Король замка

3

Следующее утро я провела в галерее. После того, как накануне граф проявил такой интерес к картинам, я ждала, что он придет, однако он так и не появился.

Когда я обедала в своей комнате, в дверь постучали и вошла Женевьева. Ее волосы были аккуратно собраны на затылке, и сама она выглядела такой же притихшей, как вчера за ужином. Мне пришло в голову, что присутствие отца действует на нее благотворно.

Сначала мы поднялись на верхнюю площадку центральной башни, откуда она показала мне окрестности — причем, следуя совету графа, изъяснялась на своем ломаном английском. Я подумала, что ненавидя и опасаясь отца, она в то же время хочет завоевать его уважение.

— Мадемуазель, видите башню вон там, прямо на юге? В ней живет мой дедушка.

— Это близко?

— Около двенадцати километров. Сегодня ясная погода, поэтому ее хорошо видно.

— Ты часто его навещаешь?

Она с подозрением посмотрела на меня и промолчала. Тогда я сказала:

— Это не так уж далеко.

— Иногда я хожу туда, — вздохнула она. — Папа не ходит. Обещайте, что не скажете ему.

— Он против?

— Не знаю, он не говорил. — В ее голосе послышалась некоторая досада. — И вообще, он со мной редко разговаривает. Поэтому обещайте, что не скажете.

— А почему ты думаешь, что я скажу?

— Потому что с вами он разговаривает.

— Женевьева, я видела его всего два раза! Естественно, мы должны были поговорить о картинах. Он беспокоится о них, но беседовать со мной на другую тему он не станет.

— Обычно он вообще не разговаривает с людьми… которые здесь работают.

— Вероятно, они не реставрируют картин.

— Да нет, просто вы заинтересовали его.

— Его интересует то, что я сделаю с его сокровищами. Лучше посмотри на этот сводчатый потолок. Обрати внимание на арочную форму двери. Все это позволяет предположить, что им лет сто, не меньше.

На самом деле мне очень хотелось поговорить о ее отце. Спросить, как он обычно ведет себя с обитателями замка. Интересно, почему он не одобряет ее походов к деду?

— Мадемуазель, вы говорите слишком быстро. Я не понимаю.

Мы спустились вниз по лестнице. На последней ступеньке она сказала по-французски:

— Мы были почти на крыше, а теперь вы должны взглянуть на подземелье. Вы знаете, что у нас есть темницы?

— Да, твой отец прислал мне одну книгу. Она дает прекрасное представление о замке.

— Там содержали узников. Каждого, кто наносил обиду одному из де ла Талей, сажали в темницу, так мне мама рассказывала. Однажды она взяла меня с собой и все мне показала. Оказывается, чтобы быть узником, необязательно сидеть в тюрьме. И еще она сказала, что каменные стены и цепи — только один из способов лишить человека свободы. Есть и другие.

Я внимательно взглянула на нее, но ее широко раскрытые глаза смотрели на меня по-детски простодушно. Она по-прежнему старалась казаться паинькой.

— В королевских замках были подземные тюрьмы… — продолжала она. — Их называли «места забвения» — если человека туда отправляли, то уже никогда не вспоминали о нем. Тюрьмы забвения! Знаете, в этот каменный мешок падали через люк, который сверху почти не было видно!

— Да, я читала об этом. Незаметно для себя жертва оказывалась на крышке люка, который открывался нажатием рычага в другой части комнаты. Пол под ногами разверзался, и человек проваливался вниз.

— В забвение! Там глубоко, я видела. Несчастный мог сломать ногу, никто не вылечил бы его. Он лежал там всеми позабытый, среди костей своих предшественников… Мадемуазель, а вы боитесь привидений?

— Конечно, нет.

— А слуги боятся. Они ни за что не пошли бы в комнату над каменным мешком… По крайней мере, в одиночку. Говорят, по ночам оттуда доносятся крики… чьи-то стоны. Вы и впрямь хотите посмотреть?

— Женевьева, в Англии я не раз гостила в домах с привидениями.

— Тогда все в порядке. Папа сказал, что французские привидения вежливее английских и приходят только тогда, когда их ждут. Если вы не верите в них, то и не ожидаете увидеть, правда? Вот это он и имел в виду.

Она ловит каждое его слово! Бедной девочке не хватает не только дисциплины, но и любви. Ее мать умерла три года назад, и с тех пор она не может не нуждаться в ласке — особенно, учитывая характер ее отца.

— Мадемуазель, вы уверены, что не боитесь?

— Вполне.

— Теперь там не так, как было раньше, — сказала она почти с сожалением. — Когда искали изумруды, оттуда выгребли кучу костей и всякой грязи. Вы, наверное, последуете примеру моего дедушки и начнете поиски с oubliette? Правда, он так ничего и не нашел… Значит, изумрудов там нет. Говорят, их украли, но я думаю, что они в замке. Вот если бы папа снова устроил раскопки! Было бы здорово, правда?

— Думаю, в замке обыскали все, что можно. Судя по тому, что я прочитала, изумруды скорее всего достались революционерам, ворвавшимся в замок.

— Но ведь они не добрались до сокровищницы, а изумруды исчезли!

— А может быть, их продали до революции? Это только предположение, но представь, что один из твоих предков нуждался в деньгах и продал изумруды. Он — или она — могли об этом никому не сказать. Кто знает?

Она удивленно уставилась на меня. Потом спросила:

— Вы говорили об этом папе?

— Думаю, нечто подобное уже приходило ему в голову. Это лежит на поверхности.

— Но дама на вашей картине изображена с изумрудами. Значит, они все-таки были в замке?

— Может быть, это подделка.

— Мадемуазель, де ла Тали не носили поддельных драгоценностей.

Я улыбнулась. Через некоторое время у меня вырвался восторженный возглас: мы подошли к узкой винтовой лестнице.

— Она ведет в подземелье, — пояснила Женевьева. — Здесь восемь ступенек, я считала. Вы сможете спуститься? Держитесь за веревочные перила.

Я последовала ее совету. Лестница была такая узкая, что идти можно было только друг за другом.

— Чувствуете, как холодно? — В ее голосе слышалось волнение.

— Представляете, каково быть брошенным сюда и знать, что никогда не выйдешь наружу? Мы внизу, подо рвом. Здесь держали тех, кто осмелился оскорбить де ла Талей.

Спустившись на восемь ступенек, мы оказались перед тяжелой дубовой дверью, обитой железом. На ней были высечены слова. Четкие буквы как будто насмехались:

— Любезный прием! Как по-вашему, мадемуазель? — Она лукаво засмеялась — будто приподняла маску девочки-тихони, которую носила до сих пор.

Я вздрогнула. Она подошла ближе и зашептала:

— Разумеется, гостей здесь уже давно не принимают. Пойдемте посмотрим на ниши в стенах, это камеры. Вот цепи. Пленников приковывали цепями и держали на воде и хлебе. Они жили недолго. Тут темно даже сейчас, а когда дверь закрыта, света совсем нет… ни света… ни воздуха. В следующий раз надо будет взять свечи… или лучше фонарь, тут спертый воздух. При свете я покажу вам надписи на стенах. Кто царапал молитвы святым и Божьей Матери, а кто — проклятия де ла Талям.

— Какое нездоровое место, — сказала я, разглядывая плесень на склизких стенах. — И без света, в самом деле, почти ничего не видно.

— Каменный мешок — за стеной. Пойдемте, я вам покажу. Привидений там еще больше, чем здесь, мадемуазель. Там очень много неприкаянных людских душ.

Захихикав, она пошла вверх по лестнице. Затем отворила дверь и объявила:

— А это — оружейная галерея!

Я переступила через порог. На стенах висели ружья всевозможных форм и размеров, каменные колонны поддерживали сводчатый потолок, на плитах пола в некоторых местах лежали коврики. У окна стояла каменная скамья, как в моей комнате, а ниши с узкими окнами почти не пропускали света. Я ни за что не призналась бы в этом Женевьеве, но здесь было нечто такое, от чего у меня по коже пробежал холодок. Обстановка в галерее не менялась сотни лет, поэтому нетрудно было представить, как сюда заходила ничего не подозревающая жертва. Мое внимание привлекло большое деревянное кресло, подобие трона. Любопытно, что его поставили именно в этой комнате. Его резная спинка была украшена геральдическими лилиями и гербом семьи де ла Таль. Кто на нем восседал? Естественно, мне представился нынешний граф. Вот он разговаривает со своей жертвой, и вдруг нажатием рычага приводится в действие пружинный механизм. Затем — предсмертный крик или, может быть, страшная тишина, наступившая после того, как несчастный понял, что произошло: крышка люка скользнула в сторону, и он упал вниз — к тем, кто попал сюда раньше него, чтобы кануть в Лету и больше никогда не увидеть солнечного света.

— Помогите мне отодвинуть кресло, — попросила Женевьева. — Пружина под ним.

Общими усилиями мы сдвинули с места кресло, и Женевьева скатала коврик.

— Здесь, — сказала она. — Нажимаю сюда… смотрите… вот, видите?

Раздались скрип, скрежет, в полу перед нами образовалась большая квадратная дыра.

— Раньше люк открывался быстро и бесшумно. Загляните вниз, мадемуазель. Почти ничего не видно, правда? Тут есть веревочная лестница. Обычно ее хранят в чулане. Пару лет назад один из слуг спускался вниз, чтобы прибраться, так что теперь там все в порядке — ни костей, ни праха. Одни привидения… но вы в них не верите.

Она вытащила веревочную лестницу, зацепила ее за два крюка, которые, очевидно, именно для этой цели были вбиты в половицы, и бросила свободный конец вниз.

— Ну что, полезете со мной? — Она начала спускаться, подбадривая меня улыбкой. — Ведь вы не боитесь, да?

Она спрыгнула на пол, я — за ней.

Мы оказались в маленьком, тесном помещении. Из открытого люка проникало немного света, и я разглядела узкие щели, черневшие в стенах.

— Эти ходы сделали нарочно. Узники думали, что через них можно выйти наружу, но это лабиринт. Они надеялись найти нужный коридор и выйти на свободу, а на самом деле все коридоры ведут обратно в каменный мешок. Это была очень изощренная пытка.

— Интересно, — сказала я. — Никогда не слыхала ни о чем подобном.

— Хотите пройтись по коридору, мадемуазель? Уверена, что хотите. Вы же не боитесь! Вы такая храбрая и не верите в привидения.

Я подошла к щели, сделала несколько шагов в темноту и наткнулась на холодную стену. Мне хватило нескольких секунд, чтобы понять, что этот ход никуда не ведет. Впереди был тупик.

Вернувшись к исходной точке, я услышала сдавленный смех. Женевьева уже поднялась наверх и теперь сматывала лестницу.

— Вы любите прошлое, мадемуазель, — сказала она. — Вот и наслаждайтесь им. Представьте себе, этот каменный мешок все еще может приносить пользу семье де ла Талей.

— Женевьева! — закричала я.

Она засмеялась.

— Вы лгунья! — выкрикнула она. — Хотя, может быть, сами об этом не подозреваете. А теперь мы посмотрим, боитесь ли вы привидений!

Крышка люка захлопнулась. Меня обступила кромешная мгла, но через некоторое время мои глаза привыкли к темноте, а еще через несколько секунд я осознала весь ужас своего положения. Девчонка задумала этот трюк вчера вечером, когда отец предложил ей показать мне замок. Она выпустит меня. Мне остается лишь ждать освобождения и стараться не поддаваться панике.

— Женевьева! — позвала я. — Открой немедленно.

Я знала, что меня не слышно, вокруг были толстые стены и такие же плиты над головой. К чему строить тюрьму, если из нее доносятся крики жертв? Ее название прекрасно подходило к тому, что происходило с ее узниками: их предавали забвению.

Какая я дура, что поверила ей! Ведь я в первый же день раскусила ее, но потом позволила обмануть себя притворным смирением. А вдруг это не просто озорство? Вдруг это вовсе не безобидная выходка маленькой шалуньи?

Я спросила себя, что произойдет, когда обнаружат мое отсутствие. Когда это случится? Не раньше ужина. Либо в мою комнату принесут поднос, либо захотят позвать к семейному столу. И тогда… Неужели мне придется провести столько времени в этом отвратительном месте?

Внезапно мне в голову пришла еще одна мысль. А если Женевьева явится в мою комнату и спрячет вещи, чтобы все подумали, будто я уехала? Она даже может сочинить записку с объяснением от моего имени — дескать, я уехала, потому что мне не понравилось, как меня приняли… потому что не хочу у них больше работать.

Способна ли она на такое?

Почему бы и нет? Дочь убийцы!

Испытывала ли я страх? Я почти ничего не знала о трагически погибшей жене графа — лишь то, что с ней связана какая-то тайна. Но дочь у нее — очень странная девочка. Дикая. Теперь я верила, что она способна на все.

Вскоре я поняла, что чувствовали люди, оказавшись в этом ужасном месте. Я, конечно, не могла сравнивать себя с ними. Они сюда падали, ломая руки и ноги. Я, по крайней мере, спустилась по лестнице. Я была жертвой розыгрыша, они — жертвой мести. Это не одно и то же. Крышка люка скоро откроется и покажется голова девчонки. С ней придется серьезно поговорить — не выдавая страха, сохраняя достоинство.

Я села на пол, прислонившись к холодной каменной стене, и посмотрела вверх, на незримую крышку люка. Попыталась узнать время по приколотым к блузке часам, но не смогла разглядеть циферблат. Часы тикали, отсчитывая минуты. Зачем притворяться, будто я не боюсь? Мрачная комната, спертый воздух. Мне было душно, я чувствовала, что при всей своей хваленой невозмутимости готова потерять самообладание.

Зачем я приехала в замок? Лучше бы попыталась найти место гувернантки в каком-нибудь приличном доме. Меня бы это вполне устроило. Как было бы здорово поехать к тете Джейн, быть ее сиделкой, ухаживать за ней и даже выслушивать бесконечные упреки, раз уж такова участь всех бедных девушек, ухаживающих за своими богатыми родственниками.

Мне хотелось жить спокойно, без волнений. Больше мне ничего не требовалось. Я так часто говорила, что лучше умереть, чем жить в зависимости, что в конце концов уверилась в своей правоте. Теперь я была готова отдать и независимость, и интересную работу… все, лишь бы остаться в живых. Раньше я никогда не думала, что такое возможно. Что я знала о себе? Может быть, броня, в которую я облачилась, чтобы сражаться со всем миром, обманула не только окружающих, но и меня?

Я пыталась думать о чем-нибудь таком, что отвлекло бы мои мысли от этого страшного места, населенного — так мне теперь казалось — душами замученных здесь людей.

«Мадемуазель, вы верите в привидения?»

Среди бела дня, когда в каком-нибудь досужем разговоре можно позволить себе долю здравого скептицизма — нет. В темном каменном мешке, в который тебя заманили, чтобы оставить на неопределенное время… не знаю.

— Женевьева! — позвала я.

В моем голосе прозвучала нотка паники. Я поднялась на ноги и стала ходить взад-вперед. Я звала снова и снова, пока не охрипла. Потом села и постаралась успокоиться. Затем опять зашагала из угла в угол. Поймала себя на том, что с опаской оглядываюсь через плечо. Мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я присмотрелась к щели в стене. В темноте она была едва различима. Женевьева сказала, что там лабиринт, а оказалось — тупик, просто небольшая ниша… но я ждала, что оттуда вот-вот выглянет кто-нибудь… или что-нибудь.

Я боялась впасть в истерику. Чтобы взять себя в руки, громко повторяла, что непременно найду какой-нибудь выход — хотя знала, что выхода нет. Я снова села и, чтобы спрятаться от мрака, закрыла лицо руками.

Вдруг послышался какой-то звук. Я подскочила как ужаленная, инстинктивно зажав рот ладонью, чтобы подавить крик. Мой взгляд застыл на проклятой черной дыре. Чей-то голос сказал:

— Мадемуазель! — и комната наполнилась светом.

Не в силах сдержать чувств, я громко всхлипнула. Люк был открыт. Сверху на меня с испугом смотрела седая Нуну.

— Мадемуазель, как вы?

— Ничего… все нормально…

Я задрала голову.

— Сейчас принесу лестницу, — пообещала она.

Мие казалось, что прошла целая вечность. Наконец Нуну вернулась и скинула мне лестницу. Я ухватилась за конец веревки — и чуть не упала: мне так не терпелось оказаться наверху, что я никак не могла поставить ногу на шаткую ступеньку.

Няня тревожно вглядывалась в мое лицо.

— Вот шалунья! Ох, не знаю, что с нами со всеми будет. Вы такая бледная… сама не своя.

— Еще бы, просидеть взаперти в таком месте! Ох, совсем забыла поблагодарить вас за то, что вы пришли. Не могу выразить вам, как я…

— Мадемуазель, пойдемте в мою комнату. Я сварю вам хорошего крепкого кофе. Мне надо поговорить с вами.

— Вы очень добры. А где Женевьева?

— Понятно, вы все-таки сердитесь. Но я вам все объясню.

— Что вы мне объясните? Как это можно объяснить? Женевьева рассказала вам, зачем она это сделала?

Няня покачала головой.

— Пожалуйста, пойдемте ко мне. Там вы сможете немного отдохнуть. Сейчас вы взвинчены, и я очень хорошо понимаю вас. Кто же на вашем месте чувствовал бы себя иначе?!

Она взяла меня под руку.

— Идемте, мадемуазель. Нам нужно поговорить.

Покидая эту злополучную комнату, я дала себе слово не возвращаться в нее по собственной воле.

Заботливая Нуну помогла мне немного придти в себя. В моем состоянии я нуждалась именно в таком добром и сильном человеке.

Я шла, не разбирая пути, но, когда она распахнула дверь и пропустила меня в маленькую уютную комнату, я сообразила, что мы оказались в одной из современных пристроек замка.

— Вам надо прилечь. Вот сюда, на диван.

— Спасибо, я посижу.

— Извините, мадемуазель, но вам необходимо отдохнуть. Сейчас я сварю кофе.

В камине горел огонь, вскоре на полочке вскипел чайник.

— Горячий крепкий кофе, — приговаривала она. — Это вас взбодрит. Бедная барышня, какой ужас!

— Как вы узнали о том, что произошло?

Она отвернулась к огню и занялась кофе.

— Женевьева вернулась одна. Я увидела по ее лицу…

— Вы догадались?

— Такое уже случалось. С одной гувернанткой. Она была совсем не похожа на вас… хорошенькая, молоденькая, может быть, немного заносчивая… Женевьева поступила с ней точно так же. Это произошло вскоре после смерти ее матери… Почти сразу же.

— Значит, гувернантку она тоже заманила в каменный мешок! Долго там пробыла эта несчастная?

— Дольше, чем вы. Это случилось впервые, и ее не сразу хватились. Она со страху потеряла сознание, а после отказалась остаться в замке… Больше мы о ней не слышали.

— Вы хотите сказать, у девочки это вошло в привычку?

— Она поступила так только два раза. Пожалуйста, мадемуазель, успокойтесь. Сейчас вам вредно волноваться.

— Мне надо с ней поговорить. Она должна понять…

Я вдруг подумала, что злюсь на саму себя — из-за того, что чуть не впала в истерику. Мне стыдно, я неприятно удивлена. Мне всегда казалось, что у меня хватит сил с честью выдержать любое испытание. А теперь я словно сняла налет с картины и под верхним слоем пыли и грязи обнаружила нечто неожиданное. И еще одно открытие! Я делаю то, что всегда осуждала в людях: срываю зло на другом. Да, Женевьева вела себя отвратительно, но все-таки расстроило меня мое собственное поведение.

К дивану подошла Нуну. Она скрестила руки на груди и внимательно посмотрела на меня. Затем вздохнула.

— Ей нелегко, мадемуазель. Девочка осталась без матери. Я делала все, что могла.

— Она очень любила мать?

— Обожала. Бедное дитя, для нее это был такой удар! Она до сих пор не оправилась. Вы уж имейте это в виду.

— Она просто распущенная девчонка, — сказала я. — Во время нашей первой встречи она вела себя несносно, но это… Сколько бы я там просидела, если бы вы не спохватились!

— Она хотела вас напугать. Вы кажетесь такой самостоятельной, а ей именно этого и не хватает.

— Почему она такая странная? — спросила я.

Нуну улыбнулась.

— Об этом я и хочу вам рассказать, мадемуазель.

— Что ее заставляет так поступать?

— Когда вы все поймете, вы ее простите. Вы не расскажете ее отцу о том, что сегодня произошло? И никому вообще?

Этого я не могла обещать.

— Я должна поговорить с Женевьевой! — твердо произнесла я.

— Но больше ни с кем, прошу вас. Ее отец очень рассердится, а она до смерти боится его.

— Ей нужно втолковать, что она поступила дурно. Вы, конечно, пришли и спасли меня, но мы не можем похлопать ее по плечу и оставить в покое, не сказав ни слова.

— Поговорите с ней, если хотите, но сначала мне надо поговорить с вами. Я хочу кое-что рассказать вам.

Она отвернулась и стала накрывать на стол.

— Это связано со смертью ее матери, — добавила она.

Я ждала продолжения. Мое желание услышать было еще сильнее, чем ее желание рассказать. Но сначала она, похоже, приготовит кофе. Нуну поставила кофеварку на огонь и вернулась к кушетке.

— Ужасно… что это случилось с одиннадцатилетней девочкой. Она первая нашла Франсуазу мертвой.

— В самом деле, ужасно, — согласилась я.

— У нее была привычка: встав с постели, сразу бежать к матери — пожелать доброго утра… Представляете, малышка вбегает в комнату и видит труп!

Я кивнула, потом сказала:

— Но это случилось три года назад, и я все еще не вижу причины запирать меня в темном каменном мешке.

— С тех пор Женевьева очень изменилась. Складывается впечатление, что ей доставляет удовольствие быть непослушной, а все потому, что ей не хватает материнской любви и она боится…

— Отца?

— Даже вы это заметили. В то время многие подозревали графа. У него была любовница…

— Понимаю, несчастливый брак. Он женился по любви?

— Мадемуазель, он не любил никого, кроме себя.

— А она его любила?

— Вы же видите, какой страх он наводит на Женевьеву! Франсуаза его тоже боялась.

— Но она была влюблена, когда выходила замуж?

— Сами понимаете, как в таких семьях устраиваются браки. Может быть, в Англии все по-другому, но во Франции вопросы женитьбы обычно решают родители — особенно, если дело касается знатных семей. А в Англии?

— Не совсем так. Семья может не одобрить выбор, но правила не такие строгие.

Она пожала плечами.

— У нас такие традиции. Когда состоялась помолвка Франсуазы и Лотера, им не было и двадцати.

— Лотера? — переспросила я.

— Его Светлости. У де ла Талей мальчиков всегда называли Лотерами.

— Еще бы, ведь это королевское имя, — сказала я.

Она удивленно взглянула на меня, и я быстро добавила:

— Извините. Я вас слушаю.

— Как у многих мужчин во Франции, у графа была любовница. Он любил ее больше, чем свою невесту, но она была ему не пара, так что женился он на моей Франсуазе.

— Вы были ее няней?

— Впервые я увидела ее трехдневной малышкой и не расставалась с ней до самого конца.

— Женевьева заняла ее место в вашем сердце?

— Я поклялась не покидать ее, как никогда не покидала ее мать. Когда Франсуаза умерла, я не хотела верить. Почему именно она? Зачем ей было кончать с собой? Это совсем не походило на нее.

— Возможно, она была несчастна.

— Она не ждала ничего от своего брака.

— И знала о любовнице?

— Во Франции это в порядке вещей, мадемуазель. Франсуаза смирилась. Она боялась своего супруга. Мне казалось, его поездки в Париж даже радовали ее — по той простой причине, что когда он уезжал… она оставалась одна.

— Это не назовешь счастливой семейной жизнью.

— Она принимала все, как есть.

— И… умерла.

— Она не убивала себя! — закрыв лицо руками, прошептала Нуну. — Нет, не убивала.

— Но именно таким было заключение суда присяжных?

Она посмотрела на меня строго, почти свирепо.

— К какому же другому заключению они могли прийти?.. Признать факт убийства?

— Мне сказали, она умерла от слишком большой дозы опиума. Где она его взяла?

— У нее часто болели зубы. У меня в шкафчике была настойка опиума. Я ей давала. Он успокаивает зубную боль, позволяет забыться сном.

— Может быть, она по ошибке передозировала это лекарство?

— Она не собиралась кончать жизнь самоубийством. Я уверена. Но присяжные пришли именно к такому выводу. Им больше ничего не оставалось… разве нет?.. Из-за Его Светлости…

— Нуну, — воскликнула я, — не хотите ли вы сказать, что граф убил свою жену?

Она с испугом посмотрела на меня.

— Я этого не говорила, мадемуазель. Не приписывайте мне чужих домыслов.

— Но если она себя не убивала… значит, кто-то ее убил?

Она повернулась к столу и налила две чашечки кофе.

— Выпейте, мадемуазель. Это взбодрит вас. Вы слишком устали… И чересчур взволнованы.

Я могла бы возразить — сказать, что, несмотря на перенесенное потрясение, я гораздо спокойнее ее, — но мне хотелось услышать подробности той трагедии, а кто же, как не Нуну, могла сообщить мне их?

Она подала мне чашку, придвинула к диванчику стул и села на него.

— Мадемуазель, я хочу, чтобы вы поняли, какую жестокую шутку сыграла судьба с моей маленькой Женевьевой. Думаю, вы простите ее… и поможете ей.

— Помогу ей? Я?

— Это в ваших силах. Если вы простите ее и ничего не скажете ее отцу…

— Я заметила, она боится его.

Нуну кивнула.

— Она сказала, что за ужином он обратил на вас внимание. Та хорошенькая гувернантка тоже интересовала его… хотя и по-другому. Поймите, это некоторым образом напоминает ей о смерти матери. Ведь она знала, что у него есть другая женщина.

— Она ненавидит отца?

— У них странные отношения, мадемуазель. Он такой равнодушный! Временами кажется, исчезни она, он и не заметит. А иногда ему вроде как доставляет удовольствие дразнить ее. Будто он не любит ее, разочарован в ней. Если бы он проявил к ней хоть немного любви… — Она пожала плечами. — Он очень суровый человек, мадемуазель, а с тех пор, как о нем начали злословить, стал еще жестче.

— Может быть, он не знает, что о нем говорят. Кто осмелится пересказывать все эти сплетни?

— Никто, но он догадывается. После смерти жены он изменился. Поведение у него не монашеское, но женщин он, видимо, презирает. Иногда я думаю, что он очень несчастный человек.

Обсуждать хозяина дома со слугами — наверное, дурной тон, но я умирала от любопытства и при всем своем желании не могла остановиться. Еще одна новая черта, которую я обнаружила в себе. Я уже не хотела следовать правилам этикета.

— Странно, почему он снова не женился? — спросила я. — Мужчина в его положении должен хотеть сына.

— Вряд ли он женится. Иначе, зачем он послал за господином Филиппом?

— Он сам послал за ним?

— Да, недавно. Полагаю, господин Филипп скоро вступит в брак, и тогда все перейдет его сыну.

— Мне это сложно понять.

— Его Светлость вообще сложно понять, мадемуазель. Говорят, в Париже у него много развлечений, но здесь он одинок. Ему скучно, единственное его удовольствие — нагонять тоску на других.

— Превосходная черта характера! — с сарказмом заметила я.

— Жизнь в замке непростая, труднее всего Женевьеве. — Нуну коснулась моей руки своей холодной ладонью, и я почувствовала, как сильно она волнуется за свою воспитанницу. — Женевьева — хорошая девочка. Ее несдержанность… это возрастное. У нее была прекрасная мать. Милое, нежное создание, каких еще надо поискать.

— Не волнуйтесь, — сказала я. — Я не стану говорить о том, что произошло, — ни с ее отцом, ни с кем-нибудь еще. Однако с ней мне поговорить следует.

Лицо Нуну прояснилось.

— Поговорите… а если вам доведется беседовать с Его Светлостью… скажите ему, как хорошо она говорит по-английски… какая она добрая… какая тихая…

— Уверена, по-английски она скоро станет говорить лучше, но вот тихой я бы ее не назвала.

— Из-за слухов о самоубийстве ее матери люди склонны считать, что девочка немного не в себе…

Я подумала, что в этом мнении есть доля правды, но говорить ничего не стала. Забавно, Нуну привела меня к себе, чтобы я успокоилась, а в результате я должна успокаивать ее.

— Но Франсуаза была самым нормальным ребенком, — закончила Нуну.

Она поставила чашку на стол и пошла в другой конец комнаты, откуда вернулась с деревянной шкатулкой, украшенной перламутром.

— Я храню некоторые ее вещи. Иногда их перебираю, чтобы ничего не забыть. Она была очень послушным ребенком. Гувернантки не могли на нее нарадоваться. Я часто рассказываю о ней Женевьеве.

Нуну открыла шкатулку и вынула из нее книжку в красном кожаном переплете.

— В ней она сушила цветы. Очень их любила. Специально, чтобы нарвать букет, бродила по полям. А бывало, собирала их в саду. Вот, смотрите, незабудка. А это платок, она вышила его для меня. Какая прелесть! Она часто вышивала для меня к Рождеству или именинам, а как подойду поближе — спрячет, чтобы сделать мне сюрприз. Добрая, спокойная девочка. Такие не кончают жизнь самоубийством. Кроме того, она была очень набожной католичкой. Так усердно твердила молитвы, что у вас на ее месте разболелась бы голова. Она всегда сама украшала нашу часовню. Самоубийство она посчитала бы непростительным грехом.

— У нее были братья или сестры?

— Нет, она была единственным ребенком в семье. Ее мать была слаба здоровьем. Ее я тоже нянчила. Она умерла, когда Франсуазе было девять лет, а в восемнадцать моя девочка сама вышла замуж.

— Она радовалась, когда вступила в брак?

— Она не знала, что такое семейная жизнь. Я до сих пор помню торжественный обед в честь подписания брачного контракта. Вы знаете, что это такое, мадемуазель? Может быть, в Англии этого нет? У нас до свадьбы заключают договор, а когда все улажено, в доме невесты устраивают праздничный обед. За столом — невеста, ее семья и жених со своими родственниками. После обеда подписывают брачный контракт. Думаю, в тот вечер она была очень счастливой. Ей предстояло стать графиней де ла Таль, а де ла Тали — самая влиятельная и богатая из всех соседских семей. Это была хорошая партия, настоящий триумф. Потом заключили гражданский брак, а еще позже настал черед венчания.

— После которого она стала уже не такой счастливой?

— Да, жизнь — это не девичьи мечты.

— Особенно, если эта девица вышла замуж за графа де ла Таля?

— Вот именно. — Она передала мне шкатулку. — Сами видите, какой славной девочкой она была, какими невинными были ее забавы. Замужество за таким человеком, как граф, стало для нее потрясением.

— Потрясения такого рода уготованы многим молодым девушкам.

— Истинная правда, мадемуазель. Она любила писать в книжечках, как она их называла. Ей нравилось вести записи о том, что произошло за день. Я храню их. — Нуну подошла к буфету и, выбрав один из висевших у нее на поясе ключей, открыла ящик, из которого извлекла тонкую тетрадку. — Это первая. Посмотрите, какой хороший почерк.

Я открыла тетрадь и прочитала:

«Первое мая. Молилась с папой и слугами, повторила для папы молитву, и он сказал, что я делаю успехи. Пошла на кухню, посмотрела, как Мари печет хлеб. Она дала мне кусок сладкого пирога и просила никому не говорить, потому что печь пирог ей не велели».

— Что-то вроде дневника, — заметила я.

— Тут она еще маленькая. Ей не больше семи. Многие ли дети в семь лет умеют так хорошо писать? Давайте я вам подолью кофе, мадемуазель, пока вы смотрите книжку. Я часто ее читаю, это напоминает мне о Франсуазе.

Я переворачивала страницы, пробегая глазами строчки, написанные крупным детским почерком.

«Думаю вышить моей Нуну скатерку для подноса. Это займет много времени, но если я не успею к ее дню рождения, то подарю на Рождество».

«Сегодня после молитвы со мной говорил папа. Он сказал, что я должна быть послушной девочкой и больше думать о других».

«Вчера видела маму. Она меня не узнала. Папа сказал, что она, наверное, недолго пробудет с нами».

«Я достала голубые шелковые нитки для скатерки, хорошо бы еще найти розовых. Сегодня Нуну чуть не увидела мою работу, я очень разволновалась».

«Вчера я слышала, как папа молился в своей комнате. Он позвал меня и велел молиться с ним. Мне было больно стоять на коленях, но папочка ничего не заметил».

«Папа сказал, что на следующий день рождения покажет мне какое-то величайшее сокровище. Мне исполнится восемь лет. Интересно, что это будет?»

«Мне очень хочется с кем-нибудь поиграть. Мари говорит, что раньше она работала в доме, в котором было девять детей. Здорово, когда столько братьев и сестер. Хоть бы у меня появился братик или сестричка».

«Мари испекла мне на день рождения пирог. Я ходила на кухню смотреть, как она его готовит».

«Я думала, что папино сокровище — рубины и жемчуг, а это всего лишь старая ряса с клобуком: черная и пахнет чердаком. Папа сказал, чтобы я не принимала тень вещи за саму вещь».

Нуну выжидательно смотрела на меня.

— Все это довольно печально, — сказала я. — Она была одиноким ребенком.

— Одиноким, но очень добрым. Вы согласны? Она вся в этих строчках, как живая. У нее был мягкий характер. Она принимала жизнь такой, какая она есть… понимаете, что я имею в виду?

— Думаю, да.

— Такие люди не кончают жизнь самоубийством. В ней не было ничего истерического. Женевьева такая же… в глубине души.

Я молча потягивала кофе. Эта женщина вызывала у меня симпатию, как глубоко она предана своим воспитанницам — и матери, и дочери! Чувствовалось, что она хочет склонить меня па свою сторону. Что же, буду с ней откровенна.

— Должна сказать, — начала я, — Женевьева в первый же день повела меня на могилу матери…

— Она часто ходит туда, — перебила меня Нуну. В ее глазах мелькнул страх.

— …и повела себя странным образом. Сказала, что хочет познакомить меня со своей мамой… Я подумала, что мы пойдем к живой женщине.

Нуну кивнула и отвела глаза в сторону.

— Потом она заявила, что ее мать стала жертвой отца.

Нуну в тревоге нахмурилась и взяла меня за руку.

— Но ведь вы понимаете, не так ли? Такое потрясение… найти тело собственной матери. А сплетни? Вполне естественная реакция, правда?

— Не вижу ничего естественного в том, что ребенок обвиняет отца в убийстве матери.

— Такое потрясение… — повторила она. — Ей в самом деле нужна помощь, мадемуазель. Вы только представьте, в какой обстановке она выросла! Смерть… намеки в замке… сплетни в городке. Я знаю, вы женщина разумная. Вы, конечно, сделаете правильные выводы из моего рассказа.

Она сжала мою руку, продолжая беззвучно шевелить губами, будто не осмеливаясь произнести вслух слова мольбы. Она боялась последствий проделки своей питомицы и просила о помощи. Я осторожно заметила:

— Да, конечно, это было огромное потрясение. К девочке нужен особый подход. Похоже, ее отец этого не понимает.

Нуну горько усмехнулась. Я подумала, что она ненавидит графа. Ненавидит за то, как он обращается с дочерью… и за то, как обращался с женой.

— Но мы-то понимаем, — сказала Нуну.

Я была тронута. Мы пожали друг другу руки, словно заключая договор. Ее лицо прояснилось. Вдруг она спохватилась:

— Ох, что же это мы! Ваш кофе остыл. Я сварю еще.

Вот в этой маленькой комнатке, сидя с чашечкой кофе в руке, я почувствовала, как необратимо вовлекла меня в свой водоворот жизнь замка.