Коротков

ФОРПОСТ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

23 марта 1957 года генерал-майор Александр Коротков получил новое назначение, которое, возможно, могло кое-кого и удивить: он стал представителем КГБ СССР при Министерстве государственной безопасности ГДР.

Даже для начальника управления и заместителя начальника разведки такое откомандирование из Центрального аппарата не могло и не должно было расцениваться как понижение. Объяснялось это просто: важностью данного поста в данное время. К 1957 году оба германских государства — ГДР и ФРГ, а также разделенный на Восточный и Западный Берлин стали главной ареной, форпостом противостоящих лагерей, фактически пребывающих уже второе десятилетие в зыбком состоянии, ранее в международных отношениях неведомом — «холодной войны». То есть той стадии конфронтации, когда любой неосторожный шаг одной из сторон, не говоря уже об умышленной провокации, мог привести к вооруженному столкновению с непредсказуемыми, но непременно тяжелыми, возможно — непоправимыми последствиями.

Отметим, «холодная война» была не только взаимным заблуждением, как ее трактуют ныне некоторые авторы, не только плодом пропагандистской, психологической борьбы противостоящих лагерей. Нет, за ней стояли вполне реальные геополитические и прочие интересы главных держав тогдашнего двуполярного мира: СССР и США. Для спецслужб эти десятилетия были долгим периодом самых жестких, непримиримых столкновений. Особенно на том полигоне, которым в силу многих обстоятельств стала разделенная Германия и ее растерзанная столица — Берлин.

В должности представителя КГБ в Германии Александр Коротков сменил генерал-лейтенанта Евгения Питовранова. Для посвященных уже это говорило о многом. Генерал Питовранов заслуженно считался одним из самых умных и компетентных руководителей в системе органов госбезопасности. Ему довелось побывать и начальником обоих главных управлений — разведки и контрразведки, и заместителем министра, и… номерным узником внутренней тюрьмы.

Питовранов был арестован по делу своего тогдашнего министра Абакумова в числе нескольких других генералов и полковников. Только четверо из них, невзирая на жестокие допросы, не признали себя виновными: Виктор Абакумов, Леонид Эйтингон, Яков Матусов и Евгений Питовранов. Более того, располагая между допросами свободным временем, Питовранов в холодной камере-одиночке написал Сталину… нет, не покаянное письмо, и не донос: обстоятельную докладную записку. О том, как в новой международной обстановке следует реорганизовать советскую контрразведку.

Самое поразительное в этой фантастической истории даже не то, что докладная дошла до адресата. А то, что Сталин дал ей ход, в результате чего автор записки был освобожден и, более того, восстановлен на службе. Нечто подобное, кажется, ранее случилось еще лишь с одним человеком — наркомом оборонной промышленности Борисом Ванниковым летом сорок первого. «А где Ванников? Почему отсутствует?» — раздраженно спросил на заседании ГКО Сталин. «Он сидит», — смущенно ответил Берия. «Нашел время, когда сидеть!» — сердито сказал вождь. Через десять минут Ванников был доставлен из внутренней тюрьмы в кабинет Верховного…

В бытность Питовранова уполномоченным КГБ в Германии там было проведено несколько крупных дел, некоторые из них впоследствии стали широко известны, поскольку были намеренно широко (хотя и не до конца) освещены в советских средствах массовой информации, а затем и на Западе.

Уже одно это определяло, что преемник Питовранова должен был, по меньшей мере, не уступать ему по степени компетенции, деловым и личностным качествам. Руководствуясь этими критериями, Председатель КГБ Иван Серов и остановил свой выбор на Александре Короткове. Кандидатура была одобрена и в «инстанциях».

Со стороны самого Александра Михайловича возражений не поступило. Он был рад возможности еще несколько лет поработать в стране, которую не только хорошо знал, но и любил. Не возражала против командировки и жена, Ирина Александровна, поскольку сама была специалистом именно по германской экономике. К этому времени она успешно защитила диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук и работала старшим научным сотрудником в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР.

Итак, в марте 1957 года Александр Коротков вновь приехал в Берлин и поселился в том же Карлсхорсте, который его советские обитатели с чьей-то легкой руки называли между собой «деревней Карловкой».

Совсем неподалеку на Копеникераллее, за высоким забором располагалось большое трехэтажное здание бывшего военного эсэсовского госпиталя «Санкт-Антониошпиталь», в котором ныне находился аппарат (вернее, часть многолюдного аппарата) представителя КГБ. И почти что рядом — памятное здание бывшего военно-инженерного училища, в котором в ночь с 8 на 9 мая 1945 года был подписан Акт о капитуляции вооруженных сил нацистской Германии. Через несколько лет в этом историческом здании будет устроен музей.

Ирина Александровна, уладив свои дела в институте, приехала с четырехлетней дочкой Юлей в Берлин спустя несколько месяцев. Как и было ранее обещано, ей предоставили интересную работу по специальности: консультантом в аппарате советника посольства по экономике.

Аппарат представительства являл из себя солидную как по численности, так и по технической оснащенности спецслужбу. В определенной степени он как бы копировал КГБ по разнообразию поставленных перед ним задач.

В 1953–1954 годах структура аппарата Уполномоченного КГБ (позднее переименованного в Представителя) в общих чертах была приблизительно следующей:

— секретариат;

— служба разведки с шестью отделениями: американским, английским, французским, германским, научно-технической разведки и по работе с нелегалами;

— служба контрразведки с четырьмя отделениями: американским, английским, французским и германским.

Самым многочисленным был советнический отдел, поскольку советники КГБ имелись в каждом управлении МГБ ГДР, а также во всех четырнадцати округах республики. Советник, как правило, кроме своего помощника в аппарате имел кабинет в здании МГБ или его окружного управления.

В 1954 году службы разведки и контрразведки были слиты. Вместо названных выше двух служб были образованы четыре крупных отдела: американский, английский, французский и германский. В каждом из них были разведывательное и контрразведывательное отделения. Свою самостоятельность сохранили отделения научно-технической разведки и по работе с эмигрантами.

Кроме того, в аппарате существовали все необходимые технические и вспомогательные службы.

В общей сложности аппарат Уполномоченного насчитывал несколько сотен сотрудников. Кроме того, на должностях, связанных с обслуживанием всего комплекса: жилые дома, стадион, клуб, системы канализации водо- и электроснабжения было занято довольно много немцев, граждан ГДР, разумеется, трижды проверенных и находящихся под неустанным и пристальным присмотром.

Направление Короткова в Карлсхорст означало не просто обычную, осуществляемую каждые три-четыре года смену уполномоченных, а затем и представителей КГБ, но резкое усиление именно разведывательной работы с территории Германии, тем более что контрразведкой занимались также особые отделы советских воинских расквартированных в ГДР частей и соединений.

О приоритете разведки Коротков получил прямое указание и от председателя КГБ Ивана Серова, и в Центральном Комитете КПСС. Да и сам он прекрасно понимал, что этого требует международная обстановка и ситуация в Германии, и соответственно ориентировал на первом же совещании в своем новом кабинете начальников всех основных отделов и отделений. К слову сказать, почти всех их, а также и многих сотрудников, он лично знал не первый год.

Так, германский отдел (его начальник подполковник Борис Иванов был с Коротковым в одной группе в тяжелые недели венгерских событий 1956 года) имел пять главных направлений разведывательной деятельности

(имелось в виду прежде всего агентурное проникновение):

— ведомство федерального канцлера ФРГ;

— министерство иностранных дел ФРГ;

— министерство обороны ФРГ;

— спецслужбы ФРГ;

— политические партии и влиятельные общественные организации ФРГ.

Ну, и, разумеется, предметом особой заботы всех отделов и отделений оставался Западный Берлин.

Кроме руководства обширным и сложным хозяйством в обязанности Короткова входило взаимодействие, оказание помощи и, в весьма деликатной форме, даже желательное для Советского Союза направление деятельности спецслужб Германской Демократической Республики. Задача эта была именно деликатной, поскольку на работе министерства госбезопасности ГДР прямо и непосредственно сказывалась непрестанная подковерная борьба за власть в высших кругах партийного и государственного руководства республики.

Посему Коротков должен был быть не только разведчиком, но в отношениях с руководителями МГБ, правительства и ЦК СЕПГ настоящим дипломатом. К слову сказать, официально, «на людях», он выступал в качестве советника посольства СССР в ГДР и имел соответствующий дипломатический ранг.

Спецслужбы в восточной зоне Германии создавались, разумеется, под прямым контролем советских оккупационных властей и соответствующих управлений МГБ СССР.

Еще в августе 1947 года по приказу СВАГ здесь в составе уголовной (криминальной) полиции была сформирована полиция безопасности под названием «Комиссариат-5» (К-5). После провозглашения в октябре 1949 года Германской Демократической Республики на основе К-5 была образована служба государственной безопасности — ССД. Главой и К-5, и ССД был старый коммунист Вильгельм Цайссер.

Во время гражданской войны в Испании Цайссер под псевдонимом «генерал Томас» командовал XI Интернбригадой. На протяжении многих лет он был связан с советской военной разведкой. Его ближайшим помощником был также агент Разведупра, профессиональный журналист Рудольф Гернштадт, женой которого одно время была знаменитая ныне «Альта» — Ильза Штебе. Именно Гернштадт и Штебе завербовали высокопоставленного нацистского дипломата Рудольфа фон Шелиа. В их группу входил также Герхард Кегель.

Спустя несколько месяцев, в феврале 1950 года, ССД была преобразована в министерство государственной безопасности ГДР, министром назначен все тот же Цайссер. Примечательно, что разведкой вплоть до марта 1953 года МГБ не занималось, хотя соответствующая спецслужба, закамуфлированная безобидными названиями, уже существовала. Ее становление и многолетняя деятельность неразрывно связаны с именем «Человека без лица», как его долгие годы называли на Западе — Маркуса Вольфа, или «Миши», как его называли советские друзья[191].

Высокий, стройный, по мужски весьма привлекательный, еще совсем молодой (и навсегда моложавый), с доброжелательным, очень интеллигентным лицом, Вольф менее всего походил на руководителя активно действующих спецслужб на протяжении трех с лишним десятилетий.

Отцом Маркуса был известный немецкий драматург, врач по основной профессии Фридрих Вольф. Коммунист по убеждениям, он был вынужден эмигрировать с семьей из нацистской Германии в Советский Союз. В Москве, в небольшой двухкомнатной квартире в Нижне-Кисловском переулке выросли два его сына: Маркус и Конрад. Учились мальчики вначале в немецкой школе им. Карла Либкнехта, а затем в русской им. Фритьофа Нансена. Однокашники называли их Миша и Коля. Впоследствии Конрад Вольф стал известным кинорежиссером и президентом Академии художеств ГДР.

Фридрих Вольф был автором знаменитой пьесы «Профессор Мамлок», она стала первым литературным произведением, рассказывающим о трагической судьбе евреев в нацистской Германии. Спектакли по ней были поставлены на сценах многих театров мира. (В 1961 году Конрад Вольф снял по пьесе отца художественный фильм.)

Перед войной Маркус Вольф закончил первый курс Московского авиационного института. Как многие его сверстники, дети политэмигрантов, Маркус рвался на фронт, но вместо передовой по воле партии попал в глубокий тыл, в деревню Кушнаренково на реке Белой в Башкирии. Здесь, под криптонимом «Сельскохозяйственный техникум № 101» функционировала секретная школа Коминтерна. Готовили в ней не агрономов и не животноводов, а подпольщиков для последующей нелегальной работы в Германии.

Подготовку будущих нелегалов прервал роспуск 16 мая 1943 года Коминтерна. Вольф получил новое назначение: комментатором и диктором на радиостанцию Компартии Германии, вещающую, естественно, на немецком языке. Тогда-то с ним и познакомился полковник Александр Коротков.

Между тем младший из братьев, Конрад, вступил-таки в Красную Армию и День Победы встретил в Берлине девятнадцатилетним лейтенантом.

В конце мая 1945 года в столицу поверженного рейха прилетел и Маркус Вольф. Вальтер Ульбрихт направил его работать на берлинское радио. В качестве радиожурналиста Вольф много месяцев освещал ход судебного процесса над главными немецкими военными преступниками в Нюрнберге.

После провозглашения Германской Демократической Республики Маркус Вольф полтора года работал первым советником посольства ГДР в Москве.

В августе 1951 года Вольфа неожиданно вызвал в Берлин статс-секретарь[192] МИДа ГДР Антон Аккерман, старый коммунист, участник гражданской войны в Испании. Вольфа он хорошо знал по совместной работе в Национальном Комитете «Свободная Германия».

Он сообщил, что в ГДР создается собственная разведывательная служба под его, Аккермана, началом. Почему он ставит об этом в известность Вольфа? Потому, что с этого дня он уже не советник посольства в Москве, а сотрудник нового учреждения под скромным названием «Институт экономических исследований». Первоначально в институте было всего-навсего четверо немецких служащих и столько же советников из Москвы.

В декабре 1952 года Антона Аккермана сменил в должности директора Маркус Вольф, став тем самым в двадцать восемь лет самым молодым в мире хоть и небольшой пока что по численности и масштабам деятельности, но все же разведки.

До весны 1953 года институт подчинялся непосредственно Первому секретарю ЦК СЕПГ Вальтеру Ульбрихту. Лишь после смерти Сталина разведка была переподчинена Цайссеру, но не как министру госбезопасности ГДР, а… члену Политбюро ЦК СЕПГ.

Борьба за власть в верхах республики тогда достигла, пожалуй, наивысшего накала. Ни для кого в партии не было секретом, что Цайссер недолюбливает Ульбрихта, а главное, не разделяет его линии на ускоренное строительство социализма в ГДР, полагая ее политическим авантюризмом. Как теперь известно, точно таких же взглядов по данному вопросу придерживался и Лаврентий Берия в Москве. Именно экономические последствия проводимой руководством ГДР гонки и привели к массовым выступлениям рабочих в июне 1953 года.

Арест Берии спас тогда Ульбрихта от неизбежного, казалось, снятия с должности. Ульбрихт не только уцелел сам, но и сумел избавиться от Цайссера с Гернштадтом.

Спокойный, выдержанный Цайссер, понимая, что при такой ситуации плетью обуха не перешибить (все знали, что Ульбрихта связывает с только что избранным Первым секретарем ЦК КПСС Хрущевым личная дружба), навсегда оставил большую политику и успешно продолжил свое любимое на протяжении многих лет занятие: редактирование переводов на немецкий язык произведений В. И. Ленина.

Убрав Цайссера, Ульбрихт по узко прагматическим личным соображениям низложил МГБ в статс-секретариат в составе МВД. Министром МВД тогда был Вилли Штоф, будущий глава правительства ГДР. Статс-секретарем стал коренастый, плотносбитый и зычноголосый Эрнст Вольвебер («Антон»), своего рода человек-легенда Германской компартии. В годы Первой мировой войны он служил в военном флоте, в ноябре 1918 года руководил знаменитым восстанием моряков в Киле. Там же Вольвебер вступил в «Союз Спартака», предтечу будущей компартии Германии, в Киле же познакомился с раненным на фронте молодым солдатом по имени Рихард Зорге.

Два года Вольвебер провел в Москве — учился. По возвращении в Германию в 1928 году был избран депутатом рейхстага от компартии.

После прихода к власти нацистов Вольвебер эмигрировал и поселился в Копенгагене. Здесь по заданию Коминтерна он повел активную работу в Международном союзе моряков.

В портовых городах Северной Европы Вольвебер стал организовывать международные клубы моряков, существующие повсеместно и по сей день. Под их прикрытием «Антон» сколачивал диверсионно-разведывательные группы, связанные одновременно и с внешней, и с военной разведкой СССР. В задних комнатах и подвальных помещениях клубов изготовлялись фальшивые морские паспорта и другие документы, собирались взрывные устройства, хранились оружие и боеприпасы.

Так возникла разветвленная организация, получившая название «Лига Вольвебера» и состоящая из моряков-боевиков многих национальностей. В годы гражданской войны в Испании они осуществили ряд диверсий на судах, доставлявших стратегические материалы франкистским мятежникам. Так, к примеру, был устроен пожар в трюме польского судна «Стефан Баторий».

Гестапо несколько лет пыталось разгромить «Лигу», но безуспешно, в какой-то степени сократить ее деятельность немцы сумели лишь в ходе начавшейся Второй мировой войны после оккупации Дании и Норвегии. Многие боевики были схвачены гестаповцами. Самому Вольвеберу удалось бежать через узкий пролив Эресун (Зунд), отделяющий Данию от Швеции. Хотя при нем был фальшивый датский паспорт на имя Фрица Келлера, шведские власти его опознали и арестовали. Германские власти решительно требовали выдачи Вольвебера как гражданина Германии и международного террориста. По данным шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха «Лига Вольвебера» была ответственна за диверсии на восемнадцати германских, трех итальянских и одном японском судне. Два судна из этого списка были затоплены, остальным нанесены разрушения различной степени тяжести. (Пока Вольвебер пребывал в шведской тюрьме, его боевики устроили диверсию еще и на одном финском судне.)

Скорее всего, немцы добились бы выдачи Вольвебера. К счастью для «Антона», о нем вовремя узнал от своих «источников» резидент внешней разведки в Стокгольме Борис Рыбкин. Правительство СССР официально заявило, что Эрнст Вольвебер является советским гражданином и потому подлежит не выдаче Германии, а немедленной репатриации в Москву. Что и было сделано.

Естественно, вся эта история прямо-таки детективного свойства проходила при живом и непосредственном участии Александра Короткова, ранее лично Вольвебера не знавшего.

Итак, Эрнст Вольвебер стал статс-секретарем МВД. Разведка в новом статс-секретариате именовалась отныне Главным управлением XV. Маркус Вольф одновременно являлся начальником этого управления и заместителем Вольвебера. Поначалу вся разведка ГДР свободно помещалась в здании бывшей школы в Панкове. Затем, по мере расширения, переехала в более просторное помещение на Роландсуфер в центре Берлина.

Впоследствии для министерства государственной безопасности был выстроен громадный комплекс в основном двенадцатиэтажных зданий какого-то странного буро-красного цвета, на углу Франкфуртераллее и Рушештрассе. В одном из них — угловом, с внутренним двориком, разместилось и Главное управление разведки.

В 1957 году, как раз перед приездом Короткова в Берлин, Вольвебер также перестал устраивать Ульбрихта. Он был смещен, а органы государственной безопасности возглавил (и возглавлял до самого конца существования ГДР) также невысокий, плотный, с большой головой при почти полном отсутствии шеи Эрих Мильке. По удивительному стечению обстоятельств, Мильке, который никогда даже на фотографии не видел шефа гестапо Мюллера, носил точно такую же странную прическу с высоко выбритыми висками…

Эрих Мильке также принадлежал к числу старых немецких коммунистов, которые в конце двадцатых — начале тридцатых годов аргументам разума и логики в стычках со штурмовиками предпочитали крепкие пролетарские кулаки и тяжелые медные бляхи поясных ремней с эмблемой «Рот-Фронт». С тем же поднятым вверх крепко сжатым кулаком.

Еще до прихода Гитлера к власти Эрих Мильке с товарищем Эрихом Циммером (обоим немного за двадцать) по решению партии в отместку за убийство на митинге двух рабочих, 9 августа 1931 года также во время митинга на площади Бюловплац перед «Домом Карла Либкнехта» убил капитанов полиции Пауля Анлауфа и Франка Ленка, еще одного полицейского ранил.

Убийство полицейского в Германии традиционно считается одним из самых тяжких преступлений, на которое не распространяется срок давности. Именно за это после объединения Германии почти шестьдесят лет спустя власти ФРГ попытались привлечь к ответственности престарелого Эриха Мильке…

При Мильке органы госбезопасности были восстановлены в ранге министерства (пресловутого «штази»). Главное управление XV (разведывательное) бывшего статс-секретариата стало в составе МГБ ГДР именоваться Главным управлением разведки (ГУР).

Мильке и Вольфу суждено будет много лет работать, что называется, «под одной крышей». Это были очень разные люди, разного интеллекта, разного жизненного опыта, с разными — но у обоих сильными — характерами. Отношения между ними порой будут доходить до крайней степени напряженности. И Александру Короткову в качестве полномочного представителя КГБ да и просто общего друга обоих придется частенько прикладывать немало усилий и такта, чтобы сглаживать острые конфликты между министром госбезопасности и шефом разведки.

Мильке был человеком крутого нрава, любил и умел, как говорится, ломать людей через колено. При внешней простоватости и не слишком широкой образованности был по-крестьянски упрям, проницателен и хитер. Чтобы работать с ним на равных, нужно было стать с ним на равных, заставить уважать себя и считаться с собой. Это удавалось далеко не каждому советскому работнику в ГДР. Короткову удавалось. По свидетельству многих очевидцев и участников событий тех лет, зачастую откровенно грубый Мильке почти всегда соглашался с мнением Короткова, которого почитал гораздо больше своих коллег в высших эшелонах власти ГДР. Возможно, Короткову помогало то, что при общей доброжелательности он тоже мог быть и упрямым, и крутым. Имея опыт общения с такими собственными министрами, как Берия и Абакумов, он быстро добился должного к себе как к советскому представителю и профессионалу уважения со стороны и Мильке, и других ответственных сотрудников аппарата МГБ.

С Вольфом все было проще. И не только потому, что Маркус был моложе и гораздо образованнее Мильке. Талантливый, разносторонне эрудированный человек, Вольф все же был тогда еще новичком в разведке, а потому с самого начала должен был признать абсолютное превосходство Короткова как высококлассного профессионала вообще и компетентнейшего знатока именно Германии, в частности.

Хитрый, даже коварный Вальтер Ульбрихт прекрасно знал, что население ГДР не слишком любит Первого секретаря ЦК СЕПГ. Ему было известно, что в бесчисленных берлинских (и не только берлинских) кнайпе, бирштубе, келлерах рассказывают вполголоса анекдоты, в которых обыгрывается и его неистребимый саксонский акцент, и высокий, неприлично визгливый иногда голос.

Поэтому его вполне устраивала взаимная неприязнь министра госбезопасности и шефа разведки. В этом он как опытный, прожженный политик видел своеобразный баланс сил.

Теперь несколько принципиально важных для автора строк.

С позиций международного права Германская Демократическая Республика, как и Федеративная Республика Германия, являлась суверенным государством, поддерживала нормальные дипломатические отношения со многими странами, являлась членом десятков международных организаций, в том числе и ООН. Как любое суверенное государство, ГДР имела полное право содержать вооруженные силы, органы разведки и контрразведки. Служба в этих учреждениях сама по себе не могла и не должна считаться преступным, уголовно наказуемым деянием.

Тем не менее почти сразу после объединения ФРГ и ГДР федеральные и земельные власти начали откровенное преследование многих государственных и партийных деятелей бывшей ГДР, сотрудников ее органов госбезопасности и негласных помощников. Многие кадровые офицеры (особенно старшие) бывших вооруженных сил ГДР не были зачислены на службу в бундесвер, на что имели полное право. Между тем кадровые разведчики ФРГ, работавшие против ГДР, никакой ответственности, даже простого упрека за это не понесли. Хотя, если подойти к этому строго юридически, совершали против другого суверенного государства то же самое, что их коллеги по профессии на Востоке. То есть что принято называть двойным стандартом, что весьма характерно для многих западных держав, в первую очередь — для США.

Так, пришлось предстать перед Фемидой ФРГ и Эриху Мильке, и Маркусу Вольфу. Процессы эти, фактически провалившиеся, тем не менее вызвали в стране настоящий скандал. Иначе и быть не могло. Невозможно сегодня нынешними мерками мерить поступки людей, чей пик активной политической деятельности пришелся на самые напряженные годы «холодной войны». Тот же Маркус Вольф справедливо писал о той поре:

«Это время сформировало по обе стороны резкие образы непримиримых врагов. Видя в нашем противнике “империалистического агрессора”, мы сами воплощали для миллионов людей по ту сторону “империю зла”».

Последние четыре года деятельности и, увы, жизни Александра Короткова прошли под знаком резко усилившегося противостояния двух лагерей в высокой политике, вплоть до Организации Объединенных Наций и стадионов Олимпийских игр. Форпостом, где все разногласия, противоречия проявлялись особенно ярко, была Германия, Восточная и Западная и ее также разделенная столица. Советским разведчикам и контрразведчикам здесь приходилось бороться не с невинными и беззащитными овечками, а с матерыми профессионалами, представляющими самые опытные, сильные и богатые спецслужбы США, Великобритании, Франции и Федеративной Республики Германии.

К тому же активно занимались подрывной работой против СССР и отдельных советских граждан как военнослужащих, так и гражданских, просто работающих в ГДР и ФРГ, многочисленные эмигрантские организации. Не последнюю роль в них играли лица, активно сотрудничавшие во время войны с гитлеровцами на временно оккупированной вермахтом советской территории.

Характерной особенностью положения в Берлине было то, что противостоящие спецслужбы здесь разделяли не десятки тысяч километров, как Лубянку и Лэнгли, а порой всего лишь сотни метров. Установленные кадровые американские разведчики, используя особый статус Берлина, спокойно приезжали на Александерплац просто для того, чтобы купить здесь несколько грампластинок советской фирмы «Мелодия» с записями классической музыки, потому что они здесь стоили в несколько раз дешевле, нежели в западных секторах. Так же охотно посещали они спектакли в театрах столицы ГДР и гастроли советских артистов и музыкантов. Многие визитеры, злоупотребляя оккупационным иммунитетом, не стеснялись заниматься спекуляцией валютой. Причем, в таких масштабах, что наносили этим серьезный финансовый и экономический ущерб народному хозяйству ГДР. В те годы Восточный Берлин наводняли сержанты и офицеры американских, английских и французских войск, наезжавших из западных секторов и скупавших для себя за бесценок не только пластинки, но даже картофель и кастрюли.

Ясное дело, сотрудники и агенты западных спецслужб навещали Восточный Берлин не только для закупок дешевого продовольствия. Правда, следует признать, что обстановка в Берлине в тот период была, образно говоря, «улицей с двусторонним движением». Что успешно использовала и советская разведка. Необычность ситуации требовала зачастую принятия неординарных, немыслимых в иные времена решений, ломающих все привычные стереотипы и нормы. Но пойти на такие шаги, не думая о своей карьере и вообще неприятных последствиях лично для себя, мог только человек, обладающий профессиональным и гражданским мужеством.

Как отмечает бывший сослуживец Короткова Георгий Санников, «Александр Михайлович был исключительно решительным человеком. Так уж бывает, что на определенное количество успешно проведенных оперативных мероприятий обязательно случаются провалы даже при очень тщательной подготовке. В Западном Берлине в районе знаменитого зоопарка проводилась важная операция, в которой было задействовано четыре оперативных сотрудника и несколько прикрывавших их агентов-боевиков. Один из них оказался предателем и позвонил американцам. Те мгновенно среагировали, через четверть часа уже были в районе операции и взяли всех участников. К счастью, находившиеся для наблюдения за ходом операции еще два наших сотрудника не были известны провокатору, и через несколько минут генерал уже был осведомлен о случившемся. Ему, в частности, сообщили и о том, что задержанные доставлены в штаб-квартиру базы ЦРУ на Клейаллее в Западном Берлине и посажены там в тюрьму.

Не ставя даже в известность Москву, генерал, не теряя времени, позвонил Мильке. Разговор был предельно четким и решительным с обеих сторон.

— Эрих! Час назад в Западном Берлине американцы арестовали четверых моих парней. Есть предложение немедленно задержать четверых американцев, находящихся сейчас в столице ГДР…

— Почему четверых? И почему только находящихся в Берлине? Мы арестуем всех, пребывающих на нашей территории. И немедленно. Не уходи далеко от телефона…

Коротков готов был поклясться, что при этих словах министр довольно ухмыльнулся…

Через час Мильке перезвонил Короткову и сообщил веселым голосом, что его люди задержали на всей территории ГДР и в Восточном Берлине сорок два американца.

Переговоры Короткова с представителем ЦРУ по телефону длились в общей сложности семь часов. Закончились, как и следовало ожидать, взаимным освобождением всех задержанных.

Примечательно, что Коротков, разумеется, доложил о происшедшем своему высшему начальству в Москве (и получил “добро” на акцию), но уже после того, как провел ее совместно с Мильке».

Иногда Короткову приходилось проявлять решительность в иных ситуациях, причем неизвестно, когда он больше рисковал своим положением…

В Берлин приехал близкий родственник всесильного тогда Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров Никиты Хрущева. Страстный филателист, он без обиняков попросил Короткова, чтобы тот из средств, предназначенных на оперативные расходы, выдал ему довольно значительную сумму в западных марках, чтобы пополнить раритетами свою коллекцию. Сослался при этом, что так всегда делали коллеги генерала в других столицах.

Коротков ответил, что может дать гостю адреса лучших филателистических магазинов и в Западном, и в Восточном Берлине, а также предоставить автомобиль и переводчика для поездок по оным. Валюты же у него на подобные расходы нет…

Генерал-майор Николай Горбачев, также когда-то работавший с Александром Коротковым в Берлине, рассказал о таком эпизоде.

В конце июня 1968 года Рудольф Абель был гостем управления КГБ СССР по Новосибирской области, где встречался с оперативным составом. Он изъявил желание посетить знаменитый Академгородок, в частности Институт ядерной физики. Горбачев тогда уже служил в Сибири и был начальником отдела УКГБ по Сибирскому отделению Академии наук СССР, почему ему и поручили сопровождать Абеля в поездке. Знаменитого разведчика в институте приняли академики Герш Будкер (директор) и Ренат Сагдеев. Ученые показали ему лаборатории, различные сложные установки и в ходе беседы были поражены глубиной познаний Абеля в области ядерной физики.

На обратном пути в Новосибирск у Горбачева с Абелем зашел разговор о Короткове, тогда уже давно покойном. Абель отозвался о нем с высочайшим уважением и теплотой.

Под впечатлением разговора Горбачев, придя домой, почти дословно записал высказывания Абеля о своем бывшем начальнике:

«Саша — это прежде всего личность, и личность незаурядная. Его творческое мышление и эрудиция выражались в неординарных решениях сложных профессиональных вопросов, в остроумных и самобытных характеристиках людей, с которыми он сталкивался по работе, в живой и образной речи, в том числе и украшенной иногда крепкими выражениями, которые, однако, не огрубляли ее, а делали более убедительной и доходчивой. По большому счету это истинный труженик разведки, оставивший в ней свой заметный след. Как жаль, что ему был уготован слишком короткий век, который он прошел, не щадя себя».

Некоторые ветераны, работавшие с Коротковым и в Москве, и в Германии, вспоминают о нем, как о начальнике жестком, порой крутом и резком. В этих отзывах много правды. Но не следует забывать, что полковник, а позднее и генерал Коротков никогда не был общевойсковым строевым командиром. Фактически, если не считать шоферов из сержантов и старшин-сверхсрочников, под его непосредственным началом не было ни одного солдата. Те же военнослужащие срочной службы, что находились в Карлсхорсте, имели своих прямых командиров, которым и подчинялись напрямую. До генерал-майора Короткова им никакого дела не было, равно как и ему до них.

Подчиненные же Короткову сотрудники аппарата представительства КГБ являлись кадровыми офицерами, в большинстве своем старшими — майорами, подполковниками, полковниками. То есть людьми взрослыми, достаточно опытными и в профессиональном плане, и в чисто житейском, прослужившими в органах госбезопасности по меньшей мере лет десять. Многие из них прошли войну, были ранены, награждены орденами и медалями, не обойдены и ведомственными поощрениями. Потому и спрос с них был иной, нежели с солдата второго или даже третьего года службы. Потому в случаях серьезных промахов, упущений, не говоря уже о серьезных проступках, Коротков мог принимать решения и крутые, и жесткие. Следует учитывать и то, что служебные упущения, не говоря уже о серьезных нарушениях дисциплины, здесь, в Германии, могли повлечь за собой гораздо более серьезные последствия, даже непоправимые, нежели такие же дома, в Советском Союзе.

Правда, никто из обиженных Коротковым не мог привести примера, когда генерал накладывал взыскание или просто учинял словесную выволочку совсем уж ни за что. А вот примеров обратного автору рассказали немало.

Однажды случилось такое. Некий офицер, находясь, мягко говоря, в серьезном подпитии, возвращался в Карлсхорст из центра города на собственном «трабанте». Этот псевдонародный автомобильчик был настоящим курьезом автомобилестроения. Его нелепой формы кузов был изготовлен из какого-то стеклопластика и при серьезном ударе о препятствие раскалывался, как пустой орех. Мотор у него был маломощный, зато шум издавал невероятный. О злосчастных «трабантах» население ГДР сложило уйму анекдотов.

Завидев за рулем машины с «русским» номером явно нетрезвого водителя, полицейский, регулировавший уличное движение (их называют в Германии «вайсемаус» — «белая мышь», за традиционный длиннополый белый балахон, хорошо видный издалека даже в темноте), свистнул. Офицер и не подумал остановиться, наоборот, прибавил ходу. Полицейский, не привыкший к такой недисциплинированности, кинулся вдогонку за нарушителем на гораздо более мощной машине. Казалось, он вот-вот нагонит «трабант», у которого к тому же спустило одно колесо.

Но то ли офицер был первоклассным шофером, то ли сказалась известная поговорка-примета, что «пьяным и дуракам везет», но тем не менее он ушел от преследования, развив сумасшедшую для покалеченной малолитражки скорость, лихо петляя улицами и переулками.

Полицейский успел все же записать номер и, как положено добросовестному немецкому служаке, подал рапорт своему начальству. Тот переслал оный советскому военному коменданту. Последний легко установил, что машина принадлежит одному из подчиненных генерал-майору Короткову офицеров. О чем и доложил ему незамедлительно.

По тогдашним правилам офицера за букет столь злостных нарушений дисциплины полагалось незамедлительно отправлять первым же поездом в Советский Союз. Никто не сомневался, что несчастного ждет именно такая участь. И это при том, что ранее за ним ничего подобного не числилось, по службе он характеризовался положительно.

Решение Короткова было неожиданным, для многих просто необъяснимым. Он влепил проштрафившемуся офицеру все взыскания, на какие имел право в соответствии с дисциплинарным уставом советских вооруженных сил, но оставил в Карлсхорсте в той же должности!

— Конечно, он совершил серьезный проступок и заслуживает более строгого наказания, — сказал генерал на первом же совещании в аппарате. — Но! Он на паршивеньком «трабанте» (сам Коротков ездил на «мерседесе»), да еще со спущенным колесом в темноте ушел от преследователя-профессионала на куда более мощной машине. Значит, он человек решительный, смелый, и водитель к тому же первоклассный. Из таких получаются отличные разведчики. После того, конечно, как с них сойдет дурь…

«Дурь» с офицера, действительно, Коротков сбил, и тот впоследствии прекрасно служил на вверенном ему посту, не раз вспоминая своего крутого, но достаточно проницательного начальника.

Для многих немцев пятидесятые годы стали периодом шатаний, тяжелых раздумий, колебаний. Раскол страны на зоны сопровождался расколом в душах и сердцах миллионов людей. Нередко одному человеку что-то на Востоке очень нравилось, но что-то одновременно отвергалось. Бывало и обратное: проживающий на Западе немец не воспринимал многое происходящее в ФРГ как со стороны боннских, так и оккупационных властей. В частности, население чрезвычайно раздражало бесцеремонное поведение американских солдат и сержантов в их зоне и секторе Берлина. Случалось, что не в силах определиться, человек прямо-таки метался между Западом и Востоком. Конечно, уровень жизни в ГДР существенно уступал таковому в ФРГ по многим причинам и объективного, и субъективного характера. Но в ГДР были лучше развиты меры по обеспечению социальной защиты трудящихся, особенно пожилых людей. Здесь легче было получить образование, особенно среднее специальное и высшее. Людей небогатых впечатляла система бесплатного медицинского обслуживания, а также гораздо более низкая, нежели на Западе, квартирная плата и стоимость билетов на общественном транспорте и железной дороге.

Да и советские солдаты в ГДР на каждом шагу не попадались — командование просто не выпускало их, за редким исключением, за стены военных городков.

Самым ценным советским разведчиком в Федеративной Республике Германии на протяжении десяти лет был «Курт» — Хайнц Фельфе. Человек совершенно удивительный как по своему жизненному пути, полному превратностей и метаморфоз, так и по эффективности результатов своей нелегальной работы. Подумать только: Хайнц Фельфе благодаря исключительно своим профессиональным способностям занял в спецслужбе ФРГ примерно такое же положение, какое Ким Филби занимал в английской!

Хайнц родился в 1918 году в Дрездене в семье сотрудника полиции. Семья была дружной и достаточно культурной. В доме имелась хорошая библиотека, к тому же юного Хайнца с детства обучали игре на фортепьяно и виолончели. Как и миллионы его сверстников, Хайнц в подростковом возрасте попал под сильное влияние нацистской пропаганды. Он верил, что новый режим ставит перед немецким народом ясную и светлую цель, ведет его к благополучию и строгому порядку. По счастью, веря в эти идейные ценности нацизма, Хайнц все же не превратился в совершенно уж фанатичного и тупого роботоподобного исполнителя.

В пятнадцать лет Хайнц вступил в гитлерюгенд, в восемнадцать в один из милитаризованных клубов СС — здесь его влекла возможность научиться водить автомобиль и мотоцикл.

По окончании средней школы юноша некоторое время работал на заводе, где получил профессию механика по точным оптическим приборам.

В первые же дни Второй мировой войны Хайнц был призван в армию и направлен на польский фронт. Но воевать ему довелось всего лишь десять дней — попал в госпиталь с тяжелейшим воспалением легких. Болезнь оказалась настолько серьезной, что по выходе из госпиталя Хайнц был комиссован и в строй больше не вернулся.

В марте 1941 года Фельфе получил наконец свидетельство о среднем полном образовании и был направлен на учебу на юридический факультет Берлинского университета. Именно направлен, потому как признанный негодным к службе в армии, был все же мобилизован в полицию. К этому времени уголовная полиция уже входила в систему Главного управления имперской безопасности. Параллельно с учебой в университете Фельфе занимался на курсах по подготовке комиссаров уголовной полиции. По окончании курсов он некоторое время служил в полиции родного Дрездена, потом в Глейвице — маленьком городке на границе с Польшей. Городок этот вошел в историю, так как провокационный налет группы эсэсовцев, переодетых в польскую военную форму, на здешнюю радиостанцию послужил поводом для объявления Германией войны этому государству, а фактически для начала Второй мировой войны.

В августе 1943 года Фельфе вызвали в Берлин, где он с некоторым удивлением узнал, что откомандирован в VI управление РСХА, то есть внешнюю разведку СД, под начало бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга.

Фельфе был определен в швейцарский реферат и со временем стал его начальником. В конце войны в звании гауптштурмфюрера СС его командировали в Нидерланды с задачей организовать заброску диверсионных групп в тыл американо-английских войск. Правда, фактически выполнить это задание он так и не успел, поскольку оказался в плену у англичан.

К этому времени в душе Хайнца уже ничего не осталось от былого пыла члена гитлерюгенда, каким он был всего лишь несколько лет назад. Не осталось и благоговения перед гением фюрера, который в глазах Фельфе выглядел теперь всего лишь азартным карточным игроком, вовлекшим Германию, да и всю Европу в бездну неисчислимых страданий. Отвращение к войне особенно усилилось, когда Хайнц узнал, что 13–14 февраля 1945 года англо-американская авиация фактически стерла с лица земли его родной, к тому же один из самых красивых городов Германии — Дрезден. Погибли десятки тысяч жителей. Никакой военной необходимости в столь жестокой бомбардировке не было. Много позже Фельфе узнал, что решение о массированных двухсуточных налетах было принято лишь потому, что по условиям Ялтинских соглашений Дрезден отходил в будущую советскую зону оккупации.

Фельфе повезло: его продержали в плену всего лишь полтора года, затем он успешно прошел денацификацию, поскольку никаких военных преступлений за ним не числилось. Вначале Хайнц поселился у сестры жены в городке Бад-Хоннефе, а после того, как к нему приехала жена с сыном, перебрался в городок Рендорф Рейнской области.

Спустя некоторое время Фельфе смог продолжить учебу (университет в Берлине формально он так и не закончил) в Боннском университете на факультете государства и права в качестве вольнослушателя, а на жизнь зарабатывал журналистикой. Он много разъезжает по стране, часто бывает в советской зоне оккупации, здесь у него завязываются некоторые знакомства. Примерно к 1950 году в мировоззрении Фельфе происходят радикальные изменения. Он не приемлет политику США и правящих кругов Западной Германии. Ему не по душе явные признаки милитаризации, возрождение духа реваншизма, активность разного рода организаций вроде «Союзов изгнанных», товариществ однополчан, в том числе эсэсовских частей и соединений, и прочее. Он все более отчетливо осознает, что, не оправившись еще от ужасов Второй мировой войны, Европа может легко — если дело так будет продолжаться и дальше — скатиться к новой бойне. Еще более разрушительной, поскольку оба противостоящих лагеря обладают атомным оружием.

Часто бывая в советской зоне, а затем в Германской Демократической Республике, Фельфе постепенно пришел к выводу, что именно здесь при всесторонней поддержке Советского Союза целенаправленно выкорчевывается духовное наследие нацизма, закладываются основы будущей миролюбивой Германии. Тогда, разумеется, он не подозревал, что эти серьезные изменения в его взглядах не укрылись от внимания советской разведки. И тут не обошлось без некоторой цепочки событии, в центре которых оказался недолгий сослуживец Фельфе по службе в полиции Дрездена, а затем в управлении, также бывший гауптштурмфюрер СС Ганс Клеменс.

Итак, вернемся на несколько лет в прошлое. Еще в первый год службы Александра Короткова в послевоенной зоне советской оккупации Германии там во всех исторически сложившихся землях[193] создавались так называемые «оперативные сектора», укомплектованные сотрудниками, имеющими опыт разведывательной и контрразведывательной работы. Их задачей было выявление нацистских военных преступников, агентуры гитлеровских спецслужб, помощь органам создаваемого местного самоуправления. В последующем сотрудникам оперсекторов пришлось уже бороться с агентурой, насаждаемой в советской зоне спецслужбами бывших союзников, и в свою очередь налаживать разведывательную работу в западных зонах.

Не вдаваясь в подробности, как бы ни были они интересны, сразу сообщу главное: дрезденские чекисты сумели завербовать Ганса Клеменса, после чего тот был передан на связь сотруднику аппарата уполномоченного тогда еще МГБ СССР в Германии Ивану Сумину. В ходе многочисленных бесед Клеменс рассказал много интересного о деятельности СД в годы войны, о тогдашней агентуре, ряде своих сослуживцев. Оказалось, что Клеменс до сих пор поддерживает приятельские отношения с Фельфе (хотя и был на десять лет старше его). Он характеризовал Фельфе как человека антифашистских и демократических убеждений, к тому же в высшей степени честного и порядочного. Это, кстати, совпадало с наблюдениями чекистов.

Выяснилось также, что Клеменс, сохранивший связи со многими бывшими сослуживцами, намерен с их помощью поступить на службу в «Организацию Гелена», или сокращенно «ОГ».

Полковник (впоследствии генерал-майор) Рейнхард Гелен был помощником начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера, принимал участие в разработке планов нападения на Францию, Грецию, Югославию и СССР. В мае 1942 года Гелен был назначен начальником 12-го отдела генерального штаба сухопутных войск «Иностранные армии Востока»[194].

Сюда стекались сведения от всех военных разведывательных структур, кроме того, в целях накопления информации прежде всего о Красной Армии, анализа и оценки тактической и стратегической ситуации, Гелен сумел, в отличие от Канариса, организовать тесное сотрудничество с Шелленбергом.

Итогом кропотливой работы Гелена стали огромные архивы и картотека. Понимая, что война проиграна, и хорошо зная, что определенные влиятельные круги в США смотрят на СССР лишь как на временного и вынужденного союзника, но потенциального противника, Гелен своевременно переснял свои бесценные материалы на пленку и надежно спрятал в тайники во Фленсбурге в Баварии. В конце мая 1945 года с группой ближайших сотрудников оказался в плену у американцев и незамедлительно предложил им свои услуги, кои и были приняты. В августе того же года Гелена переправили в Вашингтон, где он, разумеется, легко доказал свою ценность для американских спецслужб и военного командования. Через одиннадцать месяцев Гелен вернулся в Германию, имея на руках соглашение на формирование негласной, то есть неофициальной разведывательной организации, чья деятельность должна была быть направлена против СССР и его восточноевропейских союзников.

Так на свет появилась пресловутая «Организация Гелена», укомплектованная в основном бывшими сотрудниками генерального штаба, абвера, полиции и СД. Первоначально «ОГ» размещалась в американском военном лагере близ городка Таунас, а в 1947 году была переведена в бывшее имение Рудольфа Гесса в Пуллахе под Мюнхеном. После загадочного и по сей день перелета Гесса в Англию, в нем размещалась резиденция Мартина Бормана, а в апреле 1945 — штаб-квартира генерал-фельдмаршала Альберта Кессельринга. Здесь был создан целый городок, огороженный колючей проволокой, с представительствами (филиалами) во всех землях и крупных городах Западной Германии.

Лишь 1 апреля 1956 года правительство ФРГ преобразовало «ОГ» (тем самым оторвав ее от прямой зависимости от ЦРУ) в самостоятельную федеральную службу «Бундеснахрихтендинст» — БНД[195].

Гансу Клеменсу в конце концов удалось устроиться на службу в «ОГ». По поручению советской разведки он провел несколько бесед с Фельфе, в результате тот согласился встретиться в Восточном Берлине, естественно, в конспиративных условиях, с представителями аппарата Уполномоченного МГБ. К тому времени Фельфе работал в министерстве ФРГ по общегерманским вопросам в отделе беженцев. Видимо, он прекрасно понимал, к чему клонил в разговорах с ним старый сослуживец, потому что 11 августа 1951 года без долгих колебаний, раздумий, постановки каких-либо условий дал согласие на сотрудничество с советской разведкой.

Советские представители рекомендовали Фельфе, учитывая его прошлый профессиональный опыт, также устроиться на службу в «Организацию Гелена». Сделать это, однако, было не так-то просто. Рекомендации Клеменса, в сущности, рядового сотрудника «ОГ», было явно недостаточно. Помог случай.

Еще в 1944 году Фельфе во время служебной командировки в поезде познакомился с полковником полиции и оберфюрером СС Вилли Крихбаумом. Полковник был шефом так называемой «Гехаймфельдполицай» — «Тайной полевой полиции», сокращенно ГФП. Эта спецслужба была как бы аналогом гестапо (с которым тесно сотрудничала) в вооруженных силах. Впоследствии она вообще была поглощена полицией безопасности.

Молодой гауптштурмфюрер весьма понравился полковнику полиции и тот даже предложил Фельфе перейти на службу в его ведомство. Тогда Фельфе по каким-то причинам это лестное предложение отклонил, но сохранил с Крихбаумом добрые отношения, которые продолжились и после войны.

Когда Фельфе узнал, что бывший оберфюрер СС не только поступил на службу в «ОГ», но и занял в ней достаточно высокий пост, он обратился к нему за содействием. Рекомендации Крихбаума оказалось более чем достаточно. 15 ноября 1951 года Фельфе был зачислен на службу в генеральное представительство «L» «Организации Гелена» в Карлсруэ. Функционировало представительство, как и все прочие подразделения «ОГ», под вывеской небольшой торговой фирмы.

С самого начала Фельфе зарекомендовал себя по службе настолько хорошо, что через неполные два года был переведен в центральный аппарат в Пуллах, в подразделение, которое занималось контршпионажем. К слову сказать, Фельфе, которому в советской разведке позднее был присвоен псевдоним «Курт», в «ОГ», затем БНД также действовал под псевдонимами: «Фризен», «Зандере», «Бек»… На все эти фамилии у него имелись соответствующие документы.

Разведывательная деятельность Фельфе в ФРГ длилась ровно десять лет. Понятно, нет никакой возможности рассказать о ней подробно. Придется читателю довольствоваться заверением, что вся информация, полученная от «Курта» за десять лет, была не только исключительно точной и своевременной, но и первостепенной по важности. Другое дело, что не всегда эта информация принималась к сведению в высших партийных и правительственных сферах СССР. Красноречивый пример: Фельфе своевременно направил в Карлсхорст так называемую ориентировку «6600», в которой сообщалось о конкретных мероприятиях «Организации Гелена» по подготовке массовых выступлений против правительства ГДР 17 июня 1953 года… Иначе говоря, массовые выступления рабочих, в частности, в Восточном Берлине, вполне можно было заблаговременно предотвратить не введением в город советских танков, а сугубо политическими и экономическими мерами. Но этого сделано не было. Результат общеизвестен.

К 1955 году Хайнц Фельфе зарекомендовал себя настолько ценным сотрудником, что был назначен начальником реферата «Контршпионаж против СССР и советских представительств в СССР». Ему был присвоен высокий чиновничий ранг регирунгстрата, то есть правительственного советника. В связи с установлением в 1955 году дипломатических отношений между СССР и ФРГ в городе Бад-Хоннефе первоначально разместилось советское торгпредство. Используя свое новое положение, Фельфе добился создания в этом городке «наблюдательной группы» БНД, которая должна была приглядывать за работающими здесь советскими гражданами и «разрабатывать» некоторых из них. Руководителем группы по протекции Фельфе был назначен Ганс Клеменс (оперативный псевдоним в советской разведке «Хане»),

Как отмечает ветеран советской внешней разведки Виталий Коротков (не родственник, просто однофамилец Александра Короткова), на протяжении нескольких лет многократно встречавшийся с «Куртом», «агентурные возможности Фельфе в связи с назначением его начальником реферата существенно расширились. Через его стол шла масса важных и интереснейших документов, таких, как еженедельные политические обзоры, которые разведка готовила для федерального канцлера, правительственные меморандумы, в том числе связанные с планами правительства по перевооружению ФРГ, позиции правительства ФРГ в связи с визитом в Москву канцлера Аденауэра и тому подобное. В сложнейший период “холодной войны”, когда речь шла об интеграции Западной Германии во вновь создаваемые в Западной Европе союзы и блоки, о создании бундесвера, требованиях доступа для Западной Германии к ядерному оружию, Фельфе, руководствуясь своими политическими убеждениями и выполняя задания Центра, умело добывал документы и информацию по внешне- и внутриполитической проблематике. Вся эта деятельность, как прямо заявил позже в своей книге[196] Фельфе, была подчинена интересам принятия Советским Союзом правильных решений».

В частности, благодаря информации Фельфе советское руководство заранее знало, что Аденауэр в качестве одного из главных условий установления нормальный дипломатических отношений СССР и ФРГ будет настаивать на возвращении в Германию немецких пленных, осужденных за военные преступления на территории Советского Союза и отбывающих наказания в тюрьмах и лагерях. Таковых насчитывалось всего несколько сот человек — подавляющая масса военнопленных давно вернулась на Родину.

И канцлер, и его эксперты были убеждены, что Советское правительство никогда не пойдет на освобождение этих людей и, соответственно, могло использовать этот отказ для нажима в ходе переговоров. Однако из этого ничего не вышло: советская сторона легко приняла данное предложение и тем самым обезоружила оппонентов.

Встречи с Фельфе и Клеменсом всегда проводились с соблюдением самых строгих, даже жестких мер безопасности. В силу особого значения Фельфе и Клеменса как агентов советской разведки, высочайшей ценности доставляемой ими информации, с ними несколько раз встречались даже сами генералы Питовранов и Коротков. Обычно же на связь с ними выходили два оперативных сотрудника аппарата в Карлсхорсте Иван Ефимович Сумин («Альфред-маленький», прозванный так Фельфе за небольшой рост) и Виталий Викторович Коротков («Альфред-большой»), Фельфе и Клеменс не всегда могли выехать на встречу с советским товарищем из-за служебной занятости, потому они сами подобрали курьера, давнего знакомца по Дрездену, ныне владеющего в Западной Германии небольшим предприятием Эрвина Тибеля (оперативный псевдоним «Эрих»), Тибель никакого отношения к спецслужбам не имел, Фельфе и Клеменс использовали его, выражаясь профессионально, «втемную». Тибель не знал (или делал вид, что не знает, для собственного спокойствия) о содержимом тех пакетов, что он регулярно отвозил в тот же Западный Берлин и передавал там незнакомому человеку, говорившему по-немецки хоть и свободно, но все же с иностранным акцентом. Впрочем, не исключено, что «Эрих» полагал и такое — его друзья занимаются какой-то мелкой спекуляцией, что в те годы было в Германии занятием весьма распространенным.

Вспоминает Виталий Коротков: «Как правило, при приездах Фельфе или Клеменса в Берлин они вечером выходили в демократический сектор и вместе с оперработником ехали на одну из конспиративных квартир в Карлсхорсте, где все уже было готово к их приему и длительной, обычно ночной работе. Утром, с первым потоком рабочих и служащих, они возвращались назад».

Большое внимание постоянно уделялось вопросам конспирации, надежности и безопасности связей. Несмотря на настойчивые попытки перевести их на безличную связь с использованием тайников, Фельфе твердо заявил, что тайникам не доверяет и бывает спокоен только тогда, когда передает свои материалы из рук в руки. В 1956 году, когда стало ясно, что псевдонимы Фельфе и Клеменса стали известны в немецком отделе Карлсхорста большему числу лиц, чем было нужно, было решено изменить их псевдонимы, одновременно дав «утечку», что связь с «Герхардом» и «Гансом» (первоначальные псевдонимы Фельфе и Клеменса. — Т. Г.) прекращена. Встречи все чаще проводились вне Германии — в Австрии и Бельгии.

С целью повысить авторитет Фельфе в глазах начальства, для него в Карлсхорсте была создана целая агентурная сеть, которой не было бы цены, не будь она фиктивной! Так осуществлялась порученная Фельфе его шефом операция «Диаграмма», направленная против Карлсхорста. Ее результаты выглядели более чем солидно: в пяти объемистых томах были собраны планы служебных кабинетов, квартир, номера телефонов, анкетные данные, словом, все о Карлсхорсте, даже расположение туалетов! Эти тома в качестве справочников поступили во все подразделения БНД, в ведомстве по охране конституции, прокуратуру, земельные уголовные ведомства. По ходу операции «Диаграмма» обработке подвергались материалы, собранные не только лично Фельфе и его «агентами», но и поступившие от ЦРУ. Благодаря этому советская сторона точно знала, что именно о ее работе известно американцам.

Вспоминает Виталий Коротков: «Значительную проблему представляла реализация получаемой информации, особенно оперативного характера. Одним из условий, которое поставил Фельфе, уже работая в геленовской разведке, было следующее: ни один агент, ни объект разработки, о котором станет известно от него, не должен быть арестован. Нужно отметить, что это условие на протяжении десяти лет сотрудничества неукоснительно соблюдалось. Помимо обычно применяемого обезличивания копий секретных документов, каждый раз разрабатывалась легенда источника их получения, при переводе изменялся характер документа и его оформление. Так сложилось, что многие подразделения разведки, да и контрразведки обращались в аппарат уполномоченного с просьбами выяснить, связан ли объект их оперативной заинтересованности с западными разведками. Если такая просьба была достаточно обоснованной, в очередное задание для Фельфе включалась и эта фамилия. Как правило, такой список в каждой встрече состоял из двух десятков фамилий, и Фельфе, имея доступ к картотекам геленовской разведки, присылал фотокопии всех имеющихся на них материалов, что было бесценным с точки зрения принятия решений в отношении объектов разработки».

Кроме того, Фельфе передал материалы о нескольких крупнейших оперативных играх, которые БНД затевала с советскими спецслужбами, а также провокаций против отдельных советских граждан, работающих в различных учреждениях СССР, включая дипломатов, вовсе не являющихся сотрудниками КГБ. О масштабах разведывательной деятельности Фельфе красноречиво говорят даже цифры: он передал оперработникам КГБ в общей сложности 15 тысяч фотокассет (а на одной пленке фотоаппарата «Минокс» помещалось свыше 50 кадров!) и 20 микрокассет звукозаписи.

Наконец, благодаря своевременным предупреждениям Фельфе удалось благополучно вывести из-под угрозы ареста западно-германскими спецслужбами более десяти советских разведчиков, работавших под прикрытием торгпредства, агентств Аэрофлота и Морфлота, других учреждений и не обладавших дипломатическим иммунитетом.

Виталию Короткову хорошо запомнились многие встречи с Хайнцем Фельфе, которого он с полным основанием считает не только выдающимся разведчиком, но и человеком во всех отношениях неординарным.

Одна из таких встреч состоялась в Австрии, в Зальцбурге. Визуальный контакт они установили возле дома-музея великого Моцарта, потом в машине Фельфе поехали в горный курортный район Зальцкамергут, в 60 километрах от Зальцбурга. Уютно расположились на просеке, вроде как бы устроили пикник. Едва Коротков наладил свой минифон[197], как увидел, что к ним приближается высокий мужчина в зеленой униформе, с карабином в руках. Неужто провал, и они оба будут застигнуты с поличным?! Слава Богу, все обошлось. Незнакомец оказался всего-навсего лесником. По давней традиции лесничие и лесники в Австрии и Германии носили униформу, очень похожую на военную или полицейскую. К слову сказать, в своих владениях они и выполняли функции полицейских, если дело касалось, как бы мы сказали сегодня, охраны окружающей среды.

Некоторые встречи с Фельфе особенно запомнились Виталию Короткову, потому что он выходил на них вместе со своим однофамильцем и начальником генералом Александром Коротковым. Продолжим его воспоминания:

«Александр Михайлович познакомился с «Куртом» на конспиративной квартире в Карлсхорсте. Началась беседа за традиционно красиво и обильно сервированным столом, поскольку «Курт» проделал длинный и сложный путь, а потому изрядно проголодался.

Беседу взял в свои руки Коротков. Первые общие вопросы для установления личностного контакта (естественно, разговор велся на немецком языке, которым все присутствующие советские товарищи владели свободно), непринужденность, уверенная манера и тон Александра Михайловича вызвали у «Курта» интерес к собеседнику, и он, вообще-то человек довольно сдержанный и немногословный, активно втянулся в разговор. «Курт» не знал, какую должность занимает Коротков, но, видимо, понял, что имеет дело с первым лицом в Карлсхорсте.

Застолье не затянулось, впереди для работы была только эта ночь. Все перешли в гостиную, где в сизом от сигарет дыме, поглощая одну за другой чашки кофе, проговорили до утра. Александр Михайлович пробыл с нами часа три, после того, выполнив свою часть программы, удалился.

Его беседа с «Куртом» касалась расстановки политических сил в ФРГ, положения ведущих государственных и политических лидеров, их подверженности американскому влиянию, росту националистически настроенных сил, общим перспективам включения Западной Германии в объединившуюся Западную Европу, вопросов ремилитаризации ФРГ.

Глубокий уровень знания советским разведчиком проблем Западной Германии и Европы в целом, масштабность его мышления произвели на «Курта» большое впечатление. Тем более, что сам он не всегда был в состоянии дать четкие, исчерпывающие ответы. Но задуматься он задумался и понял, что эта беседа — сигнал к тому, что он должен существенно повысить уровень своей информированности и проникновения в важную для советских друзей проблематику.

Следующая встреча Короткова с «Куртом» произошла летом, в Австрии. Назначена она была в одном из пригородов Вены.

Из Берлина Коротков и я вылетели самолетом в Прагу. Здесь нас встретил представитель КГБ. После завтрака и непродолжительной беседы он отправил нас дальше на машине с шофером. Предполагалось, что в Вену мы прибудем часов в семь вечера. Дорога, однако, заняла несколько больше времени, не обошлось и без приключения. Уже в сумерках, а мы ехали на довольно большой скорости, в переднее правое крыло машины вдруг что-то сильно ударило. Мы остановились, осмотрели машину — на крыле приличная по размерам вмятина, от чего — непонятно. Вернулись на несколько десятков метров назад и увидели на асфальте окровавленного красавца-фазана.

— Жаль, какая красивая птица, — сказал Александр Михайлович и со вздохом забросил фазана в багажник машины.

В здании посольства СССР в Вене для нас уже была приготовлена представительская квартира. Однако Коротков вместо того, чтобы поужинать и ложиться спать, решил встретиться с тамошним резидентом нашей разведки и тут же позвонил ему по телефону.

Было уже около десяти часов вечера, когда мы отыскали квартиру резидента в жилом доме для сотрудников посольства на улице Штернварте. В Вене планировалось пробыть около недели, и Коротков обговорил с резидентом все детали нашей работы в австрийской столице.

Утро мы начинали со спортивной разминки, душа, беседы за завтраком. Как правило, весь день проводили вдвоем: в беседах с сотрудниками резидентуры, резидентом, прогулках по городу. Расставшись только тогда, когда каждый отправлялся на отработку проверочного маршрута, контрольных точек, подбора мест для посадки в автомобиль. Когда все это было отработано, мы тщательно проверили маршруты друг друга. План выхода на встречу получил одобрение. Место встречи должен был определить «Курт».

На второй вечер нашего пребывания в Вене резидент повез нас на ужин в Гринцинг — туристический пригород Вены, сохраненный в виде винодельческой деревни, где каждый дом, вернее, подворье — ресторанчик с вином собственного приготовления, национальной кухней, оркестриком, национальными танцами и пением. Вечер запомнился теплой товарищеской обстановкой. Александр Михайлович много шутил, рассказывал какие-то смешные истории.

День, ради которого, собственно, мы приехали в Вену, выдался солнечным и ярким. После сложной и продолжительной проверки, в одном из окраинных районов я сел в машину «Курта», а в районе дворца и парка Шенбрун мы подобрали Александра Михайловича и поехали к месту беседы. Для этого «Курт» заранее нашел небольшой загородный ресторанчик. День был будничный, когда мы подъехали к площадке, на ней располагалось лишь две группы: влюбленная парочка и семья с детьми. Было тихо и спокойно.

Расположились удобно. «Курт» достал из багажника пледы, складные столик и стулья, термосы и прочие маскировочные аксессуары. Потом мы с «Куртом» сходили в ресторан, оплатили сбор за кемпинг, заказали обед, взяли кока-колы, пива и вернулись к Александру Михайловичу. Работа пошла.

Тогда-то «Курт», наконец, решился спросить Короткова:

— Вы шеф Карлсхорста, генерал?

— Да, я шеф Карлсхорста, и генерал тоже, — спокойно ответил Коротков.

Видно было, что ответ произвел на «Курта» большое впечатление.

Когда началась беседа, сразу стало заметно, что «Курт» учел уроки предыдущей встречи. Его ответы носили глубокий характер, временами разговор принимал характер дискуссии, что явно нравилось обоим. Они искали истину в споре и, казалось, находили ее. Когда время подошло к обеду, оба решили, что с них на сегодня довольно. И Александр Михайлович, и «Курт» результатами обмена мнениями были удовлетворены.

После аппетитного венского шницеля с салатом наступила моя очередь выложить «Курту» свои вопросы и очередные задания, а также получить привезенное им. К концу дня мы сложили все вещи в багажник, поблагодарили хозяина ресторана и отправились в сторону Вены. «Курт» довез нас до удобной конечной трамвайной остановки, откуда мы, используя уже новый проверочный маршрут, вернулись в посольство. Со мной в контейнерах было пятнадцать пленок от «Минокса».

Спустя много лет после описанных двух встреч (а были и другие), «Курт» в своей книге напишет:

«Я хорошо помню генерала Короткова. Во время наших встреч в Берлине или Вене мы часто вели с ним продолжительные диспуты о внутриполитической обстановке в ФРГ. Его отличный немецкий язык, окрашенный венским диалектом, его элегантная внешность и манеры сразу вызвали у меня симпатию. Он хорошо ориентировался в различных политических течениях в Федеративной республике. Не раз мы с ним горячо спорили, когда он выражал свои опасения по поводу возникновения и распространения праворадикальных группировок в ФРГ. Тогда я не разделял его мнения. Очень жаль, что сейчас я уже не могу сказать ему, насколько он был прав, так как несколько лет тому назад он скончался»[198].

В годы своей последней загранкомандировки в ГДР Александр Коротков через своих оперативных работников руководил десятками агентов, действующих в различных учреждениях, политических партиях, общественных организациях Федеративной Республики Германии и Западного Берлина. Многие из них были интереснейшими во всех отношениях личностями, как правило, высокоидейными. Они также доставляли в Карлсхорст важную, ценную, точную информацию. Но никто не мог сравниться по результативности и, как выяснилось позднее, мужеству и стойкости с Хайнцем Фельфе. В 1961 году Александр Коротков в связи с десятилетием работы «Курта» в советской разведке и несомненные заслуги на этом поприще представил его к награждению орденом. Однако новый глава ведомства Шелепин счел, что с «Курта» хватит так называемой «Благодарности председателя КГБ», то есть его шелепинского «спасибо». Более того, раздраженным тоном бросил, что он вообще сомневается в искренности «Курта», полагая, что тот всего лишь «подстава» и двойной агент[199].

В ноябре 1961 года в результате предательства Хайнц Фельфе, Ганс Клеменс и Эрвин Тибель были арестованы. «Курта» осудили к 14 годам, «Хани» и «Эриха», соответственно, к 8 и 3 годам тюрьмы. В 1969 году Хайнца Фельфе обменяли на двадцать одного агента западногерманской разведки.

После освобождения Фельфе поселился в ГДР и начал преподавать криминалистику на юридическом факультете Берлинского университета имени Гумбольдта, в котором в 1941 году он начинал учебу. Со временем Фельфе были присвоены ученая степень доктора права и звание профессора. В 1998 году профессор Фельфе отметил свое восьмидесятилетие. Он по сей день живет в Берлине…

Но вернемся в 1958-й год. Для Александра Короткова он ознаменовался сменой его обоих высших руководителей: в Берлине и в Москве.

В 1958 году в ГДР прибыл новый посол СССР Михаил Первухин. В свое время Первухин, будучи заместителем Председателя Совета Министров СССР и одновременно министром химической промышленности, сыграл видную роль в создании советской атомной бомбы, за что был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Один из умнейших и самых достойных людей в высшем руководстве страны, Первухин не сразу поддержал Хрущева в столкновении того с «антипартийной группой Маленкова, Молотова, Кагановича». За сей страшный грех Первухин был снят с высоких государственных постов и в наказание отправлен в «ссылку» — послом в Германскую Демократическую Республику. Надо отметить, что в Берлине Первухин держался с огромным достоинством и сразу завоевал уважение как у сотрудников посольства, так и в правительственных и партийных кругах ГДР. У Александра Короткова с Первухиным с первого же дня сложились прекрасные, вполне доверительные деловые отношения.

Хуже обстояло дело с начальством московским.

Долгое время председатель Совета Министров и Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев относился к Ивану Серову очень хорошо. Однако спустя некоторое время охладел к своему же выдвиженцу, что было свойственно многим «первым лицам» в нашей стране. Достоверно известно — не без усилий к тому со стороны Александра Шелепина, В недавнем прошлом преемник ветерана комсомола Николая Михайлова на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ (того, как тогда говорили, «бросили на культуру» — министром!), Шелепин в последнее время работал заведующим отделом партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам.

8 декабря 1958 года генерал армии Иван Серов был освобожден от обязанностей председателя КГБ при СМ СССР и назначен начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных Сил СССР и заместителем начальника Генштаба по разведке. Формально — для укрепления ГРУ.

На самом деле Серов стал в глазах Хрущева представлять некоторую угрозу. Серов работал наркомом НКВД Украины в те годы, когда первым секретарем ЦК компартии республики был Хрущев. Следовательно, он был прекрасно осведомлен о причастности Хрущева к массовым необоснованным репрессиям на Украине в те страшные годы. Теперь, будучи председателем КГБ, Серов, при желании, мог собрать достаточно компромата на «верного ленинца» и в бытность его — дважды в разные времена — причастным к таким же репрессиям в Москве и Московской области. Наконец, Серов сыграл важную роль в нейтрализации и аресте Берии, а как справедливо замечено в Талмуде, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Не только Серов, но сам министр обороны маршал Жуков, принимавший личное участие в аресте Берии, спасший Хрущева при столкновении того с той же «антипартийной группой», был трусливо снят с поста во время ответственного визита в Югославию.

Недели две спустя после снятия Серова[200] председателем КГБ был назначен Александр Шелепин.

С самого начала у Короткова отношения с новым председателем не сложились. И дело заключалось не только в полной профессиональной некомпетентности Шелепина, чье знание вопросов разведки и контрразведки не выходило за пределы некогда популярных «Рассказов майора Пронина» писателя Льва Овалова, довоенного кинофильма «Ошибка инженера Кочина» и послевоенного «Подвиг разведчика». Если бы только это…

Шелепин принадлежал к расцветшей махровым цветом при Хрущеве категории профессиональных комсомольских активистов. Причем, ее высшего, самого прогнившего эшелона. Как правило, то были статные, рослые, самоуверенные ребята с непременно мужественными, плакатными лицами. Обязательно — достаточно четко выраженной внешности коренной национальности данной союзной или автономной республики.

Сотрудники ЦК ВЛКСМ и ЦК союзных республик уже хорошо одевались, носили галстуки, любили обращаться друг к другу на «ты», но по имени-отчеству. В поведении — по отношению к начальству тактичные и умело льстивые, ко всем остальным — бесцеремонные и хваткие. Во время учебы они пролезали на выборные комсомольские посты, что позволяло им еще до окончания вуза по скупой студенческой квоте вступать по меньшей мере кандидатами в члены КПСС.

Потом следовала работа в комсомоле — от райкома до ЦК, что на Маросейке. По достижении предельного возраста в 28–30 лет они переходили на ответственную, конечно, работу в партийные и советские органы или продолжали учебу в особых учебных заведениях: Высшей партийной школе, Академии общественных наук при ЦК КПСС, Дипломатической академии и Высшей школе КГБ. На производство по своей прямой специальности никто из них никогда не возвращался.

В пятидесятые годы выпускникам вузов, где имелись военные кафедры, присваивалось звание младшего лейтенанта запаса, в котором они пребывали лет десять и снимались с воинского учета старшими лейтенантами при уходе на пенсию. Между тем комсомольским работникам через военкоматы присваивались регулярно очередные воинские звания, словно они состояли на действительной службе. Вот и получалось, что в Высшую школу КГБ они приходили по меньшей мере капитанами, а заканчивали майорами.

Еще этих добрых молодцев отличала невероятная хваткость. Они прекрасно разбирались во всех тонкостях официальных и неофициальных привилегий, потому придавали огромное значение любой мелочи, если за ней скрывалось определенное место в номенклатурной иерархии: в каком доме и какую квартиру предоставляли, в каком поселке выделяли дачу, какого цвета машину прикрепляли, на какую трибуну стадиона «Динамо» выделили билеты на международные матчи, и тому подобное.

Бывших комсомольских вожаков отличало невероятное обилие дружеских связей во всех сферах общества. Оно и немудрено. Унылое серое здание на углу улицы Богдана Хмельницкого (ныне снова Маросейка) и проезда Серова поставляло руководящих работников повсюду — от торговли до ЦК КПСС.

Коротков эту публику терпеть не мог. Но считаться с наличием «комсомолистов» во все возрастающем количестве в Центральном аппарате был вынужден. Приход Шелепина, кроме всего прочего, означал накат настоящего «девятого вала» профессиональных комсомольских активистов на все управления, отделы и службы Лубянки.

Но не будем так уж изобличать Шелепина. Он был ничуть не хуже, а в некоторых отношениях и превосходил многих выходцев из комсомольского питомника. Был достаточно умен, образован, толков, обладал опытом организаторской работы. Тем не менее все прекрасно понимали, что Лубянка для «Железного Шурика» (так называла за глаза Шелепина вся Москва) лишь трамплин для решительного прыжка на гораздо более высокие посты — секретаря ЦК партии, а то и члена Политбюро. Одно время ходили упорные слухи (правда, значительно позже), что Шелепина якобы «наверху» прочат в преемники самого Хрущева.

Разведчики и контрразведчики — участники Великой Отечественной войны (а таких тогда в Центре и на местах было еще много) не могли простить Шелепину и такого факта в его биографии: в 1941 году он, тогда первый секретарь МГК ВЛКСМ со спокойной совестью, от самого пламенного сердца, не дрогнувшей рукой отправлял на фронт и в немецкий тыл шестнадцатилетних московских школьников и школьниц, вроде Зои Космодемьянской, а сам всю войну просидел в уютном горкомовском кабинете. Полутора годами раньше он так же уверенно заверял характеристики молодым поэтам, студентам знаменитого ИФЛИ — Института философии, литературы и истории, уходившим добровольцами на войну с белофиннами. Он же, разумеется, считал себя незаменимым в кресле секретаря вузовского комитета ВЛКСМ…

При распределении обязанностей между председателем КГБ и его заместителями Шелепин оставил за собой руководство главными управлениями разведки и контрразведки, еще некоторыми подразделениями, в том числе (и это весьма многозначительно) — управлением, в функцию которого входила охрана и обслуживание руководителей партии и правительства.

Представителя КГБ в Германии генерал-майора Александра Короткова председатель невзлюбил сразу и навсегда. За самостоятельность, авторитет во всех структурах госбезопасности, за репутацию выдающегося разведчика, наконец, даже за длинную планку боевых орденов. Масла в огонь подлил один из руководителей разведки, давно завидовавший Короткову. Он внушил Шелепину, что, находясь в Берлине, Коротков якобы работает не столько на КГБ, сколько на руководство ГДР. Доказательство, вернее, одно из доказательств, выглядело для непосвященных убедительно: «доброжелатель», будучи по делам службы в Берлине, ревниво подметил, что с Вольфом, и с Мильке, и даже с самим Ульбрихтом Коротков был на «ты». Он просто не знал, что такое обращение — давняя, с боевых двадцатых годов, традиция немецких коммунистов! А по отношению к Короткову (которого все они знали по пятнадцать-двадцать лет) еще и особое проявление уважения, как к товарищу по общей борьбе.

Коротков действительно пользовался и в Министерстве государственной безопасности, и в Совете министров ГДР, и в Центральном комитете СЕПГ огромным, непререкаемым авторитетом, хотя, разумеется, дело не обходилось порой и без разногласий, споров и даже конфликтов. Как и положено при серьезной, государственной по значению совместной работе.

В октябре 1959 года широко отмечался десятилетний юбилей Германской Демократической Республики. Ряд работников советских учреждений был награжден орденами и медалями ГДР. Генерал-майор Александр Коротков был удостоен второго по значению ордена — «За заслуги перед Отечеством» в золоте.

А через месяц высшие руководители ГДР тепло и сердечно поздравили Александра Короткова в связи с его пятидесятилетием. Жена Александра Михайловича оказалась не в состоянии даже просто перечислить все подарки, сделанные ее мужу. Помнит, что от ЦК СЕПГ и правительства Короткову преподнесли массивные серебряные («черные» фигуры — в позолоте) шахматы изумительной красоты, от Министерства госбезопасности — великолепное охотничье ружье…

Такие почести, разумеется, тоже могли кому-то в Москве очень не понравиться.

Четыре с лишним года в Германии пробежали незаметно. Работа занимала почти все время. На отдых оставалось всего ничего, неотложные дела обнаруживались даже в воскресные и праздничные дни. Супруги не успели опомниться, как выяснилось, что подросшей Юле пора поступать в школу. Поступили разумно: отдали девочку не в советскую, а в немецкую школу, дабы девочка с детства овладела не просто «уличным» (как все дети в Карлсхорсте), а хорошим немецким языком.

Иногда ходили в театры, особенно, если в Берлине гастролировала какая-нибудь советская труппа. В самом Карлсхорсте имелся неплохой клуб, в котором регулярно шли новые советские кинофильмы. Порой удавалось выехать на природу. При любой возможности Коротков играл в теннис, благо в городке имелся и стадион. Любил, как ни странно это может кому-нибудь показаться, домино. Возможно, по той причине, что эта дворовая игра московских, и не только московских пенсионеров, хорошо отвлекала своей незамысловатостью от серьезных забот. Была у Короткова еще одна страсть, отдаваться которой он позволял себе лишь бывая в Москве: преферанс. Играли в тесной компании с непременным участием брата Павла. Причем, как подметила Ирина Александровна, старший брат, то есть Павел, всегда выигрывал, а младший, то есть ее супруг, почти всегда проигрывал. Если играли не на копейки, а щелобаны, случалось, у Александра Михайловича к концу игры вспухал лоб…

Клиги в доме были всегда, но читать в эти последние годы Короткову удавалось лишь урывками. Дочь Юля хорошо помнит, что любимыми книгами ее отца были дилогия Томаса Манна о короле Генрихе IV и «Мария Антуанетта» Стефана Цвейга, читал он их в оригинале, то есть на немецком языке. Жена Ирина Александровна рассказала автору, что последними книгами, которые читал, даже изучал Александр Михайлович, были многотомный труд Уинстона Черчилля «Вторая мировая война» (его издали на русском языке небольшим «закрытым» тиражом и рассылали по списку, в духе того времени, особо ответственным работникам) и только что изданные воспоминания видного государственного деятеля дореволюционной России графа Сергея Юльевича Витте.

Сегодня, когда с политической карты Европы исчезла фактически почти одновременно с разрушением «Берлинской стены» Германская Демократическая Республика, у читателя может возникнуть правомерный вопрос: чего же стоят, в таком случае, победы и достижения советской разведки в противоборстве с ее территории со спецслужбами западных держав?

Но история бывает порой щедра на самые удивительные парадоксы. Рискуя вызвать на себя огонь профессиональных политологов, международников, прочих умных специалистов, автор тем не менее не может удержаться, чтобы не высказать некое суждение. Общеизвестно, что нынешняя Федеративная Республика Германия, в состав которой вошли и округа бывшей ГДР, является государством демократическим, миролюбивым, с высоким уровнем жизни всех слоев населения, с наилучшей, возможно, в мире системой социальной защиты трудящихся пенсионеров.

Так вот… По мнению автора, население ФРГ во многом обязано своим нынешним благополучием тем усилиям, которые приложили в свое время СССР и ГДР, а также их спецслужбы, разведка и контрразведка, в период «холодной войны» в борьбе со своими противниками на Западе.

Используя, в частности, сведения, добытые и проверенные разведкой, Советское правительство и власти ГДР убедительно и успешно, с цифрами и фактами в руках изобличали реваншистские и милитаристские потуги реакционных кругов в западных оккупационных зонах, а затем ФРГ, снисходительность властей к нацистским военным преступникам, проникновение бывших видных гитлеровцев в правящие и влиятельные структуры, оголтелые призывы всякого рода «Союзов изгнанных» к возвращению к границам 1939 года и прочее, и прочее.

Дабы не уронить себя в глазах мирового общественного мнения собственного народа, правящие круги ФРГ вынуждены были волей-неволей предпринимать меры, в том числе и достаточно жесткие, чтобы покончить с этими явлениями, дискредитирующими боннскую республику.

С другой стороны, дабы доказать населению ГДР преимущества западного образа и качества жизни, власти ФРГ, и федеральные, и земельные, должны были энергично заботиться о защите интересов трудящихся, обеспечивать занятость населения, хорошие заработки, обустройство систем общего и специального образования, медицинского и пенсионного обслуживания и тому подобного.

Следовательно, есть в том заслуга генерал-майора Александра Короткова и его сослуживцев той поры.