Костры на башнях

Пролог

Знойным выдалось лето: с мая уже наступила устойчивая жара. Полуденное солнце, казалось, остановилось над распадком, чтобы вконец утомить бойцов, двигающихся крутой и ухабистой дорогой с неторопливой усталостью, высоко поднимая заношенной обувью серую пыль.

В нестройной людской колонне плелся обоз, надоедливо поскрипывали загруженные скарбом подводы. Скалистый кряж тянулся слева от бойцов величественной недоступной стеной.

Василий Тимофеев, высокий, широкоплечий командир двадцати трех лет от роду, уверенно вел свой отряд. Он понимал, что люди устали, сам чувствовал свинцовую тяжесть в ногах и считал, что давно уже требовался отдых всем — и крепким, и менее выносливым: отправился отряд на задание затемно, задолго до рассвета, и вот полдня как в пути, и не по гладкой, столбовой дороге, а по той, что и козам пройти нелегко.

Но Тимофеев продолжал настойчиво вести бойцов за собой, время от времени вытирая с загоревшего пыльного лба горячий пот. «Ничего, скоро выйдем в безопасное место, — мысленно Василий подбадривал себя и измученных бойцов, — и тогда сделаем передышку. Где-то тут, неподалеку, должна быть река, там и надо устраивать привал. Только там, у горной шумливой реки, освежившись холодной водой, можно будет взбодриться, снять с плеч усталость. И об отдыхе, и о безопасности обязан позаботиться командир отряда».

Вспомнились молодому командиру предостерегающие напутствия Серго Орджоникидзе, Чрезвычайного комиссара Южного фронта: «Учтите, десяток хорошо знающих местность бандитов могут преградить путь целому полку». Тимофеев едва заметно шевельнул в улыбке губами: не одного его, Василия, поражали меткие слова Григория Константиновича, знавшего эти края, исколесившего их вдоль и поперек. Тому, кто воевал в горах, известны преимущества тех, кто занял позицию наверху: как бы ты ни хорохорился, как бы ни превосходил противника в силе, ничего с ним не сделаешь — будет держать тебя внизу на нужном расстоянии. И только посмей подойти поближе — не станет попусту использовать боеприпасы, камнями может забросать.

«Нет уж! Такого не допущу!» — настраивал себя Василий.

Из глубины распадка донесся шум горной реки и повеяло долгожданной прохладой. Тимофеев перехватил взгляд идущего рядом Алексея Соколова.

— Водой запахло, комиссар! — Василий расправил плечи, вздохнул с облегчением.

— Да, пора бы быть реке, — ответил сдержанно Соколов. — Думал, еще до полудня доберемся. Припозднились, однако. — Легкое осуждение слышалось в голосе комиссара.

— Эх, Алексей, какой уже день бойцы толком не отдыхали, — взял людей под защиту командир отряда.

— Ясное дело, не стальные, — согласился Соколов, собрав на высоком загоревшем лбу морщины. — Вот прогоним всех интервентов, тогда переведем дух.

Василий молча кивнул.

Сквозь хвойные ветки показалась река.

— Привал!

Бойцы охотно передали по цепи долгожданную команду. И тут же стали располагаться на привал. Расселись на густой траве, тянувшейся зеленым ковром вдоль петляющей реки. Сворачивали самокрутки с суетливой поспешностью. Кое-кто пошел к воде.

Все здесь было необыкновенным: шумливая, с голубизной, река, хвойная зелень и снежные вершины по соседству.

Разговорились.

— Глянь-ка, этак и мы повторим суворовский поход, — шутливо начал немолодой красноармеец. — Только вместо Альп — наши горы, Кавказские, а не иноземные.

— И тогда, и теперь наш российский мужик — семижильный, — поддержал другой без хвастовства. — Мы завсегда пожалуйста. Была бы команда.

— К снежным вершинам идти не придется, — рассудительно заметил молодой боец.

— Это почему же, интересно?

— Иноземцам туда не забраться.

— Неужто?

— Кишка тонка.

— Молодец, Ващенко. Верно сказал. Скопом германцы берут.

— Комиссар рассказывал, — оживился Ващенко, молодой боец, сухопарый, с густыми каштановыми волосами, — приезжали как-то на Кавказ иностранные альпинисты. Повел их на Эльбрус горец. И представьте, он забрался на вершину, а иностранцы… остановились на полпути — ни живые, ни мертвые.

— Ну и ну! Комиссар Соколов многое знает.

— Еще бы. Жил среди гор. И специальность горную выбрал, — невольно хвалил комиссара Ващенко. — Горный инженер.

Долго ли длился привал, а уже засверкали на загоревших лицах улыбки, горный ветерок наполнил легкие бойцов свежим воздухом.

…Тимофеев прошел с Соколовым к крутой троне, которая уводила влево от реки и терялась из виду за серыми выступами скал.

— Здесь подводы не пройдут, — сказал командир отряда, задерживая взгляд на узком коридоре теснины. — Придется коней распрягать. Возьмем с собой наверх самое необходимое. А внизу оставим пост. Горы есть горы — надо быть начеку. — Василий как бы рассуждал вслух. — Так ведь? — И смотрел на комиссара, стремясь по лицу его понять: согласен ли Алексей с доводами командира или у него на этот счет другие соображения? — Но главное — мы должны определить все четко. Вот что я предлагаю и думаю, идею мою ты поддержишь. — Они встретились глазами, и во взгляде Соколова Василий уловил одобрение.

Он предложил разделиться на две группы и подняться наверх с двух сторон, и боевые действия начинать лишь тогда, когда окружат отряд противника, по условному сигналу.

— Горцы в старину в таких случаях зажигали на сторожевых башнях сигнальные костры, — посоветовал Соколов.

— Ну что ж, и мы воспользуемся этим сигналом горцев, — одобрил предложение комиссара Тимофеев. — Главное — не дать противнику обойти нас с тыла.

— Понятно. Так и сделаем.

После многолетней дружбы они понимали друг друга с полуслова. Не без того, бывало, и спорили тоже, особенно поначалу, когда только-только налаживались взаимоотношения: оба молодые, оба горячие. Алексей Соколов, правда, постарше лет на пять, но никогда не утверждал, что знает жизнь лучше. Они старались друг друга дополнять, а при случае и поправить, если возникала такая необходимость.

Их дружба прошла через суровые испытания. Не одну сотню верст прошагали Василий и Алексей по крутым, подчас едва доступным горным тропам. В боевом строю с первых дней революции, вместе с самого рождения Красной Армии: воевали против белогвардейцев и казачьей контрреволюции, участвовали в боях за Царицын и Астрахань, освобождали Северный Кавказ и Закавказье. Вместе в составе 11-й армии с октября восемнадцатого года, когда советские части и отряды, действовавшие в западных районах Северного Кавказа, и войска Таманской армии приказом по Южному фронту были объединены в одну мощную войсковую группировку.

Вскоре Василия Тимофеева назначили командиром подразделения, а затем направили на учебу. Занятия, однако, пришлось вскоре прервать: нужно было защищать революцию. Благодатный Кавказский край манил иноземных завоевателей: англичане оккупировали Батум и Сухум, в персидском порту Энзели находились военные суда США, Англии, Франции, Италии. На тифлисский вокзал прибывали эшелоны германских войск. Один за другим выгружались немецкие суда в потийском порту — с танками, самолетами, артиллерией, пехотными и кавалерийскими полками. Антанта вводила в дело свежие силы, норовя отторгнуть Закавказье от России.

— Рассчитывают задушить революцию, — делились мнениями друзья между боями. — Голодом сломить нас хотят. Думают — подержат месяц, другой, третий… не выдержим. И военной техникой намереваются запугать.

— А все оттого, — горячился Василий, — что не знают нас. Нет, не знают. И не хотят понять, да что там понять — не признают нас! Отец мой говорил: «Найдется и на черта гром». Верно! Нет, не из хлипкого мы десятка, господа!

Алексею нравилась горячность молодого друга, вызывали добрую улыбку его подчас категоричные суждения, а уверенность в правоте — покоряла.

— Ты прав, Василий, — согласился Соколов. — У европейцев расчет особый. Особый, дружище. — Алексей повторил слово «особый», как будто на этом слове намеревался сосредоточить внимание собеседника. — Кавказ, рассудили они, не только многонационален, но здесь люди разной веры: мусульмане, христиане, язычники, А поэтому веди политику посноровистей, похитрее…

— Политику кнута и пряника.

— Разумеется. Такая политика, — говорил Соколов, — рано или поздно потерпит крах. Люди, скажу тебе, дружище, какими бы ни были доверчивыми, простодушными, верят до поры. Владимир Ильич и в национальных вопросах учит действовать осторожно и обязательно проявлять максимум доброжелательности к мусульманам. К местному населению, к их обычаям, значит. Мне, выросшему на Кавказе, не раз приходилось сталкиваться с этой проблемой. Всякого рода возникали между людьми стычки. Не только на национальной почве, но и на религиозной.

И в обращениях Реввоенсовета к бойцам 11-й армии напоминалось:

И вот теперь, не в силах подчинить непокорные кавказские народы, интервенты бесчинствовали: немецкие летчики разбомбили и сожгли села Душетского района, разрушали древние храмы, взрывали погреба с вековыми коллекциями знаменитых грузинских вин.

Отряду Тимофеева предстояло остановить продвижение немецких оккупантов. Провожая его в путь, Серго Орджоникидзе сказал:

— Интервенты норовят овладеть важной горной дорогой. Чтобы затем направить по ней свои основные войска. Все еще надеются овладеть бакинской нефтью. Не выйдет, иностранные господа! — Худое смуглое лицо Чрезвычайного комиссара Юга было строгим. — Горцы умеют гостеприимно встречать желанных гостей, но бывают беспощадны к недругам.

Сожженное небольшое село в предгорье, встретившееся в сумеречной тиши первого походного дня, произвело на Тимофеева тоскливое, до боли в сердце впечатление. Василий Сергеевич сумрачно смотрел на опаленные, почерневшие от дыма развалины, оставшиеся от разрушенных домов, напоминающие заброшенные надгробия. Вскрикивали, взмахивали черными крыльями вороны, кружась над покинутым жильем. Позже, поутру, встретились крестьяне, оставшиеся без крова; это были в основном женщины, старики, дети.

Соколов разговорился с пожилым крестьянином, несмотря на жару, тот был в белой папахе.

— Это были немцы?

Горец кивнул.

— Что они от вас хотели?

— Золота.

— Золота? — удивился Соколов: оказывается, врагов интересует не только важная горная дорога.

— Кольца, серьги требовали, — пояснил горец. — Откуда они у нас? Не поверили. Угрожали, а когда ничего не добились, село подожгли.

— Грабители! — невольно вырвалось у Тимофеева.

— Самые настоящие. — Горец опустил тяжелый взгляд.

— Возьмите меня с собой. — Перед Соколовым вырос подросток лет двенадцати — четырнадцати, смуглый, с крупными черными глазами, решительный.

Алексей задержал недолгий взгляд на острых плечах парнишки.

— Нет, малыш. — И улыбнулся с нежной печалью, чтобы не обидеть отказом. — Когда вырастешь — другое дело. А пока набирайся сил.

— Если не возьмете, все равно уйду к красноармейцам. — На тонкой цыплячьей шее его вздулись жилы. — Отомщу за маму…

Алексей Соколов покосился на пожилого горца.

— Немцы мать его застрелили, — сказал тот сумрачно, словно и его в том была вина. — Нет у мальчонки теперь никого.

— Мы отомстим, обещаю. — Соколов стиснул зубы, затем мягко спросил: — Как тебя звать, сынок?

— Тариэл, — ответил мальчишка и, немного помедлив, добавил тверже: — Тариэл Хачури.

— Хорошее у тебя имя, — отметил с одобрением Соколов, словно речь шла о достоинствах подростка. — Наверно, читал Руставели?

Тариэл кивнул и снова заговорил о том, что волновало его больше всего:

— Возьмите меня, товарищ комиссар. Очень прошу…

— Нельзя, Тариэл. — Алексей опустил ему на плечо горячую руку, заглянул в черные ожидающие глаза мальчишки. — Расти покуда. А мы отомстим. Клянусь! — заверил решительно. — За всех отомстим, сынок, за весь наш народ.

…Они выставили охранение, осмотрели местность, еще и еще раз обсудили до мелочей задачи разделившегося на две группы отряда. Теперь и им, командиру и комиссару, можно отдохнуть. Тем не менее возвращались к расположившимся вдоль шумливой реки бойцам не спеша, будто решили отказаться от желанной передышки; шли молча, каждый думал о своем.

Первым заговорил Соколов:

— Не дело, Василий, нам тут рассиживаться. Ощущение такое… Надо поднимать людей.

— Что это ты вдруг?

— Говорю тебе — пока мы тут мешкаем, не одно село подпалят.

Нравилась Василию смелая, а подчас колючая прямота друга. Многое он перенял от Алексея: Соколов был не только старше, но и во многих, политических вопросах разбирался глубже. Он и в партию рекомендовал Тимофеева. Коротко и емко сказал на собрании: «Молод, но смел, глубоко предан делу революции».

— Что ж… будем поднимать людей.

Неожиданно справа от них, с высокой отвесной скалы, казавшейся грудью гигантской птицы, посыпались вниз с шумливой прытью камни. Тимофеев мгновенно выхватил из кобуры револьвер.

Из-за скалы показалось улыбающееся лицо парнишки.

— Тариэл? — удивился Соколов.

— Я подумал, может быть, вы дорогу не знаете. — Он указал рукой куда-то вдаль, где узкой полоской виднелась расселина: — Подводы там не пройдут. Я осмотрел кругом. А немцы прошли вон там, через теснину.

Тимофеев и Соколов переглянулись.

— Вот, смотрите, — Тариэл стал спускаться к ним, — консервы. Банка валялась наверху, вон за той скалой. Я видел, как немцы разрезали банку широким ножом. — Он говорил подробно и обстоятельно, чем удивил Тимофеева и Соколова.

— Да ты, выходит, следопыт! — похвалил Василий. — И как это тебе удалось пройти мимо нас незамеченным?

— А я вас видел, — пожал Тариэл острыми плечами.

Отряд Вильгельма Эбнера, поджарого, остролицего и мрачного на вид офицера, состоял из отборных, крупных немецких солдат. Не одну версту прошагали они по нелегким горным тропам с той поры, как высадились в потийском порту. И хотя жара утомила и идти становилось все трудней, жаждавшие расправиться с горцами вояки не теряли уверенности в том, что скоро наступит их походам конец и они отправятся на родину с богатыми трофеями.

Проводником своим Вильгельм Эбнер был доволен вполне. Амирхан Татарханов, так звали молодого мужчину, высокого, смуглого, с черными выпуклыми глазами, знал хорошо не только местность, но и владел несколькими кавказскими языками, свободно переводил с осетинского, кабардинского, ингушского, сванского, грузинского. Он отлично владел и немецким.

— Интересно, очень интересно! — поражался Эбнер. — Вы — настоящий полиглот.

— Учился в Германии, не где-нибудь, — с гордостью признался Татарханов. — А там, у вас, могут учить и языку, и как надо жить в этом суматошном мире. Германия есть Германия!

— Очень приятно слышать. — Эбнер был доволен таким признанием. — Мы, немцы, приучены к аккуратности. Для нас порядок — превыше всего.

— Мне повезло, — с преданностью заверял Амирхан. — У вас, у немцев, я многому научился. Занимался коммерцией.

— И конечно, много ездили, любили путешествовать? — допытывался Эбнер. — Так хорошо знаете местность.

— У моего отца и здесь были поместья. И дома, и предприятия, и земли, — делился Амирхан, словно рассчитывал на то, что ему все это однажды вернут немцы. — Он был очень богатым человеком. Богаче его на Северном Кавказе никого не было! Когда произносили его фамилию, поджилки у всех тряслись. Уважали его.

— Интересно, очень интересно! — воскликнул Эбнер. — Теперь я понимаю: вам есть за что бороться, господин Татарханов. Мы с вами крепко связаны и обязательно своего добьемся.

— Жизни не пожалею для этого!

— Надо отторгнуть от России Кавказ. Горцы должны создать свое государство. А мы им поможем.

— Я знаю горцев, — обронил Амирхан зло. — С ними нужно решительнее. Поверьте. Тех, кто окажет сопротивление, нужно уничтожать.

Смуглое красивое лицо Амирхана Татарханова стало при этом свирепым и багровым, как дубовый лист поздней осенью; темные, большие глаза, как у оленя, светились диким огнем.

«Бешеные люди, — решил Вильгельм и отвел взгляд. — Они могут легко утопить друг друга в крови. Чего же проще натравить их…»

— Отец мой здесь построил небольшое предприятие, — снова заговорил Татарханов. — В этих местах он нашел красивый темно-зеленый гранит. Памятники из него — что надо. Дело, сами понимаете, прибыльное. Богатый человек или бедный, а надгробный камень усопшему обязательно поставят. Так принято. Знаете, что сделали с нашим управляющим голодранцы? Убили его. Убили как собаку, на пороге дома. Туземцы, говорю вам. С ними нужно — во как! — Он показал крепко сжатый кулак.

Амирхан Татарханов ненавидел свою нацию и в душе не считал себя осетином. Он твердо верил в то, что предки его принадлежали к воинственным татарам, а род был в недалеком прошлом ханским. Отсюда и непохожая на другие фамилия — Татархановы, то есть татарские ханы. В близком кругу, среди родственников, да и там, за границей, Амирхан насмешливо называл осетин «осколками скифов, которых едва коснулась цивилизация». Он ненавидел своих соотечественников еще и за то, что они, по его глубокому убеждению, ничего путного так и не сделали ни в культурном, ни в экономическом отношении; никогда не имели своего суверенного государства, довольствовались в жизни самым малым, незначительным. Осели на Кавказе и, как орлы, поселились в горах, под облаками.

Некоторое время они молчали, Эбнер перестал поддерживать разговор, утомленный жарой и агрессивной болтовней проводника. Умолк и Татарханов, точно выговорился до конца.

Перед последним подъемом отряд сделал небольшой привал. Вильгельм Эбнер посмотрел вниз: за скалой виднелся серпантин горной реки — в зеленой густоте вилась голубая лента «Разделаемся с туземцами, — планировал он, — отправимся купаться». Рубашка под мышками и на спине была мокрой.

Нужно было поднимать солдат; сделал он это через силу — жара утомила вконец.

За очередным поворотом горной дороги открылось небольшое село. Возле побеленных домиков — сады, огороды с созревшими овощами. Солдаты, приготовились поживиться. Но Эбнер сначала не позволил им забираться в крестьянские наделы, вспомнив вдруг, как болезненно воспринимал его отец, когда внуки устремлялись в огород: он готов был огреть их увесистой палкой только за один нечаянно раздавленный помидор. Однако тут же Вильгельм пришел к выводу, что это отнюдь не отцовское добро. Да и нужно ли сдерживать жеребячью прыть лихих вояк, которым еще на родине внушали, что там, в России, им будет дозволено все?! И офицер махнул им рукой, точно посылая в атаку. Солдаты ринулись по огородам.

А на жителей горного села он наложил контрибуцию. К офицеру подошел старик, которого уполномочили крестьяне, и сказал, что и за десяток-другой лет им, горцам, всем селом ни за что не собрать такой суммы — сто пятьдесят тысяч рублей, а именно столько потребовал Эбнер от крестьян.

— Мы — бедные люди, таких денег сроду не видели, — пытался разжалобить немца старик. Он с надеждой смотрел на переводчика, чтобы тот все объяснил офицеру.

Но Амирхан брезгливо щурился и вытирал потевшие виски.

Командир отряда обошел старика, осмотрел его со всех сторон и остановил строгий, колючий взгляд на заросшей редкими седыми волосами шее, надломленной, как поникший осенний подсолнух.

— Яволь, — кивнул Эбнер. — Платить не хотите? А красных голодранцев поддерживаете! Для них у вас есть все!

Офицер говорил по-немецки, старик, естественно, не понимал, что от него хотят, и двигал пепельными веками с тревожным недоумением. Татарханов же намеренно, чтобы нагнать на горца еще больше страха, не торопился переводить.

Эбнер исподлобья взглянул на Татарханова.

— Скажите пустоголовому туземцу, что мы поднялись на такую высоту не просто так. — Жара лишила его бодрости и выдержки, он ронял слова с утомленной вялостью, — Экзотика, зелень и снежные горы… Ну, чего же молчите! Скажите — мы солдаты. И требуем контрибуцию. На милосердие пусть не рассчитывает. Никого не пощадим..

— Ты слышал, что он сказал? Давай контрибуцию, скупердяй. Ты — козел, понимаешь? — говорил Амирхан с нервной поспешностью. — Ты козел, который ведет стадо баранов в пропасть. Не вороти и не криви морду — я еще не все тебе сказал. В твоей высушенной голове, как в гнилом орехе, ни одной извилины. Пожалей односельчан, тебе-то терять нечего.

— Я узнал тебя, — вместо покорного согласия ответил старик насмешливо. — Ты сын Татарханова.

— Было бы смешно, если бы ты не узнал своего хозяина! — рявкнул Амирхан. — Награбленным, как видишь, попользуешься недолго. И от меня еще достанется, я уж не поскуплюсь. Вы мне за все ответите.

— То-то ты стараешься, — слегка отстранился старик, как бы заранее приготовился увернуться от удара, который должен был последовать вслед за этими словами. — Только зря. И немцы не помогут. Как пришли, так и унесут ноги, если смогут.

— Что он болтает? — нетерпеливо потребовал перевода Эбнер.

— Я его предупреждал, — отозвался Амирхан. — А он все бубнит, что нет денег. Таких надо убивать как бешеных собак.

Он не стал дожидаться, что по этому поводу скажет командир отряда, от себя лично решил заявить:

— Никто из вас не унесет отсюда ноги. А лично тебя, осел упрямый, я повешу в центре села.

— Грозился и управляющий твоего отца, — в меру хладнокровно ответил старик. — А вышло совсем по-другому.

— Ты еще смеешь рот открывать?!

Татарханов бросился к старому крестьянину и ударил его по обнаженной голове рукояткой револьвера; старик прижался спиной к невысокому частоколу, у которого они стояли, и тихо стал сползать на землю.

Эбнер покосился на залитое кровью лицо крестьянина, а затем перевел взгляд на Амирхана, бледного, напуганного тем, что свершил. «Дикий народ», — подумал Вильгельм с опаской.

— Солдаты, — обратился он к ожидающим действий воякам, — жара становится невыносимой. Здесь нам делать нечего. Но вам нужны небольшие радости. Да. Я это помню…

Эбнер смотрел в сторону домов, расположенных один от другого на небольшом расстоянии и утопающих в густой зелени фруктовых деревьев. Он медлил, словно раздумывал: отдавать ли это последнее распоряжение либо воздержаться? Из некоторых домов вышли женщины и дети и тревожно смотрели на незваных гостей. Нет, не они удерживали его, не на них продолжал он неотрывно смотреть, а на потяжелевшие от плодов ветви; его поражало разнообразие фруктовых деревьев, обилие плодов — ветки гнулись под их тяжестью.

— Осмотрите дома. — На худом, прихваченном загаром лице Эбнера натянулась порозовевшая кожа, заходили на скулах желваки. — Берите все. И скот. Остальное сжечь.

— Постойте! Вы что?! — воспротивился Татарханов. — А мои дома? Мое предприятие…

Эбнер бросил с отвращением:

— Яволь! Идите с ними!

Амирхан сделал шаг и остановился в нерешительности.

В это время из-за огромной скалы на краю села раздались выстрелы. Пронзительно взвыли пули, унося в голубую высь протяжные звуки. Это вступила в дело группа, которую вел Тимофеев.

Одна из красноармейских пуль просвистела над головой Амирхана и, точно саблей, срезала ветку с тяжелыми подрумяненными грушами. Татарханов бросился в сторону теснины, которая начиналась в нескольких метрах от него. Сделав шаг-другой, остановился: куда это он бежит очертя голову? На глазах у немцев труса празднует!

С вершины скалы, чем-то похожей на сторожевую башню, поднялся в синее небо столб черного дыма.

— Господин офицер, смотрите, мы окружены! Костры горят! Костры! Это сигнал! — испуганно предупреждал Татарханов.

Эбнер не обращал на него внимания, он с небольшой группой солдат уже укрылся во дворе крайнего к теснине дома.

— Дикий народ! — ругался офицер обозленно и неожиданно сообразил: — Гоните всех на улицу! Всех под пули! Под пули!..

Солдаты врывались в дома, выгоняли женщин и детей, Они испуганно сбивались кучками, плакали от ужаса…

— Осторожнее! — предупреждал красноармейцев Тимофеев. Он нервничал: как стрелять по немецким солдатам, если под пулями окажутся женщины и дети. — Обходим село слева.

Бойцы пытались приблизиться к укрывшимся немцам, чтобы стрелять по ним наверняка, но при перебежках опрометчиво открывались и попадали под пули врагов.

Но вскоре вступили в бой бойцы второй группы, которую возглавлял Алексей Соколов. Они стали обходить село с правой стороны.

— Смотрите! Красные окружают! — Татарханов норовил принять участие в бою, но оружие ему не подчинялось — дрожали руки.

— Уходите в сад! — бросил Эбнер сердито, казалось, пытался от него избавиться.

— А вы? — Без немцев Амирхан уходить не хотел. Эбнер не ответил, не до него теперь было: он целился в командира, вырвавшегося вперед. Но то ли разнервничался, то ли и его, офицера, охватила тревога, то ли устала рука, одним словом, никак не мог взять ровную мушку. Наконец выстрелил, и ему показалось, что он попал в цель. Однако командир пошатнулся, как если бы задел кого-то плечом на ходу, и продолжал бежать. Эбнер зло сплюнул под ноги.

Соколов тем временем скрылся с бойцами за валуном. Из глубины сада застрочил пулемет. Полетели в германцев гранаты.

«Чего я медлю?!» Татарханов понял, что тянуть больше не следует, если он не намерен попадаться в плен — итог боя ему был ясен. Он перепрыгнул через невысокий забор и оказался за кустарником. Здесь присел, подождал, пугливо осмотревшись, кинулся убегать задами…