Корректировщики

Глава 3 Академия.

19 октября 2082 года, понедельник

Селенград

Павел заметил Олю сразу, как только поднялся на пятый этаж второго корпуса. Она пряталась в стайке девушек, щебетавших в оконной нише. Павел решительно подошел к ним, спросил:

— Девушки, 521-ая аудитория — это где? А то я заблудился по первому разу.

Стайка уставилась на него разноцветными глазами. К немалому удивлению Павла, взгляды были любопытными, но не оценивающими. Самая рослая спокойно сказала:

— Направо по коридору, первая открытая дверь. А кто нужен-то?

— Нужна группа В-1011, — охотно ответил Павел. — Меня туда учиться отправили.

Оля смотрела на него круглыми испуганными глазами. Павел улыбнулся ей, вроде как только что увидел:

— Привет. Не ожидал…

— Я тоже. Я учусь здесь, перевелась.

— Уж не в одной ли группе окажемся?

Она нервно кивнула. Павел искренне обрадовался:

— Класс! По математике подсказывать будешь.

Конечно, Павлу хотелось сказать совсем не это. Он же не дебил и красивых слов знает предостаточно. Только нельзя к Оле вот так сразу, хоть бы и с самыми красивыми словами.

Вспомнил прощальную истерику Соколовой, усмехнулся: ни одна девчонка не понимала, в чем же отличие Пацанчик, что с ней нельзя как с другими. Соколова рыдала: ну как же так, Пацанчик ни одеться не умеет, ни парня закадрить, на тусовке не появляется, крутости ни на грош… Одно слово — пацанчик. Потом начала говорить, что над Павлом все ребята ржут: запал на лохушку. Павел ничего не сказал. Он-то знал, как ребята относились к Пацанчик. Клинья к ней подбивать просто боялись. Это как кощунство. Даже в голову не приходило, что с ней можно запросто, как со всеми, — шлепнуть ладонью по заду, сказать, что грудка аппетитная, все такое. Но Павел не знал никого, кто б хоть раз не мечтал о том, что Пацанчик подойдет сама. А чтоб она не догадалась, как страстно хочется, чтоб она обратила внимание, теребили вот с такими идиотскими школьными вопросами вроде подсказок.

А все-таки здорово, что они очутились в одной группе.

Аудитория оказалась меньше стандартных московских, это Павлу понравилось. Не любил он современные белые, как процедурные комнаты в больнице, учебные залы. Нравились вот такие, с триграфиями и репродукциями “великих” на стенах, с пыльными шкафами, с жалюзи на стеклянных, а не пластиковых окнах, с кафедрой для преподавателя. Было в этом нечто от университетских традиций, а где университеты, там и славное своими вольностями настоящее студенческое братство.

На пороге Павел остановился. Двадцать компьютеров стоят в четыре ряда. Занято только шесть машин, но около остальных стоят сумки или лежат какие-то вещи. Ну и куда ему сесть? Недолго думая, Павел обратился к парню, сидевшему ближе всех:

— Свободные машины есть?

Тот, почти не глядя, кивнул на соседнее с собой место:

— Вообще, эта машина занята, но ее хозяина отчисляют. Так что располагайся по-свойски.

Павел невозмутимо устроился, протянул соседу руку:

— Павел.

— Александр.

Голос у парня был спокойный, рукопожатие — без липкой заискивающей слабости или агрессивных попыток раздавить пальцы. Впрочем, Павел и без этого понимал, что парень — один из лидеров группы, уж больно уверенно он держался. Тем лучше. В любом месте, в любой компании знакомство нужно начинать с лидеров.

— Переводом? — парень красиво щелкнул по “энтеру”, откинулся на спинку стула, весело разглядывая новоявленного соседа. — Откуда?

— Московье, Академия экономики и планирования.

— А-а. А я из Екатеринбурга. Тоже переводом. В приемнике всех переводных в эту группу отправляют.

Лицо парня показалось Павлу знакомым. Он слегка нахмурился, пытаясь вспомнить, где видел этого белобрысого, слишком широкоплечего для пятнадцати лет деятеля. Александр в этот момент резко наклонился, полез за чем-то в сумку, стоявшую в ногах. И это движение корпусом сказало Павлу все:

— Слушай, а ты не Черненко, случайно?

— Совершенно случайно — Черненко, — парень ухмыльнулся. — А ты чего, любитель этих дел? — он сделал еще одно свое характерное движение, будто намеревался нанести боковой удар.

— Да так, помаленьку.

Что— то Павлу раньше казалось, что чемпион Союза по рукопашному бою среди юношей если и учится где-то, то никак не на техническом факультете захолустного вуза. Чемпионы должны учиться где-нибудь в престижном месте вроде Московского университета спорта. Впрочем, Царев что-то намекал относительно престижа Академии Внеземелья вообще и военки в частности.

— Классно! — обрадовался Черненко. — Сходим, — многообещающе сказал он. — Тут спорткомплекс — не всякий клуб себе такой позволить может. Не, это здорово, что ты тоже по этим делам… А то прикинь — мне заниматься не с кем!

— Знаешь, — осторожно сказал Павел, — я о себе хорошего мнения, но не настолько.

— Фигня! Я тебя по нашей системе поднатаскаю — все путем будет.

К Павлу подходили ребята, интересовались, кто таков, знакомились. Приняли его как-то сразу, без долгих приглядок, и очень спокойно, из чего наблюдательный Павел сделал вывод: очевидно, здесь хорошие девчонки. Если б были стервы, то и ребята были бы озлобленные. Ему и лекции за предыдущие полтора месяца, прошедшие с начала учебного года, скинули сразу же.

Обживаясь, Павел не забывал все время косить одним глазом на дверь аудитории. Девичья стайка заняла свои места перед самым звонком. Оля на него не посмотрела, уселась за первый компьютер в третьем ряду от окна. Точно перед Павлом. Ее соседка, обладательница косолапой походки и причудливой прически, обернулась и долго рассматривала Павла. Глазки, впрочем, не строила, просто глядела, как на витрину в музее.

Лекции здесь читали очень плотно, что Павел уже заметил по объему конспектов. Чтобы успеть, приходилось полностью сосредоточиваться на том, что говорит преподаватель. Ему стало страшновато. На блестящие способности к учебе он пожаловаться не мог, таким талантом Бог обделил его. Значит, заниматься придется куда как серьезней, чем он привык в Московье.

На перемене к нему подошла соседка Оли:

— Привет! Ты меня помнишь?

— Нет, — удивился Павел.

— Рита, — подсказала она. Уточнила: — Летний археологический лагерь в Миассе.

— Никогда там не был.

— Да? Странно… Тебя ведь Георгием зовут?

— Павел, — неохотно сказал он, уже просчитав ее нехитрую методику знакомства.

Она изобразила легкое разочарование:

— Ну извини, я ошиблась.

И вернулась на свое место. Павел покосился на Сашку.

— “Прописали” тебя, — сказал тот и пояснил: — Девчонки вежливый интерес проявили. Правда, я не понял пока, Рита общий интерес выражает или просто прислушивается, кто в их тусовке наибольшим вниманием пользуется, и пытается закадрить общего любимчика. Она считает себя красивой и мудрой, потому что на год старше остальных.

— На рожу вроде ничего. Ноги короткие, правда.

— Мне ее подружка больше нравится.

— Оля?!

— Ты ее откуда знаешь?

— Из одного места переводились. Банковское дело.

— А я че-то думал, она по программазе училась.

— Вообще-то у нас она считалась хакером номер один.

— Круто. Не, я всегда думал, что парни должны заниматься хардом, а девчонки — софтом. Девчонка-хакер — самое то, что нужно…

— Вору-медвежатнику для приятной компании, — подхватил Павел.

До конца занятий Оля так ни разу и не посмотрела в его сторону. Павлу было слегка обидно, успокаивал себя тем, что она вообще не смотрела по сторонам. Только на преподавателя. Не крутилась, не хихикала с Ритой. Время от времени нервно поправляла волосы, а Павел втайне любовался. И ловил себя на почти болезненном желании подойти сзади и самому поправить ей непослушные пряди, почувствовать их в своих руках…

29 октября 2082, четверг

Селенград

Только здесь Оля поняла, что такое находиться на своем месте. Так хорошо, как в Селенграде, ей в Московье никогда не было. Ей порой становилось страшно, настолько легко и правильно складывались отношения с людьми. Конечно, она и сама вела себя иначе, но окружение было совсем-совсем другим.

Там, в московской Академии экономики и планирования, она привыкла к разделению группы на крутых и лохушек, к тому, что девушки ненавидят друг дружку из-за ребят, подличают и плетут интриги. Там ей всегда было стыдно за свою немодную одежду, за неумение быть циничной и развязной, за то, что она девственница, в конце концов.

А здесь… Оле даже не верилось — здесь девушки думали об учебе. И на переменах обсуждали не тряпки и мальчиков, а задачки. И как-то так сложилось, что к Оле почти сразу начали обращаться за подсказками. Она старалась не отказывать, памятуя о печальном московском опыте, и была растрогана до слез, когда после первой контрольной ребята, даже имен которых она не знала, поблагодарили ее.

Конечно, ее здорово поддержала Рита. Вот кого Оля нисколько не ожидала увидеть, с робостью войдя первый раз в аудиторию, так это ее. Последний раз они виделись в летнем лагере четыре года назад. Обрадовалась несказанно. Да и другие девушки были замечательные. Наташа Володина, выглядевшая не девушкой, а молодой женщиной, — она была крупной, почти на голову выше всех ребят, и статной, — сразу взяла над новенькой шефство. Как старшая сестра. Катя Добрушина, тоже очень милая, хотя и не красавица. Еще Женя и Аня, две сестры, помешанные на турпоходах… И, главное, все всегда держались единой кучкой, Наташа бдительно следила, чтоб никто из девчонок не оказался в одиночестве.

Как— то Оля засиделась в библиотеке вместе с Наташей. Разговорились. Наташа сказала, что ее дома тоже травили -за рост, полноту, нежелание жить мещанскими интересами. А здесь все иначе потому, что в Академию почти невозможно поступить. Сюда попадают только те, кто действительно хочет учиться. Конкурс на все факультеты такой, что многие вполне сознательно поступают переводом. Потому и программа в первом семестре облегченная, что за годы существования Академии здесь привыкли к переводникам. И группы на первом курсе всегда переполненные. Наташа тоже поступала переводом, и еще несколько ребят в группе. Но на зимней сессии отсев идет страшный.

— Знаешь, я на самом деле удивилась, почему девушки не делят ребят. Ну, не обсуждают, кто на кого запал, — осторожно сказала Оля.

— А что обсуждать? Зимой один зачет не сдашь — и свободен, как фанера над Парижем. А из четырех экзаменов пересдать можно только один. Лабораторки не оформишь вовремя — недопуск к сессии. Некогда тут о личной жизни думать. Флирт до лета подождет. Все равно зима здесь такая, что особо не погуляешь.

Почти все ребята в группе были симпатичными. Особенно Оле нравился светло-пепельный Саша с брюнетской фамилией Черненко. Он рукопашным боем занимался, по фигуре в нем спортсмена за километр видно было. Колосов, тоже яркий парень. И Лосев — крупный, почти квадратный, с восточными глазами. Руслан Ходжаев — наполовину узбек, наполовину дагестанец. Только увидев Руслана, Оля поняла, каким был Ходжа Насреддин.

А потом Оля увидела Павла. Он появился в группе в тот самый день, когда Оля наконец почувствовала, что боль от разлуки начала слабеть. Ехала утром в Академию и думала, что напрасно так убивалась, что жизнь длинная, и если судьба, то Павел никуда не денется. А если не судьба, то нечего хоронить себя. Наташа еще отметила, что Оля на удивление хорошо выглядит, и в эту же минуту Оля увидела его. Это было настолько неожиданно, что ей стало неподдельно плохо, ноги совсем отказались слушаться, и дыхание перехватило. Хорошо, что он не заметил ее растерянности. И уж конечно, сразу затмил всех остальных ребят: они ж были симпатичными, а он — красивым.

— Вот это красавец, — негромко сказала Наташа. — Блин, жалко мне таких ребят.

— Почему? — удивилась Рита. — Наоборот, с такой внешностью кого угодно выбрать может.

— Вот именно. На таких бабы с десяти лет вешаются, а к пятнадцати парень привыкает, что ему все на свете за красивые глаза достается. К двадцати спивается.

Конечно, с того момента, как Павел появился в группе, Оля ни на минуту не могла расслабиться. Она старалась не оборачиваться, но в маленькое зеркальце, прилепленное к монитору, видела, что он пялится ей в затылок. Хорошо еще, что ничего ехидного по ее адресу не говорил, ограничился только требованием подсказки. Вот оно, Московье! Зачем еще нужна Пацанчик, кроме как для этого?

На перемене Рита сказала, что с Павлом знакома. Ничего удивительного, Оля успела привыкнуть, что Рита знакома со всеми интересными людьми Академии. Это все летние лагеря. Оля попросила Риту — она смелая — подойти и осторожно выяснить настроение Павла. Ну, Рита сможет построить разговор так, что сразу станет ясно: будет Павел травить ее насмешками или нет. Рита легко согласилась, а потом рассказала, что Павел поморщился, когда Рита упомянула Олю.

После занятий Оля рассказала Рите историю своей тайной любви. Специально для этого они отправились в центр, прогуляться по проспекту Алтуфьева.

— Ты все неправильно делала, — рассудила Рита. — Тебе надо было подойти и поцеловать его.

— Как — поцеловать?! — опешила Оля. — Самой?!

— Ну да, — невозмутимо кивнула Рита. — А что такого?

— Ну, знаешь… — Оля растерялась. — Он такой, а я…

— Что — ты?

— Ну, я некрасивая…

— Тебе так кажется, — уверенно сказала Рита. — Нет, конечно, в “красавицы года” ты не попадешь, но ты вполне симпатичная. А у ребят разные вкусы.

— Вот у него такой вкус, что ему нравилась моя бывшая подруга, — убито сказала Оля. — А меня он терпеть не мог. И тут — его лишь подсказки интересуют. Ты ж сама сказала, он поморщился…

— Может, у него зуб болел? — весело предположила Рита.

— Ничего у него не болело. Вот увидишь, скоро он издеваться надо мной начнет, он же знает, что я в него влюблена…

— А вот этого ему никто не позволит, — веско заявила Рита. — Здесь не те люди. Если что, я с братом своим поговорю. Павел ведь его друг. Славик напишет ему и объяснит все.

Оля раньше не подозревала, что у Павла есть друзья в Челябинске, но мало ли о чем она не подозревала?

За две недели Оля, кажется, прожила целую жизнь. Рита прочно подружилась с Павлом, Оля часто видела, как Рита подходит к нему и Саше Черненко, они втроем разговаривают и смеются. Потом Рита рассказывала, что они что-то вспоминали, всякие смешные случаи из жизни археологов и спортсменов. Насчет Олиного больного вопроса Рита сказала: Павел и не собирался высмеивать незадачливую Пацанчик. Он вообще оказался парнем воспитанным и тактичным. А потом он отколол номер.

После занятий в тесной раздевалке их корпуса образовалась очередь. Оля честно стояла в общей куче, а Павел нагло растолкал всех, пролез первым, схватил куртки для себя и кого-то из ребят. Наташа на него рявкнула, он огрызнулся, но так, не зло: Наташин авторитет признавали все. Она могла такой подзатыльник отвесить, что мало не покажется. Павел, Черненко и Лосев смылись первыми. Девушки, как обычно, провозились у зеркала. На улице Оля увидела ребят, ждавших на углу корпуса. Когда девушки подошли, Черненко и Лосев, давясь от смеха, попятились в сторону, а Павел шагнул вперед, загородив дорогу девушкам. Простер над их головами руки — росту-то высокого — будто благословляя:

— Стойте! Как вы смеете мимо меня идти?!

Абсурдность этого высказывания вкупе с театральным пафосным тоном вызвала дружный смех. Павел даже не улыбнулся. Оля нашлась первой:

— Ну ты стоишь, как столб, посреди дороги, вот мы мимо и идем.

И подала пример, обогнув его. Он поплелся сзади, тем же тоном обещая всех неверных — девушек, то есть — отправить в ад за непочтение. Объявил себя могущественным волшебником и потребовал жертв в свою честь.

— Слушайте, а давайте мы его побьем? — провокационным тоном предложила расхрабрившаяся Оля. — Ну, для профилактики.

— А тебя, если ты такая смелая, я в сказку отправлю! — вдруг пообещал Павел.

Оля обернулась. Он загадочно улыбался, и взгляд у него был такой, что у нее екнуло сердце. Светло-зеленые глаза лучисто смеялись, обдавая ее волшебным теплом.

— Бабой-Ягой, что ли? — язвительно уточнила Рита.

— Принцессой! — поправил Павел. — К дракону. Только подберу такого, чтоб он не успел ее съесть до того, как я ее спасу, и отправлю. А ну-ка расступись, слабые смертные, я пройду! А то затопчу кого-нибудь ненароком.

— Вот еще! — засмеялась Наташа. — Я если встану, меня трактором не сдвинешь!

Девушки дружно расхохотались.

— Да я быка сбиваю! — крикнул запунцовевший Павел.

Но на него уже не обратили внимания. На “Академической” разошлись в разные стороны: кроме Оли, Наташи и Риты все жили в южной части города. Оля часто вспоминала предложение Царева насчет переезда, и порой жалела, что отказалась. Тут же успокаивала себя тем, что Солнечный — очень красивый район. И, между прочим, на одной линии с Академией. А Наташа с Ритой пересаживались на “Айвазовской”.

Наташа хотела пройтись по магазинам, она ждала в гости родных, Оля с Ритой не стали ее дожидаться. Сели в прозрачный тубус вагона метро, Оля усмехнулась:

— Как ты думаешь, чего это на Котлякова нашло?

— Да дурак он, вот и все! — в сердцах сказала Рита.

Оля стушевалась, как будто это не Павел, а она разыграла совершенно непонятную сценку. Виновато спросила, что это Рита такая сердитая. Рита сказала, что не сердитая, просто сегодня годовщина смерти ее лучшей школьной подруги, вот и все. Девочка погибла в аварии маршрутки, и такой подруги у Риты больше не было. Оле тоже стало грустно, подумала, как это, наверное, ужасно. Хоть и говорят, что маршрутки — транспорт безопасный, но что-то слишком часто слышно об авариях. У Риты подруга умерла, Оля сама такую же аварию видела, у Ирки в Московье брат чуть не погиб…

— Оль, спроси у Котлякова его телефон, — попросила Рита.

— Я?!

— Ну да.

— Он не даст. Тебе дал бы, ты с ним в хороших отношениях.

Рита покачала головой:

— Понимаешь, как раз лучше, чтоб он не знал, что ты берешь для меня. Меня один человек попросил переговорить с Котляковым, ну и…

— А у брата своего спросить не можешь?

— У брата? — Рита посмотрела на нее так, будто впервые услышала о существовании своего брата.

— Ну, ты ж говорила, что твой брат и Котляков — друзья.

— А-а… Славик знал его телефон, пока Котляков жил в Московье. Я как раз для него спрашиваю. Неудобно самой, Павел не знает, что мне брат рассказывал. Спроси, ладно?

Оля пожала плечами. Конечно, страшно, но ведь это ж не личное? Для кого-то Оля всегда была смелая, она только для себя ничего сделать не могла.

31 октября 2082, суббота

Селенград

Павел страшно нервничал. Приперлись с Сашкой Черненко чуть не за час до начала занятий, чтобы все приготовить. Закрыли жалюзи в аудитории, Сашка несколько раз сделал свой “проход”.

Оля пришла как обычно, за десять минут до начала урока. Павел вздохнул с облегчением: хорошо, что эта Рита опаздывала. Хотя они и учли ее в плане на всякий случай. Павел осторожно, стараясь не производить шума, подкрался сзади, присел пока на стул Колосова. Отсюда до Олиной головы было в буквальном смысле руку протянуть.

Сашка, перехватив его взгляд, с беспечным видом направился к двери, встал, сунув руки в карманы и делая вид, будто увлеченно читает инструкцию по технике безопасности. Рядом с пластиковой табличкой инструкции находился выключатель. Павел дождался, пока Сашка обернется, и кивнул, соскальзывая со стула вперед, вплотную к Оле. Сашка выключил свет и захлопнул дверь, выскочив наружу. На миг воцарилась тьма, после яркого освещения показавшаяся непроглядной. Павел одним движением сдернул заколку с хвоста волос на затылке Оли, тут же прыгнул назад, зацепился ногой за что-то, с грохотом упал, вскочил и кое-как взгромоздился на свое место, надеясь, что не промахнулся и оно точно его. И тут же возмущенно заорал, перекрывая недовольный Олин возглас:

— Ну и какой осел свет выключил?! Делать нечего, да?!

Свет тут же загорелся: Ходжаев включил. Павел притих, наблюдая за Олиной реакцией. Она растерянно озиралась, одной рукой держа рассыпавшиеся волосы. Посмотрела под стулом, вокруг стола — искала заколку. Потом сообразила, что кто-то утащил. С укором посмотрела на ничего не подозревающего Лосева:

— Лосев, отдай заколку.

— У меня ее нет, — честно ответил тот.

— Ну хватит издеваться!

Она чуть не заплакала. Павел мужественно сдержал желание подойти и с независимым видом отдать несчастной ее заколочку. Оля поняла, что ей ничего не светит, отвернулась, уткнулась в экран своего монитора. Потом отыскала какой-то шнурок, кое-как заплела косу и завязала ее этим шнурком.

Вернулся Сашка, привел раскрасневшуюся с морозца Риту. Постоял еще, поболтал с ней около ее места.

— Ну как? — спросил шепотом, когда начался урок.

Павел молча, из-под стола показал добычу — заколку в форме двух клешней, выполненную под кость с резьбой. Заколка недорогая, но оригинальная. Да будь она хоть трижды ширпотребом, Павла это не волновало. Он бы все равно ее утащил. Меж хищных зубцов застежки застряло три или четыре длинных русых волоса.

Больше всего он боялся, что Сашка задаст самый страшный вопрос: зачем Павлу такие сложности? Ну если нужна девчонка, можно ж в кафе пригласить, в кино или на концерт, благо, в Селенграде хватало мест для культурного отдыха. Действительно культурного, без всякого мещанства или пошлости. В том-то и дело, что эту — нельзя. Неправильно поймет. Сашка не спрашивал и охотно принимал участие во всех Павловых спектаклях, независимо от степени их кретинизма. Настоящий друг.

06 ноября 2082 года, суббота

Селенград

Из Академии Оля возвращалась домой измученная и счастливая одновременно. Темп занятий был такой, и учили их таким вещам, что ни на какие другие мысли сил не оставалось. Только на переживания.

Включила компьютер, села, в задумчивости уставилась в монитор с забавной картинкой на бэкграунде. Оля любила работать с оформлением, и бэкграунд меняла два раза в неделю. Наверное, опять пора — надоело.

Последняя пара была математикой, и занимались тем, что пытались вычислять корни любой степени без компьютера, можно сказать, вручную. Самым сложным для Оли оказалось понять, зачем это делать, ведь куда бы их ни забросили, компьютеры там будут, хоть прошлого века, но будут. Но преподавателям видней. И Оля честно практиковалась.

Сами собой набежали всякие воспоминания, Оля застыла, уставившись в монитор, губы расплылись в довольной улыбке.

Павел совсем замучил, думала она, даже не пытаясь погасить трепет в сердце. Голову назад нельзя повернуть — сидит и смотрит. В упор. Глаза у него красивые — большие, иногда кажется, что почти черные, иногда — зеленые, а иногда — льдисто-серые, прозрачные.

Вспомнила, как сегодня утром видела его в метро. Вообще-то он жил недалеко от Академии, в том самом новом корпусе, можно и пешком дойти — десять минут по продуваемой всеми забайкальскими ветрами улице. Павел как-то рассказывал, что предпочитает ездить на маршрутке до “Южной”, а оттуда — одну остановку на метро до “Академической”. А что? У него, как и у всех студентов, проезд бесплатный. Времени на такой маршрут уходит побольше, зато тепло.

У девушек в группе было принято встречаться перед занятиями в метро — недалеко от эскалатора, на площадке, образованной уходящим в туннель служебным коридором. Обычно первой приезжала Оля, но сегодня ее опередила Наташа. Она и обратила Олино внимание на Павла. Он выскочил из вагона на противоположной стороне платформы, шел и смотрел на Олю, не отрываясь, как будто… будто… Оля даже не знала, с чем сравнить. Как будто всю жизнь мечтал ее увидеть, случайно встретил на улице и смотрел, не веря своим глазам, с удивлением и тоской во взгляде.

Наташа остро посмотрела на Павла, потом — на Олю:

— Он на всех занятиях на тебя смотрит.

Оля смутилась и промолчала, чтобы не потерять контроль над своим лицом и не покраснеть. Наташа продолжала:

— Ты ему нравишься.

Наташа не спрашивала и не говорила, что ей так кажется. Она утверждала, ставила перед фактом. И Оля внезапно панически испугалась, даже замахала руками:

— Ты что, это не так, он все время на Риту смотрит, я же видела! Она ему нравится, она хорошая девушка, и я очень хочу, чтобы у них все получилось!

Наташа ничего не сказала, только усмехнулась скептически. Приехала Рита. А Оля для себя решила, что будет вести себя так, будто для нее Павел — никто. Пустое место. Пусть не думает, что его взгляды как-то на нее действуют. А то сейчас Наташа заметила, потом еще кто-нибудь обратит внимание, а потом кто-нибудь догадается, что и Оля к нему неравнодушна…

На второй паре группе сказали оценки за контрольную по биологии. Оценки здесь проставляли совсем не так, как привыкла Оля. В Московье каждый заполнял отчет, отправлял в администрацию. Там он сравнивался с результатами независимой базы данных, и вносился в личное дело. Здесь им всем выдали пластиковые карточки зачеток, их вставляли в специальную прорезь на системном блоке, каждый вводил свои отметки в нужную графу личной базы данных, а потом преподаватель щелкал все карточки магнитным ключом. Закреплял информацию. Причем у каждого преподавателя ключ был свой. Без такого ключа изменить уже существующую информацию было невозможно — считалось, что невозможно, — а незакрепленная, она стиралась автоматически через час после внесения.

Надежда Владимировна, биологичка, монотонным голосом называла фамилии, делала паузу, потом говорила оценку.

— Володина, — сказала она.

И, пока тянулась пауза, Павел сзади выкрикнул:

— Два!

Все девушки дружно обернулись и высказали Павлу все, что они про него думали. Надежда Васильевна оборвала перепалку, строго сказав:

— Хватит. Володина — три.

“Ну, держись”, — подумала Оля, очень сильно разозлившись. Сейчас она ему устроит — и за то, что он пялится ей в спину, и за то, что уставился в метро, и за то, что дразнит Наташу, хотя она — замечательная.

— Котляков… — сказала Надежда Васильевна.

— Два, — спокойно сказала Оля, не оборачиваясь, но так, что ее слышно было во всей аудитории.

Павел возмутился. Надежда Васильевна посмотрела на него поверх очков и спросила:

— А на что ты надеялся?

Павел утих. Оля обиделась за него, потому что всамделишная двойка в ее планы не входила, за нее могут выгнать, а ей совсем этого не хотелось.

Потом Надежда Васильевна пошла по рядам, проверяя выставленные в базе оценки, вынимая зачетные карты и щелкая по ним ключом. Дошла до Павла:

— А ты чего себе двойку поставил? — засмеялась она. — Тебе три!

Вся группа грохнула. Павел покраснел, метнул в сторону Оли яростный взгляд, но ничего не сказал.

И вот, теперь она сидит дома и в одиночестве переваривает сегодняшний день. Вспомнила, что сказала Наташа в метро, и ее опять охватил страх. Только не такой, как тогда — лишающий разума, вызывающий острое желание убежать, а сладкий. Она не знала, как к этому относиться. Но при мысли, что Наташа может оказаться права, по спине бежали мурашки.

Нет, нет. Он просто издевается, думала Оля. Она не может на самом деле ему нравиться. Она же некрасивая и лохушка. В нее никто никогда не влюблялся. Павел просто знает, что она в него влюблена, и нарочно провоцирует ее на всякие компрометирующие действия. Ну, чтоб потом посмеяться. На самом деле ему нравится Рита. И это правильно, потому что Рита намного лучше ее, Оли. И красивая, и умная, и добрая. Конечно, это грустно, зато думать о такой возможности вовсе не так страшно, как о том, что он может в нее влюбиться.

12 ноября 2082 года, среда

Селенград

Неприятности начались с утра. Точней, с вечера накануне. Позвонил кто-то из ребят, причем позвонил по внутреннему номеру — в каждой квартире в общежитиях Академии были стационарные телефоны. Обыкновенные такие телефоны, с минимумом услуг — переключение на видеоканал и на внешний микрофон, ни автоответчика, ни определителя номера, ничего. Впрочем, пользоваться им все равно было удобней, хотя бы потому, что за пользование внутренней сетью студенты Академии не платили, чего не скажешь о личных телефонах.

Так вот, этот тип не представился и заблокировал видеоканал, так что Оля не поняла, кто это. Спросил, что задано по химии. Оля потянулась за планшетом, он лежал под стопкой стиподисков. Конечно, когда она дотянулась, диски рассыпались по всему полу. А этот тип выслушал половину, а потом начал задавать какие-то дурацкие вопросы. Сначала спросил, понимает ли Оля что-то в химии. Потом отказался дослушивать ее, причем зная, что химичка наверняка придерется к невыполненному заданию. А за химию могут и отчислить, между прочим.

Она полночи вертелась, соображая, кто бы это мог быть. Сеть внутренняя, то есть, звонить мог только кто-то из своих. Тем более, что знали, куда звонят. Голос похож на Павла и Козлова одновременно. Причем по тембру скорей Козлов, а вот наглые интонации свойственны Павлу. Но, судя по содержанию, это ни тот, ни другой. Потому что никому из них в голову не придет спрашивать, разбирается ли Пацанчик в химических формулах.

Утром проснулась разбитой. На маршрутку опоздала. Настроение стало и вовсе ужасным. Ехала в метро, смотрела на свое искаженное кривизной отражение в стеклянной стенке напротив, и хандрила. Ей казалось, что выглядит она хуже некуда, хуже даже, чем обычно. Над губой вскочил прыщик. Конечно, она постаралась замазать его тональным кремом, но бесполезно. Прыщ сиял, как электрический фонарь, только красный. Еще эта контрольная…

А в довершение выяснилось, что Оля забыла пропуск. Если б они занимались на обычном месте, где вахтерша ее знала, все обошлось бы. Но контрольную проводили в первом корпусе. Сегодня вид помпезного мраморно-зеркального холла вовсе не радовал, и вместо гардеробщиц-сказочниц в окошках торчали молодые и злорадные рожи. Дежурные, поняла Оля. Особенно ей не понравился чернявый, отдаленно похожий на Павла, только с каким-то порочным выражением лица. Он так насмешливо посмотрел на ее затрепанную курточку, что Оля сразу направилась к другому окошку, хотя очередь там была больше.

Дежурный на вахте понял, что у нее нет пропуска, кажется, даже раньше самой Оли. Встал за турникетом, самоуверенно заложил руки за спину и с презрительной усмешкой наблюдал, как Оля копается в сумочке, надеясь, что пропуск не забыт, а просто куда-то завалился. В ее сумочке постоянно что-то куда-то заваливалось. А вахтер все усмехался.

Сообразив, что пропуск можно искать до бесконечности, а до звонка оставались считанные минуты, Оля втиснулась в “позорную” кабинку: шкаф для таких, как она, непутевых. Делался мгновенный снимок, отправлялся в банк, сравнивался там с оригиналом, и если все совпадало, то турникет срабатывал. Правда, чтоб не возникало соблазна пользоваться этой кабинкой постоянно, академические шутники придумали противоядие: попавшие в эту кабинку затем “вывешивались” на “Заборе” — стенде-терминале первого этажа, вообще-то обыкновенной борде объявлений, только используемой исключительно в воспитательных целях. И в таких ракурсах там “воспитывали”, что людям впечатлительным этого лучше не видеть. Олю совсем не тянуло прочитать обсуждения своего прыщика, но другого выхода не было.

И, когда стояла, как идиотка, перед опалесцирующим экраном, по коридорам раскатился звонок. Эт-того только не хватало! Мало того, что ее рожица появится сегодня на “Заборе”, еще и Альбина выволочку устроит. Отношения с математичкой и без того были в высшей степени натянутые, а сегодня контрольная. А потом — нельзя забывать, что у нее испытательный срок не закончился, ее еще не зачислили, и вот уже первое нарушение, да еще и двойное: забыла пропуск и опоздала. Оля зажмурилась от предчувствия грандиозного унижения, в этот момент щелкнула автоматика. Блин, снимок запорола! Пришлось ждать, пока техника созреет до второго. Каждый дежурный вахтер настраивал выдержку под свои потребности. О такой длительной, как сейчас, Оля даже не слышала. Вахтер, определенно, козел и сволочь. Выслуживается, гранты зарабатывает. Чем больше нарушителей отловит, тем больше премия. Хорошо еще, что Оле пока стипендии не положено. А то еще и из стипендии штраф вычли бы.

Дождалась второго снимка, встала перед турникетом, зло поджав губы. Первый автомат сработал. Вахтер ждал ее у своего компьютера с наглой полуулыбкой. Совсем-совсем светловолосый, Сашка Черненко по сравнению с ним почти брюнет. И лицо такое… как будто у этого парня в родословной была примесь какой-то северной крови. Причем почему именно северной, Оля не знала, арийским происхождением тут вроде бы и не пахло. Просто если бы она делала его портрет, она бы поместила его на фоне заснеженного леса.

— Фамилия, — сказал он.

— Пацанчик, — буркнула Оля, готовясь к тому, что он церемонию регистрации нарушителя растянет на пол-урока.

— Опаздываешь. И пропуск забыла. Какая группа?

— В-1011.

— Нехорошо, Пацанчик. Плохое у тебя будущее. Не успела поступить, а уже нарушения… а они все учитываться будут.

Оля закатила глаза:

— Слушай, от тебя что требуется? Записать мои данные, а не морали читать.

Тот только посмеивался:

— Умная какая. Я тебя сейчас могу в администрацию отправить, чтоб там воспитательную работу провели.

Оля жутким усилием воли сдержалась, чтоб не назвать его козлом. Ну не объяснять же этому скоту, что у нее контрольная? Такому только дай повод поизгаляться, никогда своего не упустит.

Проклятый вахтер все тянул время. Оля плюнула на все доводы рассудка и просто перепрыгнула через загородку второго автомата. И тут же кинулась бегом вверх по парадной лестнице, надеясь, что вахтер не помчится за ней. Вот была бы комедия!

В спину донесся изумленный и сердитый окрик, Оля обернулась только на промежуточной площадке. Вахтер покраснел как свежесваренный рак, за турникетом столпились его однокашники из раздевалки, и, кажется, они больше сочувствовали Оле, чем ему.

— Чао, котик! — Оля помахала ему рукой. — Извини, меня ждут. Еще встретимся!

У вахтера вытянулось лицо, а чернявый порочный тип из раздевалки оглушительно расхохотался. Оля решила, что все правильно сделала. По крайней мере, настроение из упаднического превратилось в победоносное. Даже Альбина была не страшна, а уж контрольная — так вообще пустяки.

Ей повезло: Альбина тоже опоздала. Молодая склочная математичка опаздывала крайне редко, но метко. Оля даже успела поведать о маленьком приключении на вахте. Группа единодушно поддержала ее в мнении, что сегодня дежурят какие-то козлы, и если они вывесят Олину триграфию на “Заборе”, то в В-1011 найдется, кому написать там же опровержение.

— Да не будет там ничего, — сказала Оля, отчего-то уверенная, что ее слова сбудутся.

Пришла Альбина, и все разом утихли — контрольная была важной. Два часа пролетели почти мгновенно. В Олин инкоминг[5] постоянно сыпались просьбы о помощи, в основном касающиеся проверки уже готовых решений. Но кое-кто, как Наташа, “плыл” откровенно. Оля без звука и малейшего недовольства делала все. Со своим заданием она справилась в рекордно короткие сроки — за двенадцать минут, но специально не переносила в чистовой файл: чтобы Альбина не выставила ее за дверь и не лишила возможности кому-то помочь. Это ведь своя, родная группа.

На перемену вышли все в мыле. Двоек не было. Оля была счастлива. Около “Забора” табунились желающие принять участие в “воспитании”. Оля протолкалась поближе, внимательно изучила свежие данные о сегодняшних нарушителях. Ее триграфии не было, и вообще она не упоминалась. Хотя кое-кто явился еще позже нее.

Живописная группа у прилавка гардероба заставила ее насторожиться. А там было вот что: давешний вахтер, покинувший пост — впрочем, автоматический турникет прекрасно работал и без него, а всех опоздавших он засек перед первой парой, — снаружи. В окне торчали две головы, в том числе и того порочного брюнета. Причем в том окне, куда Оля сдала свою куртку. Но теперь она была не одна, а со всей группой.

Вахтер, когда они приблизились, только слегка потеснился, пропуская толпу шумных малолеток. Они все, эти старшекурсники, смотрели свысока на молодых, будто уже прикоснулись к неким внепланетным тайнам. Оля сунула свой номерок, отвернулась, болтая с Наташей. Куртку принес брюнет. И стоит, главное, не отдает. Смотрит пристально, нехорошо так. Оля поежилась.

— Слышь, красивая! Будешь моей.

Оля опешила.

— Разогнался! — осадила его Наташа. — Тут желающие в очереди стоят!

Вахтер молчал. И смотрел на брюнета. Очень недобро смотрел, с прищуром. Оля поняла, что раньше где-то встречала этого беловолосого парня с жестким взглядом, только как будто очень давно. Такие случаи, кажется, называются дежа-вю. Что-то неуловимо знакомое, кажется, что можешь человека просчитать, как старого друга или родню, только не можешь вспомнить, где же его видела. Было в этом что-то мистическое.

С другого бока от Оли протолкался Павел. Лег животом на прилавок, выдернул куртку из рук обалдевшего брюнета, сунул Оле и тут же вытеснил ее, загородив плечом.

— Давай номерок, Наташ, — скомандовал он.

Оля, тихо улыбаясь, отступила к зеркальной колонне. Заступничество Павла было не только кстати, но и очень приятно. Может, он и не насмехался над ней никогда, даже в Московье? Или это общение с Ритой так на него подействовало?

— Эй, красивая! — донесся до нее голос брюнета. — Как звать?

Оля скорчила презрительную рожицу и молча отвернулась. За нее ответил Павел:

— Много будешь знать… некоторые от этого старятся, а ты — так сразу помрешь.

Дежурные засмеялись.

— Смелый? — уточнил брюнет. — А если я выйду?

Оля обернулась, испугавшись за Павла, потому что брюнет был выше него, в два раза шире в плечах и старше. Однако тут неожиданно вступился беловолосый вахтер:

— Утихни, — негромко посоветовал он брюнету. — Отстань от них, они молодые и твоих шуток не понимают.

Оля удивилась: по ее разумению, вахтер должен был скорей нападать на нее, а не защищать. Брюнет попытался что-то сказать, но вахтер очень странно на него смотрел. И брюнет стушевался, отошел назад, почему-то зримо уменьшившись в размерах.

Оля повернулась и вышла на улицу, на ходу влезая в рукава куртки. Снаружи дождалась остальных. Второй пары у группы не было, решили пообедать в кафе при спорткомплексе, пока там мало народу, а потом — на третью пару.

Павел держался рядом, Оля воспользовалась моментом:

— Паш, слушай, мне нужен твой телефон.

Сказала — и испугалась. А вдруг он ее сейчас пошлет? Или еще чего скажет… Но он без всякого удивления назвал восемь цифр своего личного номера. Оля благодарно кивнула и тут же отдрейфовала к Рите. Шепотом сказала, что телефон взяла и все нормально.

А вечером ей опять позвонил вчерашний тип. На этот раз спросил, что задано по русской литературе, а потом позвал в кино. Оля сказала, что не ходит по кино с незнакомыми, он засмеялся — в зале все равно темно, так какая разница? Оля бросила трубку.

25 ноября 2082 года, среда

Селенград

Ночью Оле приснился кошмар. Будто она в Московье, с родителями, но учится с Павлом в одной группе, как в Селенграде. А мама решила, что Оля должна уехать из Московья. И в тот же день, когда мама приняла это решение, Павел написал Оле, что любит ее. А она ему сказала, что поздно — она должна уехать навсегда. И такое жуткое чувство безысходности проникло в этот сон, что Оля проснулась в слезах и даже утром, в метро, не могла отделаться от этой тоски.

После третьей пары она собиралась ехать сразу домой, но у Риты было другое мнение. Потащила Олю в кафе при спорткомплексе. И уже там прицепилась как репей, требуя, чтобы Оля в ее присутствии тщательно изучила содержимое своей сумочки. Оля отмахивалась, в сумочке был бардак, и не хотелось хвастаться им перед посторонними. Рита не отставала.

— Да зачем тебе это?

Рита долго мялась, загадочно усмехалась, потом проговорилась:

— Я видела, как Котляков тебе что-то туда положил.

— Взрывчатку? — предположила Оля, не желавшая принимать всерьез никакие намеки. — Или крысиный яд? Я не крыса, он на меня не подействует, так что он зря старался.

— Ну посмотри, жалко тебе, что ли?

Оля поняла, что Рита с нее живой не слезет. И вытряхнула прямо на стол весь свой бардак с единственной целью: чтобы Рита убедилась в отсутствии подношения. Конечно, теоретически у Павла была возможность подложить что-нибудь, Оля на перемене часто оставляла сумочку на столе, а сама уходила за соком или мороженым. Но на практике Оля в такое не верила.

И каков же был ее ужас, когда среди прочего мусора она увидела аккуратно сложенный листок бумаги. Бумаги! Боже, никто сейчас не пишет на бумаге. Кроме нее, но об этом никто не знает. Хотя Павел вполне мог знать о ее пристрастии к ведению дневника. Кровь бросилась ей в лицо. Дрожащими руками развернула листок. Красивым шрифтом — оказывается, он хорошо умеет держать стило в руках! — там было написано:

Оля отбросила записку прочь, едва не разрыдавшись от какого-то странного чувства: смесь страха, унижения и боли. Боли ощутимой, физической. Эта записка была издевкой, тупой и злобной. Рита попыталась придвинуть злосчастный листок бумаги поближе, но Оля шарахнулась всем телом, как от отравы. Рита спокойно прочитала, улыбнулась:

— По-моему, все так, как ты хотела.

— Вранье! — почти крикнула Оля, сдерживая слезы. Тут до нее дошло, где было назначено свидание, она вскочила: — Пошли отсюда быстро.

— Ты чего? Все нормально же. Я же тебе говорила, что надо быть смелой, давно бы все выяснили. Мне кажется, надо остаться, чтобы выяснить отношения.

— Нет! Я не хочу, чтобы он… чтобы хоть кто-то нас сегодня здесь видел. — Вырвала записку у Риты, скомкала, бросила ее в мусорный ящик. — Пошли.

Рите пришлось подчиниться, хотя она явно не понимала: чего это нашло на Олю? Оля тоже не понимала, только отчего-то казалось, что эта записка — признание не в любви, а в презрении. Глубоком, искреннем, неизлечимом. Вот только чьем? Как ни старалась она себя убедить, что Павел умеет писать, не смогла вспомнить ни одного случая, хотя бы косвенно это подтверждающего.

25 ноября 2082 года, среда

Селенград

Записку Павел нашел сразу. Уходя на перемену, бросил куртку в аудитории, а вернувшись, обнаружил, что ее кто-то трогал: он клал куртку вывернутой наизнанку, и теперь она тоже была вывернута, только не так ловко. В карманах он ничего особенного не держал, даже не думал, что кто-то в группе способен на воровство, но по привычке проверил. Ничего не пропало, зато прибавилось. Сложенный вчетверо листок бумаги, на котором аккуратным шрифтом было написано:

Показал Сашке — а чего стесняться? Оля такого бреда не напишет. Сашка хмыкнул.

— Кто-то из наших развлекается, — обронил Павел. — Найду и в репу заряжу.

— А если девчонка?

Павел отрицательно покачал головой: никто из девчонок не знал о его отношении к Оле. А ребята почти все догадались. Сашка забрал записку, вытащил свой разведчицкий набор — ну, блажь у человека была стать разведчиком, — принялся изучать. Павел поверх голов оглядывал аудиторию. По его невозмутимому лицу нельзя было понять, насколько болезненно он воспринял эту неудачную шутку. Но если бы сейчас ему показали пальцем, кто это сделал… с таким же безмятежным видом разбил бы морду в кровь.

— Девчонка, — уверенно сказал Сашка. — Сам стиль не для парня. Слишком манерный. Парень никогда не предложит прийти на свидание с другом. Вообще, такое могло прийти в голову только девчонке. Причем писала она не сегодня. И это не ручное письмо. Художественная печать на малом принтере.

— Трахну и брошу, — пообещал Павел. — Еще и ославлю на всю Академию.

— Кого? — уточнил Сашка. — Печать или принтер?

— Ту стерву, которая это написала.

— Тебе не приходит в голову, что это могла сделать и Оля?

— Исключено. Вот это, — Павел глазами показал на записку, — дешевка. Оля никогда так не напишет. И еще. Она прекрасно пишет от руки. И если пишет по бумаге, то не пользуется принтером. Я это знаю.

— Тогда нам остается только одно — пойти туда и посмотреть, кто придет.

— Ага, и будем сидеть, как два идиота, а все наши бабы будут следить издалека и ржать!

— Брось. Там есть кабинетики за стеклом с односторонней прозрачностью. Правда, обслуживание только по частным картам…

Павел молча кивнул. Для наиболее надежного исполнения плана постарались обогнать всех — особенно девчонок. И заняли самый удобный кабинет, из которого просматривался весь общий зал.

К полному изумлению Павла, через полчаса явились… Оля и Рита. На секунду он даже поверил, что эту дурацкую писульку составила действительно Оля, но быстро понял, что ошибался. Когда Оля вытряхнула из своей сумочки точно так же сложенный листок бумаги. Видел он и ее реакцию — побледнела, разозлилась, выбросила записку и тут же покинула кафе. Рита отправилась за ней.

А когда они скрылись, Сашка невозмутимо вытащил из мусорного бачка комочек бумаги и принес его Павлу. Тот расправил бумажку, уже зная, что там увидит.

Так он и думал — тот же шрифт, и содержание почти дословно скопировано. Разница в именах, да еще упоминание о каких-то телефонных звонках. Посмотрел на Сашку:

— Рита. Больше некому.

— Выходит, так. Зачем?

— Не знаю. Если б написала мне одному — понятно, кадрит. Но она ж и ее привела!

— Женская логика.

— Оля обиделась…

— Слушай, а че ты будешь делать, если она завтра подойдет и спросит: на фига ты написал эту записку?

— Не знаю. Скорей всего, скажу, что да, написал я, потому что не мог вот так подойти и сказать. Думал при встрече все объяснить.

— Не проще выйдет, если скажешь, что знать ничего не знаешь?

Павел покачал головой:

— Обида будет страшная. Тогда она поймет, что над ней кто-то посмеялся.

— Смотри. Тебе видней.

05 декабря 2082 года, суббота

Селенград

К обычному месту встречи в метро Оля опоздала на три минуты против обычного. Но Рита — верный человек, ждала. Поднялись наверх, болтая ни о чем. Вдруг Рита сказала:

— Слушай, Котляков-то на два поезда позже меня приехал.

Оля, несколько ошарашенная, удивилась:

— Ну и что?

— Так он только что из-за угла выглянул.

— Ну и наплевать…

Хотела договорить, на кого наплевать, но в этот момент они как раз повернули за угол. И впрямь стоят — Павел и Сашка Черненко. Сначала Оля подумала, других ребят ждут, но, только они с Ритой отошли метров на двадцать, как ребята строевым шагом устремились за девушками. Но не догоняли. Почему-то Оля решила, что они ждали Риту. Ну, а кого еще? Не Олю же.

Три пары пролетели почти незаметно. А после занятий отправились с Ритой побродить по городу. Как обычно, пошли по проспекту Алтуфьева от центра к окраине — они всегда проходили почти до конца, до “Айвазовской”, и там прощались.

— Я звонила Котлякову, — обронила Рита.

— Да? Он что-нибудь сказал про ту записку? — с жадным, болезненным любопытством спросила Оля.

— Сказал, — неохотно призналась Рита.

— Так это он ее написал?!

— Конечно. Он хотел разыграть…

Олю чуть удар не хватил. Кровь отлила от головы, ноги стали ватными. Так и есть, она была права, и за всем этим стояло его желание высмеять наивную Пацанчик. Как хорошо, что она не поддалась на его уловки!

— Да не тебя, не волнуйся. Тебе эта записка попала по ошибке, — уточнила Рита.

Оля перевела дух, гордо вздернула подбородок:

— Ничего я не волнуюсь. Мне вообще на Котлякова наплевать абсолютно.

Некоторое время шли молча. Потом Рита тихо, задушевно сказала:

— Оль, заведи себе парня. Только Котлякова не трогай.

— Почему? — удивилась Оля, хотя по одному лишь тону Риты было ясно: ничего хорошего от ответа на этот вопрос ей ждать не стоит.

И точно. Рита вдруг сказала, что у Павла есть девушка. Настоящая. Не подружка на час, не мимолетное увлечение в Академии. Оказалось, Ритин брат Славка еще два года назад познакомил Павла с девушкой, дальней родственницей его, Славкиной, жены. Девушку зовут Алена, живет она в Челябинске, и Павел приезжает к ней на все каникулы. И очень ее любит.

Оля шла, не чуя, где она, и что происходит вокруг, задыхаясь от боли. Твердила себе, что это самовнушение, истерика, что никак нельзя чувствовать боль просто от слов, это реакция на разочарование — но не могла притупить это сверлящее острие, рвавшее нервы в солнечном сплетении. Только и сумела выдавить:

— Почему ты мне раньше ничего не сказала?!

— Я не могла, — с достоинством ответила Рита. — Ты же должна понимать, что это не моя тайна. Просто когда я последний раз говорила с Котляковым по телефону, он попросил меня как-то утихомирить тебя. Он хорошо к тебе относится, но, просто… Ты же бегаешь за ним, как хвостик. Проходу не даешь. Все смеются.

Оля слушала ее, обмирая от стыда. Стыдно было настолько, что она даже не краснела. Вот и произошло то, чего она больше всего боялась. Небо обрушилось, и воздуха не осталось. И если она сейчас задохнется, то это хорошо, потому что после всех новостей жить не хотелось.

Рита обняла ее, вместе они присели на заснеженную скамейку. Оля даже плакать не могла, только смотрела перед собой. И очень боялась, что Рита вспомнит о том, что ей пора домой. Потому что никто, кроме нее, Оле не поможет.

Сейчас она вдруг увидела себя такой, какой видели все — несдержанной, совершенно не имеющей гордости, навязчивой и глупой. Господи, вся группа видит, что она бегает за Котляковым… Рита сказала, что Павел на самом деле молодец, потому что, когда над ним стали смеяться, он осадил шутников. И над Олей смеяться не разрешил.

Конечно, Рита права. Во всем права. Оля вообще ни о чем не думает, только о мальчиках, и учебу совсем запустила. Средний балл с четырех целых восьми десятых съехал на четыре и четыре. А впереди — сессия. Еще немного, и она окончательно свалится, ее отчислят. Нельзя так себя вести, нельзя, отчитывала себя Оля.

И как хорошо, что Рита обещала ей помочь! Как хорошо, что она смогла понять: Оля так вела себя только потому, что не знает, как надо. Рита обещала подсказывать. Какое счастье, что у нее есть настоящая подруга, не отказывающаяся от нее даже в такой ситуации, готовая помочь! Это вам не Ленка Соколова, которая делает гадости за спиной.

10 декабря 2082 года, четверг

Селенград

Павел каждый день ждал этого разговора, прокручивал в голове десятки вариантов ответа, но Оля про записку так и не спросила. Она вообще перестала замечать Павла. Он до этого не подозревал, что можно вот так — просто не видеть человека. Она смотрела на него так же, как на стенные панели. Как будто он стал прозрачным.

Конечно, он знал, что впереди еще три с половиной года совместной учебы, как-нибудь сгладится. Только нарастало ощущение, что надломилось нечто очень важное. И никогда уже не срастется. Никакие объяснения не помогут, просто потому, что Оля уже сделала какие-то свои выводы, и его слова ей не нужны.

Группа разошлась на перемену, Павел остался в аудитории. Сидел, задумчиво крутил в пальцах причудливую заколку. Носил с собой как талисман. На что-то надеялся.

Оля материализовалась перед ним совершенно бесшумно. Или он слишком глубоко задумался. Факт, что заметил ее Павел слишком поздно. Она уже была рядом, а он не успел спрятать ее заколку. Посмотрела в глаза — осуждающе, молча протянула руку, аккуратно отобрала вещичку и направилась к своему месту, на ходу закручивая волосы и пристраивая клешнястую заколку.

Вот теперь Павел точно знал — все потеряно.

11 декабря 2082 года, пятница

Селенград

“Оля, позвони по этому телефону. 25-09-87-22, Дима”.

Оля перевернула перфокарту, внимательно ее изучила. Потом еще раз посмотрела на надпись с обратной стороны. Понюхала. Перфокарта пахла тем, чем ей и положено пахнуть — перфокартой.

Забавно.

Она не знала, что и думать. Им раздали именные приглашения на традиционное факультетское празднество в честь себя, любимых. Бывший Военный, ныне факультет “Системы жизнеобеспечения” устраивает дни открытых дверей, спортивные, интеллектуальные, специальные состязания и так далее. Учитывая, что на военке оружием занимались только на военной кафедре, а вообще-то изучали системы жизнеобеспечения в условиях Внеземелья, перфокарта в качестве бланка для приглашения была достаточно колоритной деталью. Интересно, где они их нашли, эти перфокарты?! Их же использовали в середине двадцатого века, на самых первых компьютерах. Наверное, на заказ штампуют, специально для Академии — лишний раз подчеркивают, что выпускники Академии, по существу, первопроходцы в Космосе. Всегда на передовой.

С парадной стороны Олина перфокарта ничем не отличалась от остальных. Лого Академии и факультета, название, коротенький и приятный текстик, начинающийся с имени. Сделано под ручное письмо, но понятно, что печатали на принтере. А на обороте — коротенькая записка. И вот она-то была написана от руки.

Что бы это значило?

Что ее интриговало еще сильней — отсутствие настораживающего, особенного или просто неприятного. Обыкновенная просьба. Никаких признаний и страшных драм. Вот только то, что исходит эта просьба как бы из пустоты, и телефон ей незнаком — только это и интригует.

Пожав плечами, Оля спрятала бланк, порадовавшись, что Рита его не видела. Не хотелось давать повод для возвращения к “записочной” теме. Хватило и того раза. Опять станет говорить, что Оля только про мальчишек думает. А как тут не думать, когда жизнь загадку за загадкой подкидывает? Даже с тем же Павлом так ничего и не прояснилось. Оля подумала: как это — записка попала к ней по ошибке? В записке была ее фамилия, а второй Пацанчик в Селенграде нет. Да и Наташа Володина, как-то разговорившись с Павлом по душам, потом сказала, что у него никакой девушки по имени Алена нет, а нравится ему кто-то из Академии. Только не сказал, кто. Да она и не расспрашивала. Правда, когда Оля заикнулась об этом при Рите, та сильно обиделась и предложила выбирать, кому верить: ей, которая в трудной ситуации Олю не бросила и всячески помогает, или Володиной, которая к Оле равнодушна. Оля, хотя и знала, что Наташа ей симпатизирует, конечно, выбрала верную Риту.

Так, а кто ж такой этот Дима? Конечно, она не собиралась ему звонить. Еще чего! Но узнать, кто мог так трогательно знакомиться, не помешает. Да и пора выполнить совет Риты и завести себе парня. Почему бы не этого? Вдруг писаный красавец? Тем более, он явно со старшего курса, совсем взрослый. Шутить не станет.

Оле понравилось ощущение от этой простой записки. Это было как в хорошем сюжете — одинаковые бланки, никаких подозрений, и текст на оборотной стороне, ничем не прикрытый… А самое главное, никто не тычет носом в эту записку, затаскивая в интригу силой. Вообще, Оля поймала себя на странном ощущении, что во всем этом просматривается легкий след тяжелой лапы контрразведки. Вот так и начинаются интриги настоящие.

Ладно. Оля долго колебалась, но любопытство взяло верх. Глубоко вздохнув и порадовавшись, что на большой перемене все, в том числе и персонал, обедают, вошла в сеть и подключила генератор паролей, малюсенькую программку, написанную ею еще в Московье. Ей нужна административная база военного факультета.

На взлом ушло почти двадцать минут, в течение которых Оля потела от страха, что ее сейчас поймают. Потом мгновенно скопировала базу себе на машину и выскочила из сети, пока не поздно. Ну, теперь можно копаться в свое удовольствие.

Ага, этим телефоном пользуется некий Гетманов Дмитрий из группы В-3012. На триграфии — довольно приятное лицо, оставившее Олю в полном равнодушии. Самое главное, этого человека она никогда не видела. И не понимала, что побудило его оставить ей свой номер.

С обеда вернулась Наташа. Оля не удержалась, показала ей свое приглашение.

— Ух ты! — восхитилась Наташа.

Посмотрела на оборотную сторону своей перфокарты, ничего не обнаружила, слегка расстроилась. Оля почувствовала, как ее самомнение взлетает до небес.

— А кто это такой?

— Я его не знаю, — призналась Оля. — Вот, смотри, я в базе нашла. Только не говори никому, потому что базу я взломала.

— Ну, ты даешь… Ничего, по-моему.

— Мне не очень. — Оля поморщилась.

— Но он же с третьего курса! Чего тебе еще надо?

Третий курс — это аргумент. Возразить Оле было нечего. Она уже выяснила: в Академии девушки не смотрят на шмотки парня и почти не обращают внимания на внешность. Зато возраст играет огромную роль. Чем старше парень, тем престижней с ним встречаться. Особенно если вспомнить, какие на старших курсах учились девушки.

Оля видела их всякий раз, когда занятия шли в первом корпусе. Яркие, гордые принцессы с холодными глазами теоретиков от ядерной физики и модельной внешностью. Их уже окутывала невесомая тень Внеземелья. Оля чувствовала себя замарашкой в их присутствии. Она и первый корпус из-за этого не любила, из-за ощущения, что все там на нее свысока смотрят. Там был недосягаемый мир взрослых, в который ее, малолетку, еще не приняли. Поэтому Оля с радостью возвращалась в “лягушатник” второго корпуса, в свою скорлупу первокурсницы, где ей было уютно и тепло.

Оля понимала, что если не саму личную жизнь, то ее видимость устраивать придется. И если уж не получается с тем, кто нравится, то надо выбирать кавалера попрестижней. Наташа встречалась с парнем со второго курса, Сашкой Кленовым, и это уже было круче, чем встречаться с однокашником. Тем более, что Сашка был дьявольски красив. У Оли тоже был знакомый из группы В-2024, с наладочного отделения, Димка Ковалев. Но все это было не то. И Сашка, и Димка были еще детьми. А вот третий курс — те да, те совсем взрослые. Уверенные, нахальные, знающие. Наверное, это и привлекало больше всего: ощущение, что они прикоснулись к великим тайнам. Взять хоть того наглого брюнета из раздевалки — он же совсем не такой, как мальчишки из группы. Правда, брюнет про Олю давно забыл: его заарканила Лилька Одоевская из В-1012. Или тот беловолосый дежурный с вахты? Это ж совсем другое дело! Оля поежилась, вспомнив тяжелый жесткий взгляд, каким “беленький” пригвоздил брюнета, когда тот полез знакомиться с Олей. Вот с таким парнем встречаться можно и по-настоящему, не для престижа.

И все-таки Оле было страшновато.

— Будешь звонить? — спросила Наташа.

— Нет, конечно! Пусть сам подходит, если ему надо.

Сейчас Оля чувствовала в себе силы ответить вот так, гордо, как ответила бы принцесса с третьего курса. И скрывала, как сильно польщена. Ведь она была уверена, что никто никогда по доброй воле на нее не западет. А тут совершенно незнакомый человек одним ленивым жестом сделал из неудачницы достойную внимания девушку.

Глава 4 «Найди меня»: 1:0 в пользу Вещего Олега.

21 декабря 2082 года, понедельник

Селенград

В борцовскую Павел приехал раньше Сашки. Не спеша переоделся, заглянул в зал. Народу было прилично, но большинство на скамейках сидит. Присутствие зрителей, особенно женского пола, Денис Палычем поощрялось: полагал, что женские взгляды способствуют развитию бойцовских качеств его подопечных. Павел сильно в этом сомневался: ну, на соревнованиях — понятно, а на тренировках зрительницы мешают. Да и что интересного девчонкам глазеть на изнуряющие физические упражнения греко-римских борцов? Наверное, девчонки в этом отношении были солидарны с Павлом, потому что на занятия собственно борцовской секции почти не заглядывали. Они собирались в дни, милостиво отданные Денис Палычем любителям всех прочих видов единоборств.

На скамейке Павел углядел Риту и знакомую лишь в лицо девчонку из параллельной группы. Подсел к ним, коротая время до Сашкиного прихода. Девчонки возбужденно щебетали, Павел от нечего делать прислушался. Ага, понятно, почему в зале так много зрителей и мало тренеров.

— А кого бить-то собрались? — уточнил он у Риты.

Ответила ее соседка, обладательница гордого испанского профиля и фигуры Марии Магдалены:

— Вон того, — показала на блондина, одиноко разминавшегося в углу зала. — Он с Васей в одной группе учится. Слишком хорошо о себе думать начал, — добавила она с гордостью.

— К тебе пристает, что ли? — уточнил Павел.

Девушка скривилась:

— Ну вот еще! Нет, у них свои дела. Он здесь редко появляется, — опять показала подбородком на блондина, — Вася попросил меня проследить, когда он будет. Я ему уже позвонила. Вася сейчас приедет, а мы посмотреть хотим.

Надо же, подумал Павел, а ведь она издалека казалась умной. Ну ладно, если б из-за нее отношения выясняли! А так-то что? Парень ее использует, а она и счастлива.

В дверях борцовской возникла Оля. Постояла, оглядывая зал, увидела Риту и заспешила к ней, плюхнулась рядом с Васиной подружкой — Лилией, как шепотом подсказала Рита.

— Чего здесь сидите? Пойдемте в теннис поиграем, там сейчас никого, — предложила Оля.

Рита отмахнулась, а Лилия быстро рассказала, на какое зрелище они собрались. Оля нахмурилась:

— Так они что, действительно драться собрались? Драться, а не… — она запнулась. — Вот прямо тут, в зале, устроят драку?

— По правилам, — уточнила Лилия. — Да это ничего не значит. Вася его и по правилам уделает, как бог черепаху.

— Слушайте, а парень-то знает, что его сейчас уделывать будут? — шутливо спросил Павел.

— Откуда? — засмеялась Рита. — Не мы ж его предупреждать станем, а то сбежит еще.

Оля вскочила:

— Я скажу.

Рита поймала ее за руку, с неженской силой усадила обратно:

— Ты чего, заболела? Кому ты скажешь? Ему? Тебе это надо? Вот тебе это — надо? Хочешь со старшими курсами поссориться?

— Но так же нельзя! Рит, мы же не в подворотне, это же Академия! Это просто нечестно!

— Слушай, я не пойму, — голос Риты посуровел. — Он что, твой парень? Чего ты лезешь не в свое дело?

Оля покраснела и замолчала. Атмосфера в зале изменилась, став напряженной до звона. Павел вытянул шею, определяя причину, и понимающе присвистнул: приехала ожидаемая зондеркоманда. Пятеро крепких ребят, одного из которых Павел запомнил очень хорошо, после того, как тот осенью цеплялся к Оле. Чернявый такой хам. Интересно, остальные четверо — это что, группа поддержки? Рок-н-ролл на бэкграунде спляшут, как это у американцев принято? Павел откровенно сомневался. Скорей всего, пойдут впятером на одного. Чтоб уделать гарантированно. Пойти, что ль, и в самом деле предупредить блондина? Поздновато, правда, но можно выкрутиться. Впятером против одного — это никакие не “свои дела”, это убийство. Однако блондин уже и сам все понял. Выпрямился, следил за зондеркомандой прищуренными глазами. Уходить, к удивлению Павла, не спешил.

И только тут приехал Сашка. Прямиком через зал направился к блондину, поздоровался за руку. Павел, глядя на их обмен приветствиями, тут же сделал свой собственный выбор.

Чернявый хам со своей командой топал к Лилии. Потрепал ее за щечку, спросил:

— Не смылся еще?

— Вон он, — охотно отозвалась Лилия.

Хам оглянулся:

— О, какие люди… И Черненко там же? — перевел взгляд на скамейки, увидел Олю: — Привет, красивая. Что, тоже посмотреть пришла?

— Ну да, — задиристо ответила Оля. — Когда еще такое увидишь, чтоб тебе морду набили!

— Мне?! — изумился хам.

— Именно. Не веришь? Посмотришь. Можешь свалить сейчас, тогда цел останешься. Или Новый Год в больнице отмечать придется.

Павел заволновался. Сейчас Оля выведет его из себя… Конечно, Павел уже однозначно решил вмешаться, но не на этом же этапе! Хам навис над Олей:

— А если не мне морду набьют? А если я? Что тогда, красивая? Как за слова отвечать станешь?

— Вася! — негодующе вскрикнула Лилия.

Вася посмотрел на подружку, потом — опять на Олю:

— Ладно, красивая, не последний день живем. Еще поговорим.

Павел молча встал и подошел к блондину. Протянул руку:

— Павел.

Тот ощупал его цепким, жестким взглядом:

— Ребят, валите, пока не поздно.

— А у меня тут тоже к Васятке свои дела появились, — нахально заявил Павел.

— Как знаете. — Протянул руку: — Илья.

Рука у него была маленькая, с растрескавшейся на суставах кожей. Павел такие руки видал и боялся их больше, чем пудовых кулаков.

Теперь оставалось ждать, пока Вася совершит “намаз”, то есть, оповестит всех, что он такой крутой, пришел бить морду и требует готовить ему лавровые венки. Павел следил только, чтоб он к Оле не подходил. Но Вася про нее забыл. К нему подошел дежурный тренер, Вася что-то сказал, тренер смылся. Павел покачал головой: как бы плохо он ни относился к Денис Палычу, но одного у борца отнять нельзя — он бы не ушел по приказу старшекурсника.

— Так, салаги, последний раз по-хорошему предупреждаю, — сказал Вася, завершив наконец свои приготовления к грядущему триумфу. — На счет “три” чтоб вас здесь не было. Раз, два…

Павел стоял и нагло смотрел ему в лицо. Сашка тоже бежать не собирался. На счет “три” на Павла обрушился потолок, он кувыркнулся, и уже на полу сообразил, что ближайший из крепких ребят попросту накатил ему по уху. И тут же Павел едва успел увернуться от футбольной бутсы, норовящей влететь ему в солнечное сплетение. “Во козлы-то, — думал Павел, откатываясь назад и вскакивая на ноги. — Значит, в кимоно — и в бутсах!”

Уйти от следующего удара оказалось несложно, особо скоростной реакцией его противник не обладал. Крепкий и здоровый, да, но кто ж не знает: большие шкафы громче падают. Убедившись, что на бой эта схватка нисколько не походит, обыкновенная грязная и жестокая драка, Павел въехал своему личному “шкафу” ребром ладони по кадыку. Лягнул назад, не глядя, шестым чувством угадав, что там есть тело, потом обернулся и добавил второй ногой, едва ушел от бокового выпада, не удержал равновесия, покатился, снова вскочил, выбросил вперед обе руки с напряженными пальцами, метя чуть выше глаз, под брови… Слепым не останется, надеялся Павел, видя, как согнулся от резкой боли, схватился за лицо его противник.

Краем глаза отметил занятную картину: Сашка монотонно долбил пол чьим-то лбом. А Цыганков почти забил в угол своего однокашника, у которого вся левая сторона лица была залита кровью. Павел рванул на выручку.

И остановился, зажмурившись даже не от вспышки, а от ощущения, что она была. Илья вдруг припал к полу, вытянутой ногой зацепил Цыганкова за щиколотку, резко дернул… Цыганков отчего-то подлетел, ноги болтались, как тряпочные, перекувырнулся в воздухе, рухнул на левое плечо, потом с тяжким шлепком упали его ноги. И не шевелился.

В зале было подозрительно тихо. Павел с нарастающей паникой огляделся. Нет, наряда милиции не было. И тренер не вернулся. Просто зрители, коих набилось немерено, молчали. Цыганков здесь был признанный пахан. И вот так, чтоб ему и его браткам наваляли лохи числом трое против пятерых, — этого не ждал никто. Потому молчали, как в гробу. Хорошо еще, что автографы не просят, кисло подумал Павел.

Посмотрел на Цыганкова. С его падением драка прекратилась, крепкие ребятки просто сидели и тупо хлопали глазами, очевидно, не понимая, что делать дальше. Павел наклонился над Цыганковым. Рожа от пота мокрая, ручейки текут, глаза зажмурены, дышит. С присвистом, иногда еле слышно постанывая. Правой рукой Вася крепко держался за живот.

— Ну-ка, — Илья отпихнул Павла, присел рядом с Цыганковым. Быстро нащупал пульс.

— Телефон… — сипло выдавил Вася. — У Лильки… Звиздец мне…

Павел не понимал, в чем дело. Ну как от подсечки может быть звиздец? Или Вася, падая, сломал хребет? Да тоже вряд ли, не так он упал. Тем более, за живот схватился. В живот его никто не бил. Хотя стоило бы. Павел вопросительно посмотрел на Сашку, тот тоже недоумевал. Илья внимательно оглядел зал, будто стараясь запомнить каждое лицо. Павел невольно проследил за направлением его взгляда, мимоходом отметил, что Оли уже нет.

Павла оттолкнула зареванная Лилия. Упала на колени рядом с Васей, обняла его голову, всхлипывая. Вася что-то злобно прошипел.

— Телефон дай, — спокойно сказал Илья.

Лилия выдернула из кармана олимпийки плоский телефон, почти швырнула его в лицо Илье. Тот набрал номер, бросил в трубку несколько фраз:

— Лоханыч? Перевозку в борцовскую вызови… Нет, нашу… Цыганкову… Нет, не я… Ну давай, я сейчас приеду… Да ты-то тут зачем? Уже все сделано… Давай. — Наклонился к Васе, хлопнул его по плечу: — Не плачь, жить будешь.

— Илюха… — жалобно позвал Вася. — Кто… меня?

— Я почем знаю? — равнодушно пожал плечами Илья. — Не я.

— А кто?! — истерически воскликнула Лилия. — Я сама видела, что ты! Я еще и показания дам, что ты! Ты его искалечил!

— Заткнись, дура! — рявкнул Вася и застонал. — А-аа… Илюха, ты…

Павлу очень хотелось узнать, какие секреты Вася выболтал человеку, которого пять минут назад хотел жизни научить, но шепот Васи разобрать не удалось. Илья выслушал с непроницаемой рожей, кивнул и направился к выходу из зала. Павел поплелся за ним — а чего в зале делать? Без него разберутся, а если не разберутся, то вызовут. Повесткой. Сейчас он почти жалел, что ввязался в драку. По всей видимости, у Васи с Ильей действительно были какие-то сильно “свои” дела, не помешавшие им даже после драки обмениваться секретами. И эти секреты вряд ли стоили того, чтоб Павла потом тягали в прокуратуру. И, не дай бог, отчислили из Академии. Во рту стало кисло, а на душе — противно. Как обычно после драки. Сначала азарт, а потом понимаешь, что первобытные методы определения сильнейшего — по принципу “у кого дубина толще” — не слишком-то хороши. Дерьмом себя чувствуешь, короче.

Пропустив Сашку, Павел на всякий случай запер дверь в душевую. Тайны тайнами, а вдруг у братков Васи другое мнение насчет исхода поединка? Придут заканчивать. Не хотелось продолжать разбор на скользком полу да еще и нагишом. И без свидетелей, что, думалось Павлу, будет на руку только противникам.

— Илюха! — позвал Сашка.

— Чего? — отозвался тот из дальней кабины.

— Так че там случилось-то?

Павел напрягся. Илья некоторое время молчал, потом неохотно ответил:

— Шут его разберет… Я не понял, если совсем честно.

Павел рассматривал ухо и скулу перед большим зеркалом. Вроде гематомы нет. Из-под душа вылез Илья, отряхнулся по-собачьи, повязал полотенцем бедра. Здоровый, отметил Павел мимоходом. А в одежде кажется худым. Илья недовольно потрогал лицо: через висок на скулу тянулись три широкие раны, сочившиеся кровью.

— Ну, это только зашивать, — пробормотал он.

— Чем это он тебя? — спросил Сашка.

— “Клешней”. Чуть точней, и я б без глаз остался. Или без скальпа. — Выругался, опять потрогал рану, попытался свести края пальцами.

— Шрам останется, — сказал Сашка.

— Да и хрен с ним, одним больше… Нет, зря я сблагородствовал. Надо было ему на прощанье хоть зубы высадить, что ли. А то теперь долго возможность не представится.

— В зале у кого-то камера была, — невпопад заметил Павел.

— С чего ты взял? — удивился Илья.

— Вспышка была. Кто-то репортаж на память делал. Завтра по всей Академии триграфии разойдутся. И доказывай потом в прокуратуре, что ничего плохого не хотел!

Илья смотрел нехорошо, сдвинув белесые брови:

— Вспышка была? Ни с чем не путаешь?

— Была, — кивнул Сашка. — Я тоже видел. Правда, мне показалось, что светильник накрылся. Они перед тем как перегореть ярче светить начинают, резко так. Камеры я не видел.

Илья покачал головой:

— Камеры не было, я б заметил… Значит, вспышка. Это уже хуже. Значительно хуже. Собственно, это просто хреново, если была вспышка. Заметная? Ну да, если вы оба видели, значит, заметная. Вы из какой группы?

— В-1011, — ответил Павел.

— Ладно… Да, насчет прокуратуры — это ты забудь. Прокуратура такими вещами на занимается. А больше ничего странного не было? Может, Васька по пути ногу кому отдавил, не заметили, а? — спросил он с надеждой.

Павел, растерянный, пожал плечами:

— Вроде нет. — Подумал. — Вот если только с девчонкой из нашей группы поцапался. А! Она сказала, что пришла посмотреть, как Ваське будут морду бить. Вроде того, что пусть он не надеется, Новый Год придется в больнице встречать.

— Это точно, он недели на две загремел, — согласился Илья. — Совпадение. Не стоит обращать внимания. Там вероятность нулевая была. — Перехватил изумленные взгляды Павла и Сашки, пояснил: — Цыганков — антикорректор. Его действия предсказать невозможно, он же не зависит от Поля. Информатику проходили? Ах ну да, это ж второй семестр. А что за девчонка?

— Ольга Пацанчик, — неохотно сказал Павел.

Илья оживился:

— Переведенка из Московья, что ли?

Павел не успел уточнить, откуда Илье известны такие подробности: в дверь душевой требовательно забарабанили. Павел завязал сначала узел на полотенце — какое-никакое, а оружие, — затем щелкнул замком. Снаружи топтался Царев с озабоченной рожей. Отмахнулся от рванувшихся ему в лицо клубов пара.

— Моравлин где? — спросил он. — Моравлин! Утоп, что ль?

— Иду, — отозвался Илья. — Увидимся, — бросил он через плечо на прощание.

…Вечер они с Сашкой коротали в кафе на первом этаже спорткомплекса.

— Чего будет, как думаешь? — спросил Павел.

— Да ничего. Пару раз, это максимум, в Службу вызовут.

— Думаешь, этим безопасники заниматься будут?

— А кто еще-то?

— Только этой дряни не хватало. Откуда ты этого знаешь? — спросил Павел, имея в виду Илью.

— Моравлина-то? Да его как-то летом к моему тренеру откомандировали. Моравлин, в принципе, не по этой части, у него рукопашка только как часть общевойсковой подготовки шла. Хотя вообще-то у него неплохо получалось, еще пару лет — и кое-кому из титулованных подвинуться пришлось бы. Но он еще где-то занимается, вот этой подсечки у него раньше не было.

— А он откуда сам-то, если ему до армии общевойсковую дают? — не понял Павел.

— Из Службы. Когда я с ним познакомился, оперативником был. Вообще, странный он парень. С другой стороны, в Службе нормальных не держат.

— В каком смысле? — насторожился Павел.

Сашка пожал плечами:

— В таком. Хотя хрен знает, кто нормальней — мы или корректировщики.

Павла слегка передернуло. Наверное, потому, что он боялся Поля — как любой нормальный человек — и всего, что с ним было связано. Особенно корректировщиков. Он плохо понимал, где проходят границы могущества этих людей. Их обозвали непримечательным артиллерийским термином, только в приложении к ним от слова “корректировщик” веяло безграничной усталостью — усталостью Бога, который вечно среди людей и вечно одинок. “Богом быть — это ж работать надо”, — сказал Владимир Васильев, один из крупных мифотворцев начала века. Кстати, кое-кто подозревал, что Васильев и сам был… того… слегка корректировщик. Тогда ж про Поле не знали, и все паранормалы шли в искусство.

— Интересно, что ж там произошло-то… — протянул Павел.

Сашка пожал плечами:

— Судя по тому, как Моравлина напрягло, “рутовка”. Или “постовка”, я не знаю, как они их отличают.

— И че это такое?

— “Рутовка” — это реал-таймовая корректировка. Ну, кто-то берет и прямо на ходу историю правит. “Постовка” — это в прошедшем времени. Когда событие уже произошло, его проигрывают заново — откатывают. И исправляют. Мне в позапрошлом году на сборах парень сказал, что от “постовки” у свидетелей крышу иногда сносит. Прикинь — ты только что видел, к примеру, как человек под машину попал, и тут же — ни фига, рядом он стоит! Рядом — это по фигу, а если это ты под машиной побывал? У тебя еще ломит все кости, ты еще помнишь, что только что всмятку был, и тут же — видишь себя целенького! А если тебя “постовкой” от смерти спасли?!

Павел, обладавший довольно живым воображением, представил себя в такой ситуации, поежился. Тут же вспомнил, как себя вел Цыганков: валялся, схватившись за живот, до которого никто не дотронулся, и ныл, что помирает.

— Слушай, все сходится! — обрадовался Павел. — Точно, “постовка”. Наверное, Илюха ему все кишки отбил, а кто-то взял и откатил! Цыганков и стонал-то потому, что помнил про отбитые кишки!

Сашка сделал скептическое лицо:

— Сомневаюсь. Цыганкову пресс пробить? Да его, знаешь, где тренировали?! В “Славе”! Он вообще, если объективно, сильнейший боец Союза. Именно боец, а не спортсмен. Спортсмен он никакой, он народ калечит. Он как на сборы приезжает — народ врассыпную. Я в прошлом году как узнал, что он со мной в одной группе в отборочном стоит, — все, думаю, пора валить отсюда. Это мне повезло, что Цыганкова вышвырнули, он на предыдущем спарринге из парня омлет сделал. Я, конечно, понимаю, чужому горю радоваться как-то не фонтан, но я чуть не обосрался от радости, что это не я был.

— И все-таки вышел сегодня против него?

— А чего ты хотел? Я ж сказал, мы с Илюхой у одного тренера были. Тут нельзя отступаться. А вообще, если честно, я почему-то был уверен, что Цыганкову хоть в этот раз, но наваляют. — Спохватился: — А Оля то же самое говорила, да? Пусть Илюха не свистит насчет совпадения! Это не первый раз. Мне она уже пару раз говорила, как будет. И всегда сбывалось.

В дверях кафе появилась Рита. Павел сразу сжался, отодвинулся к стене, стараясь не попасться ей на глаза. Рита прошла мимо, не заметив, заняла столик. Павел посмотрел на Сашку, тот молча кивнул: пора сматываться. Бесшумно поднялись и выскользнули на улицу.

Обсуждать с Ритой сегодняшнюю драку Павлу не хотелось совсем.

21 декабря 2082 года, понедельник

Селенград

Илья никогда не сомневался, что Лоханыч — мастер на все руки. Это не означало, впрочем, что процедура зашивания была безболезненной. Один шов Илья стоически вытерпел, потом сказал:

— Слушай, а заморозки покрепче у тебя нет?

И обрадовался, видя, что Лоханыч покорно потащил из тайного угла коробку с ампулами. Набрал в шприц, вогнал иглу под кожу. Илья зашипел.

— Обезболивание — самая болезненная операция в современной медицине, — бодро сказал Лоханыч. — Терпи, казак.

В кабинет врача ввалились разом Бондарчук и Царев с Машкой Голиковой. На Илью посыпались вопросы — как это его угораздило, Машка охала и ахала, а Илья четко видел: что-то они знают такое, что не торопятся сказать. Значит, не очень-то и хорошее.

— Че кота за яйца тянете? — спросил он. — Я уже знаю, что очередного стихийника ловить придется.

Бондарчук вопросительно уставился на него. Илья пояснил:

— Там кое-кто “рутовую” вспышку засек. И Цыганков успел шепнуть, что его “рутовым” разрядом свалили. Я еще сомневался, но если б ничего не случилось, вы бы всей компанией не поперлись меня у Лоханыча навещать. Да я думаю, проблем не возникнет: все рожи, какие в борцовской были, я запомнил. Савельеву-то сказали, что опять нам головная боль?

Машка смотрела грустно, Царев отворачивался и вздыхал, Бондарчук смотрел в пол. Лоханыч — и тот погрустнел.

— Что — уже все? — испугался Илья. — Уже поздно?! Не может быть, времени-то полчаса только прошло…

— Илюха, — торжественно сказал Бондарчук, — все намного хуже. Да, ты прав, стихийник, и все на первый взгляд прекрасно: реал-тайм режим, разряд на полторы ступени, ноль одна десятая секунды, вышел легко, локализация — четче не придумаешь, именно борцовская, ну, может, еще плюс метр по периметру. Все фамилии, кто в комплексе в этот день был, уже есть — я снял с входного турникета. Но к Савельеву лично я с этим докладом не пойду.

— Почему?!

— Потому, что импульс был — прямоугольный.

Илья осторожно отвел заботливые руки Лоханыча от своего лица. Посмотрел на коллег. Вроде бы не шутят. И тут на него обрушилось понимание: это свершилось! То, к чему они готовились пять лет, — началось. Как ни странно, Илья не почувствовал ни страха, ни тоски. Наоборот, ему стало легче.

— Значит, Вещий Олег, — протянул он.

А в голове закрутились шарики с роликами. Первый раз Вещий Олег проявил себя на аварии маршрутки. Тогда ментами и безопасниками были составлены подробные списки потерпевших и свидетелей. Сейчас в наличии тоже есть списки — списки входивших в здание спорткомплекса, поскольку туда можно войти только по пропуску. Таким образом, новое имя реинкарнированного Собирателя Племен определяется на раз — простым сопоставлением двух списков.

— Уже, — со скептической миной сообщил Бондарчук, когда Илья поделился идеей. — Первым делом. Я тоже не дурак, ты не думай. Как ты думаешь, какая фамилия совпала? Одна-единственная, сразу могу сказать. Правильно ты думаешь. Твоя.

Это уже хуже, подумал Илья.

— Ну хорошо, а другие варианты? Положим, регистрировались только те, кто был старше двенадцати. Остальных в расчет не брали. Значит, дети могли быть с родителями. По родителям не пробовали?

Бондарчук кивнул, рожа осталась постной. Илья потер подбородок, дернулся: потянул кожу, и раны тут же напомнили о себе.

— Во, эврика! Надо дать запрос по московским больницам, — сообразил он. — Как бы то ни было, Вещий после того случая обязан был загреметь в больницу. Вот и сравнить тех, кто угодил с диагнозом “психоэнергетическое истощение”, с нашим списком.

— И это я делал, — согласился Бондарчук. — Опять только твоя фамилия.

— Да что за чертовщина! — возмутился Илья. — Ну не может такого быть!

— Может, — развел руками Бондарчук. — Так что как ни крути, осталась одна надежда: на твою зрительную память. Просто выбрать из нашего списка тех, кого ты видел в зале, и отправить всех на тестирование.

— Ну понял, понял, — поморщился Илья. — Опять мне ночь не спать. А у меня, между прочим, сессия началась. Первый экзамен у Иосыча. И хрена он сделает мне скидку на работу в Службе. Так что Савельеву говорить станем?

Царев помялся:

— Илюх, мы тут подумали, — ничего. Пока не найдем, ничего не будем говорить. Потому что… в общем, мы все знаем, как Савельев к стихийникам относится. Лучше не нервировать его заранее. Вот найдем — тогда скажем.

28 декабря 2082 года, понедельник

Селенград

В голове мутно плескались мозги. Воспаленные от ночных бдений у Бондарчука глаза отказывались служить, подавая в зрительные центры разводы на матовом стекле вместо картинок. Приходилось терпеть, хотя внутри задавленная истерика исходила истошными воплями при мысли, что чертов Вещий так и не найден, а завтра экзамен.

Илья знал, что провалит его. Это и к бабке не ходи. Если не обладаешь достаточным везением, чтобы вытаскивать хорошие билеты, а времени на основательную подготовку нет, — жди провала. Времени у него не было, как и везения. Он же не Цыганков.

Вот ведь обидно, думал Илья, все восхищаются везунчиками, завидуют им… Пять тысяч лет восхищались и завидовали. Пока не появился академик Алтуфьев, получивший Нобелевку за какое-то открытие в области физики, всю жизнь положивший на разработку технологии холодной ядерной реакции, технологию так и не разработавший, зато случайно сделавший снимок информационного поля Земли. Впрочем, жизнь большинства от этого открытия так и не изменилась, люди так и не попали в рай обетованный. Вот и верь после этого науке, обещавшей светлое будущее. Хотя кто только его не обещал! И никто не подарил. Мало того, никто и не подарит.

С другой стороны, может, оно и хорошо, что большинство понятия не имеет про Поле. Потому что испокон веку люди надеются на Удачу, Судьбу, Везение… Если б они поняли, что им это не светит по причинам вполне прозаическим, в чем находили бы утешение? Опять вернулись бы к язычеству? А ничего другого и не остается. Нет уж, пусть верят, что мир таков, каким они его представляют. А немногие отдельные личности пусть мешают другим немногим отдельным личностям заполучить славу везунчика. При этом первые называются скучным словом “блокатор”, а вторые нехорошим термином “антикорректор”. Потому что классический везунчик — всего лишь человек, способный разрушать информационные потоки и присваивать себе их энергию. Реже — предсказатель, который просто знает, как делать НЕ надо, а потому не садится в обреченный на взрыв стратолет, задерживается на перекрестке вместо того, чтоб попасть под машину. Но сделать что-то большее, прихватить себе чужой успех предсказатель не может. Реально перенаправить или изменить информационный поток может только корректировщик.

Машка Голикова неуверенным голосом расспрашивала Иосыча на предмет совмещения машин с органическими и неорганическими носителями информации в локальных одноранговых сетях. Илья краем уха прислушивался, надеясь, что ему не выпадет этот донельзя нудный и запутанный билет. Лучше их не совмещать, это он знал по опыту. Лучше поставить сервер. Дешевле выйдет, чем два раза в неделю поднимать сеть. Потому что нет такой операционки, которая одинаково корректно работала бы с теми и с другими носителями. Если только самим драйвера дописывать… Так в конечном итоге сервер всяко дешевле обойдется.

Правда, есть еще более дурацкий билет: одноранговая сеть из аналоговых и дискретных машин. Ну нельзя их в одноранговую вязать! И никто не вяжет. Но считалось, что специалист по системам жизнеобеспечения должен быть готов ко всему. Академик Ромашин такие сетки собирал. У Ромашина все работало. Но, как Илья подозревал, не потому, что это возможно в принципе. Просто никто не додумался отправить этого умного злого мужика на тестирование. Сдается, у него и деревянная сетка заработала бы, потому что мужик явно был “рутом”.

В инкоминг свалилась записка. Цыганков просил после консультации задержаться, разговор у него есть, видите ли. Илья обернулся, отрицательно покачал головой. Цыганков сделал безразличное лицо. Интересно, чего ему надо? Проконсультироваться перед экзаменом? Чушь, Цыганков антикорректор и всегда учит только один билет. Двадцать первый. Его и вытягивает. Скорей всего, Цыганкову до чертиков интересно, кто ж его ухайдакал. Илье тоже было интересно, кто так качественно уделал антикорректора второй ступени и притом сам не очутился в больнице. Но, в отличие от Цыганкова, интерес был не праздный, а в прямом смысле слова жизненно важный.

Ч— черт, кто ж это такой? Илья тоскливо смотрел за окно. Иосыч что-то монотонно бубнил… Можно не прислушиваться. Во-первых, как раз это Илья знал, во-вторых, стоит ли напрягаться, если завтра -провал? А за окном валился снежок, вкрадчивый и непреклонный, и по фигу ему было, что Вещего Олега так и не нашли. Снежку даже ядерная зима — по фигу.

Савельев все-таки узнал и устроил конкретный разнос. Илья своего начальника таким еще ни разу не видал. Савельев орал, топал ногами, плевался от ярости и грозил уволить все отделение к матерной матери. Услыхал, что отобрали всего двадцать семь кандидатов, рассвирепел и приказал тестировать вообще всех ребят с первого и второго курсов. На всякий случай. И хорошо еще, что Фоменко когда-то доказал: женщина не может быть реал-тайм корректировщиком. Иначе вовсе труба настала бы, потому что на первых двух курсах девчонок было шестьдесят процентов.

Неделя. Савельев срывался в истерики. Лоханыч исступленно снимал тесты. Первокурсники обалдело просиживали штаны в очереди к психологу, потребовавшему немедленного освидетельствования на предмет “профпригодности”. В очередях удивлялись: отчего не проверяют баб? Ползли слухи, что в тайге опять маньяк засел, и академические врачи срочно изготавливают доказательства непричастности студентов к серии убийств.

И — ничего. Илья грешил на кого-то из двоих нежданных соратников. Особенно многообещающим выглядел чернявый Пашка. Ошибся. Нет, способности-то выявлены у обоих. У белобрысого Черненко — явные показания к работе в разведке, активная телепатия, телекинез. А Котляков показался перспективным блокатором, мог дотянуть до уровня Иосыча, половинная ступень пост-режима в потенциале… Но реал-тайм корректировщиком ни один из них не был.

Д— да, загадало Поле загадочку… И почему Поле сравнивают с Судьбой, если оно ведет себя в точности как сфинкс? Практически все люди, обладавшие паранормальными способностями, прекрасно чувствовали антикорректоров. Не только блокаторы, но и провидцы, и телепаты, и экстрасенсы-врачи, -никто не ошибался, видя антикорректора. И никто, включая сильнейших блокаторов, включая даже самих корректировщиков, не мог почуять “рута”. Почему-то эти подлинные хозяева Поля воспринимались… ну, как ток крови в собственных жилах. Пока все нормально, не замечаешь вовсе и даже не думаешь об этом. Когда поднимается температура, или после физической нагрузки слышишь шум в ушах, чувствуешь сердцебиение — но собственно ток крови опять же неощутим. Так и реал-тайм корректировщики. Когда они входят в Поле, чувствуешь дрожь напряженного Поля, сухость воздуха — отчего-то при корректировке воздух мгновенно становится сухим. Иногда видишь серебряное свечение вокруг объекта, подвергшегося подвижке, характерную “рутовую” вспышку. Это если корректировщик рядом находится, или если он очень крут. Но на самого корректировщика посмотришь в последнюю очередь. И то — если ему не лень отводить глаза. А то ведь некоторые так не любят пристального внимания, что ухитряются уходить даже от сканеров. Разбрасывают информационные отражения, приборами и всеми органами чувств человека воспринимающиеся как такие же люди. Отсюда и легенды о способности некоторых деятелей находиться одновременно в нескольких местах. Вот — поди поймай такого умельца…

Консультация закончилась. Илья, у которого вылетела из головы просьба Цыганкова, провозился со сборами, и вспомнил о том, что надо сматываться побыстрей, лишь когда Цыганков подошел вплотную. Во рту стало кисло. Правда, Иосыч тоже задержался и пристально смотрел на Цыганкова из-за кафедры. Иосыч Цыганкова не то, что боялся, но относился к нему более, чем настороженно. В первую очередь из-за того, что Цыганков до того, как в нем определили антикорректора, обучался ремеслу блокатора в Службе. Он в своем роде тоже был уникумом, обладавшим несвойственной своему дару психологией.

— Слышь, Илюха, — против обычного, не развязно начал Цыганков. — Ты, в общем… Короче, я был неправ.

— Да? — Илья дернул бровью. — Всего-то?

У него еще не зажили раны от цыганковской “клешни”. Приходилось заклеивать театральным пластырем, чтоб знакомые не доставали расспросами.

— Ну, в общем, крышу у меня снесло. Ну, я знаю, что ты мне сейчас скажешь, — моя крыша слишком дорого обходится всем окружающим, все такое. Я честно не хотел, чтоб так было!

— Хочешь один совет? Бесплатный. Есть такое замечательное средство профилактики крышесноса у антикорректоров. Называется оно “ошейник”. Знаешь, да? Тебе достаточно сходить к Савельеву, написать заявление с просьбой о постановке, и все твои проблемы на этом закончатся.

Цыганков смотрел на него чуть не со слезами:

— Илюха, я не могу. Ты ж знаешь, я тогда Академию не смогу закончить. У меня нет такого отца, как у тебя, чтоб меня тут держали…

— Мой отец, — жестко сказал Илья, — за меня экзамены не сдает. И я сам себе оценки “постовкой” по ночам не правлю.

— Извини, я не то хотел сказать…

Илья не слушал. Раньше он Цыганкова почти ненавидел, а теперь испытывал отвращение. Нашел чем упрекнуть — отцовской работой!

Несмотря на то, что на завтра намечался экзамен, домой совершенно не хотелось. Хотя условия, в которых жил Илья, многим казались райскими. Еще бы, трехкомнатная квартира, и не в общаге, а оставшаяся ему от родителей. И знал бы кто, как порой тоскливо становится в этих хоромах!

Почти на полном автомате Илью понесло в спорткомплекс. Остановился на первом этаже после турникета, задавшись законным вопросом: а зачем он здесь? В зал идти и не было смысла, и не хотелось, и не рекомендовалось. Это только Цыганков перед экзаменом способен железо качать. У остальных физическая нагрузка хреново на умственной работе сказывается. Потоптавшись на первом этаже, Илья решил уже ехать домой, но вместо этого направился в кафе.

Оглядел зал и почти не удивился, увидев Черненко и Котлякова, странных ребят с первого курса. Значит, тесты где-то глючат, потому что Вещий Олег — явно один из них, сам собой оформился совершенно нелогичный вывод. Ну что ж, попробуем проверить…

— Ты че серый такой? — радостно осведомился Черненко. — Как неделю не спал.

— Так и есть… Чем сегодня кормят? А, солянка есть? Отлично… — Илья неподдельно обрадовался, набрал на пульте заказа солянку и кусок торта — ничего не поделаешь, сладкое перед экзаменом есть полагается. — Экзамен у меня завтра, — пояснил он, отвечая на вопрос Черненко. — А я ни хрена не знаю. Причем не то, чтоб ни хрена совершенно, а по одному вопросу примерно из каждого билета.

Тема была животрепещущая. Черненко припомнил школьные выпускные экзамены, на Котлякова, отчего-то имевшего грустный вид, больше впечатления произвели вступительные экзамены в Академию экономики и планирования в Московье… Илья уловил довольно слабый, но четкий образ, несколько удивленно покосился на Котлякова: вот ведь во что трудно поверить, так это в то, что нахальный и развязный Котляков способен на восторженную робкую любовь. А образ был связан именно с такой любовью. Идентифицировать объект этой привязанности Илья не решился бы. Всем известно, что снимать телепатические картинки с мозга влюбленных — дохлый номер. По большей части — и в лучшем случае! — любимая девушка выглядит как светящийся шарик. Некоторые типы более откровенны, и тогда у шарика появляются груди и ягодицы. Один деятель… да, впрочем, все мужские представления о женском идеале легко стереотипизируются. Впрочем, как и женские — о мужском.

— А ты железо покачать, что ли, пришел? — спросил Сашка Черненко.

— Я еще не рехнулся. Я ж не Цыганков.

— Как он, кстати? — не столько обеспокоенно, сколько со скрытой неприязнью спросил Котляков.

— Как ему ваша девица и предсказала. В больнице. Раньше пятнадцатого не выпишут. На экзамены и консультации у главврача отпрашивается, — радостно сообщил Илья. — А что ему? Он же антикорректор, один билет выучил, и его же вытянул. И вот дуб дубом — а стипуха всегда повышенная. А мне, как назло, всегда достается именно тот, который я хуже всего знаю.

Удачливость на экзаменах — тема отдельная. Илья отметил, что в разговоре Котляков почти не участвовал. Понятно, личная драма. Удалось даже угадать, что с объектом нежных чувств отношения не складываются совершенно, кто-то постоянно мешает, но сегодня Котляков твердо решил идти напролом. Сейчас он сидит и ждет, потому что его любовь должна объявиться в зале.

— В зале сегодня что-нибудь намечается? — неожиданно спросил Илья.

Котляков мгновенно оживился и тут же мысленно замкнулся, спохватившись:

— Наши девчонки в баскетбол играют. С химичками. Конечно, любительство полное, но свои же играют. Поболеть надо.

Илья понял, что у ребят была договоренность. Скорей всего, у дамы сердца есть подруга, и Сашка взял на себя тяжкую роль “запасного” кавалера, чтобы приятель мог отвести душу. И третий им на фиг не упирался. Поэтому он быстренько расправился с остатками торта и поднялся:

— Пошел я. Баскетбол — штука хорошая, но… — и развел руками.

— Удачи тебе завтра, — вполне искренне пожелал Котляков.

— Угу. Вытяни билет Цыганкова, — посоветовал Черненко.

Илья посмеивался про себя. Н-да, если он вытянет билет Цыганкова… Ему устроят холокост. А с другой стороны, если один из этих ребят — Вещий, то все утрясется само собой.

Отчего-то почувствовал легкую зависть к Котлякову. Наверное, это здорово — влюбиться такой вот чистой любовью. Есть для чего жить, есть на что надеяться, есть что переживать… А у него уж тыщу лет не было ничего, кроме лекций утром и Службы вечером. Впрочем, сам так решил — когда его бросила Алка.

Вышел, постоял еще у крыльца, поплелся к метро. Впереди, метрах в десяти шли две девчушки. Явно молодые, первый-второй курс. Походка торопливая, держатся под руку, голова к голове, и о чем-то очень серьезно щебечут. Илья скатал снежок, размахнулся и несильно влепил той, что справа.

Она дернулась, но не обернулась. Илья засмеялся — какая-то школьная реакция, честное слово! Если тебя дернули за косичку, нельзя обращать внимания, а то кто-нибудь что-нибудь подумает… и не дай бог, что тебе нравится тот, кто дергает тебя за косичку. Наверняка отличница, подумал он. Прощупать мысли не удавалось, но он и не особо стремился. У девочек в таком возрасте в головах либо много мальчиков, либо много формул. У этой — стопроцентно формулы.

Бросил еще один снежок, уже сильней и прицельно, стараясь попасть по ногам. Попал, конечно. Она поскользнулась, презабавно взмахнула сумкой — чтоб удержать равновесие, — и бухнулась на четвереньки. Тут же вскочила, торопливо отряхнулась, но опять не оглянулась. Господи, что за синий чулок-то?

Они были очень разными, эти девочки, думал Илья, нагоняя их. Та, что слева, уже пару раз украдкой обернулась, стараясь, чтобы не заметила серьезная и наверняка рассерженная подруга. Симпатичная бабеночка, но Илье такие совершенно не нравились. Слишком много амбиций определялось с ходу. И по замысловатой прическе, и по аппликации под ручную вышивку на вытертой синтетической дубленке — денег на отслеживание моды нет, так она имидж такой создать пытается. И по выражению лица, кстати говоря. И вообще, Илья ее узнал. Видал уже несколько раз, и успел сделать соответствующие выводы даже раньше, чем добрался до ее досье. Рита Орлова, В-1011. Подруга спрогнозированной им Ольги Пацанчик. Только в последнее время Рита с ней раздружилась. Между прочим, Рита явный антикорректор, это и к Лоханычу не ходи. Надо будет заставить ее пройти тесты и зарегистрироваться.

А та, которой достался уже третий снежок, никем не притворялась. Скорей всего, она на самом деле была серьезной. И наивной. Куртка детская, капюшон натянут, небось, по самый нос, унты дешевые, она их на длинные самовязаные шерстяные носки надевала для тепла, и края носок выглядывали за голенища, так она из них отвороты у сапог сделала. Смешно…

На четвертый снежок она все-таки среагировала, как надо. Топнула ногой, повернулась лицом — красная от злости, с открытым ртом, никак, собралась объяснить Илье, куда ему стоит отвалить со своими заигрываниями. И замерла, глядя ему в лицо распахнутыми глазищами, в которых поселилось прочное сомнение.

Понятно. Значит, не раздружились. Ему стало еще смешней. Вспомнил, как Царев обиделся и напророчил, что с москвичкой возиться Илье. Вот он и приступил, можно сказать.

— Оля Пацанчик, — уверенно сказал он.

— Да, — подтвердила она. — Но я не узнаю…

— Илья, — коротко представился он. — Илья Моравлин.

Она по-птичьи склонила голову набок, в глазах мелькнул огонек узнавания. Засмеялась, хлопнула себя по лбу, взгляд стал сияющим:

— Ах, ну да! Я же тебя помню. Ты тогда дежурил, когда я через турникет прыгала. Обиделся? — деловито уточнила она.

— Да ну, брось.

— Это ты неделю назад Цыганкову чуть ноги не поломал?

— Было и такое, — слегка суховато отозвался Илья.

— А я еще тогда подумала — где-то я тебя уже видела! Только имени не знала. Сейчас думаю — ну что такое, какая-то сволочь мне всю спину снежками залепила… А мы ж почти знакомы.

Понятно. Знакомым кидаться снежками и дергать за косички она позволяет. Думает, знакомые заигрывать не могут. Оля явно относилась к тому типу молоденьких женщин, которые свято верят в возможность бесполой дружбы с мужчинами.

— А ты из какой группы?

— В-3012.

Она с серьезным видом прищурилась:

— Это у вас Дмитрий Гетманов учится?

Илья с трудом задавил смех, кивнул. Она сделала еще более серьезное лицо:

— И что он собой представляет?

— Да ничего. Зануда и зубрила.

— Понятно.

— Звонила ему? — провокационным тоном спросил Илья.

Оля посмотрела с подозрением, нахмурилась. Мимика, конечно, у нее была на диво выразительная.

— Ты откуда знаешь?

Он расхохотался:

— Эту записку я написал.

— Зачем?! — Кажется, она расстроилась.

— Понимаешь, вы с ним очень похожи. Оба ботаники. Он весь затюканный, а тебе как ни позвонишь, все только про уроки думаешь… в кино идти не захотела. Вот я подумал: вдруг да сыграю роль этакого амура?

Оля скорчила такую красноречивую рожицу, что стало ясно: она добралась до базы и внимательно рассмотрела Гетманова. Никакие амуры с этим типом ей водить не хотелось. Потом спохватилась:

— Ты мне звонил? Когда? Я не помню.

— Давно. Ты меня химией загрузить попыталась и в кино не пошла.

— Так это был ты?! — Глаза опять засияли. — А телефон мой откуда взял?

— В базе. Знаешь, все просто: не забывать поздравлять с праздниками секретаршу с нашего факультета, и можно всегда выяснить, кто живет поблизости. Мне ездить далеко, вот я и ищу, кто живет рядом со мной, чтоб ездить через весь город не скучно было.

Вранье, конечно. Точней, полуправда, потому что изредка Илья действительно заглядывал в “общую” базу. Но девчушка скушала и осталась вполне удовлетворенной. Потом неодобрительно посмотрела на Риту, та поморщилась и отвернулась. Оля с независимым видом дернула головой.

— А я чего-то думал, у вас сегодня нет занятий, — сказал Илья, чтобы прервать это молчаливое выяснение отношений между подругами.

Оля радостно закивала:

— Ну да! А сегодня должны были быть игры по баскетболу, финал. Мы с Риткой приходим, ну, мы ж играть должны были, а нам говорят — с Новым Годом, девочки, все отменяется! Нет, ты только представь: у нас же была первая пара. Потом мы успели по домам смотаться, и ехали через весь город обратно только для того, чтоб нас с Новым Годом поздравили!

Особого возмущения по поводу напрасной траты времени Илья не уловил. Перехватил очевидно заинтересованный взгляд Риты, мысленно отрезал: “Как женщина не интересуешь”. Она скривилась и тут же собралась в энергетический комок. Ах ты, дрянь какая, успел подумать он и, не глядя в ее сторону, со всего размаху прошелся ментальным утюгом по ее нервным окончаниям, блокируя до полного онемения. Рита сдулась, как воздушный шарик, и присутствовала теперь исключительно физически на равных со снегом, скользкой тропинкой и намечавшейся вдалеке маршруткой. Обращать на нее пристальное внимание сознанию казалось столь же странным, как и рассказывать анекдоты спящему зимой ясеню.

Зато Оля рта не закрывала, мгновенно закидав Илью таким количеством вопросов, что половину он забыл до того, как собрался ответить. Ее интересовало все — и почему Цыганков такая сволочь, и трудно ли сдавать экзамены на третьем курсе, и как преподаватели относятся к девушкам на этом, явно неженском факультете…

Где— то по пути потеряли Риту. Краем уха Илья уловил, что Рита шепотом попросила Олю проехать с ней, посидеть в гостях… Оля отказалась. Попрощалась с надутой и сердитой подругой, цедя слова сквозь зубы. Вопросительно посмотрел. Оля поморщилась:

— Мне в то же время, когда ты звонил, кто-то подбросил записку. Неважно, про что, но там упоминались эти звонки. Я подумала, что написал тот, кто звонил, потому что больше никто не знал про это.

— А Рита?

— Вот, и Рита тоже знала. Я так думаю, что написала она.

— Это так важно?

Оля отвернулась:

— Она мне потом много гадостей на эту тему наговорила. Ладно, забудем про нее. Это все уже пройденный этап, и мне давно наплевать на…

Она явно не договорила. Что? Очевидно, фамилию мальчика, от имени которого была написана злосчастная записка. Илья подумал, что само по себе происшествие незначительное, но ведь интрижка была затеяна антикорректором, а значит — Рита вволю попаразитировала на эмоциональной неустойчивости подруги. Попаразитировала, оставив ощущение вины, неудачи, что, собственно, и беспокоит Олю до сих пор. А потому честно постарался отвлечь спутницу от грустных воспоминаний. Безопасник он или нет?

Ничего подобного ему раньше встречать не доводилось. Она верила всему, слушала, распахнув светящиеся глаза, ему порой даже стыдно становилось, что спровоцировал девочку на такой выброс энергии. И так страстно переживала все, им сказанное, что Илья в какой-то момент откровенно принялся распускать перья.

Она смеялась над всеми старыми и новыми анекдотами. Она хохотала, слушая его рассказы о преподавателях. На ее лице с немыслимой скоростью сменялись эмоции, она почти мгновенно начала обижаться за него, если он упоминал о своих неудачах… У нее даже сомнений не возникло, что он — круче всех.

Потом Илья проводил ее до дома. Они топтались под дверью подъезда, Оля постукивала зубами и прятала в рукава посиневшие руки. К себе его не пригласила — даже в голову не пришло. Илья ловил себя на том, что уходить не желает… потом опомнился:

— Слушай, времени-то восемь часов, а у меня в десять утра экзамен.

Она испугалась:

— Господи, что ж ты раньше не сказал! А я тебя гружу своей болтовней!

— Да плюнь, — отмахнулся Илья. — Все равно ни хрена не знаю.

И зачем-то рассказал ей про “удачливость” Цыганкова. А затем, чтоб сгладить впечатление, упомянул о пожеланиях Котлякова и Черненко. Не называя фамилий. Эффект сработал — Оля засмеялась. И тут же принялась развивать эту тему:

— Слушай, а ты всегда раньше или позже Цыганкова заходил?

— Раньше.

— Попробуй попозже. Вдруг у вас карма такая — первый вытягивает плохой билет, а второй — нужный? И дело не в том, что Цыганков удачливый, а в том, что он — всегда второй?

— Ну, не знаю…

Она загорелась:

— Попробуй. Знаешь, я иногда могу предсказывать будущее…

— Вещунья? — уточнил он, смеясь. — Как это… Вещая Ольга?

— Ой, да ладно тебе! Еще ты издеваться будешь!

— Все, все. Ты замерзла, а мне надо готовиться. Иди.

Оля заскочила в подъезд, уже оттуда крикнула:

— Я за тебя кулаки держать буду, и только попробуй не сдать!

— Слушаюсь, Вещая Ольга!

Он уверенно прыгал через сугробы, чувствуя, что на лице прочно поселилась идиотская улыбка. И завтрашний экзамен, если честно, ему уже был по морозу. Думалось — забавное существо, плохо приспособленное к жизни, беспомощное и доверчивое, но старающееся не признаваться в этом даже себе. Илья даже ругал себя за то, что раньше не занялся ею вплотную. Классная девчонка, а он ее чуть Гетманову не сплавил. Не, ну не дурак, а?

29 декабря 2082 года, вторник

Селенград

Утром Илья проспал. Вскочил, не успел побриться, понесся в Академию как ужаленный. И как ни прикидывал — не получалось вовремя. С другой стороны, а какой смысл? Ну, первый заход он пропустил, пойдет во втором, беда какая.

Цыганкова возле аудитории не было. Илья не стал расспрашивать, приходил ли “везунчик”, метнулся в библиотеку к свободному терминалу с намерением хоть просмотреть на скорую руку материал. Кто-то смотрел до него — билеты открыты на двадцать первом. Том самом, цыганковском. Выругавшись, Илья потянулся выбрать первый из списка… и обнаружил, что компьютер завис. На двадцать первом билете. Перезагрузить библиотечный компьютер без административного логина — задача для Господа Бога или Вещего Олега, поскольку аппаратные средства управления находились в другом месте.

Не везет — это диагноз. Собрав волю в кулак, напомнил себе: так и так шел на пересдачу, так какая разница, успеет он хоть что-то просмотреть или нет? Десять раз размеренный вдох — выдох. Когда сердцебиение успокоилось, направился к двери.

Он оказался первым во втором заходе. И дернул билет, не глядя. Протянул его Иосычу, вскользь оглядел аудиторию. И почувствовал, как по нервам просвистел нехилый электрический удар.

Васька сидел в последнем ряду. И рожа у него была неподдельно несчастная. Настолько, что Илья по одному выражению его лица понял, что увидит в своем билете.

Двадцать первый билет.

Он постоял, закрыв глаза. Итак, число подозреваемых в стихийной корректировке снизилось до двух. Потому что только Котляков или Черненко могли выкинуть такой фокус, их предложение-то было — чтоб Илья оказался на месте Цыганкова. Но с этим докладом Илья пойдет к Бондарчуку после экзамена. Который, вопреки его прогнозам, он сейчас сдаст.

Илья не стал тратить время на подготовку. Компьютер, зависший на двадцать первом билете, позволил ему просто зрительно запомнить информацию. Ровно через пятнадцать минут с “отл.” в зачетке Илья уже несся к лифту.

— Ну?! — крикнул он, ворвавшись в лабораторию Бондарчука.

Это помещение с ободранной дверью скромно именовалось “лаборатория электросинтеза”. Между прочим, Илья название и придумал, до того она вообще никак не называлась. Приборы тут были старые, и видок у них пропыленный. Внутренняя дверь не привлекала внимания по причине замызганности. Вот только вскрыть ее было невозможно, и за ней находилась одна из базовых точек техцентра селенградского отделения Службы.

Бондарчук посмотрел на него, развел руками:

— Тоже почуял, да? Я уж тут валидольчику принял, решил, Вещий в инициацию пошел, а мы, как обычно, будем тупо ждать финала. Ничего, однако. Все то же самое, что и в первый раз — и ступень, и время воздействия. С одним отличием — бил откуда-то издалека. Место приложения я засек, а вот место входа — черта с два. По-моему, он вполне самостоятельно набирается опыта.

— Ага, — довольно подтвердил Илья. — А события развивались точно по сценарию, который я вчера в шуточном раскладе обсудил в компании Котлякова и Черненко.

— Вот так, да? — Бондарчук озадаченно откинулся на спинку скрипучего стула, поскреб в затылке. — Ну, что…

Договорить не дали. Иосыч собственной персоной помешал.

— У меня пять минут, пока Юра подменяет, — предупредил он прямо от двери и перешел к делу: — Цыганков заблокирован наглухо, причем не нашими. Сила удара такова, что можно предположить вторую ступень. Что сканер? Кто?

— Да Вещий, Вещий, — сказал Бондарчук. — Самое главное — это не инициация, а остальное переживем… Да, Моравлин уверяет, что спровоцировал его на вылазку, и это либо Котляков, либо Черненко. Тесты у обоих — ничего, но реал-таймом там и не пахнет. И че делать?

Иосыч думал секунду:

— На полигон их. Обоих. У “рута”, уже привыкшего к Полю, может быть автоблокада. Все, я пошел. Да, Савельеву сами доложите, у меня экзамен.

Когда за ним захлопнулась дверь, Илья и Бондарчук переглянулись.

— Вот так, вторая ступень еще до инициации, — озвучил общую мысль Бондарчук. — Это вам не хрен собачий. Ладно, берем ребят в работу… — он потянулся к компьютеру, набирая номер Савельева.

29 декабря 2082 года, вторник

Селенград

Савельев примчался в форме, которую не надевал, наверное, со дня присвоения ему полковничьего звания. Спустя несколько минут в лабораторию явились Иосыч и оповещенные Бондарчуком Котляков с Черненко.

Илье было интересно наблюдать за подозреваемыми. Вошли, настороженно оглянулись, сделали для себя какие-то выводы. Потом уставились на Савельева. Тот отточенным жестом вынул удостоверение:

— Савельев, полковник Службы информационной безопасности СНГ, начальник Бурятского регионального управления. Игорь Юрьевич. Присаживайтесь. Что про Поле знаем?

Ребята сумрачно переглянулись. Павел вопросительно посмотрел на Илью, но Илья не собирался подсказывать, не экзамен, чай.

— Поле — это вид представления материи и способ ее существования, — сказал Черненко. — Все материальные объекты в нем представлены как информационные потоки, а события являются следствием пересечения различных информационных потоков как от живой, так и от неживой материи.

— Откуда определение взял? — слегка насмешливо спросил Савельев. — Кто-то из друзей ляпнул или сам догадался?

— В учебнике по физике вычитал, — обиделся Черненко.

— Это там сейчас такой бред пишут? Ладно, ладно, не бред. Примитив. Ну хорошо, а что знаем про Службу?

— Корректировщиков охраняете, — смело сказал Котляков.

Илья с трудом сдержался, чтоб не прыснуть. Савельев косо посмотрел на него, ничего не сказал.

— И кто ж такие корректировщики? — продолжал импровизированный допрос.

— А вот шут их знает, Игорь Юрьевич, — нашелся Черненко. — Чего-то в Поле корректируют, не то потоки, не то события.

— Отлично. Просто замечательно! — съехидничал Савельев. — Служба, уважаемые, занимается сбором и охраной всей информации, являющейся собственностью Союза Независимых Государств, а также поиском информации, не являющейся собственностью, но могущей сыграть важную роль для СНГ. От МВД отличается тем, что они охраняют граждан как физические тела, и закон как способ взаимного сосуществования граждан. Служба охраняет граждан как информационные потоки, и защищает государство как структуру, удобную для организации жизнедеятельности данных потоков.

— Ну, госбезопасность, это и так всем известно, — пробормотал Котляков.

— В зону интересов Службы попадают все без исключения индивидуумы, обладающие так называемыми паранормальными способностями, которые позволяют напрямую, без технических приспособлений, работать с Полем.

Илья чувствовал, что ребята не понимают, зачем их вызвали. Котляков подтвердил его подозрения:

— Игорь Юрьевич, вы насчет той драки, что ли?

— Не совсем. — Савельев помолчал. — Значит, так, молодежь, — голос его изменился, приняв отеческие нотки. — У вас обоих эти самые паранормальные способности выявлены в степени, достаточной для того, чтобы сделать ваше дальнейшее обучение перспективным. А потому вы оба сейчас напишете заявления с просьбой о зачислении вас в ряды Союзной Армии, затем дадите соответствующие подписки о неразглашении государственной тайны, затем я напишу рекомендацию о направлении вас обоих в распоряжение Бурятского регионального управления Службы, а затем вы соберете необходимое барахло и вместе со мной отправитесь на полигон.

— А экзамены? — удивился Котляков.

— Сдадите через неделю, — отрезал Савельев. — Приступайте.

Илья смотрел на молодых и наивных ребят. С них еще не сбили романтические представления о мифической деятельности Службы… Ничего, на полигоне всю сентиментальность вытрясут.

Самому ему там бывать не доводилось, и те, кто прошел через “военную схему”, что-то не особо гордились. Илья прекрасно знал, что в случае объявления военных действий на полигон погонят всех безопасников — методики “военной схемы” позволяли в максимально короткие сроки выявить решительно все способности и раскрыть потенциал полностью. На психике насильственная инициация сказывалась не самым лучшим образом. Жалко ребят.

А с другой стороны, выхода нет. Лучше сейчас изнасиловать им мозги и душу, чем позволить помереть от психоэнергетического истощения. Как на его глазах умер Юрий Семенов, несостоявшийся “рут”.

Ребята явно обрадовались, что их берут в Службу, и Илья не спешил портить им настроение, предупреждая, что неделю они проведут в сублимационной преисподней.

Он ушел самым первым, чувствуя, что еще немного, и плохое настроение выплеснется. Дома было пусто, тихо и тоскливо. И чем занять вечер, Илья не знал. Будто вырвали кусок из жизни… Тут он поймал себя на странном ощущении. Ему приходилось уже встречаться с корректировщиками, приходилось и расставаться с ними после бурного и эмоционально перегруженного общения — что поделать, они все люди крайне неуравновешенные, — но такой пустоты не возникало. А возникала она исключительно после проваленных экзаменов. После ошибок.

С размаху сел на диван, запустил пальцы в волосы, отстраненно подумал, что пора бы постричься — челка в глаза лезет, — но стричься сейчас нельзя. Во-первых, какой дурак стрижется посреди зимы, когда холодно? А во-вторых, волосы — те же антенны, только в качестве приемника работает мозг. И укорачивать антенны в сложной ситуации — не самое оптимальное решение.

Осторожно тренькнул телефон, тут же загорелся красный огонек на камере — вызов через видеолинию. Илья включил монитор и коснулся клавиши ответа.

— Привет, — сказал он, узнав Олю Пацанчик.

На экране Оля выглядела старше своих лет. Изображение мерцало, временами расплывалось волнами.

— Ой, Илья! Слушай, у меня два билета на концерт, а идти не с кем!

— А что за концерт-то?

Она завозилась, потом скорчила смешную рожицу:

— Эти, как их… В общем, техноарт играют, а кто — ну забыла я название. На билете написано, только билеты уже в сумке, а сумка в прихожей, а я отойти от телефона не могу, потому что я его уронила, и у меня теперь камера на честном слове держится, я ее во время разговора плечом подпираю…

Она еще что-то торопливо говорила, Илья еле сдерживал смех.

— Ладно, — перебил он. — Неважно, в конце-то концов… Где встречаемся?

Оля неподдельно обрадовалась, но тут же устыдилась своей непосредственности и важным тоном “серьезной женщины” сказала:

— На Архангельской, на остановке маршрутки через двадцать минут. Успеешь?

— Давай.

Оставшиеся до выхода минуты он потратил на то, чтобы все-таки побриться. Конечно, как у любого блондина, щетина у него была малозаметна, да и всякие поцелуи вроде как в программу вечера не входили — но… Самому приятней будет.

На остановку пришел раньше назначенного времени, но Оля его опередила. Стояла чуть в стороне, Илья даже не сразу узнал ее. Сейчас на ней была короткая черная дубленка и другие сапоги, так что внешне Оля уже не так выделялась из толпы. Капюшон надвинут на лоб, руки по локоть засунуты в рукава, взгляд отрешенный, что придавало ее лицу не столько серьезное, сколько мечтательное выражение.

Правда, до Алки ей по всем раскладам было далеко. Алка… Ему с самого начала говорили, что из встреч с ней ни хрена не выйдет. Она была антикорректором. Сильным. На ее фоне Цыганков казался пустым местом. И все равно Илья в нее влюбился. Не потому, что она так захотела — все произошло само собой. Алка тогда его просто не замечала.

Вспомнил, как ровно три года назад ждал ее на этой же остановке… Они учились на подготовительных курсах в параллельных группах, Алку всегда окружал сонм подруг и поклонников, а Илья был обыкновенным неприлично белобрысым мальчишкой. Набрался смелости и решил во что бы то ни стало познакомиться с красавицей. Несколько дней подряд ждал ее здесь — она жила в этом же районе — замерзал до посинения, стучал зубами от холода, по сотне раз за вечер проговаривая про себя вступительный монолог, который долженствовал сразу раскрыть все его скрытые достоинства… А увидел ее случайно. Она сошла с маршрутки, одна, в роскошной шубке, белокурые локоны водопадом по всей спине — Алка совершенно не боялась холода, — раскосые черные глаза, выдававшие чукотских предков, смотрели благожелательно, что подтверждала и едва заметная улыбка. И заговорила первой она, напрочь испортив весь его тщательно подготовленный и давно вызубренный монолог. А потом он решил, что Алка его любит, и думал так целых три года. Она не разубеждала.

— Эй, маршрутку проспишь! — он легонько толкнул Олю в плечо.

Получил некоторое удовольствие от ее замешательства, но Оля быстро справилась с растерянностью. Тут же подошла и маршрутка.

— Как сдал? — спросила она в маршрутке.

Илья развел руками:

— Чудом, другого слова нет! И ты представляешь, вытащил именно цыганковский билет.

— Вторым вошел? — уточнила Оля.

— Так получилось.

— Ну, я же говорила. Знаешь, мне никто не верит, но я действительно умею предсказывать будущее…

— …и мысли читать, — с легкой иронией продолжил Илья.

Она обиделась:

— И мысли — тоже. Все издеваются и дразнятся. И не верят даже тогда, когда все сбывается, — сказала она потешно-серьезным тоном. — А напрасно. Хотя многие меня из-за этого боятся.

— Почему?

— Боятся, что узнаю их сокровенное. Я пыталась объяснить, что на самом-то деле все эти тайны у всех одинаковые, все хотят одного…

— Ну и чего я хочу, например? — спросил больше из озорства.

Она скользнула по нему отрешенным взглядом:

— Все боятся одиночества. И ты — тоже.

— Ничего подобного. Я его люблю.

Оля пожала плечами:

— Нет. Не любишь. Его никто не любит, в отличие от уединения. Просто часто бывает так, что человеку кажется, будто он совсем один и нужен кому-то, только если выполняет какую-то очень важную функцию. Ему кажется, что сам по себе он никому не нужен. И тогда, чтобы никто не понял, как сильно люди нужны ему, он делает вид, что тоже ни в ком не нуждается, и вообще любит одиночество. Одиночество кажется людям идеальной защитой от того, что их могут бросить.

— Ну, это про многих сказать можно, — защищаясь, ответил Илья, хотя она попала в точку.

— Можно, — легко согласилась Оля. — Но почему-то, хотя таких людей очень много, и в этом нет ничего особенного, они все страшно боятся признаться в таких мыслях. И ты тоже боишься.

— А ты — нет, можно подумать!

— И я боюсь. Хотя у меня есть подруги, которым я не боюсь сказать, что они мне нужны. Поэтому мне проще.

Какие подруги, хотел спросить Илья. Рита-антикорректор? Да она просто сосет жизненные соки. Нашла энергетически сильного донора — и доит его. Что не мешает тут же строить козни “лучшей подруге”, да еще и убеждать, что в этих кознях виновна сама Оля. А Рита, дескать, единственная, кто понимает — Оля нехорошо поступила не со зла, ну подумаешь, плохой характер. Илья не стал ей этого говорить. Все равно не поверит.

От концерта он ничего особенного не ждал. Места у них оказались хоть и по центру зала, но далеко от сцены — первый ряд балкона. Впрочем, все в мире относительно, и пятитысячный зал “Олимпики” не сравнить с двухсоттысячными крытыми стадионами Московья. Группа “ShowSnow”, средней руки по меркам Ильи, но вполне приличная — никакой тебе попсни или чернухи. Впрочем, ширпотреб или чернуху в Селенград на гастроли и не пускали — Служба, учитывая ненормально высокий процент местных экстрасенсов, бдительно следила за моральным обликом городской молодежи. Илье эта группа не особо нравилась, но и антипатии не вызывала. А Оля, зябко кутавшаяся в широкий шарф, увлеклась. Наверное, услышала что-то интересное в навороченных электронных мотивах, которые сопровождались по-настоящему эффектным лазерным шоу. Вот шоу у них действительно европейского уровня, отметил Илья. Иногда Оля забывалась, глаза ее распахивались, она подавалась вперед и начинала отбивать такт на перильцах балкона. Тут же вспоминала, что не одна, и “брала себя в руки”, надевая чопорную маску. Илья посоветовал бы ей расслабиться, если б не был уверен, что этот совет подействует обратным образом. Уж больно эта девочка была зависима от мнения окружающих.

Второе отделение, когда группа взялась за старые хиты, было более оживленным. Чтобы не смущать Олю своим равнодушием, Илья принялся потихоньку подпевать. Она обрадовалась и решила, что ей тоже можно вести себя естественно.

После концерта Оля выглядела разгоряченной, по улице шла с непокрытой головой, встряхивая волосами. Илья потихоньку насыпал ей снега в капюшон и теперь ждал реакции.

Метров через двести Оля остыла настолько, что почувствовала морозец. Привычным движением накинула капюшон… Никакой она не телепат, думал Илья, улепетывая по сугробам, пока Оля скакала за ним, обгоняя собственный гневный вопль. Телепат почуял бы хулиганскую выходку раньше, чем Илья наклонился бы за первой горстью.

Бегала она хорошо. И сугробы ей нисколько не мешали. Наверное, злость придала силенок. Она почти настигла его, Илья увернулся от оплеухи, но не удержался на ногах, свалился на бок… и тут же понял, что его нефигуральным образом оседлала фурия. И фурия будет мстить. Правда, такой жестокой мести, как натертые снегом уши, он не ждал и, в свою очередь, завелся.

Несколько минут они катались по сугробам, старательно снабжая шивороты и пазухи друг друга запасами твердой воды. Илья, будучи человеком азартным, вскоре напрочь забыл, что возня с девушкой требует… несколько иных приемов, чем заламывание рук за спину. Впрочем, Оля сопротивлялась в полную силу, тяжело пыхтела, и справиться с ней было не так-то просто. Он, конечно, справился.

Опомнился, увидев ее под собой, вмятую в сугроб, с задранными над головой и крепко стиснутыми им руками. Раскрасневшаяся, блестящие глаза, рот приоткрыт — и все тело как пружина. Одно его неверное движение, и Илья не сомневался, что тайфун по имени “Оля” окажется сверху. И хорошо, если сидя не на шее, свесив ножки…

— Классная позиция, — провокационным тоном отметил Илья. — Недвусмысленная.

— И че ты в этой недвусмысленной позиции можешь сделать? — саркастически ответила Оля.

И глазами показала на руки. Ну да, нельзя отрицать, что в чем-то она права. Чтобы удержать ее руки, нужны обе его. Одну руку уберешь — девчонка высвободится. Ногами много не наделаешь. Если только головой… Однако Илья не сомневался, что если сейчас попытается ее поцеловать, то отделается в лучшем случае покусанным носом. Не желая рисковать драгоценной частью своей физиономии, в какой-то момент резко откатился, выпустив Олю. Она метнула в его сторону гневный взгляд, который сказал ему несколько больше, чем просто мимическое движение, и несказанно его удивил. До такой степени, что на несколько секунд он застыл с совершенно идиотским выражением лица.

Оказалось, его носу ничего не грозило. Ну, если только потом… Может быть. И слегка — ну для приличия. А вот в результате отказа рисковать его имидж крутого несколько пострадал. Ага, озадаченно подумал Илья, даже так… Вот. И сам не знал, льстит это ему или слегка напрягает, — такая девушка не удовлетворится легким флиртом, придется брать на себя ответственность за серьезные отношения. А хочет ли он их, этих серьезных отношений, он еще не решил. Наверное, нет.

Ему бы стоило разрядить ситуацию какой-нибудь легкой шуткой, но в голову, как назло, ничего не пришло. Оля, слегка смущенная, спряталась за обычным своим непроницаемым ликом серьезной девочки, которой некогда думать о мальчиках. Ну вот, расстроенно подумал Илья, старался-старался, и все испортил.

По дороге до метро молчали, временами Оля отряхивалась, ворчливо замечая, что по его вине промокла, теперь обязательно простудится. А на носу — экзамены. Илья себя виноватым если и чувствовал, то совсем не за это. И тоже прикрылся спасительной маской этакого беспечного трепача и записного шутника. Долго распинался, что еще никто не придумал приема против его знаменитой подсечки, которой он свалил Цыганкова… Оля равнодушно, думая о каких-то своих невеселых проблемах, ответила, что с ней такой номер не прошел бы.

Он сам не знал, отчего его так заело. Или ее показное безразличие к его распущенным перьям, или то, что она заблокировала свои мысли. Когда поднялись на поверхность из метро на “Вернадского”, Илья чуть пропустил Олю вперед, присел, разворачиваясь и готовясь подхватить ее, когда начнет падать… И эта засранка, откровенно хохоча, просто перепрыгнула через его разящую ногу! Илья растерялся. Оля, сбросив маску задумчивости — только сейчас стало видно, что ее плохое настроение было маской, — заявила:

— Зато если я класс покажу — ты точно на ногах не устоишь!

Ну, это было слишком!

— Вперед, — кивнул он, занимая устойчивую позицию на участке, свободном ото льда.

Оля с наивной рожицей и абсолютно пустой головой приблизилась вплотную, положила руки ему на плечи… Илья невольно качнулся назад, ожидая, что она сейчас его поцелует — вот ведь действительно сногсшибательный прием! — и тогда ему точно придется что-то решать… и в тот же момент она скользнула влево, обходя его, по левой щиколотке сзади был нанесен очень точный и жестокий удар задником сапога, а нежные ручонки распрямились, превращаясь в швыряющие его наземь поршни.

Грохнувшись на спину, он чуть не взвыл. И тут же понял, насколько смешно все это выглядело. Повернувшись набок, встал на четвереньки, заходясь от смеха, а Оля суетливо приседала рядом, испуганно заглядывала в глаза:

— Илья, все нормально? Ты не ударился? Нет, честно все нормально? Послушай, я не думала, что ты действительно упадешь, я не хотела… Нет, на самом деле, это случайно, я не хотела тебя ронять…

Это “ронять” окончательно его добило. Господи, как хорошо, что никто не видел этой сцены! Моравлина, чемпиона Бурятии по рукопашному бою, — каковой факт тщательно им скрывался, — и “уронила” неопытная девчонка, предварительно им же извалянная в снегу!… И, в чем ведь подлость, — уронила именно потому, что не собиралась этого делать!

— Пошли, — все еще посмеиваясь, он встал и направился к маршрутке.

— Куда? — Оля семенила рядом, по-прежнему заглядывая в глаза.

— На маршрутку. А потом к тебе, — решил Илья. — Починю твой телефон. А ты меня чаем напоишь. Пока буду чинить и чаи гонять, хоть носки высохнут — у меня в ботинках воды больше, чем здесь будет по весне. Идет?

Оля, довольная, что ее не ругают, торопливо закивала.

30 декабря 2082 года — 15 января 2083 года

Селенград

Физика боялись все. Уважали, да, но боялись страшно. И при одной только мысли, что он будет принимать экзамен, глотали валерьянку литрами.

А Оле он позволял быть капризным, но милым ребенком. Она не отрицала, ей самой нравился этот имидж — немного взбалмошной, забавной, но хорошей девочки. И отношение ее к физику было таким же, как к деду. Оля не знала, что тому виной. Вроде бы физик и ее дед были совершенно непохожи. Дедушка, рослый, крупный мужчина, сохранивший еще всю свою мужественную и одухотворенную красоту, был ценителем изящных искусств, никогда — Бог свидетель! — не повышал голоса, всегда был тактичным и внимательным. И звали его хорошо: Виктор Иванович Борисов.

Физик был другим. Поразительно маленького роста, его из-за стола на кафедре не было видно, с огромным, с ладонь, крючковатым носом, въедливый и ехидный, зеркало его не любило и в лучшие времена, а сейчас и подавно… С самого начала он объявил, что оценок выше четверки в семестре он не ставит принципиально, потому что студентам не предлагаются задачи, которые стоят пятерки. А на экзамене студенты пусть благодарят Бога за то, что получат тройку. На тройку требовалось сдать всю теорию без запинки, решить экзаменационную задачу, и плюс к этому — один дополнительный теоретический вопрос и задача. Все это — не пользуясь никакими пособиями, даже без компьютера, с одним только билетом и текстовым планшетом. Вот кто справится, может уходить с чистой совестью, получив законную тройку.

Желающим же выделиться он предлагал задачи на порядок сложней. Решение занимало не один час и никак не укладывалось в рамки стандартных методов. Правда, разрешал пользоваться любыми справочниками.

Над его именем потешалась вся Академия. Разумеется, та ее часть, у которой он уже закончил читать свой курс. Остальным было не до смеха. Звали его Зигмунд Степанович Есусиков.

Вот… А общим у него с Олиным дедом было если только то, что оба они были физиками. И оба прошли войну на Венере, которая в учебниках истории отчего-то застенчиво именовалась “вооруженным конфликтом”. Кстати, оба были артиллеристами.

Оля ходила на все есусиковские факультативы, потому что хорошее отношение физика — еще не залог ее хорошей оценки в зачетке. Это она понимала. И ничуть не удивилась, когда он предложил ей решить задачку повышенной сложности — вроде бы в порядке подготовки к отборочному туру Сибирской олимпиады по физике.

Задача была красивая. Оля один вечер пыталась решать самостоятельно. Не удалось. Позвонила Илье — он как услышал, сразу отказал. Сказал, что чего-чего, а физики на уровне требований Есусикова он не знал никогда. Оля сходила к физичке с топливной химии. Есусиков не запрещал такие ходы — ради Бога, пусть решит кто-то. Главное-то, чтоб решение было понято тем, кому задача задана. Но физичка устало развела руками. Ей не хотелось связываться с заморочками Есусикова.

Тогда Оля позвонила деду в Московье. Дед охотно выслушал все ее новости и поздравления с Новым Годом, рассказал свои, принял задачу по почте. Оля благостно расслабилась: дед физик, не может не решить. Вон, поручит своим курсантам, те как орешек расщелкают. Однако на следующий день к вечеру дед позвонил и сказал, что решить не может. Объяснил это тем, что сам изучал несколько иную область.

Конечно, Оля могла бы впасть в депрессию. Могла бы отказаться от решения. Не смертельно же. Физик будет посматривать с легким презрением, с каким обычно смотрят на слабаков, ну и что? Он почти на всех так смотрит. Оле мысль о том, чтоб выкинуть белый флаг, даже в голову не пришла.

Она промучилась весь вечер. Звонила Наташа, звала погулять — Оля отказалась. Даже с Ильей, которому приспичило поболтать, разговор быстренько прекратила. Есть задачи поважней, гордо сказала она сама себе.

Но спать легла, так ничего и не придумав. А посреди ночи вскочила, лихорадочно отыскала стило и чистый лист бумаги. И, борясь со слипающимися глазами, быстро исчертила бумагу рядами формул, не сознавая толком, что делает.

Физика была у них первой парой. Оля явилась на сорок минут раньше, уселась рядом с физиком за кафедрой, протянула ему планшет. Он сначала сравнил ответ с тем, который должен быть. Ответы совпали. Затем построчно просмотрел решение. Посерьезнел.

— Я сама решала, — на всякий случай уточнила Оля. — Никто не смог. Или не захотел.

Физик, не глядя на нее, обронил:

— Вижу, что сама. — Потом посмотрел на нее из-под кустистых бровей, вместо комментариев показав свое решение.

Оля ничуть не удивилась, увидев принципиально иной подход к решению. Она же не ученый, решает как получилось, знать не знает про всякие правильные методы.

— До сих пор считалось, что у этой задачи есть только один путь решения, — непривычно мягко сказал физик.

— Значит, будет второй, — беспечно отозвалась Оля.

— Да, — согласился физик. — Как ты пришла к решению?

— Никак, — созналась Оля. — Оно мне просто приснилось. Как Менделееву таблица химических элементов.

Физик ничего не сказал, но смотрел на нее странно еще два дня. А через четыре дня началась сессия.

Зачеты она сдала вовремя, вместе с последними лабораторками. Начались консультации. Ходила вся группа, как на занятия, — еще бы, пересдать-то можно только один экзамен из четырех. На консультации по геополитике, когда группа вывалилась на перемену, все обсуждали собственные перспективы. Оля вдруг заявила:

— Я получу двадцать баллов за четыре экзамена.

На нее посмотрели, как на безумную.

— Есусиков хвастается, что ни разу за тридцать восемь лет, которые преподает в Академии, не ставил пятерку в первом семестре. Так что двадцать уже не получается. Если, конечно, ты не ухитришься получить шестерку на геологии Внеземелья, — сказал Павел.

Все засмеялись. Оля сама понимала, что ляпнула что-то не то. Физик пятерок не ставит вообще, независимо от усилий, он просто не позволяет тянуть на пять. Кроме того, ее ненавидит Альбина, математичка, и тоже ни за что не поставит пять. Тем не менее, Оля знала, что в лепешку разобьется, но свою двадцатку получит.

Рита сказала что-то ехидное, Оля не разобрала. После того, как они познакомились с Ильей, отношения стали натянутыми, порой Оле даже казалось, что Рита ее возненавидела. Странно, обычно обиды подруг воспринимались ею как конец света. А сейчас было наплевать.

За Олю, как обычно, заступился Павел:

— Ладно тебе, Рита. Оль, давай на спор? Если ты сдаешь, с меня торт. Если нет… — он замялся.

— Она тебя поцелует. Прямо в аудитории, после последнего экзамена, — подсказал Черненко.

Оля знала, что группа подшучивает над ее аскетичностью. Но подшучивает не зло — все понимали, что она имеет полное право вести ту жизнь, какая ей нравится. Ну бережет себя девчонка для единственного принца, — так это ее личное дело.

— Теперь она нарочно провалит сессию, — усмехнулась Рита. — Зато какова награда будет!

Оля посмотрела на нее с удивлением. Павел, кстати, тоже.

— Да не сдашь ты, — покровительственно усмехнулась Рита. — Ты вообще вылетишь после этой сессии. Я будущее предсказываю точно.

В тоне Риты не было злобы или обещания. Оля не поверила, только удивилась: зачем это Рите? И вдруг поняла то, чего в упор не видела раньше: Рита просто ревнует.

Павел опять полез заступаться. Оля подумала — как быстро все изменилось! Еще месяц назад она умирала от одной лишь мысли, что Павел рядом, что он может догадаться о ее чувствах, что он смеется за ее спиной. А сейчас ей совершенно все равно, что Павел о ней думает. И только сейчас она вдруг поняла, что он замечательный парень, и относится к ней очень хорошо. Может, она ему даже нравится. Сейчас эта мысль не вызывала былой паники.

Всю эту нервотрепку устроила Рита, поняла Оля. Потому что, наверное, Рита сама влюбилась в Павла и постаралась избавиться от соперницы. Устроила этот балаган с запиской… наверное, и ему такую же подсунула. И добилась того, что Оля к Павлу охладела. Потом Илья в одночасье поломал всю красивую интригу, и сейчас Рита страшно боится, что Оля возьмет и все расскажет. Оля ведь сильно повзрослела, она теперь не будет забиваться в угол и там плакать. И даже о своих ошибках, о мечтах, которые похоронила благодаря Рите, она сможет рассказать так же спокойно и весело, как было принято рассказывать в группе различные истории из жизни. И тогда Рите будет трудно уживаться с однокашниками, потому что такого тут не прощают. Конечно, остракизма не будет, но и душевности — тоже. Поэтому Рита очень хочет, чтобы Оля ушла. Из группы. С факультета. Из Академии.

“Ни за что!” — мысленно сказала Оля кому-то.

Геополитику и геологию она сдала, почти не заметив. Две пятерки. Следующей была математика. Перед математикой Оля вдруг растеряла всю свою уверенность и сказала ребятам, что больше, чем на три, не сдаст. Она была в таком состоянии, что могла войти, взять билет и положить его обратно, не глядя, просто отказавшись отвечать. Ребята посмеялись над ее суетливым волнением, посоветовали попить валерьянки — все пройдет. Еще более успокоил ее разговор с Робертом Морозовым, командиром группы В-2024, тоже военка, только отделение не классическое, как у Оли, а наладочное. Они жили в соседних домах, и Оля была рада, что после консультации получилось поехать домой в компании Роберта. Он сказал, что сам в прошлом году переканил именно перед математикой, не перед физикой. И ничего. Сейчас “народную” [6] стипендию получает.

Вечером Оля решила последовать совету физика и учить, лежа в постели, перед сном. Обложилась справочниками, распечатанными конспектами, всем, что ей могло потребоваться. Только вникла — телефонный звонок. Она посмотрела на часы: половина одиннадцатого. В такое время звонил только Илья.

Протрепалась она с ним минут двадцать. Илья собирался на следующий день в Академию. У него сессия уже закончилась, но намечалось собрание группы “американцев” — студентов, отправляемых на стажировку в Штаты, Илья в нее входил. Оля подумала и согласилась с ним, что вместе ехать веселей, хоть поболтать по дороге можно. Под конец разговора Илья сказал, что записал их треп, и дал Оле послушать. Она ужасно застыдилась своего голоса в записи, потребовала стереть и вообще обиделась.

Утром, демонстрируя свою обиду, опоздала на десять минут. Илья дождался, хотя был очень холодный ветер, и даже не упрекнул. Оле стало очень стыдно. Подумала, что ей никогда и ни с кем не было так легко, как с Ильей. С ним можно говорить о чем угодно, совершенно при том не боясь, что он неправильно ее поймет или вообразит, будто она за ним бегает. И вообще, она на самом деле всегда рада его звонкам. Когда не звонит три или четыре дня, ей начинает его не хватать. Конечно, ему она этого не сказала, но с улыбкой подумала, что именно о таком друге мечтала. Ей такого не хватало всю ее жизнь.

Математика, как ни странно, сдалась почти сама. Оле достался легкий билет, она успела даже подсказать теорию Павлу, Сашке Черненко и еще двоим ребятам, и решить задачи Наташе и Кате Добрушиной, невзрачной, но очень доброй девушке. Рите помогать не стала.

Оставалась только физика. С физикой дела обстояли сложнее. Вызубрить у Оли не получилось, решила для лучшего запоминания написать ответы на все билеты. И в результате половину билетов дописывала в ночь накануне экзаменом.

Утром она успела повторить все билеты до двадцатого и отдавала себе отчет в том, что если сейчас попадется билет дальше двадцатого, она завалится. В аудиторию шагнула самой первой, потому что терять все равно было нечего. Судьба, помогавшая ей до тех пор, помогла и теперь. Оля вытянула двадцатый билет.

Она терпеливо подготовилась, коснулась клавиши на своем терминале, демонстрируя готовность отвечать. Рита сверлила взглядом ей спину, и Оля почувствовала, как сильно Рита хочет ее провала. До боли и зубовного скрипа. Но Олю это не волновало. Билет и дополнительное задание она сдала почти мгновенно.

— Давай зачетку, — сказал Есусиков.

Оля удивилась:

— Зиг-Степаныч, а на четыре балла?

Он еле заметно усмехнулся:

— На четыре балла ты уже сдала. Ту задачу, которую ты во сне решала.

Группа затихла. У Оли пересохло горло. Она чувствовала, как на нее смотрят однокашники — с суеверным восторженным ужасом. Никто из них не имел четверки в кредите, как Оля. И она не спешила отдавать зачетку, хотя Есусиков уже приготовил свой магнитный ключ.

— Зиг-Степаныч, — отчетливо сказала Оля, — а я хочу пятерку.

— Ни в коем случае, — возмутился он, — я в первом семестре не даю таких задач. Нечего вас баловать. Никогда не ставил пятерок в первом семестре.

Однако в тоне не было достаточной уверенности. Оля нахально оперлась локтями о кафедральный стол:

— Зиг-Степаныч, так и что, что никогда? Все когда-то случается в первый раз.

И тут у нее слегка закружилась голова. Показалось, что в аудитории слишком душно. Померещилось, что Рита шепчет какие-то гадости, Оля чуть не зажала уши с криком: “Замолчи!” Умоляюще посмотрела на физика: ей сейчас очень нужна была эта победа. Именно сейчас, пока Рита злобно смотрит на нее. Первая серьезная победа. Ее самой над собой.

Головокружение прошло так же внезапно, как и накатило. Физик завертелся под Олиным прямым взглядом, развел руками:

— Выбирай тему. Но учти! Не решишь — уйдешь с тройкой.

Группа выдохнула как один человек. И Оля, утаскивая на заднюю парту планшет с вожделенной задачей на пять баллов, ловила взгляды, в которых было торжество. Группа ликовала, ее немо поздравляли. Конечно, она могла не решить. Но самое главное — она добилась права решать.

Заглянул Роберт Морозов, спросил, не пытается ли кто сдать на четверку. Физик его шокировал: “Да вон, уже на пятерку сидит”. Оля подняла голову и глупо улыбнулась.

Риту физик завалил. Оле стало ее безумно жалко, даже стыдно за все, что ей примерещилось раньше. Но Ритина двойка тут же вылетела из головы: перед Олей лежала выпрошенная “пятерочная” задача.

Задача, к ее немалому удивлению, оказалась простой. Проще, чем та, которая ей приснилась. Только запутанная, приходилось отслеживать все выкладки и фиксировать каждый шаг, чтобы не запутаться. Карпатов и Шлыков получили задачи на четыре балла и разошлись в разные углы — решать. В конце концов они их решили и больше рисковать не захотели.

Когда вышла из аудитории, перед глазами все плыло. Ее поздравляли, Павел радостно — и ведь действительно радостно! — выспрашивал, какой торт ей больше понравится. Оля с усталой улыбкой думала, что ее победа оказалась победой всей группы. Вряд ли ее фамилия останется в памяти, а вот то, что группа В-1011 была первой, “размочившей” упрямого физика и добившейся права бороться до конца, запомнится навсегда.

Ее провожали почти до дома. Она спала на ходу, ее знобило, саднило пересохшее на экзамене горло. И даже не доходило, что она все-таки это сделала.

15 января 2083 года, пятница

Селенград

Илья почему-то не удивился вызову в лабораторию. Шел и знал, о чем пойдет речь. Он не мог объяснить, откуда взялось это знание, просто казалось, что не могло не случиться чего-то подобного. С другой стороны, он был рад тому, что начал чувствовать поступки Вещего, — это могло быть первым признаком крепнущей корректировочной связи, возникающей только между идеальными партнерами.

Когда он явился, почти все уже собрались. Иосыч, Бондарчук, Царев. Минутой позже к честной компании присоединились Котляков и Черненко. Илья не видел их после полигона, спросил:

— Как жизнь?

— Лучше всех, — отозвался Котляков, отводя глаза, но не настолько быстро, чтобы Илья не успел заметить мелькнувшую в них горечь.

Царев как-то сказал Илье, что ребят напрасно протерзали. Их прогнали по трем схемам сублимации, но результаты тестов не изменились. Ни один из них не был искомым Вещим.

— Да мы с экзамена только что, — Черненко попытался увести разговор от полигона. — С физики.

— Сдали? — осведомился Иосыч, нынешний непосредственный патрон ребят.

— Да куда ж мы денемся? — пожал плечами Котляков. — По трояку. По правде говоря, лично меня эта тройка устраивает.

Илья в разговоре почти не участвовал. Сидел в стороне, слушал. По достоинству оценил натуральный подвиг, совершенный группой — именно группой, Илья прекрасно знал, чего в таких случаях стоит поддержка коллектива.

Вспомнил, что ему когда-то рассказывали про физика. Причем не в Академии — там этого не знали. Рассказывал отец. Был когда-то Зигги Есусиков, балагур, шутник, обаяшка — невзирая на маленький рост — и общий любимец кафедры информатики в МГУ. Зигги был молод и безумно талантлив, ему прочили будущее второго Алтуфьева. А потом он непонятно зачем — мог бы “откосить” — отправился на Венеру, где попал под “постовку”. И после этого Зигги превратился в Зигмунда Степаныча, бросил науку, стал преподавать физику в какой-то питерской школе. Потом перебрался в Селенград. Обосновался в Академии. И если про Венеру он еще вспоминал, то о том, что считался в свое время крупным теоретиком в области информационных технологий, в Академии знали только двое: ректор и начальник отдела кадров. Больше никто.

Студентов он гонял согласно требованиям большой науки: не смог до конца вычеркнуть прошлое. А вот “пятерок” в первом семестре не ставил из-за суеверия. То ли пожалел кого-то на экзамене прямо перед отлетом на Венеру, завысив балл, то ли еще что-то. Словом, полагал, что между оценками, выставляемыми им на экзаменах, и корректировкой есть прямая связь.

Приехал Лоханыч из больницы:

— Все нормально, — сообщил он. — Дама вне опасности.

— А чего случилось-то? — спросил Илья.

— Как обычно, — язвительно отозвался Бондарчук. — То понос, то золотуха. Одновременно инициация антикорректора полуторной ступени и очередная разминка нашего обожаемого Вещего. Хорошо мальчик порезвился, ничего не скажешь: инициация прервана настолько жестоко, что я удивляюсь выносливости этой, как ее… Риты Орловой. Правильно? — посмотрел на Котлякова.

Тот слегка побледнел:

— Правильно. Но мы ни вспышек, ничего не видели.

Бондарчук развел руками:

— Это говорит только о том, что мальчик набирается опыта и учится быть незаметным. Еще чуть-чуть, и я не знаю, как мы его ловить станем. Он еще пару раз выйдет в Поле, привыкнет, инициируется сам — и мы, вы уж мне поверьте, его просто не найдем.

— Какие на сей счет будут мнения? — в пустоту спросил Иосыч.

Мнений было много, но не по существу. Бондарчук, к примеру, возмущался совсем по другому поводу:

— Знаете, что меня всегда в стихийниках бесило? Они, чтоб комара прихлопнуть, ядерными бомбами пользуются. Нет, ну а как еще это назвать?! Чтоб блокировать антикорректора, Вещий выходит на вторую ступень! На вторую! Этой второй ступени хватит, чтоб предотвратить взрыв на нефтяной скважине или авиакатастрофу! Чтоб спасти сотни жизней! А он — такую мощь на чепуху! Нет, когда мы его найдем, я ему просто морду набью.

— Так он тебе и признался! — ехидно откликнулся Царев. — Пришел и сказал: я Вещий Олег, здравствуй, Шура Бондарчук.

Илья молчал, осторожно приживаясь к своим ощущениям. Он был почти уверен, что уж ему-то Вещий свое инкогнито раскроет, не может не раскрыть, но сейчас важней не потешить самолюбие, — а, вот, вся Служба искала, а я в одиночку справился! — а разобраться.

А ощущение у него было таким: Вещий Олег просто никак не осознает, что это делает именно он. И искренне полагает, что сделал это кто-то другой. Но какая, черт подери, у него тогда ступень, если выход на “двоечке” он просто не замечает?!

16 января — 22 января 2083 года

Селенград

Оля проболела неделю. Первые трое суток она просуществовала в непонятном мареве. После экзамена по физике никак не могла отоспаться, просыпалась с мыслью “как же хочется спать!” И во сне ей снилось, что она вечером ложится в уютную постель и засыпает. Когда более-менее научилась справляться с закрывающимися глазами, обнаружила, что у нее держится высокая температура и страшно болит горло.

Ей было очень приятно, что про нее не забывали. Приезжала Наташа, привезла малиновое варенье. Потом приехала еще раз, вместе с Катей, Павлом и Черненко. К этому моменту Оля почти выздоровела, только кашляла сильно. Посидели, попили чайку, съели проспоренный Павлом торт. Шоколадный, Олин любимый.

Оля только после болезни заметила, как сильно изменились Павел и Сашка Черненко. Они оба куда-то уезжали на неделю перед самой сессией, а вернулись как с линии фронта. Оля даже разглядела в черных Павловых волосах серебряные ниточки седины. Сказала ему, он тут же помчался в ванную и повыдергивал их.

Рассказали Оле все новости. Риту, оказывается, прямо с экзамена увезли в больницу. Сердечный приступ. Оля расстроилась, но ее успокоили: уже все нормально, через три дня выписали. Рита после больницы подала заявление о переводе на роботехнику, там требования были помягче. И физику будет пересдавать там. Другому преподавателю. Оля несколько раз звонила ей домой, хотела посочувствовать, предложить свою помощь — в принципе она могла бы посидеть с Ритой, подготовить ее так, чтобы сдать экзамен Есусикову и остаться на военке, — но Риты то ли не было дома, то ли она не брала трубку. Обиделась, наверное. У нее еще за тот случай с Ильей, когда Оля отказалась ехать с ней, обида осталась. В конце концов Оля махнула рукой: ну в самом деле, кому это надо? Оле надо уговаривать Риту, чтобы помочь? Или это Рите нужно? Ну вот то-то же.

И почти каждый вечер звонил Илья. Трепались по полтора часа. Оля каждый раз после такого вечернего разговора засыпала легко, с улыбкой. И никакие кошмарные экзамены не мучили ее во сне.

13 февраля 2083 года, суббота

Селенград

Всю ночь Оле снились грибы — к слезам. И, вообще, весь день встречались дурные приметы.

Вернувшись из Академии, Оля увидела на определителе номер Ильи. Ага, понятно. Он еще тогда, когда был у нее дома, обнаружил, что камера от телефона нуждается в серьезном ремонте, на ходу не починишь. Посоветовал Оле не пользоваться камерой и пообещал починить, когда у него время будет. Этот звонок означал, что Илья выкроил время.

Оля позвонила ему, быстро оделась и вышла, прихватив камеру. Ветер был ужасным. Хотя термометр показывал вполне приемлемую цифру — примерно минус десять — казалось, что намного холодней. Еще этот снег в лицо… Ужасно хотелось забиться в какую-нибудь щель и там дождаться Илью — они обычно встречались по принципу двух поездов из легендарной задачки: “один поезд выходит из пункта А, другой из пункта Б, каждый идет со своей скоростью, и надо определить место встречи”. Но щели не было. По левую руку тянулись ограждения уличного спорткомплекса завода теплотехнических устройств, по правую высились вставшие на попа бусы жилых зданий. Единственный закуток, дающий защиту от ветра, находился в самом конце Архангельской улицы. Что поделать — новостройки.

С Ильей встретились в пятидесяти метрах от заветной щелочки. И Оля решительно направилась к ней, думая, что сначала переведет дух, а уж потом — в обратный путь. Щелочка была образована недостроенной коробкой туннельного проезда, и от ветра защищала великолепно. Оля забилась поглубже. Всучила ему камеру, Илья тут же сунул ее за пазуху, отчего стал похож на борца-тяжеловеса из мультиков — с такой же надутой грудью.

О чем они говорили поначалу, Оля не запомнила. Наверное, о всякой чепухе. Потом она прицепилась к его фразе из разговора недельной давности:

— Ты не так сказал.

— Можно подумать, ты помнишь.

— Помню. А что не помню — записываю.

— Зачем? — искренне удивился Илья.

— Я дневник веду, — объяснила Оля. — Еще со школы. Сначала для самодисциплины, потом привыкла. А сейчас — помогает. Вот, память стала лучше.

У него загорелись глаза:

— Дай почитать!

— Не дам, — отрезала Оля таким тоном, что любому было бы понятно: это не провокация на уговоры.

— Почему? А-а, — он понимающе кивнул, — там же про мальчиков написано. Слушай, а у тебя много их было?

Хорошо, что был вечер и Илья не мог увидеть, как Оля покраснела.

— Достаточно, — уклончиво сказала она, думая, что теперь ни за какие коврижки не покажет ему ни странички из дневника.

Он хихикнул:

— А чего ты стесняешься? Все ж такие.

— Ну вот ты — ты мог бы взять и вот так хотя бы рассказать о своих девушках?

— Да пожалуйста. Рассказать?

— Давай! — опрометчиво потребовала Оля, от всей души надеясь, что он смутится и откажется.

Она ошиблась. И пришлось ей выслушивать не очень-то красивые истории про его любовные похождения.

Сначала была Алла, которую он очень сильно любил. И которая его бросила, ничего не объяснив. Они познакомились, еще когда учились на курсах. Тогда они жили рядом. Потом Алла переехала, и Илья каждый день ездил на другой конец города, чтобы ее увидеть. И не считал это подвигом или утомительным занятием.

— Мы расстались в десяти метрах отсюда, — спокойно сказал Илья. — Дошли до перекрестка, она сказала — все, не звони мне больше. И ушла.

— И все?

— Да.

Потом он познакомился с Таней с топливной химии — “вот как с тобой, по телефону”. Отношения с Таней он назвал уже дружбой. Телефонной. Потому что после ссоры с Аллой твердо решил: никакой любви в его жизни больше не будет. Еще какие-то девчонки из двора, причем отношения были кратковременными, так, чтоб развлечься. Илья рассказывал спокойно, не скрывая подробностей, и в конце концов Оля поняла, для чего он все это говорит. Он показывал, что, кроме Аллы, ни одна девушка ему не нужна. И он не пустит Олю в свою жизнь. Для нее там нет места.

Оля слушала, не в силах перебить, и чувствовала оглушающую боль. Как будто кожу содрали, оголенные нервы кричат, а она ничего не может поделать. Едва не ревела.

— Танька из всех них самая нормальная была, — цинично заметил Илья.

— Чего ж ты с ней поссорился?

— Она хотела, чтобы у нас была любовь. А телефонная дружба в любовь не переходит. Разошлись по-хорошему.

Оля поняла, что больше не может разговаривать. Даже рядом находиться не может.

— Пойду домой, — объявила она.

Илья предложил проводить — равнодушно-снисходительным тоном. Оля в панике отказалась, ей сейчас невыносимо было его общество.

Быстро шла по Архангельской, не замечая ни ветра, ни снега. Слезы застряли в горле жгучим комком. Хотелось кричать в голос, выворачивая легкие, удариться обо что-нибудь — сильно-сильно. Чтобы получить зримое оправдание затопившему ее страданию. Чтобы сознание успокоилось, не только чувствуя адскую боль, но и видя ее причину.

“С Танькой у нас была телефонная дружба, как с тобой. А телефонная дружба в любовь не переходит…”

На перекрестке Архангельской и Солнечной Оля чуть не попала под снегоуборочный комбайн. Причем заметила его в последний момент. Хорошо, что оператор оказался более внимательным: комбайн с несвойственной ему резвостью развернулся, подняв тучу легкого серебристого снега, Оля только шарахнулась плечом о борт. И продолжала нестись как угорелая, не зная, повезло ей или стоит пожалеть о том, что жизнь не оборвалась сейчас. За спиной послышался приглушенный грохот, потом вроде бы кто-то окликнул ее, но Оля испытывала такой панический страх при мысли, что Илья мог зачем-то догнать ее, что побежала еще быстрей, не оборачиваясь. Всю улицу на одном дыхании пролетела.

Домашнее тепло показалось ей плотным, рукой потрогать можно. Квартирку затопил сладкий сытный запах — Оля днем пекла блины. Вспомнила, как перед выходом подумала: если Илье вздумается опять нагрянуть к ней домой — почему-то именно он решал, идти к ней домой или нет, — то ей будет что поставить на стол к чаю. Доставилась… Она, даже не разувшись, сползла по входной двери, крепко зажмурилась, переживая новый приступ боли.

Телефонный звонок. Оля подняла трубку:

— Да.

Оля сама поразилась, услышав себя: голос был мертвым.

— С тобой все в порядке? — Илья непритворно волновался.

— Абсолютно.

— Я переживал, как ты дошла, вдруг что-нибудь случилось…

— Со мной все в порядке, — с напором повторила Оля. Все тем же мертвым голосом.

И положила трубку. Зажмурилась, стиснула зубы. Этот звонок добил ее. Слезы потекли горячими ручейками, а дышать стало так больно, что лучше б не дышать.

Боже мой, думала Оля, как такое могло получиться? И с ужасом понимала, что Илья совсем не тот человек, которого бы ей хотелось в нем видеть.

Ей с самого начала стоило бы раскрыть глаза. Она ему доверяла, не скрывала этого доверия, потому что не хотела сдерживаться и лукавить. “Будь что будет”, — думала Оля, и даже не пыталась проанализировать их отношения. Зато это сделал Илья. И цинично объяснил, чего хочет. Даже не попытался сгладить резкие слова.

Доигралась, думала Оля. Сама себе твердила — он только друг. И не заметила, как влюбилась. Теперь он ей нужен, а она ему — нет! Не нужна! Что может быть страшнее?! Она для него — лишь очередная знакомая. И он требует, чтоб она не вздумала рассчитывать на что-то большее. Телефонная дружба, вот как он это называет.

Конечно, Оля виновата сама. Ни одна здравомыслящая девчонка никогда в жизни не станет так слепо доверять почти незнакомому человеку.

Подруга, в лучшем случае только подруга. Она так и стояла у телефона, не раздевшись с улицы, ее знобило после мороза и ветра. Задавленная истерика вызвала чувство острой сонливости, но Оля еще не прожила всю мерку отведенной ей на сегодня боли. Поэтому стояла, не двигаясь. Давала себе какие-то страшные обещания, а горло сжималось, и слезы повисли на ресницах.

Господи, все было так хорошо, так зачем она в него влюбилась?!

13 февраля 2083 года, суббота

Селенград

Павел заметил ее слишком поздно. Оля выскочила из темной полосы между домами и слепо рванула вперед. А на нее надвигалась громада снегоуборочного комбайна, сибирского комбайна, своими клешнями легко разбивавшего глыбы льда в пару-тройку кубических метров.

Павел кричал ей вслед, но Оля ничего не слышала. Еще не поняв, что могло с ней случиться, если она несется вперед как слепая, Павел сорвался с места. Бегал он существенно быстрей нее. И все равно — не успевал, катастрофически не успевал…

Все произошло неожиданно. Комбайн, махина с двадцатиметровым радиусом разворота, повернулся на девяносто градусов на месте, убирая страшные клешни с Олиного пути. Павел еще успел испытать легкий суеверный ужас, увидев, как машина заволоклась характерной серебряной дымкой, и упал, сбитый с ног непонятной волной. Оля, мчавшаяся по прямой, вписалась точно в середину борта комбайна. Вздрогнула, отступила, обогнула его, скрылась в лунной тени дома. И тут комбайн, будто ждал, пока она окажется на безопасном расстоянии, рухнул набок: радиус разворота оказался слишком мал, а скорость — слишком велика для такого маневра.

Сашка помог Павлу сесть, отряхнуться, сам сел рядом на облепленный снегом бордюрчик. Павла будто током ударило: сообразил, что происшедшее чудо может быть объяснено только вмешательством реал-тайм корректировщика. И как пить дать — того самого Вещего Олега. Для вящей надежности еще оглянулся по сторонам. Точно, никого нет. Значит, свидетелями потенциальной катастрофы стали только они с Сашкой. И предотвратил ее кто-то из них. За себя Павел был уверен. Поэтому с подозрением уставился на Сашку.

— Что? — спросил тот. С не меньшим подозрением.

— Кроме тебя, некому.

— Почему? Еще ты.

— Я не делал.

— Ну и я тоже.

Сашка отвернулся. Павел не выдержал:

— А кто тогда?!

— Я почем знаю? — окрысился Сашка.

Павел его понимал: Сашке совсем не хотелось еще раз на полигон. Павла, впрочем, от такой перспективы тоже корежило.

Непонятная сила ухватила Павла и Сашку за воротники курток сзади, рывком поставила на ноги. При ближайшем рассмотрении непонятной силой оказался бесшумно налетевший сзади Илья Моравлин. Он был зол, как сто тысяч чертей.

— Все в порядке? — спросил он быстро.

Павел переглянулся с Сашкой, прочел в его глазах понимание. Вдвоем уставились на Моравлина. С подозрением.

— Я “постовщик”, — отмел их гнусные инсинуации Моравлин. — Реал-тайм вне моей компетенции.

— Я ни при чем, Пашка тоже, ты физически не можешь. Ну что, остается только Ольга, — съехидничал Сашка.

— Исключено, — отрезал Моравлин. — Информатику знать надо. У женщин физиология не та, чтоб “рутом” быть.

— Знаешь, в свое время считалось, что женщина не может заниматься наукой, потому что у нее мозги иначе устроены! — отчего-то рассвирепел Сашка. — И право голоса ей не нужно, потому что она не способна разобраться в политике!

— Ладно, — очень легко сдался Моравлин, — версия еретическая, но Фоменко уже умер, а Стайнберг далеко, так что нас никто не услышит… Проверяем.

К изумлению Павла, Моравлин вытащил из-за пазухи телефон, набрал номер — интересно, откуда он его знает? Сказал две или три фразы, и таким нежным тоном, что Павел нехорошо насторожился. Илья отнял трубку от уха, изумленно посмотрел на нее, спросил:

— Как — к черту?

— Что, вот так и послала? — с живым интересом уточнил Сашка. — Этими словами?

— Да нет, это так, комментарий к брошенной трубке. — Помолчал, потом ехидно заметил: — Нет, господа борцы за права женщин, феминизму в информатике делать нечего.

Павлу на миг показалось, что за язвительностью Моравлин скрывает растерянность, непонимание, вполне объяснимую обиду от того, что с ним не пожелали разговаривать, другие какие-то, не связанные с Вещим Олегом переживания. Странно, подумал Павел, Моравлин знает Олин телефон, и говорил так, будто они пять минут назад расстались, а никто и не знает, что они встречаются вне Академии… Но уже через секунду впечатление рассеялось. Моравлин тоскливо посмотрел на небо, все, что он думает об увертливом Вещем, отчетливо читалось на лбу.

— Ты как здесь очутился? — спросил Моравлина Павел, на всякий случай спросил, просто чтоб убедиться: его появление — результат случайного совпадения, а не запланированного свидания с Олей.

— Живу рядом, — коротко ответил тот. И даже не подумал спросить, что здесь забыли Павел с Сашкой.

На той стороне перекрестка тормознуло такси, подняв тучу снега. Павел вдруг понял, что ветра больше нет. Улегся как по мановению волшебной палочки. И небо — чистое, усыпано звездами. Куда в один миг делись облака — непонятно. Его пробрал легкий озноб, когда сообразил, что резко улучшившаяся погода могла стать результатом корректировки… вот только это вовсе не вторая ступень, на которой обычно работал Вещий Олег. Жуть какая.

Рассеянно наблюдал за машиной на той стороне перекрестка. Из нее тем временем выбрался человек в расстегнутой куртке, с щегольски обмотанным вокруг шеи длинным шарфом. Поскользнулся, чуть не упал, замахал руками, как крыльями. Побежал через перекресток по диагонали.

— Та-ак, — замогильным голосом сказал зоркий Сашка. — Знакомые все лица… Димка Ковалев со второго курса.

Павла аж скривило. Гарный барвинок, блин… Оля порой ассоциировала слова по странной прихоти. Под Новый Год на концерте самодеятельности, когда на сцену вышел Ковалев, из зала крикнула вместо “парубок” — “барвинок”. Так за Ковалевым погоняло и закрепилось. Не любил его Павел, сильно не любил. По вполне понятной причине — чертов барвинок решил, что Оля самая подходящая подставка, чтоб вокруг нее увиться. На себя б посмотрел сначала, чучело! Эти невинные детские глаза в пол-лица, точеный носик, эти женские губки бантиком, шея… у Павла палец толще, чем у этого барвинка шея! Про фигуру сказать нечего, три мосла на казеине. И все туда же!

Ковалев похлопал дециметровыми ресницами, ощупал всех тревожным взглядом, вздохнул:

— Уф, раненых нет. А я чуть не помер. Сижу в операторской, книжку читаю, все ж на автомате… А тут как толкнуло меня — на экран посмотрел, а там человек прямо под ковш бежит. Потом — ни хрена не помню. Робка говорит, что я комбайн по тормозам и разворот на месте, для надежности, чтоб как на “Титанике” не получилось. А я — не помню. Очухался — комбайн на боку лежит. Ну, я все дела на Робку свалил, сам в такси и сюда.

Павел торжествующе посмотрел на Сашку, потом на Моравлина. Значит, попался-таки, голубчик! Вот сам все и сказал. А барвинка пробрал словесный понос:

— А я всяких аварий с детства боюсь. Как пережил один раз — до сих пор кошмары снятся. Лет пять назад, в Московье. И всего-то на три дня приехал к родне, так на тебе… Прикиньте, едем мы с теткой в маршрутке, как вдруг в пол что-то долбануло, и чувствую — летим! Вниз! А я еще у окна сидел, только и запомнил, что падали на какого-то велосипедиста…

Моравлин смотрел на барвинка нехорошо. Пристально, тяжело. Потом перебил его излияния мягким таким, психиатрическим тоном:

— Дим, тут ряд нехороших совпадений… Ты мне просто скажи, в каких событиях ты участие принимал, или был свидетелем, а в каких — нет. Ладно?

— Ладно, — разом притух и испугался барвинок. Оглянулся, схватился за голову: — Ой, блин, меня ж с работы выгонят! Как я этот комбайн поднимать буду?! А на стипендию фиг проживешь нормально.

— Поднимем, — успокоил его Моравлин. — Невелика проблема. Давай по порядку. Ты помнишь случай, когда Цыганкову морду набили? Вся Академия неделю трезвонила.

— Помню! — обрадовался тот. — Почти при мне, считай, было. Я в борцовскую заглянул как раз, думал Лильку Одоевскую найти, мне внизу сказали, что она в борцовской Ваську ждет. Ну мы с Робкой Морозовым и пошли. И гляжу — драка.

— А тебе хотелось, чтоб Ваське по кумполу настучали? — сочувствующе спросил Моравлин.

Павел наконец понял, что его беспокоило. Барвинок вел себя как-то слишком по-детски, как нарочно старался. Приглядевшись, отметил, что у него остановившийся взгляд. Потом посмотрел на Моравлина — и догадался. Моравлин загипнотизировал Ковалева, чтоб тот разговорчивей был. Правильно, так с этим Вещим и нужно. И слегка позавидовал Моравлину, владевшему такими методами допроса.

— Еще бы! Он, сволочь, мне знаешь, сколько говна сделал? И еще предупредил, мол, если я ему морду набью, он меня посадит.

Павел чуть не прыснул: трудно было представить, чтоб хилый барвинок мог хотя бы поцарапать бугая Цыганкова. Да он подойти не сможет!

— Ты хотел, чтоб ему только по морде дали?

— Ну… Илья, понимаешь, он мне мешает. Вообще, моя бы воля, его б давно из Академии выгнали. Он же дуб! Понимаешь, дуб он! Он же ничего по специальности не знает! Ну учеба — это ладно. Меня ж перед самым Новым Годом секретарем МолОтского бюро факультета выбрали. А Цыганков ходит в активистах МолОта. Конечно, меня б не выбрали, если б он в это время в себя после драки не приходил, так что я тебе отдельно благодарен. Но мне он там не нужен! В общем, я перед каждой сессией Богу свечки ставлю, чтоб Цыганкова выгнали. Только Бог меня не слышит.

— А ты слышал про то, что Есусиков теперь разрешает на пятерку в первом семестре сдавать?

— Не только слышал, но и видел! Это ж конкретный прикол — как первокурсники физику сдают! Ласов из нашей группы у Есусикова лаборантом работает, так мы все к нему пошли на этот спектакль смотреть. Там же в лаборантской стекла с односторонней прозрачностью. Ну вот, видел я это.

— А когда смотрел, не было у тебя ощущения, что в той группе что-то не так, кому-то нужна помощь? Или, может, кто-то показался тебе лишним?

Ковалев растерянно моргал, не понимая намеков.

— Ты Риту Орлову не знаешь, случайно? — уточнил Моравлин.

— Эту дуру?! — Ковалев скривился. — Она меня подсидеть пыталась. По линии МолОта.

Моравлин положил Ковалеву руку на плечо, оглянулся на ребят. Слова не нужны. Полное совпадение. Ковалев был свидетелем или непрямым участником всех случаев, когда отмечался прямоугольный сигнал. Причем про него то не знали, то его не замечали.

— Дим, знаешь, я в таких вещах разбираюсь, — мягко сказал Моравлин. — У тебя шок. Тебе надо показаться врачу.

— А комбайн? — жалобно спросил барвинок.

— Была б проблема! — с нехорошим весельем воскликнул Моравлин.

Павлу показалось, что его огрели по голове чем-то мягким. Моравлин как-то повернулся, ничего не сказал, потом на миг коснулся раскрытой ладонью грудины Ковалева. У Димки подломились ноги, глаза закатились под лоб, стоявший рядом Сашка едва успел его подхватить.

— Грузите его в машину, — скомандовал Моравлин.

— А чего это?… — спросил Павел. — Истощение после корректировки?

— Нет. Я укатал. На всякий пожарный. Я больше не хочу отлавливать его.

Погрузив бесчувственного барвинка в дожидавшееся такси, Павел оглянулся. Комбайн стоял, как положено, на полозьях. Только поперек улицы. И непонятно было, с чего Павел решил, будто комбайн вообще падал.

— “Постовка” первой ступени, — пояснил Моравлин с усмешкой, не дожидаясь вопросов. — Мне тоже иногда практика нужна.

В машине Павел сел вперед, показывая дорогу, а Сашка с Ильей на заднем сиденьи с двух сторон поддерживали барвинка. В бессознательном состоянии тот был похож на девочку. Мальвинку.

Во втором корпусе Академии, где размещалась одна из лабораторий Лоханыча, к их приезду уже все были готовы. На вахте топтался Митрич, а Лоханыч так вообще заждался клиента. Ковалева погрузили в кресло, сами в коридоре ждали результатов. Моравлину позвонил Бондарчук, но ничего говорить не стал, обещал приехать.

— Между прочим, я тоже эту аварию видел, — вдруг сказал Сашка.

Павлу слегка поплохело. Ну что, сговорились все, что ли? Пароль для встречи изменить нельзя?

— Причем именно эту. Я узнал. Там тоже маршрутка, упавшая с рельса, и парень на велосипеде. Его раздавило, что ли, не знаю. Я далеко был, и даже подходить не стал.

— Ты тоже? — неожиданно спросил Моравлин, посмотрев Павлу в глаза.

Павел вздрогнул, но взял себя в руки:

— А странная эта авария, да? Почему-то сейчас под подозрение попадают только те люди, которые видели ту аварию, — и ответил на вопрос Ильи: — Да, я тоже. По молодости лет в свидетели не попал. И до сих пор не знаю, что там с тем велосипедистом стало.

— Ничего, — посмеиваясь, сказал Моравлин. — Если верить тому, что я сейчас здесь.

Минута молчания. Сашка опомнился первым:

— Между прочим, я ни вас обоих, ни Ковалева не помню. Причем что характерно, велосипед запомнил на совесть.

— А я, самый непосредственный участник, не помню и саму аварию, — сказал Моравлин. — Пришел в себя в больнице. На следующий день. И узнал разом все. Что на меня чуть маршрутка не упала, что я корректировщик, и что меня засунули в больницу, потому что было подозрение на насильственную инициацию. Так, кстати, и не выяснили, была она или нет, но на полуторной ступени я работаю без напряга. А больше всего я расстроился, когда узнал, что остался без велика, а новый мне до следующего лета не купят.

— Действительно, — задумался Сашка, — почему ж сейчас встречаются люди, у которых эта авария — общее место биографии? Причем люди эти друг друга не помнят.

— Никто никого не помнит — это из-за того, что “рут” неопытный. Вместе с неживыми объектами живых накрывает, а сознание такое насилие не всегда пережить может. Опытный “рут” людей обходит. А при чем тут авария… Наверное, при том, что именно на той аварии впервые засекли Вещего Олега, — пояснил Моравлин. — Кстати, тогда он тоже ушел сквозь пальцы. А сейчас собирает свою дружину. Чтоб идти на Царьград. Или на Киев, не помню, какой из походов у него первым был.

— Ну, нет! — возмутился Павел. — Я с этим барвинком, — кивнул на запертую дверь кабинета, — срать в одном Поле не сяду, не говоря уж о походах!

Моравлин беззвучно хихикал. Сашка отворачивался, под столом толкая Павла ногой, мол, придержи свою ревность.

Приехал Бондарчук. Злой и уставший. Положил на стол портативный сканер, с которым не расставался.

— Взяли клиента? — не дожидаясь ответа, сел. — Короче, два разряда. “Рутовый” и пост. “Рутовый” — прямоугольный, пост…

— “Постовка” — моя, — сказал Моравлин. — Я порядок после Вещего наводил.

Из кабинета вышел Лоханыч. Грустный. И Павел откуда-то узнал, что тот скажет. Психиатр налил себе воды, осушил стакан.

— Ничего обнадеживающего я сказать не могу, — начал он. — Успел поймать затухающие каппа-альфа ритмы до того момента, как они просто исчезли. Не сошли на нет, а просто пропали. Этот парень принял на себя отражение, только и всего.

Павел крякнул, под досадой маскируя облегчение. Он действительно не желал, чтобы этот педоватый барвинок оказался героем. У Моравлина вытянулось лицо, он тихо выругался.

— Если нужен вывод, — продолжал Лоханыч, — то я однозначно утверждаю, что Дмитрий Ковалев не является искомой персоной, проходящей в отчетах под кличкой “Вещий Олег”. Он вообще практически не обладает паранормальными способностями.

Бондарчук мрачно кивал головой:

— Я вам вот что скажу: ловить нам теперь Олежку до посинения, потому что он заапгрейдился. Я засек разряд третьей ступени.

Моравлин побледнел:

— Инициация?!

— Черта с два! Прекрасно вышел из Поля. Общее время пребывания — ноль целых, три десятых секунды! За этот период успел повалить чертов комбайн, разогнать к дьяволу облака — блин, такой любитель звездного неба, что ли? Облака ему чем-то помешали… — и сгенерить свое отражение. То самое, которое он на Ковалева повесил. Вот потому и говорю, что ловить его нам — не переловить. Если он начал генерить отражения, труба дело. Уже на сканер никакой надежды.

— Но как-то же его можно вычислить? — спросил Павел. — По косвенным признакам, допустим. Какие могут быть косвенные признаки того, что человек только что побывал в Поле?

— Сильная жажда, головокружение, обмороки, иногда общее болезненное состояние, депрессия, истерики, — перечислил Лоханыч. — То же самое, что наблюдается у огромного количества людей при простом переутомлении. А с другой стороны — посмотри на Илюху. Полчаса назад из Поля. И как огурчик. А сейчас скажет, мол, с чего ему уставать, если первая ступень — это фигня? Так вот подумайте: а что, если Вещему третья ступень — фигня? — Выдержал паузу, обвел всех взглядом. — Никак вы его не найдете. Забудьте даже надежду. Бондарчук, ты Олега Скилдина вспомни. Он когда не хотел мозолить глаза, его в упор никто не замечал. Только приборами брали. Вот так и с Вещим будет. Приборы в крик и в истерику, а вы будете ходить мимо, как будто он стеклянный. И пока ему самому не надоест валять дурака, вам его не увидеть.

05 марта 2083 года, пятница

Селенград

В офис Службы Павел опаздывал. С одной стороны, ничего страшного, собрание неофициальное, — отмечали канун Восьмого марта, — а с другой, Павел терпеть не мог опаздывать. Все из-за Огурца, который руководил практикой у первокурсников.

А вот интересно, отстраненно думал Павел в метро, каково это, когда все, от первого и до четвертого курса, даже преподаватели, за спиной называют тебя Огурцом? А с другой стороны, что поделать, если каждый студент, только взглянув на его лошадиную усатую физиономию, понимал, что руководителя практики могут звать только Огурцом? Наверное, Огурец знал, что его так прозвали, потому никогда не надевал ничего, в чем была хоть одна зеленая нитка. Синее, черное, иногда красное. Брился так чисто, чтобы отросшая щетина не вызывала подлых ассоциаций с пупырышками. Но прозвище не отлипало, за что Огурец старательно мстил студентам, в основном, третируя их постоянными уборками и задержками. Вот как сегодня, например. Павел с Сашкой планировали заскочить к физруку, но Огурец решил, что свободное время студентам ни к чему. И закатил генеральную уборку. В результате Сашка поехал в спорткомплекс, а Павел — в офис, чтоб не опаздывать вдвоем.

Проскочив проходную, Павел тут же содрал с себя куртку, счистил слой льда, образовавшегося на ней из-за мокрой метели. Ну и погодка… Поднялся наверх, сначала повесил куртку в сушилку, и только потом направился в большую залу для общих сборов.

— А где Моравлин? — спросил Царев у Павла.

— Я его сегодня даже не видел. У нас практика в подвале, мы наверх и не поднимаемся.

Сашка Черненко пришел через полчаса, сразу после Машки Голиковой и Нины Жуковой, проторчавших у парикмахера полдня.

— Уже все, да? — спросил Сашка. — Пустите меня в уголок, — и принялся пролезать вдоль стола, как будто нечаянно коснувшись буквально всех женских коленок по пути.

— Все, — кивнул Савельев. — Кроме Моравлина.

— А его не будет, — сказал Сашка. — Я его видел только что. Он в сторону дома топал, — и заговорщицки подмигнул: — С девушкой.

— Ну слава Богу, — вздохнул Савельев. — Наконец-то. Я уж думал, он в монахи после Сердюковой пострижется. Отошел. Так, раз его не будет, то можно начинать. Давайте, мужчины, озаботьтесь шампанским, пока милые дамы не вспомнили, что им тоже Бог руки дал.

Милые дамы — а Павел уже заметил, что в Службе дамы умели быть по-настоящему милыми! — и не собирались корчить из себя феминисток. Давно немодно. Сидели, пересмеивались, строили глазки — так, чуть-чуть. Ради приличия. Савельев, по случаю торжественного банкета в цивильном костюме, встал, в руке — фужер с шампанским, обаятельно улыбнулся. Умеет, гад, когда надо быть очаровательным.

— Милые наши, прекрасные женщины! — прочувствованно начал он. — Хотя все мы знаем, что сей праздник появился благодаря тому, что мы, бессовестные лентяи, заставили женщин работать и всячески их притесняли до того, что появилась Клара Цеткин, которая и настояла на праве женщин иметь свой собственный праздник, — от этого праздник не перестает быть праздником. И я сейчас, от лица всех мужчин Службы хотел бы вам сказать: вы напрасно думаете, что мы начинаем восхищаться вами только в канун Восьмого марта. Мы восхищаемся вами целый год. Иначе нельзя, потому что на самом деле все наши поступки продиктованы одним лишь стремлением — понравиться вам. Но Восьмое марта — день особенный. Потому что в обычные дни мы скованы сотнями правил поведения, запрещающих как нам, так и вам открытое проявление эмоций. И только Восьмое марта позволяет нам быть самими собой. Открыто восхищаться вами, делать вам подарки, говорить комплименты, ухаживать… Э, что я говорю? Если б в Службу не брали женщин, я бы с горя ушел в монастырь. В женский, разумеется. Потому что, скажу честно, нам просто свет без вас не мил. И сейчас я хотел бы выпить за вас, за вашу красоту, за то, что вы так милосердно скрашиваете нам жизнь. Цветите, светите и не обижайтесь на нашу якобы невнимательность: ведь всем известно, что мы все видим, только сказать стесняемся.

Все засмеялись. Мужчины пили стоя, гусарски выпятив грудь, женщины в большинстве своем просто пригубили.

После торжественного слова начальника обстановка почти мгновенно превратилась в неофициальную. Бондарчук, из шифровальщиков переквалифицировавшийся в звукорежиссеры, организовал музыку. Дим-Дим пригласил танцевать Машку Голикову, по случаю праздника сделавшую себе новую стрижку. Царев для приличия гневно сверкнул глазами: Дим-Дим на всех банкетах танцевал только с Машкой. Но все прекрасно знали, что это из-за невероятной, постыдной для блокатора стеснительности: Машка была лучшей подругой Нины Жуковой, Лоханычевой медсестры. Дим-Дим предпочитал подбивать клинья к Нине при Машкином посредничестве.

Павлу было немного скучно без Оли, и даже думалось: если Царев приводит Машку, хотя она не работает в Службе, то кто мешает пригласить Олю?

На перекуре Митрич о чем-то спорил с Царевым, Павел уловил только конец реплики:

— …вот ты сам спроси у Илюхи — он тебе подтвердит.

— А и спрошу! — завелся слегка поддатый Царев, потянув из кармана телефон.

— Царев, имей совесть! — осадил его Лоханыч. — Тебе ж ясно сказали: Илюха сегодня с девушкой. Оставь парня в покое.

— Да он уже дома, наверное, — сказал Сашка. — Часа два прошло, успел доехать-то.

— Ну и что? — воззрился Царев.

— Ничего. Девушку проводил и уже свободен.

— Ага, проводил, — скептически заметил Царев. — Ты не смотри, что Илюха таким скромником выглядит. Он своего не упустит. Это ты его просто не знаешь, потому иллюзии питаешь на его счет.

— А мне не надо знать его, — парировал Сашка. — Достаточно знать эту девушку. А девушка — очень строгих правил.

— Да? — с явным сомнением спросил Царев. — Это кто такая?

— Из нашей группы. Ольга Пацанчик.

— Кто?! — в один голос спросили Царев, Лоханыч и Павел.

Павлу показалось, что его ударили. Илюха Моравлин — и Оля?! Ему даже в голову не могло прийти, что такое возможно… И почему-то сразу поверил, что Сашка не приврал, и это не совпадение — мало ли кто с кем в метро идет? Тем более, Оля и Моравлин живут рядом. Нет, тут он нутром почуял, что вместе они были вовсе не потому, что им так жилье распределили. Вот, значит, почему Оля в последнее время так изменилась. Резко. Он-то, дурак, думал, что после удаления антикорректора в лице Риты. А оказывается, там Моравлин постарался.

Царев внезапно зашелся не слишком трезвым смехом. Хохотал до слез, Павел неодобрительно на него посматривал, не сумев распознать причину веселья.

— Сейчас… — сказал Царев. Отсмеялся, вытер выступившие слезы. — Слушайте, это ж натуральный безопаснический анекдот! Короче, дело было так. Сидит у меня дома Моравлин. Веселый такой. Мне звонят из Московья, так и так, человек к нам переводом идет. Моравлин мне и говорит: не один, а двое, парень и девчонка, девчонку зовут Ольгой. На следующий день я узнаю — все в точности совпадает. А мне из-за этих москвичей ректор чуть голову не оторвал. И тут мне на глаза Моравлин попадается и заявляет, что он, типа, пошутил! Я психанул и говорю, что я тоже шутить умею, а посему возиться ему с этой Ольгой! Нет, и что получается?! Возится!

— А я тебе сейчас вторую часть этого анекдота расскажу, — негромко сказал Лоханыч. — Стоим мы вот на этом самом месте с Илюхой, он мне и говорит, что у него глюки: показалось, что на подоконнике “Ольга” красиво написано. Дело было весной, а осенью приходит ко мне и давится от смеха: мол, Цареву этот глюк в измененном виде пересказал, а тот возьми да сбудься!

Павел только прикрыл глаза. Значит, его надеждам сбыться не суждено. С такими знаками не поспоришь…

— Я не знал, — посерьезнел Царев. — Слушай, так что, получается, Оля какую-то роль играет? Если насчет ее появления Поле предупредило?

— Трудно сказать, — уклончиво ответил Лоханыч. — Тут мы втроем стояли. Гошка переживал из-за Вещего, Семенова и Скилдина — это третьего марта было, в прошлом году, — я волновался, как бы Гошка не начудил, а Илюха личную драму переваривал. Может, Поле ему и подсказало таким образом, что рыдать-то из-за Сердюковой не стоит.

— А знаешь, у меня еще одна мысль появилась, — с сомнением сказал Царев. — Еретическая, сразу говорю. Если это третьего марта было…

— Пойдем, — перебил его Лоханыч. — Потом поговорим. А то нас женщины выпотрошат. И будут правы, потому что сегодня их день, а не Вещего Олега.

Павел осторожно придержал Сашку, чтоб тот задержался, тихо спросил:

— И давно они так? Я имею в виду, Оля с Моравлиным.

Сашка отвел глаза:

— Давно. Помнишь случай с комбайном? Оля ж со свидания такая расстроенная бежала. И Моравлин совершенно не в себе был, хоть и притворялся, что все нормально. Они поссорились, по-моему. Я не сразу понял, только когда Оля разговаривать с ним по телефону не стала.

Ч— черт… Ужасно то, что именно такая схема событий и примерещилась Павлу в тот вечер. Тогда списал на самовнушение и ревность.

— Почему раньше не сказал?

Сашка отвернулся. Долго молчал.

— Не знаю. Веришь? Просто не знаю, почему. Не хотелось.

Праздник был испорчен безнадежно. Павел вернулся в офис, кому-то механически улыбался, пил тосты, делал все, что от него требовалось. На белый танец его вытащила Машка Голикова. Которая, между прочим, училась в одной группе с Моравлиным. Павел подавил зверское желание немедленно выпытать у нее все сведения о вероятном противнике. Машка почувствовала:

— Паш, держи себя в руках. Я знаю, это тяжело. Но тебе с ним еще работать.

— Но почему?! — не выдержал Павел. — Почему? Я знаю ее два года, она никогда в жизни вот так быстро ни с кем не сходилась! Всего-то два месяца прошло! И она никогда не держала себя с парнем свободно. Чтоб вот так, на глазах у всех, чтоб все видели, что она уехала с ним…

Машка вздохнула:

— Я понимаю. Не знаю, успокоит тебя или нет… Так решило Поле.

— Ага, — саркастически заметил Павел, — а Моравлин — корректировщик. Так что не Поле так решило, а Моравлин.

— Ты только ей этого не говори, что он корректировщик, — испугалась Машка. — Подумает черт знает что… И ничего он не решал. Не мог. Корректировщик может так подправить, что два человека встретятся или не встретятся, но он не может задать те эмоции, которые люди испытают при встрече.

— Да все это ерунда! До сих пор никто не знает, что такое Поле и как они его корректируют! Они сами не могут сказать, что они делают и как! Каждый отсебятину несет! Может, мы выдумали это Поле, а на самом деле тот снимок, который сделал Алтуфьев, к нашему Полю никакого отношения не имеет! Может, корректировщики совсем другим занимаются, а мы уж придумали объяснение. Неправильное, зато понятное всем нам. А они над нами смеются!

Машка погладила его по плечу. Ласково, участливо, матерински.

— Паш, тебе, наверное, лучше сейчас пойти домой. Или не домой, а посидеть где-нибудь с надежным другом. Или, хочешь, я попрошу Лоханыча с тобой поговорить? Будет легче.

— Мне не нужно легче. Я не институтка какая-то, чтоб жаловаться и утешения искать. Сам разберусь, — буркнул Павел.

Но все-таки оставил веселую компанию. Добрались с Сашкой до ближайшего частного кафе, Сашка взял пива, а Павел — водки. По старой испытанной технологии решил горе залить.

Почти ни о чем не говорили. Павел погрузился в свои мысли, а Сашка просто составлял фон. Или отгораживал его от мира. Неважно. Важно, что его присутствие было нужным.

Потом Павел позвонил Рите и сказал, что сейчас приедет. Сашка от комментариев воздержался и в компанию не набивался.

Больше всего Павел боялся, что Рита встретит его в нижнем белье, а на столе будет ждать своего часа бутылка шампанского. Буквально каждая новая подружка в Московье встречала его именно так. Самая пошлая ситуация. Он бы, наверное, удавился, если б она повторилась еще хоть раз в его жизни.

Рита встретила его в домашнем халате. Длинном, наглухо застегнутом. И на столе вместо шампанского были обычные чашки с тарелками. Рита вела себя не развязно, Павел ни о чем не рассказывал. Ни к чему.

А потом Павел остался у нее ночевать.

Глава 5 Тридцать сребреников

17 апреля 2083 года, понедельник

Селенград

Оле было тревожно. Она сидела в последнем вагоне, и народу ехало очень мало. На “Ермаковом дворе” поезд стоял очень долго. Повинуясь неясному предчувствию, Оля в последний момент выскочила из вагона. Двери закрылись, поезд тронулся, но очень, очень медленно. Оля осталась ждать следующего поезда. Вдруг только что отъехавший поезд откатился назад на станцию. И в то же мгновение с другого конца платформы влетел следующий поезд. Оля сквозь прозрачные круглые стены видела людей в вагоне, из которого выскочила только что. Они смотрели на приближающийся поезд. На из лицах был ужас. Оля вне себя побежала по эскалатору вверх, чтобы не видеть катастрофу. Услышала грохот столкнувшихся поездов, крики людей… и проснулась.

Обычно она любила погадать, к чему приснилось то или другое. Сейчас не хотелось совершенно. Конечно, можно себя успокоить, решив, что она просто переутомилась, и этот сон — тревожный сигнал слабеющей психики. Легкую форму клаустрофобии у нее давно диагностировали, через год после того, как она стала свидетельницей аварии маршрутки. Вот только Оля знала: клаустрофобия ни при чем. Сон — предвестник чего-то плохого. Причем это плохое случится не с ней. А она никак не сможет предотвратить беду. Вот о чем этот сон.

18 апреля 2083 года, вторник

Селенград

Фильку Илья почувствовал чуть ли не от дверей корпуса. Фиг ли, четвертая ступень… И сразу понял, что Филька идет по его душу. Вздохнул: с курсовым и без того возни еще на пару недель, а тут отвлекают всякие. Встал, отпер дверь лаборантской.

— Здравствуй, — с привычными барскими интонациями сказал Филька с порога.

Илья безразлично кивнул, сидя к нему спиной и даже не думая поворачиваться.

— Тебе не кажется, что ты не слишком вежлив?

— Ты пришел меня этикету учить?

Филька сел так, чтобы Илья оказался к нему лицом.

— Будь любезен, отвлекись. Если тебя, конечно, хоть сколько-то интересует поездка в Америку.

Начинается. Сейчас будет покупать. Илья посмотрел Фильке в глаза.

— Послушай, Илья, так нельзя. Ты демонстративно отказываешься от участия в любых акциях МолОта. И тут же — собираешься в Америку…

— Сам себе противоречишь. Стажировка — акция МолОта, и я в ней участвую.

— Потому что тебе это выгодно!

— Фил, не смеши. Покажи мне хоть одного активиста, который занимается партийной работой на голом энтузиазме.

Филька вздохнул, но злиться отказывался:

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

— Не понимаю. Я все необходимые условия уже выполнил. Средний балл соответствует требованиям, в летний стройотряд ездил. Общественной работой не занимаюсь, так извини, не говори, что не знаешь, по какой причине.

— Савельев запрещает?

— Времени нет. Я ж, как бы тебе сказать, еще и учусь. А в список “американцев” меня поставили на собрании группы, честным голосованием. И не намекай, что ты помог мне. Вы ж сами твердите, что у вас все честно. Вот и представь, что я в это наивно верю.

— А я не собираюсь требовать с тебя благодарности. Я пытаюсь понять, откуда у тебя такая неприязнь к МолОту вообще и к его активистам в частности.

— Нет никакой неприязни.

— Да? А тогда какого черта ты мало того, что сам не посещаешь наши семинары, еще и отговариваешь остальных туда ходить?

— Это тебе Цыганков сказал? Никого я не отговаривал. Меня спросили, что я думаю, я ответил. А они уж сами пусть думают.

— Илья, ты ж должен понимать, что они несознательные…

— Не должен. Это вы должны понимать. Вот объясни Цыганкову, что с людьми работать не угрозами надо. А ваши семинары мне как собаке боковой карман. Я политически, может, и получше тебя подкован.

Филька развел демагогию на тему хорошего и плохого поведения. Илья слушал, улыбался. Потом проникновенно сказал:

— Хватит болтать. Ты не за этим сюда шел.

Филька заткнулся. Посмотрел остро и спокойно:

— Так, да? Давай так. Я хочу, чтобы ты подумал о партийной карьере. Не на уровне группы, разумеется. Для начала — должность первого заместителя. Моего. Это уже не общественная работа, там и зарплата предусмотрена, и льготы. С Савельевым вопрос я утрясу сам. В конце концов, Служба задолжала мне личного блокатора, положенного мне как антикорректору четвертой ступени.

Илья дернул бровью, демонстрируя вежливый интерес.

— Я заинтересован в том, чтобы мой блокатор был не только сторожем — Поля от меня или меня от Поля, — но и моим партнером. Единственным по-настоящему доверенным лицом. В обмен я предлагаю все. Буквально все. Карьера, власть… МолОт — организация серьезная, но на самом деле-то это просто детский сад для будущих лидеров Партии. Через два года меня переводят в Иркутский обком Партии, и ты поедешь со мной. Ты объедешь весь мир. Служба никогда не даст тебе такого будущего, какое может предложить Партия. И при этом ты не станешь в рядах своих перебежчиком. Наоборот — такого рода союз убьет в корне все слухи о якобы непримиримых противоречиях между Партией и Службой. В конце концов, вполне в возможностях Партии повлиять на Президента при назначении директора Службы. Хочешь сказать, ты, корректировщик, будешь плохим директором? Ты сможешь наладить нормальную работу, опираясь на мощь не только Службы, но и Партии.

— А почему я?

Филька встал, сунул руки в карманы, покачался с носка на пятку:

— Знаешь, если бы мне был нужен только заместитель, из всех ваших я бы охотней всего взял Царева. Администратор от Бога. Но речь о моей жизни. И о моем будущем. Поэтому ты. Потому что ты ненавидишь антикорректоров. А я не хочу пользоваться этими возможностями. Вообще. Никогда. Ты сможешь меня остановить, если я в какой-то момент потеряю над собой контроль.

— Странно.

— Напротив. — Филька покачал головой. — Те, кто могут править Поле, — немного не люди. Ты это знаешь. Обыкновенный человек не имеет выбора, кем стать. Что бы он ни делал, он будет человеком. И только. Корректировщик может выбирать. Быть ему человеком или олицетворять Поле. На что может рассчитывать антикорректор? На положение беса, черта, приспешника Сатаны, если пользоваться христианской терминологией? Так вот, я хочу остаться человеком. А ты мне поможешь.

— Ошейник, — предложил Илья. — Надежно. При любой ступени.

— Не хочу. Только сам. Чтоб когда я окажусь там, — Филька показал глазами на потолок, — мне не было стыдно смотреть Им в глаза. Или что там у них вместо глаз.

— Совесть корректировщика? — понимающе спросил Илья.

— Она самая.

— А если Мертвый шквал?

Филька развел руками:

— Как любой нормальный человек, я приложу все усилия для спасения своего биологического вида. Только как человек, понимаешь? Не как корректировщик, для которого человечество обезличено, а как человек.

Илья поймал себя на мысли, что Филька в чем-то ему симпатичен. По крайней мере, он был понятен. И не вызывал того отвращения, которое обычно вызывали антикорректоры, гребущие под себя.

— Ничего не выйдет, — честно сказал Илья. — Я корректировщик. У меня другая задача. Я слишком давно в этом. С двенадцати лет. И я давно не могу воспринимать себя как человека. Мне даже притворяться уже трудно. Ты спрашиваешь, почему я не занимаюсь партийной работой. Не могу. Уже не могу работать с людьми… на вашем уровне. Я работаю как корректировщик.

Филька понял. Отвел взгляд, покивал, облизнул губы:

— Я понял. Хорошо. — У двери остановился, заговорил, стоя спиной к Илье: — Я сразу хочу предупредить: этот наш разговор никакого отношения к стажировке не имеет. На самом деле списки отъезжающих давно утверждены. И все документы выписаны. То, что для вас все зависит от оценки за политологию, — чушь. Как бы вы ни отвечали, у экзаменационной комиссии есть списки, и там уже проставлены ваши оценки. Нужные оценки. Я тебя только об одном прошу: не наглей и готовься нормально. Чтоб экзаменатору не пришлось натягивать очевидную двойку на четверку. У тебя там стоит четверка, подготовься на эту оценку, ладно? А остальным “американцам” в вашей группе не говори ничего. Кроме тебя, едут еще Голикова, Слободкин, Птицын и Цыганков. Ну, Ваську в расчет не бери, я его сам заставил в кои-то веки вызубрить хотя бы половину билетов, так что свою оценку он заработал честно.

— Так всегда делается? Загодя определяется?

— Конечно, — согласился Филька. — Приходит разнарядка из обкома, где ясно сказано, кого будем поощрять в этом году. Когда детей из неполных семей, когда женщин, когда еще какую категорию населения. Под поощренцев отводится квота в тридцать процентов группы. В этом году было приказано уделить особое внимание сотрудникам Службы информационной безопасности и лицам, сочувствующим принципам Службы. Я сходил к Савельеву, обсудил с ним список и отправил его в обком на утверждение. Вот тебе и все секреты.

Взялся за ручку двери. Илья неожиданно сказал:

— Никто из корректировщиков не воспринимает человечество как обезличенную массу. Наоборот. Все эти миллиарды незнакомых людей, стоит только коснуться Поля, вдруг превращаются в твоих младших беспомощных братиков и сестричек. Полностью зависимых от тебя. И ты их тянешь на себе. Потому что любишь. Потому корректировщики так часто мрут от психоэнергетического истощения.

— Да? Не знал. А ты все-таки подумай о том, что я тебе сказал. Насчет карьеры. Это место я оставлю за тобой.

— Не стоит. Меня политика нисколько не привлекает, веришь?

— А что тебя привлекает? — заинтересованно обернулся Филька.

— Хочешь узнать, сколько стоят мои тридцать сребреников? — усмехнулся Илья. — У тебя столько нет, честно. И вся Партия не может мне дать того, чего я хочу.

— А Служба?

— Потому я в ней и работаю.

— Ну ладно. А если все-таки Партия сможет?

Илья скептически покачал головой.

— Жаль, — искренне сказал Филька.

— А инициацию я тебе купирую. Если рядом окажусь, конечно. В минус выложусь, но купирую. Это обещать могу.

— И на том спасибо, — бросил Филька на прощание.

Илья чувствовал себя смертельно уставшим. Вытащил обязательный флакон фристала, бросил в рот три капсулы, разжевал, не запивая. И так сойдет.

25 апреля 2083 года, вторник

Селенград

Оля через ступеньку скакала на пятый. Навстречу ей спускался Илья.

— Привет! — обрадовалась она. — Как сдал?

Он с кривой усмешкой показал три пальца. И продолжал спускаться, не проронив ни слова. Оля не поверила, не может быть, чтоб он провалился, он же вчера был уверен, что сдаст госник если не на “отлично”, то на “хорошо” — уж точно. Он был уверен, что поедет в Америку на стажировку.

На перемене Оля заскочила на факультет и навела справки у секретарши, с которой была в хороших отношениях. Та показала ей ведомости. Точно, трояк. Это значит — goodbye America, oh. Человек, получивший трояк по политологии, автоматически вылетает в резерв. Ей стало его так жалко, но ни изменить что-либо, ни помочь ему Оля не могла.

25 апреля 2083 года, вторник

Селенград

— Что?! — Филька медленно поднимался из-за стола. На белом лице глаза стали круглыми, черными. — Как — вся группа провалилась?!

Цыганков сам был в шоке. Прекрасно знал, что все давно оплачено, упаковано и даже доставлено по месту назначения. Когда из кабинки сначала вылетела зареванная Машка Голикова, потом потрясенный Слободкин, обалдевший Птицын, и под занавес — взбешенный Моравлин, Васька понял, что все пошло не по плану.

В группе была только одна пятерка — его собственная. Ни одной четверки. Четыре тройки. Остальные восемь человек унесли в зачетках двойки. За госэкзамен. Машка Голикова получила двойку, ответив билет назубок. Цыганков в кои-то веки постарался не только для себя, спроворил ей легкий билет, предварительно еще уточнив, какой билет она считает легким. Остальные, подумал, сами справятся, а девчонку жалко. Тем более, она единственная из тех, кто имел отношение к Службе, никогда его не травила. Несмотря на то, что ее гражданский муж Царев Цыганкова ненавидел еще лютей, чем Моравлин.

Машка, всхлипывая, рассказала Цыганкову, что преподаватель ее даже не слушал. Сидел, стучал стилом по краю стола. Потом выставил в базе пару и швырнул ей в лицо зачетную карточку. Не сказав ни одного слова. Слободкин, вот уж кто политологию знал, наверное, лучше всех в Академии. Вообще лучше всех. Даже преподов. Хобби у него такое было — политология. Двойка. Это было настолько несправедливо, что Цыганкова оторопь брала. Птицын и Моравлин получили по трояку.

— Моравлин вообще сказал, — говорил Цыганков, — что зашел в кабинку и почуял подставу. Сразу. И отказался даже билет тянуть. Ну, чтоб потом пересдать можно было, он же считался бы неявившимся. Так препод сам взял какой-то билет, записал его на имя Моравлина и поставил трояк. Молча!!!

Филька, краем уха слушая сбивчивый доклад, насиловал компьютер. Что-то получил, глаза вылезли на лоб. Воззрился на Цыганкова:

— Это кто такие?!

— Вот я и хотел сказать: я этих преподов впервые видел. Ты ж мне сказал, кого пришлют на комиссию, а были совсем другие.

Филька матерно выругался. Позвонил в обком. Дверь открылась, в комитет шагнули Савельев и Моравлин. Решительно настроенные. Филька сделал им знак “тихо” и рявкнул в трубку:

— Геннадий, ты озверел, что ли?! Ты кого в Академию на госэкзамен прислал?!… А почему? Где наши?… Что — все трое?! Разом?! Эпидемия поноса?!… Те че несешь, мать твою.?!… Да ничего! У нас стажировка сорвана, потому что эти козлы провалили две трети группы! И в первую очередь тех, кому ехать!… Да, именно!… Нет, ты рехнулся — следующий госник 28-го мая, а уезжают 27-го! Сейчас!… А я говорю — сейчас!… Вот и звони, куда хочешь, делай что хочешь, но завтра чтоб наша комиссия была здесь и приняла пересдачу! — Немного успокоился. — В общем, у двоих двойки, двое по трояку получили… Как не получится пересдать?… Ах, черт, я забыл… — Филька расстроился. — Ладно, что-нибудь придумаем. Давай, и завтра сам подъезжай. — Положил трубку, повернулся к Савельеву: — Игорь, у нас ЧП. На комиссию прислали не тех преподавателей, потому что у наших случилась эпидемия. А эти творили что-то невразумительное. Завтра будет пересдача. Василий, возьми на себя труд оповестить двоечников о возможности пересдать экзамен завтра, а не в конце мая. Илья, с тройкой пересдавать, оказывается, запрещено. Ты в резерве, но в группе еще будут перестановки, так что даже не переживай, ты летишь однозначно.

— Мы по другому поводу, — мягко сказал Савельев. — Я бы попросил вас обоих сейчас же спуститься в кабинет врача. За день был зафиксирован ряд прорывов в анти-режиме.

— Это не мы, — твердо сказал Филька.

— Вот для того, чтобы в этом убедиться, я и прошу вас пройти осмотр.

Филька поднялся, демонстрируя готовность пройти любые освидетельствования. Цыганков побледнел. В коридоре приотстал, жарко зашептал Фильке на ухо:

— Фил, я не могу!

— Почему?

— Я-то Поле сегодня правил!

— На кой?!

— Я ж тебе сказал: Машке Голиковой билет хороший сделал. Ну, и себе. Я билеты знал, конечно, но так, на всякий случай…

— Будет тебе сейчас на всякий случай, — сказал Филька и догнал Савельева, чтоб доложить ситуацию.

Савельев не удивился и успокоил Цыганкова: мол, форма импульса у каждого корректировщика своя собственная, неповторимая. Разберутся.

Лоханыч усадил в кресла сразу обоих. Филька был чист, как младенец. Полюбовались на жутковатый график его потенциальных возможностей — четвертая ступень. У Цыганкова остаточки были. Но Бондарчук, глянув на монитор Лоханыча, махнул рукой:

— Да его-то я сразу узнал. У него “шишак” специфический. Как у его группы экзамен, я его всякий раз беру. Всегда одно и то же. Одинарный вход на первой полной, ноль пять секунды в Поле. Там кто-то кроме него поработал. В базе похожие сигналы есть, но очень нечеткие.

Перед Филькой и Цыганковым извинились. Те даже не подумали обижаться. Когда вернулись в комитет, Филька спросил у Цыганкова:

— Ты кому рассказывал про экзамен, что там уже все схвачено?

— Никому.

— Врешь.

— Ну, Лильке… А что такого? Царев Машке тоже все рассказывает!

— Вот только у Службы после этого проколов не случается. А у нас — вот вам, на блюдечке, распишитесь в получении! Короче, все контакты твоей Лильки — мне на стол. Да, и в Америку ты не поедешь.

— Да я уж понял. Моравлин поедет?

— Именно. А мы потом придумаем, что еще сделать, чтоб все это сгладить… А ты чего стоишь? Я ж тебе сказал: все контакты твоей Лильки — мне на стол!

07 мая 2083 года, пятница

Селенград

Началось с того, что ей приснился кошмар. Будто в Академии к ней подходит Павел и говорит: “Оль, ты знаешь, Моравлин погиб. Попал под машину”. Она все уроки проревела. В Академии все ходили на цыпочках, с вытянувшимися лицами, говорили шепотом, и все знали о его смерти. На первом этаже в главном корпусе темно, на окнах черные плотные портьеры, над вахтой — здоровенная такая триграфия. Даже не на “Заборе” или еще где, а именно над вахтой. Оля никак не могла поверить, что его больше нет, и все думала, что же теперь будет.

Но дальше — хуже. Оля проснулась и, несмотря на все усилия, не смогла отделаться от этого гнетущего впечатления, что Илья действительно погиб в автокатастрофе, и чем ближе подъезжала к Академии, тем сильнее было это ощущение. Даже страшно было заходить. Оля не выдержала, попросила Наташу зайти, посмотреть, все ли в порядке в холле. Наташа сказала, что все как обычно.

Поднимаясь в аудиторию, Оля с Наташей этажом выше увидели Илью и Сашку Кленова, Наташиного парня. У Оли отлегло от сердца, но потом она заметила, что ребята мило болтают с девушками с топливной химии, Ларисой и ее подругой — эти две красотки на химии считались самыми крутыми. Илья, между прочим, Олю видел, но не поздоровался. Оле стало невыносимо обидно, и Наташа тоже сказала, что с Сашкой больше разговаривать не станет. Сидели на геополитике и всю пару ревновали. К перемене Оле уже вовсе наплевать на Илью стало, Наташа тоже к своему Сашке охладела. Нет, а чего они?

После уроков Оля с Наташей заглянули в деканат, чтобы сдать неиспользованные допуски — все равно они одноразовые, на определенную дату. Рядом с секретаршей сидел Илья, а Сашка Кленов ковырял замок сейфа. Секретарша не обращала внимания: там все равно ничего нет. Оля с Наташей немного поболтали с секретаршей, Илья с Сашкой временами вставляли реплики, но их гордо игнорировали. Недостойны. Пусть к своим химичкам катятся.

А поздно вечером Оле позвонила Наташа:

— Оль, сон свой помнишь? Сейчас Сашка ко мне приехал…

Оля осела на стул, побелела как стена.

— Да нет, все в порядке, — быстро заговорила Наташа. — Только перепугались все. У парня с технологического случился припадок, эпилепсия, и он упал прямо на проезжую часть. Считай, под колеса. Моравлин полез его вытаскивать, и сам…

Оля еле сдержала крик. Наташа забеспокоилась:

— Оль, ты чего, да все нормально! Все живы, честно! Парня в больницу отправили, а Илью Сашка до дому довез, тот то ли от шока, то ли еще от чего на ногах не стоял. Сашка какие-то намеки насчет безопасников кидал… Как-то он так высказался — постовые безопасники, что ли… Я впервые слышу, что безопасники на постах стоят. Ты не в курсе? — осторожно спросила Наташа.

Оля с трудом перевела дух:

— Нет. Если честно, вообще толком не понимаю, какое отношение к этому могут иметь безопасники. Если только эпилептик этот — из Службы. Но туда вроде больных не берут. А впрочем, я не знаю.

— А Лариса эта с топливной химии, — добавила Наташа, — сама к ним пристала. Она давно на них вешается, никак не может решить, кто ей больше нравится. Сашка клянется, что она не в его вкусе. А Моравлин ее ночной бабочкой обозвал. Ты знаешь, что это такое?

— Понятия не имею.

— Наверное, что-то неприличное. Ладно, я у Сашки потом спрошу. В общем, Крыска-Лариска в пролете. Так ей и надо, — злорадно закончила Наташа.

27 мая 2083 года, четверг

Селенград

Сегодня ужасный день, решила Оля с самого утра, хотя никаких позывов к этому не наблюдалось. Она не проспала, не встала разбитой, но почему-то твердо знала, что будет плохо.

На “Казацкой запруде” в вагон, где ехала Оля, села Рита. Оля очень удивилась, обычно Рита ехала позже и садилась на “Айвазовской”, где был переход на линию до ее “Речного вокзала”. Рита бухнулась на сиденье рядом, объяснила, что едет из Улан-Удэ — провожала “американцев” в стратопорт. Они сегодня отбыли на стажировку.

— Одного парня с военки в последний момент забраковали, — рассказывала Рита, — пришлось срочно готовить документы на резервиста.

Оля вдруг испугалась:

— Не на Моравлина?

Рита посмотрела на нее с подозрением:

— Ты что, до сих пор с ним встречаешься?

— Да нет, — Оля принялась оправдываться, — мы просто друзья, даже не друзья, просто хорошие знакомые.

— Как ты можешь! — ужаснулась Рита. — Слушай, он такое говно!

Что она рассказала про Моравлина! Оказалось, его ненавидела вся группа. Когда он вылетел в резерв, он наябедничал одному дружку своего отца, тот какая-то шишка в городе. Тот пошел к ректору, но все равно ничего не добился.

— Стою как-то, разговариваю с ребятами с третьего курса. Нашими, с роботехники. Идет Моравлин. У всех моментально меняются лица, все с ехидненьким видом здороваются. Он проходит, один из ребят сказал: “До самой смерти с таким лицом здороваться с ним буду”. Все говорят, что он плохой парень. Остальные “американцы” очень не хотели, чтобы он поехал с ними. Ты помнишь, он тогда подрался с Цыганковым, да? Оказывается, твой Моравлин подставил девчонку, которая училась с ними, и девчонку отчислили. А в прошлом году она попала в тюрьму, и Вася об этом узнал, поэтому и пошел выяснять отношения. Потому что если б не Моравлин, с ней ничего не случилось бы. Он и Цыганкова в свое время подставил, тот с подработки вылетел. А поехать не смог как раз Цыганков, и когда узнали, что первым кандидатом вместо него — Моравлин, все “американцы” восстали. Голосованием выбрали девчонку с технологического.

Оле было очень трудно поверить в это. Илья — предатель и мерзавец? А с другой стороны, роботехники славились своей справедливостью. Они — очень объективные ребята, и вся группа, кроме того, не будет просто так ненавидеть одного человека. Значит, это правда… А Оля еще ревновала к Лариске-химичке, ой, дурища, ой, стыдно как.

Вот так все и кончилось, подумала Оля. И это даже хорошо, что ей про него все рассказали. Хуже, если бы она и дальше смотрела на него ослепшими глазами. Несколькими словами убита вся симпатия к человеку, и хорошо, что это произошло сейчас, а не позже.

Наташа уже ждала Олю на их обычном месте встречи, сообщила, что Илья приехал в предыдущем поезде, шел с последнего вагона. Оле чуть плохо не стало: она с самого начала хотела войти в этот поезд и как раз в последний вагон, но потом передумала и поехала на следующем. Если б послушалась желаний, так и ходила бы в розовых очках. Бросив сумки в аудитории энергосетей, девушки направились в туалет — утренние академические сплетни узнать. На обратном пути навстречу им попался Илья. Поздоровался, Оля прошла мимо молча, хотя видела его, и он понял, что она его видела и слышала. Наташа шепотом удивилась, Оля рассказала ей. Наташа ничего не сказала.

После энергосетей надо было идти в другой корпус — на физику. Оля посмотрела, в холле было полно ребят из В-3012, среди них — Илья. Идти в гардероб сразу расхотелось. Подумала, что можно бы и без плаща добежать до другого корпуса, но тут же опомнилась: до корпуса без плаща она не замерзнет, а вот как потом на большую перемену?

Илья стоял за спиной Кати Добрушиной и смотрел в упор грустными глазами. Оля чувствовала себя неловко, как будто ударила младенца. Тут же напомнила себе все, что говорила Рита. Плохо помогло. Тогда она вцепилась в Катю, вспомнив, что физик поручил Оле шефствовать над ней. Спрашивала преувеличенно строго. Катя отмахнулась со всегдашней своей улыбкой.

Наконец они оказались на улице. И тут Катя громко, как никогда громко спросила:

— Что ж ты не здороваешься со своим Ильюшей?

Оля онемела от неожиданности: Катя, вообще-то, сообразила, где задавать такие дурацкие вопросы — в двух шагах позади нее шли ребята из В-3012, и Илья с ними. А она второй раз, еще громче. Оля сквозь зубы прошипела:

— Молчи! Так надо.

Схватила ее под руку, потащила в сторону. А там, на безопасном расстоянии, высказала все, что думала. Едва не поругались. Странная эта Катя: то молчит, то выдает такое, что хоть стой, хоть падай. И даже после объяснения Катя упорно продолжала считать, что Оля категорически неправа.

Перед второй парой Олю поймал Ковалев. Злой. Вообще-то Оля с ним не разговаривала после двухнедельной давности ссоры. Тогда Ковалев вытащил ее с контрольной по международному языку под предлогом МолОтских дел, но говорил исключительно о личном. Оля его послала — а не фига ее с контрольной вытаскивать! — и он, оскорбленный, гордо удалился. Помня об этом, Оля сейчас сделала вид, что не замечает его, но Ковалев заговорил первым:

— Ты подготовила группу к политаттестации?

— Какой? — изумилась Оля.

— Я ж тебе еще две недели назад сказал!

— Ты?! Тебе повторить, что ты мне неделю назад говорил, да?!

— Все равно, — отмахнулся Ковалев. — Незнание закона не освобождает от ответственности. Второго июня — политаттестация. Чтоб все были.

— Все — это только члены МолОта? — уточнила Оля.

— Все — это вся группа, — сказал Ковалев. — Так и быть, подскажу. Вопросы в основном по положению на Венере будут.

После уроков Оля с Наташей решили наведаться в “Букинист” на “Южной” — нравилось иногда порыться в бумажной пыли. Проводили Катю до “Академической”. Оля у станции вдруг застыла. Ей прямо-таки до боли захотелось войти туда, отчего-то она была уверена, что Илья там, причем ждет ее.

— Надеюсь, у Моравлина хватит ума не дожидаться меня, пока я вернусь из “Букиниста”, — сказала Оля непонятно кому.

Катя спустилась вниз, в вестибюль метро, а Оля с Наташей пешком прогулялись до “Южной”. Когда поехали по домам, Оля очень внимательно смотрела в окно вагона — не стоит ли кто на “Академической”? Конечно, платформа была почти пуста.

27 мая 2083 года, четверг

Селенград

— Я последний раз спрашиваю: кому ты говорила?

В гневе Цыганков был страшен. Лилька забилась в угол, плакала навзрыд, но больше от страха, чем от боли. Какая там боль, если он только раз дал ей пощечину и оторвал рукав от платья?

Блин, овца чертова, ему хотелось немилосердно искалечить ее. Но знал, что даже синяка не оставит. Не мог он допустить рукоприкладство и подвести Фильку, да и жалко ее было. И тем более он не мог позволить себе сорваться, что помнил про Моравлина.

Цыганков на всю жизнь запомнил тот взгляд этого чертова моралиста — во, даже фамилия созвучна! — когда тот узнал о том, что Цыганков на чемпионате искалечил соперника. И больше Цыганкову не хотелось такого. Очень неприятно. Блокада — конфетки по сравнению с этим. Что блокада? Дело обыденное, все всех на самом деле страхуют от глупостей. Говорят, Иосыч и Моравлина как-то блокировал. А вот такое презрение — это уже за рамками.

Моравлин. Цыганков сам чуть не рыдал, когда узнал, что для того поездка сорвалась окончательно. Блин! Даже он, антикорректор, располагавший помимо этого кучей полномочий от Фильки, не смог повлиять на группу. Взбунтовались, сволочи. Потребовали голосования. Результат — два голоса “за”, это Слободкин и Голикова, и двадцать один — “против”.

А Моравлин только усмехнулся. Сказал, что и сам уже давно расхотел. И вообще, у него тут дел полно. Вон, Поле мерцать взялось. Тут уж не до поездок. Тем более, Слободкина отправили в приказном порядке, он попытался было устроить демонстрацию протеста — тоже ж блокатор, почуял вмешательство антикорректора. Ну и кто остался бы, если б Моравлин поехал? Он же на сегодня сильнейший в области. И Цыганков ему поверил. Не потому, что так удобно, а потому что чувствовал — да, обидно, но на самом деле не столь уж важно.

Лилька стенала и причитала. Но выдавать, кому проболталась, не спешила. Цыганков начал орать, кидать на пол разные предметы, временами подбегая к Лильке и замахиваясь ногами. Лилька жмурилась и замирала, но в конце концов крикнула:

— Ну Рите я сказала, и что такого?!

Цыганков разом остыл:

— А кто такая Рита?

Лилька всхлипывала. Даже с красным от слез носом она все равно оставалась красивой, зараза.

— Рита Орлова, ты ее видел. С черными волосами, с роботехники, а раньше на военке училась.

Цыганков вспомнил. Действительно, видел. И часто. Она антикорректор, это Цыганков взял на заметку сразу. А вот на внешность внимания не обращал — а фиг ли тратить время на тех, кто явно не в его вкусе? Какая-то мужицки угловатая, с медвежьей походкой, на рожу ничего, только спать, знаете ли, приходится не с одной рожей. Тут лучше чтоб задница и сиськи качественными были, а рожа — уж какая прилагается.

— Давай, выкладывай.

— Я уже все сказала! — истерически выкрикнула Лилька.

Цыганков сходил на кухню, принес воды. Полстакана выплеснул Лильке в лицо, оставшееся вместе с посудой сунул в руки. Пусть попьет, успокоится.

— С какой радости ты ей вообще про стажировку сказала?

— Она спросила.

— Просто так?

Цыганков сменил гнев на милость. Заметил, что Лилька трясется в нервном ознобе, затащил ее на кровать, обнял, прижал к себе, начал укачивать. Лилька не сопротивлялась, приникла к нему. Цыганков подумал, что ему крупно повезло с несоответствующей дару психологией. Будь он антикорректором не только по режиму, но и по духу, — не было бы в его жизни самых простых радостей. А так — есть.

— Ну давай, рассказывай, — потребовал он уже совсем другим тоном.

— Вась, а это важно?

Он высокомерно промолчал. Лилька принялась торопливо излагать, и от того, что услышал, Цыганков то истерически ржал, то шалел от несусветной глупости Лильки. Правда, насчет последнего он вовремя опомнился: в Ритины россказни верили и весьма даже умные люди, порой и хитрые. Но — верили.

Если верить Лильке, получалось, что все началось со ссоры между Моравлиным и Ритой. Встречались они около трех лет, Моравлин все время вел себя как пай-мальчик, а тут чего-то стал Рите нервы трепать. По этому поводу Цыганков гомерически хохотал, чуть сам не расплакался. Ну не мог он представить, чтоб у Моравлина хоть когда-то был дурной вкус! Не говоря уже о том, что буквально всех его пассий Цыганков знал. Три года назад Моравлин сох по Алке Сердюковой, которая, хоть и антикорректорша подобно Рите, но зато красивая антикорректорша!

— Потом поссорились. Моравлин, чтоб досадить Рите, принялся крутить шашни с девчонкой из ее бывшей группы, — рассказывала Лилька. — Да ты ее знаешь, Олей ее зовут! Вот, а Рите, разумеется, на это наплевать было, потому что она встретила парня своей мечты. Из той же группы.

— Это кто же?

— Ты не знаешь. Пашка Котляков.

У Цыганков глаза на лоб полезли:

— Кто?! Котляков?!

— Ну да. У Риты с ним все в порядке, они уже живут вместе и поженятся, как только Академию закончат.

— Котляков с ней живет?! И собрался на ней жениться?!

— А что такого? — с вызовом спросила Лилька. — Они друг другу подходят. У них даже дни рождения одновременно: у Риты тридцатого ноября, а у него — третьего декабря. Представляешь, как здорово?

Цыганков, слегка обалдевший от этого расклада, только молча кивнул.

— А Моравлин Рите мстит. Познакомился с Пашкой и начал ему рассказывать, что Рита гулящая и все такое. Пашка, естественно, ревнует.

“А я бы бросил сразу, — подумал Цыганков. — Она ж действительно гулящая”. Тут он вспомнил окончательно, кто ж это такая. Про нее Фил рассказывал, мол, девка ненормальная. Якобы она со всеми парнями Академии по три-четыре года знакома, и все ее старинные друзья. Ее уже никто всерьез не воспринимает. Нимфоманка какая-то.

— Вот, и Рита решила отомстить Моравлину — провалить его на госнике. Я случайно проговорилась, что это бесполезно. Вась, на самом деле случайно! — Лилька посмотрела на него умоляющими глазами. — Я ей сказала только, что это Фил решает, кто в Америку поедет, и там уже давно все схвачено. А Рита разозлилась и сказала, что у ее старшего брата есть связи, и она добьется того, чтоб все по честному было. Я ее еле уговорила тебе не вредить!

— Я б ей навредил, — пробормотал Цыганков. — Хотя она и так получит. Если б не она, я б сейчас уже в Америке был. Слушай, а что за старший брат?

— Не знаю.

Про этого старшего брата Цыганков тоже слышал, только не от Фила, а от роботехников. Парень обладал какими-то президентскими возможностями, но при том его никто никогда не видел.

— Рита часто про прошлое Моравлина расспрашивает. Он же замкнутый, сам никогда ничего не говорит. Я только сказала, что у него была девчонка из его же группы, Алла Сердюкова, очень красивая, потом что-то произошло, она забрала документы из Академии, уехала, а недавно попала в тюрьму по подозрению в убийстве. Вот и все. Ну, еще про тебя сказала. Ведь это же он тебя подставил, что ты с работы вылетел. Может, еще что было, только я уже не помню.

— Суду все ясно, сапог был отравлен, — резюмировал Цыганков. — Еще хоть слово ей скажешь — пришибу. Люблю, но пришибу.

— Я ничего не скажу.

— Посмотрим. А Моравлин меня не подставлял. Меня по другой причине уволили.

Уехал через полтора часа. Направился к Фильке — отчитываться. А для себя взял на заметку, что Моравлин обзавелся новой пассией.

28 мая 2083 года, пятница

Селенград

На энергосетях объявили результаты домашнего задания, пятого уже. Оля получила пять и была отдельно рада, потому что это была первая их техническая задача, и Оля решила ее совершенно без посторонней помощи. А на обычном “разминочном” диктанте преподаватель, Юрий Александрович Алавердиев, поставил Оле “шесть”. Конечно, это была такая тяжеловесная преподавательская шутка, просто Оля оказалась единственной в группе, ответившей на все вопросы правильно. На САПРе Оля тоже энергично наверстывала упущенное, сдав в один присест аж пять разработок из шести. И задним умом отметила: ссоры с Ильей влияют на нее строго положительно. Сразу появляется энергия учиться. Вот и хорошо, лишний стимул не давать себе слабину. В конце концов, не имеет смысла ссориться, если потом намерена замириться, правильно? Оля и не намеревалась.

Оле очень нравилось, что часть столиков в их любимом кафе с наступлением тепла вынесли на улицу. Переходя улицу, заметила, что в кафе уже обосновались ребята из В-3012, испугалась:

— Я туда не пойду!

— Почему? — удивилась Наташа. — Ильи нет.

Оля и сама уже поняла, что ей ничего не угрожает. Они с Наташей заказали обед и вышли на улицу. За соседним столиком были Рита и Лилька Одоевская.

— Привет, Оль! — обрадовалась Рита.

Оля тоже была рада ее видеть.

— Слушай, Павлу ужасно не нравится, что мы дружим, так что если он подойдет, я сделаю вид, что с тобой не разговариваю, — предупредила Рита — Как у тебя дела? Ну, с этим, ты знаешь, про кого я.

— Меня достала его группа, — пожаловалась Оля. — Ходят, смотрят и ухмыляются.

— А он?

— Грустный такой, мне его жалко.

— Дура. Не вздумай его жалеть! И вообще, подойди и скажи, чтобы он оставил тебя в покое! — потребовала Рита. — Иначе, знаешь, как над тобой все ржать будут? Ты обязательно должна поговорить с ним. И все сказать ему в лицо!

Оле совсем не хотелось разговаривать с Ильей. Боялась, если честно, о чем Рите и сказала. Каждый раз, когда Оля его видела, у нее начинали звенеть нервы, она полностью теряла контроль над собой и хорошо бы, если б с ним не нужно было разговаривать.

— Нет, — возразила Рита. — Так нельзя. Ты обязательно должна сказать ему, что он тебе не нужен. И пусть он…

Оля вздрогнула, почувствовав чье-то присутствие. За ее спиной вырос огромный Цыганков, шагнул к Рите, положил ей лапищу на плечо:

— Пойдем, поболтаем, лапуля.

Оля изумленно посмотрела на Лильку, та ответила непонимающим взглядом. Цыганков увел улыбающуюся Риту за кафе. Оле было ужасно интересно подслушать, о чем они там станут болтать, но тут она увидела приближавшегося Илью. И, не совладав со своими нервами, пересела так, чтобы с дороги ее не было заметно за рослой Наташей. Судьба, наверное, была на ее стороне, потому что появились и ребята из группы — Павел, Лосев, Карпатов, Черненко. Оля быстренько притерлась Павлу под локоть, всячески стараясь, чтоб ее лицо выражало безграничную любовь к нему. Павел посмеивался, но подыгрывал. Временами Оля ловила грустный взгляд Ильи. Да что с ним такое? Ходит как в воду опущенный. Только ей на это как-то наплевать, тут же брала себя в руки Оля.

Оля была очень рада, что на физике Есусиков вместо новой темы устроил лабораторку. Определенно, заниматься сейчас она не могла. Она вообще чувствовала себя странно: с одной стороны, совершенно обессиленная, с другой — холерически неусидчивая.

— Блин! — вскрикнула Оля, едва не выронив прибор.

Посмотрела на пальцы — так и есть, руки трясутся. Тяжело вздохнула. Все из-за Моравлина.

— Оль, — будто услышав ее мысли, негромко позвала Наташа. — Он на обеде, пока ты с Ритой трепалась, за твоей спиной стоял. Потом отошел и вернулся с другой стороны. Я видела, он мне показал, чтоб я помалкивала. Потом, когда ты за пирожными пошла, он меня попросил не говорить тебе, что он рядом стоял, но я чего-то так подумала…

Оля медленно села на стул, чувствуя, как холодеют руки и ноги.

— Он… слышал?!

— Все дословно. А Рита его прекрасно видела. Я тебе просто хотела сказать: а чего она так настаивает, чтоб ты его послала? Ей-то с того какая выгода?

— Не знаю, — убито проговорила Оля. — Я вообще больше ничего не знаю. Я тупая.

— А вчера он на станции стоял, — вдруг сказала молчаливая Катька Добрушина. — Вы на “Южную” пошли, а я в метро. Он стоял на нашем обычном месте и кого-то ждал. Нервничал.

Оля чуть не заплакала. Нет, этого просто не может быть. “У меня с Танькой была телефонная дружба, вот как с тобой… Дружба в любовь не переходит… Я после Аллы никого любить не смогу…”, — Оля жестоко напомнила себе его слова. Нет, нет, не может быть, чтоб он отступился от принятого тогда решения, а если и может, то… И вдруг с ужасающей четкостью поняла: да все может быть. Все, что угодно.

31 мая 2083 года, понедельник

Селенград

Войдя в кабинет, Павел уселся на свободный стул рядом с Черненко, едва сдерживая глумливую усмешку: ого, как партийцы забегали! Что ж у них за ЧП произошло, если они потребовали срочных переговоров со Службой? Даже парламентария прислали, в лице пресловутого Цыганкова, который сидел на дальнем конце стола, напротив Савельева. Рядом с начальником управления были Иосыч и Царев. Бондарчук сидел напротив Павла, вместе с Моравлиным. Павел не смог удержаться от пытливого взгляда в лицо Моравлину, но быстро отвернулся, вовремя вспомнив предостережение Лоханыча: Моравлин — очень хороший телепат. Правда, сейчас он то ли сделал вид, что не почувствовал специфического любопытства, то ли и в самом деле ничего не заметил. А по его физиономии, как обычно, ничего нельзя было разобрать: отсутствующий взгляд, никаких тебе суровых морщин, следов тяжких раздумий. Как будто ему наплевать на Олю было. А может, подумалось Павлу, действительно наплевать?

— Все, да? — уточнил Савельев. — Уважаемые сотрудники, нам предъявлены серьезные претензии в халатности.

Павел опешил. Посмотрел на лица, и глумливо ухмыляться ему расхотелось. Во-первых, Цыганков не выглядел торжествующим или растерянным. Во-вторых, Иосыч насупился. В-третьих, Павел на долю секунды поймал взгляд Моравлина — и поразился. Физиономия у него, может, и была обыкновенно-равнодушной, а вот глаза выдавали. Взгляд совершенно потерянный.

— В течение нескольких недель прямо у нас под носом невозбранно орудовал антикорректор. Остановить антикорректора могли как минимум двое наших сотрудников. Моравлин и Котляков — в первую очередь. Но остановил его… ее наш бывший сотрудник, Василий, который сам является антикорректором.

— Она мешала всем, — спокойно сказал Цыганков. — Не знаю, как вам, это ваши дела, но она вмешалась уже в наши. Это она едва не сорвала стажировку. А она, между прочим, зарегистрированный антикорректор, вы обязаны были с ней работать. Так что из-за вашей халатности сорвана наша акция.

— Так едва или сорвана? — уточнил Савельев.

— Едва. Или сорвана. Игорь Юрьевич, ну как тут можно сказать определенно, если поехали не те люди, которых мы собирались поощрить этой поездкой?! — возмутился Цыганков. — Должны были поехать три ваших сотрудника и одно сочувствующее лицо. А результат — поехали только Голикова и Слободкин!

— Мы с этим вопросом уже разобрались, — успокоил его Савельев.

— Но это еще не все. Мы сейчас проводим акцию “Политическая сознательность”. Это я уж сразу предупреждаю, чтоб потом вопросов не было. Филька сказал, что во избежание эксцессов покажет все материалы, все документы любому, кто предъявит ему удостоверение Службы и потребует отчета.

— Зачем это нам? — удивился Иосыч.

Цыганков подался вперед:

— Затем, что мы в результате этой акции планируем привлечь к сотрудничеству ориентировочно около тысячи молодых людей. И чтоб не было претензий, что мы запрещенные методы используем, мы и объявляем заранее о готовности к сотрудничеству. Так вот, акция эта — абсолютно законная. Она просчитана пословно, посекундно, чтоб нигде комар носа не подточил. Кто тут хорошо считает, прикиньте, каких бабок все это стоило. И какая ответственность на нас легла. А тут вылезает левый антикорректор — который ни вам, ни нам — и путает карты.

— Что-то не пойму, — нахмурился Савельев. — Орлова, насколько мне известно, имеет неплохие потенциальные возможности, это да. Но с ее характером размах исключен. Она ж руководствуется настолько мелочными мотивами, что ее в расчет можно попросту не брать. Как она вообще могла вам помешать?

— А вам не приходит в голову, что она со своей мелочностью способна уколоть в узловые точки? Именно в те, которые являются узловыми по нашему плану?

— Ну, если только так, — согласился Савельев.

— Еще не все. Ее блокировал я. Мало того, чтоб осадить ее надежно, я выходил в Поле. Ну, прыти ей поубавил. Жить будет, но тихо. Преступление, между прочим, потому что корректировка не была продиктована самообороной или жизненной необходимостью. И как быть? По закону — год тюрьмы. В лучшем случае условный срок. Но всяко — суд. А мне под суд сейчас нельзя, потому что акция, и я в числе ответственных. Вот и выходит, что мы пострадали из-за вашей халатности.

— Что скажешь? — Савельев посмотрел на Моравлина.

Тот уставился в стол:

— Ничего.

Савельев выжидающе посмотрел на Павла. Павел вспомнил, очень ярко вспомнил пятничную сцену. Рита шепчется с Олей, и видно, как начинает характерно мерцать воздух вокруг них. Видел, как обернулся Цыганков, будто его ударили. А Моравлин, между прочим, стоял ближе всех. И тоже все видел. Не мог не видеть. И положение у него было самое выгодное — точно за спиной у Оли. Он потом уже, когда Цыганков вмешался, попятился и сделал вид, будто только что подоспел. Но почему-то именно Моравлин даже пальцем не пошевелил.

Павел посмотрел на Цыганкова, осторожно, искоса. Цыганков почуял, ответил сторожким, напряженным взглядом. Цыганков тоже стал свидетелем явной, непростительной слабости Моравлина. Но выдавать не собирался.

— Да тут и говорить нечего, — сказал Павел. — Цыганков там ближе всех был. Я видел, да. Но опаздывал секунды на три. А Илюха вообще за моей спиной шел. Теоретически, конечно, мы могли закрыть весь сектор, но Цыганков сделал лучше. В общем, вот так.

Савельев, кажется, не поверил. Но спорить не стал.

— Ладно, с этим понятно. Свидетельствовать против Василия будете?

Моравлин, тупо глядя в стол, равнодушно обронил:

— Нет.

— Да вроде как нечестно получается, — сказал Павел. — Он нашу работу сделал, сделал грамотно, хвостов в Поле не оставил. Тем более, что не изменил потоки в свою пользу, а помешал другому антикорректору внести таковые изменения.

Савельев посмотрел на Цыганкова:

— Ты успокоился? Судить тебя не будут.

Цыганков кивнул:

— Хорошо. Но все-таки не совсем понял, что вы собираетесь делать. От того, что я разово заблокировал Орлову, она не перестала нам мешать. Примите меры.

— Она резистентна к блокаде, — Моравлин не смог на этот раз отделаться односложным ответом. — Собственное поле очень упругое.

— Откуда такие данные? — спросил Иосыч.

— Из опыта общения, — язвительно отозвался Моравлин. — Я ее дважды блокировал. Первый раз еще до инициации, на рефлексах. Она опомнилась уже через несколько минут. Второй раз — шестого марта. Я вообще под ноль выложился, а ей — по фигу мороз. Нет, конечно, слегка успокоилась, но этого мало, слишком мало. Все остальные ее поползновения просто мимо меня прошли. Я ее не видел.

— А инициацию ей разве не ты купировал? — совершенно искренне удивился Цыганков.

Моравлин отрицательно покачал головой.

— А кто?

Все молчали. Савельев сказал:

— Неважно. Этого человека здесь сейчас нет, и он не обязан контролировать поведение антикорректоров. Тоже, можно сказать, мимоходом нам услугу оказал.

— Но он ваш? — не унимался Цыганков.

— Да, конечно, — невозмутимо солгал Савельев.

— Ну и попросили б его заглушить Орлову! Если он инициацию купировал…

Павел едва сдержался от смешка. Цыганкова дважды глушил тот же самый тип. И вот бы знать самим, кто он такой!

— Я уже сказал, что контроль антикорректоров не входит в компетенцию этого человека, — повторил Савельев. — И обсуждать его мы сейчас не будем.

— Ладно, — Цыганков сдался. — Тогда глушите Орлову сами. Мы готовы забыть все разногласия, только чтоб она больше под ногами не путалась.

— Для этого ее поймать надо, — заметил Бондарчук. — С доказательствами. У меня, я тебе честно скажу, доказательств — никаких. Илюха ее блокировал до того, как она успевала что-то сделать, соответственно, к ней никаких претензий. За последние недели были частые всплески антирежима, но поди разбери, ее ли это импульсы, у меня четкого образца до сих пор не получено. Даже в пятницу — извини, но ты ее схватил раньше, чем она прорвалась. Ну и какие у нас основания для вмешательства?

— Ага, вы будете выжидать, пока Орлова угробит Пацанчик, да? — взвился Цыганков. — Тогда у вас будут основания? И не говорите мне, что уж это-то сумеете предотвратить! Вон, Котляков с ней спит, и что, до фига он напредотвращал?!

— Кто спит? — дернулся Моравлин. — Котляков спит с Пацанчик?

Павел наконец-то увидел то, что хотел: дикую боль в затравленном взгляде. Вот теперь он был доволен, убедившись, что Моравлин, по крайней мере, находится в таком же аду, как и Павел.

— С Орловой, — поправил Цыганков.

Моравлин уже вернулся к прежней непрошибаемой маске. Зато нехорошо оживился Иосыч:

— Та-ак… Опять, да? Сколько можно предупреждать, что никаких — слышите? — никаких личных дел с антикорректорами! Мало у нас неприятностей из-за этого было?! — метнул гневный взгляд в Моравлина, будто это он, а не Павел, спал с Ритой.

— Короче, насколько мне помнится, основанием для принудительной постановки биоблокаторов могут считаться показания не менее трех свидетелей о том, что зарегистрированный антикорректор планировал незаконно изменить информационный поток, и не сделал этого только за счет вмешательства блокатора, — сказал Цыганков. — Так? Хорошо, я готов дать показания, что такие планы у Риты Орловой были. Среди ваших уж два-то свидетеля найдется. А если не найдется, значит, вы покрываете преступление.

— Ладно, не будем спорить из-за выеденного яйца. Обойдемся без показаний и прочих формальностей. — Савельев легонько хлопнул ладонью по столу. — Павел, позвони Рите и пригласи ее, скажем, в “Три сосны”. На семь вечера. Постарайся не испугать и не насторожить ее.

Павел под гробовое молчание выполнил распоряжение. Савельев угрюмо посмотрел на Цыганкова:

— Мы поставим ей ошейник. Сегодня. С блокадой на полную вторую ступень, чтоб наверняка.

— Спасибо, — совершенно без издевки сказал Цыганков.

Страшно довольный результатом переговоров, он попрощался. В дверях Савельев остановил его:

— Василий! Напомни, ты успел получить навыки работы с мертвыми потоками, или нет?

— Нет.

— Ты, эта, заходи, — вполне дружественно предложил Савельев. — Подучим. Я смотрю, ты подсознательно все равно тянешься к нашей работе, но, сам понимаешь, блокатором тебе быть нельзя. Ничего, попробуешь себя в классической ипостаси антикорректора. Может, понравится. А если не понравится — в жизни все пригодится. Нам же, сам понимаешь, с вами действительно делить нечего.

Цыганков просиял и чуть не принес оммаж на радостях. Потоптался на пороге, обещал прийти, вот завтра же, конечно. Кажется, даже забыл, зачем приходил сейчас. Савельев выждал, пока тот уйдет и автоматика доложит о выходе объекта из зоны контроля, то есть, из здания. Обвел всех глазами:

— Интересные дела творятся. Чтоб МолОт нам сдавал антикорректора, причем без наших слезных мольб… В субботу, пятого, экстренное собрание всего личного состава, в четырнадцать ноль-ноль, здесь. Котлякова и Жабина прошу задержаться, остальные могут быть свободны.

Павел, слегка затормозивший, выскочил, догнал уходившего Сашку Черненко уже на лестнице. Они после собрания хотели к Шлыкову на день варенья заглянуть, Павел просил передать, что немного задержится.

Навстречу легкой походкой шел Моравлин. Скользнул по Павлу безразличным взглядом, легонько коснулся рукава Павловой рубашки, остановился и сказал:

— Узнаю, что спишь с ней, — устрою веселую жизнь. Тебе не понравится.

Глаза у него были холодно-веселыми, а тон — устало-равнодушным. Павел, слегка шокированный, проводил его взглядом.

— Что, опять антикорректора не поделили? — ворчливо спросил Иосыч, неслышно подкравшийся сзади.

— А? — не понял Павел. — Нет, не антикорректора…

Он— то понял, что Моравлин говорил про Олю. И внезапно даже для себя залился идиотским истерическим смехом. Моравлин еще на дуэль вызвал бы! “А ведь вызовет, -подсказал внутренний голос, — ему ж по фигу, он только прикидывается флегмой, а на самом деле — безбашенный абсолютно”.

По дороге в “Три сосны” Савельев наклонился к уху Павла и назидательно сообщил:

— Склонным к переживанию молодым людям напоминаю, что ошейник не причиняет ровным счетом никаких физических неудобств, не влияет ни на внешность, ни на характер, ни на мозги. Человек не меняется. Ему всего лишь ограничивают возможности.

— А я не отношусь к числу впечатлительных и переживательных, — обиженно буркнул Павел. — По крайней мере, переживательных из-за антикорректоров.

— Вот и замечательно.

Павел готовился ко всему. К сложной операции с захватом, зажиманием рта и утаскиванием в кусты, где наготове были бы Савельев с Иосычем. Прямо видел, как Рите надевают толстенный металлический ошейник… А все прошло буднично.

Павел приехал в “Три сосны”, абсолютно открытый кабак, заказал два сока, в один насыпал снотворное. Рита, по обыкновению опоздавшая на двадцать минут, отрубилась почти сразу. Савельев и Иосыч, с улицы закрывавшие сектор на случай, если Рита вздумает прорываться в Поле, вызвали “Скорую”. Риту доставили в больницу, обычную, городскую, только в приемном покое Иосыч вызвал врача из спецотделения. Сказал ему коротко:

— Ошейник. На две ступени.

Павел удивился — что, неужели ошейник в больнице надевать надо? Сами не справятся? К немалому разочарованию Павла, Иосыч расхохотался, когда услышал версию про металлический ошейник. Оказалось, то, что называлось “ошейником”, ничего общего с атрибутом усмирения хищников не имело. Средство биологической блокады. В щитовидную железу вживлялись микрогенераторы высокой частоты, стимулировавшие выработку гормонов, подавляющих деятельность каппа-клеток. Один генератор давал блокаду приблизительно одной ступени, чем больше ступеней — тем больше генераторов вживлялось. Говорили, что если “ошейник” носить более пяти лет, то каппа-клетки вообще отмирают. Причем средство это годилось для любых режимов.

— В каком смысле? — насторожился Павел.

— В прямом. Если у Вещего действительно окажется высшая ступень, ему тоже придется носить ошейник. Не полный, как Рите, ограничительный. Но придется. Иначе с ним не совладать.

И это Павлу уже совсем не понравилось.

Он дождался, пока Риту поселят в палату после микрооперации — неделю после вживления требовалось постоянное наблюдение медиков, потому что случаи несовместимости бывали. Врач выдал Рите вполне приемлемую версию, мол, у нее больное сердце, и ей вживили контролирующие сердечную деятельность устройства. Ей стоит избегать стрессов, волнений, физических усилий и вообще не забывать о том, что у нее больное сердце. Рита поверила, в чем Павел и не сомневался.

А о том, что ее сердечные приступы бывали вызваны жесткой блокадой, Павел надеялся, она никогда и не узнает.

01 июня 2083 года, вторник

Селенград

Оля ничуть не сомневалась, что Алавердиев по причине врожденной вредности продержит группу до самого звонка, хотя прекрасно видел, какая погода, и понимал, что в раздевалке будет очередь аж до вахты, соответственно, почти вся перемена уйдет на стояние в очередях за обедом. А ему-то что? Ему не стоять. Так и вышло. Еще и полминуты задержки устроил.

После звонка Оля галопом помчалась в раздевалку. Народу, естественно, прорва. Оля подумала: если б сейчас была такая погода, как две недели назад! Резкое потепление, и все разом поверили, что уже лето наступило. А потом раз — и похолодало. Континентальный климат — единственное, что раздражало Олю в Селенграде. Очень не хватало большого количества тепла зимой, а летом она все равно уедет.

Илью она заметила в последний момент, уже когда он подошел совсем близко. Встал у самого окошка гардероба. У Оли затряслись поджилки, когда она поняла: сейчас парень перед ней получит свою куртку, и они с Ильей встанут вплотную. Чего ему надо? Может, видя, как она шарахается от него, решил воспользоваться и взять куртку без очереди?

Он облокотился на прилавок, глядя на Олю. Парень перед ней освободил место. Оля выждала секунду, но Илья не шевелился. Господи, чего ему надо… Она не выдержала, покосилась на него, тут же наткнулась на его укоризненный взгляд и закусила губу с досады: не думала, что он уставился на нее так откровенно. Что делать, она не знала. И только обмирала от ужаса, представляя, что будет, если он сейчас еще и скажет что-нибудь. Сзади стоят ребята из ее группы, они же все видят. И наверняка уже прохаживаются на счет ее отношений с Ильей. Ну зачем он подошел?! Никогда ж не подходил, и если встречался с кем-то знакомым, тут же делал вид, что Оли рядом нет.

Наверное, надо было поздороваться. Оля чувствовала, что надо. Или просто что-то сказать. Но язык присох к гортани, она при всем желании не смогла бы выдавить ни звука. Гардеробщица всучила ей плащ, Оля сгребла его в охапку и направилась к зеркалу. Обернулась — Илья смотрел ей в спину. И как будто чего-то ждал. Оля вылетела на улицу, красная как свекла. И уже там жгуче пожалела, что так ничего и не сказала. Чуть не вернулась.

Показалась Наташа.

— Я дура, да? — несчастным голосом спросила Оля.

Наташа ничего не ответила.

Оля надеялась, что Илья последует за ней, и тогда… Что будет тогда, она не знала. Что-то будет. Но распахнувшаяся дверь пропустила Катю, разбившую эти сладковато-жуткие надежды: после того, как Оля выскочила на улицу, Илья миновал вахту и поднялся наверх. Оля почувствовала себя совсем несчастной. А почему, главное? Сама же сглупила. Только она никак не могла справиться с этим животным страхом, который жил где-то внутри нее. Осенью этот страх заставлял ее бегать не за Котляковым, а от него. Теперь ей становится плохо от одной лишь мысли… нет, не от самой мысли даже, а от того, что эта мысль просто есть… что Илья, может быть, вовсе не так равнодушен к ней, как всегда говорит. Она просто не знала, что с этим делать!

Мороженое — вот что меня утешит, решила Оля и потащила девчонок к метро. Там купили эскимо, встали в стороне от перехода и шумной посадочной площадки местных маршруток. Оле было грустно. Некстати вспомнилось, что всего за день до того, как Рита ей все рассказала, была чудесная погода. Им с Наташей хотелось погулять, а Илья увязался за ними. Поехали к стадиону, где жила Наташа. Там красиво, уже листики начали разворачиваться. Илья сорвал какой-то прутик, подстегивал им Наташу, загнал ее в куст. А Оля страшно ревновала, но делала вид, что ей все равно, а Илью она вообще терпеть не может. Чтоб не догадался, что ревнует. А потом он шутливо обнял Олю, шутливо-то шутливо, только ощущения были такими, что у нее ноги подкосились. Она быстро вырвалась и следила, чтобы расстояние между ними было не меньше метра. Еще Наташа повесила на него свою сумку и потребовала, чтобы Оля сделала то же самое. Оля отказывалась, она не любила ездить прицепом, но Наташа просто заставила ее сделать это. Илья шел с таким счастливо-умиротворенным видом, будто всю жизнь мечтал тащить сумки двух первокурсниц. Потом они проводили Наташу и поехали в свой район. И говорили, как давно не получалось — без подколок, двусмысленностей, недоговоренностей и взаимного недоверия. Как старые и очень хорошие друзья. А на следующий день похолодало, и Рита ей все рассказала.

Приперся Цыганков и встал в метре от них, глядя нагло и насмешливо. Оля чуть не подавилась.

— Эй, красивая, — сказал он, — угости мороженым.

Оля торопливо сунула ему в руку огрызок своего эскимо, хотя оно было вкусным. Цыганков слопал его, глядя на нее все так же. Выбросил палочку в урну:

— Я тебе че сказать-то хотел — так не делают.

Оля опешила. Самое главное, она тут же поняла, про что он. В замешательстве обернулась, увидела Павла и рванула к нему. Тут же вспомнила, что Павел тоже был свидетелем той странной сцены в гардеробе, испугалась, что сейчас начнет подшучивать, и быстро заговорила про политаттестацию, пока он не успел открыть рот. Павел, сначала настроенный вроде бы радостно, быстро соскучился и под левым предлогом от нее отделался. К счастью, Цыганков уже исчез. Оля вернулась к девчонкам, выяснила, что Цыганков им ничего не говорил и немного успокоилась. Господи, скорей бы третий курс ушел на свою производственную практику! Тогда хоть до середины декабря можно будет жить спокойно, а то по Академии не пройдешь, чтоб на кого-нибудь не наткнуться!

А на математике Павел, подсевший поближе к Оле, рассказал, что Рита вчера попала в больницу с сердечным приступом. Оля знала, что у подруги нехорошо с сердцем, и решила ее навестить. Выспросила у Павла адрес и только потом вспомнила, что Павел не хочет, чтобы Рита дружила с Олей. Странно, подумала она, если б не хотел, не дал бы адрес, правильно?

Поздно вечером неожиданно позвонила Валерия, незначительным тоном спросила, не собирается ли Оля на летние каникулы в Московье. Оля собиралась, все равно на лето надо куда-то деваться. Валерия сказала, что в начале августа будет небольшая вечеринка с участием прежней, московской группы. И присутствие Оли там было бы очень даже желательно. Уточнила: для нее, Валерии, желательно. Оля обещала подумать.

01 июня 2083 года, вторник

Селенград

Павел не был уверен, что ему имеет смысл вести какие-то разговоры с Моравлиным с глазу на глаз. Тем более, что Моравлин уже сказал все, что хотел. И все-таки на большой перемене решил заглянуть к нему. Дверь 123-ей аудитории, использовавшейся в качестве лаборатории монтажа, была чуть приоткрыта. Моравлин, как ни в чем ни бывало, сосредоточенно ковырял электронное нутро шлюзового привода. Поднял голову, кивнул Павлу:

— Заходи.

Павел устроился на подоконнике между засушенным на корню кактусом и обглоданным куском древнего компьютера.

— Слушай, а Ваську на самом деле учить будут?

У Моравлина сорвалась отвертка, саданула по пальцу, он приглушенно выругался. Потом сказал:

— Не помню ни одного случая, чтоб Савельев от своих слов отказывался.

— Не получится, что мы сами посадим себе на шею Филькиного информатора?

— Вряд ли, — сказал Моравлин, почти с головой забравшись в привод. Пятясь, вылез, вытер ветошью руки, сказал, не глядя на Павла: — Иуда продал Христа за тридцать сребреников. Знаешь, почему Христос не стал карать предателя сам и запретил остальным? Потому что он, в отличие от своих учеников, знал: для каждого из нас в Поле определены эти тридцать сребреников — та цена, за которую можно купить человека с потрохами. И на месте Иуды на самом-то деле мог оказаться кто угодно. Главное понять, чем именно эти тридцать сребреников являются. Для кого-то это тридцать миллиардов долларов. А для кого-то — пост личного советника президента.

Достал из шкафа установку для лазерной сварки, потом долго возился в раздолбанном щитке питания.

— Цыганков с детства мечтал работать в Службе. И вылетел из нее. Не без моей помощи. Антикорректоры в Службе вообще-то работают, я видел одного такого. Натуральный инквизитор. Истощенный аскет с бешеными глазами фанатика. Но с Васькиным послужным списком об этом нечего было и мечтать. Вчера Савельев ему, фактически, предложил вернуться.

— Думаешь, он будет работать на нас, а не на Фильку? А если нет?

Моравлин посмотрел насмешливо и самоуверенно, ничего не сказал.

— А какие на самом деле были тридцать сребреников для Иуды?

— Трудно сказать. Но вряд ли только деньги или только жизнь. Порой я думаю, что Иуда просто завидовал Христу и хотел основать собственную школу. Тоже христианскую, но — свою. Амбициозен он слишком. Не хотел быть вторым. Вот это ему под видом тридцати сребреников и предложили.

— А для Христа что?

— Ну ты и вопросы задаешь… Откуда мне-то знать? Может, для него их вообще нет. Если Поле — Бог, то вспомни, Христос — Сын Божий. Какие, на фиг, сребреники? Может, он сам их всем определяет.

— А для тебя?

Моравлин помолчал:

— Последнее время что-то все заинтересовались, за сколько меня можно купить… Кстати, тебя Царев искал. Зашел бы ты к нему, пока перемена не кончилась.

Павел намек понял. Поднялся наверх, в лабораторию Царева, а если точней, то Бондарчука. Царева не было, а самый крутой шифровальщик Союза сидел, закинув ноги на стол, и свистел с идиотским видом.

— Привет.

— Угу, — вяло кивнул Бондарчук.

— А где Царев?

— На полигон поехал. Еще утром. Готовить базу для Цыганкова.

— И что ты думаешь?

— Да ничего. Надо было еще тогда не выгонять его, а переучивать. Хотя тогда он срался с Моравлиным, добром бы это не кончилось. Ты глянь, чего с Полем творится, — Бондарчук снял заставку с монитора динамического сканера. Изображение красиво переливалось разными цветами, порождая сполохи северного сияния. — Мерцает.

— И что?

— Да ничего. Такая дрянь перед инициацией кого-то крупного случается. Человек просто ходит, постоянно щупает Поле на разных ступенях, а оно волнуется.

— Значит, Вещий Олег дозрел?

— Или Филька. Нам индифферентно.

Павел помолчал.

— Шур, кто ж Вещий, а?

— Хочешь откровенно? У меня только две версии. Это или опытный “рут” валяет дурака — как мы его упустили, вопрос в данном случае десятый, — или… Или это Черненко. У него энергетический потенциал — как у хорошего корректировщика.

— А тесты?

— Что — тесты? У Вещего минимум седьмая в потенциале. На такой ступени автоблокаду ни один тест не прошибет. И ни один полигон. Вас туда гоняли по одной причине: надеялись, что ступенька пониже. Ну, или на неопытность рассчитывали. В расчетах обломались.

Павел покачал головой. Конечно, полигон штука неприятная, и вспоминать его не хотелось, но особой обиды он не чувствовал. Работа с Полем требует несколько иных допусков. Тут будут рисковать, даже если вероятность успеха всего один процент. На карте-то — человечество.

— Шур, только это сильно между нами. Закономерность одну подметил. Практически во всех ситуациях, где вылезал Вещий, замешана девчонка из нашей группы…

— Не практически, а во всех, — уточнил Бондарчук. — Оля Пацанчик, да?

— А она-то какую роль играет?

— Ты будешь смеяться. Никакую. Я специально звонил Моравлину-старшему. Она ни по каким прогнозам ни у кого не проходит. Абсолютно левый человек.

— Не может быть.

— Ну, мне тоже так кажется. А с другой стороны — почему нет? Вон, Филька тоже всплыл не вовремя. Как логично привязать его к Вещему, да? Были ж у него могущественные враги, не могли не быть, чем сильней враги героя, тем больше у него шансов попасть в легенду. А только они друг другу совершенно параллельны. Вот так и с Олей вашей. Просто путается под ногами.

— Ты знаешь, что она будущее предсказывает?

— Многие предсказывают. Нет, конечно, я тебя понимаю. Ты молодой и рьяный, хочется быть первооткрывателем если не корректировщика, то хоть прорицателя. И даже больше: на мой сугубо посторонний взгляд девчонка эта — наша. Явно наша. Я даже не исключаю, что она на самом деле сильно как замешана в этом чертовом прогнозе. Но это я. А специалисты говорят — ни фига. Я тебе секрет открою: Савельев на самый верх запрос посылал. Ответ пришел — исключить ее из рабочего диапазона. Она ни при чем. Так что мы можем думать все, что нам хочется, но работать с ней мы не будем. Потому что решение по Оле принимал сам Стайнберг.

— Ее Цыганков окучивает.

— Ну и что?

— А до того на ней паслось минимум двое антикорректоров.

— Вот ты о чем… Знаешь, а вот это уже интересно. — Бондарчук встал, нервно походил по комнатушке. — Дельфийский дар, что ль? А с Филькой она как?

— Незнакома.

— Слушай, познакомь! Если и Филька на ней повиснет… Прости. Совсем забыл, что у тебя еще и личные интересы есть.

Павел скривился:

— Забудь. При таком количестве претендентов на ее сердце от одного лишнего хуже уже не станет. Самый опасный там давно пасется.

Бондарчук хитро на него посмотрел, но ничего не сказал.

— Шур, тебе Моравлин рассказывал про тридцать сребреников?

— Как и всем. Это его любимая теория. Что Христос простил Иуду не потому, что любил даже врагов своих, да? Знаешь, тут сложно сказать. Конечно, он корректировщик, видит не так, как остальные. А с другой стороны: что есть правильно? Не то, что истинно, вовсе нет. То, что понятно. Людям на фиг не надо этой истины, потому что она оправдывает предательство. Им вообще не нужны корректировщицкие истины. Не поймут.

— Я не о том. Что для Моравлина тридцать сребреников?

Бондарчук долго молчал. Потом спокойно, без осуждения сказал:

— Паш, эту ошибку делают многие. Думаешь, если Моравлин получит свою мзду и исчезнет с горизонта, она будет только на тебя смотреть? — Помолчал. — Не знаю я, что для него тридцать сребреников. Никто не знает. Да если бы и знал… вряд ли ты сможешь удовлетворить аппетиты корректировщика. Так что плюнь и действуй методами обычного соперничества. Больше шансов. Это я тебе как мужчина мужчине.

— Шура, я ходил за ней два года, веришь?! Два года я просто дышать в ее присутствии боялся! А тут буквально в один момент появляется кто-то, и я оказываюсь просто в стороне! В лучшем случае приятель, знакомый, однокашник! Все, чего я добился! Ну сколько можно-то?!

— Ага, а теперь представь. У Моравлина родители дали ему жизнь, кормили, растили, воспитывали, да? А потом узнали, что все это делали не для себя, а для какого-то левого Вещего Олега. Думаешь, им не обидно? — Помолчал. — Самое главное, чему люди не научились и никогда не научатся — это умение отпускать любимых.

— Так, может, людям на самом деле и ни к чему это, и даже вредно?

— Может. Только мы здесь не по человеческим законам живем. Вот так-то.

Павел молча встал и поплелся на математику. Хоть чему-то учиться, если уж ему высшие законы недоступны.

02 июня 2083 года, среда

Селенград

Перед политаттестацией Оля разволновалась так, что чуть не плакала. У нее вообще было плохое настроение. Илья, очевидно, смирился, потому что сегодня даже не смотрел в ее сторону. И состав комиссии по политаттестации ей доверия не внушал. Лида Зубкова с экономического, Миша Пискунов с роботехники, и, конечно, вреднющий Ковалев — в роли председателя. Еще был наблюдатель, секретарь академического комитета МолОта Фил Дойчатура собственной персоной. Вот если бы не он, Оля, может, не так волновалась бы. Уж больно он крут для обычной проверки политзнаний, наверняка у этой проверки серьезные последствия грядут.

Политаттестация проводилась на третьей паре, вместо геополитики. Это было хорошо, во-первых, потому, что Оля задолжала реферат и опять забыла его составить, а во-вторых, если б политаттестация была после уроков, группа наверняка разбежалась бы. Плохо было то, что Оля ровным счетом ничего не знала, ответы на базовые вопросы учила уже на месте.

Подошла Олина очередь по списку. Вреднющий Ковалев тут же заявил:

— Пацанчик пойдет последней! И пусть сидит здесь.

Ну и ладно, думала Оля, ну и посижу. Посмотрю, как наши сдают, зато мне потом никто очки втереть не сможет. Все сдавали хорошо. Ковалев все время косил глазом на Олю и строил такие рожи, чтобы она поняла: она-то не сдаст точно. Он ее завалит.

Открылась дверь, Оля вздрогнула и занервничала: пришел Цыганков. Что-то сказал на ухо Филу. Фил посмотрел на Олю, едва заметно улыбнулся. Оле стало плоховато: что ему мог сказать Цыганков?!

Когда все отстрелялись, Ковалев принялся за Олю. Оля не сомневалась, что он отомстит за то, что она отказалась с ним гулять, но не думала, что будет мстить так откровенно! Это ж кошмар какой-то, он вел себя так, будто это не политаттестация, а госэкзамен по политологии. Задал почти двадцать вопросов и все никак не желал угомониться. За Олю заступился сам Фил:

— Дмитрий, хватит. Уровень подготовки выше среднего. Для первокурсницы — просто замечательный результат.

Какой же у него был ледяной тон! Оля поразилась: все почему-то считают Фильку своим парнем. А он был высокомерным, как настоящий партиец, и замашки у него были как у серого кардинала. Каждый его жест был исполнен той значимости, какой отличаются лишь причастные к государственным тайнам лица.

Пискунов спросил у Оли, тяжело ли было готовить группу. Потом предложил ей принять участие в подготовке еще одного мероприятия, полегче. На первое июля, День Города, мэрия обычно выделяла площадки для самодеятельных концертов, и от Академии должны были выступить артисты с двумя номерами. Оле нужно было подойти к музыкальной руководительнице, там будут еще ребята. Все вместе должны отобрать артистов из числа студентов и отрепетировать два основных и два резервных номера. Оля согласилась.

12 июня 2083 года, суббота

Селенград

Быть или не быть? Ехать или не ехать?

Оля всю неделю решала этот простой вопрос. Наташа достала два билета на концерт Джованни Бертоло. В Красноярске, на одиннадцатое, вечером. С одной стороны, чтоб успеть на концерт, надо лететь дневным рейсом, а на него они не успевают по причине третьей пары. Теоретически можно прогулять, благо, не спецдисциплина, всего-то физвоспитание. Практически же лучше прогулять спецдисциплину, потому что педантичный физрук требовал отрабатывать пропущенные занятия, без них не ставил зачет, а без зачета не давали допуск к экзаменам. До сессии же оставалось всего две недели, а у них с Наташей и так уже четыре прогула. Когда отрабатывать, спрашивается?

А с другой стороны, Бертоло в Союзе гастролировал первый раз. Может, и последний. В Сибирь второй раз точно не поедет. Неизвестно, удастся ли еще когда-нибудь попасть на его концерт, и не придется ли потом жалеть о пропущенном зрелище всю жизнь. И вообще, сколько можно думать только об учебе?! Живем-то один раз. Тем более, что Наташа летела всяко.

Решила лететь.

В стратопорт Оля с Наташей примчались буквально за минуту до старта. Плюхнулись в кабинки и только тут сообразили, что сделали глупость: надо было сразу при оформлении билета “туда” заказать билеты и на обратную дорогу. Но эти мысли быстро вылетели из головы.

Концерт шел в “Астре”, крупнейшем зале Красноярска. Свободных мест не было. Оля удивилась: не думала, что у Бертоло в Сибири так много поклонников. Она знала его больше по фильмам, и то — преимущественно комедийным. Итальянские комедии она всегда предпочитала всем остальным, даже американским. Ну, разве только английские на ее вкус были лучше… если без русского перевода.

Бертоло-певца знала хуже, хотя характерный его хрипловатый голос узнавала всегда. Итальянскую популярную музыку любила, а ее все любили, но все ж девчонки больше говорили про молодых артистов — красавца Санчини, например. Бертоло был из старой плеяды.

Сцена была пуста. Ни цветоэкранов, ни лазерных установок. Бертоло появился на сцене точно в срок, не задерживаясь подобно прочим “звездам”. Аккомпанировал себе на пузатой акустической гитаре, без всякой электроники. Внизу, в партере, где обычно размещался танцпол, сейчас был оркестр. Небольшой, относительно, конечно.

Два часа она провела в другом мире. Огромный зал буквально заливали потоки доброты, и Оля подумала, что шоу, если б оно было, только испортило бы впечатление. Бертоло сосредоточил все внимание на себе. Он неплохо знал русский, и между песнями общался с залом.

Удивительный он был. Оле с Наташей достались места сбоку, но в самом первом ряду, и они отлично видели Мастера. Больше всего он был похож на свежевыбритого шимпанзе — длинные, до колен, руки в черной курчавой шерсти, в разрезе майки на груди выбиваются такие же волосы, щеки до самых глаз — синие. Тяжелые надбровные дуги, глубоко посаженные черные глаза, как вишни, отвисшая нижняя губа… И — энергия. Колоссальная, животная, покоряющая. Всю ее он переработал во что-то удивительно высокое, от его песен порой хотелось плакать — от счастья, от сознания того, что на свете есть такие люди. Он был Человеком. И Артистом с большой буквы.

Зал его обожал с первых же звуков его голоса. Обожал и преклонялся, искренне, без пошлой похоти и стремления оторвать кусочек от кумира на память. Оля даже не думала сопротивляться этому общему порыву, любить ведь так приятно, так легко…

Сейчас Оля нисколько не жалела, что полетела. Да, если бы она пропустила этот концерт, в ее жизни осталось бы пустое пятно.

На улицу выползли слегка оглохшие, счастливо улыбающиеся, не понимая, в каком они мире. Сели на скамеечку, глубоко вдыхая поздневесенние ночные запахи. И далеко не сразу вспомнили, что им еще возвращаться в Селенград.

На ночной рейс билетов не было, только на утренний. Девушек это не расстроило, даже наоборот: все равно пришлось бы полночи куковать в Улан-Удэ, пока маршрутка ходить не начнет. Лучше переждать здесь, потому что Красноярск не сравнить со скучным Улан-Удэ. Ночи сейчас теплые, можно погулять, а отоспаться — днем, дома. Все равно ж воскресенье.

Ходили по ночному, но вовсе не спящему Красноярску, потом забрели в парк, улеглись на траве под небом, и начали мечтать. Намечтали чего-то очень хорошего — и чтобы войны на Венере не было, и чтобы после летней сессии никого из группы не выгнали, и чтобы все у них всегда получалось…

— Наташ, а как ты думаешь, чудеса бывают?

— Не знаю. Наверное, иначе бы люди не придумали такое понятие.

— Представляешь, случится чудо, и все, что мы загадали, — сбудется. Вот если б ты точно знала, что сбудется, что еще ты загадала бы?

— Чтоб у меня был хороший муж и умные дети, — не колеблясь, ответила Наташа. — В роли мужа можно Сашку. А еще, чтоб я Академию закончила.

Оля долго молчала. Потом сказала:

— У меня в детстве, классе в третьем была смешная мечта. У меня была подруга, как сестра, даже ближе. Мы всегда вместе были. И как-то зимой гуляли и мечтали. Что никогда не поссоримся, что после школы обе поступим в Академию педагогики, потом будем работать в одной школе. Выйдем замуж обязательно за близнецов, чтоб у нас все было одинаковое. Родим детей… Еще купим сенбернаров, обе собак любили, и зимой будем запрягать их в санки, чтоб они наших детей катали, — Оля засмеялась. — Правда, смешно?

— Ага. А я мечтала выйти замуж за Невзорова, который в “Семейном кладе” снимался. Мне тогда было лет четырнадцать, и одна девчонка предложила познакомить с ним. И предупредила: с ним нужно трахаться прямо с первой встречи, иначе ничего не получится. Я подумала — и раздумала. Ну а если не сложится? Так же нельзя, без любви. Лучше все-таки, чтоб парень был один, на всю жизнь. Поэтому сначала проверить надо, любит или нет. И то — не гарантия. Моя одноклассница встречалась с парнем четыре года, все уж знали, что они поженятся. Ну, она ему дала. А он ее бросил после первой ночи.

— Что-то мы о грустном.

— Да. Кстати, ты сама-то чего не загадала, чтоб у тебя с Ильей все получилось?

— Ты что? А вдруг сбудется?! — испугалась Оля.

Через секунду они уже катались по траве, звонко хохоча на весь Красноярск.

— Ну ты сказанула! — ликовала Наташа.

Оля тоже смеялась.

— Ты не хочешь, что ли, чтоб все получилось? — удивилась Наташа.

— Хочу, — вздохнула Оля. — Только когда начинаю представлять, что да как, мне так страшно становится, что даже глаза зажмуриваю. И сердце обрывается, вообще биться перестает.

Наташа пожала плечами:

— Ну тогда загадай что-нибудь другое. А то нечестно, я загадывала, а ты — нет!

— Хорошо. Пусть мы с Ильей помиримся, — решила Оля. — И еще, вот. Чтоб мы встретились и помирились до пятнадцатого декабря. Ведь это ж невозможно, правда? У него же практика, он в Академии не появится. Если так случится, будет чудо.

Стало прохладно. Поднялись с травы, отряхнулись, решили провести остаток ночи в стратопорту. Выбрались на тропинку и вдруг увидели на скамейке темную фигуру. Взвизгнув, промчались до освещенного перекрестка, там остановились.

— Напугал! — гневно крикнула Наташа в темноту.

— Ты знаешь, кто это?! Это Робка Морозов, из В-2024! — у Оли были круглые глаза. — Господи, он же слышал весь тот бред, который мы несли!

Тут уже присела Наташа. Потом сообразила:

— Он же не знает, что это были мы. Мало ли в Красноярске Сашек и Илюх! Ему-то откуда знать, что мы про наших?

— Да он видел нас! И узнал.

— Как ты думаешь, расскажет?

Оля подумала:

— Не знаю. Вообще-то он не трепло. Слушай, а что он делает в Красноярске ночью?!

— То же, что и мы? — предположила Наташа. — Да может, это и не он. Просто похож.

Оля с трудом согласилась, решив, что проверять ни за какие коврижки не станет. А если Роберт намекнет на то, что подслушал их разговор, — от всего отопрется. Нет, ну надо же как они опозорились со своими загадками! Как знала, не хотела про Илью говорить.

03 августа 2083 года, вторник

Московье

— Я тебя не узнала! — воскликнула Валерия.

Олю это насмешило. Узнать ее и вправду было сложно — она постриглась и никак не могла привыкнуть к шапке коротеньких волос, не нравилась сама себе и мечтала только не попасться на глаза Илье, пока волосы не отрастут.

С волосами была связана своя история. Оля после летней сессии, стоившей ей огромных нервов, долгое время плохо себя чувствовала. И хотелось что-то сделать, такое, чтоб все изменилось. В это время у нее начали страшно сечься волосы, за три дня голова превратилась в покрытую спутанным искусственным мехом болванку. Что сделал бы нормальный человек? Правильно, наведался бы в парикмахерскую. Оля же взяла ножницы и постриглась сама, умостившись между двух зеркал. А утром записалась к мастеру, уже повинуясь острой необходимости: было страшно взглянуть на собственную обглоданную голову. Хорошо еще, это случилось после сессии, и никто из знакомых ее в таком виде не застал.

А всем тем, кого Оля встретила в Московье, стрижка понравилась. Оля еще выпросила у мамы ее платье, мама немного располнела, а Оле оно было в самый раз. Строгое, классических линий, с чуть расклешенной длинной юбкой. Оля в нем была тоненькой и строгой. А глаза из-за стрижки были в пол-лица.

В качестве места встречи был выбран Старо-Рузский парк, и Оля с Валерией полтора часа ехали на метро, а потом еще на электробусе минут двадцать. После прибайкальских лесов парк показался Оле собранием комнатных цветов, зачем-то вынесенных на улицу и расставленных на асфальте.

Они приехали почти самыми последними. С Валерией заискивающе здоровались, девушки льстиво отмечали ее вкус в выборе костюма. Странно, Оля, пока училась в московской академии, не замечала, что в их группе сложились такие отношения. И тут же вспомнила, что она, в сущности, всегда была где-то вне группы. По Оле бывшие однокашницы скользнули поначалу равнодушным взглядом, потом кто-то узнал, и пополз шепоток: “Пацанчик приперлась, гляди-ка… Слушай, как она изменилась… А чего это с ней? И Лерка с ней…” Потом с независимым видом подошла Катя Епихина, окинула Олю оценивающим взглядом:

— Ничего прикид. Сколько отвалила?

Оле вдруг захотелось что-нибудь отколоть такое, чтоб у них всех рты пооткрывались. Потому она наивно похлопала ресницами и удивилась:

— Нисколько, разумеется. Это униформа, ее всем девчонкам в Академии Внеземелья выдают. Ну, чтоб свою одежду в мастерских на практике не портить. Я так подумала — едем на природу, чего я буду выпендриваться, правильно? Я ж забыла, что это у нас в Селенграде — природа. А тут — парк.

Катя отошла с отвисшей челюстью. К Валерии тут же подошли еще две девчонки, обе натянуто улыбались, а сами жадно щупали Олю взглядом. Валерия посмеивалась, Оля понимающе с ней переглядывалась.

В качестве “насеста” Валерия выбрала самое удобное место: за костром, между двумя деревьями, там, где свет был неярок. И похлопала по скамье рядом с собой, приглашая Олю. Девчонки поджали губы. Подошел Белов, глядя на Олю сальными глазами, протянул пластиковый стаканчик с вином. Оля отказалась:

— Я не пью.

— Ты чего? Винцо классное, мне предки из Киева прислали.

— Белов, ты не понял. — Оля холодно улыбнулась. — Пить уже не модно. В Селенграде никто не пьет.

— Да что такое этот сраный Селенград? — скривился Белов. — Провинция.

— Думаешь? — осведомилась Оля. — Вы за поездку в Америку бешеные бабки выкладываете, а нам еще и приплачивают, чтоб мы туда поехали.

Белов выпучил глаза. Оля едва сдержала смешок. А что такого? Ведь тем, кто стажируется в Америке, действительно платят деньги. Они там работают.

— Правда-правда, — подтвердила Валерия. — А ты думал, почему Академия Внеземелья — самый престижный вуз в Союзе?

— А, так это Академия Внеземелья, — протянул Белов с таким видом, будто знал, что это такое. — Так бы сразу и сказали…

Явилась Ленка Соколова. Как всегда, дорого и со вкусом накрашенная, одета с иголочки, походка — как на подиуме. Разумеется, ей тут же выложили все новости про Пацанчик. Ленка лениво повернулась, скользнула взглядом по ногам Оли — и Оля порадовалась, что надела новые туфли, — но подходить не стала.

Самым последним приехал Павел. Его приветствовали, как кинозвезду на вечеринке. Особенно обрадовалась Соколова. С рафинированной грацией обняла, вроде как старого друга, но притом постаралась, чтоб остальные зарубили себе на носу: этим вечером Павел — ее и только ее. У Павла на этот счет было свое мнение. Отвел руки Соколовой, осмотрелся:

— Где-то тут Лерка с Олей должны быть… Я только из-за них приехал.

— Что — из-за Пацанчик? — не сдержалась Ленка.

— Ну да, — кивнул Павел.

И тут же увидел Олю с Валерией, пошел к ним и уселся на землю у ног Оли, оперся затылком о ее колени. Оля машинально перебирала ему волосы, перехватила взгляд офонаревшей Соколовой. Валерия потом объяснила:

— Это по вашим меркам такая ласка — дружеская. У вас условия другие, потяжелей, вам некогда себе извращения придумывать. А здесь все вывернуто наизнанку. Если б Пашка тебя облапал при всех, никто бы и ухом не повел. А вот то, что ты сделала, — уже интим, это уже о чем-то говорит. Например, о том, что вы друг другу нравитесь.

— Я б не позволила дотронуться до себя человеку, к которому равнодушна.

— Поверь, это на самом деле куда легче, чем уступить человеку, который тебе нравится. Любовь — это чувства, переживания, волнения. А просто секс — ничего не чувствуешь. Физическая разгрузка. Как умыться сходила. Они здесь все так живут. И хвастаются, кто равнодушней.

Весь вечер Оля провела рядом с Валерией, практически не участвуя в общем разговоре. Смотрела на кривляк, бывших ее однокашниц, и изумлялась: как она раньше могла зависеть от мнения этих людей?! Куда интересней было обмениваться шутками в тесном кругу: она, Валерия и Павел.

— Интересно, меня сегодня кто-нибудь назовет лохушкой или нет? — слегка кокетничая, спросила Оля. — А то как-то непривычно, не чувствую родной московской атмосферы.

— Я этому кому-нибудь назову, — грозно пообещал Павел. — Так назову, что мало не покажется.

Оля засмеялась.

— А ты научилась держаться в обществе, — негромко сказала Валерия. — Вон, все наши ребята глаз не сводят.

— Они всегда с нее глаз не сводили, я-то знаю! — возразил Павел.

Оля не чувствовала ни малейшего смущения. Это все Академия, думала она. В Московье она так и осталась бы забитой лохушкой с кретинской фамилией. А в Селенграде в людях ценилось совсем другое, вот Оля и расцвела.

Белов быстро напился и стал делать Оле неприличные намеки. А когда Оля встала за газировкой, подошел сзади, шумно дыша перегаром, попытался обнять. Оля легко скользнула в сторону и совершенно не удивилась, что между ней и Беловым тут же оказался Павел. Белов убрался, бормоча под нос всякие гадости. Девчонки на Олю глазели с нескрываемой завистью. Оля не понимала, чему тут удивляться или завидовать: они же с Павлом в одной группе учатся, все равно, что родные.

Ночевала Оля у Валерии, на старом раскладном кресле-кровати среди мягких игрушек: в Дубну ехать поздно, и назавтра они все равно собирались прогуляться по Старому Центру. Оля еще хотела купить средство для быстрого ращения волос, потому что со стрижкой чувствовала себя не девушкой, а воробышком. Хотя тому же Павлу понравилось.

Конечно, полночи они протрепались. Сначала Валерия спросила про Павла:

— Оль, может, я и бестактна, но что-то не поняла: что за отношения у тебя с Котляковым?

— Нормальные. Знаешь, по крайней мере, я больше не считаю его недосягаемым, привыкла видеть каждый день… Он с моей бывшей подругой встречается.

— Опять подруга! — трагически воскликнула Валерия. — Я ж его предупреждала!

— О чем?

— Ну, о подругах. Что если ему хочется наладить отношения с тобой, то ни в коем случае нельзя через подруг подъезжать!

— А он хотел наладить, да?

— Можно подумать, ты сама не догадалась, как он к тебе относится.

— Догадалась, — призналась Оля. — Только, Лер… Знаешь, я в Академии с таким человеком познакомилась, что… В общем, то, что у меня с ним происходит, это я вообще никак описать не могу. Не с чем сравнить. Безумие какое-то. Мне с ним легко, с одной стороны, я совершенно не стесняюсь с ним заговорить, как с Пашкой стеснялась, а с другой — я абсолютно себя не контролирую во время этих разговоров! Мы ссоримся не реже двух раз в месяц, и это еще счастье, если так.

— Рассказывай, — потребовала Валерия, переворачиваясь на живот и подвигая подушку под грудь, чтоб удобно было видеть Олю.

И Оля рассказала. Все-все. Кроме имени, конечно. И почувствовала невероятное облегчение от того, что выговорилась.

— Вы как в романе, — вздохнула Валерия. — Такие страсти, даже завидно.

— Знаешь, у меня иногда странное ощущение. Особенно когда я начинаю кадрить кого-нибудь. Будто он стоит рядом и смотрит на меня. Мне все время стыдно становится.

— Воображение… — пробормотала Валерия.

— Еще я всегда знаю, где он и чем занимается. Один раз рассказала ему, он обиделся и решил, что я выслеживаю его.

— Ну и дурак. Сейчас не двадцатый век, чтоб в телепатию не верить.

— Он верит, — вздохнула Оля. — Сам телепат. Только я с такими подробностями рассказала, что он так вот подумал. На самом деле я эти подробности не видела, придумала для красоты, а получилось так, что совпало.

У Валерии все было просто. Она со школы встречалась с парнем, который был старше нее на пять лет. Сейчас он служил в армии, на Венере, а Валерия его ждала. Вернется, поженятся.

Утром поехали в Старый Центр. Валерия посоветовала уникальное средство для волос:

— За год ниже лопаток отрастут.

Купили сока и булочек, пристроились перекусить тут же, в смехотворно маленьком кафе на два столика. К ним подскочила очень старая, маленькая, по пояс Оле, но шустрая женщина. Валерия посмотрела на нее с ужасом, а та замахала на нее руками:

— Уйди, не для тебя, не для тебя, у нее глаза ясные, ей скажу, ей надо.

Валерия шарахнулась прочь. Старушка схватила Олю за руку и быстро забормотала:

— Смерть тебе от него будет, девять месяцев будешь ждать, как ребеночка, без смерти нет рождения, из-за него пойдешь, из-за него… Больно будет, слезки капают, капают, а все равно пойдешь, не бойся, ребеночек тоже думает, что умирает, а на самом деле рождается, назло ему пойдешь, ты часочки-то считай, вот как увидишь, так и вспомни, сколько часочков-то, да девять еще, вот и умрешь тогда, а он за тобой, за тобой пойдет, связаны вы, крепко повязаны, через руки и через головы, через сердце да по небу связаны-повязаны, за ниточку потянешь — он и пойдет, не бойся, а деньги мне не нужны, ты их себе оставь, не надо мне денег, не забудь, что девять да еще часочки…

И попятилась. Отошла шагов на двадцать и нырнула в подворотню. Оля пожала плечами. Валерия со страхом приблизилась:

— Первый раз в жизни настоящую цыганку вижу.

— А те, которые в Измайлово, — поддельные?

— Актрисы. А эта — настоящая. Только не рассказывай, что говорила, их предсказания нельзя рассказывать.

Взгляд Оли упал на табло уличных часов. Ровно три. Можно еще часика три погулять, и пора домой. Валерии в Каширу ехать, а Оле — в Дубну.

Сходили в парк Горького, покатались на аттракционах.

— Да чушь это все! — в сердцах сказала Оля, после этого предсказания ходившая как на взводе. — Я сама такого могу наговорить, может, и быстрей еще сбудется! А почему предсказания цыганок нельзя рассказывать?

— Не сбудутся.

— А! — обрадовалась Оля. — Вот и хорошо. Она мне предсказала, что я умру из-за того парня, я тебе вчера рассказывала. Или из-за него, или от его руки, она что-то там плела про руки и головы. Особенно упирала на какие-то часочки и на число девять.

Точно повторить слова цыганки Оля не смогла, да и не хотела. Бред какой-то. Валерия тоже так сказала, подумав.

Стрелки часов неуклонно близились к шести вечера, а они были в дальнем конце парка. Сначала хотели прогуляться пешком до метро, но у Оли изменилось настроение. После вчерашнего ночного трепа, а особенно после этого предсказания ей вдруг невыносимо захотелось увидеть Илью. А увидеть его негде, и потому Оля впала в легкую хандру. Направились к станции маршрутки, ходившей вдоль набережной, потому что ноги гудели, а до метро еще три километра пешедралом.

Ей оставалось всего три шага до бордюра посадочной площадки, когда сердце, отчаянно взбрыкнув, рухнуло в колени и там затаилось. Угол зрения рывком раздвинулся до пределов сферы, разом охватив и отпечатав в сознании небывалой четкости триграфию: Московье, голубовато-металлическая зыбкая поверхность реки Москвы, замершие во всех жизненных проявлениях люди и даже остановившиеся в воздухе молекулы. И уже в следующую секунду Оле показалось, что сердце не заработает снова никогда, а она умрет на месте.

Прямо передо ней стоял Илья. Она узнала его сразу, едва увидела, хотя он стоял спиной. Валерия успела сделать еще полшага и тоже остановилась, глядя на Олю.

Сердце забилось отчаянно быстро, кровь прилила к ушам и щекам. На всякий случай Оля попятилась, отступила в сторону и повернулась к нему спиной.

Боже, как он здесь оказался?! Он никогда не говорил про Московье, в Селенграде у него была своя квартира… Что он здесь делает? Именно здесь?!

— Ты чего? — шепотом спросила Валерия.

Оля только судорожно помотала головой. Потом показала глазами на Илью. Валерия обернулась и ахнула:

— Какие люди! Моравлин!

Оля подумала, что сейчас самое время грохнуться в обморок. Валерия оглянулась на нее, сопоставила Олину реакцию с ночным разговором, все поняла и испуганно прикрыла рот ладошкой:

— Оль, прости, я не хотела…

Поздно. Илья, конечно, слышал окрик. И шел к ним. У него было совершенно обычное лицо, и Оля вдруг поняла, что он заметил их намного раньше.

— Привет, — спокойно сказал он обеим сразу. — Вы откуда здесь?

— Гуляли, — ответила Валерия, потому что к Оле еще не вернулся дар речи.

— А я родню провожал. Потом решил прогуляться, забрел сюда, идти надоело, и я остался здесь.

Всю дорогу до метро Оля болтала с Валерией, а Илья отвернулся и смотрел в окно. У метро вышли. Илья извинился, попросил подождать его и нырнул в зеркальные двери ближайшего супермаркета.

— В туалет захотелось, — прокомментировала Валерия.

— А вот же! — Оля с удивлением показала на кабинку биотуалета в пяти метрах.

— Стесняется, — смеясь, сказала Валерия. — Ничего, сейчас вернется и сделает вид, что за водичкой ходил. — У нее загорелись глаза: — Слушай, так ты про него говорила?!

Оля беспомощно улыбнулась. Валерия оживилась:

— Вот это да… Теперь я понимаю, почему ты к Павлу остыла. Знаешь, я и раньше тебе симпатизировала, а теперь убедилась, что не зря.

Оля была страшно польщена.

— Ты оцениваешь людей не по внешним данным, — пояснила Валерия. — Потому что внешне Моравлин рядом с Пашкой, конечно, бледная тень. Но если не по внешности, то Пашке, при всей моей к нему симпатии, никогда даже рядом с Моравлиным не встать. И если ты это увидела, если ты предпочла Моравлина… Честь тебе и хвала.

— Только я совершенно его не понимаю, — убито сказала Оля.

— Поймешь. Как только перестанешь оглядываться на мнение окружающих — сразу поймешь. Он хороший парень. По большому, человеческому счету хороший, не в бытовом смысле. И, конечно, с ним трудно. Он безжалостный к себе и к тем, кого считает достойными людьми. К недостойным снисходителен по принципу — чего взять с урода?

— Откуда ты знаешь?

— У него сестра младшая есть, я с ней за одной партой три года просидела. Их семейство тогда в Давыдове жило. Как и я. Потом они уехали в Селенград, а я — в Каширу. А потом как-то так сложилось, что Илью я видела чаще, чем его сестру. Мне часто в Селенград ездить приходилось. Но вот последний раз виделись почти год назад.

Оля внезапно вспомнила. Покопалась в сумочке, вытащила кредитку. Ту самую, подаренную ей Валерией.

— Зачем? — удивилась Валерия, когда Оля протянула ей карту.

— Ну… — Оля смутилась. — Я так поняла, она служебная. Может, ты по ошибке мне ее сунула.

Валерия рассмеялась:

— Ну, ты даешь! Оля, безопасники так не ошибаются. И если к тебе попадает такая карта, то либо от человека, который никакого отношения к Службе не имеет, либо имеет, и карту отдал сознательно.

— И как на самом деле? — Она не смогла спросить прямо, работает Валерия в Службе или нет.

— Второй вариант. А ты, конечно, к этой карте и не притронулась?

— Разумеется. Она ж служебная! Мне мать денег прислала, так что я выкрутилась.

— Поразительно… Ты будешь смеяться. Этой карте лет двадцать. И скольких хозяев она поменяла — не перечислить. До сих пор никто не знает, сколько на ней денег, и есть ли они там вообще. Эту карту все как талисман друг другу передают. Говорят, она помогает новую жизнь начать.

— У меня так и вышло.

— Да у всех выходит. Так что оставь ее себе, еще пригодится… — Валерия замолчала. — Вон, Моравлин возвращается. Как я и говорила, с водичкой. Кстати, ты помнишь, сколько времени прошло? Ровно три часа.

Оля не сразу поняла, что Валерия про цыганку вспомнила. Сообразила и немного испугалась. Всегда страшно становится, когда начинают сбываться странные прогнозы.

Валерия поехала в Каширу, а Оле совсем расхотелось домой. Посмотрела на часы — всего-то начало седьмого, еще вполне можно погулять. Илья тоже не спешил.

Сходили в кино, на какой-то боевик. Вообще-то Оля к кино была равнодушна, просто немного соскучилась: в Селенграде американский кровавый боевик увидеть было невозможно. Разве только у кого-то на квартире. Там цензура была жестокой. И правильно, потому что ничего приятного в море крови нет. Противно. Один раз стало так противно и страшно от этих красных спецэффектов, что Оля невольно дернулась и уткнулась лбом Илье в плечо. Он ничего не сказал.

Порой она чувствовала на себе его взгляд. И вообще было такое ощущение, что он весь фильм смотрел не на экран, а на нее.

— Куда тебе? — спросил на улице.

— В Дубну.

— Надо же, мы и здесь поблизости живем. Мне тоже.

По дороге в метро болтали о том, о сем. Илья рассказал, как искал себе девчонку. Познакомился с одной — и понял, что не сможет с ней гулять. Со второй — тоже самое.

— Сначала вроде бы все хорошо, потом я был занят на работе, и мне сказали, что она не особо скучала в мое отсутствие. Целовалась там с кем-то… На следующий вечер она ко мне — я от нее. Ее у меня быстренько забрали. Больше я не пытался.

В Дубне Оля, зная нелюбовь Ильи к провожаниям, шла и раздумывала, прощаться или нет. Он сам сказал:

— Ну что, пройти с тобой?

Остановились не у дома, а около маленького сквера. Постояли там, Илья спросил, когда она собирается возвращаться домой.

— Когда хочу, — гордо сказала Оля.

Вообще-то Олина мама очень строго относилась к полуночным гулянкам дочери. У них было заведено правило: Оля должна была либо вернуться до десяти вечера, либо оставаться ночевать у подруги — но в этом случае обязана позвонить домой.

Сколько времени еще они с Ильей прогуляют — неизвестно. Ничего, подумала Оля, за эту гулянку можно и вытерпеть материнский выговор с утра.

Сели на скамейку.

— Откуда ты Лерку знаешь? — спросил он нарочито равнодушно.

Оля подавилась смехом:

— Ты так спросил… У безопасников такая манера — самое интересное самым незначительным тоном спрашивать.

— И много ты безопасников знаешь?

— Да видела пару раз.

Он кивнул. Посидел немного, потом вытащил из кармана рубашки пластиковую карточку удостоверения, показал Оле. На удостоверении было написано “Служба информационной безопасности СНГ. Моравлин Илья Иванович. Старший сержант”. Вот это номер! Оля уставилась на Илью круглыми глазами. И тут же поняла, по каким поводам Валерия летала в Селенград и почему Илью видела чаще, чем его сестру: они коллеги.

— Ну так и откуда? — повторил он свой вопрос.

— Учились вместе, — послушно сказала Оля. — Слушай, а чем ты занимаешься? Или это государственная тайна?

— Именно. Именно государственная тайна. — Илья покосился на нее, снисходительно усмехнулся: — Я корректировщик. “Постовщик”.

Минуту назад, узнав, где работает Илья, Оля думала, что сильней удивиться не сможет. Но то, что он сказал, в голове просто не укладывалось. Она совершенно иначе представляла себе корректировщиков, о чем и сказала.

— Если б корректировщики внешне отличались от людей, у нас не было бы таких проблем с их розыском. Но, к сожалению, они такие же.

— Почему к сожалению?

— Потому что сейчас мы все ищем одного человека… “рута”, точней. Он практически всемогущий. Знаешь, я не взялся бы объяснять кому-либо, что такое всемогущество. Это не возможности, которые дают деньги. Это — настоящее. Но я прекрасно понимаю, что, когда до него это дойдет, у него будет шок. Психическая травма. Как ни странно, у нас вся культура построена на стремлении к надмирным целям, а когда человек понимает, что он может достичь этой цели, обычно ударяется в панику. Вот мы его и ищем, чтоб объяснить ему все раньше, чем он сам себя осознает. Мы его Вещим Олегом прозвали.

— Пушкинский Вещий Олег?

Илья засмеялся:

— Настоящий! Учебник по истории хоть иногда открывать надо.

Некоторое время молчали. А потом Оля осторожно спросила:

— Илья, а как это? Ну, у тебя же тоже эти настоящие возможности…

Он очень грустно улыбнулся. И вдруг рассказал ей все. Полностью. Рассказал то, чего не говорил никогда и никому.

Рассказал, что с людьми у него отношения не ладились никогда. Что он живет как в другом мире, что устал от собственной умудренности. А от нее никуда не деться, потому что Поле ставит свою печать. И на самом-то деле Илье не удается почти ничего из того, что задумал. Особенно не везет в личной жизни.

Алла Сердюкова, первая его любовь, была антикорректором. Он ничего не мог с ней поделать, даже заблокировать, потому что знал, какую боль испытывает антикорректор при блокаде. Она убила двоих человек. Илья чувствовал себя чем-то средним между мерзавцем и половой тряпкой, но ничего не предпринимал. Потом она бросила Академию и уехала в Саратов. Там-то ее и арестовали.

Приятелей у него не было: простые люди шарахаются от безопасников. Служба тоже накладывает свою печать: меняются интонации и манера разговора, взгляд, появляется привычка никогда не доверять людям. И быть независимым от мнения окружающих. Илье нетрудно было привыкнуть к внутреннему этикету Службы, но своим он не стал и тут: обыкновенные безопасники, без корректировочных способностей, — они Поля боятся до судорог, боятся и корректировщиков. Боятся их и завидуют им.

— Тебе не тяжело так жить — без друзей, без понимания?

— Я привык. Зачем мне оно? Все равно мы все сошлись только на четыре года. Потом нас жизнь раскидает. Я не нуждаюсь в друзьях.

— А они — в тебе.

— Да, — спокойно согласился Илья.

— Поэтому тебя и не любят в группе.

Он замолчал. Оля почему-то не испугалась, что он обиделся. Напомнила:

— Помнишь, что я тебе говорила про тайные мысли каждого человека? У тебя ведь нет стремления к одиночеству. Ты так защищаешься от мира, от того, что мир может тебя бросить.

— Оль, все изменилось. Мне на самом деле уже не нужна любовь этого мира. Скоро мне предложат мои тридцать сребреников. И я их возьму. Вот чтобы они не стали платой за предательство, я и избегаю близких отношений с людьми.

— А что такое эти твои тридцать сребреников?

Он тихо улыбнулся:

— Вещий Олег.

— Это как?

— Есть такое слово — предназначение. Так вот, мне предназначено работать с ним. И когда наступит момент, что он меня позовет, я брошу все и уйду. Буквально все брошу. Потому что нам с ним, вдвоем, предстоит спасти мир. Только никому не говори, ладно? Даже Наташе.

Оля и не собиралась.

— Уже поздно, — сказал он.

Оля хотела еще посидеть, но настаивать не стала. У подъезда Илья насторожился:

— Ты здесь живешь?

— Да.

— В какой квартире?

— Семьдесят пятая.

Он долго смотрел на нее, потом засмеялся:

— А я — в семьдесят первой. На том же этаже, дверь напротив. И теперь я понимаю, с какой такой подругой Олей меня все пыталась познакомить сестра.

— Так ты — Иркин брат?! — ахнула Оля.

И тут же выпалила, что она давно хотела на него посмотреть — из-за аварии маршрутки. Но, к сожалению, так и не смогла твердо сказать, Илья там был или нет. Уже забыла, как выглядел тот мальчик, слишком много времени прошло. Илья сказал, что наверняка он, но развивать тему отказался. Единственное, что его заинтересовало, — почему Олиной фамилии не было в списках свидетелей по той аварии.

— А я маленькая была тогда. Так что записали только мою маму, а у нас с ней разные фамилии.

Дома все спали. Оля на цыпочках прокралась в свою комнату, долго не могла заснуть, вспоминая разговор. Надо же, так неожиданно все произошло… Встреча в самом непредсказуемом месте, и так легко помирились. Оля была рада этому.

Странный у них был разговор. Оля не понимала, зачем Илья рассказал ей все это. Может, потому, что знал — Оля поверит ему. И примет его таким, какой он есть. А может, ему просто надо было облегчить душу. И еще осталось ощущение, что он сказал или больше того, что хотел, или не договорил что-то очень важное.

Какой тяжелый день… Сколько всего случилось! Сначала цыганка… Оля села в постели. Так. Она же предсказала встречу. И еще Оля в Красноярске загадывала. Ей стало очень жутко, даже зубы сами собой клацнули. Цыганка говорила про смерть. Ее, Олину, смерть из-за Ильи. Девять месяцев, сказала она, и часочки… Между предсказанием и встречей прошло три часа. Что это значит? Девять месяцев и три часа? Три дня? Три месяца? Последняя версия ей понравилась больше. Значит, ровно через год. Третьего августа. Нет, четвертого — год-то будет високосный.