И опять те же улицы, тот же кошмар...
Поддерживая девушку, Санин поднимался по темной, грязной лестнице, с железными перилами, слабо освещенной электрическими лампочками и из-за всех дверей до него доносился смутный гул, как ропот далёкого прибоя.
Он толкнул ногою дверь, и его окутал вырвавшийся из сеней белый пар, полный удушливого смрада тесного жилья.
-- Кто там? -- послышался голос, и Санин вздрогнул.
-- Здесь живет Анна Смурова? -- спросил он.
-- Анна! Это моя...
В узкий, сырой коридор вышла согнутая высокая старуха и не окончила фразы.
-- Что с ней? -- воскликнула она, -- ее убили? Что?
И она охватила дочь руками.
Убили жениха её, -- тихо ответил Санин.
-- Гришу?! Аня, бедная моя девочка, -- старуха, дрожа, ввела дочь в комнату, освещенную жестяной керосиновой лампой.
В коридор вышли полуодетые люди. Высокий, бледный мужчина поднял над головой сжатые кулаки; молодая девушка засмеялась несмолкаемым, звонким смехом. Старый, согнутый старик зашамкал.
-- Так всегда будет! Там шла! Я говорил... Да! 10 лет тому назад, на Бельгийском...
-- Замолчи! -- закричал высокий мужчина, -- старый ворон!
Санин сел у соснового стола на табурет и сидел недвижно, без мысли, без чувства. Перед ним стоял дешевый комодик, покрытый вязаной скатертью, и на нем -- зеркало, и тут же на стенке, в рамке из раковин, портрет убитого.
На кровати сидела неподвижная Аня. Мать сняла с неё пальто и шапку, и теперь она осталась в темной юбке и красной кофточке, подпоясанной ременным кушаком. Веселое лицо было бледно и тупо; искрящиеся глаза потухли; стройная фигура согнулась, и она сидела, недвижно уставившись глазами в одну точку, зажав руки в коленях.