кровью, в полном смысле этого слова; пораженные стрелами трупы всплывали и исчезали, между тем как с противоположного берега толпы бесстрашно бросались в воду, чтобы переплыть к стану неприятеля. Как белые медведи окружают корабль морского короля при свете северного сияния, так пробивались свирепые валлийцы сквозь огненную атмосферу.
Среди всей этой массы сражающихся отличались более прочих два человека: один, высокий и статный, стоял твердо, как дуб, у хоругви, которая то обвивалась вокруг древка, то широко развевалась по воздуху, вздуваемая быстрым движением людей, так как ночь была совершенно тихая. С тяжелой секирой в руках стоял он против сотен и с каждым ударом, быстрым как молния, падал новый враг. Вокруг него уже грудами лежали трупы валлийцев.
Но в самом центре поля сражения, впереди свежего отряда горцев, проложивших себе путь с другой стороны, находился человек, которого, казалось, охраняла какая-то волшебная сила от стрел и мечей. Оборонительное оружие этого вождя было до того легкое, что можно было подумать, что оно предназначалось для украшения, но не для боя; большой золотой нагрудник прикрывал только середину его груди; на шее он носил золотое ожерелье из скрученных проволок и золотое же запястье украшало его руку, покрытую кровью саксонцев. Вождь был среднего роста и чрезвычайно нежного телосложения, но жажда битвы делала его гигантом. Вместо шлема на голове его был только золотой обруч, и ярко-рыжие, длинные волосы ниспадали на плечи и развевались при каждом его движении. Глаза его сверкали как у тигра и, подобно этому животному, он бросался одним прыжком на пики противника. Одно время он исчез в неприятельских рядах, и его можно было различить только по частому сверканью короткого копья, но вскоре он пробил путь себе и своему отряду и вышел из рядов невредимым. Между тем сподвижники его окружили прорванную им линию, сомкнулись вокруг него, убивая врагов и падая в свою очередь под их ударами.
- Поистине, вот сражение, в котором можно потешиться, - произнес де-Гравиль. - Ну, добрейший сир Сексвольф, ты теперь убедишься, что ошибся, называя норманнов хвастунами... С нами Воден!.. Иди врагу в тыл.
Но, оглянувшись назад, де-Гравиль заметил, что Сексвольф уже вел свой отряд к знамени, у которого стоял Гарольд, почти один. Норманн недолго думал: в одно мгновение он очутился среди валлонского отряда, которым командовал вождь с золотым обручем на голове. Защищенный кольчугой от ударов оружия валлонов, рыцарь косил своим бердышом как косой смерти. Он рубил направо и налево и почти уже пробился к небольшому саксонскому отряду, твердо стоявшему в середине, когда рев и стоны на его пути обратили на него внимание кимрского вождя. Через минуту валлийский лев уже стоял против норманна, не принимая в расчет, что он противопоставляет железной кольчуге полуоткрытую грудь и короткое римское копье длинному норманнскому мечу.
Несмотря на явное неравенство этого боя, движения бритта были так быстры, рука его так тверда и ловка, что де-Гравиль, считавшийся одним из лучших воинов Вильгельма норманнского, предпочел бы скорее видеть перед собой Фиц-Осборна или Монтгомери, закованных с ног до головы в железо, чем отражать эти молниеносные удары и выдерживать бурный натиск свирепого Гриффита. Кольчуга рыцаря уже была прорублена в двух или трех местах, и кровь быстро струилась по ней, а тяжелый бердыш его только махал по воздуху, стараясь попасть в увертливого противника. В это время саксонский отряд, воспользовавшись промежутком, который образовался в рядах неприятеля, и узнав валлийского короля, сделал отчаянное усилие. Тут на несколько минут завязалась беспорядочная, ужасная резня; удары сыпались наудачу, куда ни попало, люди падали как колосья под серпом жнеца, и никто не мог сказать, как постигла их смерть; но дисциплина, которую саксонцы хранили по привычке даже среди суматохи, наконец восторжествовала. Дружным напором пробили они себе путь, хотя с большой потерей, и примкнули к главным силам, выстроившимся перед крепостью.
Между тем Гарольду, с помощью дружины Сексвольфа, удалось, наконец, отбить свежие подкрепления валлонов от слабейшего из пунктов окопа. Окинув орлиным взором все поле, Гарольд приказал некоторым отрядам вернуться в крепость и открыть со стен и из всех бойниц стрельбу камекями и стрелами, составлявшими глазную часть артиллерии крепостей саксонцев, неопытных в осадком искусстве. Потом граф поставил Сексвольфа с большей частью его отряда оберегать окопы. Взглянув на луку, бледную и тусклую от света сигнальных огней, он проговорил ровным и спокойным голом:
- Теперь сражается за нас терпение; не успеет луна взойти на вершину того холма, как наши войска, находящиеся в Каэр-хене и Абере, прибудут к нам и отрежут валлонам путь к отступлению... Несите мою хоругвь в середину сражения.
Как только Гарольд пошел с хоругвью, в сопровождении двадцати или тридцати ратников, к тому месту, где теперь сосредоточивалась битва, между крепостью и окопами, Гриффит заметил его и пошел ему навстречу, в то самое время, как победа явно начинала склоняться на его сторону. Если бы не норманн, который, несмотря на раны и непривычку сражаться пешим, стоял твердо впереди, саксонцы, задавленные многочисленностью неприятеля и падающие один за другим под меткими стрелами, бежали бы в крепость и тогда сами решили бы свой приговор, потому что валлийцы последовали бы по их пятам.
Несчастьем валлийских витязей было то, что они никогда не смотрели на войну как на искусство, поэтому и теперь, вместо того чтобы направить все силы на ослабленный уже пункт неприятеля, Гриффит испортил все дело, как только кинулся к Гарольду.
Молодой человек увидел налетающего врага, который вертелся около него, как сокол над бекасом. Он остановился, построил свой маленький отряд полукругом, приказав ему сомкнуть огромные щиты стеной и выставить дротики рогаткой, а сам встал впереди всех со своей грозной секирой. В одно мгновение он был окружен и сквозь град сулиц сверкнуло копье валлийского короля.
Однако Гарольд лучше де-Гравиля был знаком с приемами валлийцев, к тому же он не был обременен тяжелым вооружением, кроме шлема, а был одет в легкий кожаный панцирь. Он противопоставлял быстроту быстроте и, откинув назад свою тяжелую секиру, ринулся на противника, обхватил его левой рукой, а правой сжал ему горло.
- Сдайся, сын Левелина... сдайся, если тебе не надоела жизнь! воскликнул граф грозно.
Но как ни крепки были объятия Гарольда, как ни сильно вцепился он в горло кимра, однако тот все-таки успел вырваться из его могучих рук, лишившись при этом только своего золотого обруча.
В то же время валлийцы, находившиеся под стенами крепости, испустили вопль гнева и отчаяния. Сулицы и камни сыпались на них градом, а среди них отважный норманн махал направо и налево окровавленным мечом. Но не это навело на них такую панику, а то обстоятельство, что с другой стороны окопов шли на них их единоземцы, принадлежавшие к другим враждебным коленам и помогавшие саксонцу разорять их землю. Вместе с тем с правой стороны показались вдали саксонцы, идущие из Абера, слева же послышались крики отряда Годрита, спешившего на помощь Гарольду из Каэр-хена; таким образом те, которые предполагали захватить тигра в берлоге, сами попались в сеть. Саксонцы, ободрившиеся при виде товарищей, спешивших к ним на выручку, усилили напор: беспорядок, бегство, резня без разбора были результатами этого неожиданного оборота дела. Баллоны устремились к реке и окопам, увлекая с собой и Гриффита, который беспрестанно оборачивался к преследователям и то упрекал, то увещевал своих, а то бросался один на врага и удерживал его напор.
Несмотря на это, король добрался до берега реки, не получив даже ни одной раны. Он остановился на минуту и потом с громким хохотом кинулся в воду... Сотни стрел с визгом полетели вслед за ним в реку.
- Остановитесь! - воскликнул повелительно граф. - Трусливая стрела не должна поражать героя.
ГЛАВА IV
Быстроногие, ловкие валлийцы совершили свой побег так же скоро, как и нападение. Как ни преследовали их, но все-таки им удалось благополучно достичь уступов Пенмаена.
Саксонцам теперь уже было не до сна. Между тем как убирали убитых и перевязывали раненых, Гарольд советовался с тремя танами и Малье де-Гравилем, который своим подвигом вполне заслужил быть принятым в военный совет, о средствах скорейшего прекращения войны.
Двое из танов, еще не остывшие от пыла битвы, предложили всеми силами взобраться на вершины и там перебить всех валлийцев. Третий же, более опытный, был другого мнения.
- Ведь никому из нас не известно, - сказал он, - какая именно сила укрывается там, наверху. Мы положительно не имеем ни малейшего понятия о том, есть ли там действительно замок, велик ли он и сколько там людей?
- "Есть ли там действительно замок" - говоришь ты, благородный сир? проговорил де-Гравиль, который, перевязав свои раны, сидел на полу. Неужели ты еще сомневаешься в существовании замка на вершине? Разве ты не можешь различить своими глазами серые башни его?
- В отдалении скалы и горы принимают очень странные очертания, возразил старый тан, качая головой. - То, что мы видим отсюда, может быть просто скалой, может быть и замком, а то и развалинами древнего храма...Но вернемся опять к главному предмету нашего совещания... так повторяю, прошу не прерывать меня. Нам неизвестно, какие там есть средства к обороне, потому что даже валлийские шпионы ни разу не доходили туда, оттого что часовые короля Гриффита никого не пускают наверх, а прокрасться туда незаметным образом никак невозможно... Признайся, граф Гарольд, что немногие из твоих шпионов возвращались оттуда... И в самом деле не раз находили у подножия горы головы их, с запиской на губах: "Die ad inferos, guid in superis uovisti!" - что в переводе означает: "Расскажи в подземном мире, что ты видел наверху!"
- Эге! Да валлийцы знают и по-латыни? - пробормотал норманн.
Старый таи нахмурился, заикнулся и продолжал:
- Достоверно известно только то, что скала почти недоступна тому, кто не знает тропинок, что там день и ночь стоят часовые Гриффита, шпионы которого перехитрят даже валлийских... Кроме того, саксонцы едва ли согласятся подняться на вершину, потому что валлийцы распустили между ними слух, будто там обитают привидения; и что замок, находящийся там, основан самим духом тьмы. Если мы потерпим поражение, то в два года не будем в состоянии справиться с ними, потому что Гриффит тогда вернет все, что мы отняли у него с таким трудом... в особенности вернет перешедших на нашу сторону валлийцев. Мое мнение: продолжай так, как начал окружай врага, не допускай к нему провианта, так что он вынужден будет умереть с голоду... Вылазки же его все будут бесполезными.
- Твой совет недурен, - заметил Гарольд. - Но, мне кажется, есть еще одно средство, которое скорее может прекратить борьбу и меньше потребует жертв с нашей стороны. Дело в том, что сегодняшняя неудача, вероятно, лишила валлийцев бодрости. Так не лучше ли будет, если мы, не дав им опомниться, сейчас же пошлем к ним человека с предложением сдаться нам при условии, что мы тогда пощадим их жизнь и имущество?
- Неужели же пощадить их после того, как они нанесли нам такую громадную потерю? - воскликнул один из танов.
- Они защищают свою родину, - возразил Гарольд. - Разве мы не сделали бы то же самое, если б были на их месте?
- А что ж ты намерен сделать с Гриффитом? - спросил старый тан. Неужели ты признаешь его венценосным королем, наместником Эдуарда?
- Конечно, я этого не сделаю. Гриффиту одному не будет помилования, но все же я не лишу его жизни, если он сдастся мне военнопленным и без условий положится на милость короля.
Настала длинная пауза. Никто не смел противоречить графу, хотя предложение его вовсе не нравилось двум молодым танам.
- Но решил ли ты, кому собственно быть послом? - спросил, наконец, старый тан. - Валлийцы очень свирепы и кровожадны, и тому, кто отправится к ним, я посоветовал бы предварительно составить свое завещание.
- А я убежден, что моему послу нечего будет опасаться, - возразил Гарольд. - Гриффит - король в полном смысле этого слова, и если он во время нападений никого не щадит, то он все же настолько благороден, что не причинит ни малейшего вреда послу, присланному для переговоров с ним.
- Выбирай же послом, кого хочешь, - сказал смеясь один из младших танов, - только пожалей своих друзей.
- Благородные таны, - сказал тогда де-Гравиль, - если вы думаете, что я могу быть, в качестве иностранца, вашим послом, то я с величайшим удовольствием приму на себя эту обязанность. Сделаю я это, во-первых, потому, что очень интересуюсь старинными замками и желал бы убедиться собственными глазами: не ошибся ли я, считая виднеющиеся отсюда башни колоссальными, а во-вторых, мне хотелось бы взглянуть на обстановку это дикой кошки, иначе именуемой королем Гриффитом, Одно только обстоятельство мешает мне предлагать свои услуги более настойчиво, а именно то, что я хотя и знаком немного с валлийским наречием, но едва ли могу выражаться на нем красноречиво... Впрочем, так как один из вас знает по-латыни, то он может послужить мне переводчиком, в случае нужды.
- Ну, что касается твоего опасения, будто тебя не поймут, то это сущие пустяки, - сказал Гарольд, очевидно обрадовавшийся предложению де-Гравиля. - Гриффит же не тронет ни одного волоска на твоей голове - в этом будь уверен. Но, дорогой сир, не воспрепятствуют ли нанесенные тебе сегодня раны выполнить твое намерение? Путь, предстоящий тебе, хоть не долог, но чрезвычайно труден... а верхом ехать тебе будет нельзя: придется идти пешком.
- Пешком? - повторил рыцарь тоном разочарования. - Признаться, я этого не предвидел!
- Довольно! - произнес Гарольд, отвернувшись от него. - Не будем больше говорить о невозможном.
- Нет, граф, скажу тебе, с твоего позволения, что я никогда не изменяю своему слову... Положим, что разлучить норманна с его конем так же трудно, как разделить пополам одного из тех достойных удивления центавров, о которых мы читали в детстве, но это не помешает мне сейчас же отправиться в отведенную для меня комнату, чтобы немного призаняться своим костюмом.. Пришли мне только оружейника, который нужен мне, чтобы исправить панцирь, поврежденный лапой этого короля, так хорошо названного Гриффитом.
- Принимаю твое предложение с искренней благодарностью, - сказал Гарольд. - Когда ты приготовишься в путь, то зайди опять сюда.
Де-Гравиль встал и быстро, хотя и чуточку прихрамывая, вышел из комнаты. Одевшись как можно роскошнее и надушившись, он снова вернулся к Гарольду, который теперь был один и встретил его весьма дружелюбно.
- Я тебе более благодарен, чем мог выразить при посторонних, - сказал граф. - Скажу тебе откровенно, что желаю, во что бы то ни стало, спасти жизнь Гриффита, а как сообщить это моим саксонцам, которые ослеплены национальной враждой и поэтому не способны отнестись беспристрастно к этому несчастному королю? Я не сомневаюсь, что ты, как и я, видишь в нем только храброго воина и гонимого судьбой человека. Следовательно, ты можешь сочувствовать ему.
- Ты не ошибся, - сказал немного изумленный де-Гравиль. - Я уважаю всякого храброго воина, но как королю не могу сочувствовать Гриффиту, потому что он сражается вовсе не по-королевски.
- Ты должен простить ему этот... недостаток: предки его также сражались с Цезарем, - сказал Гарольд смеясь.
- Прощаю ему ради твоего милостивого заступничества, - произнес де-Гравиль торжественно. - Продолжай однако.
- Ты пойдешь с одним валлийским жрецом, который хоть и не принадлежит к партии Гриффита, но уважается всеми своими земляками. Он понесет перед тобой жезл в знак того, что ты идешь не с дурным намерением. Когда вы дойдете до ущелья, граничащего с рекой, то вас, без всякого сомнения, остановят. Пусть тут друид переговорит с часовыми, чтобы вас допустили беспрепятственно к Гриффиту в качестве моих послов. С Гриффитом будет говорить опять-таки жрец, и так как тебе трудно будет понять его слова, то ты только наблюдай за его движениями. Как увидишь, что он поднимает жезл, то ты поскорее сунь в руку Гриффита этот перстень и шепни ему по-саксонски: "Повинуйся ради этого залога. Ты знаешь, что Гарольд не поступит с тобой по-изменнически. Исполни его требование: без того ты погибнешь, потому что твои подданные уж давно продали твою голову"! Ты должен заранее стать ближе к нему, но если он после твоих слов начнет расспрашивать тебя, то скажи, что ты больше ничего не знаешь.
- Вижу, что ты поступаешь по-рыцарски, - проговорил тронутый де-Гравиль. - Фиц-Осборн точно так же поступает с противниками... благодарю тебя за твое доверие. Я тем более рад быть твоим послом, что ты не требуешь от меня, чтобы я вычислил численность его гарнизона и подметил силу укреплений.
- За это нечего хвалить меня, благородный норманн, - возразил Гарольд с улыбкой. - Мы, простодушные саксонцы, не имеем понятия о ваших тонкостях. Если вас поведут на вершину горы, в чем я, впрочем, сомневаюсь, то ведь у друида есть глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы рассказать виденное. Признаюсь тебе: мне уже известно, что сила Гриффита состоит не в укреплениях, а в суеверии наших людей и отчаянии его подданных. Я бы мог завладеть этими вершинами, но только пожертвовав громадным количеством воинов и убив всех врагов, а я желал бы избежать и того и другого.
- Я заметил, когда ехал сюда, что ты не всегда так жалеешь людей, сказал отважный рыцарь.
- О, сир де-Гравиль, долг иногда запрещает нам быть человеколюбивыми, - ответил немного побледневший Гарольд твердо. - Если не запереть этих валлийцев в их горах, то они понемногу подточат вею Англию, как волны подтачивают берег. Они тоже беспощадно поступают с нами... Но большая разница в том, сражаешься ли с сильным врагом, или же побиваешь его, когда он лежит перед тобой связанный по рукам и ногам. Видя, что я имею дело только с горстью осужденных на смерть героев, которые уже не могут больше противостоять мне, видя несчастного короля, лишенного всякой возможности дать мне отпор, и сделав все, что я должен был сделать для своей родины, я делаюсь снова человеком.
- Иду, - сказал рыцарь, склонив голову так же почтительно перед графом, как перед своим герцогом, и направился к двери. У порога он остановился и, взглянув на перстень, данный ему Гарольдом, проговорил:
- Еще одно слово, если это не нескромность. Ответ твой, может, быть, придаст больше силы моим убеждениям, если они окажутся нужными... Какая тайна кроется под этим залогом?
Гарольд покраснел и, очевидно, затруднялся с ответом, но потом произнес:
- Вот история перстня: при штурме Радлана попала мне в руки Альдита, супруга Гриффита. Так как мы воюем не с женщинами, то я проводил эту госпожу к ее супругу. При прощании она дала мне этот перстень, и я попросил ее сказать Гриффиту, что если я, в минуту величайшей его опасности, перешлю ему этот перстень, то он должен смотреть на него как на залог того, что жизнь его будет сохранена мной.
- Ты думаешь, что Альдита теперь находится со своим супругом?
- Не знаю этого наверное, но подозреваю, что так.
- А если Гриффит все будет упорствовать в своем решении?
- Тогда ему не миновать смерти... хотя и не от моих рук, - прошептал Гарольд грустно. - Да хранит тебя Воден.
ГЛАВА V
В самой отдаленной части предполагаемого замка на вершине пенмаен-маврских гор сидел несчастный король Гриффит. Неудивительно, что слухи, относительно устройства этого укрепления были весьма различны. Ведь и теперь самые ученые изыскатели древностей сильно расходятся во мнениях даже тогда, когда дело идет просто об измерении остатков какого-либо здания. Едва ли нужно заметить, что описываемое нами место в то время выглядело иначе, чем теперь, но и тогда уже почти все было разрушено, что позволяло самой причудливой фантазии полную возможность разыграться и строить причудливые предположения относительно первоначального вида и назначения этих развалин.
Местопребывание Гриффита ограничивалось овальной стеной из песочного камня, вокруг которой шли четыре другие стены, отстоявшие друг от друга на восемьдесят шагов. Эти стены были толщиной около восьми футов, но не одинаковой высоты. На них возвышалось нечто вроде круглых башен, покрытых грубыми крышами. Из этого укрепления был только один выход - прямо в ущелье, извивавшееся между горами. С другой стороны возвышались громадные груды различных обломков, развалины каменных домов, бретонские жертвенники и гигантские янтарные столбы, воздвигнутые когда-то в честь солнца.
Все свидетельствовало, что тут существовал некогда город кельтов, поклонников учения друидов.
Осужденный Гриффит лежал распростертым на каменных плитах возле устроенного из камней на скорую руку трона, над которым был приделан изорванный и полинявший бархатный балдахин. На этом троне восседала Альдита, дочь Альгара и супруга Гриффита. Из двадцати четырех должностных лиц, обыкновенно всегда окружавших эту королевскую чету, большая часть уже сделалась добычей ворон и червей, но оставшиеся в живых еще добросовестно исполняли свою обязанность. На почтительном расстоянии от короля и королевы стоял так называемый главный сокольничий, держа на руках страшно исхудалого сокола. Неподалеку от него виднелся мужчина с жезлом в руках, который должен быть наблюдать за тишиной и порядком, а в углу сидел бард, наклонясь над своей разбитой арфой.
На полу стояли золотые блюда и бокалы, но на блюдах лежал черствый черный хлеб, а в бокалах была только чистая ключевая вода - то был обед Гриффита и Альдиты.
За стеной находился каменный бассейн, через который струилась вода, выходившая где-то неподалеку из недр земли. Тут лежали раненые, радовавшиеся, что могут хоть утолить свою жажду и что лихорадочное состояние избавляет их от ощущения голода. Между ними скользила почти превратившаяся в скелет фигура придворного медика, разделявшего свою красную мазь и бормотавшего какие-то непонятные фразы. При виде его больные слабо улыбались, предчувствуя, что все его старания тщетны. В другом месте сидели группы воинов, оставшихся невредимыми, и разжигали огонь, на котором должен был готовиться их обед. Лошадь, собака и овца, назначенные в жертву голодным желудкам, еще бродили вокруг огня, тупоумно глядя на него и не подозревая, что через несколько минут они уж будут жариться на нем. Кроме этих трех животных не было ничего, годного в пищу, и несчастным осажденным теперь уже буквально предстояла голодная смерть.
Ближайшая к центру стена имела громадную брешь, в которой стояло трое мужчин, взгляды которых с выражением страшной ненависти были обращены на Гриффита.
Это были три принца из древней линии, которым казалось ужасным унижением быть вассалами Гриффита. Каждый из них имел когда-то трон и дворец, правда деревянный, - карикатуру дворцов, в которых восседали их предки. Все они были покорены Гриффитом в дни его славы.
- Неужели мы должны умереть с голоду в этих горах из-за человека, которого Бог давно оставил и который даже не мог сберечь своего обруча от кулаков саксонца? - шептал один из них, Овен, глухим голосом. - Как вы думаете: скоро настанет его час?
- Его час настанет тогда, когда лошадь, овца и собака будут съедены и когда все в один голос начнут кричать ему: "Если ты король, то дай нам хлеба! " - сказал Модред.
- Еще хорошо, - вставил свое слово и третий принц, почтенный старик, опиравшийся на массивный серебряный посох, но прикрытый лохмотьями. Хорошо, что ночная вылазка, которая была предпринята только из-за голода, не достигла своей цели, то есть не доставила провизии, иначе никто не отважился бы остаться верным Тостигу.
Овен принужденно засмеялся.
- Как можешь ты, кимр, говорить о верности саксонцу-разбойнику, опустошителю, убийце? Если б Тостиг и не предлагал нам хлеб, то мы все-таки должны бы остаться верными нашей мести и снести голову Гриффиту... Ш-ш-ш! Гриффит пробуждается из своего оцепенения... смотрите, как мрачно блестят его глаза!
Король, действительно, приподнялся немного, оперся на локоть и с отчаянием огляделся вокруг.
- Сыграй нам что-нибудь, бард, - произнес он. - Спой нам песню, которая напоминала бы прежние дни!
Бард поспешил исполнить его приказ, но порванные струны издали только глухой, неприятный ропот.
- Благозвучие покинуло арфу, о, государь! - проговорил бард жалобно.
- Так! - пробормотал Гриффит. - А надежда покинула землю!.. Варя, отвечай мне: ведь ты часто славил в моем дворце умерших королей... будут ли когда-нибудь славить и меня? Будут ли рассказывать потомству о тех славных днях, когда князья повисские бежали перед мной, как облака бегут перед бурей?.. Будут ли петь о том, как корабли мои наводили ужас на всех моряков?.. Да, хотелось бы знать мне: будут ли петь о том, как я жег саксонские города и побеждал Рольфа гирфордского... или же в памяти останутся только мой стыд и позор?
Бард провел рукой по глазам и ответил:
- Барды будут петь не о том, как перед твоим троном преклонялось двадцать князей и как ты побеждал саксонцев, но в песнях их будет описываться, с каким геройством ты защищал свою землю и какой славный подвиг совершил на пенмаен-маврской вершине!
- Больше мне и не надо... и этим одним увековечится мое имя, - сказал Гриффит.
Он взглянул на Альдиту и проговорил серьезно:
- Ты бледна и печальна, моя супруга. Жаль ли тебе трона или мужа?
Не участие или любовь выразились на надменном лице Альдиты, а один ужас, когда она ответила:
- Что тебе за дело до моей печали!.. Ты теперь ведь выбираешь только между мечом или голодом. Ты презираешь нашу жизнь во имя своей гордости. Так пусть же будет по-твоему: умрем!
В душе Гриффита происходила борьба между нежностью и гневом, которая ясно отразилась на его лице.
- Но смерть не может быть для тебя страшной, если ты любишь меня! воскликнул он.
Альдита отвернулась с содроганием, и несчастный король неподвижным взором смотрел на это лицо, которое было так прекрасно, но не было согрето чувством. Смуглые щеки его побагровели.
- Ты желаешь, чтобы я покорился твоему земляку,
Гарольду, чтобы я... я, который должен бы быть королем всей Британии, вымолил у него пощаду?.. О, ты, изменница, дочь танов-разбойников! Ты прекрасна, как Равена, но я не Фортимер для тебя!.. Ты с ужасом отворачиваешься от своего супруга, который дал тебе корону, и мечтаешь о Гарольде...
Страшная ревность звучала в голосе короля и сверкала в его глазах, между тем как Альдита вспыхнула и надменным движением скрестила на груди руки.
- Напрасно вернул мне Гарольд твое тело, если сердце-то осталось у него! - произнес Гриффит, скрипя зубами. - Я понимаю теперь, что ты желала бы видеть меня у ног моего злейшего врага... чтобы я полз перед ним как избитая собака, вымаливая себе прощения... ты желаешь этого не ради спасения моей жизни, а потому, что будешь иметь случай снова любоваться им... этим саксонцем, которому ты с удовольствием отдалась бы, если б он только пожелал взять тебя... О, позор, позор, позор мне, бедному!.. О, неслыханное вероломство!.. Да! лучше саксонского меча и змеиного жала поражает подобное... подобное...
Глаза гордого короля наполнились слезами, и голос его дрогнул.
- Убей меня, если хочешь, только не оскорбляй! - сказала Альдита холодно. - Я ведь сказала, что готова умереть!
Она встала и, не удостаивая более своего мужа ни одним взглядом, ушла в одну из башен, где кое-как была приготовлена для нее комната.
Гриффит долго смотрел ей в след, и взор его постепенно делался все мягче и мягче, потому что любовь его к Альдите пережила доверие и уважение. Только любовь к женщине и способна победить сердце сурового дикаря. Он подозвал к себе барда, который отошел было в самый угол во время разговора королевской четы, и спросил с вымученной улыбкой:
- Веришь ты преданию, которое гласит, что Джиневра изменяла королю Артуру?
- Нет, не верю, - ответил бард, угадавший мысль короля, - потому что она не пережила его и была похоронена вместе с ним в Аваллонской долине.
- Ты изучал сердце человеческое и понимаешь все его движения, скажи же мне: что побуждает нас скорее желать смерти любимой особы, чем помириться с мыслью, что она будет принадлежать другому. Выражается ли в этом любовь или ненависть?
Выражение глубочайшего участия мелькнуло во взоре барда, когда он почтительно преклонился перед королем и ответил:
- О, государь, кто же может сказать, какие звуки извлекаются ветром из струн арфы или какие желания может пробудить любовь в сердце человека?.. Но я могу сказать, - продолжал бард, выпрямляясь во весь рост и резко выговаривая слова, - что любовь короля не терпит мысли о бесчестии, и что та, в объятиях которой он покоился, должна заснуть вечным сном вместе с ним...
- Эти стены будут моей могилой, -перебил Гриффит внезапно, - а ты переживешь меня.
- Повторяю, что ты не один будешь лежать в могиле, - утешал бард. - С тобой будет похоронена та, которая тебе всего дороже в мире... я буду петь над твоей и ее могилой, если переживу тебя, и воздвигну над вами холм, который будет памятником для потомства... Надеюсь, однако, что ты еще проживешь многие славные лета, вырвавшись из сетей неприятеля!
Вместо всякого ответа Гриффит указал на виднеющуюся вдали реку, сплошь покрытую саксонскими парусами, и потом обратил внимание барда на исхудалых людей, тихо скользивших вокруг стен, и на умиравших у бассейна.
В это время послышался громкий говор множества голосов. Все столпились в одну кучку, и к королю приблизился один из часовых. За ним следовали валлийские предводители и принцы.
- Что тебе? - спросил Гриффит опустившегося на колени часового, принимая величественную осанку.
- Во входе в ущелье дожидаются двое: жрец с жезлом и какой-то безоружный начальник, - доложил вопрошаемый. - Друида зовут Эваном и он кимр, из Гвентленда, а начальник, сопровождающий его, не из саксонцев, насколько я мог заметить. Друид, - продолжал часовой, подавая королю его сломанный обруч и живого, ослепленного сокола, увешенного маленькими колокольчиками, - просил меня вручить тебе эти залоги и передать следующие слова: "Граф Гарольд шлет свой искренний привет Гриффиту, сыну Левелина, и вместе с тем посылает, в знак своего дружелюбия, богатейшую добычу из всех своих добыч и сокола из Аландудно, причем просит помнить, что начальники всегда посылают друг другу таких соколов. Сверх этого, он просит Гриффита выслушать его посла - во имя блага его подданных".
Со стороны предводителей раздались восклицания радости, между тем как заговорщики, принцы, обменивались боязливыми взглядами.
Гриффит с каким-то особенным восхищением схватил обруч, потеря которого была для него чувствительнее чем поражение. Несмотря на свои грубые недостатки, он имел великодушное сердце и был способен судить беспристрастно, почему и был тронут деликатностью Гарольда, который не отказывал в уважении павшему противнику.
- Что вы посоветуете мне, мудрые предводители? - обратился он после продолжительного молчания к стоявшим в стороне валлийцам.
- Мы советуем тебе выслушать друида, государь! - воскликнули все, исключая принцев.
- Не следует ли нам заявить и свое мнение? - шепотом спросил Модред своих сообщников.
- Нет, потому что мы этим восстановили бы всех против себя, а этого не должно быть, - ответили ему.
Бард снова подошел к королю, причем все смолкли, ожидая, что скажет опытный сердцевед.
- Я тоже советую выслушать посла, - проговорил он коротко и почти повелительным тоном, так как он обращался не к королю, а к предводителям. Но вы должны не допускать его сюда. Врагу не следует знать - сильны ли мы или слабы. Наше могущество только и основано на том, что о нас ничего верного не известно. Пусть король сам пойдет к послу, сопровождаемый своими предводителями и придворными. На всех уступах скалы за королем должны стоять ратники. Таким образом, число их покажется громадным.
- Твой совет хорош, и мы принимаем его, - сказал король.
Между тем Эван и де-Гравиль дожидались у входа в то ужасное ущелье, возле которого зияли бездонные пропасти.
- В этом месте сто человек смело могут защититься от тысячи неприятелей, - пробормотал де-Гравиль.
Он обратился со всевозможной любезностью к форпостам, которые состояли из самых высокорослых, сильных и сытых воинов. Но они не ответили ему, а кидали на него яростные взгляды и скалили зубы.
- Эти несчастные дикари не понимают меня, - сказал рыцарь Эвану, который стоял рядом с ним. - Поговори с ними на их языке.
- Они и мне не ответят, покуда король не прикажет допустить нас к нему... Может быть, он и не захочет выслушать нас.
- Не захочет?! - повторил рыцарь с негодованием. - Мне кажется, что даже этот варварский король не может быть таким неучем, чтобы таким образом надругаться над Вильгельмом Малье де-Гравилем... Я, впрочем, и забыл, продолжал рыцарь, покраснев, - что он и не знает меня... Не могу понять, как это Гарольд решился подвергнуть меня, норманнского рыцаря, подобными оскорблениями, когда мне даже и говорить-то с королем не придется, потому что роль посла играешь ты, а вовсе не я.
- Может быть, тебе поручено шепнуть несколько слов королю. Так как ты иностранец, то никто не осмелится пристать к тебе, между тем как секретничанье с Гриффитом с моей стороны возбудило бы подозрительность окружающих его и могло бы дорого обойтись мне.
- Понимаю, - сказал де-Гравиль. - А! Вот идут к нам валлийцы... Per peeles Domini! Этот, что укутан плащом и носит на голове золотой обруч, и есть тот самый кошачий король, который ночью во время сражения так бешено кусался и царапался.
- Держи язык за зубами, - проговорил друид серьезно.
- Разве ты, добрый отец, не знаешь, что один благородный римлянин когда-то сказал, что нет ничего приятнее шутки? Но теперь придется добавить: что в виду кошачьих когтей не следует шутить.
С этими словами рыцарь выпрямил свою тоненькую, но довольно величавую фигуру и начал оправлять костюм, чтобы как можно приличнее принять короля.
Сверху шли один за другим предводители, высокое происхождение которых давало им право сопутствовать Гриффиту. За ними показался знаменосец с грязным, изодранным знаменем, на котором был изображен лев, тут же следовал и сам король, окруженный остатками своего придворного штата. Не доходя нескольких шагов до послов, король остановился, и Малье де-Гравиль с невольным удивлением залюбовался им.
Как ни был мал и тщедушен Гриффит, как ни была изорвана и испачкана его мантия, он все же не потерял своей истинно величественной осанки и во взгляде его выражалось нечто, доказывающее, что он хорошо сознает свой авторитет и свое достоинство. Нужно заметить, что он не был лишен образования и имел способности, которые при более благоприятных обстоятельствах сделали бы из него человека великого во всех отношениях. Страстно любя родину, он изменил римским классикам ради валлийских хроник, сказаний и песен и так основательно изучил все это, так же как и кимрский язык, что мог в этом отношении потягаться хоть с первым ученым. Если судить о нем беспристрастно, то смело можно сказать, что он был одним из величайших кимрских полководцев со времени смерти великого Ричарда.
- Говорите кто-нибудь из вас, - обратился он к послам. - Что нужно графу Гарольцу от короля Гриффита?
- Граф Гарольд говорит следующее, - начал Эван. - Слава Гриффиту, сыну Левелина, его предводителям и всему его народу! Мы окружили вас со всех сторон, а беспощадный голод все быстрее и быстрее приближается к вам. Не лучше ли вам решиться сдаться нам, чем умереть голодной смертью? Всем вам, исключая одного Гриффита, будет дарована жизнь и будет дано позволение вернуться на родину. Пусть Гриффит идет к Гарольду, который примет его со всеми почестями, подобающими королю. Пусть Гриффит согласится сделаться вассалом короля Эдуарда, Гарольд тогда повезет его ко двору, поручившись за его жизнь, и испросит ему помилование. Хотя любовь к родине и долг воспрещают Гарольду оставить тебя, Гриффита, самовластным королем, но он все-таки обещает тебе, что твоя корона перейдет к кому-нибудь из твоего же рода.
Жрец замолк. На лицах предводителей выразилась радость, а двое из заговорщиков, все время с непримиримой ненавистью посматривавших на короля, побежали наверх, чтобы передать стоящим там воинам слова Эвана. Модред же подкрался ближе к королю, желая лучше видеть выражение его лица, которое было сурово и сумрачно, как туча во время бури.
Эван снова заговорил, высоко подняв жезл.
- И хотя я рожден в Гвентленде, который был опустошен Гриффитом и князь которого был убит Гриффитом же, я тоже, в качестве служителя Божия, брата всех предстоящих предо мной и сына этой земли, который искренно сочувствует угнетенным ее защитникам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого святого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою суетную земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!
Де-Гравиль, заметив, что условленный знак подан, приблизился к королю, украдкой передал ему перстень и шепнул, что ему велел Гарольд.
Король дико взглянул на рыцаря, потом на перстень, который он судорожно стиснул в руках... В это мгновение человек взял в нем верх над королем: он забыл о своем народе, о своих обязанностях и помнил только о любимой женщине, которую он подозревал в измене. Ему показалось, что Гарольд, посылая этот перстень, насмехается над ним.
Речь друида осталась не без действия: предводители вполголоса начали говорить, что королю следует послушаться посла, но в короле снова заговорили гордость деспота и ревность мужа. Он сильно покраснел и нетерпеливым движением откинул со лба волосы. Подойдя еще на шаг к друиду, он проговорил медленно, но громко:
- Я выслушал тебя, так ты выслушай же теперь и мой ответ, ответ сына Левелина, потомка Родериха великого: королем я родился, королем желаю и умереть. Я не желаю покориться Эдуарду, сыну разбойника. Не хочу я жертвовать правом моего народа и моим собственным для того, чтобы искупить ничтожную жизнь... Это право освящено Богом и должно сохраниться для потомства, оно опять должно владеть всей Британией, а этого не будет, если я покорюсь. Скажи саксонцу Гарольду от меня: ты оставил нам только камни друидов и гнезде орла, но ты не можешь лишить нас нашего королевского достоинства и нашей свободы: я сойду в могилу свободным королем!.. Даже вы, мои славные предводители, не можете принудить меня сдаться врагу... Не бойтесь голодной смерти: мы не умрем, не отомстив предварительно за себя!.. Уходи ты, шепчущий рыцарь, уходи и ты, лживый кимр, и скажи Гарольду, чтобы он бдительно охранял свои рвы и валы. Мы хотим оказать ему милость за милость: мы не желаем больше нападать на него под покровом ночи, но сойдем с этих вершин при солнечном сиянии и, хоть он и считает нас уморенными голодом, устроим в его стенах прелестнейший пир и себе и ястребам, уже чующим близкую добычу!
- Безрассудный, несчастный король! - воскликнул Эван. - Какое проклятие призываешь ты на свою голову!.. Разве ты хочешь быть убийцей своих подданных в бесполезной, безрассудной битве? Ты ответишь небу за кровь, которая прольется по твоей вине!
- Замолчи...перестань каркать, лживый ворон! - крикнул король, сверкая глазами. - Было время, когда жрецы шли впереди нас, чтобы ободрять нас на битву, а не устрашать... Друиды научили нас восклицать: "За Одина!" в тот день, когда саксонцы, неистовые как ратники Гарольда, напали на мас-герменские поля... На голову завоевателя падет проклятие, а не на тех, которые защищают свои дома и жертвенники. Именем страны, разоренной саксонцами, и пролитой ими крови, именем кургана на этой вершине, под которым лежат мертвые, слышащие меня, призываю проклятие угнетенных на детей Горзы и Генгиста! Наступит время, когда и они в свою очередь почувствуют сталь чужеземца, царство их рухнет, и рыцари их станут рабами на родной земле! Род Сердика и Генгиста будет стерт со скрижалей власти, и отомщенные тени наших предков будут носиться по могилам их племени. И хотя мы слабы телом, но дух наш будет бодрым до последней минуты. Соха пройдет по нашим городам, но только наша нога будет попирать нашу почву, и дела наши сохранят нашу речь в песнях бардов. В великий день суда Одина, никакое другое племя, кроме кимрского, не восстанет из могил этого края, чтобы дать ответ за прегрешения витязей!
Голос короля был так оглушителен, выражение его лица так величественно, так повелительно, что не только жрец почувствовал к нему какое-то благоговение, но и де-Гравиль, хотя не понимал его слов, склонил голову. Даже неудовольствие вождей угасло на мгновение. Не то происходило между ратниками, оставшимися наверху. Они не слышали слов своего государя и с жадностью внимали коварным речам двух заговорщиков, толковавших им, что Гриффит не соглашается на предложение Гарольда, возбуждая тем ропот. Мало-помалу люди совсем взволновались и начали спускаться вниз, к королю.
Оправившись от изумления, де-Гравиль снова подошел к Гриффиту и повторил свое мирное увещание. Но король сурово махнул рукой и сказал вслух по-саксонски:
- Не может быть секретов между Гарольдом и мной. Вот все, что я тебе скажу и что ты должен передать в ответ. Благодарю графа за себя, за королеву и за свой народ. Он поступил благородно, как противник, и как противник же я благодарю его, но в качестве короля отказываюсь принять его предложение... Венец, который он возвратил мне, он увидит опять еще до наступления сумерек. Послы, вы получили мой ответ: идите теперь назад и спешите, чтобы мы не обогнали вас на пути.
Друид вздохнул и окинул взглядом сострадания окружающих. Он заметил не без радости, что один только король упорствовал в своей безрассудной гордости.
Как только послы ушли, все вожди приступили к королю с горькими упреками, и этим воспользовались заговорщики, чтобы приступить к делу. Яростная толпа бросилась с неистовством на Гриффита, которого окружили бард, сокольничий и еще несколько верных слуг.
Друид и де-Гравиль, спускаясь с горы, услышали громкий говор множества голосов и остановились, чтобы посмотреть назад. Они видели, как толпа сбегала вниз, но на том месте, которое они оставили, могли видеть, по неровности местности, только концы пик, поднятые мечи и быстрое движение голов.
- Что это все значит? - спросил де-Гравиль, ухватившись за рукоять меча.
- Молчи! - прошептал друид, страшно побледневший.
Вдруг над невнятным говором раздался голос короля, грозный и гневный, но ясный и звучный. Затем наступила минута молчания, потом воздух огласился стуком оружия, криком, ревом и шумом, который невозможно описать.
Но вот снова раздался голос короля, но уже неясный и невнятный. Смех ли то был? Или стон?
Опять все смолкло. Жрец стоял на коленях и молился, между тем как рыцарь, дрожавший как в лихорадке, вынул из ножен меч. Воцарилась мертвая тишина, концы пик стояли неподвижно на воздухе... Вдруг снова послышался крик, но уж не такой резкий как прежде, и валлоны начали приближаться к тому месту, где стояли послы.
- Им приказано нас убить, - пробормотал рыцарь, прислонясь к скале. Но горе первому, кто подойдет ко мне на расстояние моего меча!
Толпа быстро шла вперед. Среди нее виднелись три предателя. Старик держал в руке длинный шест, на конце которого была надета отрубленная, истекавшая кровью, голова Гриффита.
- Вот, - сказал он, подойдя к послам, - вот ответ Гарольду. Мы идем с вами.
- Хлеба, хлеба! - вопила толпа. А три предателя шептали злорадно:
- Мы отомщены!
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
СУДЬБА
ГЛАВА I
Спустя несколько дней после убийства несчастного Гриффита саксонские корабли стояли на якоре в широком устье Конвея. На небольшой передней палубе самого красивого корабля эскадры стоял Гарольд перед королевой Альдитой. Великолепное кресло с высокой спинкой и балдахином было приготовлено для дочери Альгара, а за ним помещалось множество валлийских женщин, наскоро избранных для прислуги ей.
Альдита не садилась. Стоя возле победителя своего покойного супруга, она говорила:
- На горе пробил тот час, когда Альдита покинула палаты своих отцов и свою родину! Из терния был сплетен венец, который надели на ее голову, и воздух, которым она дышала, был пропитан кровью. Иду отсюда одинокой, бесприютной вдовой, но я опять ступлю на землю моих предков и снова буду вдыхать воздух, которым я наслаждалась в детстве. Ты, Гарольд, стоишь предо мной как образ собственной моей молодости, и при звуках твоего голоса пробуждаются мечты минувших дней. Да хранит тебя Воден, благородная душа. Два раза ты спас дочь своего грозного противника Альгара, в первый раз от позора, потом от голодной смерти. Ты желал было спасти от смерти и моего супруга, но небо было разгневано, и пролитая им кровь моих земляков взывала о мести... разоренные, сожженные им храмы изрекли ему приговор со своих опустевших жертвенников. Я возвращусь к отцу и братьям. И если им дорога жизнь и честь дочери и сестры, то они не поднимут никогда оружия против ее избавителя... Благодарю, Гарольд, за все сделанное для меня и молю Ведена, чтобы он дал тебе счастье и сохранил от бед.
Гарольд схватил руку королевы и прижал ее к губам. В этот момент Альдита была так же хороша, как в первой молодости. Волнение окрасило ее щеки ярким румянцем и придало блеск глазам.
- Да сохранит тебе Бог жизнь и здоровье, благородная Альдита! ответил Гарольд. - Скажи от моего имени своим родным, что ради тебя и Леофрика я готов быть им братом и другом, если только это не будет противно их желанью. Действуй они со мной заодно, то Англия была бы ограждена от всех врагов и опасностей. Когда время заживит раны, нанесенные тебе в прошлом, то да расцветет тебе снова радость в лице твоей дочери, которая уж ждет тебя в маркарских палатах. Прощай, благородная Альдита!
Сказав это, граф еще раз пожал руку королевы и спустился с корабля в свою лодку. Между тем как он плыл к берегу, рог затрубил к снятию якоря, корабль выпрямился и величаво выплыл из гавани. Альдита неподвижно стояла на прежнем месте, следя глазами за шлюпкой, уносившей предмет ее тайной любви.
На берегу Гарольда встретил Тостиг с де-Гравилем.
- Право, Гарольд, - проговорил улыбаясь Тостиг, - не много труда стоило бы тебе утешить хорошенькую вдову и присоединить к нашему дому Мерцию и восточную Англию.
По лицу Гарольда промелькнуло выражение легкого неудовольствия, но он молчал.
- Замечательно красивая женщина! - сказал де-Гравиль. - Прелесть как хороша, несмотря на то что сильно похудела от голода и загорела от солнца. Не удивительно, что кошачий король не отпускал ее от себя!
- Сир де-Гравиль, - начал Гарольд, желая дать разговору другой оборот, - так как со стороны валлийцев больше нечего опасаться, то я намерен сегодня же вечером отправиться в Лондон... дорогой мы с тобой поговорим кое о чем.
- Неужели ты так скоро уезжаешь?! - воскликнул де-Гравиль с изумлением. - Я думал, что ты сперва постараешься совершенно покорить этих непокорных валлийцев... разделишь землю между танами и настроишь, где нужно, крепости... Например, вот это место чрезвычайно удобно для постройки крепости... Вы, саксонцы, должно быть, только умеете покорять, а не удерживать за собой завоеванное!
- Мы ведем войну, любезный сир, не для того, чтобы завоевать что-нибудь, а с целью самозащиты. Мы не умеем строить крепости, и я прошу тебя не говорить моим танам о разделе земли... я не желаю разделять добычу. Вместо убитого Гриффита будут управлять его братья. Англия отстояла себя и наказала напавших на нее - чего ж ей больше надо? Мы не желаем следовать примеру наших предков, силой основывавших себе новую родину... противозаконная борьба кончилась, и все должно опять идти своим чередом.
Тостиг взглянул с какой-то ядовитой усмешкой на рыцаря, который молча последовал за Гарольдом, обдумывая его слова.
В крепости Гарольда дожидался гонец из Честера, прибывший с целью известить о смерти Альгара, единственного соперника знаменитого графа.
Эта весть вызвала в сердце Гарольда сильную печаль: отважные люди всегда симпатизируют друг другу, как бы они ни враждовали между собой. Но потом его утешила мысль, что Англия избавлена от самого опасного подданного, а сам он - от последней помехи к достижению цели.
- Теперь надо поспешить в Лондон! - шептало ему честолюбие. - Нет больше врагов, нарушавших мир этого государства, которое теперь будет процветать под твоим правлением, Гарольд, так как оно раньше еще никогда не процветало... теперь ты будешь с триумфом шествовать через города и села, которые ты избавил от новых нашествий горцев... сердца народа и войска уж принадлежат тебе всецело... Да, Хильда действительно ясновидящая. Я сам убеждаюсь, что она была права, когда сказала мне, что после смерти Эдуарда все единодушно воскликнут: "Да здравствует король Гарольд!".
ГЛАВА II
Гарольд с де-Гравилем следовали в Лондон за победоносным войском, между тем как флот отплывал к месту своей постоянной стоянки, а Тостиг снова вернулся в свое графство.
- Теперь только я могу благодарить тебя, храброго норманна, за твое великодушное содействие во время борьбы с Гриффитом! - начал Гарольд. Теперь же я могу заняться и последней просьбой моего брата Свена и горячими мольбами матери, проливающей горькие слезы о своем любимце, Вольноте. Ты, кажется, мог убедиться собственными глазами, что твоему герцогу нет больше основания задерживать заложников у себя. Сам Эдуард скажет тебе, что он достаточно уверен в добросовестности рода Годвина и не нуждается больше в гарантии... Не думаю, чтобы герцог Вильгельм просил бы тебя передать мне письмо умершего, если б он не был намерен оказать справедливость нашему семейству.
- Полагаю, что ты не ошибаешься, граф Гарольд, - ответил де-Гравиль. Если и я не ошибаюсь, то герцог Вильгельм чрезвычайно сильно желает тебя лично и удерживает Гакона и Вольнота только с той целью, чтобы ты сам прибыл за ними.
Слова эти были сказаны как будто от чистого сердца, но в карих глазах говорившего мелькнуло такое выражение, которое доказывало, что он лукавит перед Гарольдом.
- Подобное желание со стороны герцога Вильгельма, если оно действительно существует, очень льстит мне, - проговорил Гарольд. Признаюсь, что я сам не прочь побывать у него и полюбоваться Нормандией. Странники и торговые люди не нахвалятся заботливостью герцога о торговле, а что касается устройства вашего флота, то мне нелишне будет поучиться в норманнских гаванях. Слышал я и о том, как много сделал Вильгельм при помощи Ланфранка для образования духовенства и как он покровительствует изящным искусствам, в особенности же зодчеству. С великим удовольствием переплыл бы я море, чтобы увидеть все это, но меня останавливает мысль, что мне придется вернуться обратно в Англию без Вольнота и Гакона.
- Я ничего не могу сказать наверное, но имею основание предполагать, что герцог Вильгельм многим бы пожертвовал, лишь бы пожать руку графа Гарольда и увериться в его дружбе.
При всем своем уме и прозорливости Гарольд не был подозрителен, к тому же никому, кроме Эдуарда, не были известны притязания Вильгельма на английский престол, и вследствие этого Гарольд верил искренности слов де-Гравиля.
- Англии и Нормандии действительно следовало бы заключить союз, ответил граф. - Я подумаю об этом, сир де-Гравиль, и не моя будет вина, если не прекратятся прежние недоразумения между Англией и Нормандией.
Разговор переменился, и умный де-Гравиль, радовавшийся, что может подать своему герцогу приятную надежду, стал еще говорливее.
Невозможно описать восторг, с которым встречали Гарольда жители городов и сел, через которые ему приходилось проезжать, а в Лондоне были устроены, в честь его возвращения, такие великолепные празднества, какие едва ли когда видела столица до того времени.
Согласно варварскому обычаю, тогда существовавшему, Эдуарду переслали голову Гриффита и но его самого лучшего военного корабля. Благодаря Гарольду, трон Гриффита был передан братьям убитого. Они присягнули
Эдуарду в верности и послали ему заложников, во имя которых обязывались платить дань, какая вообще платилась саксонским королям, и исправлять все требовавшиеся от них повинности.
Малье де-Гравиль вернулся к герцогу Вильгельму с дарами Эдуарда и просьбой его и Гарольда о выдаче заложников.
Рыцарь хорошо подметил, что Эдуард сильно охладел к Вильгельму и обратил всю свою любовь на Гарольда и братьев его, исключая, впрочем, Тостига. Но так как на саксонский престол никогда не были избираемы подданные, то де-Гравилю и в голову не могло прийти, чтобы Гарольд мог когда-либо сделаться соперником Вильгельма в обладании Англией. Де-Гравиль рассчитывал, что если непосредственно после смерти Эдуарда будет избран сын Этелинга, то он не сумеет защитить свое государство от сильного неприятеля, да и едва ли будет пользоваться народной любовью. Одно только упустил из виду норманн: то, что несовершеннолетних в Англии никогда не избирали в какие-либо должности, а тем менее - в короли. Зато он убедился, что один только Гарольд мог бы снова расположить Эдуарда в пользу Вильгельма.
ГЛАВА III
В уверенности, что герцог норманнский вернет заложников, Гарольд со спокойным сердцем занялся государственными делами, которые во время его похода против валлийцев накопились в громадном количестве, так как ленивый король почти вовсе не обращал на них внимания. Однако он все же находил время посещать знакомую нам римскую виллу, куда его тянули любовь и дружба.
Чем более он приближался к цели, тем более укреплялась его вера в существование тайных сил, управляющих, по словам Хильды, судьбой людей, хотя прежде он чуть ли не издевался над этой верой. Пока он жил только для исполнения обязанностей гражданина, он шел прямо, твердыми шагами, но когда в нем вспыхнуло честолюбие, ум его начал блуждать в безграничной области фантазий. Он чувствовал, что мало одной силы воли для достижения своей новой цели, что ему может помочь одно счастливое стечение обстоятельств; потому-то Хильде и удалось обольстить его уверениями, будто она вычитала из книги судеб, что ему действительно назначено играть на земле самую великую роль.
Юдифь, ослепленная своей безграничной любовью, не замечала, что Гарольд стал более заниматься Хильдой, чем ею, и не дивилась, когда они беседовали шепотом или стояли вдвоем в лунные ночи на рунической могиле. Она видела только одно, что возлюбленный ее все еще ей верен, несмотря на частые разлуки и шаткую надежду когда-либо сочетаться с ней браком. Не подозревала она, что сердцем Гарольда с каждым днем все более овладевает честолюбие, которое под конец может вытеснить любовь к ней!
Протекло несколько месяцев, а герцог Вильгельм не отвечал на требование короля и Гарольда. Сильно упрекала последнего совесть за то, что он так мало обращает внимания на последнюю просьбу умершего брата и слезы матери.
По смерти Годвина жена его удалилась в провинцию, и потому Гарольд крайне удивился, когда она в один прекрасный день внезапно явилась к нему в Лондон. Он стремительно кинулся ей навстречу, желая обнять ее, но она с грустью отстранила его от себя и, опустившись на колени, произнесла:
- Смотри, Гарольд, мать умоляет сына о сыне. Я лежу перед тобой на коленях, умоляя сжалиться надо мною... Несколько годов, казавшиеся мне бесконечными, я томилась... грустила о Вольноте... разлука с ним длится так долго, что он теперь и не узнает меня - так изменилась я от тоски и горя. Ты послал Малье к Вильгельму и сказал мне: "Жди возвращения его!" - я ждала. Потом ты утешал меня, что, переслав тебе письмо Свена, герцог уж не будет больше противиться просьбе о выдаче заложников, я молча преклонилась перед тобой, как преклонялась перед Годвином... До сих пор я не напоминала тебе твое обещание: я сознавала, что родина и король в последнее время имели на тебя больше прав, чем мать. Но теперь, когда я вижу, что ты свободен, что ты исполнил свой долг, я не хочу больше ждать... не хочу довольствоваться бесплодными надеждами... Гарольд, напоминаю тебе твое обещание!.. Гарольд, вспомни, что ты сам поклялся вернуть в мои объятия Вольнота!
- Встань, встань, матушка! - воскликнул растроганный Гарольд. - Долго длилось твое терпение, но теперь я сдержу свое слово. Сегодня же я буду просить короля отпустить меня к герцогу Вильгельму.
Гита встала и, рыдая, кинулась в распростертые объятия Гарольда.
ГЛАВА IV
В тот самый час, когда происходил вышеописанный разговор между Гитой и Гарольдом, Гурт, охотившийся не далеко от римской виллы, вздумал посетить пророчицу. Хильды не было дома, но ему сказали, что Юдифь была в своих покоях, а Гурт, который вскоре сам должен был соединиться навсегда с избранной им девушкою, очень любил и уважал возлюбленную брата. Он пошел в женскую комнату, где по обыкновению сидели за работой девушки, на этот раз вышивавшие на ткани из чистейшего золота изображение разящего всадника. Пророчица назначила его на хоругвь для графа Гарольда.
При входе тана смех и песни служанок сразу умолкли.
- Где Юдифь? - спросил Гурт, видя, что ее тут не было.
Старшая из служанок указала на перистиль и Гурт отправился туда, предварительно полюбовавшись прекрасной работой.
Он нашел Юдифь сидевшей в глубокой задумчивости у римского колодца. Заметив его, она встала и бросилась к нему с громким восклицанием:
- О, Гурт, само небо!.. посылает тебя ко мне! Я знаю... чувствую, что в эту минуту твоему брату Гарольду угрожает страшная опасность... Умоляю тебя: поспеши к нему и поддержи его своим светлым умом и горячей любовью.
- Я исполню твое желание, дорогая Юдифь, но прошу тебя не поддаваться суеверию, под влиянием которого ты сейчас говоришь. В ранней молодости я тоже был суеверен, но уж давно вышел из заблуждения... Не могу сказать тебе, как мне горько видеть, что детские сказки Хильды отуманили даже ум Гарольда, так что он, прежде все говоривший только об обязанности, теперь постоянно твердит о судьбе.
- Увы! - ответила Юдифь, с отчаянием ломая руки. - Разве можно отразить удары судьбы, стараясь не видеть ее приближение?.. Но что же мы теряем драгоценные минуты в простом разговоре?.. Иди, Гурт, дорогой Гурт!.. Спеши к Гарольду, над головой которого собирается черная, грозная туча.
Гурт не возражал более и побежал к своему коню, между тем как Юдифь осталась у колодца.
Гурт прибыл в Лондон как раз вовремя, чтобы еще застать брата и проводить к королю, поздоровавшись наскоро с матерью. Намерение Гарольда посетить норманнского герцога не внушило сначала ему никакого опасения, а хорошенько обдумать слова брата он не успел, потому что переезд продолжался всего несколько минут.
Эдуард внимательно выслушал Гарольда и так долго не отвечал, что граф счел его погрузившимся, по обыкновению, в молитву, но ошибался: король с беспокойством припоминал необдуманные обещания, данные им в молодости Вильгельму, и соображал, какие могут произойти от этого последствия.
- Так ты точно дал матери подобную клятву и желаешь сдержать ее? спросил он наконец Гарольда.
- Да, государь, - ответил Гарольд отрывисто.
- В таком случае я не могу удерживать тебя, - проговорил Эдуард. - Ты мудрейший изо всех моих подданных и, конечно, не сделаешь ничего необдуманно...
Но, - продолжал король торжественным тоном и с очевидным волнением, прошу тебя принять к сведению, что я не одобряю твоего намерения: я предвижу, что твоя поездка к Вильгельму навлечет на Англию большое бедствие и для тебя лично будет источником великого горя... удержать же тебя, повторяю, не могу.
- О, государь, не напрасно ли ты беспокоишься? - заметил Гарольд, пораженный необыкновенной серьезностью короля. - Твой родственник Вильгельм норманнский слыл всегда беспощадным в войне, но честно и откровенно поступающим с друзьями... да и величайшим позором было бы для него, если б он решился нанести вред человеку, доверчиво и с добрым намерением являющемуся к нему.
- Гарольд, Гарольд, - сказал нетерпеливо король, я знаю Вильгельма лучше тебя. - Он далеко не так прост, как ты думаешь, и заботится только о собственной выгоде. Более не скажу ничего. Я предостерег тебя - и теперь остальное предоставляю на волю неба.
К несчастью, люди, не обладающие большим умом, никогда не могут доказать другим справедливость своего убеждения, когда они подчас действительно додумываются до истины. Потому и предостережение короля не произвело никакого действия на Гарольда, который думал, что Эдуард просто увлекся фальшивым воззрением на характер Вильгельма. Гурт же судил иначе.
- Как ты думаешь, государь, - спросил он. - Подвергнусь ли и я какой-либо опасности, если поеду вместо Гарольда к Вильгельму?
- Нет, - проговорил король быстро. - И я советовал бы сделать это... С тобой Вильгельму нечего хитрить... тебе он не может желать никакого вреда... ты поступишь очень благоразумно, если поедешь.
- Но я поступлю бесчестно, если допущу его до этого! - возразил Гарольд. - Но как бы то ни было, позволь благодарить тебя, дорогой государь, за твою нежную заботливость обо мне... И да хранит тебя Бог!
Выйдя из дворца, братья заспорили о том, кому лучше ехать в Нормандию. Аргументы Гурта были так основательны, что Гарольд наконец мог выставить причиной своего упорства только то, что поклялся матери лично съездить за Гаконом и Вольнотом. Когда же они пришли домой, у него был отнят и этот предлог. Потому что как скоро Гурт открыл матери опасения и предостережения короля, она тоже начала умолять Гарольда послать вместо себя брата, утешая его тем, что при подобных условиях, с удовольствием освобождает его от данной им клятвы.
- Выслушай меня спокойно, Гарольд, - заговорил Гурт, видя, что брат все еще настаивает на своем. - Поверь, что король имеет основательные причины опасаться за тебя, но только не счел нужным высказать нам эти причины. Он вырос вместе с Вильгельмом и слишком был привязан к нему, чтобы подозревать его без оснований. Разве Вильгельм не имеет повода относиться к тебе недружелюбно? Я еще помню, как при дворе ходили слухи, что он имеет какие-то виды на английский престол и что Эдуард поощрял его претензии. Положим, что со стороны герцога было бы чистым безумием иметь подобные надежды и теперь, но все же он, вероятно, не отказывается от мысли возвратить свое влияние над королем, которое утратил в последнее время. Он знает, что вея Англия потрясется с одного конца до другого, если он задержит тебя, и что тогда ему будет очень удобно половить рыбу в мутной воде. Со мной же он ничего не сделает, потому что мое отсутствие в Англии не принесет ему никакой пользы, да он и не посмеет тронуть меня, так как ты состоишь главой всего нашего войска и жестоко отомстил бы за брата...
- Но он же удерживает Гакона и Вольнота - так почему не удержать и тебя? - перебил Гарольд.
- Потому что он удерживает их в качестве заложников, а я явлюсь к нему просто как гость и посол... Нет, мне не может угрожать никакая опасность, и я убедительно прошу тебя, Гарольд, послушаться разумного совета.
- О, дорогой, возлюбленный сын. послушайся брата! - воскликнула Гита, обнимая колена Гарольда. - Не допусти, чтобы тень Годвина пришла ко мне в ночной тьме и я бы услышала его грозный голос: жена, где Гарольд?
Здравый ум графа не мог не признать основательность этих слов. Притом же предостережения короля тревожили его более, чем он сознавался. Но с другой стороны, были такие причины, которые не дозволяли ему уступить убеждениям брата и матери. Первыми и сильнейшими из них были его врожденное мужество и благородная гордость, мешавшая ему согласиться на то, чтобы другой подвергся опасности. Кроме того, он не был уверен, увенчается ли успехом поездка Гурта в Нормандию, так как ненависть молодого тана к норманнам была хорошо известна в Руане. Сверх того, Гарольд предполагал заручиться дружбой Вильгельма, который мог бы со временем быть ему очень полезным.
Он вовсе не предполагал, чтобы герцог, не имея приверженцев при дворе Исповедника, мог иметь виды на английскую корону, и рассчитывал, что он поможет ему отстранить других претендентов: сына Этелинга и храброго норвежского короля Гардраду, - если задобрить его, а это можно было сделать, только лично съездив к нему. Потом Гарольду никак нельзя было надеяться на верность Тостига, который, состоя в родстве с Вильгельмом, непременно стал бы настраивать последнего против брата, если б тот даже и сделался наконец королем английским - новая причина для Гарольда постараться перетянуть Вильгельма на свою сторону. В голове его мелькнуло еще одно соображение: герцог сумел поставить Нормандию наряду с Францией и Германией, так можно ли человеку, желающему возвысить Англию во всех отношениях, упустить удобный случай узнать, какими средствами герцогу удалось совершить подобное чудо? Все эти соображения побудили графа решиться ехать самому. Но тут как будто какой-то тайный голос начал шептать ему, что не следует ехать, и он находился в страшном разладе с самим собой, когда голос Гурта вывел его из задумчивости.
- Советую тебе, - сказал серьезно юный тан, - принять в соображение, что хотя ты и можешь располагать собой по своему произволу, но ты не имеешь права навлекать бедствия на свое отечество, а это случится, если ты отправишься в Нормандию, вспомни слова короля!
Граф задрожал.
- Дорогая матушка и ты, благородный Гурт, вы почти победили меня, проговорил Гарольд, с чувством обнимая их, - но дайте мне только два дня для обсуждения этого важного дела, я же обещаю не поступать легкомысленно.
Это было последним словом Гарольда, и Гурт заметил не без удовольствия, что он отправился к Юдифи, которая, по его мнению, непременно отговорит Гарольда от поездки, так как она, в качестве владычицы сердца его, должна же иметь над ним больше влияния, чем король, мать и брат.
Между тем Гарольд отравился в римскую виллу и он чрезвычайно обрадовался, когда встретился в лесу с предсказательницей, где она собирала какие-то травы и листья.
Спрыгнув поспешно с коня, он подбежал к ней.
- Хильда, - начал он тихо, - ты часто говорила мне, будто мертвые могут подавать совет живым, и потому прошу тебя вызвать при мне дух усопшего героя, похороненного возле друидского жертвенника... я желаю убедиться в справедливости твоих слов, в которых еще наполовину сомневаюсь.
- Так знай же, - ответила Хильда, - что мертвые показываются глазам непосвященных только по доброй воле. Мне-то они покажутся, когда я предварительно произнесу известные заклинания, но не ручаюсь, чтобы и ты увидел их. Я, впрочем, исполню твое желание, и ты будешь стоять возле меня, чтобы слышать и видеть все, что будет происходить в ту торжественную минуту, когда мертвый восстанет из своего гроба. Да будет тебе известно, что я, желая успокоить тревогу Юдифи, узнала уже, что горизонт твой омрачился мимолетной тучей. Гарольд рассказал все, что волновало его. Хильда выслушала его и пришла тоже к тому заключению, что опасения короля неосновательны и Гарольду необходимо сделать все от него зависящее, чтобы овладеть дружбой герцога норманнского.
Таким образом, ответ ее не был способен переменить его первоначальное решение, но все же она попросила его исполнить свое намерение: выслушать совет мертвеца и поступать только сообразно с ним.
Очень довольный тем, что ему придется увериться в существовании сверхъестественной силы, Гарольд распростился с пророчицей и тихо продолжал свой путь, ведя коня за повод. Не успел он еще дойти до холма, как почувствовал прикосновение чьей то руки. Оглянувшись, он увидел перед собой лицо Юдифи, выражавшее самую нежную любовь и сильнейшую тревогу.
- Сердце моего сердца, что случилось с тобой? чего ты так печалишься? - воскликнул он.
- С тобой не произошло никакого несчастья? - пролепетала Юдифь, пристально смотря ему в глаза.
- Несчастья? Нет, дорогая моя! - ответил граф уклончиво.
Юдифь опустила глаза и, взяв его под руку, пошла вперед. Дойдя до места, откуда не видно было колонн друидского храма, вызывавших в ней этот день какой-то непонятный ужас, она вздохнула свободнее и остановилась.
- Что ж ты молчишь? - спросил Гарольд, склонившись к ней. - Скажи мне хоть что-нибудь!
- Ах, Гарольд, - ответила она. - Ты давно знаешь, что я живу только тобой и для тебя... я верю бабушке, которая говорит, что я - часть тебя, верю потому, что каждый раз чувствую: ожидает ли тебя радость или горе. Как часто, во время твоего отсутствия, на меня нападала веселость, и я знала тогда, что ты благополучно избег какой-нибудь грозившей тебе опасности или победил врага... Ты спрашивал меня, чем я взволнована в настоящий момент, но я сама не знаю этого - и могу сказать только, что эта печаль, которую я не в силах преодолеть, происходит от предчувствия, что тебе предстоит что-то ужасное.
Видя уныние своей невесты, Гарольд не осмеливался сообщить ей о предстоявшей поездке. Он притянул ее к себе и просил не беспокоиться напрасно. Но утешения его не подействовали на нее. Казалось, на душе ее тяготело нечто, чего нельзя объяснить одним предчувствием и чего ей не хотелось рассказать. Когда же Гарольд настойчиво попросил ее сообщить ему, на чем она основывает свое опасение, она скрепя сердце произнесла:
- Не смейся надо мной, Гарольд, ты еще не можешь представить себе, какую нравственную пытку перенесла я в течение этого дня. О, как я обрадовалась, как увидела Гурта!.. Я просила его ехать к тебе - видел ты его?
- Видел... Но продолжай.
- Ну, когда Гурт оставил меня, я машинально пошла на холм, где мы так часто сидели с тобой. Когда я села у склепа, мной начал овладевать сон, против которого я боролась всеми силами, но он одолел меня и я, уснув, увидела, как из могилы восстал бледный, мерцающий образ... я видела его совершенно ясно... о, я как будто и теперь вижу его перед тобой... этот лоб восковой белизны... эти ужасные глаза с неподвижным, мутным взором!..
- Образ витязя? - спросил граф в сильном смущении.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги