Космическая опера

1

Сидя в глубине ложи своей тетки в театре «Палладион», Роджер Вул налил себе третий бокал шампанского. Будучи занята разговором с двумя гостями, леди Изабель Грэйс ничего не заметила, и Роджер откинулся на спинку кресла с приятным ощущением хорошо сделанного дела.

До начала представления оставалось пять минут. В воздухе, напоенном золотистым светом люстр, ощущалось напряжение восхищенного ожидания. После триумфального кругосветного турне «Девятая труппа» с планеты Рлару наконец выступала в «Палладионе». Ее необыкновенные программы заслужили всеобщую известность – на Земле еще никогда не видели ничего подобного: одни номера вызывали мечтательное очарование, смешанное с сожалением, другие наполняли душу почти паническими роковыми предчувствиями.

Интерес публики к «Девятой труппе» обострялся шумными спорами, сопровождавшими ее гастроли: состояла ли труппа, на самом деле, из пришельцев с далекой планеты, или все это была мистификация, оркестрованная группой редкостно одаренных музыкантов? Мнения критиков и специалистов расходились. Сама по себе музыка труппы производила неоднозначное впечатление – в каких-то отношениях она казалась чуждой всему человеческому, в других навязчиво напоминала сочинения некоторых земных композиторов.

Роджер Вул не затруднялся сформировать собственное мнение по этому вопросу, но леди Изабель Грэйс, секретарь-казначей Лиги оперных театров, интересовалась спорами по поводу «Девятой труппы» гораздо больше – по сути дела, только благодаря ее финансовой поддержке перед Адольфом Гондаром открылись двери оперных театров и концертных залов всего мира. В данный момент леди Изабель чопорно беседовала с двумя приглашенными авторитетами – Джозефом Льюисом Торпом, музыкальным критиком, публиковавшим рецензии в газете «Трансатлантик таймс», и Эльджином Сиборо, редактором театрального раздела журнала «Галактик ревью». Оба цинично отозвались о «Девятой труппе», не позаботившись побывать на ее концертах, в связи с чем леди Изабель настояла на устранении такого упущения.

Занавес поднялся – открылась пустая сцена. На нее выступил импресарио, Адольф Гондар: высокий смуглый субъект с угрюмо нависшим лбом, мрачно-задумчивыми черными глазами и меланхолически удлиненным подбородком – человек, не внушавший доверия, но и не производивший впечатление очковтирателя, способного на крупномасштабный розыгрыш. Гондар произнес пару банальных фраз и скрылся за кулисами. Через несколько наэлектризованных мгновений появились оркестранты «Девятой труппы»; поднявшись на небольшое возвышение, несимметрично установленное поодаль от авансцены, они почти лениво взяли инструменты и начали играть. Их благозвучно-прозрачный аккомпанемент казался почти веселым.

Вскоре на сцену вышли другие участники труппы, исполнившие нечто вроде короткой забавной оперетты настолько непринужденно, что представление казалось импровизацией – но безукоризненно синхронизированной импровизацией, изысканно отточенной благодаря умению предугадывать сочетания интонаций и движений. Сюжет? Его невозможно было передать словами; вероятно, никакого сюжета не было. Роджеру выступление понравилось; он не понимал, почему «Девятая труппа» побуждала знатоков соревноваться в злословии. Исполнители не совсем походили на людей, хотя сходство было достаточным для временного отождествления. Гибкие и хрупкие, их фигуры каким-то образом позволяли догадываться, что форма и взаимное расположение их внутренних органов не имели ничего общего с человеческими. Пришельцы-мужчины, стройные и сухощавые, поражали белизной кожи, пылающими черными глазами и лоснящимися черными шевелюрами. Привлекательные формы инопланетянок противоположного пола были мягче, их пикантные маленькие физиономии наполовину прятались в пушистых прядях черных волос. Они беззаботно танцевали, порхая по сцене то в одну сторону, то в другую, пели сладостно-жалобными голосами и меняли наряды с проворством, приводившим в замешательство, тогда как их партнеры мужского пола стояли, строго выпрямившись и глядя в разные стороны, или вихрем поворачивались на каблуках согласно каким-то определенным, но непостижимым канонам. Тем временем оркестранты щекотали слух ажурной полифонией, иногда казавшейся не более чем случайными сочетаниями звуков – тем не менее, как только это подозрение начинало становиться уверенностью, многоголосие разрешалось роскошными каденциями аккордов, разъяснявших и приводивших в порядок все, что происходило раньше.

«Приятно, хотя и загадочно!» – думал Роджер Вул, наливая себе еще бокал шампанского. Бутылка звякнула в ведерке со льдом, и леди Изабель тут же обернулась, бросив на него угрожающий взгляд. Роджер опустил бутылку с преувеличенной осторожностью.

Вскоре объявили антракт. Строго повернувшись сперва к Торпу, а затем к Сиборо, леди Изабель торжественно и вызывающе поинтересовалась: «Теперь, надо полагать, у вас не осталось никаких сомнений и подозрений?»

Слегка прокашлявшись, Джозеф Льюис Торп покосился на Сиборо: «Виртуозно в своем роде, виртуозно. Действительно, в этом отношении ни к чему нельзя придраться».

«Несомненно, перед нами – изобретательная, дерзкая, превосходно сыгранная труппа, – отозвался Эльджин Сиборо. – Заметен свежий новый талант, я сказал бы. Неожиданно свежий».

«Справедливое замечание!» – кивнул Торп.

Леди Изабель нахмурилась: «Значит, вы не отрицаете, что Адольф Гондар и его „Девятая труппа“ – неподдельный инопланетный аттракцион?»

Джозеф Льюис Торп смущенно рассмеялся: «Дражайшая леди, могу только повторить, что поведение Гондара, с моей точки зрения, свидетельствует об обратном. Почему он отказывается давать интервью представителям прессы? Почему какой-нибудь этнолог, пользующийся высокой репутацией, еще не произвел обследование этих исполнителей? Обстоятельства не позволяют принимать на веру заявления господина Гондара».

«Значит, вы считаете, что Гондар обвел меня вокруг пальца? В конце концов, это я организовала их гастроли, я решаю их финансовые вопросы – надеюсь, у вас нет оснований подозревать меня в мошенничестве?»

«Ни в коем случае, дражайшая леди Изабель, у меня и в мыслях не было ничего подобного! – воскликнул Торп. – Ваша добросовестность практически вошла в поговорку!»

«Вполне возможно, что Адольф Гондар достоин всяческих похвал, – вставил Сиборо, – если забыть о его попытке водить публику за нос».

«Да-да! – поднял указательный палец Торп. – Кто, в самом деле, этот Гондар?»

Леди Изабель поджала губы – Роджер Вул навострил уши.

«Господин Гондар, – отчетливо произнесла леди Изабель, – восприимчивый и проницательный человек. Будучи капитаном космического корабля, он посетил десятки далеких миров. На планете Рлару ему удалось убедить „Девятую труппу“ отправиться в гастроли на Землю. Вот и все, здесь нет никакой тайны. Не совсем понимаю ваш скептицизм – неужели моих заверений недостаточно?»

Сиборо благодушно рассмеялся: «В нашей профессии скептицизм неизбежен. Доверчивых критиков не бывает!»

«Мои возражения, – заметил Торп, – отчасти объясняются принципами теории музыки, а также, в какой-то степени, общедоступными сведениями о галактических цивилизациях. Трудно поверить в то, что инопланетная раса способна использовать музыкальные идиомы, поддающиеся человеческому восприятию. Кроме того, я никогда не слышал о планете Рлару – несмотря на то, что ее обитатели, если мы действительно имеем часть наблюдать их на сцене, демонстрируют свойства, характерные для представителей высокоразвитой цивилизации».

«А! – коротко ответила леди Изабель, приподняв голову и полуприкрыв глаза (что заставило Роджера Вула боязливо поморщиться). – Значит, вы считаете, что исполнители из „Девятой труппы“ – всего лишь люди, притворяющиеся инопланетянами?»

Сиборо пожал плечами: «Ничего не могу сказать с уверенностью. Всем нам приходилось присутствовать на представлениях, казавшихся чудесными и таинственными – но все мы знаем, что это впечатление создавалось искусной манипуляцией и сценическими трюками. В сегодняшних исполнителях я не заметил ничего бесспорно нечеловеческого. Если бы вы сказали, что они – выпускники Академии кикимор-пересмешников из богом проклятого приюта для помешанных на планете Проциона, у меня было бы меньше оснований вам не поверить».

«Глупости!» – отрезала леди Изабель тоном судьи, выносящего окончательный приговор.

Сиборо хмыкнул и подчеркнуто отвернулся. Торп не сдержал нервный смешок: «Вы глубоко несправедливы! Все мы – люди, все мы смертны, каждому из нас приходится искать свою дорогу в непролазной темной чаще сомнений. Бернарду Бикелю, вероятно, известны…»

Леди Изабель прервала его возгласом, выражавшим высшую степень раздражения. «Не произносите при мне имя этого самонадеянного позёра! – приказала она. – Все его так называемые „мнения“ – поверхностное пустословие!»

«Бикеля повсеместно считают лучшим специалистом по сравнительному музыковедению, – холодно процедил Сиборо. – Мы не можем не учитывать его взгляды».

Леди Изабель вздохнула: «Чего еще можно было ожидать?»

Тем временем, занавес снова поднялся.

«Девятая труппа» представила нечто вроде празднества на лоне природы. Наряженные в розовые, зеленые и желтые блузоны с голубыми узорами, забавные фигуры напоминали то ли фей, то ли арлекинов. Как прежде, никакого сюжета, по-видимому, не было, и в перемещениях исполнителей нельзя было заметить никакой четкой закономерности. Изящный музыкальный аккомпанемент – стрекочущий, щебечущий, позвякивающий – время от времени подчеркивался хрипловатым гулом, словно издали доносился рев штормовой сирены или кто-то дул в огромную раковину. Фигуры сновали справа налево и слева направо, удаляясь и приближаясь – что это было? Павана? Буколическое торжество? Очевидно бесцельное движение, реверансы, легкомысленные антраша и пробежки вприпрыжку продолжались без какого-либо развития, без каких-либо заметных изменений, но в какой-то момент зрители внезапно прониклись уверенностью в том, что происходившее у них перед глазами не было фарсом или утонченным развлечением: зал наполнился предчувствием чего-то мрачного и кошмарного, вызывавшего душераздирающую печаль. Светильники постепенно тускнели, и театр погрузился в темноту. Ослепительная сине-зеленая молния озарила «Девятую труппу» – фигуры застыли на сцене во внимательно-вопросительных позах, словно ошеломленные загадкой, ими же предложенной вниманию публики. Музыка умолкла, светильники зажглись, занавес упал.

«Любопытно, любопытно! – бормотал Торп. – Хотя рудиментарно до расплывчатости».

«Явное отсутствие дисциплины, – отозвался Сиборо. – Достойное похвалы воодушевление, дерзкая попытка освободиться от традиционных ограничений – но, как вы заметили, незрелая, недостаточно кристаллизовавшаяся».

«А теперь позвольте мне откланяться, мадам Грэйс, – сказал Торп. – Чрезвычайно благодарен за ваше приглашение». Критик слегка поклонился в сторону Роджера: «Всего хорошего».

Эльджин Сиборо также произнес несколько церемонных фраз, и журналисты удалились.

Леди Изабель поднялась на ноги: «Шуты гороховые! Пойдем, Роджер».

«По всей видимости, сегодня нам не по пути, я уже договорился…» – начал было отказываться Роджер.

«Ни с кем ты ни о чем не договаривался. Отвези меня на званый ужин к Лилиэн Монтигль».

Роджер Вул подчинился. Он во многом – практически во всем – зависел от щедрот своей тетки, в связи с чем находил полезным оказывать ей различные не слишком обременительные услуги. Выйдя из ложи, они поднялись в лифте на крышу; из многоэтажной стоянки подали скромный небольшой аэромобиль Роджера, марки «Херлингфосс». Отказавшись опереться на предложенную руку племянника, леди Изабель величественно взобралась на переднее сиденье.

Лилиэн Монтигль жила за рекой в древнем дворце, переоборудованном согласно современным представлениям о комфорте. Лилиэн, почти не уступавшая богатством леди Изабель Грэйс, славилась умением устраивать тщательно продуманные развлекательные вечеринки; сегодняшний прием, однако, носил сравнительно неофициальный характер. Исключительно по наивности – или движимая злорадным умыслом – Лилиэн пригласила на тот же ужин Бернарда Бикеля, выдающегося музыковеда, космического скитальца, лектора и бонвивана.

Когда ее представили этой знаменитости, леди Изабель едва заметно поджала губы и ни словом не упомянула о своих взаимоотношениях с Адольфом Гондаром и «Девятой труппой» с планеты Рлару.

Щекотливый вопрос этот, однако, был неизбежно затронут – бросив шаловливый взгляд в сторону леди Изабель, Лилиэн Монтигль собственной персоной поинтересовалась, присутствовал ли господин Бикель на спектаклях, вызвавших такой переполох.

Бернард Бикель с улыбкой покачал головой. Еще не пожилой человек приятной наружности, с седеющей шевелюрой стального оттенка и жесткими усами «щеткой», Бикель излучал непринужденную обаятельность: «Я наблюдал их выступление пару минут по телевизору. Оно не вызвало у меня особого интереса. Боюсь, на старой доброй Земле скучающая публика готова гоняться за любой новизной – все необычное сразу становится модным и столь же молниеносно забывается. Тем лучше для их антрепренера, Адольфа Гондара – постольку, поскольку бездельники и пошляки готовы ему платить, с его стороны было бы глупо этим не пользоваться».

«Уважаемый господин Бикель! – притворно удивилась Лилиэн Монтигль. – Возникает впечатление, что вы сомневаетесь в подлинности происхождения знаменитой труппы!»

Музыковед снова понимающе улыбнулся: «Могу сказать только одно: я никогда не слышал о планете Рлару – не уверен даже в том, как правильно произносится это наименование. При этом, как вам известно, я побывал во многих уголках Галактики».

Сидевшая напротив молодая особа порывисто наклонилась над столом: «Но послушайте, господин Бикель! По-моему, вы ужасно несправедливы! Вы даже не были ни на одном из их представлений! А я была, и я в полном восторге!»

Бернард Бикель пожал плечами: «Адольф Гондар – кто бы он ни был и каково бы ни было происхождение его труппы – без сомнения, фантастически одаренный балаганщик».

Леди Изабель прокашлялась. Роджер откинулся на спинку стула: зачем беспокоиться, зачем напрягаться? Будь что будет: пользуясь преимуществами возраста, пола и умения внушать трепет окружающим, леди Изабель, как правило, с достоинством выходила из положения, повергнув в прах оппозицию. «Не могу с вами согласиться, – произнесла леди Изабель. – Адольф Гондар ничего не понимает в организации спектаклей, хотя, судя по всему, будучи капитаном космического корабля, он неплохо разбирается в том, что непосредственно относится к его профессии».

«Даже так? – одна из бровей Бернарда Бикеля выгнулась вопросительной дугой. – Это обстоятельство, конечно, делает его утверждения еще более колоритными. Что касается меня…» Знаменитый музыковед приподнял бокал и полюбовался блеском багряной жидкости: «Забудем о ложной скромности. Можно сказать, что я практически занимаю вершину иерархической пирамиды в области, называемой сравнительным музыковедением, эвфонической символистикой или просто музыковедением. И я просто-напросто отказываюсь поддаваться надувательству со стороны загадочного Адольфа Гондара. Музыка его труппы поддается пониманию, что само по себе выдает его с головой. Музыка – то же самое, что язык, а язык на самом деле понимает только тот, кто говорит на нем с детства или, на худой конец, досконально его изучил».

«Совершенно верно!» – тихо заметил кто-то из присутствующих. Леди Изабель строго повернулась, пытаясь опознать наглеца, после чего заметила ледяным тоном: «Таким образом, вы отказываетесь признать, что чувствительные и разумные обитатели одной планеты способны воспринимать творчество – в том числе музыку – не менее эмоционально развитых и рациональных представителей другого мира?»

Бернард Бикель понял, что напоролся на нешуточного противника, и решил ретироваться: «Нет, конечно. Ничего подобного. Припоминаю забавное приключение на четвертой планете Капеллы – пренеприятнейший мирок, кстати; если кто-нибудь собирается его навестить, настоятельно рекомендую отказаться от этого намерения! Так или иначе, я присоединился к бригаде геологов-разведчиков, собиравших образцы минералов в малонаселенной глуши. Как-то раз мы ночевали в палатках рядом с табором местных аборигенов – бидрахатных дендикапов, как вы понимаете…» Музыковед обвел взглядом лица присутствующих: «Вы о них не слышали? Что ж, это относительно безвредные создания, ростом метра полтора, покрытые шубой плотной черной шерсти. Семенят на двух коротких ногах, а что у них под шерстью, одному богу известно. Как бы то ни было, как только мы разбили лагерь, дендикапы – особей тридцать, не меньше – пришли с нами познакомиться. Мы вручили им куски серы; они ее употребляют в пищу в качестве почти обязательной приправы, примерно так же, как мы – соль. И тут мне пришло в голову, шутки ради, включить переносной проигрыватель, карманный „Дуодекс“ с долгоиграющими кристаллами – вы такие, наверное, видели. Прочное, надежное устройство; качество звука, конечно, неважнецкое, но динамики высокого разрешения таскать с собой несподручно, сами понимаете… Так вот, вы бы на них посмотрели! Дендикапы замерли, совершенно зачарованные! Они просидели три часа, уставившись на маленький проигрыватель в полном оцепенении. Даже про серу забыли».

Вокруг стола послышались приглушенные смешки, шорох оживления. Лилиэн Монтигль заметила: «Это даже трогательно! Бедняги, наверное, никогда не слышали хорошей музыки!»

Кто-то спросил: «А эти – как их? – дендикапы… проявили какие-нибудь признаки… ну, скажем, понимания того, что они слышали – или как-нибудь реагировали эмоционально?»

Бикель рассмеялся: «Скажем так: тонкости полифонической структуры „Бранденбургских концертов“ они, конечно, пропустили мимо ушей. Но они слушали Баха с не менее напряженным вниманием, чем сюиту из „Щелкунчика“ – так что, по меньшей мере, их невозможно обвинить в поверхностности».

Леди Изабель нахмурилась: «Не уверена в том, что я полностью вас понимаю. Вы признаёте, таким образом, универсальность музыкального самовыражения?»

«Ээ… в некоторой степени, если удовлетворяются определенные условия. Музыка есть средство общения – чисто эмоционального общения, в случае инструментальной музыки – а в процессе любого общения подразумевается согласование смысловой символики, в том числе значений звуковых символов и их последовательностей в различных контекстах. Вы понимаете, о чем я говорю?»

«Разумеется! – отрезала леди Изабель. – Надо полагать, я не могла бы выполнять функции секретаря-казначея Лиги оперных театров, если бы ничего не понимала в музыке».

«В самом деле! Я не имел представления о вашей – как бы это выразиться? – почти профессиональной квалификации».

Леди Изабель ограничилась сухим кивком.

Бикель продолжал: «Хотел бы подчеркнуть следующее обстоятельство. Музыкальная символика одновременно проста и сложна. Медленные, тихие ритмичные звуки оказывают успокаивающее действие практически на любого слушателя. Сходным образом, пассажи резких стаккато, исполняемые на трубе, производят возбуждающий эффект. Такова абстрактная символика на самом примитивном, инстинктивном уровне. Когда мы рассматриваем, однако, аккорды, последовательности аккордов, тональные модуляции и мелодическую структуру, мы имеем дело с построениями, символическое значение которых в гораздо большей степени определяется условностями. Даже в контекстах различных музыкальных традиций Земли таким сложным звуковым символам может придаваться различное условное значение. Конечно, мы могли бы строить предположения относительно конвергенции музыкальной символики тех или иных галактических цивилизаций. Вполне возможно, что процессы формирования культурных норм или параллельного развития… – кто-то рассмеялся, и музыковед укоризненно поднял руку. – Не следует сразу сбрасывать со счетов культурный параллелизм! Диатоническая гамма – не каприз природы и не случайное изобретение! Она основана на фундаментальных гармонических соотношениях, общих для всех физических явлений. Начните с любой случайно выбранной ноты. Например, сделаем ноту „до“ нашей исходной частотой колебаний и назовем ее „тоникой“. Любой ребенок слышит, что между этим звуком и нотой „до“ на октаву выше или ниже существует безошибочно распознаваемое согласие, консонанс. Почему? Потому что октава соответствует соотношению частот 2:1. Почти таким же приятным для слуха ощущается интервал, возникающий при соотношении частот 3:2 – квинта. По отношению к „до“ такой консонанс создается нотой „соль“; с функциональной точки зрения любая нота, звучащая на квинту выше тоники, называется „доминантой“. Например, если „соль“ становится тоникой, то доминантой становится „ре“. Если в качестве исходной ноты – тоники – используется „ре“, то доминантой становится нота на квинту выше „ре“, то есть „ля“, и так далее. Продолжая этот ряд, мы получаем двенадцать различных нот, после чего внезапно обнаруживаем ноту, звучащую почти так же, как первоначальное „до“, но на восемь октав выше. Расположите все эти ноты, одну за другой, в пределах нескольких последовательных октав, слегка растяните интервалы между звуками верхних октав так, чтобы они были точно такими же, как между звуками нижних октав – это называется „темперацией“ – и вы получите знакомую диатоническую гамму. В этом нет ничего таинственного, трудно представить себе что-нибудь более простое и естественное. Какой из этого можно сделать вывод? А вот какой: нет ничего удивительного в том, что представитель расы, ничем не напоминающей человеческую, живущий на планете, условия которой ничем не напоминают земные, использует музыкальный инструмент, резонирующий наподобие земных, и исполняет на нем музыку, основанную на знакомой нам с детства гамме „до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до“».

«Ха-ха! – воскликнула леди Изабель. – Именно это я тысячу раз пыталась втолковать глупцам, злословящим по поводу Адольфа Гондара и его „Девятой труппы“!»

Улыбнувшись, Бернард Бикель покачал головой: «А это уже совсем другой вопрос! Согласен, диатоническая гамма универсальна – так же, как универсальны дверные петли, швартов, привязывающий лодку к пристани, или теорема Пифагора. Но все это не имеет никакого отношения к скрытному Адольфу Гондару. Нет! – музыковед предупреждающе поднял руку. – Не обвиняйте меня в непоследовательности. Мне всего лишь трудно поверить в то, что музыкальные условности и символика расы инопланетян – которую, как утверждается, представляют исполнители из „Девятой труппы“ с планеты Рлару – настолько удачно и точно соответствуют нашим собственным, что оказывают на нас эмоциональное воздействие. Разве это не логичный подход?»

«В высшей степени логичный, – отозвалась леди Изабель. – Настолько логичный, что фатальное упущение в последовательности ваших рассуждений сразу бросается в глаза. Факты таковы: я лично финансирую гастроли „Девятой труппы“. Я решаю все финансовые вопросы, связанные с этими гастролями, и еще никому не удавалось меня надуть».

Бернард Бикель рассмеялся: «Значит, мне придется пересмотреть свои выводы и понять, в чем заключается упомянутое вами „фатальное упущение“».

«Выводы следует делать на основе непосредственных наблюдений, – сказала леди Изабель. – Если это вас не затруднит, вы можете занять место в моей ложе во время завтрашнего представления».

«Обязательно проверю свое расписание, – нарочито серьезным тоном ответил Бернард Бикель, – и, если появится такая возможность, воспользуюсь вашим приглашением».

Увы, Бернарду Бикелю так и не представилась возможность полюбоваться из роскошной ложи леди Изабель на представление «Девятой труппы» с планеты Рлару. Ночью вся труппа исчезла – полностью, бесследно и необъяснимо, словно растворившись в воздухе.