Коровы

80. Набег быков

Тут Пастух свернул и убрал в свою сумку рулончик с посланием, задымил очередную козу и, подняв с поверхности веник какой-то травы, помахал им перед носами коров:

— Вот крапива из ниоткуда — подарок от пастуха Николая! Он сказал: это вам букет от него…

— Этот веник, Пастух, наказывать нас? — встревожилась Роза.

— Веник этот не наказывать вас, но стегать нерадивых быков, которых Николай посоветовал привести к вам для спаривания… Эти быки не будут бороться за первенство в стаде, но каждый из них выберет как-нибудь, нехотя, телку — любую из вас — и исполнит обязанность… В случае чего — Николай показал, как подстегивать неохочих до вас этим веником… Так что братья мои, Пастухи, собирают сейчас нерадивых в отношении продолжения рода быков, и один из глубокоуважаемых в Божественном стаде быков по имени Цезарь, которому бесконечно много кругов и который прославился всем, чем только может прославиться в стаде бычья сущность, скоро подгонит сюда группу лентяев, чтобы здесь, в этом поле, исполнилось наставление Хозяина….

— Это что, Пастух, — расстроилась Марта, — будут какие-то доходяги, невзрачные и тупые, которые никаким коровам-то и не нужны?

— Нет, Марта, напротив, среди них будут и красавцы, и родовитые, и весьма умные особи, но все они настолько сосредоточены на своих бычьих делах, что иногда даже забывают о существовании на плоскости тысяч коров, требующих внимания и ласки… Но, думаю, стоит вам пококетничать, и быки в каждой из вас найдут интерес; в случае чего — наготове «букет», подаренный Николаем…

— А пастух Николай нашел, наконец, приют, где можно исповедовать плоскость с Божественным стадом? — спросила Елена.

— Нет, он, как я и предполагал, ничего не нашел, ему везде отказали, говоря, что со скотиной не пустят, и он вернулся с быком и десятью коровами к своему прежнему стаду, а заодно и к неиссякаемой емкости опилочного напитка, по которому очень соскучился… Кстати, бесполая сущность, о которой я ему рассказал как о чем-то из ряда вон выходящем, кардинально меняющем, возможно, установленный порядок вещей, совершенно не вызвала у него интереса, поскольку отражения ее в проекционной иллюзии ему много раз виделись: он сказал, что напиток далеко не всегда возвышает его до Божественной плоскости, но частенько уводит в другое пространство — куда-то наискосок, где, как пастух, он пасет целое стадо проекционных теней, не имеющих пола, и считает, что попадает в такие моменты в прошлое или будущее земных пастухов, сознание которых образует единое целое и не зависит от иллюзорного, выдуманного мертворожденными призраками понятия времени… Так что, как это ни странно звучит, о бесполом создании, существующем в Божественном стаде, он имел подозрения давно — иначе откуда проекции без признаков пола? Так что есть, как я говорил, в земных пастухах загадка высшего смысла — раз им ведомо то, о чем не подозревали ни мы, реальные Пастухи, ни даже Хозяин… Вам же пастух Николай передал в отношении предстоящих событий и нерадивых быков наставление: сентиментальность — долой, гордыню упрятали, хвосты подняли, и — телки, вперед!

В ожидании быков телки начали нервничать и принялись щипать траву так усердно, как будто все они были четырежды голодны, хотя трава эта уже ни в какое горло не лезла, при этом все стадо облагораживало поверхность и пускало короткие струи так часто, как будто страх перед чем-то заставлял их это делать и делать. Попутно телки еще вертели хвостами и задавали друг другу вопросы, касающиеся внешнего облика каждой из них: не потускнела ли окраска боков и груди, нет ли такого, что один рог длиннее, а другой покороче, и одинаков ли изгиб этих рогов, как лучше будет — голову гордо поднять и расширить глаза, или же несколько опустить эту голову, как бы из скромности, а глаза оставить как есть, но почаще хлопать ресницами, и вертеть ли вообще-то хвостом или сразу поднять его — как посоветовал пастух Николай? Что делать с ногами: сузить их постановку или наоборот, растопырить — для привлечения быков?

— Может, Пастух, вы дадите нам по отколочку барбариски, чтобы от нас исходил странный, душистый запах иллюзорных конфет? — спросила Джума.

— Нет, это лишнее, — ответил Пастух, — как и мелкие украшения, которые я мог бы достать из своей сумки и навесить на вас — все это не годится для возбуждения в быках интереса к вашему коровьему «Му».

— А что же годится для возбуждения этого интереса? — спросила Елена.

— Вы должны показать, что у вас у самих нет интереса к этим быкам, и тогда, надо надеяться, обязательно взыграют бычья спесь, самолюбие и гордость: в этом случае демонстрация бычьих достоинств неминуема — как бы ни был бык нерадив… И поэтому при появлении быков действуйте так, как будто мирно пасетесь, и ничего, кроме травы под копытами, вам больше не интересно. Держитесь поближе друг к другу, чтобы у быков была возможность увидеть вас всех. Мария-Елизавета и Катерина со своими бубенчиками пусть находятся сзади других — это озадачит и заинтригует быков, поскольку коровы с бубенчиками обычно выставляют себя напоказ, имея в виду, что они в первую очередь нуждаются в бычьем внимании, а тут — вроде яловые, а внимания не требуют, а вперед может двинуться Сонька, но при этом пусть обязательно улыбнется и сверкнет золотой нашлепкой на зубе — в понимании скотины золотой зуб выглядит привлекательно-элегантно, а вот знаки подающего большие надежды ума, коровьей пытливости и великой пустынной мудрости надо скрыть, потому что быки не признают достоинств ума коровьих мозгов, и все эти мушки, как и венки на рогах у избранных сущностей, их раздражают, и поэтому Джуме и Елене лучше тела свои держать постоянно задами к быкам, чтобы мушек не было видно…

Но произошло все не так, как рассчитывал телкам Пастух… Сначала послышался топот, от которого задрожала поверхность, и стадо, позабыв от испуга все наставления, сбилось в кучу, исключая Катерину и Иду, невозмутимо жующих траву и даже не пошевеливших ушами на этот угрожающий топот. Затем перед стадом возникли одиннадцать черных, красивых и страшных быков, возглавляемых двенадцатым, самым мощным быком, темно-рыжим, с толстым кольцом в раздувающихся ноздрях, — и, остановившись на миг перед пестрой толпой испуганных телок, вся эта черная масса вдруг рванула вперед с такой энергичностью и напором, как будто намеревалась смести все живое с поверхности… Телки в ужасе, стремглав, разнеслись в разные стороны по огромному полю, и за каждой из них погналось по быку… Правда, два быка остались на месте и как ни в чем ни бывало принялись за траву, и еще один бык тоже остался на месте — в совершенно плачевном, унизительном состоянии: Катерина не бросилась убегать, но боднула своими внушительными рогами наскочившего на нее было быка так изворотливо ловко, что последний упал, как подкошенный, на бок и, силясь поднять свою тушу, беспомощно и нелепо дрыгал ногами.

— Вот поэтому, Катерина, ты какой уже круг ходишь в яловых, не имеешь детей, не даешь молока… — выговаривал корове Пастух. — Чем тебе не понравился этот бык? Он красив, кажется, родовит, и готов был исполнить свой долг безо всякого промедления…

— Быки в основной своей массе глупы, Пастух, я еще не встречала достойной моего тела а также ума бычьей особи… Вот, к примеру, я не терплю скотского отношения к скотине, а бык этот, который сейчас вертит ногами, думает, что если в нем нет недостатков, то любая корова с ходу даст ему себя оседлать, но теперь он поймет, что не любая корова согласится на это и некоторых из нас завоевать можно только долгим ухаживанием, лаской, и, может быть даже, только поэзией… Пусть вот встает, проревет какой-нибудь стих в честь меня и облагородит поверхность, а я посмотрю, взойдут ли на этом месте цветы — откровенны ли чувства ко мне этой самолюбивой особы…

Но поднявшийся, наконец, на ноги бык, проревел лишь что-то невнятное, облагораживать поверхность не стал и, видимо, расстроенный происшедшим до глубины бычьей спеси и самолюбия, как-то понурился и медленно, мотая рогами, удалился за предел коровьего видения.

За всем этим зрелищем, стоя бок о бок, наблюдали Ида и Цезарь, повидавшие все, что только возможно, за свои бесконечно много кругов, и поэтому вид их был снисходительно-мудрым, казалось, они наблюдают какие-то игры, в которые сами давно отыграли.

— Что-то, Цезарь, — заметил Пастух, — я не увидел обещанных мне Пастухами нерадивых быков, кроме этих вот двух, праздно жующих траву…

Окольцованный рыжий бык проревел что-то в ответ, и Пастух согласился:

— Да, пожалуй, ты прав, телки мои действительно Божественно соблазнительны, и устоять перед их обаянием действительно почти невозможно…

В этот момент с той стороны, куда убежало все стадо, появились печальные Овсянка и Роза.

— Мы, Пастух, как оказалось, никому не нужны… — с ходу сообщила Овсянка.

— Да, Пастух, — плаксиво добавила Роза, — быков на всех не хватило, и получилось, что мы какие-то лишние: все распределились по парам, разбрелись кто куда, а нас позабыли…

— Нет повода для отчаянья, телки! — бодро ответил Пастух. — Вот два быка — как раз вам на пару… Цезарь, как имена этих бездельников?

Рыжий бык проревел, добавил мычанья, и Пастух озвучил клички быков:

— Это, телки, быки по имени Уголек и Султан, но как объяснил всезнающий Цезарь, они не то чтобы нерадивы, но имеют особенность: их горячность по отношению к коровам возникает лишь в темноте…

— Что же, Пастух, нам ждать наступления тьмы? — расстроилась Роза.

— Коровьи ваши бока! — рассмеялся Пастух. — Для чего же пастух Николай передал нам крапивный букет!? Сейчас я так подогрею чувства этих быков, что свет им покажется тьмой — любой способ годится, лишь бы исполнить наставления Хозяина.

Видимо, от упоминания о наставлениях Хозяина, которые обязана неукоснительно исполнять Божественная скотина, Цезарь взревел, глаза его налились кровью, и он грозно уставился на двух прохлаждающихся быков, всем своим видом показывая, что они занимаются совсем не тем, ради чего он, Цезарь, пригнал их сюда, оторвавшись от своих важных дел… Быки подняли головы от травы, посмотрели выпуклыми тупыми глазами на телок, но Пастух не дал им надолго задуматься: очень ловко, поочередно, по нескольку раз он огрел их равнодушную плоть веником из крапивы, после чего оба быка встрепенулись: раздули ноздри, тяжело запыхтели и шагнули к Овсянке и Розе. Но телки тут среагировали по-разному: игривая Роза отпрянула и, развернувшись, побежала по полю, умудряясь кокетливо покручивать задом, Овсянка же осталась на месте, изогнув как-то в сторону свой хвост. Султан замычал и яростно бросился догонять убегавшую Розу, Уголек довольно неловко, только с третьей попытки взгромоздился на спину Овсянки…

81. Неразделенное нечто

Соединение Овсянки и Уголька затянулось надолго и было настолько безмолвным и неподвижным, что превратилось в статичное изображение двух сущностей, слитых, казалось, навечно в единую плоть. Ида и Цезарь смотрели-смотрели, потом проекционно вздохнули и, потеряв интерес к этой картине, принялись за траву, правда, не отходя далеко. Катерина послюнявила козу Пастуху и отправилась к луже напиться воды, а Пастух присел на поверхность и, выпустив дым в сторону Овсянки и Уголька, сделал сам для себя следующий вывод: «Что-то я, даже дважды Пастух, такого не видывал — как долго у них все происходит…»

С поля парами стала подтягиваться остальная скотина, и каждая телка почему-то считала своей обязанностью сообщить Пастуху: «Я, Пастух, стала коровой…» и объявить имя быка, с которым схлестнулась: Джума подошла с Шайтаном, Ириска — с Богатырем, быков Анны и Марты звали Кудряш и Кругляш, Мария-Елизавета представила Ветра, Елена и Антонина-гадалка появились с Лютым и Ярым, а Роза, понятно, с Султаном, и в довершение всего, оторвавшись от поглощения травы, Ида сказала:

— Имя быка, которого прогнала Катерина, было, кстати сказать, просто: Бублик, и по проекционному звуку в вашу компанию он не очень годился. Правда, мычаньем «Бублик» будет очень красиво, и даже Цезарь завидует этому имени — вот, слушайте: — и она промычала действительно что-то изысканное для слуха коров…

Внимание стада, между тем, невольно сосредоточилось на Овсянке и Угольке, которые так и не двигались, не издавали ни единого звука, да и вообще как будто уснули, поскольку глаза у обоих были закрыты.

— Может, быка заклинило на Овсянке?.. — предположила Мария-Елизавета.

— Да ничего его не заклинило, — возразила Ириска, — он просто уснул, а она, наверное, задремала!

— А я, — поддержал Пастух, — помнился, предупреждал эту Овсянку об ее скучных, тоскливых промежностных линиях — вот и сбылось, Уголек и правда уснул!

— Ну и бык, — удивилась Антонина-гадалка не особенностям Овсянки, но поведению быка, — уснул на корове — надо же! Надо его будить!

— Мало вы понимаете! — недовольно вмешалась тут Ида. — И особенно вы, Пастух! Вы, конечно, для нас, Божественных сущностей, являетесь наивысшим созданием для конкретного, не абстрактного понимания, и, как и у нас, у бездушной скотины, у вас нету души, но у нас есть сердца, вы же, Пастух, как эфирное тело, не имеете сердца, вы бессердечны и поэтому рассуждаете о чувствительности скотины слишком разумно… На самом-то деле сейчас эти двое переживают любовь и никак не могут расстаться, дело у них зашло дальше обычной обязанности и порыва к продолжению рода, так что видите вы не уснувшего Уголька и дремлющую Овсянку, но двух Божественных сущностей, собранных воедино из условной рассеянности великим ощущением высшей, скотской любви… Увидеть подобное на плоскости почти невозможно, потому что это случается крайне редко, и поэтому вы, даже дважды Пастух, такого не видывали и довольствуетесь простым, бездушным и бессердечным объяснением происходящего, которое на самом-то деле чрезвычайно сложно и уходит в чисто скотскую область понимания установленного порядка вещей… — и, подумав, прибавила: — Кстати, это коровье «Му» — самое низшее из тех отличительных черт коровы, которые ведут ее по событиям на плоскости, здесь ни при чем… — и продолжила: — Скажу вам всем по большому секрету: я, когда-то корова седьмого круга, и Цезарь — бык девятого круга, простояли подобным образом, соединившись великими ощущениями, так долго, что стада наши уже перешли на другие круги и нам, каждому, пришлось в одиночестве их догонять. После этого у меня родилась от Цезаря двойня: определенная, совершенно черная телка Агата, которая, став полноценной коровой, успешно проходит круги по Божественной плоскости, рожая телят, давая эфирное молоко и облагораживая поверхность качественным навозом, являясь по своему смыслу безупречной, благопристойной, послушной коровой, никогда не посещающей ирреальность — за что Агату можно поставить в пример всем другим особям нашего стада, — и известная вам по рассказам нашего Пастуха темно-коричневая телка Рыбка, проявившая со второго круга бойцовский характер, унаследованный, видимо, от отца, и по приказанию Хозяина переименованная в Буяна, с разрешением участвовать в кровопролитных битвах быков… Впрочем, это уже о другом.

— Ида, — спросила Елена, — а есть ли ревность из-за тебя между Данте и Цезарем? Да и вообще между другими коровами и быками?

— Сущности не ревнуют, Елена, — ответила Ида, — это понятие из потустороннего мира, связь быка и коровы порождает необходимые для нашего стада великие смыслы, облеченные в плоть, и любая скотина, зная об этом, воспринимает свободу скотского выбора как нечто исходящее из недосягаемых сфер, и поэтому лишь иногда испытывает тревогу по поводу своего возможного одиночества, тревогу, не переходящую в те запутанные проекционные чувства, которые овладевают вашими отображениями на земле и создают маниакальную, бессмысленную иллюзию сложности отношений родов, основанную на воображении ваших бесплотных теней… Нет, на плоскости подобного нет, вот и Овсянка, к примеру, на своих дальнейших кругах встретит других достойных, надеюсь, быков, от которых нарожает телят, но, правда, уже не будет соединяться с ними в единое целое, поскольку подобное что у коров, что у быков может произойти лишь однажды…

— Вот по этой причине, — сказала подошедшая Катерина, — я так одинока: на меньшее, чем я сейчас наблюдаю между Овсянкой и Угольком, я не согласна — навесьте на меня хоть третий бубенчик… Му, где мой бык?! — и она пустила струю.

Овсянка неожиданно открыла глаза и заявила из-под быка:

— Ида права, мы не спим и не дремлем! У меня рушатся ноги от тяжести Уголька, но я выдержу все, лишь бы находиться под ним и бесконечно чувствовать себя с ним чем-то единым, собранным из условной рассеянности…

Тут коровы стали мычать, потом как-то задумались и вопросительно стали посматривать на быков, с которыми только что выполнили наставление Хозяина.

— Неужели я так плоха, что ты не смог задержаться на мне чуть подольше, — сказала несколько раздраженно Джума своему Шайтану. — Может быть, у нас получилось бы как у Овсянки и Уголька?..

— Смотрю, — сказала Мария-Елизавета своему Ветру, — слишком легко я тебе досталась… Если бы не приказание Хозяина, я бы еще подумала, нужен ли ты мне вообще со своей ветреной быстротой…

Анна и Марта безмолвно, но так укоряюще посмотрели на Кудряша с Кругляшом, что оба быка потупили головы, словно чего-то стыдясь.

— Возможно, — сказала Елена быку по имени Лютый, — ты в чем-то и лют и оправдываешь свою кличку, но только не в том, что произошло между нами… Слишком все по-домашнему…

— Я лично, — добавила Антонина-гадалка, — в своем Яром никакой ярости не почувствовала — ярости, на мой взгляд, ему как раз не хватило!..

— Жалко, что я не лошадь и бегаю медленно, — призналась Роза. — А то Султан слишком быстро догнал меня, и у нас тоже все получилось как-то нераззадорено…

Ириска же, вообще ничего не сказав, взяла и недовольно толкнула Богатыря своими рогами, после чего все быки отошли и принялись за поглощение травы.

— Хотя, впрочем, — заключила Елена, — никакой нерадивости я не заметила, и быки наши — согласитесь, коровы! — просто красавцы!

— Танька-красава, надо сказать, — сказала Джума, — многое потеряла: не удержавшись и выбрав верблюда… Шайтан, надо сознаться, просто неповторим!.. Какой там верблюд!

— А мне, — сообщила Мария-Елизавета, — как определенной и помнящей себя сущности есть с чем сравнить: в проекционной иллюзии даже тот безымянный хмырь в серой кепке не сто́ит в отношении скотской любви и одного копыта моего Ветра, с которым я, тоже сознаюсь, впервые почувствовала себя реальной коровой, пусть даже и ненадолго…

— Кудряш, я думаю, — сказала Анна, — был нарочито бесцеремонен и несколько груб, я — избранная корова, и он хотел унизить мой выдающийся разум, который не признают Божественные быки… Но в грубости его я ощутила отчаянную страсть…

— Кругляш, — продолжила обсуждение Марта, — был очень рационален, а это — как раз по мне! Я думаю, найду его на следующем круге и продолжу знакомство, свобода скотского выбора мне совершенно неинтересна, мне требуется постоянство, и в рациональности Кругляша мое коровье сердце как раз и угадывает желаемое.

— Я тоже буду искать на круге втором своего Лютого, — призналась Елена, — хочу раззадорить его до лютости, — ведь есть же она у него?!

— А я, — сказала Антонина-гадалка, — поступлю, как и ты, Елена: найду после нулевого столба своего Ярого и раззадорю — до ярости!

— Не хотела я говорить, — решила признаться Роза, — но Султан-то хорош!

— Я тоже довольна Богатырем, — сказала Ириска, — и если по-честному, я толкнула его рогами вроде в знак солидарности с вами, но на самом-то деле боясь, что вдруг ему придет в голову снова на меня взгромоздиться — слишком уж он тяжел!..

82. Цветы любви

Так, обсуждая своих быков, коровы и не заметили, что последние оторвались от поедания травы и внимательно слушают, что про них говорят. Как только коровья болтовня прекратилась, первым Султан, а за ним и другие быки, как будто по знаку невидимого дирижера, замычали, взревели и устроили целый концерт, оглушающие, гудящие, особой тональности звуки которого вывели из состояния оцепенения быка Уголька, застрявшего на Овсянке: Уголек наконец сполз с коровы и тоже взревел, а Овсянка, видимо, совсем обессилев, рухнула на поверхность, перевернулась на спину и, раскинув копыта и тяжело дыша, уставилась, не моргая, в какую-то точку на своде. Неожиданно к концерту этому подключился и Цезарь, мощный рев которого даже испугал коров, и они шарахнулись в сторону, и только Ида и Катерина оставались спокойными и поводили ушами, прислушиваясь то к одному быку, то к другому. Наконец рев закончился, все быки, включая и Цезаря, обильно облагородили Божественную поверхность там, где стояли, и как-то задумчиво и рассеянно разошлись по полю в разные направления, интересуясь, казалось, сейчас не травой, но чем-то другим, не имеющим отношения к обыденности.

— Что это было, Пастух? — спросила Елена после длительной паузы, которая образовалась после ухода быков.

— Это и были песни в честь каждой из вас, а Цезарь пропел, можно сказать, даже балладу, посвященную Иде — о своей к ней неугасимой любви…

— Но вы говорили, Пастух, — сказала Джума, — что быки посвящают стихи и ревут свои песни лишь образу в голове, то есть тому идеалу коровы, который воображают себе и видят лишь мысленно…

— Ну, — ответил Пастух, — усложнять тут не нужно, а то разом скатимся в дебри проекционного словоблудия о чувствах, их тонкостях и оттенках, которые совершенно чужды светлому, чистому, бычьему, да и вообще скотскому дну… Все проще: если быки вдохновились на песни, значит, вы приближаетесь к их идеалу обожаемой в мыслях, несравненной любимой коровы… Но насколько вы приближаетесь, покажут цветы, которые, пока вы пасетесь, быстро взойдут на бесценном навозе любви…

— Вот поэтому, — вставила Катерина, — я и одна, поэтому яловая уже много кругов: не хочу быть приближенной к идеалу и тем более слушать песни не о себе, а о какой-то корове, существующей лишь в мыслях быка! Я хочу сама, какая я есть, быть в мыслях быка!

— Ты, Катерина, — рассудила мудрая Ида, — желаешь почти невозможного: ведь и бык должен соответствовать идеалу быка в твоей голове. Только Хея и Ян составляют в Божественном стаде подобную пару, но любовь их, как ты знаешь, совершенно бесплотна…

— Ох, — сказала Овсянка, поднявшись с поверхности и с трудом удерживаясь на ногах, — не понимаю, что вы тут обсуждаете, но, теперь, как корова, скажу вам одну важную вещь: не такое уж самое низшее из всех отличительных черт коровы это самое «Му» — я лично в своих ощущениях, как мне показалось, возвысилась с этим «Му» с Угольком до недосягаемых сфер…

— Давайте, коровы, побежим быстрее пастись и быстрее вернемся! — предложила Ириска. — Я, конечно, не возвысилась, как Овсянка, до недосягаемых сфер, и у нас с Богатырем все было проще, но мне очень хочется посмотреть на цветы и узнать, в какой степени я приближена к идеалу Богатыря!

— Идите пастись, а я щелкну бичом, чтобы сообщить вам о появлении цветов, — пообещал стаду Пастух, дал послюнявить козу Елене, прикурил от синего сгустка и выпустил дым. — И будьте поласковее со своими быками — не так уж и долго отмерено вам быть рядом с ними…

Все стадо, включая Катерину, Иду и Цезаря, отправилось в поле и занялось обычной пастьбой, а Пастух, оставшись один, стал ждать появления цветов на навозе любви…

Довольно долго и без всякой охотки коровы щипали траву, прислушиваясь к каждому звуку, и, наконец, услышав выстрел бича, все разом, не в силах сдержать любопытства, бегом устремились назад, к Пастуху, смотреть на цветы.

То место, где ревели песни быки, действительно расцвело цветками самых разных окрасок и форм, похожих на диковинные букеты, стоящие по отдельности, но определить автора каждого из букетов было уже нельзя, поскольку, где какой бык стоял, ревел и облагораживал Божественную поверхность, никто не запомнил. Но в любом случае коровы были в восторге от пестроты и благородства красок и форм выражения бычьей любви и совершенно не думали о степени своей приближенности к каким-то мифическим идеалам, засевшим в головах у быков, воспринимая взошедшую красоту как отношение быка только к своей особе. В двух же местах вообще выросли целые клумбы, и, по общему мнению, это Цезарь и Уголек превзошли всех остальных в своих возвышенных отношениях к Овсянке и Иде. Один из «букетов», правда, был составлен лишь двумя фиолетовыми цветками, окаймленными красным, и Анна сказала:

— Кто-то из нас совсем далек от идеала быка…

— Ну и корова у кого-то из них в голове — всего два цветка, хорошо, что эта корова не я… — сказала Ириска.

— Почему же, — не согласилась Роза, — возможно, это выражает скромность натуры быка, который не хочет показывать перед всеми, насколько одна из нас приближена к его идеалу… И эти красные линии на концах лепестков… очень трогательно и нежно. Я, пожалуй, соотнесу эти два прекрасных цветка со своей личностью — буду думать, что это произведение Султана.

Никто не выразил несогласия с заявлением Розы, а Ириска даже сказала: «Да, Роза, в этом месте облагораживал Божественную поверхность наверняка твой Султан!»

— Что же, коровы, — сделал заключение Пастух, — вы исполнили наставления высшего разума и свой долг перед Божественным стадом, а теперь пора возвращаться на тракт, идти по столбам.

— А быки пойдут вместе с нами? — спросила Антонина-гадалка.

— Вам отпущено быть вместе с ними до первого ответвления от вашей главной дороги, — ответил Пастух, дважды щелкнул бичом, призывая быков в поле к движению и, дождавшись, пока все собрались, крикнул: — Геть! Быки и коровы, вперед!

Стадо вернулось на тракт, по которому в этот момент не спеша двигался длинный гурт рыжих в белых пятнах коров, сопровождаемых такой же расцветки мощным быком, трусила отара овец и шли четыре козы, пропустило эту скотину, не обратившую ровно никакого внимания на столпившихся на обочине молодых коров и быков, выстроилось попарно — корова в паре с быком, и двинулось к своей цели, к нулевому столбу, и бывшие телки вдруг, только сейчас, на ходу поняв важность происшедшего в поле, приосанились и стали ступать как-то с достоинством, горделиво, как молодые лошадки, поверчивая, правда, своими задами, как молодые коровы, и эта походка так раззадорила Цезаря, шедшего вместе с Катериной и Идой позади остальных, что он вдруг взревел тем ревом, которым ревут быки, когда другие быки пытаются покуситься на их личное стадо коров, но Ида тут же так поддала ему своими рогами, что рев его оборвался, бык опустил голову, тяжело засопел.

Перед крутым поворотом дороги Джума и Елена оглянулись на поле, оставшееся далеко позади, и, конечно, уже не увидели и не услышали, как к цветам скотской любви, выросшим из Божественного навоза, приблизилась стайка розовых пони и голубых жеребцов, пообсуждала «грязь» этой любви и всю «неестественность», по их мнению, отношений между коровами и быками, и как под взглядами производной третьего рода иллюзорно-реального направления цветы быстро сникли, попадали и растворились в бесценной субстанции, так, что подошедшим к этому месту двум собчакам не на что было уже и смотреть…

Разделение коров и быков произошло как-то странно-молчаливо-торжественно: появилась дорога — ответвление от тракта, и быки один за другим сошли на нее, дождались последнего — Цезаря, и под его предводительством цепочкой двинулись по этой дороге и скоро исчезли за пределом коровьего видения. Коровы тоже повели себя на удивление спокойно: не останавливая движения, проводили взглядом быков, не испытывая и поэтому не выказывая никаких эмоций по поводу расставания, и лишь поступь их и осанка превратились в чисто коровьи, как будто какая-то ноша легла на их плечи после ухода быков.

Долго стадо шло в полном молчании, пропуская вперед спешащие небольшие гурты, составленные разного вида и рода скотиной и погоняемые выкриками невидимых Пастухов и ударами их бичей, и в конце концов Елена сказала:

— Пастух, мне почему-то кажется, что мы сейчас удаляемся от того сущностного, что было и усиливалось в нас с каждым столбом благодаря познанию реальности, и все более уходим в какое-то скотское состояние отупелости, безразличия к тому, что нас ждет впереди, и главное, в отсутствие каких-либо мыслей по поводу нашего Божественного предназначения и места в установленном из недосягаемых сфер великом и общем порядке вещей. Мы, конечно, коровы, но не совсем, и вот этого не совсем я сейчас совершенно не ощущаю.

— И действительно, — согласилась Джума, — мы идем, идем… только и оставляем шлепки, и я чувствую, что вот-вот замычу, сама не зная о чем — так ведут себя коровы в проекционной иллюзии…

— Дело все в том, — ответил Пастух, — что, во-первых, при подходе к нулевому столбу вся скотина теряет в некоторой степени сущностное начало, которое замещается скотским, поскольку для прохождения последних столбов требуется именно неосмысленность — настолько все быстро и сложно происходит на этих столбах, — и, во-вторых, подобное состояние объясняется тем, что в каждой из вас уже зародились новые сущности, которых вы произведете на свет в момент прохождения нулевого столба, или, как полагает бык Иллюзор, пространство с помощью вас породит это новое… Те же из вас, кто не чувствует отупелости и наплыва скотского безразличия ко всему, что ни есть, те схлестнулись со своими быками впустую и на второй круг выйдут яловыми коровами… Есть ли такие?

Никто не ответил, и Джума сделала вывод:

— Вот, Пастух, значит, все мы родим телят!

83. «Дерево» линий и отдельные звезды

После восемьдесят второго столба, справа от тракта, на бесплодной поверхности открылся берег большого голубоватого озера, гладь которого уходила за предел коровьего видения, и телки, обнаружив здесь много разной скотины, стоящей на берегу и припавшей к воде, свернули к этому водопою не столько от жажды, сколько желая поучаствовать в чем-то общем для всего великого стада, как это было недавно на вершине холма, когда они вместе со всеми поклонялись святыням.

Потягивая без особой охоты воду из озера, телки-полукоровы переговаривались с другими коровами и быками, извлекая для этого все, что только могли, из своего запаса мычанья, и познакомились с коровами Розалиной и Алевтиной — сущностями пятого круга, идущими в своем стаде по тракту к нулевому столбу, с одинокой свободнопасущейся яловой особью третьего круга Кокеткой, которая тоже двигалась к нулевому столбу, но намеревалась еще по пути заглянуть в большую воловню, где у нее была назначена приватная встреча с быком Кипятком, который среди коров был нарасхват и от которого эта Кокетка надеялась понести и, таким образом, начать свой четвертый на плоскости круг полноценной молочной коровой, без бубенчика, звук которого ей опостылел, — а также затеяли куролесь с бычками первого круга Ястребом, Чижиком, Кузей и Рыжиком, очень веселыми, из баловства пытавшимися оседлать разных взрослых коров, размерами превосходящими их чуть ли не вдвое, причем Рыжик вспрыгнул даже на Иду, которая в возмущении так вильнула своей задней огромной частью, что Рыжик этот улетел прямо в воду. Мария-Елизавета, Анна и Роза стали гоняться за этими не поймешь какого столба молодыми бычками, на подмогу подбежали еще Антонина-гадалка и Марта, употребившие сразу свою бодливость с брыкастостью, и место на берегу, где остальная скотина степенно, не торопясь, наполнялась водой, превратилось в площадку для игр, и взрослые особи, снисходительно мыча и ревя, передвинулись влево и вправо, и продолжили водопой там, где было спокойно.

Вскоре стало быстро темнеть. Вода зазеркалилась, появились первые звезды на своде, и в обратной от озера стороне возникли в пространстве над плоскостью грандиозные очертания Божественных доек. Бычки убежали куда-то, очевидно, к своему Пастуху, Ида, раскачивая внушительным выменем, вместе с другими коровами, включая Розалину и Алевтину, направилась в сторону доек, а вся остальная скотина стала готовиться к тьме, располагаясь у озера по видам, стадам и отарам, и с тракта пришли еще несколько лошадей, которые быстро напились и, фыркая, встали возле двух одиноких деревьев с паутинными кронами, несколько потеснив отару овец, расположившихся под теми же кронами. Пастух, не выбрав никакого приметного места, просто прилег на поверхность там, где стоял — неподалеку от кромки воды, и, призвав своих подопечных расположиться вокруг, прикурил от синего сгустка большую козу, выпустил дым и сказал:

— Странно, но близость большой воды не дает скотине уснуть, что-то тревожит ее возле этой субстанции, так что настраивайтесь не спать и, пока не сгустился мой Пастуховский эфир, задавайте вопросы — даже сущности высших кругов, до самых высот утвердившиеся в понимании реального мира, обсуждают под звездами возле воды установленный порядок вещей, определяющий смысл существования в стаде любой Божественной особи.

И точно, как только зажглись лампочки звезд и проявилась на своде красноватая Великая Мать, отображение которой обычно как будто бы накрывало поверхность спокойствием и тишиной, вокруг, напротив, начало раздаваться то блеянье барана или овцы, то мычанье коровы или глухой рев быка, то ржанье и фырканье лошадей, и все эти голоса, похоже, перекликались и явно были несколько возбужденными…

— Интересно, Пастух, — сказала Ириска, — на плоскости столько скотины!.. Рождались телята… от них, от этих телят, когда они стали коровами и быками, еще родились телята, и так постоянно происходит в Божественном стаде, а знает ли кто-нибудь линии этих рожденных? Вот, например, у Иды от Цезаря есть Рыбка — она же Буян, есть Агата, у Рыбки-Буяна тоже есть кто-то и от кого-то, Агата, как я понимаю, тоже не яловая, а от кого произошли собственно Цезарь и Ида, и, в свою очередь, те, кто их произвел? Переплетение родства всех этих Рыбок, Солдаток, Кувшинок, Мурашек и Мушек, Кокеток, Султанов и Ветров, Ястребов, Рыжиков, Чижиков и и Ирисок, конечно, и прочих должно ведь иметь какую-то стройность? Вот, например, если пространство родит с моей помощью телку, которую, предположим, высший разум назовет какой-нибудь Феей, то будет ли знать эта Фея, помимо того, что она моя дочь и изначально происходит от первой в Божественном стаде коровы, других своих предков? Есть ли в чьей-нибудь голове память об этом дереве линий?

— Это, как ты называешь, Ириска, дерево линий, — ответил Пастух, — несет в себе разум Хозяина, но у него нет головы… И память для высшего разума — понятие неподходящее, поскольку Хозяин видит все то, что было, будет и есть, и память ему не нужна, но главное, он наблюдает, выражаясь проекционно, не картину родства тех условных имен и кличек, которые сам же и раздает, но линии родившихся смыслов, а также смыслов, рожденных предыдущими смыслами, и это и будет то самое «дерево», о котором ты говоришь. По линиям этим высший разум может установить происхождение любой Божественной сущности, предположим, коровы, восходящее до той первой коровы, именуемой, кстати, просто Коровой, от которой произошли все последующие коровы, а также до тех быков, при участии которых пространство, если опираться на взгляд быка Иллюзора, зародило этих самых последующих… Но нам, Пастухам, знать эти тонкости ни к чему — если только ответить любопытной скотине, от кого она родилась, и поэтому степень родства мы обычно знаем только до второго колена, и, в случае возникновения разумной потребности углубиться в какую-нибудь линию смысла, мы отсылаем через Подслушивателя специальный запрос всеведающему Хозяину. Подслушиватель, кстати сказать, вообще полагает, что родились сразу все и от всех, поскольку тело его, рассеянное в пространстве эфира, появилось тогда, когда стадо уже расплодилось и было таким, как сейчас. Есть, правда, сущности, идущие в прошлом, впереди вас, которые пытались лишь по кличкам и именам составить это самое «дерево» происхождения скотины, но великий Хозяин счел это занятие недопустимым, проникшим в Божественную реальность из проекционной иллюзии, где потусторонние тени, с момента появления первого слова, придумали такое понятие как учет появившихся и исчезнувших, а на каких-то этапах даже переучет мертворожденных теней, и особи в Божественном стаде, занявшиеся, по мнению Хозяина, цепочками звуков, порождающих звуки, были наказаны долгим стоянием в Главном отстойнике, после чего им было предложено в каждую тьму внимательно наблюдать звезды на своде, запоминать их расположение по отношению друг к другу и вычислять происхождение одной звезды от другой, поскольку картина звездного свода наглядно показывает линии всех существующих смыслов, тянущихся от самой первой Коровы и до той телки, Ириска, которую ты предполагаешь родить и которую высший разум или мы, Пастухи, вероятно-возможно наречем действительно Феей. Так что, учитывая все это, Ириска, наблюдай звезды на своде и строй из них дерево смыслов в своей голове без учета имен…

— Пастух, — вмешалась Антонина-гадалка, — я, как вы знаете, обожаю смотреть на звезды и делать разные выводы, и поэтому уже пятую тьму занимаюсь не только подсчитыванием, но и стараюсь найти в расположении светил ту связь между ними, о которой вы говорите, и действительно у меня получаются какие-то отдельные линии, исходящие из одной, самой крупной звезды, находящейся рядом с ухом отображения нашей звездной Праматери — назову ее так, потому что именно так понимаю сейчас установленный порядок вещей, — но, Пастух, одиннадцать звезд, хотя и разбросаны хаотично, отстоят в моем понимании или видении как бы отдельно, то есть не вписываются ни в какую из линий и не связаны с этой крупной звездой, расположенной рядом с ухом Праматери…

— Вот, Ириска, — ответил Пастух, — поучись у Антонины-гадалки, я не ошибся, добавив еще на десятом столбе к ее имени: звездочет… И правда, кое-что она разгадала в расположении звезд… Действительно, в эти отдельные звезды, которые не вписываются в картину родства многочисленных смыслов, и превратились те одиннадцать первородных быков, которые появились на плоскости вместе с первой коровой, и выражали не смыслы, возникшие в быках лишь следующих поколений, но, как я говорил, менталитетный порядок поверхности, установленный из недосягаемых сфер; двенадцатый бык — Иллюзор, как вам известно, не превратился в звезду, слоняется в трех плоскостях, и никакого порядка на плоскости не поддерживает, рождая, наоборот, беспорядок в головах у Божественных особей. Менталитетный порядок при отсутствии у скотины души, но наличия сущностного ума — иногда даже чрезмерно пытливого — понятие особенное, поскольку первое свойство не допускает возникновения менталитета как такового, второе же уводит скотину в потустороннюю ирреальность, где она набирается того взгляда на мир, который развился в ее мертворожденных тенях благодаря существованию в них небесной души и нереальному мышлению. Взгляд этот может вызвать у сущностей особый настрой ума и поведение такого рода, которые не сочетаются с установленным на плоскости Божественным порядком вещей.

84. Менталитетный порядок и смыслы

— Одиннадцать первородных быков, — продолжил Пастух, — обладали способностью подавлять в стаде умонастрой, не подкрепленный душевной зависимостью, и, тем самым, сдерживать в Божественных сущностях иллюзорное отношение к реальности. Способностью этой наделили быков Намерение и Создатель, и даже, возможно, те силы пространства, которые, по мнению быка Иллюзора, порождают из небытия вообще все, что ни есть… Одиннадцать быков не давали разделить стадо на сферы влияния тем особям, которые, обладая определенными качествами, пытались, как пастыри, вести стада за собой, ограничили поголовье скотины, следующей в карнавальной процессии, поскольку если бы они не ввели этого правила, все стадо превратилось бы в сплошной карнавал, который на плоскости представляет собой не праздник души, как в проекционном нигде, но постоянное болезненное желание покрасоваться своей плотью перед другими, которым страдает даже самая общипанная коза… Быки эти также следили за территорией пастьбы, не давая присвоить кому-то участок поверхности, потому что луга и поля на Божественной плоскости изначально установлены общими, уравновешивали в стаде сущностное и скотское, не давая возобладать одному над другим, пресекали потустороннюю логику, а также наличие умозрительных целей, и приучали скотину воспринимать другую скотину как сущность, равную себе во всех отношениях, руководствуясь тем, что бессмертная плоть наделена единым Божественным смыслом, не зависящим от вида и рода… Все это и являлось менталитетным порядком, способность поддерживать основы которого стала передаваться определенным особям дальше, но не по линиям смыслов или унаследованным родственным качествам, а по той самой взаимосвязи между светилом и сущностью, влияние которых друг на друга имеет в своей основе принципы неразделенного нечто, уходящие в область догадок…

Тут Пастух сделал паузу, прикурил очередную козу, прислушался к ржанью, блеянью и мычанью, которыми перекликалась во тьме скотина, расположившаяся у озера, и продолжил свой разговор:

— Так, бык Огонек — красивейшая в стаде корова, следит за карнавальной процессией, не допуская в ней более чем двести двадцать две головы, свободнопасущиеся братья-быки Гелом и Гелат, страшные в своем гневе, бродят по плоскости, проверяя, не присвоило ли себе какое-то стадо или какой-нибудь бык луг или поле травы, не пуская туда других, и, обнаружив подобное, яростно изгоняют покусившихся на свободу пастьбы — с братьями этими, героями скотобоен, лучше не связываться никакому быку и даже целому стаду быков… Избранные коровы, к которым приходит советоваться скотина и просит забрать свои мысли, благотворно влияют на равновесие в мозгах сущностного и скотского, главный бык стада по имени Кормчий, или великий Кормчий — отец, кстати, Цезаря, зорко следит за тем, чтобы никакой бык, кроме него, не объявил себя тоже главным в стаде быком, — что поведет за собой раздел сфер влияния… В каждом гурте или стаде, или в отаре есть также корова или овца, которые пресекают любую логику в поведении скотины и умозрительную настроенность на какую-то невнятную цель, не совпадающую с порядком движения и поведения на плоскости… И еще в Божественном стаде затеваются, бывает, горячие споры в отношении превосходства своего сущностного ума — особенно между разными видами и, иной раз родами скотины: родовитый, красивый бык, предположим, начинает доказывать невзрачной на вид козе, что ум ее просто ничтожен по сравнению с его многовесящим бычьим умом, а осел называет мысли ослихи однобокими, узкими и советует ей не думать о великих вещах, говоря, что его широчайший, глубокий, неоспоримый ослиный ум сам подумает обо всем, и получает, конечно, в ответ сдачу довольно неглупой фразой о том, что не длиной ослиных ушей измеряется сущностный ум. Подобные споры, переходящие иногда даже во взаимные оскорбления, разрешаются на плоскости просто: призывают великую Тупую Корову, которая предлагает спорящим только одно: «Тот из вас, кто докажет, что он тупее меня, будет умнее другого!» Особи попадают в тупик — подобное не докажешь и соглашаются, что развитость их умов приблизительно одинакова, и, ко всему, признают, что нет в стаде Божественной сущности умнее, чем великая Тупая Корова… Существуют еще десять как бы отдельных быков, которые все же при отсутствии души несут в себе изначальные менталитеты мертворожденного мира, благодаря уникальным способностям удерживать в себе иллюзорное, не теряя при этом сущностного и скотского, и быки эти, жертвуя личным спокойствием ради мирно пасущихся особей, постоянно воюют — бодаются, отстаивая друг перед другом системы не существующих в плоскости ценностей иллюзорного мира, но сохраняя тем самым единый менталитетный порядок нашего великого стада. Условно-кровопролитные стычки этих быков отражаются в проекционном нигде в виде известных вам войн и уничтожения одними бесплотными призраками таких же других, и, воюя между собой, десять быков не допускают возможности возникновения подобной агрессии в Божественном стаде. Поэтому значимость этих созданий для плоскости является беспредельной, сами быки считаются неприкасаемыми, ни с кем не общаются, а бесцеремонное вторжение в реликтовый менталитет этих сущностей, наделенных по воле Создателя и желанию Намерения уникальными свойствами, безоговорочно наказывается попаданием в Пантеон скотских неописуемых ужасов. Пасутся эти быки на малом пространстве, в области, далеко отстоящей от всеобщих дорог и трактов, и даже приблизиться к этой области строго запрещено — настолько там чуждая, нереальная атмосфера.

Телки довольно долго и молча, правда, посапывая от напряжения обдумывали все то, что сообщил им Пастух, и наконец Елена спросила:

— Скажите, Пастух, а какая логика пресекается в поведении скотины?

— В поведении скотины, Елена, пресекается любая возможная логика… Самый простой пример заключается в изгибах дороги… Дороги и тракты, кстати, здесь вытоптали те самые одиннадцать первородных быков, не пользуясь логикой, но следуя интуиции, и помогал им впоследствии вол-трудяга по имени Ян — сын одного из этих быков… Сущность, двигаясь по столбам, вдруг замечает, что переход от одного столба до другого логичнее совершить по прямой — так будет короче и, как ей кажется, проще, чем следовать по изгибу, намного более длинным путем. Но это логика потусторонних теней. На плоскости же существует закон: нет дорог вне вытоптанных дорог, и любая скотина обязана неукоснительно следовать этому правилу. Логика — это потустороннее мышление, и ваши бесплотные тени в несуществующем мире используют ее для познания и движения в иллюзии, созданной их же фантазией; реальность же не предусматривает логические ходы, которые могут нарушить установленный для Божественной плоскости порядок вещей.

— А что означает, Пастух, — спросила Джума, — «умозрительная настроенность на какую-то невнятную цель»?

— Бывает, Джума, что особь, бредущая по дороге в гурте или пасущаяся вместе со всеми на обычном лугу, вдруг отделяется и уходит одна, как завороженная, куда-то туда, где, как ей кажется, ее ожидает что-то такое, выходящее за рамки привычного, установленного порядка вещей, и в голове у нее при этом рисуется нечто необъяснимое, имеющее расплывчатые очертания чего-то чудесного и загадочного, которое манит, сбивает с толку скотину и направляет, как какого-то странника, неизвестно куда и непонятно зачем. Мы, Пастухи, относим это явление к вспышкам сердечной сентиментальности сущностей и не обращаем на это внимания, но, как я говорил, определенные особи, связанные с одной из одиннадцати звзд — бывших быков, с той самой звездой, которая расположена возле хвоста вашей, как выразилась Антонина-гадалка, великой Праматери, не допускают подобной романтики и возвращают сущность из «заворожнности» сразу и быстро, догоняя, пока она находится в пределе скотского видения, и оглушительно мыча, блея или ревя прямо ей в ухо прописные, реальные истины. В стаде, таким образом, является недопустимой не только проекционная логика, но и крайняя скотская нелогичность, лишенная смысла.

— Пастух, — сказала Мария-Елизавета, — а мне, например, непонятны смыслы, предположим, коров. Скитаясь по ирреальности, я встречала много проекций, и каждая из них несла в себе какой-то определенный, конкретный смысл — пусть даже в воображаемом, потустороннем нигде, и даже в проекциях, не имеющих, кажется, смысла, был смысл — их бессмысленность. Здесь же смыслов, как вы говорили, целые тысячи, но я не вижу разницы в этом смысле между одной коровой, другой и третьей, имея в виду их смыслы для поддержания Божественного, всеобщего смысла, который наверняка существует…

— Разговор о существовании смыслов, Мария-Елизавета, — ответил Пастух, — может увести в проекционное словоблудие, и поэтому я скажу тебе коротко: смысл любой Божественной сущности неповторим и заключается в том, что составляет часть единого целого, занимая в нем свое особое место… Но смысл этого смысла во всеобщем, как ты правильно выразилась, Мария-Елизавета, Божественном смысле выше нашего Пастуховского понимания и даже понимания Хозяина, и уж тем более не проекционным теням определять смысл чего-то, хотя этим они только и занимаются, беспощадно эксплуатируя это понятие и превращая его в бессмысленность…

Тут, кажется, уже засыпая, Пастух пока еще внятно, хотя и вяло добавил:

— Вот поэтому Пастухи собрали для вас не просто нерадивых быков, но принадлежащих тому или иному смыслу…

— Будет ли наши быки знать о рождении телят? — спросила Джума.

— Они вас найдут, когда вы отелитесь смыслами, и, возможно, некоторые из них снова составят вам пару, — и уже невнятно сказал: — Но ни один из ваших быков… — и на этом уснул.

— Кажется, — сделала вывод Анна, — мы теперь по уши погрузились в реальность.

85. Хея и Ян

Умиротворенность у озера, должная сопутствовать тьме, так и не наступала, скотина продолжала переговариваться, иногда возбужденно мыча, блея и ржа длинные фразы и даже перебивая друг друга, и телки-полукоровы, хоть и молчали, но уснуть не могли, и занялись единственным, чем было возможно: созерцанием звездного свода, построением в своей голове линий «дерева» смыслов, составленных звездами, и поиском своей личной звезды, надеясь интуитивно почувствовать взаимосвязь между собой и светилом.

Но неожиданно все звуки стихли, как будто бы их оборвало нечто такое, что появилось во тьме и заставило всех замолчать. Телки приподняли головы, озираясь вокруг, и стали подниматься с поверхности, предполагая, что что-то произошло или произойдет, с чем они еще пока не встречались, но о чем, видимо, осведомлена вся окружающая скотина высших кругов. Сгустившийся Пастуховский эфир, глубоко погруженный в сон, ничего бы ответить не смог, Ида еще не вернулась, и поэтому все внимание коров невольно обратилось на Катерину, которая не заставила себя ждать: промычала куда-то в пространство что-то непонятное телкам, получила издалека тут же ответ от другой какой-то коровы и сказала только одно: «Снег пошел — запомните это мычанье!» — и повторила то самое, что ответила ей та — другая — корова.

— Снег пошел, — промычала Джума.

— Снег пошел, — промычали Анна и Сонька.

— Снег пошел, — изобразили мычаньем все остальные.

Между тем на берегу в темноте возникло движение, которого не было видно, но которое чувствовалось даже в большей мере, чем слышалось; впечатление было такое, что все, кто находился вокруг, стараясь соблюдать тишину, повставали и молчаливой массой куда-то направились. Катерина, взяв на себя роль главной в небольшом стаде коровы, сказала:

— Идите за мной, не отставайте и не мычите; то, что вы увидите впереди, случается редко — считайте, что вам повезло! — и шагнула вперед.

Телки двинулись за ней в темноту и скоро попали в окружение самой разнообразной скотины, цель похода которой прояснилась только тогда, когда слева от берега озера появился в пределе коровьего видения светящийся белый купол, вершиной своей восходящий до свода и похожий на какое-то чудо во тьме. Впрочем, приблизившись к этому «чуду», которое окружила скотина, стоявшая в полном молчании, коровы увидели снег, летящий наискосок, и, придвинувшись ближе, почувствовали холод отдельных снежинок, садившихся им на носы и таявших тут же. Приблизительно в центре этого странного снегопада стоял в одиночестве мощный, складный, бурой окраски бык, привязанный за огромные, длинные, казавшиеся неестественными рога к столбу на довольно длинную цепь, и всем телкам как-то сразу стало понятно, что бык этот и есть тот самый великий Божественный вол по имени Ян.

Вол не обращал никакого внимания на собравшуюся скотину, хотя и вел себя не очень спокойно: сначала долго стоял, как бы в раздумье, потом делал круг, обходя столб и натягивая цепь до предела, затем останавливался, поднимал голову к своду и издавал беззлобный непродолжительный рев, направленный к недосягаемым сферам и содержавший, похоже, какой-то вопрос. Не получив, конечно, ответа, он топтался на месте, мотал головой, пытаясь сбросить отягощающую его звенящую цепь, и снова пускался в круг. Картина пространства была очень странной: в белом мерцании из темноты торчали одни только любопытные головы, местами — одна над другой, тела же оставались во тьме, словно не давая себе переступить ту черту, которую устанавливал занавес снежного купола. Головы эти иной раз подрагивали, стряхивая с себя растаявший снег. В какой-то момент часть голов потеснилась, и на свет вышла маленькая коровка серо-голубоватой, как у Елены, окраски, с почти не выдающимся выменем, но хорошо развитыми рогами, и все телосложение ее не имело и доли той большей или меньшей разляпистости, присущей любой полноценной корове великого стада. Казалось, коровка эта вылеплена каким-нибудь «скульптором» с Большой дороги Художников, который отобразил в реальности свой идеал коровы, соответствующий его понятиям о красоте. Телкам и тут стало абсолютно понятно, что это та самая Хея, которую любит Ян. Хея не подошла, но как-то подплыла, как маленькая изящная проекционная яхта, к волу, и они встали друг перед другом, нос в нос. Они облизали друг другу носы. Видно было, как обе сущности после этого задрожали. Ян проревел, но как-то бессильно. Хея молчала. Вол двинулся чуть вперед и склонил голову вниз, положив ее на шею коровы, и два комочка, похожие на те самые синие сгустки, которыми Пастух прикуривал свои козы, но совершенно бесцветные, хотя, как ни странно, доступные взгляду, отделились от этой великой Божественной пары, соединились в один, и это неразделенное нечто — как безоговорочно определила для себя каждая из телок-полукоров — медленно поплыло вверх и растворилось в массе падающих снежинок.

Ян снова взревел, Хея ответила ему плаксивым мычаньем… Больше корова и вол не двигались, не издавали ни единого звука, и сколь долго продолжалось это стояние, определить было нельзя, но, во всяком случае, снег, поначалу сразу же таявший на их теплых телах, постепенно покрыл белым налетом их спины и головы. Скотина, с благоговением наблюдая эту бесконечную сцену не скотской любви, только вздыхала, но иной раз вдруг начинала сопеть и даже пыхтеть, и, наконец, неподалеку от телок отчетливо замычала корова, но что она имела в виду, телки не поняли, хотя голос коровы показался им очень знакомым.

— Катерина, — спросила Антонина-гадалка, — а что промычала эта корова? Голос ее, кажется, я уже слышала…

— Это — известная вам Фигули́на, — ответила Катерина, — она попросила какую-то лошадь достать ей зубами платок из нагрудника и вытереть слезы, которые не дают ей смотреть.

— Ну надо же, — удивилась Елена, — а я-то считала, что Фигули́на — бездушнейшая из бездушнейших…

— Слезы ее, — ответила Катерина, — это проявление ее потустороннего на плоскости поведения, о котором вы знаете, и не имеют отношения к реальности…

— Да, но мне кажется, — сказала Елена, — что и другие, судя по звукам, которые они издают, довольно неравнодушны к происходящему, и даже более того…

— Неравнодушие, Елена, — поправила Катерина, — это умозрительное и довольно мерзкое своей необязательностью понятие потустороннего мира, скотина же переживает за эту парочку сердцами и только сердцами, у всех собравшихся здесь просто раздирает сердца… Но я лично, как яловая корова, не познавшая скотской любви, не имею возможности сравнивать то, что происходило недавно между быками и вами, и то, что мы видим сейчас. Я, лично, здесь вижу любовь высшего смысла, и если бы не порывы к продолжению рода, я бы сказала, что большего чувства и выражения любви Божественным сущностям и не нужно — все остальное выглядит как периодическая обязанность, возложенная на особей из непостижимых, недосягаемых сфер… Ян же и Хея не расстаются в мыслях друг с другом уже бесконечно много кругов, они отбрасывают в проекционное никуда те чувства, которые потусторонние тени не могут себе объяснить, сколько ни объясняют, и в своем будущем, то есть в вашем прошлом, к которому вы так успешно передвигаетесь столб за столбом, эти корова и вол, поднявшись на высокие пики гор и вознесясь к великому своду, станут не отдельными звездами, но сольются в одну звезду, которая будет излучать свет смысла высшей и неугасимой любви, не связанной ни с небесной душой, ни с проекционным влечением — с так называемой похотью, ни со скотской обязанностью к продолжению рода, и каждая сущность будет нести в своем сердце частичку этого света… Но только особи, которым бесконечно много кругов, способны увидеть на своде эту сдвоенную звезду, и поэтому все остальные наблюдают сейчас как бы ее зарождение…

— Да, — задумчиво рассудила Джума, — любовь эту не назовешь бесплодной, если она способна родить не просто новую сущность или, как говорил Пастух, часть общего смысла, но целую сдвоенную звезду, которая к тому же воздействует своим светом на всех остальных…

— Скажу вам, неопытные коровы, даже более того, — продолжила Катерина — те мириады звезд, которые видят ваши потусторонние тени, возможно, и рождены, как объяснял вам Пастух, их же воображением, но произошли и светятся на самом-то деле только благодаря этой необъяснимой любви, свет которой приносится из Божественного пространства и разливается по небосводу потустороннего мира… Мертворожденные же астрономы — проекции химерического козла с бородой, — объясняют научно существование столь огромного количество звезд, в теориях своих уходя все дальше от истины, небесные Пастухи относят это множество звезд к творению того высшего разума, который объединяет в себе разум Создателя и Намерения, а Пастухи Божественной плоскости — бездушные и, главное, бессердечные эфирные существа — вообще не разбираются в том, о чем я сейчас говорю, поскольку рассматривают отношения скотины лишь с точки зрения бесплодности или плодовитости, и полное отсутствие интуиции не позволяет им заглянуть глубже в наши скотские чувства, отбрасываемые и в ирреальность, чувства далеко не столь примитивные, как они полагают, и способные порождать даже звезды, причем даже в проекционном нигде…

— Говоря проще, — сделала вывод Антонина-гадалка, — звезды рождает любовь…

— Да, — ответила Катерина, — в Божественной плоскости истинная любовь рождает одинокую двойную звезду, а в потусторонней иллюзии все звезды на небе, за исключением тех, которые вы видите здесь, возникают и светятся только благодаря этому великому чувству…

После подобного утверждения Антонина-гадалка, Джума и Роза пустили такие продолжительно-глубокомысленно-длинные струи, что Катерина, встревожившись за головы молодых коров, тут же немного оговорилась:

— Ну, может быть, не совсем точно так, но приблизительно так… Но вам, коровы, не нужно думать о том, что я сейчас рассказала, вам достаточно просто об этом знать — иначе свихнутся мозги… Так что думайте о насущном, живите реальностью!..

86. Загон для сумасшедшей скотины

Снежная пелен, между тем поредела до отдельных снежинок, белый купол стал гаснуть, но с тем же тьма начала отступать, появились очертания поверхности и множества сущностей, стоявших вокруг Яна и Хеи; звезды и Великая Мать потускнели и быстро исчезли, под голубым полотном устанавливался шестой для телок первого круга свет.

Расставание Яна и Хеи уже не выглядело чем-то трагическим, волновавшим сердца. Напротив, корова и вол весело облизали друг другу носы, покрутили хвостами и даже в шутку боднулись, после чего Хея просто куда-то пошла и вскоре исчезла за пределом коровьего видения, а Ян, помотав головой и погремев своей цепью, покорно двинулся по своему вечному кругу, медленно огибая торчавший из поверхности столб. После этого несколько лошадей сорвались с места и задорно ускакали описывать петли по Божественной плоскости; бараны и овцы, собравшись в отару и блея во все голоса, в нетерпении направились к зеленеющему неподалеку небольшому наплыву травы — утолять первый голод нового света; одинокие быки и коровы разбрелись кто куда, возвращаясь к своим кругам и стадам. Телки же под предводительством Катерины, которая внушительно промычала, что, несмотря на голод, прежде всего нужно выйти на тракт, где стадо наверняка ожидает потерявший его Пастух, двинулись за главной пока коровой по бесплодной поверхности и скоро за свое послушание были вознаграждены: в пределе коровьего видения открылся огромный стог сена, к которому, как оказалось, уже пристроилась Ида, выхватывая и аппетитно заглатывая пучки в сообществе Розалины и Алевтины, а также Кокетки, которая, не в силах сдержать своих чувств, тут же похвасталась подошедшим коровам, что тьмой этой состоялось главное пока что событие на ее трех кругах — бык Кипяток не обманул, дожидался в воловне, и обдал таким жаром скотской любви, что, кажется, ошпарил все внутренности, на все сто процентов оправдав свою кличку. Бубенчика на Кокетке уже не было, и в связи с этим Анна засомневалась:

— Бубенчик, как я понимаю, снял с тебя Гуртоправ, присматривающий за воловней, но вдруг выйдет промашка, и ты все же останешься яловой?

— С быком Кипятком, — вмешалась всезнающая, мудрая Ида, — промашек еще не бывало, поэтому он нарасхват!

Набив себе животы сухой, хотя и душистой травой, телки-полукоровы распрощались с Кокеткой, Розалиной и Алевтиной, которые еще не насытились и имели каждая свои планы дальнейшего движения по плоскости, и отправились дальше под предводительством Иды на тракт.

Пастух действительно ожидал коров возле очередного столба, и было сразу заметно, что он волновался, беспокоясь за стадо: прохаживался туда и сюда по обочине тракта, усиленно дымя огромной величины козой, от дыма которой скотина, следующая по тракту в сторону нулевого столба, чихала и шарахалась в стороны. Пастуха можно было понять: потеряв после приключений с синей травой двенадцать голов, он переживал за беспечность неопытных телок, самостоятельность которых оказалась далеко не оформившейся. Но убедившись, что никто не исчез и ничего вновь выходящего из ряда вон не случилось, Пастух довольно внимательно выслушал те впечатления коров, которые возникли у них от сцены встречи Яна и Хеи и те объяснения относительно происхождения звезд из чувства любви, о глубине которой, по утверждению яловой Катерины, все Пастухи, не обладая сущностной интуицией и не имея души и сердец, не могут судить даже поверхностно, воспринимая в этом смысле в скотине лишь примитивное, периодическое влечение одного рода к другому, — и в свою очередь высказался относительно скотской любви, которую яловые коровы, такие как Катерина, слишком романтизируют, согласился, что Хея и Ян действительно великая пара по своим взаимным Божественным ощущениям, образующим неразделенное нечто даже на расстоянии, но при этом заметил, что обыкновенным быкам и коровам, не наделенным великим Создателем и непостижимым Намерением какой-то особой значимостью существования на плоскости в отношении любви, с вола и этой коровы пример брать не стоит и лучше все же производить на свет не звезды, но смыслы в виде конкретных, реальных телят, которые будут составлять часть единого целого, к которому уж никак не относятся воображаемые проекционные звезды — плоды созерцательности проекций, никаким образом не касающиеся Божественных сущностей…

Пока Пастух все это говорил, коровы огляделись вокруг и обнаружили, что место возле столба, где они стоят и слушают Пастуха, представляет собой как бы перекресток широкого тракта и отходящей от него обыкновенной дороги, на которую указывает красная стрелка, изображенная на дощечке, чуть ниже очередного номера познания реальности. Два малых гурта, составленные один десятком разномастных коров, а другой — пятью коричневыми коровами, одним серым быком и несколькими баранами, выбежали к столбу, замешкались, но, подгоняемые хлопками бичей невидимых Пастухов, испуганно свернули налево, куда указывала красная стрелка, и, размахивая копытами и поднимая дорожную пыль, стремительно понеслись куда-то дальше вперед. Дослушав нравоучения своего Пастуха, Мария-Елизавета спросила:

— Пастух, а что это за красная стрелка и куда понеслись, как ненормальные, эти гурты?

— Начиная с этого места, — ответил Пастух, — в общий тракт вливается Гуртовой, который вы уже видели и по которому особи следуют в места наказания… Мы, Пастухи, называем этот столб: «Станция номер один — Загон для сумасшедшей скотины!» — и побежали гурты, соответственно, в этот самый Загон, второстепенная ветка заканчивается входом в него, где имеется даже шлагбаум и где провинившуюся скотину берут под свое начало уже суровые Гуртоправы. Но посмотреть на Загон, который окружен частоколом, дают через щели только сущностям возрастом с круга второго, да и то ровно столько, сколько нужно скотине, чтобы, увидев происходящее там, быстро понять, что лучше бы оставаться по сю сторону забора…

— Действительно, уже на подходе тут как-то мрачно, — заметила Антонина-гадалка.

И тут в разговор вмешалась неожиданно Ида:

— Пастух, — сказала она, — вы всё пугали телок этим Загоном уже не раз, призывая тем самым соблюдать всегда и везде установленный в Божественной плоскости порядок вещей — причем как в поведении своем, так и в своих головах, — но не упоминали о том, что сознательная скотина, почувствовав отклонение от нормы, предположим, после посещения иллюзии, по собственному желанию может направиться в этот Загон и будет встречена суровыми Гуртоправами как сущность, достойная уважения — в силу того, что, не скрывая своего состояния, обратилась за помощью, которую подобным особам в Загоне оказывают с великим вниманием, осторожно, исключительно с помощью разговоров и убеждения излечивая от раздвоенности, чувства агрессии и всего прочего, нежелательного для существования на плоскости; и даже призывают иногда для этого имеющих особую силу внушения избранных сущностей… — и, промычав какую-то сложную фразу, снова продолжила изъясняться проекционными звуками: — Я вот, Пастух, например, намереваюсь сейчас самостоятельно отправиться в этот Загон, поскольку в Главном отстойнике Пастухи, хоть и специально назначенные там следить за скотиной, не вникают в суть проблемы, образовавшейся в голове у Божественной особи, и только и ждут, чтобы скотина побыстрей отстоялась и ушла на круги…

— Ида, — удивился Пастух, — я удивлен! Ты, конечно, великая свободнопасущаяся сущность возрастом в бесконечно много кругов, ко всему, скоро станешь турихой, а потом и звездой, движение свое в полном праве определяешь сама, но мне совсем непонятно, почему вдруг ты решила направиться в этот Загон? Я не вижу никаких отклонений в твоем поведении — что за проблема образовалась в твоей голове?

— Дело в том, Пастух, — начала рассказывать Ида, — что, отдав эфирное молоко, мы втроем, Розалина, Алевтина и я, увидели снежный купол, который видели не однажды, как и сцену под куполом встречи Яна и Хеи, восхитительную, конечно, но до мелочей известную нам, и поняли так, что, пока вы будете спать, телки точно пойдут наблюдать это зрелище — нельзя не пойти, и поэтому, наткнувшись в темноте на огромный стог сена, расположились на отдых возле него, тем более, что после доек всегда хочется пожевать. Я пожевала немного, прилегла и уснула…

87. Воображение потусторонних теней и Божественных сущностей

— И тут, Пастух, — продолжила Ида, — произошло что-то странное — чего со мной никогда не бывало… Мне приснилось, что сущностью я ушла в ирреальность, в одно из своих отражений, в женщину по имени Евдокия — скотницу того стада, которое пасет ваш друг, пастух Николай…. Но, Пастух, дело то в том, что, как вы об этом прекрасно осведомлены, корова может уйти в нереальность только сознательно, находясь в полном сознании, и к тому же еще и задуматься, делать ей это или не делать, но никогда в бессознательном состоянии, то есть во сне это совершить невозможно. Я же как бы ушла и приснилась себе Евдокией, которая, подоив проекционных коров, прилегла тут же, в здании доек, в какой-то каморке, на отдых и погрузилась в глубокий сон, и, разумеется, я вместе с ней. И вот Пастух, Евдокии приснилось, что она — корова по имени Ида, и пасется на поле, поглощает траву, правда, в проекционном нигде — не здесь, на Божественной плоскости… И, разумеется, все это приснилось и мне, то-есть мне, корове, приснилось, что я — корова в проекции… Дальше, Пастух, приснилось — я уже не знаю кому! — что эта корова, наевшись вкусной, сочной травы, прилегла отдохнуть, быстро уснула под дружелюбными иллюзорными облаками, и ей приснилось, что она не корова, а призрак по имени Евдокия, которая на рассвете поставила себе чай, отрезала хлеб, намазала его маслом, и долго, прихлебывая, пила этот чай и кушала хлеб, а потом отправилась помочь Николаю выгнать стадо на поле, помогла, но на поле вышла уже в виде коровы по имени Ида… И, Пастух, я испугалась во сне! Спавшие рядом Розалина и Алевтина сказали, что я вдруг вскочила во тьме как ошпаренная и дико завыла! Я рассказала свой сон, и они, обе опытные коровы пятого круга, решили, что мне надо самой двигаться даже не в Главный отстойник, а в Загон для умалишенной скотины, где Гуртоправы, не применяя никаких крайних, жестоких мер, очень щадяще излечивают сознательную скотину от таких небывалых снов: с помощью трав, которые изгоняют сонные иллюзорные наслоения. С наступлением света к стогу пришла из воловни еще и охоженная Кокетка, сказала, что чувствует — родит от быка Кипятка необыкновенную телку! — и попросила меня побыстрее засиять на своде новой звездой и взять под свое покровительство, если получится, эту новую сущность… У нас, Пастух, у коров так мало желаний, что мне очень хочется исполнить просьбу Кокетки… Так что, Пастух, я сейчас отправляюсь в этот Загон, подлечусь, а потом сразу двину к горам, быстро стану турихой и начну карабкаться к своду, превращаться в звезду — Звездная Мать еще круг назад дала мне полное одобрение на это! А телкам нашим, почти что коровам, осталось с вами недолго, скоро их перехватят Гуртовщики — для построения в движение к нулевому столбу, вы, Пастух, отправитесь к первоосновному камню — получать дальнейшие указания на новое стадо, и моя помощь вам и этим полукоровам уже не потребуется.

— Что касается твоего сна, Ида, — ответил Пастух, — здесь, конечно, я не вижу несуществующего искаженного, проникшего в твою мудрую голову, и, скорее всего, ты просто устала за бесконечно много кругов, но в отношении ухода в турихи и дальше — я не уверен, что Хозяин одобрит это решение: кто же тогда будет со мной сопровождать неопытных телок первого круга, которые в очередной раз возникнут на первом столбе? Кто будет учить их хотя бы мычанью?

— Пастух, — ответила Ида, — я обладаю седьмой степенью чувства восприятия реальности, и это намного серьезнее, чем обыкновенная скотская интуиция, иной раз я получаю сообщения из непостижимых объемов и сфер, не выражаемые даже мычаньем, поэтому доверьтесь моему чувству: гурт новых сущностей, который вы поведете, не будет нуждаться на первом кругу в Божественном языке, но как это объяснить, я не знаю, и что будет дальше — не ведаю, но, во всяком случае, в стаде есть пять-шесть достойных коров, которые, когда тому наступит необходимость, займут мое место…

И, не добавив к этому ничего, Ида, как-то по-скотски даже не попрощавшись со стадом, которое ее искренне полюбило, перешла тракт и направилась по дороге к Загону, оставив коровам только смотреть на ее удаляющийся внушительный зад и хвост, которым она размахивала, крутила — что, видимо, говорило о решительности ее действий.

Вслед за Идой с перекрестка свернула к Загону одинокая белая козочка, жалобно, длинно-длинно проблеяла и, очевидно, подгоняемая невидимым Пастухом, подпрыгнула и побежала вперед.

Мария-Елизавета из любопытства спросила:

— А в чем могла провиниться, Пастух, такая милая безобидная козочка?!

— Эта коза, — почти сразу ответил Пастух, — как сообщил мне сейчас всеведающий Подслушиватель, то и дело уходит в иллюзию и, пребывая там в своих мертворожденных тенях, постоянно, как присказку, повторяет вашим проекциям: «Встряхните свой разум!» Подслушиватель не ведает, что на нее нашло, может, подражает кому-то, собственно, причина подобного поведения не столь и важна, но тем самым коза утверждает, что у призраков, не имеющих плоти, существует собственный разум и есть что «встряхнуть» — это ложь, заблуждение, и к тому же никто не давал ей таких полномочий — заботиться о потусторонних тенях… Вот великий Хозяин и приказал «встряхнуть ей мозги» в Загоне для сумасшедшей скотины и, тем самым, указать ей ее скромное козье место в установленном порядке вещей… Хотя, на мой взгляд, наказание за эту провинность слишком жестокое…

— Пастух, — удивилась Елена, — но если у наших бесплотных проекций отсутствует собственный разум, то чем же тогда они порождают вокруг себя воображаемый мир?

— Они порождают его чувственным ощущением, никаким образом не относящимся к реальному разуму. Ощущение это порождается уникальной способностью небесной души заполнять зловещую, мертвую пустоту в головах потусторонних теней иллюзией разума, которую подкрепляет еще и сущностное начало у тех из теней, которые им обладают. Бессущностные же и бездушные призраки заполняют эту самую пустоту, во-первых, спроецированным в область земли воображением скотины с Большой дороги Художников, во-вторых, удивительным взглядом на мир наших загадочных братьев — Пастухов из области неба и их последователей, которые исповедуют этот взгляд в потустороннем нигде, а также — вредоносными для Божественной плоскости, но полезные для поддержания иллюзии идеями и мышлением всех четырех Химер, содержащихся в Малом отстойнике…

— А те проекции, — спросила Елена, — которые, подобно быку Иллюзору, исповедуют неверие во все, — чьим воображением пользуются они?

— Эти, — ответил Пастух, — не используют, но воруют воображение у тех, у кого оно уже есть…

— Пастух, — промычала Джума, — но как я могу своровать воображение, предположим, у Розы?

— Ты, Джума, забываешь, что речь идет о мертворожденных тенях, Божественные же мозги не обладают воображением, поскольку в полной мере воспринимают действительную реальность, которой не нужны какие-то дополнения в виде несуществующих, эфемерных картин, звуков и прочего, и поэтому у твоей Розы тебе попросту нечего воровать.

— Ну, Пастух, тогда как же совершается это воровство у потусторонних теней? — спросила Ириска.

— Этот вопрос касается мистики, и это ко мне! — вмешалась Антонина-гадалка-и-звездочет. — Воруют, и еще как! Опустошая воображение наших проекций, имеющих души и сущности, воруют с помощью бездушных рукопожатий, поцелуев, взглядов, странных вопросов, на которые не хочется отвечать, с помощью подражанья нам, сущностям великого стада, и используя многое и другое, о чем даже не догадаешься… Взять хотя бы обыкновенную дверную ручку, к которой как бы и невзначай привязан обрывок обыкновенной нитки… — и тут отчасти помнящая себя корова начала перечислять такое количество способов подобного воровства, что все остальные коровы всерьез задумались о том, как бы обезопасить свои потусторонние отражения от этого воровства, поскольку никакой из коров не хотелось, чтобы, пусть и бесплотная, тень опустошалась бездушными и бессущностными созданиями, причем у каждой коровы возник при этом в голове почему-то образ того самого неизвестного в сером плаще и кепке, из-за которого пострадала одна из проекций Марии-Елизаветы…

88. Великие Скотобойни

Так, слушая болтовню Антонины-гадалки и двигаясь в окружении другой разной скотины, бредущей по тракту, телки-полукоровы дошли до восемьдесят восьмого столба, и на этом, показавшемся им очень коротким, отрезке пути ничего примечательного не встретилось, за исключением пары фантиков от конфет, которые машинально слизнули из пыли Анна и Марта и тут же отдали похвалившему их Пастуху.

На столбе, под номером очередного познания реальности, висели теперь сразу две серых дощечки с нарисованными на них синими стрелками, одна из которых указывала налево, а другая — направо. В обе стороны от тракта отходили дороги, и Пастух коротко объявил:

— Станция номер два — великие Скотобойни!

— Конечная для скорых гуртов! — добавила сообразительная Елена.

Перекресток этот хоть и именовался в высшей степени неприятно для уха скотины, но не вызвал у телок того мрачного ощущения, которое они испытали на предыдущем. Но и веселого ничего телки тут не почувствовали, когда увидели трех быков и корову, которые, выбежав к перекрестку, тут же, подгоняемые хлопками бича невидимого погонщика, испуганно свернули налево — в быках, при всей их внешней свирепости, улавливалась какая-то обреченность, корова же и вовсе была похожа на безвольную, обиженную овцу, которую против ее желания перегоняют с места на место.

— А почему, Пастух, тут две стрелки в две разные стороны? — спросила Джума.

— Великие Скотобойни, — стал объяснять Пастух, — разделены на две части, и в обе стороны следует Божественная скотина, назначенная на исправление мозгов, но влево уходят те помраченные сущности, которые просто разнузданно ведут себя в стаде, не повинуются Пастухам, проповедуют несуществующее искаженное, причем проекционными звуками, и по некоторым признакам, известным нам, Пастухам, умозрительно наслаждаются животной страстью к убийству, застрявшей в них, как психическая болезнь, — направо же отправляются те особи, которые при всем вышесказанном уже проявили конкретную, недопустимую в стаде агрессию, вызывая на бой скотину, Божественных Пастухов, Хозяина и даже непостижимый разум недосягаемых сфер. Поэтому методы исправления слева и справа — разнятся. Но, к счастью для вас, то, что слева, показывают только скотине возрастом начиная с третьего круга, а справа — только с четвертого, поскольку происходящее на Скотобойнях губительно для неокрепших голов, которые и сами могут сойти с ума от увиденного и попасть в Главный отстойник, а то и в Загон, на принудительное лечение. Так что вы пока лишь узнаете о разнице двух направлений, которую я объясню. Слева, куда погнали этих трех быков и корову, провинившихся опаивают настоем особой травы, которая порождает иллюзорные видения всего цикла превращения скотины как в простые куски, в проекционном нигде называемые грудинки, голяшки, огузки, лопатки и кострецы, так и дальше: в котлеты, бифштексы, ромштексы, а также в изысканные деликатесы, названия которых не перечесть и которыми так любят наслаждаться ваши потусторонние призраки — их аппетит к живому, благодаря развитию воображения, эволюционировал и превратился в тот аппетит, который пробуждается только к чему-то исключительно мертвому. Настой травы лишь ненадолго действует на скотину, но, просмотрев весь этот ужасающий цикл — от забоя и сдирания шкуры драчами, в роли которых выступают суровые Гуртоправы, и до варения сердец и изготовления паштетов и кровяной колбасы, — все особи моментально возвращают свои мозги в первоначальное, реальное состояние, самостоятельно изгоняя из них все нежелательное и несуществующее искаженное, и выходят со Скотобоен просто шелковыми коровками, бычками и прочими, и начинают призывать всех других к послушанию и соблюдению установленного порядка вещей так усиленно и убедительно, что Пастухи, имеющие в стаде особь, побывавшую на Скотобойнях, перестают следить за надлежащим порядком пастьбы и движения по кругу своего стада, поскольку возвратившаяся со Скотобоен сущность все это берет на себя, а Пастухи только и делают, что покуривают да поплевывают, выражаясь проекционно, на свод.

Тут Пастух скрутил небольшую козу, дал послюнявить ее Соньке и, выпустив дым, продолжил:

— Другое дело, коровы, стрелка направо. Гурты, следующие туда, состоят из исключительно агрессивных быков, редко — баранов и очень редко — коров, которые, узнав, что они наказаны Скотобойнями, удваивают агрессию и даже без участия Божественных Пастухов сами прибегают сюда, как на праздник, и сами сворачивают направо, снижая сразу же скорость движения, приосаниваясь и сдерживая накипевшую злость, чтобы с видом, преисполненным Божественного достоинства, появиться на поле бойни скотины, где провинившимся сущностям не дают никакого настоя травы, но разрешают в полной мере воспользоваться возникшей в мозгах агрессией. Там, телки, происходят жестокие схватки, там наносятся серьезные раны, там льется кровь и совершаются подвиги, благодаря которым небольшую долину, где все это происходит, мы, Пастухи, именуем не только великими Скотобойнями, но и Долиной подвигов, а выдающихся драчунов: героями Скотобоен. Сбросив в этой долине агрессию, получив увечья и раны, которые, конечно же, заживают на вечной сущностной плоти, скотина, равно как и после опаивания травой и иллюзорных картин умерщвления себе подобных, смиреет, возвращает свой разум в реальность и после возвращения на круги и в стада зорко следит за малейшим возникновением агрессии в окружающих особях, тут же, используя психологическое воздействие, подавляет ее, не давая развиться, и призывает согуртников к миролюбивому поведению, к безоговорочному соблюдению установленного порядка вещей и полному послушанию Божественным пастухам, — после чего нам, Пастухам, остается опять же только одно: покуривать да поплевывать…

Тут, словно в подтверждение слов Пастуха, с правой дороги вышли на перекресток четыре израненные быка, хромающие, с рваными кровоточащими ранами на боках, с пеной у ртов, но гордо поднятыми рогами и, перейдя тракт, удалились по бесплодной поверхности в сторону, известную им одним. И почти сразу после ухода быков в пределе коровьего видения появились на тракте две неординарные сущности, которые не бежали, но шли и, достигнув развилки, как-то торжественно, одна за другой свернули направо: это были довольно крупный черный баран, размером чуть ли не с телку возрастом первых столбов, и темно-коричневая корова с усмирительным кольцом в раздувающихся ноздрях, которую по стати можно было бы принять за быка, если бы не ущербное вымя, все же болтающееся внизу ее живота…

— Наверное, это — Буян, бывшая Рыбка, дочь Иды и Цезаря… я помню, — сказала Елена.

— Да, — ответил Пастух, — эта та самая корова Буян, пожелавшая стать быком… Есть оговорка: в долину подвигов скотина может идти сама, по собственному желанию, вне скорых гуртов, не наказанная за свое поведение великими Скотобойнями, но лишь охваченная желанием сражаться… Два Пастуха, которые вам не видны, следуют за Буяном, чтобы смирить ее воинственный пыл после того, как она нанесет увечья паре-тройке быков… Неистовство в сражениях ставит ее в один ряд с выдающимися по силе быками, героями Скотобоен. Стадо, к которому приписана эта корова, считающая себя быком, является показательным по своему миролюбивому и послушному поведению, и все это благодаря Буяну, которая не допускает в согуртницах даже раздувания ноздрей и даже излишних помахиваний хвостом, а быков, которые приходят к этому стаду схлестнуться с коровами, держит в таком напряжении, следя за их действиями, что находится очень мало охотников идти в это стадо для исполнения своих великих обязанностей. Сама же Буян в этом смысле отвергает быков и дружит только с коровами. Однажды одного назойливого быка, пристававшего к ней, она подняла на рога и бросила… в никуда! Случай невероятный! Пастухи еле вытащили этого быка из ниоткуда за задние ноги. Что бы с ним стало в проекционном нигде, не спаси его Пастухи, никому не понятно! Случай необъяснимый на плоскости, и даже Хозяин отказался комментировать это событие, назвав происшедшее нереальным в реальности…

— Пастух, а что там, среди могучих, свирепых созданий делать барану? — спросила Овсянка.

— Баран этот, — ответил Пастух, — по имени Твердолоб, никаких увечий, конечно же, быкам нанести не способен, но лбом своим сталкиваясь со лбами быков, он уже не одного героя и драчуна отправил в глубокий, продолжительный обморок, после которого все, кто испробовал его каменный лоб, с позором, качаясь от полученного удара, покидали место сражений и навсегда теряли чувство агрессии. Так что сейчас Твердолоб выберет особо зазнавшихся в битвах, отправит их в обморок и спокойно уйдет свободно пастись: баран этот — свободнопасущаяся особа, и совершенно никто в Божественной плоскости не может определить и понять, когда и, главное, с какой целью он вдруг бросает траву и направляется унижать провинившихся в чем-то, но по сути своей достойных быков. Мы, Пастухи, полагаем, что смысл Твердолоба, как части единого целого, заключается в том, чтобы из этого единого целого не выделялось своей силой и мощью что-то отдельное…

89. Козел-провокатор

Пока Пастух все это объяснял, к столбу по тракту прибежали десять разномастных коров, которые остановились на перекрестке и повели себя так, как будто с ними не было Пастуха, который погнал бы их налево или направо, а сами они не знали, куда им сворачивать, или же не хотели этого знать: они недовольно мычали, толкались, сгрудившись на пятачке перекрестка, дрожали, пускали длинные струи и облагораживали поверхность с таким непрекращающимся усердием, как будто хотели поставить в этом Божественном действии своеобразный рекорд. Трудно было понять, боялись они предстоящего или просто замешкались… Казалось, они вот-вот повернут назад, но тут со стороны левой дороги на тракт вышел серый, совсем невзрачный козел с бородой и, обращая на себя внимание замешкавшихся коров, стал что-то блеять, причем не резко, не голосисто, а как-то вкрадчиво, как будто покашливая, и делал это до тех пор, пока коровы, наконец вняв, видимо, его блеянью, не успокоились и не выстроились в подобие колонны, готовые направиться, казалось, в любую возможную сторону — лишь бы их кто-то повел. Дело кончилось тем, что весь гурт послушно пошел за козлом, по дороге налево.

— Это что еще за козел?! — удивилась Елена. — И почему он возглавляет коров?

— Это, Елена, великий Козел, Козел-провокатор, — ответил Пастух. — Как видишь, он умеет тихо и мирно увлечь за собой стадо на Скотобойни.

— А разве, Пастух, эти коровы понимают козлиное блеянье? — спросила Мария-Елизавета.

— Нет, — ответил Пастух, — но ты слышала вкрадчивый тон? Его они понимают и доверяют этому тону.

— Катерина, скажи, как знающая козлиный язык, — попросила Джума, — а что на самом-то деле блеял этот великий Козел, возглавивший это печальное шествие, которое, как я понимаю, закончится ужасом.

— Ну, — ответила Катерина, — он обещал коровам, что ничего страшного впереди их не ждет, будут кое-какие видения наподобие тех, которые наблюдает скотина в области последних иллюзий, а сами коровы будут стоять как зрители, которые в любой момент могут уйти, если им что-то не нравится.

— Но это не так! — возмутилась Джума.

— Конечно не так, — ответила Катерина. — Я лично Скотобойнями наказана не была, но знаю кое-каких быков и коров, которые говорят, что настой специальной травы не дает сдвинуться с места и даже закрыть глаза, то есть заставляет наблюдать неотрывно издевательства над скотиной. Ко всему, этот Козел успел пораздавать комплиментов, проблеяв, что никогда не встречал таких красивых и умных коров, с которыми, наверное, очень интересно дружить, и что, вероятно, произошла просто ошибка, в результате которой они и попали сюда, и, скорее всего, Гуртовщики, увидев таких хороших коров, завернут их назад. И все это, как правильно объяснил наш Пастух, все десять коров уловили во вкрадчивом блеянии… Короче, Козел-провокатор втерся в доверие, вот за ним и пошли.

— А что на самом-то деле совершили эти коровы, заслужившие Скотобойни? — поинтересовалась Антонина-гадалка.

— На самом-то деле, — ответил уже Пастух, — коровы эти бредят несуществующим искаженным, и продолжительное нахождение в Загоне для сумасшедшей скотины так и не исправило их, и поэтому высший разум назначил усиленное воздействие на их пострадавшие головы — скотину-то все же каким-то образом надо лечить и возвращать на круги.

— Да, разум Хозяина, несомненно, велик! — сказала Джума, — Но козел этот просто подлец!

— Ужасный Козел, — возмутилась Овсянка.

— Отвратительный, — поддержала ее Ириска.

Тут Пастух скрутил очередную козу и неожиданно выпустил три кольца дыма подряд, — чему телки несказанно удивились, не подозревая о такой интересной способности Пастуха, которая так им понравилась, что Роза и Сонька тут же попытались поймать эти кольца своими носами, Мария-Елизавета подпрыгнула, слизнула и проглотила одно последнее, самое маленькое кольцо, а Марта и даже угрюмая, строгая Анна попросили выдуть еще колец, чтобы тоже попробовать что-нибудь с ними сделать… И Пастух выпустил для развлечения коров еще пять колец, после чего стал рассказывать следующее:

— Вы, коровы, тут рассуждаете про Козла-провокатора иллюзорно, забыв про Божественные законы… Во-первых, ни в одной Божественной сущности не содержится ничего отвратительного и ужасного в силу закона поглощения черного белым, и если даже что-то такое возникло, скотина избавляется от этого омовением в светлом ущелье, очищая от всего нехорошего свое изначально чистое, светлое скотское дно, и, к тому же, Козел-провокатор оказывает неоценимую услугу и Пастухам и скотине, избавляя первых от жестокого обращения с особями, которых приходится насильно, используя грубые методы, загонять на левые скотобойни, поскольку по собственной воле никакая скотина, конечно, не хочет туда идти, вторых же, как вы только что видели, хоть и обманывает, но успокаивает и, тем самым, психологически подготавливает к ужасному наказанию… Конечно, в потусторонней иллюзии проекции Козла-провокатора, которые находятся там как в виде редких бесплотных теней, так, кстати, и в виде бесплотных козлов, приставленных к скотобойням — величина отрицательная, но здесь не иллюзия, не забывайте об этом… Другой же козел — посредственный сочинитель с Большой дороги Художников, то есть сущность нашего стада, не относящаяся к великим, — на примере Козла-провокатора, работа которого не только полезна, но и требует выдающегося ума для тонкого подхода к скотине, решил прославить весь козий вид, который как в Божественном стаде, так и проекционном нигде находится как-то в тени и привлекает к себе мало внимания. Для этого сочинитель-козел описал трагедию сердца Козла-провокатора, когда тот, сам того не желая, вынужден выполнять не очень красивую миссию, подчиняясь тем особенностям своей сущности, которыми наделил ее при рождении разум недосягаемых сфер, или, как утверждает бык Иллюзор, само окружающее пространство. Опус этот про сердце Козла дошел до Хозяина, но не вызвал ни смеха, ни слез — высший разум определил, что чего-то тут не хватает, и скорее всего, не хватает таланта у автора… И тогда козел-сочинитель обратился к Большому Художнику Вилли — как посоветует тот превратить этот невыразительный опус в трагедию? Вилли долго не думал и сразу сказал: «Поменяй лево на право, и будет трагедия…» И действительно, когда лево поменялось на право, получилось, что Козел-провокатор уводит десять несчастных коров не смотреть иллюзорные видения, но заманивает их на реальное поле сражений, где они погибают от ударов бычьих лбов, рогов и копыт, а одна из коров, пытаясь спастись, убегает и тонет в болоте. Утопление в болоте уже рассмешило Хозяина, но трагедию эту рассказывать в Божественном стаде он запретил, потому что дело в этой истории касалось напрямую коров, мучения и гибель которых могли бы вызвать у сущностей вполне объяснимое возмущение, а самого Козла-провокатора скотина могла бы возненавидеть. Но в потусторонней иллюзии, где в роли коров значились их бесплотные призраки, весь этот бред с поворотом направо и утоплением в болоте пришелся по вкусу, и сострадание вызывала не только гибель мертворожденных теней, но и глубокая травма души, которую получила проекция Козла-провокатора. Тем самым потустороннее мышление уводилось от понимания реального положения вещей, а это уже являлось полезным воздействием на несуществующий мир, которое происходит — на вашем моменте движения — по воле Создателя и желанию Намерения, стеревших на небосводе своей невидимой губкой любой намек на отображение великой, реальной Божественной плоскости и, разумеется, великих событий, происходящих на ней…

— Значит, хороший, безобидный Козел, — переменила свое мнение Овсянка.

— Да, просто Козлик с особым характером! — согласилась Ириска.

— Действительно, он безобиден и, ко всему, довольно игрив, — продолжил Пастух. — Иной раз, устав от завлечения скотины налево, он убегает на поле травы, где мирно пасется, к примеру, пара быков, поделивших условно площадь пастьбы на две части — чтобы не было споров; травы же — жуй не хочу! И тут наш великий Козел то на одной условной поляне пощиплет травы, то на другую залезет, то помаячит перед одним быком, то, блея, проскочит перед другим, словом, раздражает нервы быков, причем еще и своей бородой — быки ужасно не любят бород — мелькает и блеет, и оба быка — а быки дураки по сравнению с вами, коровами — начинают пыхтеть, сопеть, как говорится, как на красную тряпку. Но бычья гордость никогда не позволит сознаться в том, что какой-то козел выводит быка из себя, нет, быки не хотят замечать козлов, и поэтому находят причину своего беспокойства друг в друге. Они останавливают жеванье травы и уставляются один на другого, как тупые бараны, уже и насупившись. Затем и глаза у них уже наливаются не добром, они бьют хвостами, роют поверхность копытами и, наконец, начинают бодаться. А козлу только и надо того, удовлетворив потребность характера своей сущности, то есть столкнув лбами двух дураков, он возвращается к скотобойням… На плоскости эти игры Козла-провокатора считаются безобидными, поскольку, как только козел исчезает, быки перестают видеть «красную тряпку» и возвращаются к жеванию травы. Но в проекционной иллюзии прямые и наивные на самом-то деле отражения этого Божественного создания очень редки, как и любой идеал, и в основном Козел-провокатор представлен вторичными, бессущностными и бездушными потусторонними призраками, являющими собой смесь качеств этого Божественного Козла и Химерических сущностей, запертых в Малом отстойнике… Создания эти, четырежды мертворожденные, обладают способностью, сами оставаясь в тени и никогда не выходя из нее, устраивать провокации, которые и являются причиной больших и малых конфликтов в среде ваших бесплотных отображений… Но это уже происходит по высшей воле Создателя и желанию Намерения, которые видят в конфликтах необходимость — для поддержания в проекциях ощущения так называемой жизни, того самого ощущения, которое Божественная скотина испытывает не благодаря постоянным противоречиям, но находясь в безостановочном великом движении по столбам и кругам…

90. Пантеон скотских ужасов

— Мне, Пастух, — сказала вдруг Анна, — совсем неинтересно слушать про несуществующий мир и происходящее в нем, поскольку я уже полностью ощущаю себя в движении в реальности, в которой еще так много непонятного и загадочного, что освободившееся от иллюзорного взгляда на мир место в моей голове я хотела бы заполнять новыми сведениями о реальности, а не вновь тем, от чего моя голова успешно избавилась.

— Что же, — ответил Пастух, — это очень разумно — место в своей голове надо беречь, тем более, Анна, тебе, поскольку на круге втором к тебе, как к избранной особи, так и повалят коровы и все остальные со своими скотскими мыслями, от которых будут просить их избавить…

— И правда, Пастух, лучше размышлять о реальном и заниматься насущным! — согласилась Овсянка и попросила: — А не могли бы вы, пока не докурили козу, выпустить еще пару дымных колец — я попробую тоже поймать их на нос…

Пастух выполнил просьбу Овсянки, выпустив сразу ряд тонких колец, но тут неожиданно четыре козы, проходящие мимо столба, стали прыгать, как мячики, и порасхватали сразу все кольца на свои носы и рога, не оставив Овсянке ни одного. Последней это так не понравилось, что она мигом набросилась на этих коз, похоже, с желанием вообще стереть их с поверхности. Но ловкие козы, увернувшись, припустили по тракту вперед, и Овсянка бросилась догонять их, широко размахивая копытами. Все стадо, возмутившись поведением коз, сорвалось с места и, грозно мыча, побежало за козами, поддерживая согуртницу и совершенно, казалось, сразу забыв про Козла-провокатора, Твердолоба, Буяна, Великие скотобойни и даже про своего Пастуха, и, запыхавшись, остановилось только у следующего столба, так и не догнав, разумеется, прытких коз, которые исчезли за пределом коровьего видения.

Отдышавшись и оглядевшись, коровы увидели теперь на дощечке, под номером познания реальности, черную стрелку, указывающую налево — на какой-то бугор, возвышавшийся на поверхности. Скотина, проходящая мимо, двигалась здесь быстрей, чем обычно, как будто стараясь поскорее миновать этот столб. В какой-то момент на тракте появилась хорошо знакомая телкам Барбариска-Илона-заступница, опутанная веревками, и, проходя столб, она рванула налево, по стрелке, но четыре невидимых Пастуха с четырех сторон натянули веревки и потащили корову по тракту вперед.

— Я думаю, — сказала Елена, — тут и нечего думать: где-то там находится Пантеон скотских неописуемых ужасов, иначе, куда же потянула Барбариска-Илона-заступница, которая все порывается попасть в никуда, чтобы страдать там вместе с нашими сестрами, а попадание плотью туда, как я уловила из объяснений нашего Пастуха, связано исключительно с Пантеоном.

— Я тоже так думаю, — согласилась Джума. — Наверное, это самое ужасное место на плоскости, и если Пастух будет рассказывать про него, давайте не слушать! И так уже Скотобойни — дальше некуда ехать, у меня все помутнело в сознании от происходящего там.

— Я, телки, — сказал подошедший к столбу Пастух, — не только буду рассказывать, но и покажу вам это зловещее место, поскольку лишь особям первого круга показывают его. Любая скотина в своем движении по Божественной плоскости может поговорить с наказанными Главным отстойником, Загоном для сумасшедшей скотины и Великими скотобойнями, но побывавшие в Пантеоне, если их только не отправили в ирреальность, глухо молчат, и добиться от них хоть какого-то описания этого места совершенно нельзя. Пастухи же, которые поведут вас в стадах по дальнейшим кругам, не будут из любопытства какой-то одной коровы сворачивать целое стадо в сторону от тракта, тем более, как вы, наверно, заметили, движение скотины здесь ускоряется ввиду приближения нулевого столба и Пастухам не до каких-то экскурсий — наша цель: передать вас скорее Гуртовщикам на девяносто первом столбе, которые возьмут вас всех под опеку и выведут на следующий круг… Свободно пасущиеся же одинокие особи тем более обходят Пантеон стороной, испытывая перед этим местом животный страх, если не ужас. Вот, кстати, и Катерина, когда вы улетели за козами, отправилась на параллельно тянущийся тракт, намереваясь пройти оставшиеся столбы подальше от Пантеона. Я, правда, думаю, что Катерина еще заглянет на скотобойни в поисках своего воображаемого быка, но, в любом случае, если вы с ней и встретитесь, то теперь только уже на круге втором — она передавала вам всем горячий коровий привет и пожелала успеха в прохождении промежуточной плоскости. Так что сворачивайте налево и идите за мной.

Телки-полукоровы, неохотно следуя за своим Пастухом, перевалили пригорок и сошли в небольшую лощину.

Против телячьего ожидания какого-то ужасно выглядящего строения, из щелей которого ручьями сочится кровь, собираясь в бурые лужи, на крыше которого, может быть, выставлены коровьи головы в назидание другим, причем головы с насильно выкорчеванными рогами, и из которого несется, вой страданий мучающейся скотины, — против этой коровьей фантазии Пантеон Скотских неописуемых ужасов оказался совсем невзрачной постройкой, просто серым сараем, не вызывающим никакого чувства опасности. Было тихо и совершенно пустынно.

— А почему, Пастух, из этой на вид очень миролюбивой постройки, не внушающей опасений, не доносится стонов или еще чего-то подобного, что раздирало бы ужасом своего звучания наши коровьи сердца? — спросила Елена.

— Да, — согласилась Марта — что-то не очень похоже, что там, внутри, извлекают и жарят наши мозги, предварительно, как вы объясняли, вымоченные в моче и вываленные в навозе.

— Это все потому, — ответил Пастух, — что там, внутри, скотина сразу же каменеет от ужаса, и, пока длится определенная процедура возвращения сущности к правильному восприятию реальности, не в силах издать ни одного звука, которые, впрочем, внутренне конечно же издает, но это не приносит ей облегчения и только усугубляет невыносимые муки.

— А почему, Пастух, сущности сразу же каменеют? Их что, тоже напаивают отваром специальной травы? — спросила Антонина-гадалка.

— Нет, там не напаивают отваром травы, но они каменеют, видя сразу же Наиужаснейшее из того, что может увидеть в своем вечном существовании Божественная скотина…

— Что же, Пастух, может являться Наиужаснейшим для всех нас? Невозможно даже вообразить… — призналась Мария-Елизавета.

— Наиужаснейшим для вас, вечных коров, является вид разлагающейся Стервы, выставленной напоказ, от вида которой и каменеют все попавшие в Пантеон… Стерва эта, обыкновенная полусущностная корова, погибшая от какой-то болезни в проекционном нигде, по воле Хозяина и с одобрения Создателя и Намерения с великими усилиями была переправлена на нашу великую плоскость и возложена в Пантеон, причем в перемещении ее были задействованы не только Божественные Пастухи, Гуртоправы и высшие Пастухи, но и те силы, которые прямым образом не относятся к плоскости: Куклы, Мумии и Тени Теней, которые населяют межплоскостное пространство. Особый эфир поддерживает разлагающееся тело Стервы в сохранности, и, таким образом, бессмертная сущность, попавшая в Пантеон, видя смерть, каменеет от ужаса, после чего Гуртоправ, обладающий даром внушения, мысленно передает в ее голову картину поджаривания собственных же мозгов, в которых нарушилось первородное, сущностное начало…

Тут у всех телок хвосты, которыми они обычно слегка помахивали, слушая Пастуха, повисли, как тряпки.

— Смерть… мозги… — повторила Елена, зашаталась и, не удерживаясь на дрожащих ногах, стала валиться на бок.

Овсянка с Ириской, закачавшись, сначала присели, но передние ноги у них подломились, и они тоже упали. Все остальные попадали одна за другой, а Роза и Анна не просто упали, но рухнули, как подкошенные, как будто в ногах у них разом что-то сломалось.

Пока Пастух хлопотал, поднимая коров и возвращая их к жизни, ворота строения открылись, и четверо Гуртоправов, в отличие от Пастухов, видимые для телок, одетые в какой-то брезент, как пожарники в потустороннем нигде, и со странными, островерхими, с прорезями для глаз колпаками на так называемых головах, вывели из Пантеона светло-рыжую, очень худую особь, которую можно было бы назвать окаменевшей коровой, поскольку она не подавала никаких признаков жизни: ни движением, ни звуком… Ноги ее самостоятельно совершенно не двигались, и каждый из Гуртоправов, склонившись, двигал одну из ее ног, и впечатление было такое, что из Пантеона вывели куклу, которая не способна ходить. Телок, которые после обморока еще не окончательно пришли в себя и с трудом наблюдали происходящее, особенно потряс взгляд этой «куклы» — тоже окаменевший, направленный в никуда, и еще больше — язык, почему-то высунутый и как бы застывший.

— В чем, Пастух, провинилась эта несчастная особь? — спросила Джума, еле шевеля языком.

— Эта особь пребывала в проекционной иллюзии на протяжении девяноста девяти столбов своего пятого круга, то есть погрязла в потустороннем нигде до такой степени, что разучилась мычать, поедать траву, похудела донельзя, как видите, прекратила облагораживать Божественную поверхность, давать молоко и перестала общаться с коровами, воспринимая их так, как будто это не сущности, а только коровы, и, вдобавок, на глазах у своего Пастуха не единожды попыталась передвигаться на двух задних ногах, не понимая, что это не просто смешно, но и в высшей степени грустно… Так что в таком состоянии ей не позволили перейти на следующий круг, возвратили назад с последнего перегона, оставшегося до промежуточной плоскости, и направили в Пантеон для исправления мозгов.

— А куда, Пастух, Гуртоправы сейчас поведут ее ноги? — спросила Антонина-гадалка.

— Дело сложное, — ответил Пастух. — Гуртоправы дождутся, пока окаменелость ее пройдет: зашевелятся ноги, уберется язык, взгляд осмыслится, она пустит струю, и когда завертится хвост, ее отведут в Загон для сумасшедшей скотины, посмотрят, как она поведет себя там, и если увидят, что сущностное начало ее восстановилось в реальности, отправят в Главный отстойник, отстаиваться, и если за весь этот цикл она снова не попытается нырнуть в никуда, ей позволят, разумеется, с каким-нибудь стадом, вновь пройти пятый круг своего великого движения по плоскости…

— Скажите, Пастух, — как-то тихо и обреченно спросила Ириска, — а вы были там внутри, в Пантеоне, вы видели Стерву?

— Был однажды, но даже нам, Пастухам, лучше там не бывать, поскольку мы любим свою скотину, и наш эфир содрогается при виде пусть и заслуженных, но издевательств над ней… — ответил Пастух. — К тому же, вид Стервы — не самое страшное, что можно увидеть внутри… С двумя Пастухами как-то раз я загонял в Пантеон быка, провинившегося, выражаясь проекционно, «смертельно» — он вторгся в область обитания менталитетных быков, к которой даже нельзя приближаться, и, мало того, войдя в недопустимый контакт с одним из этих быков, похитил его потустороннее мышление, основанное на существовании души и хранящееся в этих быках исключительно для отображения в иллюзию… Затем бык начал распространять в Божественной плоскости менталитет, присущий одному из скоплений ваших проекционных теней, возбуждая тем самым в головах бездушной скотины интерес к воображаемым ценностям мертворожденного мира… Сущность эта из Пантеона так и не вышла — ее отправили в никуда, и ни Гуртоправы, ни мы, Пастухи, не смогли уберечь быка от строгого наказания, поскольку суровым решением и исполнением его заведовал в этот раз Непостижимый Разум недосягаемых сфер, который способен просто стереть вечную плоть с нашей поверхности: мы с Пастухами были свидетелями: был бык, не успел даже окаменеть, и вот уже нет и намека на то, что он был…

91. Безостановочное движение

История эта до холодного ужаса не понравилась телкам, и одна за другой, дрожа, как от холода и покачиваясь еще от последствий обморока, они, не испрашивая на то разрешения, стали покидать неприятное место, цепочкой возвращаясь на тракт и даже не оборачиваясь, чтобы полюбопытствовать, не зашевелились ли ноги у окаменевшей коровы, не спрятала ли она свой язык, не завертелся ли ее хвост…

Думая о застывшей корове и об исчезновении быка, стертого необъяснимыми силами, представляющими на плоскости наивысшую власть, стадо, двигаясь с какою-то отрешенностью, еле доплелось до следующего столба, миновав который, впрочем, сразу же оживилось, отбросив все мрачные мысли, поскольку то, что происходило теперь на тракте, явно требовало внимания и сосредоточенности на своем движении к нулевому столбу, а не бесполезных размышлений о том, что может случиться с коровой, если она нарушит установленный порядок вещей…

На тракте было целое столпотворение скотины, и Пастухи, видимые теперь, как и на склоне Большого холма, передавали Гуртовщикам, — которые тоже были видны и отличались от Пастухов более высоким ростом, мощным эфиросложением, строгой одеждой, лишенной даже малейшей вычурности, и отсутствием сумок, вместо которых на плечах у них висел второй кнут, — передавали пригнанную скотину, которую суровые Гуртовщики считали по головам, выстраивали в смешанные по видам гурты, согласно им одним понятному ордеру, и отправляли эти гурты вперед, ударяя бичами над головами Божественных сущностей, видимо, для острастки, предупреждая, что никаких произвольных движений дальше не будет…

Стоя в толпе к очереди на пересчет голов и дальнейшее построение, телки, оглядевшись вокруг, обнаружили много знакомой скотины, которая уже встречалась им на их длинном пути. Это были: бык Искандер — первый бык, которого они увидели на поверхности, черно-белая Зорька — после поклонения святыням, видимо, выпущенная из отстойника для завершения своего третьего круга, мощный, великий Цезарь в окружении разномастных коров, быки разных смыслов: Уголек, Султан, Шайтан, Кудряш и Кругляш, Ветер, Лютый и Ярый, с которыми телки совсем недавно были бесконечно близки, но к которым теперь почему-то испытывали полное равнодушие, хотя к Бублику, отвергнутому Катериной и стоящему тоже в группе этих быков, испытывали наоборот самое теплое чувство, на которое только способна скотина, — неподалеку в толпе стояли еще Барбариска-Илона-заступница, теперь уже освобожденная от веревок, и четыре избранные коровы, которых телки узнали по венкам на рогах… Какой-то Пастух без одежды, переливаясь эфиром темных оттенков — что, надо думать, выражало крайнее раздражение, привел в это всеобщее сборище маленькую овцу, держа ее за ухо и жалуясь на нее:

— Опять, дрянь, заблудилась, еле нашел, притаилась за большим стогом сена возле дороги Художников, а столб у нее, по идее, уже девяносто второй, пора бы и к нулевому, вот и привел, — и телки поняли так, что эта беленькая овечка и есть великое Заблудшее Паршивое Божественное создание… Когда же в пространстве возникла ни с чем не сравнимая, восхитительная по своему запаху вонь, которую вся окружающая скотина принялась втягивать с наслаждением своими ноздрями, сразу стало понятно, что где-то поблизости объявился и великий Вонючий Козел… Тут сквозь раздвинувшуюся толпу, минуя очередь, расталкивая зазевавшихся, прямо на построение к Гуртовщикам направилась уже знакомая телкам боевая корова Буян, которая, очевидно, пришла сюда сразу со скотобоен, поскольку вид ее был довольно помят, рога окровавлены, и она хромала на правую заднюю ногу…

— А вот, Джума, и конь Тамерлан! — воскликнул Пастух и указал на вороного коня с пышной, чуть рыжеватой, как будто огненной гривой, гарцующего в окружении особей своего вида и выделявшегося среди них своей неповторимо красивой, классической статью.

— Пастух, не рвите мне сердце! — тихо отозвалась Джума, почувствовав себя в сравнении с Тамерланом какой-то невзрачной простушкой, которую осчастливил однажды этот красавец…

Елена спросила:

— Пастух, здесь мы видим скотину с разным движением по плоскости, как свободнопасущуюся, так и со своими специально назначенными кругами, не совпадающими с обычной, общей дорогой, но разве у особей этих не свои нулевые столбы?

— Нулевой столб на плоскости только один, — ответил Пастух. — Круги всех Божественных сущностей, все пути и дороги, все ответвления стягиваются к нему, и вы должны были видеть это с Большого холма, когда поклонялись святыням… Некоторые особи, правда, такие как Ян, проходят его умозрительно, но это не избавляет их плоть от реального прохождения столба, возле которого должна отметиться каждая голова… Парадокс этот вы поймете на высших кругах, перейдя грань разумного восприятия реальности… Правда, к месту сказать, есть исключения: турихи и туры продвигаются к великому своду, и тропы их не ведут к нулевому столбу; бык Иллюзор относится к первородным быкам, в момент его появления на плоскости дорог и кругов еще не было, и его блуждания по плоскости не привязаны к нулевому столбу, в область которого он заглядывает, не завершая круги, но из интереса к промежуточной плоскости, где и находится этот столб — в принципе, лишь условная точка в пространстве; Химеры под номером один, два и три умудряются отметиться плотью на этом столбе, не выходя из отстойника — используя научно-химерический метод, разработанный ученым козлом с бородой; с четвертой Химерой — понятно; и еще — Йилигрев и Ремог не проходят точку нулевого столба, поскольку хоть и остаются на плоскости, но приравнены к звездам…

— А где, Пастух, — спросила Овсянка, — те бычки, с которыми мы так весело играли у озера: Ястреб, Чижик, Кузя и Рыжик? С ними было бы веселее в этой слишком серьезной компании…

— Бычки эти, — ответил Пастух, — проходят сейчас всего лишь пятидесятый столб своего познания реальности, и к нулевому еще далеко не готовы… К месту скажу, что оставшиеся на вашей дороге столбы уже не являются для вас столбами познания, и вы пробежите их, не думая ни о чем…

— Мне интересно, Пастух, — сказала Мария-Елизавета, — куда исчезла Танька-красава? Схлестнулась с верблюдом и поселилась в пустыне?

Но Пастух уже ничего не ответил, поскольку передавал стадо Гуртовщику, называя телок по именам, а Гуртовщик в свою очередь отсчитывал каждую голову и строил коров в порядковый ордер вместе с другими персонами. По левую сторону от телок-полукоров оказались Милашка — коза, с которой они познакомились на холме, а также Розалина и Алевтина, по правую же — Кокетка в паре с быком, про которого Кокетка тут же не утерпела сообщить, что это и есть Кипяток; перед носом у телок стояли четыре осла, не настроенные, кажется, ни на какое движение; позади оказались три лошади разных мастей, две козы и четыре овцы…

— Все, коровы, до следующей встречи! — попрощался Пастух. — Теперь: геть вперед! Соблюдайте порядок движения!

Гуртовщик ударил бичом, и колонна сдвинулась и пошла по тракту вперед. Телки сразу поняли разумность подобного построения: лошади напирали на телок, готовые побежать, ослы же не давали ускориться, а овцы и козы, мельтеша под ногами, заставляли ступать осторожно, и таким образом соблюдалась равномерность и стройность движения разных видов скотины, собранных вместе; да еще Гуртовщик, двигаясь сбоку, щелкал хлыстом, не давая заступать на обочину…

Неподалеку от тракта, миновав ничем не отмеченный столб, телки увидели своего Пастуха, который извлекал что-то из-под огромного серого валуна, и подумали, что это и есть, очевидно, тот самый первоосновный загадочный камень…

Свод над головами коров постепенно сужался, темнел, превращаясь в широкую полосу, похожую на дорогу, и казалось, что эта дорога и тракт скоро сольются.

И действительно, на девяносто третьем столбе, но откуда-то сверху в массу скотины на тракте стало входить Карнавальное стадо, на девяносто четвертом, тоже, казалось, с дороги на своде присоединились табун лошадей и несколько собчаков, следующий столб ознаменовался сильнейшим встречным ветром и пылью, и наверху полетели, как искры, блестящие украшения, сорванные с карнавальных тел и голов, на девяносто шестом в тракт вдалась Большая дорога Художников, и коровы увидели Осла и Коня, Иоганна и Вилли, шедшую передом, и Джеймса с зажатой шляпой в зубах, поля которой трепыхались от ветра; на девяносто седьмом к потоку скотины пристроились верблюды и верблюдицы; на девяносто восьмом ветер стих, полоса пыли закончилась, и сущности замедлили ход, обтекая возникшее на дороге препятствие… «Это — Данте» — промычала Кокетка, которая миновала это место дороги уже не впервые… Мощный, неповторимого тушесложения бык с завораживающим, гипнотическим взглядом, проталкивался назад сквозь массу скотины, следуя нисходяще по своим великим кругам, и мычал: «Дурни! Пристраивайтесь ко мне, спускайтесь вниз по кругам, истина позади ваших задниц…» Но никто, разумеется, не внимал мычанью этого во всех отношениях гиганта, хотя обходили его тело с великим благоговением и чувством собственной скотской ничтожности перед этой Божественной сущностью, видевшей то, что никогда и никто не увидит…

92. Промежуточная поверхность. Возвращение на плоскость

«99» было означено на табличке очередного столба крупно, четко и ярко, как будто только что начертили масляной краской, и за этим столбом дороги свода и плоскости соединились в одну, представляющую собой, казалось, уже не тракт, но просто движение, по краям которого не было плоскости, а наверху — отсутствовал свод, была пустота.

Телки заметили вдруг, что не идут, но плывут, не чувствуя под копытами тверди, не чувствуя даже тел, и ощущая в мыслях своих, в своих головах какой-то пронзительный всплеск информации обо всем, что только возможно… Сознание коров, между тем, было ясным, не затуманенным какой-то фантазией, если не считать за последнее то, что сведения об этом о Всем пробегали у них в мозгах как лента с какими-то неизвестными знаками, которые, как ни странно, сущностям были понятны, как было понятно и то, что в знаках этих отсутствует даже намек на принадлежность их смысла к таким категориям как: прошлое, настоящее, будущее, а также жизнь и окружающий мир… Шла лента быстрых, сухих сообщений, коровам хотелось замедлить их скорость, чтобы запомнить хоть что-то, и в этой попытке они закрывали глаза, стараясь сосредоточиться и подключить свою память, но это приводило к тому, что, даже не видя, они слышали эти знаки, когда же они открывали глаза, то снова начинали их видеть. Джума и Елена переглянулись и обе подумали одинаково: не перешли ли они преждевременно грань разумного понимания реальности? И тут же ответили сами себе: не перешли — если задаются подобным вопросом… Но это были наиболее умные телки, другие же воспринимали поток без всяких раздумий, или, вернее, считая, что так, наверное, нужно на данном этапе и ничего неестественного в этих каракулях нет.

И все же каждой из телок невыносимо хотелось поделиться с согуртницами этими видениями, похожими на прозрение, и поэтому все вдруг стали мычать, выражая свою коровью радость по поводу открывшегося им безотносительного понимания великого положения вещей.

Но как только коровы почувствовали под копытами какую-то твердь, поток информации в головах сразу же прекратился, и коровы перестали мычать.

«Что это было, Джума?» — спросила Елена.

«Вернемся на плоскость и спросим Химеру номер один — пусть Козел обоснует научно!»

«Ну как же! Он сразу объявит, что у нас больные мозги… Я думаю, подобные вещи находятся за пределом козлиного понимания реальности…»

«Ты хоть что-то запомнила?»

«Ни кусочка! Хотя, кажется, знаю теперь все обо всем…»

«Я тоже».

«Знать можно все, — заметила идущая рядом Кокетка, — но это практически ничего не дает: реальность останется все той же… Я выясняла после первого круга у одной умной коровы, которой бесконечно много кругов: на этом отрезке к нашей поверхности примыкает какая-то грань какого-то другого объема, и вся скотина соприкоснулась на миг с непостижимым разумом недосягаемых сфер — всего-то!»

«Наверное, это и есть встряска мозгов, о которой говорил нам Пастух…» — промычала Джума.

«Скорее всего…» — согласилась Елена.

Между тем, находясь в каком-то сомнамбулическом состоянии, телки и не заметили, как остались одни… Рядом продолжала идти только Кокетка, остальная же масса скотины свернула налево и была уже еле видна вдалеке, на огромном пространстве промежуточной плоскости — совершенно пустой, гладкой плиты, каменной, судя по звуку цокающих копыт, который не сразу, но постепенно отметили телки, возвращаясь из какого-то одурения мозгов на последних столбах к ощущению реальности, к скотскому состоянию.

— Как пусто! — промычала Елена.

— Да, — согласилась Джума, — пусто и странно… Да и вообще, куда мы идем?

— На самом-то деле, — промычала Кокетка, — там, слева, куда направилось стадо, должны быть видны очертания Божественной плоскости, справа — потустороннего мира, прямо, вдали, начинается что-то небесное, где и работает Весовщик Еремей, но лишь скотина возрастом более чем в восемь кругов может здесь увидеть хоть что-то, поскольку для видения в окружающей нас сейчас пустоте необходима высокая степень восприятия реальности — здесь, в промежуточной плоскости обычная, примитивная скотская интуиция не избавляет от слепоты, и об этом мне тоже сообщала корова, которой бесконечно много кругов. Мы же идем… куда? Мы идем отеляться — высшие Пастухи ждут нас в коровнике, скрытом от глаз…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Что, встряхнули мозги? Отеляйтесь!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Джума, это ты трешься об меня своим невыносимо горячим боком?»

«Да, Елена, это мой бок…»

«Ну, ждать не будем, пошли!»

Две коровы, Джума и Елена, одновременно ткнули рогами вперед, распахнули ворота темного стойла и смело вышли на свет. Обе сразу увидели, что обе они — все так же коровы… но не совсем. Окружающая реальность была им знакома: голубой, плоский свод, поверхность и стог сена возле тропинки, уходящий за предел коровьего видения. Они подошли к стогу и стали жевать.

— И все же, — промычала Джума, — не выпуская изо рта пучок душистой травы, — мне снова кажется, что мы, конечно, коровы, но не совсем.

— Я тоже так думаю, — промычала Елена, — но только теперь — совсем не совсем…

— Мудро, — согласилась Джума и спросила: — Но где наши дети?

— Как где? На первом столбе, где же еще?

Появился незнакомый Пастух, странно, мрачно одетый: в черную мантию, как у судьи в проекционном нигде, и такого же цвета чалму, конец которой был накинут на плечи, расстегнул свою сумку, висевшую на плече, достал известный рулончик и, развернув его, объявил:

— Джума и Елена, определенные, помнящие себя сущности второго великого круга Божественной плоскости, имеющие на лбах знаки подающего большие надежды ума, коровьей пытливости, а также великой пустынной мудрости, решением всеведающего Хозяина наделяются привилегией: свободнопасением и самостоятельным прохождением великих столбов…. Но перед этим за поедание и нюханье на шестьдесят пятом столбе своего первого круга синей травы вы, в числе и других провинившихся, направляетесь в Главный отстойник, на исправительное стояние на срок одного света и одной последующей тьмы. Эта тропинка выведет вас к отстойнику…

— Но, — возмутилась Джума, — я не нюхала и не ела!..

— Не думай, корова, что Пастухи и, тем более, высший разум глупее тебя — через тебя непозволительное, которое ты собрала на свою шкуру, входило, и ты в первую очередь подвергаешься наказанию… — и Пастух удалился.

— Может, махнем в ирреальность? — промычала Елена. — Затупим на месте, а там и забудется…

— У нас нет проекций! В кого мы махнем? — возразила Джума.

— Ах да, ну, что же, пошли!

Первой на этой тропинке, пролегавшей по бесплодной поверхности, они встретили Соньку, которая страшно обрадовалась и выдала полноценным мычаньем целую смесь вопросов, ответов и особенно своих новостей:

— Вы отелились? Я отелилась! Вижу, и вы отелились! Я вышла из стойла в долине — там первый мой столб! Явился какой-то голый, прозрачный Пастух с желтым носом и в черных очках и зачитал, что высший разум Хозяина повелевает мне продолжить Фигулинино дело!.. Одна корова, кстати, пока я искала эту тропинку, сообщила, что видела мою сумасшедшую мать у предгорий — она получила в итоге носки, ей натянули их на копыта, и в этих полосатых носках уже, разумеется, с дырками, она движется в горы — метит в турихи!.. Так вот, Хозяин назначил меня вместо матери главной в стаде актрисой и передал, что все, что мне нужно, будет доставлено, и кто нужен, того приведут… Но прежде, за поедание синей травы — в Главный отстойник. Но я успела уже заказать переносной туалет, легкое сборно-разборное сооружение, и два Пастуха трудятся у меня над этой постройкой в долине… Туда же мне привели Мурашку и Мушку, которые сейчас репетируют поведение проекций. Баранов, согласившихся вешаться, не нашлось, и мне отловили овцу: великую Заблудшую дрянь, которая и будет вдевать голову в петлю — она согласилась, не смея ослушаться высшего разума, Для разнообразия осталось найти быка и козла, да еще пару ослов, которые и будут переносить разобранный туалет, и, по мере возможности, двух Пастухов, более или менее свободных от дел, которые займутся разборкой и сборкой строения на каждом столбе…

— А зачем тебе туалет? — удивилась Джума. — Помнится, ты замысливала совершенно другое…

— Нет, уже приплелась задом Вилли и придумала так, что это будет как бы проекционная очередь в туалет, из которого никак не выходит корова — Мурашка или, может быть, Мушка, а вся остальная скотина ждет в нетерпении, проклиная корову и ведя между собой диалог, который, в невыносимом желании облагородить поверхность, приобретает нервный, истеричный характер… Не выдержав долгого ожидания, овца лезет в петлю, Гуртоправы ее вынимают, и тут появляется… Но это еще не домыслено — кто появляется… В общем, дело идет, и когда Хозяин одобрит придуманное, выражающее абсурдное поведение потусторонних теней, мы отправимся по столбам… Вы в Главный отстойник? Я тоже туда!

Затем коровы догнали Марию-Елизавету, которая медленно шла, немного покачиваясь, и промычала с какой-то грустью, совсем не свойственной ее веселому нраву, что после отела и приказания о том, что ей надлежит для начала отстояться в отстойнике, она моментально махнула в иллюзию, выпила там один за другим два бокала голубого «Седьмого неба» — правда, уточнила она, бармен с абсентом переборщил — и метнулась назад, отыскала тропинку, и вот направляется в Главный отстойник, раздумывая о том, что положение свободнопасущейся особи не так уж и хорошо, поскольку одиночество требует не думать совсем — иначе от мыслей своих можно сойти с ума, — и поэтому она будет подыскивать стадо, с которым и пойдет по столбам…

— Я заискалась эту тропинку! — воскликнула Роза, догоняя коров, которые, обернувшись, с трудом узнали согуртницу — настолько она была разукрашена: на шее у Розы висел разноцветный, яркий венок и в придачу бусы из крупных жемчужин, на ушах болтались причудливые висюльки из зеленого камня, в хвост была вплетена красная ленточка, а ноги от колен до копыт были окольцованы серебряной нитью… — Я, - промычала всегда скромная Роза, — отелившись, оказалась сразу же в карнавальной процессии, причем место мне дали за быком Огоньком, действительно наикрасивейшей в стаде коровой, звездой нашей плоскости, и высший Пастух, сопровождающий Карнавальное стадо, попросил меня не давать наступать Любке на копыта быка Огонька, так что Любка эта то и дело вредоносно задевает мои копыта… Но, как вы знаете, я — не такая глубокая дура, чтобы это бесконечно терпеть, я интригу эту распутаю: Любка еще попляшет!.. Вы в отстойник? Ну и я: отстою свет и тьму — и назад!

Марту коровы увидели в окружении стада таких же, как и она, черно-белых коров, мирно пасшихся на довольно обширном наплыве травы, вдоль которого и пролегала тропинка, и согуртницы вступили на этот наплыв, решив подзаправиться, а потом уже вместе с Мартой продолжить движение к отстойнику. Но Пастух этого, видимо, исключительно благопристойного стада, тут же крикнул на них:

— Вы тут Марту уже соблазнили синей отравой, испортите и других… Стадо мое показательное, думает исключительно о рождении полноценных телят, повышении удоев эфирного молока и облагораживании великой поверхности самым качественным навозом, — вы же, как известно всем Пастухам, сущности вычурные, смыслы ваши не совпадают по смыслу с просто умиротворенной пастьбой, и поэтому шевелите копытами и идите в Главный отстойник, нечего тут пастись! И Марта — чтобы вернулась без ущерба мозгов, иначе будет жалоба высшему разуму, и попадете в Загон, я добьюсь!

— Какой неприветливый, Марта, у тебя попался Пастух, — промычала Джума, когда все снова двинулись по тропинке.

— Да, — ответила Марта, — говорят, он выслуживается, чтобы попасть в Гуртоправы, но, к сожалению, до сих пор даже не дважды Пастух — нет регалий, не имеет заслуг. Впрочем, стадо наше он содержит в полном порядке, мы, коровы, довольны.

— А ты отелилась?

— Да, пространство подарило мне двух определенных, правда, не помнящих себя телок… Смыслы их мне неизвестны, имен еще не назначили, но Кругляш, оказавшийся, как я и думала, очень заботливым, уже прибегал и сообщил, что обе телки получились палевыми и идут по первому кругу в тщедушном (как и мы в начале пути!) гурте в двадцать две головы, опекаемым замечательным, заботливым Пастухом и коровой высших кругов по имени Линда, и в компании этой, кстати, движутся наши Малинка с Рябинкой, которые, если вы помните, не изменили сущностному началу своего вида, и за это теперь из беззвездных переведены в неопределенные, с сохранением имен — Дарья уже воссияла звездой, предоставив на плоскости место Рябинке…

93. Новое движение. Катерина и бык

Поверхность вокруг постепенно покрылась травой, возникли деревья с разными кронами, появилась скотина, и тропинка в конце привела к пустынной дороге, по ту сторону которой, под столбом с номером два, коровы увидели своего Пастуха — прислонившись к столбу, он выпускал кольца дыма козы. Все коровы обрадовались настолько, что буквально перескочили дорогу и сразу стали облизывать знакомую куртку, фуражку, кокарду на ней, и даже эфир так называемых рук и лица, причем Роза так обслюнявила это лицо, что загасила своими слюнями козу, и Пастуху пришлось скручивать новую.

Неподалеку в траве паслись какие-то сущности, и коровы, внимательно рассмотрев это стадо, сразу поняли все: траву щипали не телки, но стайка розовых пони, бесполая темно-серая Дана и еще такие же серые, довольно крупные сущности, похожие на коров, и, ко всему, какой-то бычок с длинной шерстью песочной окраски и с горбом на спине…

Пастух важно выпустил дым и… ничего не сказал.

— Вам, Пастух, очевидно, трудно без Иды… — промычала Джума.

— Ида тут не нужна, — категорично ответил Пастух. — Все это сборище не имеет отношения к мычанью и коровьему восприятию реальности, и общается только проекционными звуками, причем все слова и все фразы они произносят в обратном порядке, чтобы Подслушиватель, ничего не поняв, не смог донести Хозяину то, о чем они разговаривают и что обсуждают. Направлять на первом кругу в главный отстойник — нельзя, к Химерам тоже нельзя, потому что Эти не навязывают себя скотине, которая то и дело подходит дивиться на них, да и вообще ведут себя замкнуто, осторожно, послушно… Никаких сведений в отношении имен и характеров в рулончике не было — указана было только точка, где я все Это должен забрать и вести по столбам, — вот и думай тут!.. И поэтому имена я, пока что, оставил: вон Солдатка, Копейка, Дуреха, Горчица и Куролеска, а левее, чуть в стороне, пасутся Буянка, Сметанка, Ромашка, Лисичка, Кувшинка и Стрекоза… Божественное Оно отзывается на универсальное имя: Дана, крикну: «Дана!» — и оборачиваются все эти серые, бесполые существа… Думай как хочешь… Я, кстати, спускался к пастуху Николаю — вместе подумать и заодно разжиться газетой для коз — и обнаружил, что ему тоже навязали пасти стадо бесполых, правда, разной окраски… Они, как и Эти, не имеют тяги друг к другу, не реагируют на полноценных быков и коров, если такие случаются рядом, и, разумеется, не дают и не будут давать молока… Николай выгуливает эту компанию на заброшенной ветке, где стоит неиссякаемая цистерна с напитком и горит синий огонь… Подопечных своих он называет: «Оне…», и тоже не знает, что и подумать… Рассказал, что недавно, маханув с горя пять кружек опилочного нектара и возвысившись в ощущениях до Божественной плоскости, он попробовал подключить это Оне к реальному пониманию вещей, но мычанья его никто из этих бесполых не понял и по столбам за ним никто не пошел… Так что мы с Николаем озадачены оба, будем думать, что-то решать…

— Пастух, — спросила Елена, — а что это за горбатый длинноволосый бычок? Вообще-то он симпатяга! Похож на игрушку!

— Это дело промежности Таньки-красавы, — ответил Пастух, — результат ее неуемного «Му» после схлещивания с верблюдом. Да, симпатичный, и умный — родился сразу с желтой мушкой на лбу… Имени я, пока что, не дал… Знаю еще, что в проекционной иллюзии отображение его нарасхват — куклы чуть ли не передрались за обладание правом его опекать…

— А сама Танька где?

— Где ей быть? В Загоне для сумасшедшей скотины… Мало того, ее навсегда лишили родительских прав: запретили приближаться к бычку на расстояние коровьего видения, так что Танька-красава сможет только вечно думать о нем…

— Ну и гурт вам достался, Пастух, — не понравилось Марте: — полуверблюд, производные и Оно… Как вы справитесь?

— Все не так уж печально, — ответил Пастух и крикнул: — Куролеска, иди-ка сюда! — и добавил, уже обращаясь к коровам: — Голубых жеребцов, кстати, высший разум определил в табуны, и они теперь гоняют петли по плоскости… Собчаков стало больше, они обнаглели, и их тоже, собрав, отправили в табуны, и они петляют с кобылами…

Подошла производная третьего рода, и коровы, не увидев в ней никакой Куролески, не смогли скрыть ухмылки, обнажив свои зубы…

— Мы тут все, — с интонацией оправдания сказала лошадка, — намереваемся вернуться в парнокопытность… Из-за этих серых, бесполых Оно мы, как оказалось, лишены привилегий, ради которых и стали парнокопытными… Нас вписали в законы существования на плоскости вместе с Оно, и теперь мы совершаем круги, а не просто пасемся в Долине, взрослеем с прохождением столбов, и ошибки наши не будут списываться на месте, но, как и любая скотина, мы будем расплачиваться за них в местах наказания…

— Глупая ты, Куролеска, — промычала Мария-Елизавета, — разве это возможно — поменяться назад?

— Вероятно-возможно… — вмешался Пастух, — лично для них… В непарнокопытных они задумали превратиться на плоскости, а не в проекционном нигде, пострадали от блажи, и поэтому мозги у них все же остались телячьи, и Хозяин по моему запросу ответил, что тела в случае сохранения изначальных мозгов, можно будет вернуть: плоть сама, стремясь к естеству, преобразует себя после двух-трех кругов, совершенных в границах коровьего мышления…

Стали прощаться.

— Пастух… — промычали коровы.

— Коровы… — ответил Пастух.

Вот и все.

К отстойнику сущности подошли, когда пространство уже стало темнеть, и за изгородью было видно много скотины, которая подняла головы вверх в ожидании звезд, поскольку в отстойнике смотреть было не на что и делать, собственно, больше и нечего.

Гуртоправ сдвинул слегу, обозначающую ворота, и когда коровы вошли, сказал очень жестко: «Так, наркоманки, сено в углах, лежать запрещается — только стоять, не мычать, не резвиться, думать только о главном, а именно: почему вы попали сюда и как избежать повторения… Ваша согуртница Антонина-гадалка — слева, у изгороди, дожидается вас. Другая же — Анна, не отелившаяся, скорее всего не придет: к ней как к избранной образовалась огромная очередь из желающих отдать свои мысли, и она вся в работе, — Хозяин отсрочил ее наказание…»

Пока коровы искали Антонину-гадалку, стало темно, на своде зажглись лампочки звезд, и великая Мать всех коров и быков отображением своим, красно мерцая, установилась в зените. Наконец, согуртницы встретились, и Антонина-гадалка сообщила, что, отелившись, обнаружила себя сразу в этом отстойнике, где все особи только стоят и молчат…

— Вот, смотрите, Ида взошла, — задумчиво промычала она, исследуя свод. — Там, у копыта нашей Праматери, небольшая звезда — ее раньше не было… А значит, та особь, которой разродилась Кокетка, будет иметь свою звездную пару…

— Куда ты пойдешь после тьмы? — спросила Мария-Елизавета. — Тебя направили в стадо?

— Нет, — ответила Антонина-гадалка, — меня не направили в стадо, но Гуртоправ на воротах сказал, что я — свободнопасущаяся корова, и поэтому для начала я подойду к той горе, где стоял Кругозор, и буду пастись вокруг, а каждую тьму забираться на вершину этой горы и рассматривать звезды.

— А я и Джума, — промычала Елена, — тоже свободны, и у нас, разумеется, нет своего Пастуха, и поэтому для начала мы остановим первого встречного Пастуха и попросим объяснить нам хоть что-то в отношении Хозяина — мы теперь, как коровы, в полном праве спросить: что следует спрашивать о Хозяине, чтобы начать понимать это высшее из доступных для коровы понятий, а чего не следует спрашивать… Правда, Джума?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…и Катерина осталась одна, грустным взглядом провожая зады удаляющихся молочных коров пятого круга, вместе с которыми долго щипала траву и обсуждала всякие сплетни. Скоро эти зады, помахивающие хвостами и оставляющие после себя шлепки на дороге, исчезли в облаке поднятой пыли, и наступило полное, грустное до жути коровье одиночество на Божественной плоскости.

— О! слезинка священного Еремея! — замычала корова. — Я просила тебя: дай мне счастья хоть на этом кругу… Неужели опять мне двигаться к области грез и погружаться в несбыточное…

Катерина пошла, сама не зная куда, подняв голову к своду, и в какой-то момент вдруг увидела впервые Пегаса: отображение коня, смешно перебирая ногами, летело из одной части свода в другую…

«Это знак! — решила корова.

И действительно, скоро послышался топот, и в предел коровьего видения ворвался хрипящий темно-коричневый бык с внушительными рогами, с опущенной головой — как для боя, и, пропахав поверхность копытами, остановился перед коровой как вкопанный.

От сущности этой исходило что-то не скотское, чужеродное, принадлежащее, казалось, проекционному миру, и, почувствовав это, Катерина с тревогой спросила:

— Ты, кажется, относишься к менталитетным быкам — я что же, попала в запрещенную область?

— Не бойся, корова! — проревел незнакомец. — Это я нарушил границу своего обитания, решил прогуляться — дать урок паре-тройке быков и, возможно, хотя бы взглянуть на корову… вот такую, как ты! Ты хороша! Но за связь с менталитетным быком ты пострадаешь, и поэтому я побежал — меня ждут дела!

«Спасибо тебе, Еремей! — быстро подумала Катерина, не сомневаясь в наконец-то случившемся… — Спасибо тебе, Дважды Пастух! Гуртоправ! Промежуточной Плоскости Весовщик! Пусть Намерение и Создатель сотрут меня в никуда, но наконец-то явился мой бык! Я не дам себе его потерять, что бы там ни было…»

Бык, между тем, шипяще и пенно напустил целую лужу, взревел и взбрыкнул, и помчался куда-то, раскидывая по сторонам ошметки черно-бурой поверхности.

Что-то дрогнуло в большом коровьем Катеринином сердце — как еще не бывало, она наклонилась, втянула ноздрями запах, оставшийся от струи быка, и, ощутив вдруг всплеск своего дремавшего до сих пор Великого Коровьего «Му», нараспев промычала:

— Как нежно пахнет интеллектом! Какая мощная философия!

И бросилась, как может бежать корова, нелепо размахивая копытами, догонять своего быка — в неумолимом желании соединиться с ним в неразделенное нечто…

Москва, кухня, 20013 — 20018 г.г.