Короткие слова – великие лекарства

Он лжет, когда пишет, что ему лучше

Моя вторая встреча с Яном началась с чтения того, что он написал на своем планшете:

«Я редко говорю о себе. Я знаю, что вы сейчас рассмеетесь: «говорю»… я же не говорю, а пишу. Французский язык плохо устроен. Или, наоборот, устроен хорошо, я не знаю. Он позволяет сказать то, что невозможно.

Кажется, те, кому ампутировали конечность, продолжают чувствовать ее, хотя она была сожжена в ближайшей больнице. Я иногда слышу в своей голове, как звучит мой голос. В своих снах я тоже говорю. Я лгу себе. Вот почему мне нравится чтение книги про «Самозванца Тома» – обманщика. Мы хронические лжецы. Вы тоже, как остальные. Хронические больные узнают друг друга. Обманщик Ян. Обманщик Алекс.

Я лгу, когда пишу, что мне стало лучше.

Я лгу, когда думаю, что моя жизнь снова станет такой, как была.

Я лгу, когда не плачу.

Я лгу, когда заставляю мою мать верить, что я ее ненавижу.

Я лгу, когда говорю, что я не страдаю оттого, что никогда не вижу своего отца.

Мой вызов вам – говорить правду, единственный раз».

Я знал, что Ян сложный человек, а теперь чувствовал, что он меня оценивает. Это озадачивало и немного смущало. Он был прав, когда сказал, что я тоже лгу. Но я приходил к нему не для того, чтобы говорить о себе. Он хотел, чтобы я еще почитал ему вслух текст Кокто. Поскольку он сам продвинулся достаточно далеко в чтении этой книги, мы скоро дойдем до конца романа.

– Ваше желание показать себя таким, какой вы есть, тронуло мою душу. В противоположном случае наше сотрудничество не дало бы никаких результатов. Я могу вам сказать, что вы прекрасно понимаете людей, которые вас окружают.

«Это потому, что я не трачу себя на слова. У меня есть время, чтобы наблюдать. А болезнь настолько стала частью меня, что я достаточно легко замечаю ее в других. Роман Кокто – прекрасный выбор для кого-то вроде меня. Деклассированный человек, который живет только иллюзиями, – это история Тома; и это моя история тоже. Поэтому я благодарю вас за то, что вы дали мне эти пути для размышления. Я знал у Кокто только «Красавицу и чудовище». Полусумасшедший старик-преподаватель заставил нас изучить эту вещь. Жан Маре, плохо загримированный под рыжего дикаря. И с ляжками как у танцовщицы».

– Я знал, что эта книга тронет вашу душу. По крайней мере, я этого желал. Я иногда делаю ставки.

«Мы все их делаем. Я тоже делаю их в Сети. Это такое же занятие, как любое другое».

– Я в этом не сомневаюсь. Вы знаете про пари Паскаля?

«Нет, а при чем тут оно?»

– Я просто хотел сказать, что люди делают ставки уже много лет и во всех областях.

«Паскаль был букмекером? Я этого не знал».

– Был в определенном смысле.

«И он выигрывал свои пари?»

– Его нет в живых, поэтому он не может нам ответить. А дать ответ мог бы только он. Он считал, что с точки зрения статистики верить в Бога лучше, чем не верить. Поэтому я не знаю, выиграл ли он.

«А я выиграл! Я поставил на победу французской сборной над английской. Никто в это не верил. Полстра – невероятный игрок. Он артист. Когда передает мяч, он, двигаясь, как будто чертит рисунок на поле, словно художник. У него все на своем месте, все имеет смысл. Как на картине Пинтуриккьо».

– Вы вызвали у меня интерес к этому игроку.

Я не думал, что когда-нибудь стану говорить со своими пациентами о футболе. Но нужно было признать то, что очевидно: этот вид спорта – неотъемлемая часть общества, и тот, кто желает избежать этой темы, мешает себе понять общество.

Дома я отыскал биографию Альбера Камю. На обложке была его фотография, где он показан в спортивной экипировке. Альбер Камю был вратарем команды «Рейсинг» Алжирского университета. Я быстро нашел для спорта поручителя-интеллектуала. Полноценного человека, у которого есть и голова, и ноги. И пусть плачут интеллектуалы, которых раздражает малейшее физическое усилие. Я пролистал книгу, которую никогда по-настоящему не читал. Одну из тех, которые купил и сразу поставил на полку. В начале одной главы – цитата из этого философа-романиста-футболиста-драматурга: «Тот небольшой запас морали, который у меня есть, я, в сущности, приобрел на футбольных полях и театральных сценах, и они останутся моими настоящими университетами»[10].

Значит, основой интеллектуального формирования Камю был футбол. А я-то нажимал на пульте кнопку переключения каналов каждый раз, когда видел на экране телевизора спортивное поле… Конечно, футбол не случайно стал самым распространенным в мире видом спорта. Во всем есть смысл – в движениях Полстры по полю, в косых поперечных линиях его передач, в словах Яна, в его ставках, в том, что он читает «Самозванца Тома».

Роман закончился. Я поднял взгляд на Яна, который во время чтения не отрываясь смотрел на меня. Нужно сосредоточиться, чтобы не повредить текст; нужно играть чувства… Меня испугало застывшее лицо подростка. Со времени нашей первой встречи его глаза приобрели привычку ничего не выражать.

Ян спрятался. Секунда за секундой проходила в тишине, и это молчание все не заканчивалось. Я встревожился. Он не хватался за свой планшет, не шевелился. Я решил сам нарушить молчание:

– Вы хорошо поняли финал романа?

По-прежнему никакого движения. Может быть, я плохо произнес свой вопрос? Я его повторил:

– Вы хорошо поняли финал романа?

Подросток остался неподвижным. Совершенно ясно: это болезнь. Я решил позвать его мать.

Она вошла почти сразу, как будто подслушивала у двери. Мои глаза внимательно всмотрелись в нее, потом снова стали глядеть на ее сына, который ни на что не отреагировал.

– Что происходит? – спросила Анна.

– Ваш сын плохо чувствует себя, – ответил я.

Ян продолжал смотреть на меня. Мать без паники подошла к сыну и взяла его за руку. Групповая фигура «мать и сын». Сын мгновенно очнулся, как игрушечный робот, в котором зарядили батарейку, и набрал на клавиатуре несколько слов для своей матери:

«Оставь нас, мама, все хорошо. Я размышлял кое о чем».

И Анна ушла, словно ничего не произошло. Я подумал, что Ян мог бы мне объяснить, в чем дело. Но нет – никаких объяснений, Ян снова принял прежний бесстрастный вид.

– Остановимся на этом сегодня. Я обещаю вам вернуться через два дня.

Он набрал ответ на клавиатуре, и на гигантском настенном экране появились слова:

«О’кей. До четверга».

Его мать ждала меня в коридоре. Она сказала мне, что со времени аварии Ян иногда впадает на несколько минут в полукоматозное состояние. Тело жило, но души в нем не было. «Я без меня», как написал Малларме в «Могиле Анатоля». Но сейчас я был не в литературном тексте. Я «попробовал на вкус» это ужасающее исчезновение живого существа.

– В такие моменты Ян становится чем-то вроде предмета – машиной, которая дышит. Врачи думают, что причина этого – напряжение и стрессы. О чем вы говорили перед самым приступом?

– Я просто спросил его, понял ли он финал романа, который мы читали вместе. Вот и все.

Нужно было жить с этим. Другого выхода не было. Медицина ничем не могла помочь Яну. Она, такая могучая и эффективная, не предлагала ему никакого решения. Отчаяние оттого, что ему не повезло болеть излечимой болезнью. Его мозг время от времени отключался, чтобы защитить себя. Как перегревшийся прибор. Я слушал, как Анна говорила мне о своем сыне, и искал в литературе подходящие цитаты, чтобы помочь ей, чтобы сделать их опорами для ее рассказа. Я нашел их много, но предпочел промолчать: Анна не была моей пациенткой.