Кошка, Сёдзо и две женщины

И всё-таки если он на удивление точно соблюдал приказания Ёсико и ни разу даже не подумал побывать в Рокко, так не только потому, что за ним строго следили, но также и потому, что ему не хотелось попадаться в сети Синако. Он всё ещё не вполне понимал, зачем ей понадобилось забирать кошку, но склонен был подозревать, что Цукамото не спешил сообщать ему о Лили именно по её наущению: вероятно, Синако решила заставить его поволноваться и тем завлечь к себе. Конечно, навестить Лили хотелось, очень хотелось; но при всём том не хотелось попадать в заготовленную этой женщиной ловушку, и то же очень. Одно дело — повидаться с Лили, и совсем другое — оказаться в руках Синако. Она загордится: «Ага, пришёл-таки!», задерёт нос — подумать и то страшно… Сёдзо был по-своему хитроват и охотно пользовался в своих целях тем, что все считали его безвольным, легко поддающимся чужому влиянию. Так было и с Синако: выглядело всё так, будто он выгнал её под напором О-Рин и Ёсико, но, пожалуй, она и самому ему порядком надоела. Теперь он был уверен, что поступил правильно, и ни о чём не жалел.

Она, конечно, сейчас вон там, у себя наверху, подумал он, глядя из своего укрытия на освещённое окно второго этажа, и поёжился, представив себе характерное выражение её лица: как будто она умнее всех, а тебя считает за дурачка. Ведь для чего приехал-то: чтобы услышать, наконец, милое знакомое «мяу», хотя бы и я чужом доме, чтобы удостовериться, что никто его зверушку не обижает, больше ему ничего не надо. Сейчас подкрасться бы к чёрному ходу, заглянуть… если всё спокойно, вызвать тихонько Хацуко, передать eй курятинку для Лили, выяснить, как и что… Но как посмотришь на этот свет в окне, сразу встаёт перед глазами её лицо, и ноги цепенеют. Кто знает, вдруг Хацуко побежит звать сестру; во всяком случае, потом уж наверняка eй расскажет. То-то она загордится: отлично, мол, всё идёт как задумано. Нет уж, придётся всё-таки сидеть тут на пустыре, ждать, вдруг Лили случайно пройдёт мимо, прошло уже часа полтора, и пора было подумать о том, как обставить возвращение домой. Мать-то ничего, а вот если Ёсико уже дома, быть ему сегодня в синяках. И это бы ещё полбеды, а то ведь с завтрашнего же дня надзор усилится. Странно, однако, что за полтора часа он ни разу не услышал «мяу»: что, если сбылись его кошмарные сны и кошки тут больше нет? Если они давеча жарили рыбу на всю семью, наверное, и Лили кое-что досталось, тогда она обязательно пошла бы кушать травку, а её нет — очень это подозрительно…

Не стерпев, Сёдзо вылез из кустов, крадучись пробрался к чёрному ходу, прислушался. Внизу ставни были закрыты; слышен был только голос Хацуко, видимо, она укладывала ребёнка, больше никаких звуков. Если бы Лили хоть на миг появилась в окошке, пусть бы даже наверху — какая была бы радость, но в верхнем окне виднелась только белая занавеска, вверху — темнее, внизу — посветлее, должно быть, Синако опустила лампочку пониже и занималась своим рукодельем. Сёдзо представилась мирная картина: Синако усердно орудует иголкой, а рядом, свернувшись уютным колечком, нежится Лили. Они одни в кругу немигающего электрического света, вся остальная комната погружена в полумрак… Уже совсем поздно, кошка чуть слышно сопит во сне, а женщина всё так же молча шьёт… Грустная, но трогательная сцена. Если там, за окном, и правда такой уютный мирок, — если произошло чудо и Лили подружилась с Синако, — не замучит ли его ревность при виде этой мирной картины?

Честно говоря, ему всё-таки было бы досадно, если бы оказалось, что Лили забыла прошлое и вполне довольна настоящим. Конечно, хуже, если с ней плохо обращаются или если она сдохла, но всё равно — так тоже невесело. Может быть, и к лучшему, что ему ничего не известно.

Сёдзо услышал, как часы на первом этаже пробили половину: бом… Половина восьмого, сообразил он и вскочил, как будто кто-то толкнул его, но, отойдя на несколько шагов, вернулся, вынул из-за пазухи свёрток с курятиной и стал лихорадочно придумывать, куда бы его пристроить: то ли у двора, то ли, пожалуй, у мусорного ящика. Надо, чтоб гостинец лежал в таком месте, где его могла бы обнаружить только Лили, но в кустах его учуют собаки, а тут заметят обитатели дома. Что бы такое придумать? Нет, поздно этим заниматься. Если самое большее через полчаса он не будет дома… «Ну-ка, где ты был столько времени?» — прозвучал у него в ушах грозный окрик разгневанной Ёсико. Так ничего и не придумав, он развернул свой гостинец прямо в кустах, придавил края камешками, укрыл листьями и со всех ног помчался к чайной, где оставил велосипед.

В тот вечер Ёсико вернулась домой на час с лишним позже Сёдзо. Она была в прекрасном настроении, рассказывала, как ходила с младшим братом на бокс. На следующий день они с Сёдзо поужинали раньше обычного и отправились в Кобе развлекаться.

О-Рин приметила, что Ёсико всегда бывала весела после поездки в Имадзу — так продолжалось неделю, пока у неё водились полученные от отца деньги. Она тратила их не задумываясь, ходила в кинематограф, в оперетку, разок-другой могла пригласить и Сёдзо. В такие дни супруги отлично ладили между собой, но к концу недели Ёсико приходила в уныние. Начинала скучать, целыми днями без дела слонялась по дому или читала журналы и то и дело бранила мужа. Сёдзо, со своей стороны, пока жена была при деньгах, усердно изображал преданного супруга, но по мере того как тратить становилось нечего, всё больше дулся и огрызался. Больше всех доставалось при этом матери, не вовремя попадавшей под руку. Поэтому всякий раз, когда Ёсико отправлялась в Имадзу, О-Рин втихомолку радовалась: вот и отлично, поживём спокойно.

Сейчас как раз начиналась одна из таких мирных недель. Однажды вечером, дня через три-четыре после поездки в Кобе, когда супруги, ужиная вдвоём, оба успели немного выпить, Ёсико, слегка раскрасневшаяся от сакэ, сказала:

— Какая скучная была на этот раз картина. А ты как считаешь? — и потянулась к бутылке, чтобы наполнить чашечку мужа. Но Сёдзо перехватил у неё бутылку и налил сам:

— Давай ещё по одной.

— Мне нельзя… Я пьяная.

— Давай, давай, ещё по одной.

— Дома пить неинтересно. Лучше пойдём завтра куда-нибудь, а?

— Неплохо бы.

— Деньги у меня пока есть… Мы тогда дома ужинали, в городе потратились только на картину. Так что я ещё богатая.

— А куда пойдём?

— Лучше всего в театр Такарадзука. Что там сейчас дают?

— Оперетку, должно быть… Но раз ты такая богатая, может, придумаем что-нибудь получше?

— Что, например?

— Поедем в парк любоваться клёнами.

— В Мино?

— В Мино не стоит, там после наводнения ничего не осталось. Вот, может, в Ариму… Давно там не были. Помнишь?

— А что… Слушай, когда же это было?

— Да уж с год назад. Хотя нет, постой, тогда ведь лягушки квакали.

— Верно, значит, не год, а полтора.

В ту пору, когда началась их тайная близость, как-то раз они однажды поехали в Ариму и полдня развлекались там в домике служителя императорской виллы под шум прохладной горной реки, перемежая пиво любовью. Этот счастливый летний день они и вспомнили теперь.

— Что ж, опять пойдём к тому служителю?

— Сейчас лучше, чем летом. Полюбуемся клёнами, искупаемся в горячих источниках, поужинаем в своё удовольствие…

— Правильно, так и сделаем, решено.

На следующий день Ёсико с самого утра начала собираться в дорогу.

— Слушай, — сказала она мужу, — ты оброс.

— Очень может быть, я у парикмахера уже полмесяца не был.

— Сходи сейчас, только быстро. За полчаса.

— Ну, знаешь!

— Я не поеду с таким нестриженым. Давай живо!

Размахивая полученной от жены бумажкой в одну иену, Сёдзо дошёл до парикмахерской. К счастью, посетителей там не было.

— Побыстрее, пожалуйста, — сказал он хозяину.

— Куда-нибудь собираетесь?

— Еду в Ариму любоваться клёнами.

— Замечательно. И супруга с вами?

— Да, вместе едем. Хотим пораньше выехать, надо быстренько постричься за полчаса.

Через тридцать минут, сопровождаемый доброжелательным напутствием парикмахера, Сёдзо отправился домой. Но не успел он войти в лавку, как замер у порога, услышав во внутренних комнатах возбуждённый голос жены:

— Отчего же вы, маменька, до сих пор это скрывали? — Ёсико почти кричала, видимо, она была вне себя. — Отчего вы мне сразу не сказали, как только это произошло? Может, вы только на словах держите мою сторону, а сами всё время позволяли ему это вытворять?

Мать была явно обескуражена напором невестки и лишь изредка ухитрялась вставить словечко вполголоса, чтобы Сёдзо не услыхал. Но он всё слышал.

— Как это! Как это — может быть, и не ездил! На чужой кухне варит курятину — для кого же это, как не для Лили? И вообще, когда он вернулся с этим фонарём, неужто вы, маменька, не поняли, куда он ездил?

Ёсико не часто разговаривала с матерью таким повышенным тоном, и Сёдзо сразу сообразил, что, пока он стригся, к ним пришли за тем самым старинным фонариком, который он одолжил в магазине «Кокусуйдо». По правде сказать, когда в тот вечер Сёдзо вернулся домой с фонариком на руле велосипеда, он, не заходя в дом, спрятал его в чулане, чтобы не попасться с ним на глаза жене. Вероятно, мать обнаружила фонарь и показала Ёсико. Но с какой же стати хозяин фонарика вдруг решил его забрать, ведь он же тогда сказал Сёдзо, что это не к спеху? Вряд ли ему стало жалко такого старья, наверное, послал сюда кого-то по делу и велел заехать по дороге. А может, он разозлился, что Сёдзо так и не вернул ему двадцать сэн? И потом, кто бы там ни приезжал, сам хозяин или посыльный, но зачем было болтать про курятину?

— Если бы он ездил только к Лили, я не стала бы возражать. Но он же не с кошкой видаться ездит! Вы что же думаете, маменька, я позволю ему стакнуться с этой мерзавкой и меня обманывать?

В ответ на это О-Рин, разумеется, не нашла что сказать и совсем притихла. Ей, конечно, было неприятно выслушивать эту брань, предназначенную, в сущности, сыну, но с другой стороны, похоже, она была даже отчасти рада: если бы Сёдзо сейчас был тут, он бы, конечно, не отделался такой лёгкой головомойкой. На всякий случай она заняла оборонительную позицию с таким расчётом, чтобы в случае чего мгновенно выскользнуть на улицу. Но тут Ёсико взвизгнула:

— Мне теперь всё ясно! Раньше вы её выставили, а теперь меня хотите выставить, да? Посылаете его в Рокко, чтобы сговориться! — Вслед за этим что-то грохнуло.

— Постой!

— Оставьте меня!

— Куда ты собралась?

— К отцу! Раз он меня не слушает, вас не слушает…

— Подожди! Сёдзо сейчас придёт…

Снова что-то загрохотало, и пока женщины в пылу драки вылетели из комнат в лавку, Сёдзо выскочил на улицу и не помня себя пробежал пять или шесть кварталов. Остановившись перевести дух, так и не узнав, чем кончилось дело, он обнаружил, что очутился у автобусной остановки. В руке он всё ещё крепко сжимал сдачу, полученную в парикмахерской.

В этот день Синако в начале второго накинула поверх кимоно шерстяную шаль и пошла отнести заказчику законченную работу. Хацуко одна занималась на кухне стряпнёй. Вдруг сёдзи слегка раздвинулись и затаив дыхание в кухню осторожно заглянул Сёдзо.

— Ой! — отпрянула Хацуко, но Сёдзо, наспех поклонившись, улыбнулся ей:

— Хат-тян… — начал он, боязливо оглядываясь, и зашептал скороговоркой: — Слушайте-ка. Синако вышла, да? Я её сейчас видел, только она меня не заметила. Я вон там за тополем прятался.

— У вас к ней дело?

— Да какое там! Пришёл с Лили повидаться. — В голосе Сёдзо прозвучала неподдельная тоска. — Хат-тян, скажите, кошка у вас? Можно мне повидать её?

— Была где-то тут.

— Я тут поблизости уже два часа торчу, она не появлялась.

— Тогда, может быть, наверху?

— А вдруг Синако придёт? Куда она пошла?

— Работу отнести, это недалеко. Она скоро вернётся.

— Ах, что же делать? Вот беда. — В полном отчаянии Сёдзо топнул ногой. — Хат-тян, умоляю вас… — Он молитвенно сложил руки и торопливо изобразил глубокий поклон. — Очень прошу. Я вам этого никогда не забуду. Принесите её сюда, а?

— Да что вы собираетесь с ней делать?

— Ничего… Увидеть бы, что жива и здорова, и всё.

— Вы не заберёте её?

— Да какое там заберу. Увидеть бы, и я уж больше не буду приезжать.

Хацуко долго и пристально глядела Сёдзо в глаза, раздумывая как поступить. Потом, очевидно приняв решение, молча пошла на второй этаж. Заглянув в комнату сестры, она повернулась и сказала ему с середины лестницы:

— Она там.

— Там она, да?

— Я её не умею брать на руки, зайдите сами, взгляните.

— А ничего?

— Вы только побыстрее.

— Хорошо. Уж извините за вторжение.

— Поскорей, пожалуйста.

Сёдзо поднялся по крутой, узкой лестнице: сердце у него колотилось. Столько времени он об этом мечтал, и вот сейчас они увидятся, но как она теперь выглядит? Какое счастье, что не сдохла где-нибудь под забором, не пропала без вести, что живёт себе спокойно в этом доме, но если вдруг её обижают, если вдруг исхудала… Она, конечно, не забыла его за эти полтора месяца, но подбежит ли к нему, обрадуется ли? Или смутится, как бывало, и убежит прочь? В Асии, когда он возвращался домой после нескольких дней отсутствия, она всегда ласкала и облизывала его, словно просила никуда больше не уходить. Если так будет и сейчас, как же тяжко ему будет оторвать её от себя!

— Вот ваша кошка…

Стоил ясный солнечный день, но на окнах были задёрнуты шторы — вероятно, аккуратистка Синако позаботилась об этом перед уходом, и в комнате стоял полумрак. В этом сумраке, возле фаянсовой жаровни-хибати, свернувшись на двух положенных друг на друга дзабутонах и поджав под себя передние лапы, дремала милая его сердцу Лили. Она нисколько не похудела, и шёрстка лоснилась, как полагается: очевидно, с ней обращались неплохо. В самом деле, Синако не только подстелила ей целых два дзабутона, но и дала на обед яйцо, о чём свидетельствовала яичная скорлупка и чисто вылизанная тарелка на газете в углу. А рядом стоял такой же песочек, как в Асии: Сёдзо уловил позабытый запах. Тот самый, который прежде исходил в его доме от столбов, от стен, от пола, от потолка: теперь он царил в этой комнате. На Сёдзо накатила тоска.

— Лили! — неожиданно хрипло прозвучал его голос.

Кошка услышала и открыла глаза, тусклые и печальные, бросила на Сёдзо недружелюбный взгляд — и больше ничего. Никаких эмоций. Она ещё глубже поджала под себя передние лапы, зябко передёрнула спинкой и кончиками ушей — и снова сонно зажмурилась.

Погода была хотя и ясная, но холодная, и Лили, должно быть, не хотела покидать уютное местечко возле жаровни. К тому же она только что плотно поела и стала вдвойне тяжела на подъём. Сёдзо хорошо знал, как флегматичен этот зверёк, и не слишком удивился такому холодному приёму, но всё же от него не ускользнуло, — или только показалось? — что глаза у кошки загноились и поза какая-то очень беспомощная: за это недолгое время она успела ещё более одряхлеть, стала жалкой. Особенно щемящим было это выражение глаз. У Лили и прежде бывал такой сонный взгляд, но сегодня в нём чувствовалось полное бессилие, бесконечная усталость, как у подкошенною болезнью бесприютного путника.

— Не узнаёт уже. Животное, что с него взять.

— Нет, притворяется, она всегда так на людях.

— Вы думаете?

— Точно вам говорю. Вот что… извините, Хат-тян, вы не могли бы самую чуточку подождать вон там, я закрою дверь?

— А что вы будете делать?

— Ничего. Я только… Ну, возьму её на руки.

— Боюсь, сестрица придёт.

— Тогда будьте добры, Хат-тян, последите из той комнаты, крикните мне, когда она появится. Пожалуйста… — Говоря всё это, Сёдзо потихоньку вытеснял Хацуко из комнаты и в конце концов закрыл за ней дверь. Только после этого, повернувшись к кошке, он снова позвал: — Лили!

Кошка недовольно заморгала, словно протестуя, что ей не дают спокойно спать. Он вытер ей гной в глазах, посадил её на колени, почесал за ушками. Она не сопротивлялась, покорно слушалась и скоро замурлыкала.

— Лилишечка, что с тобой? Плохо себя чувствуешь? Хорошо ли за тобой тут смотрят? — Он говорил ей нежные слова, изо всех сил стараясь, чтобы она вспомнила их прежнюю близость, ткнулась в него головой, облизала лицо, но Лили, как будто не слыша, лишь продолжала мурлыкать, не открывая глаз. Всё же ему стало полегче; гладя кошку по спине, он осмотрелся в комнате. В каждой мелочи проглядывала тщательная, дотошная натура Синако. Вот, например, уйдёт всего на минутку, а непременно задёрнет шторы. В маленькой комнате тесно, много вещей: зеркало, комод, швейные принадлежности, посуда для кошки — и всё это аккуратнейшим образом расставлено в ряд. Уголь в хибати, на котором грелся утюг, присыпан красиво разровненной золой. Даже чайник блестел так, как будто его только что начистили. Странно выглядела только эта яичная скорлупа. Синако сама зарабатывает себе на жизнь, ей явно живётся нелегко, но, оказывается, при всей своей бедности она ещё и Лили сама кормит. Или вот дзабутон себе положила потоньше, а ей потолще. Неужели она жалеет Лили, ведь раньше терпеть её не могла?

Выходит, он, Сёдзо, изгнал прежнюю жену из дома, из сердца, даже кошке причинил столько горя, и теперь пришёл сюда, потому что боится переступить порог собственного дома? Он слушал мурлыканье Лили, вдыхал вонь песочка и мало-помалу совсем приуныл. Было жалко и Синако, и Лили, но больше всего было жаль самого себя. Бесприютней всех был он сам.

Раздался звук шагов, и дверь открыла встревоженная Хацуко:

— Сестрица уже вон там, на углу!

— Ой, как же быть!

— Через чёрный ход нельзя… Через парадное давайте, через парадное! Обувь я принесу! Скорей, скорей!

Чуть не падая, он скатился по лестнице, помчался к парадной двери, надел брошенные рукой Хацуко деревянные сандалии. Как раз в тот момент, когда он крадучись выходил на улицу, Синако, едва не столкнувшись с ним, направилась к чёрному ходу. Заметив её, он со всех ног бросился бежать в противоположном направлении, как будто сзади была погоня.

1937