Корсары Ивана Грозного

Глава восемнадцатая. «НЕ ПОКУШАЙСЯ НА ТО, ЧЕГО ВЗЯТЬ НЕ МОЖЕШЬ»

Высокий, худощавый князь Андрей Курбский, ссутулившись, сидел на своем месте в зале заседаний сейма. Он молчал, поглаживая коротко стриженную, седоватую бородку. И на голове в густых волосах было много седины, несмотря на еще нестарые годы.

На громогласном и шумном люблинском сборище, молчаливый и сжавшийся, он был похож на затравленного волка.

Не проронив ни одного слова ни за, ни против, Андрей Курбский голосовал за навечное соединение Польского королевства и Литовского княжества. Он знал, что неравноправный союз ухудшит положение русского православного населения в объединенных государствах, усилит Польшу — злейшего врага московских князей… Он понимал, что воссоединение всех русских земель станет еще более сложным делом.

«Может быть, объединение Литвы и Польши поможет королю Сигизмунду расправиться с московским злодеем? — думал князь Курбский. — Я не пошевельну пальцем там, где надо оказать помощь царю Ивану, и всегда буду помогать тем, кто поднимает на него руку».

Он снова и снова проклинал царя Ивана, обвиняя во всех своих бедах. Ненависть к московскому владыке заслонила от его глаз великие нужды и страдания русского народа. Сделавшись ненавистником одного человека, он перестал быть русским. Задавшись целью уничтожить царя Ивана, он считал, что для этого хороши все средства. Конечно, он хотел вернуться на родину, но понимал, что сможет это сделать, только переступив через труп своего заклятого врага.

Курбский немного оживился, услышав горячее выступление своего друга, киевского воеводы Константина Острожского, против неравноправного объединения. Глаза князя загорелись, в голове стали складываться слова, противные унии. Но пришло на память новое оскорбление, нанесенное московским царем, и он взял себя в руки.

Утром Андрей Курбский проходил с Острожским мимо четырех московских вельмож, прискакавших по приглашению польского правительства на Люблинский сейм. Московские вельможи очень вежливо раскланялись с Острожским, но, увидев Курбского, стали со злостью плевать на него.

— Изменник, — кричали они, — да будешь ты проклят на вечные времена!

Князь Курбский выхватил саблю, но сеймовая стража мгновенно его обезоружила.

— Мы выполнили приказ царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, — гордо сказали московские вельможи.

Когда-то Андрей Курбский, боярин и князь, был любимцем царя. Он происходил из знатного рода ярославских князей и фамилию свою получил от реки Курбы. В Ливонию был послан воеводой большого полка. В 1564 году он изменил своему государю, покинул отечество и стал служить яростному врагу Московского государства польскому королю Сигизмунду. К измене отечеству Курбский пришел не в один день. Он почитал Адашева разумным правителем и был его единомышленником. Расправа царя Ивана со всеми, кто поддерживал Адашева, возмутила и испугала Курбского. Он не раз получал зазывные листы от Сигизмунда с щедрыми посулами. Сенаторы присягнули в исполнении королевских обещаний и прислали князю охранную грамоту. И князь Андрей решился: темной октябрьской ночью, попрощавшись навсегда с женой и девятилетним сыном, он перелез крепостную стену города Юрьева, где был в то время наместником и воеводой, и бросил городские ключи в колодезь. На лошадях, приготовленных слугою Шибановым, он ускакал в город Вальмар.

Вскоре после бегства из России Курбский получил от Сигизмунда-Августа обширные поместья. Земли даны были на время, без права собственности. Но в 1567 году, в награду за доблестную, верную службу во время войны польского дворянства с царем Иваном, король предоставил перебежчику ленное право58 на пожалованные земли. С того времени Андрей Курбский стал величать себя князем Курбским и Ярославским. На гербе его был изображен вставший на задние лапы лев. Князь знал латинский и греческий языки, изучал разные науки, обладал писательским даром. Его письма немало досадили грозному царю.

По нраву князь Курбский был крут и неуживчив. Обиды никому не спускал. Часто ссорился с соседями-помещиками. От обид и притеснений защищался вооруженной рукой. Иногда он саблей расширял границы своих земель…

1 июля 1569 года Курбский без возражений принял присягу на верность новому объединенному государству.

На следующий день после закрытия сейма князь попросил аудиенцию у короля и был благосклонно принят.

В королевских покоях жарко. Через открытые окна налетело много больших мух. Двое придворных шляхтичей отгоняют назойливых насекомых от короля, двое других охотились с мухобойками.

— Благодарю, мой друг, — сказал Сигизмунд-Август, тряся головой от слабости. — Мне сказали, князь, что ты с радостью принял унию.

— Я всегда был верным слугой вашего величества. — Курбский поцеловал королевскую руку. — И сейчас хочу сообщить нечто весьма важное и полезное вам.

— Мой канцлер и вы, Ян Фирлей, прошу, подойдите ближе. Князь Курбский хочет сообщить нам важные новости.

Сановники с поклонами приблизились, бросая настороженные взгляды на Курбского. Канцлер был в красной суконной куртке, расшитой золотом, в чулках и башмаках, а Ян Фирлей в синем жупане и щегольских сапожках.

— Я слушаю, князь.

— Ваше величество, в Москве и по всей земле Московской свирепствуют голод и моровое поветрие. Верные люди оттуда пишут мне, что страна обезлюдела. Царские кромешники разорили многие плодородные земли, крестьяне разбежались. На войну с Ливонией царь Иван тратит последние деньги. Людей в полки приходится собирать под страхом смерти.

— Что же ты предлагаешь?

Курбский на мгновение задумался.

— Время приспело. Для победы над Москвой надо послать хорошие подарки крымскому хану. Вдвое, а то и втрое больше, чем дает Москва. И Девлет-Гирей с большой ордой нападет на московские земли. Я сумею указать крымскому хану дорогу в обход приокских крепостей. Девлет-Гирей разорит много городов и возьмет Москву, в этом я уверен… А в это время вам, ваше величество, следует ударить с другой стороны на московского князя. И может так случиться, что великий князь Иван Васильевич, этот дикарь и кровопийца, будет у вас в руках. Тогда вы сами решите, кого посадить на московский престол. Прошу, ваше величество, не откладывая, отправить послов к крымскому хану. Я уверен, предложение будет весьма кстати. У меня есть все доказательства, я получаю письма от вельможных лиц московского государства.

— Вы позволите, ваше величество, задать один вопрос князю? — вмешался в разговор внимательно слушавший канцлер Валента Дембинский.

— Пожалуйста, прошу вас.

— Как вы думаете, пан Курбский, чем окончится поход на Астрахань объединенных сил татар и турок?

— Я не жду ничего хорошего, это несбыточно. Чтобы прокопать проход для кораблей из Дона на Волгу, туркам понадобится сто лет.

— Вот как… однако вы предлагаете…

— Я предлагаю одновременно ударить на Москву крымскому хану и его королевскому величеству.

— Вряд ли это возможно в будущем году… Мы изрядно задолжали хану.

— Ах! Я забыл, что его величество платит татарам дань.

— Собственно говоря, это не дань… зато без согласия турецкого султана крымский хан не имеет права напасть на наши земли. А земли московита он грабит, когда ему захочется.

— Да, да, — вмешался король, — надо уплатить наши долги Девлет-Гирею… Итак, панове, подумайте и без отлагательств доложите мне.

От короля Андрей Курбский вышел вместе с канцлером. На улице цвели липы. От деревьев тянуло густым медовым духом.

— Я вас не совсем понимаю, дорогой князь, — сказал с вежливой улыбкой канцлер, когда они стали прощаться. — Вы, русский, обрекаете свою землю на страшное татарское разорение, да еще хотите, чтобы мы, поляки, взяли Московию и наш король назначил бы туда правителем своего ставленника?

— Если бы король Сигизмунд-Август поступил с вами так, как поступил со мной московский царь, то поверьте…

— А как он поступил с вами, позвольте узнать?

Курбский, не ожидая подобного вопроса, промолчал.

— Насколько известно мне, — продолжал Валента Дембинский, — вы задолго до побега договорились с королем о возмещении своих владений в Московии. Но королевского слова вам показалось мало, и вы потребовали клятвы наших вельмож. Извините, князь, что я задеваю столь тонкие струны…

Канцлер, прямой и по-своему честный человек, был недоволен, как и многие польские вельможи, пожалованием князю королевских земель и с трудом скрывал неприязнь к чужеземцу. Волынские помещики успели пожаловаться на Курбского и даже требовали отобрать у него королевский подарок. Жаловался и князь Чарторыйский на разбой и грабеж в Смедыни. Курбский пришелся не ко двору вельможному панству.

— Мне угрожала смерть, — ответил князь Андрей, вспыхнув. — Если бы я не отъехал к вам, может быть, мои кости давно сгрызли собаки где-нибудь у кремлевской стены… Право на отъезд от одного князя к другому было древним законом моих предков.

Валента Дембинский взглянул Курбскому прямо в глаза:

— Смерть могла угрожать после битвы, где пятнадцать тысяч русских под вашим воеводством потерпели поражение от четырех тысяч поляков. Князь, вы, наверно, помните, что, не будь вашего желания, полякам вряд ли удалось одержать столь легкую победу.

Кровь бросилась в лицо князю Андрею. Он схватился за саблю.

— Успокойтесь, дорогой князь, вы забыли, что я коронный канцлер и читал все бумаги, в том числе и вашу записку к пану Хоткевичу.

— Но ведь его величество обещал мне хранить тайну, — вырвалось у князя.

— Я и не собираюсь нарушать обещание. Это сказано только вам. Мне интересно, при каких обстоятельствах позволительно… ну, скажем, бросить свою отчизну, окруженную врагами, свой народ…

— Где моя отчизна, от кого мне ее защищать? Не татары, а царь губит отчизну! — яростно выкрикнул князь.

— Ну хорошо… Будем считать, что вы отъехали от московского князя согласно с законами предков. Но после вы два раза сражались со своими, русскими. И не только своей саблей… Помнится, вы привели двести воинов, вооружив их на свои деньги. А теперь советуете королю кое-что похуже…

Мимо проскакали на гнедых конях два ратника, увешанные оружием. Пыль, поднятую конскими копытами, подхватил ветер и закрутил вихрем по улице.

Курбский не сразу ответил. Он долго вытирал потное лицо большим белым платком.

— Что ж, у каждого свой взгляд на вещи, — сказал он наконец. — Я доказываю свою преданность польской короне, разве вам это не по душе?

— Не знаю, может быть, и я, чувствуя, что над головой висит топор палача, покинул бы свое отечество. Но бороться против него с оружием в руках, придумывать погибель своей земле… нет, это не укладывается в моей голове. Вот если бы вы, вместо того чтобы наводить крымского хана на свою землю, прикончили царя Ивана? Но простите меня, вельможный пан Андрей, это мысли простого шляхтича. Как канцлер польской короны, я другого мнения и буду весьма рад, если нам удастся свершить вашу задумку. Кстати сказать, мне очень понравилась мысль провести к Москве Девлет-Гирея в обход приокских крепостей. Прошу вельможного пана завтра утром быть у меня. Мы вместе разработаем секретный план против гнусного московита.

Князь Константин Острожский во время сеймовых заседаний занимал обширный дом своего двоюродного брата. В последний вторник июля, вскоре после торжественной присяги, он собрался ехать на Киевщину. В день отъезда князь дал прощальный обед. За его столом сидели почти все православные вельможные паны из Литвы и русских земель.

Князь Курбский, сказавшись больным, не принял приглашения. Он не хотел встречаться со своими соседями, с которыми враждовал. А потом, после разговора с канцлером, состоявшегося рано утром, когда было решено немедленно отправить к крымскому хану королевских послов и добиваться его выступления против Москвы, Курбскому стало не по себе. «Я сделал правильно, — старался он себя успокоить. — Царя Ивана необходимо уничтожить, для борьбы с бешеным зверем хороши все средства».

Однако Курбский знал, что его чудовищный план, если он станет известен, одобрят далеко не все русские вельможи Литовского княжества.

Около четырех часов после полудня, закончив недолгие сборы, князь Андрей с десятком слуг выехал в свой замок, стоявший близ Ковеля, в местечке Миляновичи. За городской заставой его догнал торжественный поезд киевского воеводы. Князь Острожский ехал в золоченой карете в сопровождении двухсот вооруженных всадников.

Заметив на обочине дороги Курбского, скромно уступившего дорогу, воевода остановил карету и пригласил князя к себе.

Андрей Курбский с большим уважением относился к Константину Острожскому, русскому человеку, крепко державшемуся за обычаи и веру предков. Как и его отец, он был невысок ростом, но велик душой. Никто из воевод Литовского княжества не одерживал над татарами столько славных побед, сколько их было на счету у князя Острожского. Не много нашлось бы людей в Польше и Литве равных ему по богатству. Ему принадлежало сто городов и более тысячи сел. Говорили, что он может один снарядить на войну тридцать тысяч всадников. Киевский воевода не раз в трудную минуту помогал Курбскому и заступался за него перед королем и сенаторами.

Несколько верст они проехали молча. Лето было в самом разгаре. По пыльной дороге карета катилась мягко. За заставой сразу потянулись желтеющие нивы вперемежку с перелесками и рощицами.

— Я слышал, ты внове хочешь жениться, княже? — спросил Константин Острожский, подкладывая под локоть подушку.

— Мою жену замучил московский царь, — со злобой сказал Курбский. — Она умерла в заточении вместе с сыном.

— Что ж… Мария из дома Голшанских выгодная для тебя жена. Она в родстве со многими знатными родами. Сангушки, Збаражские, Сопеги, Воловичи — ее родственники. Большие поместья на Волыни и в Литве… Однако вдова не совсем молода.

— Она мне ровесница.

— Прости, княже, сколько тебе, я запамятовал.

— Исполнилось сорок два.

Знакомцы помолчали.

Острожский знал, что Мария Юрьевна старше своего жениха на четыре года. Она успела схоронить двух мужей. В семействе Голшанских были вечные раздоры и бесконечные тяжбы. От первого мужа у вдовы осталось два взрослых сына…

— Обед у меня прошел очень шумно, — сказал Острожский. — Пановья оплакивали кончину вольного Литовского государства. Они чуть не передрались, упрекая друг друга в слабости. Жалели, что дали клятву… Вся надежда на скорую смерть Сигизмунда-Августа. Его смерть — удобный случай оторваться от польской короны. Ты не поверишь, княже, Сигизмунд еще жив, а на обеде называли имена новых королей!

— Интересно, какого короля хотят вельможные паны?

— Императора Максимилиана, его сына эрцгерцога Эрнеста… Но вот что сказал вельможный пан Ян Хоткевич: мелкое дворянство прочит в короли Федора, второго сына московского царя, или самого Иоанна.

Курбский круто повернулся к собеседнику.

— Ты шутишь, вельможный князь и пан?

— Вовсе нет. Я повторяю то, что слышал от пана Хоткевича.

— Они сошли с ума! Им не жалко своих голов. Пусть только появится в Польше этот зверь! Он зальет кровью всю землю.

— Ну, положим, здесь не Москва. Наши законы не дадут ему своевольничать… А ты подумай, княже, в этом, пожалуй, есть смысл.

— В чем смысл, посадить королем царя Ивана?

— Да.

— Душегуб своего народа не может быть благодетелем другого.

— А ты подумай иначе. Если московит станет королем или посадит на польский престол своего сына Федора, он поможет Литовскому княжеству отойти от Польши. Потом будет видно, что делать дальше. Для православной церкви это принесет несомненную пользу. Русские земли снова соединятся…

— Он оторвет Киев от Литвы.

— А сейчас его отобрали у нас поляки. Что лучше? Мне думается, лучше отдать его Москве. Православный народ не будет обижен. Царь Иван за мирный договор и сейчас требует возвратить ему Витебск, Киев, Минск и даже всю Волынь.

— Прежде всего царь Иван отрубит твою вельможную голову или посадит тебя на кол! — зло сказал Курбский. — Он не потерпит возле себя такого богатого князя. Неужели ты, самый умный человек в Литве, мыслишь, как малое дитя… А что скажет турецкий султан? Он никогда не согласится на царя Ивана.

Константин Острожский положил руку на плечо Курбского:

— Довольно об этом, княже. Я знаю, ты никогда не согласишься быть снова подданным московского царя. Да и он вряд ли потерпит тебя.

— Я опишу все злодеяния московского тирана, пусть те, кто хочет видеть его королем, узнают правду. Клянусь тебе, вельможный князь, я сделаю тако. К нему не пойду, лучше стану служить туркам.

— Хорошо, хорошо, княже, — старался успокоить киевский воевода расходившегося Андрея Курбского. — А сейчас уймись. Посмотри, какой замок виден на горке, его недавно построил пан Замойский. Леса какие вокруг, какие могучие дубы!

Курбский умолк. Замок Замойского скрылся из глаз, миновали дубовый лес.

— Я думаю, княже, — начал снова Острожский, — Речь Посполитая никогда не сможет добиться единомыслия во внешних и внутренних делах. Три разных народа, поляки, литовцы и русские, тянут в разные стороны, смотрят на вещи разными глазами. Что хорошо одному, плохо другому. А в Московском царстве один народ решает свою судьбу. У царя Ивана сильное войско, всегда готовое к выступлению. А мы не можем собрать каких-нибудь сорок тысяч, даже если от этого многое зависит… Его величество король слаб, очень слаб, и хорошо, если он протянет еще год. Я согласен на все, лишь бы рассчитаться с наглыми католиками, душителями православия.

Курбский обиделся и ничего не ответил.

— Княже, я в Киев. Король заметил мне вчера, что город плохо укреплен и татары не боятся его. Посмотри крепость. Я знаю, ты опытный воевода и стратег. Согласен?

— Хорошо, вельможный князь.

По дороге в Киев князь Константин Острожский останавливался в замках русских панов, своих знакомых. Со многими из них он был в родстве. Киевского воеводу всюду встречали с почетом. На князя Курбского литовские и русские вельможи смотрели косо, хоть и рода он был высокого и древнего и Острожский ему покровительствовал. Своевольством и высокомерием Курбский раздражал своих норовистых соседей, и слава о нем шла худая.

На четвертый день воевода киевский пересел в седло. Вместе с Курбским в сопровождении небольшого отряда они подъехали к разрушенным стенам когда-то знаменитой и могучей столицы всей Русской земли. Сейчас город лежал в развалинах. Курбский с грустью разглядывал полуразрушенную, запустевшую церковь святой Софии о тринадцати куполах, любовался мозаикой на сводах и каменным полом из цветных плит. Из других старинных построек ничего не сохранилось, кроме церкви святого Михаила с большим золоченым куполом. Жителей в древнем городе почти не было, дома с обитателями встречались редко.

Внизу в долине возник новый небольшой городок. В нем виднелось много глиняных домов, деревянные русские церкви. Только церковь на главной площади была каменная.

Крепость стояла на отдельном холме, она тоже деревянная и в некоторых местах требовала починки. Ее стены в защиту от огня были густо замазаны толстым слоем глины. Киевский воевода не сидел в этой крепости, а проживал в каменном неприступном замке.

«Всыпал бы царь Иван батогов воеводе за такую крепость», — невольно подумал Курбский, с грустью оглядывая жалкие укрепления.

После монголо-татарского нашествия на Киевскую Русь жизнь народа в приднепровских землях стала опасной. Набеги ханских орд разрушили прежнюю обширную торговлю. Днепр перестал служить международным торговым путем, появились новые торговые связи, и Киев потерял былое значение.

Много простого люда в эти тяжелые столетия переселилось к северу, туда, где были леса, в которых можно было спасаться от врагов, где находились сильные русские князья.

— Вельможный князь и пан, — наконец сказал Курбский, пряча глаза от киевского воеводы, — король думает не о войне с татарами, а только о плясках и машкерадах. И вельможи знают только есть и пить сладко: за столом они очень храбры, берут Москву и Константинополь, и даже если бы на небо забрался турок, и оттуда готовы его снять… Выступая в поход, они идут за врагом издали и, походивши два-три дня, возвращаются к бабам… Если бедные жители успели спасти от татар в лесах какой-нибудь скарб или скот, то все поедят и последнее ограбят… Что ж, вельможный князь и пан, киевскую крепость надо строить заново, и не деревянную, а из камня…

— Пусть король дает денег на постройку крепости, — сердито отозвался князь, — а свои я тратить не буду.

Митрополит Киевский и всея Руси обосновался в Печерском монастыре, обнесенном крепкими стенами. Монастырь был расположен в одной версте от старого города по течению Днепра.

Вместе с Курбским киевский воевода посетил Печерский монастырь. В мраморной гробнице под полом церкви покоились останки его отца Константина Острожского.

Воевода, сняв шапку, молча постоял у могилы. Затем он по крутой лестнице поднялся в келью митрополита и долго с ним беседовал.

Православный владыка жаловался на притеснения католической церкви. Воевода терпеливо его выслушал и обещал помощь.

Король Сигизмунд-Август вел дружбу с турецкими султанами, и крымские ханы не имели права нападать на земли Литвы и Польши без султанского разрешения. Правобережные земли, называемые Русской стороной, понемногу заселялись, оживали, поправляясь от монголо-татарских набегов. Однако и сейчас эти богатые и плодородные земли населены были слабо и не приносили и десятой доли того, что могли бы принести.

От левого татарского берега Днепра начинались пустые безжизненные степи, по которым разъезжали разбойничьи орды, двигаясь на земли Московского государства.

Вельможи в Литовском княжестве, чрезмерно чувствительные к московским делам, почти равнодушно относились к татарской опасности на своих южных окраинах.

Две крепости на южной границе Литовского княжества, Черкассы и Брацлава, не могли оградить население от татарских набегов.