- Чего ищет молодость у безмолвных могил? Ничто и никогда не могло удивить и поразить Гакона. Самообладание его заключало в себе что-то ужасное, если принять в расчет, как он еще молод. Он проговорил, не оборачиваясь:
- Зачем ты называешь мертвецов молчаливыми, Хильда?
Пророчица положила руку на его плечо и взглянула ему в лицо.
- Ты прав, сын Свена, - ответила она. - Абсолютного молчания нет нигде, и для души никогда нет покоя... Так ты вернулся на родину, Гакон?
- Вернулся, но я и сам не знаю - зачем... я был везде веселым, беспечным ребенком, когда ты предсказала моему отцу, что я рожден на горе и что самый славный час мой будет и последним для меня часом в жизни... с тех пор моя веселость исчезла навсегда!
- Но ты тогда был еще таким крошечным, что я удивляюсь, как ты мог обратить внимание на мои слова... я как будто сейчас вижу тебя играющим на траве с соколом твоего отца - в то время, когда он спрашивал меня о твоей судьбе.
- О, Хильда, да разве только что вспаханная земля не поглощает с жадностью брошенное в нее семя? Так точно и молодая душа не пропускает мимо ушей первых уроков ужаса... С тех пор ночь сделалась моей поверенной, а мысль о смерти моей постоянной спутницей... Помнишь ли ты еще, как я накануне твоего отъезда ушел вечером тайком из дома Гарольда и прибежал к тебе? Я тогда сообщил тебе, что одна моя любовь к Гарольду дает мне силу с твердостью перенести мысль, что все мои родные, исключая его, смотрят на меня только, как на сына убийцы и изгнанника... я еще добавил тогда, что эта привязанность имеет зловещий характер... Тут ты, пророчица, прижала меня к себе, поцеловала своим холодным поцелуем и здесь же, у этой могилы, утешила меня своим предсказанием... ты пела перед огнем, на который брызгала водой... и из слов твоей песни я узнал, что мне суждено будет освободить Гарольда, гордость и надежду нашего семейства, из стен врага и что с той минуты жизнь моя будет неразрывно связана с его жизнью... Эта перспектива ободрила меня, и я спросил: буду ли я жить и как долго, чтобы восстановить имя моего отца? Ты махнула своим волшебным посохом, высоко взвилось пламя, и ты ответила замогильным голосом: "Как только ты выйдешь из отрочества, жизнь твоя разгорится ярким пламенем и потом погаснет навсегда". Я и узнал из этого, что проклятие будет тяготеть надо мной... Я вернулся на родину с целью совершить славный подвиг и потом умереть, не успев насладиться приобретенной славой. Но я тем не менее, - продолжал с увлечением молодой человек, - утешаюсь уверенностью, что судьба человека, подобного Гарольду, нераздельна с моей... и что горный ручей и шумящий поток потекут вместе в вечность!
- Ну, этого я не знаю, - сказала Хильда побледневшими губами, сколько я ни вопрошала о судьбе Гарольда - конца его блестящей карьере я еще не могла узнать. По звездам я узнала, что его величие и слава будут затемняться могуществом какого-то сильного соперника, но Гарольд будет брать верх над врагом, пока с ним пребудет гений-хранитель, принявший на себя образ чистой, непорочной Юдифи... Ну а ты, Гакон...
Пророчица замолкла и опустила на лицо покрывало.
- Что же я? - спросил Гакон, подходя к ней поближе.
- Прочь отсюда, сын Свена!.. Ты попираешь могилу великого витязя! крикнула гневно Хильда и пошла быстро к дому.
Гакон следил за ней задумчивыми глазами. Он видел, как ей навстречу выскочили собаки и как она вошла вскоре за тем в свой дом. Он спустился с холма и направился к своей лошади, пасшейся на лугу.
"И какого же ответа я мог ждать от пророчицы? - думал он про себя. Любовь и честолюбие для меня только пустые звуки. Мне суждено любить в жизни только Гарольда, жить только для него. Между нами таинственная, неразрывная связь. Весь вопрос только в том, куда выбросит нас житейская волна?"
ГЛАВА IV
- Повторяю тебе, Хильда, - говорил граф нетерпеливо, - что я верую теперь только в Бога... Твоя наука не предохранила же меня от опасности, не возмутила против греха... Может быть... нет; я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над разными загадками. Я не буду впредь полагаться ни на одно предсказание, ни на твое предостережение, пусть душа моя уповает единственно на Бога.
- Иди своей дорогой, сойти с нее нельзя, ты, быть может, одумаешься, ответила ему Хильда угрюмо.
- Видит Воден, - продолжал Гарольд, - что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для собственного спасения! Я буду считать себя оправданным, когда Англия не отвергнет моих услуг. Отрекаюсь от своего эгоизма, от своих честолюбивых стремлений... Трон уже не имеет для меня обаяния, я только для Юдифи...
- Ты не имеешь права, даже для Юдифи, забывать свой долг и роль, к которой ты предназначен судьбой! - воскликнула Юдифь, подходя к жениху.
В глазах графа блеснули две крупные слезы.
- О, Хильда, - сказал он. - Вот единственная пророчица, прозорливость которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом. Я буду ее слушаться.
На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и множества слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов - бывшего сеорля. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая и перевезла их к старинному, укрепленному дворцу, служившему во время римского владычества главной защитой города. Это здание представляло смесь стилей: римского, саксонского и датского. Оно было возобновлено Канутом Великим, жившим в нем, и из верхнего окна его был выброшен в реку Эдрик Стреон, предок Годвина.
- Куда это мы едем? - спросил Гакон.
- К молодому Этелингу, законному наследнику саксонского престола, ответил спокойно Гарольд. - Он живет в этом дворце.
- В Нормандии говорят, что этот мальчик слабоумен, дядя.
- Вздор!.. Да ты сейчас будешь сам в состоянии судить о нем.
После непродолжительной паузы Гакон начал опять;
- Мне кажется, что я угадал твои намерения, дядя: не поступаешь ли ты необдуманно?
- Я следую совету Юдифи, - ответил Гарольд с волнением, - хотя и могу потерять через это всякую надежду умолить жрецов разрешить мне брак с моей возлюбленной.
- Так ты готов пожертвовать даже своей невестой во имя своей родины?
- Да, кажется, готов - с тех пор как согрешил, - произнес граф смиренно.
Лодка остановилась у берега, и дядя с племянником поспешили выйти из нее. Пройдя римскую арку, они очутились во дворе, загроможденном саксонскими постройками, уже пришедшими в ветхость, так как Эдуард не обращал внимания на них. Они поднялись по лестнице, приделанной снаружи, и вошли через низенькую, узкую дверь в коридоре, где стояло двое телохранителей в голубых ливреях, с датскими секирами и пятеро немецких слуг, привезенных покойным Этелингом из Австрии. Один из последних ввел новоприбывших в неказистую приемную, в которой Гарольд, к величайшему своему удивлению, увидел Альреда и трех саксонских танов. Альред со слабой улыбкой приблизился к Гарольду.
- Надеюсь, что я не ошибаюсь, предполагая, что ты явился с тем же намерением, с каким прибыли сюда я и эти благородные таны, произнес он.
- Какое же у вас намерение? - спросил Гарольд.
- Мы желаем убедиться: достоин ли молодой принц быть наследником Эдуарда Исповедника.
- Так ты угадал: я приехал с той же целью. Буду смотреть твоими глазами, слушать твоими ушами, судить твоим суждением, - сказал Гарольд во всеуслышание.
Таны, принадлежавшие к партии, враждебной Годвину, обменялись беспокойными взглядами при входе Гарольда, но теперь лица их заметно прояснились.
Граф представил им своего племянника, который своей серьезной наружностью произвел на них весьма выгодное впечатление. Один Альред вздыхал, замечая в его прекрасном лице сильное сходство со Свеном.
Завязался разговор о плохом здоровье короля, о совершившемся мятеже и о необходимости приискать подходящего наследника, который был бы способен взяться за бразды правления твердой рукой. Гарольд ничем не высказал своих заветных надежд, а держал себя так, будто он никогда и не помышлял о престоле.
Прошло уже немало времени, и благородные таны начали заметно хмуриться: им не нравилось, что принц заставляет так долго ждать в приемной. Наконец появился докладчик и на немецком языке, который хотя и понятен саксонцу, но звучит чрезвычайно странно в его ушах, пригласил дожидавшихся последовать за ним.
Принц, мальчик лет четырнадцати, казавшийся, однако, еще моложе, находился в большой комнате, убранной во вкусе Канута, и занимался набивкой птичьего чучела, которое должно было служить приманкой молодому соколу, сидевшему возле своего господина. Это занятие составляло такую существенную часть саксонского воспитания, что таны благосклонно улыбнулись при виде его. На другом конце комнаты сидел какой-то норманнский духовный, за столом покрытом книгами и письменными материалами, это был наставник принца, избранный Эдуардом, чтобы учить его норманнскому языку, а на полу валялось множество игрушек, которыми забавлялись братья и сестры Эдгара. Одна маленькая принцесса Маргерита сидела поодаль за вышиванием.
Когда Альред почтительно хотел приблизиться к Этелингу, чтобы благословить его, мальчик воскликнул на каком-то едва понятном языке смеси немецкого с норманнским:
- Эй, ты, не подходи близко! Ты ведь пугаешь моего сокола... Ну, смотри, что ты делаешь: раздавил мои прекрасные игрушки, которые присланы мне нормандским герцогом через доброго, тана Вильгельма... Да ты, видно, ослеп!
- Сын мой, - ответил ласково Альред. - Эти игрушки могут иметь цену только для детей, а принцы раньше других выходят из детства... Оставь свои игрушки и сокола и поздоровайся с этими благородными танами - если тебе не противно, говорить с ними по-саксонски.
- Я не хочу говорить языком черни! Не хочу говорить по-саксонски!.. Я даже знаю его настолько, чтобы выругать няню или сеорля. Король Эдуард велел мне учиться вовсе не по-саксонски, а по-норманнски, и мой учитель, Годфруа, говорит, что герцог Вильгельм сделает меня рыцарем, как только я буду хорошо говорить на его языке... Сегодня я не желаю больше учиться.
Принц сердито отвернулся, между тем как таны обменялись взглядами негодования и оскорбленной гордости. Гарольд сделал над собой усилие, чтобы произнести с веселой улыбкой:
- Эдгар Этелинг, ты уже не так молод, чтобы не понять обязанности великих мира сего - жить для других. Неужели ты не гордишься при мысли, что можешь посвятить всю свою жизнь нашей прекрасной стране, благородные представители которой пришли к тебе, и говорить языком Альфреда Великого.
- Альфреда Великого?! - повторил мальчик, надувшись. - Как мне надоедают этим Альфредом Великим!... меня мучают им каждый день... Если я Этелинг, то люди должны жить для меня, а вовсе не я для них... и если вы еще будете бранить меня, то я убегу в Руан, к герцогу Вильгельму, который, как говорит Годфруа, никогда не станет читать мне наставлений!
С этими словами принц швырнул свое чучело в угол и бросился вырывать игрушки из рук своих сестер.
Серьезная Маргерита встала, подошла к брату и сказала ему на чисто саксонском языке.
- Стыдись, Эдгар! Если ты не будешь вести себя лучше, то я назову тебя подкидышем.
Когда это слово, обиднее которого нет в саксонском языке и которое считается даже сеорлями самым ужасным ручательством, слетело с уст Маргериты, таны поспешили подойти к принцу, ожидая, что он выйдет из себя и, желая быть посредниками между ним и отважной принцессой.
- Называй меня, дура, как хочешь, - ответил равнодушно Эдгар. - Я не саксонец, чтобы обращать внимание на подобные выражения.
- Довольно! - воскликнул с озлоблением самый гордый из танов, покручивая усы. - Кто позволяет называть себя подкидышем, не будет никогда саксонским королем!
- Да я вовсе и не желаю быть королем - будь это известно тебе, грубияну с отвратительными усами. Я хочу быть рыцарем... хочу носить шпоры и повязки... Убирайся отсюда!
- Уходим, сын мой! - произнес печально Альред. Старик медленными, нерешительными шагами направился к двери: на пороге ее он остановился и оглянулся - принц делал ему отвратительные гримасы, между тем как Годфруа ехидно улыбался. Альред покачал головой и вышел из комнаты. Лорды последовали за ним.
- Прекрасный вождь для бородатых воинов! - воскликнул один из танов. Прелестный король для саксонцев - нечего сказать!... Достойнейший Альред, мы больше не желаем слышать об Этелинге!
- Да я и не буду больше говорить о нем, - проговорил Альред.
- Всему виной извращенное воспитание, под руководством норманнов и немцев, - сказал Гарольд. - Мальчик только избалован, и мы могли бы исправить его.
- Ну, еще неизвестно - удастся ли исправить его, - возразил Альред. Нам и некогда заниматься воспитанием кого бы то ни было, потому что престол останется скоро без короля!
- Но кто же может спасти Англию от когтей норманнского герцога, который уж давно поглядывает на нее оком кровожадного тигра? - спросил внезапно Гакон. - Кто же может это, если не Этелинг?
- Ах, да! Кто в силах сделать это? - повторил Альред со вздохом.
- Кто?! - воскликнули таны в один голос. - Да кто же, если не мудрейший, храбрейший, достойнейший из нас всех?.. Выступи вперед, граф Гарольд, мы признаем тебя за своего владыку!
Таны вышли из дворца, не дождавшись ответа изумленного графа.
ГЛАВА V
Вокруг Нортемптона были расположены войска Мор-кара - корень населения Нортумбрии.
В лагере раздался вдруг крик "К оружию!", который побудил молодого графа Моркара выскочить из своей палатки, чтобы узнать причину тревоги.
- Вы с ума сошли, - сказал он воинам, - если вы в этом направлении высматриваете неприятеля: ведь вы смотрите в сторону Мерции, а оттуда может явится только мой брат Эдвинс подкреплением для нас.
Слова Моркара были переданы всем ратникам, которые вследствие радостной вести громко заликовали.
Когда исчезло пыльное облако, окутывавшее приближающихся, можно было заметить, как от отряда отделились два всадника и галопом поскакали вперед. За ним погнались еще двое: один с знаменем Мерции, другой - с североваллийским. Голова одного из ехавших впереди была непокрыта и нортумбрийцы при первом же взгляде узнали в нем Эдвина ласкового, брата Моркара. Последний побежал ему навстречу, и братья обнялись при радостных восклицаниях обеих армий.
- Представляю тебе, дорогой Моркар, нашего брата Карадока, сына Гриффита отважного, - сказал Эдвин, указывая на своего спутника.
Моркар протянул Карадоку руку и поцеловал его в лоб. Карадок был еще очень молод, но уже успел отличиться опустошением саксонских границ. Кроме того он предал огню даже одно из укреплений Гарольда.
Между тем с другой стороны надвигалось другое войско. Лучи солнца преломлялись о блестящие щиты его, так что глазам было больно смотреть на них, послышались звуки труб и литавров... Мятежники с напряженным вниманием смотрели на приближающееся огненное море, пока не рассмотрели двух знамен, которые, где они ни показывались, предвещали везде победу: одно из них принадлежало королю Эдуарду, а другое - Гарольду. Тогда вожди удалились на высоты и начали совещаться. Молодые графы должны были соглашаться с мнением выбравших их старых вождей, которые решили послать к Гарольду переговорщиков с предложением мира.
- Граф, - сказал Гамель Бьерн, глава восстания, - человек справедливый, который скорее пожертвовал бы своей собственной жизнью, чем кровью англичан: он поступит по справедливости.
- Неужели же ты думаешь, что он пойдет против брата? - воскликнул Эдвин.
Ну да, и против брата, как только мы объясним ему суть дела, - ответил Гамель Бьерн невозмутимо.
Товарищи его подтвердили его слова наклоном головы. Глаза Карадока метали искры, но он молчал, играл золотым обручем.
Авангард королевского войска прошел почти мимо лагеря и смелые лазутчики сообщили Моркару, что они видели Гарольда в первом ряду войска, без панциря. Это обстоятельство было сочтено вождями восставших хорошим предзнаменованием, и двадцать из благороднейших танов Нортумбрии отправились, в качестве переговорщиков, к неприятелю.
Рядом с Гарольдом гарцевал на статном коне Тостиг, лицо которого было закрыто громадным забралом. Он по дороге присоединился к брату с пятью или шестью десятками вооруженных сеорлей - больше он не мог отыскать себе в помощь. Казалось, будто братья не ладили друг с другом: лицо Гарольда пылало и голос его звучал резко и строго, когда он произнес:
- Брани меня, как хочешь, Тостиг, но не могу же я, подобно хищному зверю, напасть на своих земляков, не переговорив с ними предварительно - по мудрому обычаю наших предков.
- Черт возьми! - воскликнул Тостиг. - Да ведь это просто срам и позор - переговариваться с бунтовщиками и разбойниками!.. С какой же целью двинулся ты против них со всей армией? Я думал, что ты хочешь смирить, проучить их.
- Нет - творить правосудие. Я задался единственно этой мыслью, Тостиг.
Тостиг не успел ответить, потому что к ним приближались нортумбрийские послы под предводительством старейшего из танов.
- Клянусь кровавым рыцарским мечом, к нам подходят изменники - Гамель Бьерн и Глонейон! - воскликнул Тостиг. - Ты, конечно, не выслушаешь их? А если сделаешь это, то я удалюсь... подобным наглецам я отвечаю только ударом секиры.
- Тостиг, Тостиг, ведь это самые знаменитые вожди твоего графства!.. Будь же благоразумнее: вели отпереть городские ворота - я намерен выслушать послов в городе.
- Берегись же, если ты решишь дело не в пользу брата! - прошипел Тостиг и поскакал в город к воротам Нортемптона.
В воротах Гарольд соскочил с коня, стал под знаменем короля и собрал вокруг себя знатнейших из вождей. Нортумбрийцы почтительно подошли к нему.
Первым заговорил Гамель Бьерн. Хотя Гарольд заранее был уверен, что Тостиг подал повод к восстанию, но рассказ Гамеля Бьерна превзошел все его ожидания: Тостиг не только взимал противозаконную дань, но и совершал возмутительные убийства. Между прочим, он пригласил к себе в гости некоторых высокородных танов, которые противились его требованиями, и велел своим слугам умертвить их.
Вообще его злодейства были настолько страшны, что кровь буквально стыла в жилах Гарольда, когда ему передали перечень их.
- Можешь ли ты теперь осудить нас за то, что мера нашего терпения переполнилась? - спросил Гамель Бьерн, окончив свою жалобу. - Сначала возмутилось только двести человек, но потом к нам присоединился весь народ. Даже в других графствах нашлись сочувствующие нам: друзья стекаются к нам отовсюду. Прими к сведению, что тебе придется вступить в бой с половиной Англии, а не с горстью мятежников, как ты, можешь быть, предполагал.
- Но вы, таны, - начал Гарольд, - выступили уж не против вашего графа, Тостига, а угрожаете королю и закону. Несите ваши жалобы государю и Витану. Предоставьте им рассудить вас с графом и будьте уверены, что виновного накажут, правого же оправдают.
- Так как ты, благородный граф, вернулся снова к нам, то мы готовы стать перед королем и Витаном, - ответил Гамель Бьерн выразительно. -- Пока же тебя не было, мы могли надеяться только на свое оружие.
- Я благодарен вам за ваше доверие ко мне, - произнес растроганный Гарольд, - но должен заметить, что вы слишком несправедливо относитесь к королю и к Витану, если сомневаетесь в их беспристрастности. Вы думали, что достаточно доказать вину Тостига, если прибегли к оружию, но этого мало. Я верю, что граф Тостиг преступил границы своей власти и нарушил ваши права, верю, что он чересчур увлекся, но вы не должны забывать, что едва ли вам удастся найти другого вождя, который обладал бы таким бесстрашным сердцем и такой твердой рукой, как Тостиг, и был бы так способен защитить вас от страшных набегов морских королей. Он сын датчанки - помните это и простите ему, как одноплеменнику. Если вы опять примете его в качестве вашего графа, то я, Гарольд, обещаюсь его именем, что он больше никогда не будет забываться против вас и ваших законов.
- Лучше и не говори об этом! - воскликнули таны. - Мы люди свободные и не хотим иметь гордых и своевольных вождей - наша свобода для нас дороже жизни!
Гарольд заметил по лицам своих танов, что они одобряют эти слова и что ему, как он ни любим и ни уважаем, трудно было бы принудить их поднять оружие на своих земляков, которых они, вдобавок, считали полностью правыми. Но сдаться на доводы Гамеля Бьерна и прекратить сразу дело, решив его в пользу бунтовщиков, он тоже не мог, так как от Тостига можно было ожидать всего самого худшего, если бы Гарольд восстановил его против себя. Вследствие этого он пригласил вождей прийти к нему через несколько дней и за это время обдумать их требования, чтобы их можно было представить королю.
Невозможно описать, в какую ярость пришел Тостиг, когда Гарольд повторил ему все взведенные на него обвинения и предложил оправдаться. Строптивый граф считал нужным оправдываться не словами - а исключительно оружием, придерживаясь убеждения, что сильный не бывает никогда виноват.
Гарольд, не желал быть единственным судьей брата, уговорил его передать свое дело на обсуждение танов, стоявших под знаменем короля.
Тостиг явился перед этим собранием разряженным как женщина - в красной бархатной мантии, вышитой золотом, завитым, раздушенным. Внешний блеск имел такое громадное значение в то время, что судьи при виде прекрасного, статного обвиненного готовы были забыть половину его возмутительных поступков, но как только он заговорил, то мгновенно восстановил всех против себя своей наглостью и грубостью. И чем дальше он говорил, тем делался нахальнее, так что таны, выведенные из терпения, даже не пожелали дослушать до конца.
- Довольно! - воскликнул Вебба, - из твоей же речи делается очевидным, что ни королю, ни Витану нельзя вернуть тебе прежнюю власть... Замолчи ради Воденна! Не рассказывай больше о своих злодеяниях? Они так отвратительны, что мы сами прогнали бы тебя, если бы нортумбрийцы не догадались сделать это ранее нас!
- Возьми свое золото, свои корабли и ступай во Фландрию, к графу Балдуину, - сказал Гарольд, могущественный англодатчанин из Линкольншира. Здесь даже имя Гарольда будет не в состоянии спасти тебя от изгнания.
Тостиг окинул взглядом блестящие собрание, но прочел на всех лицах одно негодование.
- Это все твои холопы, Гарольд! - процедил он сквозь зубы и, круто отвернувшись, гордо вышел из залы.
Вечером того же дня он поскакал к Эдуарду, чтобы просить его защиты. На следующие утро Гарольд снова принял нортумбрийских вождей, которые согласились ждать решения короля и Витана. До тех же пор оба войска должны были остаться под оружием. Король же, побуждаемый Альредом, прибыл в Оксфорд, куда к нему немедленно отправился Гарольд.
ГЛАВА VI
Витан был наскоро созван, и перед ним явились, между прочим, Моркар и Эдвин. Карадок же, предвидя, что дело не дойдет до войны, отправился с досадой обратно в Валлис.
На этот раз собрание было гораздо многолюднее, чем во время суда над обвиненным Свеном, потому что границы прав гласности были разрушены в виду важности обсуждаемого предмета: дело шло не только о Тостиге и возмутившихся против него подданных, но и о престолонаследии.
Понятно, что мысли всех были устремлены на Гарольда. Король, очевидно, был близок к могиле, а с ним вместе прекращался род Сердика, так как об Эдгаре Этелинге не могло быть и речи, при его неспособности занять английский трон. Не будь, конечно, этого, его быть может, и выбрали бы, не смотря на его малолетство и на то, что по букве саксонского закона запрещалось избрание на царствование сына некоронованного отца. Беспорядки, происходившие в государстве, старые, почти забытые предсказания, теперь снова восставшие из мрака, предчувствия Эдуарда, что Англии грозит великая опасность, слухи о происках Вильгельма норманнского, подтвержденные Гаконом, - одним словом все указывало на необходимость выбрать самого опытного полководца и государственного деятеля, и им был, разумеется, только один Гарольд.
Больше всех других стояли за Гарольда жители Эссекса и Кента, которые были, так сказать, ядром всего английского народонаселения и имели влияние одинаковое с англодатчанами. Кроме того, желали его избрания таны Ост-Англии, Кембриджа, Гунтингдона, Норфолька, вся интеллигентная часть Лондона, торговцы и главное - войско.
Даже многие сановники забыли свою ненависть к роду Готвина, потому что Гарольд, во время своих многочисленных походов, ни разу не оттягивал ничего из принадлежавшего им земельного имущества, как делал даже Леофрик. Против него были только приверженцы Моркара и Эдвина. Эта партия была велика: к ней принадлежали все чтившие память Леофрика и Сиварда, таны Нортумбрии, Мерции, Валлиса, часть населения восточной Англии, но в конце концов оказалось, что даже партия была готова присоединиться к друзьям Гарольда она только ждала поощрения с его стороны.
Гарольд решил не подавать голоса в деле Тостига. Это значило бы поощрять насилие и своеволие, да и против Тостига не хотелось тоже высказываться, тем более что ему было неприятно видеть, как Нортумбрия переходит в руки соперников его власти.
Баловню судьбы не нужно делать почти никаких усилий для достижения цели: как только плод созреет, то сам свалится к его ногам. Так и Гарольду корона была предназначена судьбой и он получил бы ее, вовсе ее не добиваясь.
Тостиг, поселившись отдельно от Гарольда, в крепости близ оксфордских ворот, заботился очень мало о примирении с врагами или о приобретении новых друзей. Он сильно надеялся на заступничество Эдуарда, который не был расположен к семейству Альгара. Понятно, что хитрый граф постарался уверить короля, что он унизит свою власть, если решит дело в пользу мятежников.
До открытия Витана оставалось всего три дня. Гарольд сидел у окна дома, в котором жил и смотрел на улицу, где двигались взад и вперед таны, друиды и студенты, которым, по распоряжению Эдуарда, был снова открыт Оксфордский университет, разоренный было Канутом, когда вошел Гакон с уведомлением, что Гарольда желают видеть несколько танов и достойный Альред.
- Знаешь ты, что привело их ко мне? - спросил Гарольд.
Юноша побледнел больше обыкновенного и сказал почти шепотом:
- Исполняются предсказания Хильды.
Граф вздрогнул, и глаза его вспыхнули огнем радости, под влиянием снова проснувшегося честолюбия, но он овладел собой и попросил Гакона ввести к нему посетителей.
Они вошли по парно: их было такое множество, что обширная приемная едва могла вместить всех. Гарольд узнал в них важнейших сановников государства и удивился, замечая, что рядом с преданнейшими его друзьями шли люди, которые прежде были расположены враждебно. Все остановились перед возвышением, на котором стоял Гарольд, и Альред отклонил его предложение взойти на эту эстраду.
Тогда достойный старец произнес глубоко прочувственную речь, в которой описал бедственное положение страны, коснулся близкой кончины Эдуарда, которой прекращалась линия Сердика, признался откровенно, что имел намерение повлиять на Батан в пользу Эдгарда Этелинга, несмотря на его несовершеннолетие, но что теперь это намерение оставлено им, с одобрения всех.
- А потому, - продолжал он, - все, которых ты теперь видишь перед собой, граф, явились к тебе после серьезного совещания. Мы предлагаем тебе свои услуги, чтобы возвести тебя после смерти Эдуарда, на трон и утвердить тебя на нем так, как будто ты происходишь по прямой линии от Сердика. Мы знаем, что ты вполне достоин править Англией, что ты будешь сохранять ее законы в неприкосновенности и защитишь ее от всех врагов... Моими устами говорит весь народ.
Гарольд слушал с потупленной головой и волнение его можно было угадать только потому, как сильно вздымалась его грудь под бархатной мантией. Когда восклицания одобрения, которыми была принята речь Альреда, умолкли, граф поднял голову и сказал:
- Достойнейший Альред и вы, таны и товарищи по оружию! Если бы вы теперь могли заглянуть в мое сердце, то увидели бы, что в нем заключается не радость честолюбивого человека, достигшего исполнения своих желаний, а искренняя благодарность к вам за вашу любовь и доверие и, вместе с тем, опасение, что я, быть может, недостоин назваться вашим королем. Не думайте, чтобы я завидовал участи того, кому предназначено править этой прекрасной страной! Мне просто нужно, прежде, чем я дам вам решительный ответ, обдумать хорошенько ваше предложение, чтобы узнать, в силах ли я буду нести возлагаемую на меня ответственность. У меня есть кое-что на душе, что я могу высказать лишь самым избранным из вас: надеюсь, что они не откажутся дать мне совет, которому я заранее обещаю последовать, - скажут ли они мне, что я должен приготовиться нести на себе тяжесть короны, или же согласятся избрать другого, на которого я укажу, им и повелят мне служить ему верой и правдой, как я служил Эдуарду Исповеднику.
В кротких глазах Альреда, обращенных на графа, выразились участие и одобрение.
- Ты избрал верный путь, - проговорил он, - мы сейчас же удалимся, чтобы избрать из своей среды тех, которым ты можешь открыться и целиком довериться.
Все собрание вышло из комнаты.
- Неужели ты хочешь сознаться в клятве, данной тобой Вильгельму норманнскому, дядя? - спросил Гакон.
- Да, это мое намерение, - ответил сухо Гарольд. Гакон хотел отговорить его от этого намерения, но граф сказал решительно:
- Если я обманул против воли норманна, то не хочу сознательно обманывать англичан... Оставь меня, Гакон. Твое присутствие действует на меня, как загадочность Хильды, оно вводит меня невольно в заблуждение... Иди, дорогой мой... я не виню тебя, а сознаю, что во всем виновата фантазия человека, поддавшегося нехотя глупому суеверию... Позови ко мне Гурта: он мне нужнее всех в эту торжественную минуту, когда в моей судьбе настанет перелом.
Гакон молча удалился, и через несколько минут в комнату вошел Гурт.
Немного спустя вернулся и Альред с шестью старшими танами, отличившимися умом, знаниями и опытностью.
- Ближе, Гурт, ко мне, - шепнул Гарольд. - Мое признание нелегко! Одна твоя близость поддержит мое мужество.
Он оперся рукой на плечо брата и в красноречивых словах рассказал танам, слушавшим его с величайшим вниманием, что произошло с ним в Нормандии.
Различны были ощущения, вызванные словами Гарольда в слушателях, но больше всего преобладал испуг.
Для танов произнесение ложной клятвы не имело существенного значения. Самая большая ошибка саксонского законодательства состояла в том, что их при малейшем поводе заставили произносить такую массу клятв, что они, так сказать, обратились в привычку. Да кроме того клятва, какую произнес против желания граф, бывала постоянно нарушаема всеми мятежными вассалами, и даже сам Вильгельм нарушал ее то и дело против Филиппа французского.
Танов смущало только, что подобная клятва была произнесена над костями умерших. Они переглянулись с недоумением, когда Гарольд окончил свою повесть, и отнеслись с негодованием к желанию Вильгельма принудить графа силой к измене против отечества.
- Я очистил свою совесть перед вами, - продолжал Гарольд, - и объяснил единственную причину, которая удерживала меня принять ваше предложение. Достойнейший наш Альред освободил меня от клятвы, вынужденной у меня хитростью. Буду ли я королем или останусь подданным - я заглажу свою вину добросовестным исполнением своих обязанностей. Теперь вы должны решить: можете ли вы, принимая к сведению то, что вы сейчас узнали, настаивать на своем прежнем желании видеть меня королем или вы обратите свой выбор на другого!
Гарольд сошел с эстрады и удалился с Гуртом в соседнюю молельню.
Взгляды танов обратились на Альреда, и он начал излагать им, какое различие между произнесением вынужденной клятвы и исполнением ее, и доказал, что первое может быть прощено, второе же - никогда. Он сознался при этом, что именно данное обстоятельство и пробудило его подумать об избрании Этелинга, который между тем оказался вовсе не способным управлять государством даже в обыкновенное, мирное время, не только что охранять его от вторжения норманнов.
- Если же, - добавил он, - найдется человек, не уступающий Гарольду ни в каком отношении, то предпочтем его.
- Гарольд незаменим! - воскликнули все таны, и старейший добавил:
- Если Гарольд придумал всю эту историю, чтобы добиться трона, то он рассчитал даже очень недурно... Мы теперь уж зная, что Вильгельм точит на нас зубы, не можем отказаться от единственного человека, который в состоянии избавить нас от норманнского ига... Гарольд произнес клятву?.. Кто же из нас не произносил такого же рода клятвы и потом не отказывался от ее исполнения, очистив свою совесть богатым вкладом в храм? Избирая Гарольда королем, мы избавляем его от всякой возможности поддаться искушению сдержать свою присягу. Это убедит герцога, что король Эдуард не имел вовсе права обещать ему трон.
Эта речь успокоила окончательно танов. Совещание скоро кончилось, и Альред пошел за Гарольдом. Братья горячо молились, и старик умилился, увидев их смирение именно в ту минуту, когда над домом их уж почти сияла английская корона. По приглашению Альреда, они вышли к собранию. Гарольд выслушал сообщение, что совещание кончилось в его пользу, и ответил спокойно:
- Да будет ваша воля! Если вы уверены, что я в качестве короля принесу больше пользы родине, чем оставаясь подданным, то я согласен принять на себя эту тяжелую обязанность. Так как вы теперь знаете мою тайну, то прошу вас навсегда остаться моими советниками. Одному мне не под силу будет нести всю ответственность, и я постоянно буду слушаться вас: итак, я принимаю предлагаемый мне венец.
Таны протянули Гарольду руки и согласились остаться его советниками.
- Теперь необходимо прекратить раздоры, происходящие в нашем государстве, - сказал старый тан. - Надо примирить с нами Мерцию и Нортумбрию, чтобы вместе быть готовым встретить норманна, если он вздумает припожаловать к нам. Ты, Гарольд, поступил умно, отказавшись от всякого вмешательства в дело Тостига, и мы надеемся, что ты предоставишь нам восстановить мир и согласие между нашими храбрецами.
- И ты согласен будешь с нашим решением - какого бы свойства оно ни было? - спросил Альред задумчиво.
- Буду согласен, если оно послужит на пользу Англии, - ответил искренно граф.
Альред улыбнулся загадочной улыбкой.
ГЛАВА VII
Гакон всеми силами старался действовать на вождей в пользу Гарольда. Его слушались не только как чрезвычайно глубокомыслящего человека, имевшего какую-то особенную способность проникать в суть дела, но и как сына первородного сына Годвина. Выросши при норманнском дворе, он рано научился всем тонкостям политики и применял теперь свои знания на практике. Он был уверен, что проживет недолго, что слава которой должно было закончиться его короткое земное поприще, будет зависеть исключительно от возвышения Гарольда, и потому он, честолюбивый от природы, употреблял все свое влияние для того, чтобы Гарольду был предоставлен престол. Гарольд был единственной привязанностью его мрачной и безотрадной жизни. Понятно, что он жил, чувствовал и мыслил для одного его.
Все особы, влиявшие на карьеру Гарольда, как будто олицетворяли какую-нибудь идею: Юдифь - правды, Гурт - долга, Хильда - поэзии, а Гакон был олицетворение человеческой предусмотрительности, которая проглядывала во всех его действиях. Он устранял все препятствия, встречавшиеся на пути Гарольда, - то совещаясь с друзьями дяди и Альреда, то переговариваясь с Эдвином и Моркаром, то шепчась с больным королем. Он твердой рукой уравнивал неровности, приводил все в гармонию. Особенно занимался он одной особой, сердце которой сильно билось, когда он передавал ей свои планы и цели.
ГЛАВА VIII
На другой день после посещения танов Гарольд получил письмо от Альдиты. Она жила, с своей дочерью, при одном из оксфордских храмов, куда и приглашала его прийти. Граф принял приглашение, обрадовавшись случаю порассеяться от своих бесчисленных забот.
Она сняла уже траур по Гриффиту и в своем роскошном наряде казалась Гарольду и моложе прежнего. У ног ее сидела дочь, которая была потом в числе предков Стюартов, так как вышла замуж за Фленса, с которым нас знакомит Шекспир в одном из своих гениальных творений. Рядом с ней сидел Гакон.
Как ни горда была Альдита, но при виде Гарольда волнение пересилило ее самообладание. Понемногу она разговорилась с ним о том, что она выстрадала в супружестве с Гриффитом, замечая при этом, что жалела о нем только как о короле, потерявшем жизнь при таких ужасных обстоятельствах, а не как о муже. Она слегка коснулась известной распри Тостига с ее братьями и тонко намекнула, что последние добиваются теперь благосклонности Гарольда.
В это время Эдвин и Моркар, как будто невзначай, вошли в комнату и раскланялись с графом не без сознания собственного достоинства, хотя и с почтительным видом. Они были настолько деликатны, что ни одним словом не упомянули о собрании в Витане, где должен был решиться вопрос: останутся ли они при своих графствах или будут осуждены на изгнание.
Гарольду они очень понравились, и он принял в них особенное участие, когда вспомнил трогательную сцену, происходившую между ним и их дедом Леофриком у трупа Годвина. Он не мог не сознаться, глядя на их молодые, красивые лица и статные фигуры и слыша их здравые суждения, что нортумбрейцы и мерцийцы умели избирать себе достойных предводителей. Но когда беседа прекратилась, Гарольд распростился со всеми, и братья пошли провожать его к выходу.
- Что же вы не хотите протянуть дяде руку? - спросил у них Гакон, причем губы его нервно подергивались, как будто он старался, но не мог улыбнуться.
- Почему не хотеть, - ответил Эдвин, младший из братьев, обладавший весьма поэтичной натурой, - почему не сочувствовать достоинствам соперника, если граф согласится принять руки людей, которые надеются, что их не доведут до того, чтобы поднять знамя против Англии!
Гарольд протянул им руки, что было в то время равносильно прямому уверению в дружбе.
- Ты напрасно заставил меня протянуть руку Эдвину и Моркару, Гакон, сказал Гарольд, когда они прошли уже несколько далее, - ты позабыл мои отношения к ним?
- Да, но дело-то заранее уже решено в их пользу, - ответил Гакон, - а тебе необходимо вступить с ними в союз.
Гарольд не отвечал: тон юноши задел его, но потом он подумал, что Гакон мог бы быть теперь на его месте, если бы проступки Свена не закрыли ему всех путей к возвышению.
Вечером того же дня к Гарольду явился гонец из римской виллы. Он передал ему два письма, из которых одно было от Хильды, другое от Юдифи.
"Тебе снова угрожает опасность в образе добра, - писала первая. Берегись зла, являющегося под маской дружбы!"
Письмо Юдифи дышало беспредельной любовью к нему и заставило его позабыть предостережение валы. Мысль о том, что он скоро достигнет власти, которая даст ему наконец возможность соединиться брачными узами со своей возлюбленной, оттеснила заботы, и сон графа в ту ночь был исполнен заманчивых и светлых видений.
На другой день происходило открытие Витана. Прения оказались менее бурными, чем можно было ожидать, потому что большинство членов приняло решение заранее, а факты, обвинявшие Тостига, были так многочисленны, что мнения на его счет почти вовсе не разделялись. Даже король, на которого Тостиг особенно надеялся, восстал против него, благодаря стараниям Альреда и Гакона.
Враждебные партии обязались письменно не доходить относительно Тостига до крайних мер, а только отнять у него графское достоинство, не подвергая его изгнанию. Эдвина же и Моркара утвердили общей подачей голосов в звании графов Мерции и Нортумбрии.
После объявления этого решения, которое было встречено всеобщим одобрением, Тостиг выехал со всем своим домашним штатом из Оксфорда. Он заехал к Гите за своей высокомерной женой и, после долгих совещаний с матерью, отправился во Фландрию.
ГЛАВА IX
Было далеко за полночь. Гурт с Гарольдом вели весьма оживленную беседу, когда к ним вошел Альред. Гарольд при первом же взгляде заметил, что старик пришел к нему по делу.
- Гарольд, - начал Альред,- настал час доказать, что ты действительно намерен принести своей родине любую жертву, которая от тебя потребуется, и готов слушаться советов тех, которые видят в тебе надежду государства.
- Продолжай, отец Альред, - проговорил Гарольд, побледневший при этом торжественном вступлении, - я даже готов, если угодно советникам, остаться только подданным и способствовать избранию достойнейшего короля.
- Ты не понял меня, Гарольд: я не требую, чтобы ты отказывался от короны, но чтобы ты совершенно смирился духом. Витан передал сыновьям Альгара Мерцию и Нортумбрию, и мы можем назвать Англию скорее соединенными графствами, чем монархией; Мерция имеет своего князя и свои законы; Нортумбрия имеет особого вождя и управляется датскими законами... Для того чтобы предупредить междуусобную войну, надобно, во что бы та ни стало, отнять у этих княжеств возможность нам противиться. Только подобным образом мы можем сломить силу наших внешних врагов. Что будет, если Мерция и Нортумбрия откажутся признать тебя королем? Ведь они заключили союз с Карадоком, сыном Гриффита. Представь себе, что валийцы соскочат со своих гор, шотландцы выползут из своих болот, а нам нужно будет собрать всю свою силу против норманна: как тогда быть? Малькольм шотландский - союзник Тостига. Подданные же его симпатизируют Моркару. Мне кажется, что все этого достаточно, чтобы поставить в затруднение короля - даже помимо опасности, угрожающей со стороны норманна.
- Ты говоришь мне истину, но я вперед уж знал, что тот, кто принимает корону, должен отказаться от всякого спокойствия.
- Гм!.. Есть одно средство, только одно, которым ты можешь устранить ссоры и разлад в государстве, привлечь на свою сторону Моркара и Эдвина, так что последний будет охранять тебя от шотландцев, а первый - от валлийцев... одним словом: ты должен войти в родство с этими графами и жениться на их сестре, Альдите.
Гарольд вскочил дрожащий и бледный от испуга.
- Нет, нет! - воскликнул он. - Я этого не сделаю!.. Я готов принести всякую жертву, только не эту. Я лучше откажусь от короны, чем от сердца, которое так доверчиво отдалось мне!.. Я помолвлен с Юдифью, не могу, не хочу жениться на другой... эта жертва немыслима!
Альред ожидал заранее отказа со стороны Гарольда, но не такого резкого.
- Сын мой, - сказал он мягко. - Так говорим мы все в минуту испытания - что готовы принести всякую жертву, только не ту, которую требует от нас долг. Отказаться от короны тебе уже нельзя, так как Англия станет тогда гнездом раздора и легкой добычей для хищного норманна. От своих же земных привязанностей ты обязан отречься: Юдифь тебе родня. Закон и совесть требуют, чтобы король был во всем образцом для своего народа. Каким образом будешь ты искоренять пороки, если ты сам подашь дурной пример другим?
Гарольд закрыл лицо заметно трепетавшими, холодными руками.
- Помоги мне, Гурт! - проговорил Альред. - Ты безупречен во всех отношениях и любишь брата: помоги же мне смягчить это сердце, покорное только голосу страсти.
Гурт сделал над собой усилие, чтобы скрыть свое волнение, встал на колена возле Гарольда и старался простыми, задушевными словами убедить его в необходимости покориться. Гарольд сам сознавал, что благо государства и обязанности, которые он принял на себя, настойчиво требуют Тот него принести в жертву любовь... но сердце отвергало все доводы рассудка.
- Невозможно! - бормотал он, не раскрывая лица. - Она так долго доверяла мне, доверяет и теперь еще... вся ее молодость прошла в терпеливом ожидании... и я должен теперь от нее отказаться! и отказаться притом ради другой?!.. Нет, возьмите обратно вашу корону!.. возложите ее на сына Этелинга... мое мужество поддержит его... только не требуйте от меня невозможного!..
Было бы слишком утомительно, если бы мы передали всю эту бурную сцену. Прошла ночь, а Альред с Гуртом все еще уговаривали Гарольда оказаться от своей любви. Представляя ему неопровержимые доказательства, они умоляли его, бранили, но он все не отступал от своего решения, не мог вырвать из сердца чувство к своей невесте. Тогда они решились уйти от него в надежде, что, оставшись наедине с собой, он скорее поддастся внушениям рассудка. Во дворе их сейчас же встретил Гакон.
На чем же вы покончили? - спросил он с испытывающим взглядом.
- Человек на этот раз оказался бодр телом, а слаб духом! - произнес Альред со вздохом.
- Прости мне, отец мой, - продолжал Гакон, - но сама Юдифь станет твоим союзником в этой трудной борьбе, именно потому, что она вполне искренно привязана к Гарольду. Ей стоит только доказать, что этого разрыва требуют его безопасность, величие и честь - тогда она употребит все свое влияние на него, чтобы побудить его покориться тебе.
Альред познал из опыта всевластие честолюбия, но был плохой знаток в чувствах женского сердца. Он отвечал Гакону нетерпеливым жестом, но Гурт, обвенчавшийся недавно с милой и достойной девушкой, отнесся совсем иначе к замечанию Гакона.
- Гакон прав! - сказал он. - И мы не можем требовать, чтобы Гарольд нарушил, без ведома Юдифи, их взаимный обет. Она из-за него отказалась от многих и блистательных партий и любила его с беспредельной нежностью. Отправимся к Юдифи, а еще того лучше, поедим и расскажем все дело королеве и порешим заранее подчиниться во всем ее верховной воле.
- Идем! - сказал Гакон, прочтя неудовольствие на лице старика. - А достойный Альред останется с Гарольдом, чтобы придать ему мужество к победе над его настоящей слабостью.
- Ты рассудил умно, мой сын, - ответил Альред. - Переговорить об этом деле с королевой приличнее вам, молодым светским людям, чем мне, дряхлому старику.
- Идем, Гакон, нечего медлить, - произнес Гурт. - Знаю, что наношу моему любимому брату страшную рану, которая долго не заживет... но он сам научил меня ценить Англию так же высоко, как римляне ценили Рим.
ГЛАВА Х
Взаимная любовь придает нам необыкновенное спокойствие, но мы большей частью сознаем это только тогда, когда наше счастье уж разрушено: пока сердце не смущено возможностью разлуки, мы бываем энергичны и деятельны, мы идем неуклонно по однажды начертанному пути и стремимся к цели, поставленной нам честолюбием или долгом, хотя и не замечаем, что, собственно, влечет нас вперед и вперед.
Но стоит объявить самому трудолюбивому человеку, что он уже лишился любимого предмета и все, что имело цену в его глазах, теряет для него былое значение. Очнется он от прежних честолюбивых снов и воскликнет с тоской: "На что мне слова, когда сердце разбито?"
Так точно и Гарольд теперь только увидел громадное значение, которое имела для него любовь Юдифи. Это чистое чувство сделалось для него существенной потребностью, и вот, когда он думал, что одолел препятствия к увенчанию его, - от него стали требовать, чтобы он вырвал его хладнокровно из сердца! До сих пор он заглушал голос страсти мыслью, что Юдифь скоро-скоро будет его женой, будет украшать его трон, а теперь блеск короны померк в его глазах, трон перестал ему казаться достойным обладания и долг к родине представлялся грозным, отвратительным пугалом.
Как-то вечером сидел он лицом к лицу с этим страшилищем, и губы его шептали:
- О, лживое порождение ада, побудившее меня предпринять эту несчастную поездку!.. так вот женщина, которую мне суждено назвать своей!.. Говорила же Хильда, что союз с норманном будет способствовать моему браку!
В открытое окно неслись веселые звуки из различных питейных домов, переполненных беззаботными, довольными людьми, слышались и торопливые шаги поспешавших домой, в объятия семейства. Вот и за дверью Гарольда раздались шаги... послышались два голоса - звучный голос Гурта и другой, тихий, нежный.
Граф встрепенулся, и сердце его сильно забилось. Дверь отворилась почти неслышно, и на пороге показалась фигура, нерешительно остановившаяся в полумраке. Дверь сильной рукой затворили снаружи. Гарольд, дрожа всем телом, вскочил со своего места и - через мгновение у ног его лежала Юдифь.
Она откинула назад покрывало, и он увидел ее прелестное лицо, полное неземной красоты и величия.
- О, Гарольд! - воскликнула она. - Помнишь ты еще, как я некогда сказала тебе: "Юдифь не любила бы тебя так сильно, если бы ты не ставил Англию выше ее?" - если ты забыл мои слова, то припомни их теперь! Не можешь же ты думать, что я теперь, когда столько лет жила твоей жизнью, я стала слабее, чем в то время, когда я едва понимала, что значат Англия и слава.
- Юдифь, Юдифь, что ты хочешь этим сказать?.. Что ты узнала?.. Кто рассказал тебе... что привело тебя сюда, чтобы говорить против себя?
- Нет дела до того, кто мне сообщил то, что я знаю - а я знаю все!... Что привело меня сюда? Моя любовь, моя душа.
Она встала, схватила его руку и, смотря ему прямо в лицо, продолжала:
- Я прошу тебя не печалиться о нашей разлуке - я знаю, сколько в тебе постоянства и нежности, но умоляю тебя побороть себя для блага родины... Да, Гарольд, я сегодня вижу тебя в последний раз... жму твою руку и сейчас же уйду - без слез.
- Этого не должно быть! - проговорил страстно Гарольд. - Ты обманываешь себя в пылу благородного самоотречения... когда ты опять придешь в нормальное состояние, то тобой овладеет страшное, невыразимое, бесконечное отчаяние и сердце твое разобьется... оно не выдержит этого испытания. Нас помолвили под открытым небом, у могилы героя, помолвили по обычаю предков - этот союз неразрывен. Если я нужен Англии, то пусть она берет меня с тобой... нашу любовь нельзя втоптать в грязь, даже во имя Англии!
- Ax! - шептала Юдифь, и ее щеки покрылись смертельной бледностью. Ты напрасно говоришь это, Гарольд. Твоя любовь оградила меня от знакомства со светом, так что я долго не имела понятия о строгости человеческих законов... Я теперь убеждена, что наша любовь - грех, хотя она, может быть, не была им именно до сих пор.
- Нет, нет! - восклицал Гарольд вне себя. Все его" обаятельное красноречие, которым он увлекал всех, кто ни слушал его, исчезло. Он мог произносить только отрывочные фразы, и мысли его были сбивчивы.
- Нет, - продолжал он. - В нашей любви нет ничего грешного... покинуть тебя - грех!.. Молчи, молчи!.. Мы видим только тяжелый сон... Но мы скоро проснемся!.. Благородная душа, верное сердце, я не могу, я не хочу расставаться с тобой.
- Зато я это сделаю, я скорее лягу в могилу, чем допущу тебя изменить славе, чести, долгу, родине - отказаться от предназначенного тебе судьбой!... Гарольд, позволь мне остаться достойной тебя до последнего вздоха, если мне не следует быть твоей женой, если это счастье не для меня, то пусть хоть скажут, что я была его достойна.
- А известно ли тебе, что от меня требуют не только чтобы я отказался от тебя, но чтобы я еще женился на другой?
- Известно, - ответила Юдифь, и две тяжелые слезинки скатились по ее щекам. - Знаю, что та, которую ты назовешь своей не Альдита, а Англия... в лице Альдиты ты должен доказать свою любовь к родине. Эта мысль, что ты оставляешь меня не ради дочери Альгара, утешает меня и должна примирить тебя с твоей участью.
- Слушай ее и заимствуй от нее бодрость и силу, - проговорил Гурт, вошедший незаметно, и крепко обнял брата. - Гарольд, скажу тебе откровенно, что моя молодая жена бесконечно дорога мне, но если б я был на твоем месте, то решился бы расстаться с ней без всякого сожаления... Ты же сам выработал во мне эту твердость, а теперь она изменяет тебе в решительную минуту! Перед тобой любовь и счастье, но рука об руку с ними стоит и позор. С другой же стороны стоит горе, но за ним - Англия и бессмертная слава. Выбирай же между этими двумя сторонами!
- Он уж выбрал! - воскликнула Юдифь, когда Гарольд, закрыв лицо, прислонился к стене, как беспомощное дитя.
Она снова встала перед ним на колени и благоговейно поцеловала край его одежды.
Гарольд вдруг обернулся и раскрыл объятия: Юдифь не могла противостоять этой молчаливой просьбе - она кинулась к нему на грудь, горько рыдая.
Безмолвно, но печально было это прощание. Луна, которая когда-то была свидетельницей их помолвки у могилы язычника, выплыла теперь из-за колокольни христианской церкви и смотрела холодно и безучастно на их расставание.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
НОРМАННСКИЙ ИСКАТЕЛЬ И НОРВЕЖСКИЙ МОРСКОЙ КОРОЛЬ
ГЛАВА I
Наступил январь - тот самый месяц, в котором король, согласно предсказанию Иоанна, явившегося будто бы под видом странника, должен был переселиться в лучший мир. Действительно, Эдуард быстрыми шагами приближался к могиле.
Лондон был сильно взволнован. Бесчисленное множество лодок сновало по реке перед дворцом, и остров Торней был переполнен боязливо шептавшимся народом. Новый Вестминстерский храм был освящен только за несколько дней перед тем, и этим как будто окончилась жизненная задача Эдуарда. Подобно египетским королям, он заживо выстроил себе могилу.
Внутри дворца волнение было еще сильнее, ожидание напряженнее. По коридорам, залам, переходам теснились таны с пасмурными, унылыми лицами. Их угнетала мысль не об умирающем короле, а о том - кто будет на его месте? Повсюду сделалось известным, что Вильгельм имеет притязания на саксонский престол, и всем поскорее хотелось узнать: осмелится ли Эдуард подтвердить свое прежнее обещание предсмертным словом? Мы уж видели, что престолонаследие зависело не от короля, но при исключительных обстоятельствах его последняя воля могла сильно повлиять на Витан: не было законных наследников, кроме слабого телом и душой мальчика. Эдуарда уважали за его благочестивую жизнь, как было не бояться беспристрастным людям, что его воля будет исполнена! Одни передавали, бледнея, друг другу мрачные предсказания насчет будущности Англии, носившиеся в народе. Другие же угрюмо молчали, но взгляды всех обращались на входивших в спальню короля или на выходивших из нее.
Перенесемся на восемь веков назад и пойдем невидимкой в так называемую разрисованную комнату Вестминстерского дворца. В глубине этого продолговатого, высокого покоя стоит, на эстраде под королевским балдахином, смертный одр Эдуарда.
У ног умиравшего стоял Гарольд. С одной стороны виднелась коленопреклоненная фигура Юдифи, супруги Эдуарда, с другой - Альреда. Тут же, возле изголовья, стоял Стиганд, а за ним находились Моркар, Эдвин, Леофвайн и другие таны.
В стороне лейб-медик короля готовил какое-то укрепительное лекарство, а в глубоких оконных нишах жались друг к другу плачущие постельничие короля, искренно любившие его за его кротость и доброту.
Король лежал с полузакрытыми глазами, но дышал тихо и правильно. Два предыдущих дня он лежал без сознания, но в этот день он сказал несколько слов, доказывавших, что он пришел в себя. Рука его покоилась в руке королевы Юдифи, которая горячо молилась за него вполголоса. Он вдруг раскрыл широко глаза и взглянул на нее.
- Ах! - шепнул он. - Ты все такая же кроткая!. Не думай, чтобы я тебя не любил... В горних обителях ты узнаешь все прошлое!
Королева подняла к нему прекрасное лицо, и он, благословляя, положил руку на ее голову. Потом он подозвал вестминстерского отшельника, снял заветный перстень и проговорил чуть слышно.
- Пусть эта вещь хранится в храме в память меня.
- Теперь он доступен для нас - говори, что надо! - шептали Стиганду или Альреду таны. Стиганд, более смелый, наклонился над королем.
- О, государь, - начал он, - ты теперь меняешь земную корону на небесный венец - вспомни же о нас и скажи нам, кого бы ты желал видеть своим наследником?
Король сделал нетерпеливое движение и королева с упреком взглянула на Стиганда, нарушавшего покой умирающего. Но вопрос был слишком важен, чтобы оставить его нерешенным: таны подняли ропот, в котором слышалось имя Гарольда.
- Подумай, сын мой, - увещевал Альред дрожащим голосом. - Молодой Этелинг едва ли способен править Англией в опасную минуту.
Эдуард кивнул утвердительно головой.
- Ну, в таком случае, - раздался вдруг голос лондонского правителя Вильгельма, норманна, который хотя сто" ял почти сзади всех, но чутко всматривался и вслушивался во все происходившее, - если у тебя, государь, нет законных наследников, кто был бы достоин быть твоим преемником, как не твой родственник, герцог Вильгельм норманнский?
- Нет, нет, мы не хотим и слышать о норманнах! - заговорили таны, лица которых приняли мрачное выражение.
Лицо Гарольда пылало, и он машинально ухватился за рукоятку ятагана. Он ничем не выказал, как был заинтересован решавшимся вопросом.
Король, очевидно, старался собраться с мыслями, между тем как Альред и Стиганд все еще наклонялись над ним: первый - с выражением нежности и глубокой душевной скорби, второй - с видом напряженного любопытства. Эдуард наконец приподнялся немного и, указывая на Гарольда, промолвил:
- Я вижу, что вам дорог граф Гарольд - будь по-вашему... je l'octroie!
С этими словами он снова опустился на подушки... Юдифь громко вскрикнула: ей показалось, что король уже умер.
Лейб-медик протиснулся сквозь заволновавшуюся толпу.
- Воздуха, воздуха, дайте ему воздуха! - крикнул он бесцеремонно, поднося лекарство к губам короля.
Толпа отступила, но ничто не помогало: Эдуард не дышал больше и пульс его перестал биться. Альред и Стиганд стали на колени, чтобы помолиться за упокой души усопшего. Остальные поспешили уйти, исключая Гарольда, который перешел к изголовью постели.
Уходившие почти уж достигли дверей, когда вдруг какой-то могильный звук заставил их оглянуться: король сидел на постели и ясным, спокойным взором окидывал все собрание.
- Да, - проговорил он звучным, сильным голосом, - я не знаю - сон ли то был или видение, но я должен рассказать это и молю Бога подкрепить меня, чтобы я мог выразить то, что давно смущало меня.
Он замолк на минуту и затем продолжал:
- Тридцать два года тому назад, в этот самый день, я встретил у Сены двух отшельников, одаренных даром пророчества. Они сказали мне, что Англию постигнет большое горе... вот их слова: "После твоей смерти Бог предаст твою родину ее врагу". Я спросил: нельзя ли предупредить эту горькую участь? Нельзя ли моему народу избегнуть этого бедствия посредством покаяния и молитвы? Но пророки ответили: "Нет! бедствие тогда только прекратится, проклятие будет снято с твоего народа только тогда, когда от одного молодого дерева будет сорвана зеленая ветвь, которая потом сама собой опять срастется с деревом и даст цветы и плод..." Перед тем как я заговорил теперь я видел этих отшельников у моего одра со смертельно-бледными лицами.
Он говорил так твердо и с таким сознательным видом, что все оцепенели от ужаса.
Но вот голос его дрогнул, глаза неестественно расширились, седые волосы как будто встали дыбом... он начал корчиться в предсмертных судорогах, страшно метался и произносил отрывистые фразы.
- Сангелак! Сангелак! - хрипел он. - Кровавое озеро... Он спустился с неба, чтобы сражаться с нечестивыми... и гнев его сверкает в мече и огне... Горы преклоняются перед ним... а под ним непроглядный мрак!
Тело его вытянулось, взор сделался неподвижным и Гарольд набожно закрыл ему глаза.
Изо всех присутствовавших улыбался скептически только один Стиганд.
- Неужели вы пугаетесь бреда умирающего старика? - заметил он присутствующим с презрительной насмешкой.
ГЛАВА II
Витан, который должен был решить вопрос о выборе нового короля, немедленно был собран, так как все члены его заранее съехались в Лондон, по случаю болезни короля, освящения вестминстерского храма, а также вследствие того, что Витан ежегодно собирался около этого времени для обсуждения государственных дел.
Гарольд женился на Альдите, чем и прекратил противодействие со стороны Моркара, Эдвина и союзных с ним графов, так что выбор его был единодушно утвержден Витаном. На другой день погребения Эдуарда происходила коронация Гарольда, чтобы предупредить норманнские интриги.
В собор Вестминстерского храма, выстроенного не то в немецком стиле, не то в римском, были собраны все именитые люди государства, чтобы отдать величайшую честь своему избраннику. Гарольд был, за исключением Сердика, единственным подданным, избранным на царство.
Альред и Стиганд повели Гарольда на эстраду. Заметим мимоходом, что в первые века вождя поднимали при этой церемонии на щиты и на плечи.
- Итак, - воскликнул Альред, - мы избираем королем Гарольда, сына Годвина!
Таны окружили Гарольда, положили ему руки на колени и громко проговорили:
- Избираем тебя, Гарольда, нашим повелителем и королем!
Эти слова были повторены всеми присутствующими.
Спокойно, величественно стоял на эстраде король английский, базилейс британский.
А в толпе стояла, прислонясь к одной из громадных колон, женщина, закрытая густым покрывалом, которое она на мгновение приподняла, чтобы лучше видеть гордое лицо новоизбранного. Лицо ее не было печально, но по нему текли слезы.
- Не показывай народу своих слез, - шепнула ей Хильда, явившаяся перед ней такая же величественная, как Гарольд. - Он будет презирать тебя за твои слезы - тебя, которая ничуть не ниже того, кем отринута.
Юдифь покорно склонила голову и опустила покрывало. В это время Гарольд сошел с эстрады и снова подошел к алтарю, перед которым он ясным голосом дал троекратное обещание:
- Дарую мир королевству! Запрещаю грабежи и несправедливость! Обещаю быть беспристрастным, милостивым судьей с помощью всеблагого Бога!
- Да будет! - произнесло собрание.
Церковнослужители, один за другим, произнесли короткую молитву, после которой стали держать корону над головой Гарольда. Альред тихим голосом сказал обычную речь, которую закончил словами:
- Дай Бог, чтобы он царствовал мудро, чтобы он берег Англию от всех врагов - видимых и невидимых!
Вслед за тем началась церемония, которая окончилась словами: "Да здравствует король!" Эти слова были повторены всем народом. Корона сияла уже на голове Гарольда, а в руках его заблестел скипетр, который был дан ему "на страх злым, а добрым на утешение". Была произнесена и еще одна речь Альредом, она кончилась следующим воззванием.
- Благослови, о Господи, этого короля и дай ему успех во всех его делах! Благослови его и будь ему опорой до конца дней его!
Хильда хотела увести скорее Юдифь, но девушка произнесла решительно: "Я хочу еще раз видеть его!" - и немного выдвинулась вперед. Толпа расступилась, чтобы дать проход участвовавшим в церемонии. За ними гордо выступал Гарольд с короной на голове и скипетром в руках. Юдифь приложила руку к сердцу, как будто желая заглушить его биение, нагнулась еще больше вперед, чуть приподнимая покрывало, и нежно посмотрела на его прекрасное лицо и царскую осанку. Король прошел мимо, не. замечая ее, - для него не существовало больше любви!
ГЛАВА III
Лодка, в которой сидели Хильда и Юдифь, скользила легкой птицей по волнам Темзы. С берегов неслись ликования народа, потрясавшие, подобно буре, зимний, морозный воздух. "Да здравствует король Гарольд!" - слышалось из уст громадной толпы. Серьезное, зловещее лицо Хильды обернулось ко дворцу, видневшемуся вдали. Юдифь подняла голову и воскликнула страстно:
- О, бабушка, милая бабушка! Я не могу жить дольше в твоем доме, где даже стены напоминают мне о нем... Все на вилле приковывает мои глаза к земному, а я теперь должна думать только о небе... Королева Юдифь предсказала, что мои надежды разобьются на части - зачем я тогда поверила ей! Нет, я не стану больше сожалеть о прошлом! Я долго и искренно была любима им. Но я уже вступила теперь в вельтемский храм.
- Юдифь, неужели ты в самом деле намерена схоронить в заточении свою молодость и красоту? Несмотря на все, что теперь тебя разделяет с ним, несмотря даже на его брак, заключенный без любви, настанет день, в котором вы будете навеки соединены... это суждено свыше. Многое из того, что я видела во время заклинаний, исчезло без следа, но сто раз подтвердилось мне, что ты будешь со временем принадлежать Гарольду.
- О, не искушай, не обольщай меня несбыточными мыслями! - проговорила с отчаянием Юдифь. - Ты знаешь хорошо, что это невозможно и что он муж другой! В твоих словах звучит злая насмешка, я не стану их слушать!
- Решения судьбы, не обращающей внимания на волю человека, не могут быть насмешкой, - ответила пророчица. - Жди дня рождения Гарольда, так как ты в этот день соединишься с ним!
Юдифь сложила руки и начала смотреть с необъяснимым чувством в неподвижное, точно мраморное лицо пророчицы.
Лодка причалила к берегу, и Юдифь твердыми шагами направилась к вельтемскому храму. Морозный воздух был как будто пропитан колючими иглами. Обнаженные деревья были покрыты инеем... и на голове Гарольда сверкала английская корона. Юдифь слушала набожно пение, звучавшее под сводами храма, в это время поднялась буря и забушевала с ревом и свистом над мирной обителью.
ГЛАВА IV
Тостиг сидел в брюгском замке, рядом со своей надменной женой. Они играли в шахматы, и Роза, очевидно, должна была выиграть, когда Тостиг швырнул фигурки на землю.
- Это довольно удобное средство, чтобы предупредить полное поражение, - заметила Роза полушутливо, полусердясь.
- Это средство мудрого и храброго, - возразил Тостиг, вставая. - Когда не можешь выиграть правдивостью, прибегай к насилию... Прочь игру! Я не могу сосредоточиться на таких пустяках, когда мысли стремятся к предстоящей борьбе: последние сведения, полученные мной, отравляют мне жизнь. Говорят, что Эдуард не переживет эту зиму и что Гарольд будет избран на его место.
- А вернет ли тебе твое графство Гарольд?
- Должен будет вернуть! Он сделает это, если я не прибегну к крутым мерам: он саксонец и потому ему дороги сыновья его отца. Гита заглушила во мне голос мести, уговорив меня терпеливо ждать и надеяться.
Только что Тостиг проговорил эти слова, как к нему явился слуга с докладом, что прибыл гонец из Англии.
- Веди его сюда! Я хочу его видеть, - скомандовал Тостиг.
Через несколько минут слуга ввел гонца: это был англо-датчанин:
- Вижу по твоему лицу, что ты привез дурные вести... говори скорее! закричал нетерпеливый Тостиг, обращаясь к гонцу.
- Король Эдуард умер! - проговорил гонец.
- Умер, а кто наследовал ему?
- Твой брат Гарольд: теперь он уже коронован. Граф бледнел и краснел. В нем заговорила зависть, униженная гордость и злоба, но над ними взяло верх сознание, что он стал братом короля. Эта мысль поборола все гадкие ощущения, вызванные вестью об избрании Гарольда.
- Теперь мы уже не будем жить более из милости, хотя бы и у отца, заметила радостно Роза. - А так как Гарольд холост, то жена твоя, Тостиг, будет иметь такой же великолепный штат, как Матильда норманнская.
- Да, надеюсь, что так, - ответил граф мрачно. - Что с тобой, гонец? Зачем ты отрицательно качаешь головой?
- Мало вероятности, чтобы надежды графини исполнились или чтобы ты получил обратно свое графство: за несколько недель до коронации брат твой Гарольд женился на Альдите, сестре твоих соперников. Этот союз отнял у тебя навсегда Нортумбрию.
Граф отшатнулся и стоял несколько минут как пораженный громом. Прекрасные черты его лица исказились от злобы, он бешено топнул ногой, произнес страшное проклятие и, отпустив гонца высокомерным движением руки, начал ходить из угла в угол.
Роза, достойная сестра надменной Матильды, все больше и больше разжигала злобу Тостига на Гарольда, который своим браком на Альдите как будто желал доказать, что брату нечего надеяться на возвращение ему Нортумбрии. Вполне естественно, это вывело мстительного Тостига из себя. Если бы даже он вернулся в Англию и помирился с братом, то Моркар и Эдвин, вошедшие теперь в родство с Гарольдом, не допустили бы возврата ему графства.
Между тем как он большими шагами ходил взад и вперед по комнате, скрежеща зубами и отыскивая способ мщения, Роза проговорила, как будто про себя:
- Если бы герцог Вильгельм наследовал престол, на что он имел право, то моя сестра была бы королевой, а ты имел бы более справедливого брата, нежели Гарольд. Вильгельм поддерживает своих баронов мечом и панцирем и предает мятежников огню и виселице.
- А! - сказал пылко Тостиг. - Ты указала мне блистательный исход. Бери, Роза, скорее пергамент и перо и пиши обо всем твоей сестре Матильде. Через час я уже буду на пути ко двору норманнского героя.
ГЛАВА V
Герцог находился в руврейском парке и, окруженный своими рыцарями и баронами, пробовал несколько только что усовершенствованных им стрел. Он весело смеялся и разговаривал, пока оруженосцы привязывали к столбу живую птицу.
- Par Dieu! - воскликнул он. - Конан бретонский и Филипп французский настолько нелюбезны, что оставляют нас в покое, и я уже начинаю думать, что моим стрелам не будет другой цели, кроме этой несчастной птицы.
В эту минуту захрустели ветви, послышался топот коня, и на лужайку, где стоял герцог, выехал всадник, скакавший во весь опор.
- Отважный! - крикнул ему Вильгельм. - Как ты смеешь являться ко мне без позволения?
Всадник подскакал прямо к Вильгельму и одним прыжком очутился на земле. Он был одет роскошнее герцога, но весь в пыли. Не преклоняя колен, не снимая даже берета, он сильной рукой схватил изумленного Вильгельма и оттащил его в сторону.
- Ты знаешь меня Вильгельм? - начал он. - Конечно, я не явился бы к тебе таким небрежно одетым, каким ты сейчас видишь меня, если б я не принес тебе надежды на корону.
- Здравствуй, храбрый Тостиг! - ответил герцог, все еще не оправившийся от этой неожиданности. - Вижу по твоим словам и улыбке, что ты хочешь сообщить мне много хорошего.
- Эдуард Исповедник почил вечным сном, а Гарольд стал английским королем.
- Король?!.. Англия!.. Гарольд! - бормотал бессознательно Вильгельм. Если Эдуард умер... то Англия моя!.. Гарольд поклялся мне... все мои бароны и рыцари слышали его клятву.
- Да, я слышал об этом от графа Балдуина, но могу дать тебе слово воина и саксонца, что никогда Гарольд не уступит норманну ни одного вершка английской земли.
Вильгельм задрожал от сильного волнения. Он был почти не в силах устоять на ногах и прислонился к дереву.
Рыцари и бароны перешептывались между собой и поглядывали с тревогой в ту сторону, где герцог так долго разговаривал с ново прибывшим, в котором некоторые уже узнали Тостига.
Продолжая беседовать с озабоченным видом, зятья подошли незаметно к придворным. Вильгельм приказал де-Танкарвилю проводить Тостига в Руан, башни которого виднелись из-за леса.
- Отдохни и подкрепи свои силы, дорогой брат, - обратился потом герцог к гостю. - Повидайся с Матильдой, а я не заставлю себя долго ждать.
Граф сел на коня и, милостиво поклонившись придворным, скрылся из вида.
Вильгельм сел на траву и глубоко задумался, потом проговорил: "Будет сегодня веселиться!" Встал и пошел один в чащу парка. Верный Фиц-Осборн, заметив его уныние, последовал за ним. Герцог дошел до берега Сены, где стояла его лодка, вошел в нее и сел на скамейку, не обращая внимания на барона, который молча последовал его примеру.
В молчании они доехали до Руана. Как только они достигли дворца, Вильгельм вошел в палату Совета и долго ходил взад и вперед, "беспрестанно меняя положение", говорит летописец, "то затягивая, то распуская шнурки своей мантии".
Фиц-Осборн между тем сходил к Тостигу, который сидел у Матильды, а возвратившись от него, смело подошел к герцогу, чего другой не осмелился бы сделать в подобную минуту, и сказал:
- Зачем, государь, хочешь ты скрывать то, о чем нынче вечером будут говорить все? Тебя смущает смерть Эдуарда и вероломство Гарольда?
- Конечно, - ответил Вильгельм, - смерть моего любезного брата и недобросовестность Гарольда огорчают меня.
Фиц-Осборн ответил полушутливо, полусерьезно:
- К чему печалиться, когда нельзя помочь делу? А если можно исправить зло, тогда уж и подавно нечего унывать. Эдуарда, разумеется, не воскресить, а измену Гарольда можно поправить. Разве у тебя нет храброй дружины? Чего тебе недостает, чтобы разбить саксонца и завоевать его царство? Одной решимости. Стоит только начать великое дело. Начни же его, герцог, а мы его докончим.
Вильгельму была нужна поддержка баронов, а он в ней сомневался. Услышав слова своего любимца, он сбросил маску притворства и гордо поднял голову.
- Ты так думаешь? - произнес он со сверкающими глазами. - Если так, то клянусь честью, что мы совершим этот подвиг!.. Спеши же, Фиц-Осборн, возбуди отвагу баронов, обещай, грози, но убеди их! Обширны земли Англии, а щедротам победителя нет пределов. Иди, приготовь всех моих верных вассалов к совету. Убеди их приняться с усердием за дело, которое будет славнее всех подвигов, совершенных когда-либо потомками Роллона!
ГЛАВА VI
Граф Тостиг пробыл недолго при норманнском дворе: соглашение между честолюбивым герцогом и мстительным изменником состоялось немедленно. Все, что было обещано Вильгельмом Гарольду, было теперь обещано Тостигу за его помощь в деле завоевания трона.
Но эти обещания не радовали Тостига, он понял из бесед с сильнейшими баронами, которые не верили в завоевание Англии, как сомнительно было, чтобы Вильгельм склонил своих вассалов на содействие, к которому они не считали себя обязанными своими ленными отношениями. Во всяком случае, он предвидел проволочки, которых не терпел. Он принял предложенные ему герцогом два-три корабля, под предлогом наблюдения берегов Нортумбрии и попытки произвести там восстание. Ничтожность оказываемого ему содействия со стороны Вильгельма, который по своей подозрительности не доверял ему, усиливала его неудовольствие. Как ни был порочен Тостиг, но он тем не менее не умел притворяться и, прощаясь с герцогом, не мог скрыть своих чувств.
- Пусть же будет, что будет, - произнес он с угрозой, - а никакой иноземец не завладеет саксонской короной без моего содействия! Тебе первому я предлагаю ее, но ты должен явиться без долгих размышлений, иначе...
- Иначе что? - спросил с озлоблением Вильгельм.
- Иначе племя Роллы предупредит тебя... Но конь мой бьет копытом. Прощай, герцог норманнский! Точи свои мечи, снаряжай корабли и торопи своих неповоротливых баронов.
Когда Тостиг уехал, Вильгельм начал раскаиваться, что отпустил его в подобном настроении. Он призвал своего советника, Ланфранка, который не замедлил успокоить его.
- Не страшись соперника, сын мой и государь, - сказал он ему. - Кости мертвых постоят за тебя! Тостиг может отвлечь силы Гарольда. Оставь его. Пусть сперва докажет свою искренность, не для чего спешить! Туча должна собраться прежде, чем грянет гром. Пошли к Гарольду мирное посольство с кротким увещанием вспомнить свой договор, обещание и клятву на рыцарском мече, действуй по справедливости, а там...
- Что там?
- Небо грянет своим проклятием на клятвопреступника!
Тостиг сел в это время на корабль в Гафлере. Но вместо того, чтобы плыть к северным берегам Англии, он отправился к одной из фландрских гаваней, где под различными предлогами высадил своих норманнских моряков и заменил их фламандцами, финнами и скандинавами. Размышления его во время переезда побуждали его не доверять Вильгельму, и он решил посетить своего дядю, датского короля Свена.
И конечно, если бы вероятности обратились в действительность, то перемена плана была благоразумна. Английский флот многочислен, а английские моряки славились своей опытностью. Норманны же не отличались ею, так что высадка Вильгельма в Англию была сопряжена со многими затруднениями и успех ее был поэтому сомнителен... Но даже допуская блистательный успех, не мог ли Тостиг, знавший изворотливость герцога, опасаться, что с ним будет труднее справиться, чем с родным дядей, Свеном?
На этом основании он тотчас по приезде к датскому королю стал подстрекать его к попыткам возвратить себе славный престол Канута.
Свен был уже старый воин, храбрый, но осторожный и проницательный. За несколько дней до приезда Тостига он получил письмо от своей сестры Гиты, которая, верная последней просьбе Годвина, признавала мудрыми и справедливыми все действия Гарольда относительно беспокойного Тостига. Свен был предостережен этим письмом сестры так, что, когда племянник объяснил ему цель своего посещения, он ответил с улыбкой:
- Видишь ли: Канут-то был великим человеком, а я - ничто перед ним. Мне едва удается отстаивать себя от алчного норвежца, между тем как Канут завоевал Норвегию, не пролив капли крови, но хоть он был велик, а ему было трудно покорить себе Англию и удержать ее.
Так не лучше ли мне управлять своим королевством, чем гнаться за наследием великого Канута, который успевал именно потому, что был велик и славен!
- Не такой ответ ожидал я услышать, - проговорил Тостиг с горькой усмешкой. - Но найдутся другие, которые не испугаются трудностей исполнения этой задачи!
"Таким образом, - говорит норвежский летописец, - граф расстался с королем, очень им недовольный, и поспешил к королю норвежскому, Гарольду Гардраде".
В ту дальнюю эпоху настоящим героем севера, любимцем воинов и скальдов был король Гарольд Гардрада! Во время страшного сражения при Стикльстаде, в котором пал брат его, Олай, ему было не более пятнадцати лет, что не помешало ему быть израненым, не хуже любого престарелого воина. Уйдя с поля битвы, он скрывался в густом лесу, в избе крестьянина, до излечения ран. Оправившись, он запел песню о будущем славном дне, когда имя его возвеличится на покидаемой им родине - Гардрада был поэтом в полном смысле слова. Он стал рыскать по свету. Побывав в Швеции и России, он после многих удалых дел на Востоке, пристал к знаменитым телохранителям греческих императоров, верингам и варягам, и сделался вскоре их вождем. Не поладив с греческим предводителем императорских войск, Гардрада удалился со своими варягами в сарацинскую Африку. Об удальстве великого скандинавского витязя свидетельствуют восемьдесят замков, взятых им приступом, несметная добыча золотом и драгоценными камнями, да песни скальдов. В Сицилии он завоевал себе новые лавры и новые богатства отправился в Палестину, разметая перед собой полчища неверных и грабителей.
По возвращении в Константинополь он начал тосковать о покинутой родине. Он узнал, что племянник его Магнус, побочный сын Олая, сделался королем норвежским, и невольно подумал, что недурно было бы и ему самому завладеть престолом. Гардрада сдал свою должность в службе императрицы Зои, но, если верить сказаниям скальдов, последняя любила смелого витязя, сердце которого между тем было отдано ее племяннице, Марии. Чтобы удержать Гардраду в Константинополе, на него возвели обвинение в утаивании добычи и заключили в тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им, в крайних случаях на выручку прекрасных женщин. Одна прелестная гречанка, вдохновленная сновидением, взобралась на вершину башни, в которой томился узник, и спустила ему оттуда веревку, с помощью которой Гардрада и вышел благополучно из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили с восторгом любимого вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на корабль и поплыл в Черное море. Добравшись до Новгорода, он отдал свои несметные сокровища на хранение князю новгородскому, который был ему верным союзником, а затем продолжал путь на север. После множества подвигов, вполне достойных морского короля, Гардрада получил от Магнуса половину Норвегии, по смерти же его - все королевство перешло ему в руки. На севере не бывало до тех пор такого умного и богатого, смелого и могучего короля. К нему-то и явился Тостиг с предложением овладеть английским престолом.
В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима уже уступала место ранней весне, два человека сидели под грубым навесом, сложенным из необтесанных бревен, вроде навесов, встречающихся еще и теперь в Швейцарии и в Тироле. Этот навес был построен перед задней дверью, прорубленной в конце длинного, низкого, неправильного здания, занимавшего громадное пространство. Выход этот был, по-видимому, устроен для того, чтобы прямо сходить к морю, потому что скала, на которой возвышался грубый кров, нависла над водами, и вдоль по ней были высечены ступени, которые вели к берегу. Он образовал в этом месте довольно большой залив, опоясанный причудливой грядой остроконечных и разбитых утесов. Под ними стояло на якоре семь военных кораблей, высоких и статных, богато позолоченные носы и кормы которых сияли, озаренные взошедшей луной. Это необтесанное строение, казавшееся рядом смежных между собой шалашей полудикого народа, было дворцом Гардрады норвежского. Настоящими дворцами его были, в сущности, палубы его военных судов.
Сквозь мелкие оконные сетки деревянного дома мелькал слабый огонь. Над крышей вился дым, а из палаты, находившейся с другой стороны дома, долетали нестройные звуки шумного пира. Глубокая .тишина воздуха и спокойное небо, усеянное яркими звездами, служили резкой противоположностью этому человеческому, буйному ликованию. Эта северная ночь была почти так же светла, как полдень золотого юга, но гораздо величественнее в своем безмятежном спокойствии.
На столе под широким навесом стояла громадная чаша березового дерева, оправленная в серебро и наполненная крепким вином, и два рога, объем которых соответствовал силам людей того времени. Два собеседника не обращали внимания на холод, так как были одеты в медвежьи шкуры.
Эти два собеседника были Гардрада и граф Тостиг. Первый встал со скамьи, очевидно взволнованный и вышел на скалу, освещенную серебристыми лучами месяца. В эти минуты он напоминал героев давно минувших веков, Гарольд Гардрада был выше всех людей нового века, именно в пять норвежских локтей *. Но несмотря на это, в его телосложении не замечалось несоразмерностей и той неуклюжести, которой отличаются все люди ненормально высокого роста. Он был сложен; напротив, удивительно пропорционально и отличался самой благородной осанкой. Единственный недостаток, замеченный в нем летописцем, заключался в том, что руки и ноги его были слишком велики, хотя и красивой формы **.
-----------------------------------------------------------
* Так как пять древних норвежских локтей равнялись восьми фунтам, то это показание летописца, очевидно, преувеличено. Но вероятно, что Гардрада имел более семи футов роста, потому что Гарольд английский давал ему на могилу семь футов земли, "или сколько потребуется более на его рост, превышающий обыкновенный рост людей".
** У всех скандинавских племен были маленькие руки и ноги. Один ученый антикварий заметил, что у древних скандинавских мечей, хранящихся в копенгагенском музее, рукоять так мала, что в них не пройдет рука денди наших времен. Некоторые ученые принимают эту особенность за доказательство восточного происхождения скандинавов.
------------------------------------------------------------
Лицо его могло назваться образцом красоты скандинавского типа: волосы его, прибранные над умным лбом, ниспадали на плечи густыми, шелковистыми, светло-русыми кудрями. Коротенькая борода и длинные усы, тщательно расчесанные, придавали ему особое выражение величия и мужества. Одна бровь его была несколько выше другой, что придавало лукавство его улыбке, но заставляло его казаться особенно суровым в серьезную минуту.
Итак, Гарольд Гардрада стоял и смотрел на картину необъятного моря, Тостиг наблюдал за ним молча из-под навеса, потом встал и подошел к нему.
- Почему слова мои взволновали тебя, король? - спросил он его.
- Разве слова должны усыплять человека? - возразил Гарольд.
- Мне люб такой ответ, - проговорил граф Тостиг, - мне приятно смотреть, как ты теперь любуешься своими кораблями. Да и странно бы было, если 6 человек, убивший столько лет на покорение ничтожного Датского королевства, стал бы вдруг колебаться, когда речь идет о власти над Англией.
- А я, видишь, колеблюсь именно потому, что баловень судьбы не должен искушать ее долготерпения, я выдержал восемнадцать кровопролитных битв в сарацинской земле, но еще никогда не встречали неудачи! Ветер не может дуть все с одной стороны... а счастье - тот же ветер!
- Стыдись, Гарольд Гардрада! - воскликнул пылко Тостиг. - Хороший кормчий проведет корабль в пристань и не поддастся буре. А бесстрашное сердце приковывает счастье. Все народы твердят, что на севере не было подобного тебе. Неужели же ты довольствуешься лаврами, пожатыми тобой в лета цветущей молодости?
- Тебе не обольстить меня подобными речами, - отвечал король, обладавший осторожным и обширным умом, - докажи мне сначала верность успеха, как ты сделал бы это относительно боязливого старика. Правитель должен быть рассудителен, как старик в то время, как задумывает совершить важный шаг!
Тостиг невозмутимо обнаружил ему все слабые стороны родного государства: казну, истощенную безрассудной расточительностью короля Эдуарда. Страну, не имеющую никаких укреплений даже на главных пунктах. Народ, сильно изнеженный продолжительным миром и настолько привыкший признавать иго северных победителей, что при первой победе половина народонаселения стала бы требовать примирения с врагом, как было с Канутом, которому Эдмунд принужден был отдать без протеста полцарства. Тостиг старался представить в преувеличенном виде существовавший еще в Англии страх к скандинавам и родство нортумбрийцев и восточных англов с норвежцами. Последнее обстоятельство, по словам графа, хотя и не могло удержать обозначенные племена от сопротивления, но гарантировало их при удачном исходе скорое примирение с чужеземным владычеством. Наконец ему удалось воспламенить честолюбие короля замечанием, что герцог норманнский непременно захватит эту богатую добычу, если только Гарольд не упредит его.
Эти доводы Тостига и чувство честолюбия убедили Гардраду, и когда граф замолк, король протянул руку к военным кораблям и произнес решительно:
- Довольно! Ты сумел разрешить все сомнения: мои морские кони полетят по волнам!
ГЛАВА VII
С тех пор как царский скипетр перешел в руки Гарольда, новый властелин Англии увеличил любовь к нему народа. Он был милостив, щедр и всегда справедлив. Он частью отменил, частью же облегчил обременительные подати и налоги, введенные предшественниками, и увеличил жалование своим слугам и ратникам.
Принимая в соображение все это, засвидетельствованное летописцами, мы должны заключить, что Гарольд был разумным, деятельным правителем и старался вообще утвердить свой престол на трех главных опорах королевского трона: сочувствии духовенства, бывшего во вражде с его отцом Годвином, любви к себе народа и военном могуществе своего государства, о котором не думал и вовсе не заботился Эдуард Исповедник.
Гарольд оказывал молодому Этелингу такой почет, каким этот принц не пользовался прежде: он окружил его чисто царской роскошью и, наделяя его богатыми поместьями, старался возвысить его даже в нравственном отношении и притом уничтожить последствия его дурного воспитания: возвышенная душа Гарольда была абсолютно чужда низкого чувства зависти. Он поощрял иностранных купцов, давая им разные привилегии, и позволил норманнам мирно владеть своим имуществом, приобретенным в Англии. "Одним словом, - говорит англонорманнский летописец, - в ней еще не было человека умнее Гарольда, бесстрашнее в сражении, сведущее в законодательстве, более совершенного во всех отношениях!".
С этого времени кончается частная жизнь Гарольда. Любовь, со всем своим очарованием, погибла для него. Он признавал себя уже не отдельной личностью, а олицетворением Англии. Его власть и ее свобода должны были отныне жить и пасть нераздельно.
Король Гарольд только что вернулся из Йорка, куда он ездил с целью укрепить власть Моркара в Нортумбрии и лично удостовериться в преданности англодатчан. Он застал во дворце посла от герцога норманнского.
Норманнский посол Гюг Мегро, босой и во власянице, с бледным, болезненным лицом, подошел к престолу повелителя Англии.
- Вильгельм, герцог норманнов, повелел передать тебе следующее, начал Гюг Мегро. - С горестью и изумлением узнал он, что ты, Гарольд, преступив свою клятву, завладел престолом, принадлежащим ему. Однако, надеясь на твою совесть и прощая минутную слабость, он убеждает тебя, кротко и по-братски, исполнить твой обет. Вышли ему свою сестру, чтобы отдать ее за одного из его баронов. Отдай ему Доверскую крепость. Выступи с своими полками на помощь ему и возврати ему наследие его брата, короля Эдуарда. Ты будешь, разумеется, первым после него, обвенчаешься с его дочерью, получишь Нортумбрию. Да хранит тебя Бог!
Король побледнел, но ответил решительно:
- Молодая сестра моя скончалась на седьмую ночь по возвращении моем на престол... а для мертвой не нужны объятия жениха. А дочь твоего герцога не может быть женой моей, так как моя жена сидит возле меня.
Король указал жестом на прекрасную Альдиту, сидевшую на троне в великолепном платье из золотой парчи.
- Что же касается данного мной обета, - продолжал Гарольд, - то я помню его. Но совесть разрешает меня от вынужденной клятвы, данной мной единственно для спасения родины, независимость которой была бы окована вместе с моей. Если обещание девушки, отдающей только свою руку без ведома родителей, признается недействительным, то тем более нельзя признать обет, отдающий в руки иноземца судьбу целого народа, без ведома последнего и без разрешения его законов. Престол английский зависит от воли одного народа, объявляемой, через его вождей, на собрании Витана. Он отдал его мне. Я не имею права передавать его и, сойди я в могилу, престол не перейдет даже тогда к норманнам, а возвратится в расположение саксонского народа.
- И это твой ответ? - спросил посол с угрюмым и недовольным видом.
- Да, это мой ответ!
- Я должен тебе передать в таком случае и добавочные слова нашего герцога: с мечом придет он наказать клятвопреступника и с мечом возвратит свое законное наследие!
- И я тоже с мечом встречу алчного хищника, на суше и на море! проговорил король со сверкающими взорами. - Ты выполнил свой долг и можешь удалиться.
Посол вышел с поклоном.
- Не огорчайся наглостью норманнского посла, - сказал Альдита. - Какое дело тебе, королю, до той клятвы, которую ты дал, когда был еще подданным?
Гарольд не ответил жене, а спросил у постельничего, стоявшего за его креслом:
- Что, братья мои здесь?
- Они здесь, государь, здесь же и твои избранные советники.
- Позови их ко мне!.. Извини, Альдита, я должен заняться серьезными делами!
Альдита поняла этот намек и встала.
- Скоро подадут ужин! - заметила она.
Гарольд спустился с трона и стоял наклонившись над грудой бумаг.
- Здесь хватит пищи на день! - произнес он спокойно. - Ужинай без меня!
Альдита вздохнула и вышла в одну дверь, между тем как в противоположную дверь вошли таны, пользовавшиеся особенной доверенностью Гарольда.
Возвратившись в свои покои, Альдита скоро забыла все, кроме того, что она уже снова королева.
Первым вошел к королю Леофвайн, веселый и беспечный как всегда. За ним следовали: Гурт, Гакон и с десяток знатнейших танов. Они уселись вокруг стола, и Гурт заговорил:
- Тостиг был у герцога норманнского.
- Знаю, - ответил Гарольд.
- Говорят, будто он перешел на сторону дяди нашего, Свена...
- Я это предвидел, - перебил король.
- И будто Свен намерен помочь ему покорить Англию для датчан.
- Посол мой с письмами от Гиты предупредил Тостига у Свена. Он сегодня вернулся. Дядя отказал Тостигу и обещает нам пятьдесят кораблей и отборное войско.
- Брат, ты отражаешь опасность, прежде чем мы успели предугадать ее! воскликнул Леофвайн.
- Тостиг, - продолжал король, не обращая внимания на похвалу, нападет на нас первый - мы должны приготовить отпор. Мальком шотландский самый верный друг Тостига - надо склонить его на нашу сторону. Отправляйся же к нему, Леофвайн, с этими письмами... Мы должны в то же время опасаться Валлиса. Поезжай ты, Эдвин, к князю валлийскому и вели на пути окопать и вообще держать в порядке крепости и увеличить стражу! Вот тебе наставления... Вам уже известно, таны, что норманн прислал требование английского престола, с объяснением, что он идет на нас войной. На рассвете я поеду на Сандвическую гавань, чтобы распорядиться относительно флота. Ты едешь со мной, Гурт!
- На эти приготовления потребуется много денег, - заметил один тан. А ты убавил налоги именно в час нужды.
- Час нужды еще не настал, а когда он настанет, то народ тем охотнее будет служить отечеству деньгами и оружием. В доме Годвина много золота, которое послужит нам для снаряжения флота... Что там у тебя, Гакон?
- Твоя монета нового чекана, с надписью на обороте:
"Мир". Кто из имевших случай видеть эту монету последнего саксонского короля, с изображением на одной стороне умной и благородной головы, а на другой с надписью "Мир", не был тронут простой и многозначительностью этой надписи? кто не вспоминал с душевной печалью о несчастной судьбе, которую она не могла отвратить?
- Мир мирным, - проговорил Гарольд, - а цепи всем и каждому, кто нарушает мир. Да поможет мне Бог завещать мир потомству! Теперь же первое условие мира - готовиться к войне... Ты, Моркар, поспеши в Йорк и стереги устье Гомбера: это необходимо!
Вслед за этим Гарольд назначил каждому из танов и место и обязанность, после чего беседа стала более общей. Рассуждали они о множестве вещей, на которые беспечный Эдуард не обращал внимания и которые требовали немедленной реформы. Отвага и предусмотрительность короля оживляла и его советников, так что их не смущали никакие препятствия.
ГЛАВА VIII
Посол герцога, Гюг Мерго, возвратился в Руан и передал своему властелину ответ короля Англии. В присутствии Ланфранка Вильгельм выслушал его в мрачном молчании, так как все усилия Фиц-Осборна, склонить баронов на опасный поход кончились неудачей. Хотя герцог предвидел полученный ответ у него не было ни малейшей возможности подкрепить свое требование.
Он был так погружен в свои грустные думы, что не заметил даже, как Ланфранк отпустил посла без его приказания. Вильгельм очнулся только тогда, когда почувствовал на своем богатырском плече руку ученого и услышал его спокойный голос:
- Мужайся, храбрый герцог! Твое дело беспроигрышно! Напиши мне своей рукой верительную грамоту к французскому двору. Прикажи мне ехать до заката, и когда я поеду, полюбуйся заходом солнца. Это будет солнце саксонцев, которое навеки закатится над Англией!
Ланфранк, самый тонкий политик своего века, изложил в коротких словах сущность доводов, которыми намеревался склонить французский двор на содействие герцогу, напирая в особенности на то, какую силу и могущество должно было придать Вильгельму во всей Европе торжественное признание Францией его притязаний на английский престол. Пробудившись от уныния, светлый ум герцога сразу понял всю важность предлагаемой меры. Он прервал Ланфранка, схватил перо и пергамент и принялся поспешно писать. Немедленно были оседланы лошади, и Ланфранк отправился с приличной свитой в самое важное по но своим последствиям посольство, от норманнских герцогов к французскому двору.
Одобренная Ланфранком, великая душа Вильгельма сосредоточила свои силы на трудной задаче: возбудить дух отваги в непреклонных баронах. Прошло, однако же, несколько недель, прежде чем он мог даже созвать совет, составленный из его родственников и немногих наиболее преданных ему влиятельных людей. Все они были тайно расположены в его пользу и обещали служить ему душой и имуществом. Но все и каждый высказывали мнение, что он должен предварительно исходатайствовать согласие всего герцогства на общем сейме. Герцог созвал сейм, на котором присутствовали не только бароны и рыцари, но и купцы и ремесленники, средний класс процветающего государства.
Вильгельм объяснил собранию нанесенную ему обиду, свои права и планы. Собрание не хотело совещаться в его присутствие, опасаясь подчиниться его влиянию и Вильгельм должен был удалиться из палаты. Разноречивы были мнения и бурно было совещание. Беспорядок дошел наконец до того, что Фиц-Осборн воскликнул:
- К чему все эти споры, неприличные распри? Разве Вильгельм не государь наш? Он нуждается в вас. Не откажите ему в вашем содействии: вы знаете его - он никогда не забудет услуги! Он усыплет вас милостями.
Присутствующие избрали, после долгих совещаний, одного из своей среды, который должен был говорить от их имени.
- Вильгельм наш государь, - начал выборный тан. - Но разве не довольно, что мы платим ему порядочно подати? Мы не обязаны ему никакой службой за морем! Мы без нее довольно истощены налогами, благодаря его беспрестанным походам. Одна неудача в безрассудной борьбе, начинаемой им, и край наш разорится.
Громкие рукоплескания последовали за этой речью, так как большинство сейма было против герцога.
- Если так, - сказал хитрый Фиц-Осборн, - я теперь зная средства каждого из присутствующих, представлю нужды ваши герцогу и предложу ему скромное пособие, которое вас не отяготит, но будет в то же время приятно государю.
Противники попались в расставленные сети, и Фиц-Осборн, во главе всего собрания, отправился к Вильгельму.
Фиц-Осборн подошел к возвышению, на котором герцог сидел с тяжелым мечом в руках.
- Государь, - произнес барон, - могу поручиться, что ни один властитель не имел таких верных и преданных подданных, каковы твои подданные, которые, вдобавок, доказали любовь свою всеми тягостями, которые они несли ради тебя.
Всеобщее одобрение покрыло эти слова.
- Так, так! Хорошо! - кричало громче всех торговое сословие.
Вильгельм нахмурил брови, а Фиц-Осборн махнул рукой на горланов и продолжал спокойно:
- Да, государь, много они уж сделали для твоей славы и, в угоду тебе, они готовы сделать еще гораздо больше. Лица присутствующих вытянулись.
- Долг не обязывает их оказывать тебе содействие на море...
Лица присутствующих заметно прояснились.
- Несмотря на то, они согласны содействовать тебе в саксонской земле, как и во французской.
- Как?! - воскликнуло несколько голосов.
- Тише, друзья мои!.. Потому, государь, не щади их ни в чем! Кто до сих пор поставлял двух вассалов, тот обязан удвоить эту скромную цифру, а тот, кто до сих пор...
- Нет, нет! - заревели две трети собрания. - Мы тебя не просили вести подобную речь... Этому не бывать! Один из баронов встал с места и сказал:
- В своей стране и в ее обороне мы от души согласны содействовать герцогу. Но содействовать ему в завоевании чужого государства - мы наотрез отказываемся!
Затем выступил рыцарь и сказал в свою очередь:
- Если мы согласимся нести двойную службу, то впредь ее вменят нам в законную обязанность, и мы превратимся тогда из свободных людей в наемных ратников.
За ним вышел купец и произнес решительно.
- Мы и наши дети будем обременены громадными налогами, в угоду честолюбию и воинственным наклонностям, отличающим герцога от остальных правителей!
- Не хотим, не хотим! этому не бывать! - воскликнуло единодушно буквально все собрание.
Составились кружки, все махали руками и кричали неистово, и прежде чем Вильгельм мог совладать с собой, палата опустела.
На синем небе Англии явилась неожиданно лучезарная гостья - а именно комета невиданных размеров. Она показалась восьмого числа перед майскими календами, семь ночей сияла она на небе, и во все эти ночи все в Англии забыли про отдых и про сон.
Воды Темзы казались кровавыми под этим своеобразным светом, и ветер, вздымая волны Гомбера, разбивал гребни их в снопы огненных искр. Волоча за собой три длинных хвоста, пронеслась эта вестница небесного гнева посреди сонма звезд. Она привела в ужас часовых, находившихся на полуразвалившихся башнях на морском берегу, народ толпился ночью на высоких холмах, чтобы взглянуть на зловещее и грозное светило. Боязливые женщины молили небеса отвести наваждение. Могила саксонского вождя-прародителя внезапно загорелась, как будто подожженная молнией, а пророчица видела валькирий, стремившихся за роковой кометой.
Король тоже стоял и смотрел из дворца на чудное явление. Через несколько времени к нему вбежал Гакон и сказал торопливо:
- Спеши! Тостиг приплыл с большими кораблями, он грабит берега и режет твой народ!
Тостиг поторопился отойти от Гардрады со своими кораблями, выпрошенными у Вильгельма и у самого норвежского короля. Разорив остров Байт и Гемпшайрские берега, он поплыл вниз по Гомберу, обольщая себя надеждой приверженцев в Нортумбрии. Но Гарольд не дремал. Моркар, предупрежденный королевским гонцом, выступил против хищника и победил его. Оставленный большинством кораблей, Тостиг спешил причалить к шотландским берегам, но и тут его предупредил Гарольд. Малькольм отказался содействовать ему, и он удалился к оркнейским островам, где и решил ждать прибытия Гардрады.
Таким образом Гарольд, освободившись от одного врага, мог безмятежно готовиться к отражению другого, более страшного. Он принялся ограждать море и берега от
Вильгельма норманнского. Таких огромных сил, морских и сухопутных, не имел до сих пор никто из королей. Все лето корабли его курсировали по морю, а сухопутные силы стерегли берега.
Но чем дальше шло время, тем ощутимее становились последствия расточительности короля Эдуарда: не было продовольствия и, что главное, денег. Ни один из современных историков не обращал достаточного внимания на ограниченность средств, которыми мог располагать Гарольд. Последний саксонский король, избранник народа, не мог делать тех поборов и требовать тех податей, которыми преемники содержали войска, а подданные его начали думать, что нечего опасаться вторжения норманнов. Лето сменилось осенью. Вероятно ли было, чтобы Вильгельм осмелился начать завоевание враждебной страны с наступлением зимы? Саксонцы были не прочь сражаться за отечество, но ненавидели приготовления к бою задолго до войны. Успокоенные легкой победой над Тостигом, они говорили:
- Едва ли норманн сунет голову в пчелиный рой! Пусть попробует, если смеет!
Но Гарольд тем не менее собрал большое войско, подвергаясь опасности не угодить народу С вступления на престол он зорко наблюдал за поступками герцога, и шпионы его доставляли ему сведения обо всем, что творилось в Нормандии.
А что же происходило в это время у Вильгельма? Уныние, которое вызвала его неудача на сейме, было непродолжительно. Убедившись в полном бессилии справиться с целым собранием, герцог стал призывать купцов, рыцарей и баронов поодиночке. Побежденные его красноречием, обещаниями и хитростью, они согласились, один вслед за другим, на желание Вильгельма, обязуясь поставить требуемое количество людей и кораблей.
Вильгельм порвал со своими баронами, когда прибыл Ланфранк. Он вошел прямо к герцогу.
- Приветствую тебя, король английский! - воскликнул он. - Я привез тебе помощь Франции против Гарольда к его приверженцев. Привез тебе в подарок английскую державу. Кто дерзнет отказать тебе теперь в содействии? Можешь объявить свой военный позыв не только в Нормандии, но и во всей вселенной.
Когда прошла молва об успешном посольстве Ланфранка, все страны близко приняли к сердцу предприятие Вильгельма. Из Мена, из Анжу, из Пуату и Бретани, из Эльзаса и Фландрии, Аквитании и Бургундии засверкали мечи и поскакали ратники. Разбойничьи охотники, рыцари и бродяги - все стремились под знамена герцога норманнского на разграбление Англии. Огромное влияние имели, разумеется, и слова: "Щедрая плата и обширные земли каждому, кто хочет служить герцогу с оружием в руках!"
Герцог между тем говорил Фиц-Осборну, разделяя заранее богатые английские земли на норманнские лены:
- У Гарольда не хватит духа обещать хоть клочок из того, что принадлежит мне. Я же могу обещать и свое и то, что принадлежит ему. А только тому-то и быть победителем, кто свободен дарить и свое и чужое!
Государство смотрело теперь на английского короля как на клятвопреступника, а на предприятие Вильгельма - как на правое дело. Матери, ужасавшиеся когда сыновья их уходили на охоту, сами посылали теперь своих любимцев вносить свои имена в гербовые листы герцога Вильгельма. Все приморские города Нейстрии волновались и кипели жизнью. Во всех лесах раздавался треск деревьев, падавших под ударами топора и предназначавшихся для постройки кораблей; с каждой наковальни сыпались искры из-под молота, ковавшего шлемы и панцири. Все, видимо, шло так, как хотелось герцогу Граф бретонский, Конан, предъявил было претензию на норманнское герцогство как на свое законное наследие, но он умер спустя несколько дней от яда, которым были пропитаны его перчатки. Новый же граф бретонский послал своих сыновей участвовать в походе против короля английского.
Громадное ополчение собралось при устье Соммы, но погода долго стояла слишком ненастная, для того чтобы переправляться в Англию: шли проливные дожди и дул противный ветер.
ГЛАВА XI
В это самое время Гарольд Гардрада, последний и славнейший из морских королей, сел на свой великолепный корабль в Солундаре. Одному из людей, находившихся на палубе этого корабля, Грюдиру, приснился сон. Ему снилось, будто на Суленском острове стояла гигантского роста ведьма, с метлой в руке. Он видел, как она проходила по всему флоту. Видел, что на каждом из трехсот кораблей, составлявших флот Гардрады, сидел ворон, и слышал, как она начала петь:
С золотого востока
Я на запад гоню
Его жизни ладью.
Меня ждет пир широкий
В том привольном краю.
Вижу белые кости,
Чую алую кровь,
Я примчусь быстрым коршуном
На их клич и их зов.
Буйный ветер несет
Над пространством морей
Тучи стрел, звук оружия,
Пар от бранных полей.
Черный ворон глядит
На бой жаркий вдали,
Алчный ворон уж ждет
Своей доли в крови!
Мы плывем - он и я
К трупам павших в строю,
Но полет мой быстрых
Я схвачу, проглочу
Его долю в бою!
Не менее странный сон видел и другой человек, именем Турд, находившийся на другом корабле. Турду привиделось, что норвежский флот приближался к берегу Англии, на котором стояли две громадные армии.
Перед одной из них ехала безобразная колдунья верхом на волке. У последнего в пасти был человеческий труп, из которого текла ручьями кровь. Когда волк уничтожил труп, ведьма бросила ему другой, потом третий и так далее. Волк только пощелкивал зубами да пожирал трупы один за другим. Ведьма же запела:
Прелесть темных лесов
Исчезает из глаз,
Под сверканьем щитов
И победных знамен.
Но взор скалы следит
С высоты облаков
За всем тем, что таит
Ряд знамен и щитов.
И высоко паря
Над живой стеной,
Одевает во мрак
Светлый лик короля.
Исполняя завет
Непреклонной судьбы,
Будь гробом для костей
Павших в битве людей
Ты, ужасная пасть
Моего скакуна,
На котором лечу
Во главе адских сил
Совершить дикий пир
В крови падших в бою
Вместе с их королем!
Поспеши, утоли
Жажду в теплой крови,
Обагрившей луга,
И поля, и леса,
Серый волк, не щади
Щедрой жатвы войны.
Стаям птиц и зверей
Предстоит скромный пир,
Для колдуньи ж он будет
Натурально - пышней.
Ей на зуб попадет
Король падших вождей.
Королю Гардраде также привиделся страшный сон: он будто видел убитого брата своего, Олая, который пропел ему
И я, как ты, в момент паденья
Был полон бодрых, свежих сил,
Я жаждал битвы упоенья
И так же мало жизнь ценил!
Белый саван смиряет
Гордость наших сердец,
Мы еще у начала,
А нас ждет уж конец.
Земли и неба было мало
Для взмаха наших гордых крыл,
Но, чему мира не хватало,
То тесный гроб в себя вместил!
Страшна, душна, тесна могила,
Но, принимая дань времен,
Она сокроет, как уж скрыла
Легионы родов всех племен.
Но Гарольд Гардрада был человек не робкого десятка и плыл далее, не обращая внимания на зловещие сны. Около Оркнейских островов к нему присоединился Тостиг, и вскоре грозный флот пристал к английским берегам. Войско высадилось в Кливленде. Береговые жители или бежали или покорялись безропотно при одном виде грозных пришельцев. Захватив богатую добычу, флот поплыл в Скарборо, где встретил, однако, мужественный отпор со стороны граждан. Это не обескуражило ратников Гардрады и Тостига. Они взобрались на гору, находившуюся возле стен города, развели громадный костер и стали кидать горящие сучья на крыши домов. Огонь распространился со страшной быстротой, уничтожая строения одно за другим. Пользуясь общим смятеньем, пришельцы ворвались в город и, после непродолжительной, но кровопролитной битвы, принудили его к сдаче.
Затем неприятель поплыв вверх по Гомберу и Оузу и высадился вблизи Йорка, но был встречен здесь войском Моркара нортумбрийского.
Тут Гардрада развернул свое знамя, которое называлось ланд-эйдан, то есть опустошителем земли, и с песней повел свои полки в дело.
Страшен и кровопролитен был этот бой, но непродолжителен: английское войско было разбито наголову и искало спасения за стенами Йорка, а Опустошитель земли был водружен с торжеством под стенами города. Изгнанный вождь, как бы он ни был зол и ненавидим, сохранит всегда несколько друзей в среде различных негодяев, а успех всегда действует опьяняющим образом на головы трусов. Поэтому нельзя удивляться, что множество нортумбрийцев склонилось на сторону Тостига. В самом гарнизоне города поднялись раздор и бунт. Сознавая полную невозможность удержать в повиновении жителей, граф Моркар счел за лучшее удалиться с теми, кто остался верен королю и родине, и - Йорк отворил ворота победоносному изменнику.
Получив известие о нашествии врага на север королевства, Гарольд двинул туда все войска, расставленные на южном берегу для отражения Вильгельма норманнского. Это было уже в сентябре, и уже прошло восемь месяцев после того, как норманн объявил свою дерзкую угрозу. Осмелится ли он еще явиться? Во всяком случае, придет он или нет, этот враг еще впереди, а другой проникает уже в сердце королевства.
Сдача Йорка вызвала страх и уныние во всей окрестной стране. Гардрада и Тостиг были веселы и спокойны. "Много пройдет времени, - думали оба, прежде чем Гарольд успеет прийти с юга на север".
Скандинавский лагерь стоял у Стенфордского моста, и наступил день, в который завоеватель решился вступить с торжеством в покоренный Йорк. Корабли его стояли на реке, по другую сторону города, и значительная часть войска находилась на кораблях. День был очень жаркий. Ратники короля норвежского, сбросив с себя тяжелые доспехи, веселились, рассуждая о богатой добыче, готовившейся им в городе, смеялись над храбростью англосаксонцев и упивались заранее красотой саксонских девушек, которых не умели защитить отцы и братья. Вдруг между ними и городом поднялась густая пыль. Выше и выше клубилась она, катилась ближе и ближе, и сквозь пыль заблестели щиты и дротики.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги