Костяной браслет

10

Бруни с Одиндисой отправились в мастерскую, захватив с собой Сольвейг и Вигота.

— Я бы лучше порыбачил, — ворчал юноша. — Но у меня потерялись все крючки. Бронзовые. Вы уверены, что этот ремесленник…

— Олег, — подсказал ему Бруни.

— Вы уверены, что у него хороший запас крючков?

— В прошлый раз было много. И еще продавался чудесный нож с костяной рукоятью.

— Я только ловлю рыбу. Это Бергдис ее потрошит. Их дорога проходила через кладбище, лежащее на зеленом холмике у самого моря.

— Тут лежат бок о бок русы, шведы, финны и балты, — рассказал им Бруни.

— Что, все вместе? — удивилась Сольвейг.

— А почему бы нет?

— Но они все чтут разных богов. В нашей стране христиан нельзя хоронить рядом с нами. В Норвегии. Разве что они поклонялись и старым богам тоже.

— Справедливо, — ответил Бруни. — Но люди, которые обосновались здесь, уехали далеко от своих очагов. Может, вера и разделяла их, но торговля объединяла. Сюда приезжают даже булгары и арабы. И все они как жили вместе, так и лежат сейчас рядом.

Сольвейг оглядела грубо отесанный камень чуть выше ее ростом.

— Похоже, я могу прочесть эти руны.

— Старики, молодые, — заговорил Вигот. — Одину все равно. Отважный малый, погиб в битве.

— Откуда ты знаешь? — спросила Одиндиса. — Может, он подхватил лихорадку.

— Или утонул, — добавил Бруни.

Сольвейг огляделась. Вокруг теснились могильные камни. Она перевела взгляд на море.

— Что от нас останется? — спросила всех она. — Здесь, в Мидгарде.

Но Бруни, Одиндиса и Вигот были погружены в свои мысли и не ответили ей.

И Сольвейг услышала слова отца: «Лишь одно не погибнет вовек и не изменится. Это имя, что ты заслужишь своей жизнью».

То, что остается, сказала она себе, это всего лишь руны. Иные так разъела морская соль, что их теперь и не прочесть. Нет! Это неверно. Рукою, что начертала эти руны, каждым ее движением двигали любовь и скорбь. Вот что останется от нас. Тоска, что связывает отца с дочерью, мать с сыном.

Сольвейг вспомнила, как ходила на могилу матери вечером накануне ухода, как упала на колени и говорила с Сирит. Девушка вдруг поняла, что слезы застилают ей глаза. Она шмыгнула носом и утерла влагу с глаз повязкой, что все еще была на ее руке.

— Призраки, — произнес Бруни. — От них не спастись никому.

— К этому и не следует стремиться, — возразила Одиндиса. — Мы должны даровать им покой. Мы должны возвращать их в землю. Особенно своих собственных призраков.

Тут она внезапно потеряла равновесие, ухватилась за могильный камень, охнула и упала на колени.

— Что такое? — спросил Вигот, быстро оглядываясь по сторонам. Он, как и Бруни, знал, что Одиндисе видно то, чего не могут разглядеть остальные. Они уже путешествовали с ней раньше и были свидетелями того, как она возвращалась в прошлое и предсказывала грядущее.

— Вы видели его? — прошептала Одиндиса.

— Видели кого? — спросил Бруни.

— Он стоял там. И махал нам.

— Кто?

— Бергвид. — Одиндису трясло. — Бергвид Отважный! Он приказывал нам вернуться, плыть домой в Сигтуну.

Бруни, Вигот и Сольвейг переглянулись.

Одиндиса закрыла глаза:

— Появился — и вот его уже нет. А я чувствую себя вялой, будто тряпка.

— Ты так побледнела, — сказал Бруни.

— Даже стала голубой. Будто луна, — вторила ему Сольвейг.

— Возвращайся к судну, — приказал ей старший мужчина.

— Может, мне пойти с тобой? — предложила девушка.

— Нет, — отказалась Одиндиса. — Ты иди. Тебе там понравится. — Она открыла глаза и равнодушно поглядела на нее: — Слоти… он рассказал тебе?

— Про Эдит? — спросила Сольвейг. — Да, рассказал.

— Тогда ты должна выбрать. И ты узнаешь эту брошь. Ты сразу ее узнаешь.

Одиндиса, шатаясь, поднялась на ноги и повернула обратно к причалу.

— Она блуждает между мирами, — заметила Сольвейг.

— Скорее шатается, — поправил ее Вигот.

— На фьорде у нас тоже есть такая женщина. — На лбу Сольвейг выступили морщинки. — И мы никогда не знали, чему верить, а чему нет.

— В любом случае, Рыжий Оттар не свернет с пути из-за какого-то призрака. Вот уж вряд ли! — сказал Бруни.

Они поглядели вслед Одиндисе, а потом продолжили путь в Земляной город.

— Видите вон тот дом? — Бруни указал на него рукой. — С крышей, похожей на шатер…

— Похож на сидящего тролля, — заметила Сольвейг. — Некоторые тролли носят такие шапки.

— Это дом ярла Рогнвальда, — пояснил Бруни. — Он правит городом. Рыжий Оттар тебе рассказывал.

Сольвейг улыбнулась и похлопала себя по лбу:

— Да? Боюсь, что эль говорил громче, чем Оттар.

— А ты знаешь, почему русы стали христианами?

— Я и не знала, что они христиане.

— Мало же ты знаешь. В Киеве был конунг, который решил, что пора русам выбрать себе веру.

— Зачем?

— Хватит меня перебивать, — брюзгливо оборвал ее Бруни. — Я собирался рассказать об этом позднее. Ну да ладно. У шведов, финнов, балтов, славян, булгар, хазаров и арабов были свои боги. И этот конунг, его звали Владимир, отправил посланников в разные страны, чтобы узнать их веру. Они поскакали в Азию, переплыли Великое море. Когда они вернулись, конунг послушал их рассказы и решил, что ислам — вера арабов — подходит им лучше всех прочих.

— Почему? — снова не удержалась Сольвейг.

— Но когда послы сообщили ему, что последователи веры сей не пьют жидкостей, которые перебродили или были каким-либо образом очищены…

— Что?! — изумился Вигот. — Они не пьют эля?

— Нет, ни эля, ни сидра, ни вина. Ничего хмельного.

— А что же они тогда пьют?

Бруни пожал плечами:

— Затхлую воду. Молоко.

Сольвейг и Вигот медленно покачали головами.

— Когда об этом услышал Владимир, он тоже покачал головой и сказал, что вера, запрещающая эль, никуда не годится.

— В Норвегии тоже так думают, — сообщила Сольвейг.

— И тогда посланники, вернувшиеся из Миклагарда, — Сольвейг навострила ушки, — рассказали конунгу, сколь великолепно святилище христиан, великий храм Святой Софии, и как пышны все обряды, что в нем совершаются. Вот что они сказали: «Не найдется на земле ни красоты, способной затмить эту, ни блистания, свету этого храма подобного». — Глаза у девушки засияли. — Так конунг Владимир решил, что русы должны принять христианство. Но не сомневайся, старых богов они тоже чтут. Я даже слышал слово, придуманное специально для этого, — «двоеверие». Земля двух вер.

Стоило Сольвейг наклонить голову перед притолокой и ступить в обшитую бревнами клеть, как она почувствовала, что попала в волшебный мир.

Внутри было жарко и душно; потолки и стены были закопчены, и все покрыто сажей, и всюду, в каждом уголке, лежали сокровища, каких она еще никогда не видала.

Тут — россыпь стеклянных бусин, голубых, словно незабудки, и зеленых, точно мох, жемчужных и цвета шафрана… Там — глыба янтаря, огромная, размером с колено. Вот гора заклепок, а вот — два серебристых березовых лукошка.

Сольвейг едва успевала разглядеть одно, как глаза тут же влекли ее к другому. Она едва дышала от восторга и с радостью согласилась бы провести в этом чудесном месте всю свою жизнь.

Слышно было, что внутри избы кто-то двигается, затем обтрепанная занавесь, отделявшая мастерскую, распахнулась, и к гостям выскочил — как из лука выстрелил — невысокий худощавый мужчина; его голова была слишком велика для такого тела. На лице его сияла широкая и добрая улыбка, белки глаз отливали розовым.

— Олег! — воскликнул Бруни.

— Бруни! — воскликнул Олег.

Они обнялись. Не разжимая объятий, оглядели друг друга и рассмеялись.

Бруни указал на своих спутников:

— Вигот. Сольвейг.

— Добро пожаловать! — ответил Олег. — Муж… жена… — Он умильно заулыбался и медленно сцепил пальцы в замок.

— Нет! — вскричала Сольвейг. — Нет, мы не…

— Не что? — спросил Вигот.

— Мы не муж и жена, — ответила девушка, чувствуя, что щеки ее багровеют. — Он думает, что мы вместе.

Вигот в ответ расхохотался.

— Все умоляет взять ее в жены, — обратился он к Олегу.

— Мои юные друзья уже слышали о тебе, — снова заговорил Бруни. — О кузнец из кузнецов!

— Да брось ты, — ответил тот.

— Всякий, кто желает научиться ремеслу, должен поработать с тобой. Хотя, конечно, из женщины хорошего резчика не выйдет.

— У меня двое учеников. Вполне достаточно.

Сольвейг заметила, сколь неугомонен был Олег: то возьмет что-нибудь, то положит обратно, примется сдувать сажу, одернет рубаху… словно ни мгновения не может постоять спокойно.

— Сольвейг хочет учиться, — поведал ему Бруни.

Олег улыбнулся ей. Она увидела, что, хотя белки его глаз покраснели от сажи и беспрестанного трения, радужки были коричневыми и блестящими, словно лесной орех.

— Одному — отважным воином быть, другому — успех на доске для игр, иному — боев рукопашных жар… — добродушно произнес он.

— Это про тебя, Вигот, — упрекнула того Сольвейг.

— А кому-то — соколов приручать, — продолжил Олег. — Есть люди искусные в ремесле. Я тут подумал… ведь мастерская — это место встреч.

— Как так? — спросила Сольвейг.

— Позволь задать тебе вопрос. Есть ли что-либо прекрасное, что не было бы полезным? А действительно полезное может ли быть некрасивым?

— Нет, — ответила она. — Одного без другого не бывает.

И Олег умел соединять эти два качества. Он показал Сольвейг чаши, которые только поставил на колесо во внутренних покоях. Показал резные костяные рукоятки, наконечники стрел, скобы и гвозди, резаные куски полированного янтаря, булавки…

Затем Олег нырнул рукой в карман, вытащил бронзовый ключ и отпер тяжелый деревянный сундук на петлях. В нем лежали украшения из металлов, и, как только Сольвейг увидела бронзовую брошь, она поняла: это то, что нужно. Это подарок для Эдит.

Брошка напоминала пару крошечных молотов, приложенных один к другому рукоятками. Или нет… скорее двойной крест. В головках молотков поблескивала пара серебряных глаз… Сольвейг смотрела как зачарованная.

Олег положил брошь ей в ладонь. Она ощутила ее вес, а затем, перевернув, увидела, как искусно сработана застежка.

Ремесленник забрал у нее украшение и пристально вгляделся в него. Затем положил на верстак и достал маленький молоток.

И тут же Сольвейг заметила, как притих Олег. Разговаривая, он непрестанно двигался и суетился, но стоило ему приступить к работе, как беспокойство оставило его.

Он легонько ударил по застежке, а затем еще раз, посильнее. И в третий раз.

— Вот теперь годится. Да, песни, саги, ковры, корабли, гусли и свирели, мечи, броши… для каждой вещи нужен свой особый материал, но все они должны быть сделаны с умением.

— Вот она, — сказала ему Сольвейг.

— Кто она? — переспросил Бруни. — Ты о чем?

— Спроси Одиндису! — ответила Сольвейг. А затем обратилась к Олегу: — Одиндиса придет завтра и купит эту брошь. И я тоже вернусь, если смогу.

Олег улыбнулся:

— Буду ждать вас обеих.

Сколько же ему лет? У него почти нет морщин. Но и волос тоже нет, кроме этих двух выцветших клочков над ушами. Он гибок, и движения его быстры, но в глазах прячется мудрость старика.

Рыжеватые ресницы Олега дрогнули. Он понимающе посмотрел на Сольвейг и сказал с веселым смехом:

— Сколько подумаешь, столько и есть.

Вигот купил семь бронзовых крючков, и один из ремесленников завернул их в промасленный обрывок тюленьей кожи. Бруни сказал, что пора возвращаться к лодке.

— Наш шкипер — настоящий рабовладелец, — сказал он Олегу, подмигнув Сольвейг и Виготу. — Да и Сольвейг не захочется идти по темноте с такими, как мы.

— Ей не захочется идти по темноте без вас, — заметил Олег. — Вот это уж наверняка.

— Я могу постоять за себя, — возразила Сольвейг. — Мне скоро пятнадцать!

— Вот именно, — печально улыбнулся Олег.

Затем он вложил что-то в пораненную ладонь девушки и загнул ей пальцы.

— У тебя глаза мастера. — Олег развел указательный и большой пальцы. — Двух цветов. Широко расставленные глаза мечтательницы.

Сольвейг раскрыла левую руку. На ладони покоилась фиалково-серая стеклянная бусина, тихо сияя изнутри.

— Ох! — воскликнула девушка, стараясь рассмотреть ее на тусклом свету. — Какая красота!

— Это тебе третий глаз, — тихо проговорил Олег.

— Похоже на рыбью чешуйку. Такая же тонкая, — заметил Вигот.

Сольвейг порывисто обняла ремесленника.

— Он и на мужчину-то почти не похож, — с пренебрежением отозвался о нем Вигот, когда все трое бок о бок шагали прочь из Земляного города. — Гном-переросток.

— Он самый лучший кузнец и резчик из всех, кого я видел, — возразил Бруни.

— Он мастер, каким тебе не бывать никогда, — добавила Сольвейг.

— Да он только и мечтает, чтобы поболтать о своих… штуках!

— А чего ты ждал? Мы не погоду собирались с ним обсуждать.

— Послушать его, так на свете и ничего важнее его ремесла нет.

— Так и есть, — ответила Сольвейг. — Для него так и есть.

— Для мастеров нет ничего слаще, чем поговорить о своем искусстве, — заметил Бруни. — Для них в нем таится целая жизнь.

— Ммм! — Сольвейг заулыбалась, соглашаясь. — Я не могу объяснить этого ясно, но для меня встретиться с ним было точно шагнуть на радужный мост.

— Чего? — поинтересовался Вигот.

— Эта маленькая мастерская… Она похожа на мост между Мидгардом и Асгардом. Между мирами людей и богов. Мне так показалось.

— Ты хочешь сказать, — уточнил Бруни, — что когда люди творят что-то прекрасное…

— Да! — согласилась она. — Боги словно высекают из них искру.

— Бах головой о кремень! — сказал Вигот.

— Да нет, ты не понимаешь.

— Есть история, — начал Бруни, — о том, как Один добыл кубок, до краев заполненный медом поэзии. Он делится этим медом с богами, но порою капля-другая падает и в мир смертных.

— Вот это я и имела в виду! — с жаром подхватила Сольвейг. — Очень похоже.

— Он не спросил у нас ничего о наших странствиях, — недоумевал Вигот. — Ни о наших спутниках, ни о товарах… ему неинтересно, куда мы направляемся.

— Он спросил тебя, какую рыбу ты хочешь поймать, — напомнила ему Сольвейг.

— Да всякую, — ответил Вигот и одарил ее улыбкой. — От меня не сбежит никакая рыбешка. Ни малая, ни большая.

Бруни заворчал:

— Снова одни девчонки на уме, а, Вигот?

— И рыба.

— У тебя не голова, а выгребная яма.

— Твои мысли и того грязнее, — отрезал Вигот.

Бруни поглядел на него с презрением, его толстые губы приоткрылись. Он фыркнул:

— Чья бы корова мычала. — Он взглянул на Сольвейг: — Не обращай на него внимания. Вигот со своей рыбой напомнил мне кое о чем.

— О чем? — спросила девушка.

— Да ты на крючке, а? — Рот Бруни снова открылся. — Послушай-ка вот что. Однажды Тор пошел на рыбалку, и знаешь ли, какую он взял наживку?

— Дерьмо? — предположил Вигот.

— Нет, он насадил на свой крючок — очень большой крючок, запомни, Вигот! — бычью голову. В глуби морской его поджидало чудище, Змей Мидгарда, кольцом охвативший наш мир. Он выпустил изо рта собственный хвост и схватил наживку. Море вспенилось, словно эль, и зашипело. Но Тор вытянул чудовище из морских глубин, достал свой молот и ударил змея по голове. Змей Мидгарда рванулся, и огромный крюк разрезал ему нёбо. Он замотал головой из стороны в сторону, он вырывался…

Бруни и сам рычал, шипел и плевался, точно змей из сказания, — и разбудил всех собак в округе.

В паре сотен шагов Сольвейг и Вигот услышали вой и лаянье. Звуки приближались.

— Ты и этот твой монстр! — огрызнулся Вигот. — Вы разбудили псов!

Две гончие, рыча, бежали к ним по пристани огромными прыжками.

Бруни не двинулся с места. Он заорал на собак, но тех его крики лишь разозлили. Псы окружили путников. Сольвейг слышала, что они запыхались, и чувствовала на себе их зловонное горячее дыхание.

— Убирайтесь! — завопил Вигот, поднимая весло, валявшееся рядом с лодкой булгар.

Но пока он наклонялся, одна из гончих с рыком бросилась на Сольвейг и сбила ее с ног.

— Беги! — крикнул ей Бруни.

Но Сольвейг не могла бежать. Она отшатнулась. Ей не за что было зацепиться. И тогда обе собаки прыгнули прямо на нее. Она смотрела им в горящие глаза. Видела острые зубы.

Сольвейг завизжала, пытаясь отбиваться.

Но одна гончая вцепилась ей в левую голень, а другая погрузила клыки прямо в тонкую шею.

Сольвейг никогда еще не кричала таким страшным криком. Потом она услышала звук тяжелого удара — ХЛОП! — и почувствовала, как на нее всем весом упало тело одной из гончих.

— Попалась, псина! — загремел голос Вигота. — А теперь ты!

Но другой пес решил с ним не связываться. Увидев, что за ужасная участь постигла его спутника, он заскулил и, поджав хвост, понесся прочь.

Вигот снова повернулся к первой гончей. Ткнул ее веслом и снова огрел по голове. Изо рта у той вырвался поток кровавой слюны, замочив спину и плечи Сольвейг.

— Сними с нее псину, давай! — прошипел Бруни.

Они вдвоем стащили тяжелое тело с Сольвейг, и Бруни опустился перед ней на колени:

— Девочка! Сольвейг! Ты в безопасности.

Сольвейг свернулась комочком, будто неродившийся младенец. Ее перевязанная рука накрывала укус на шее, другой она сжимала окровавленную лодыжку. Девушку трясло крупной дрожью. Услышав успокаивающий голос Бруни, она начала всхлипывать.

Бруни взял ее под мышки и попытался поставить на ноги, но мышцы отказывались ей служить. Тело обессилело, конечности были точно ватные, и лишь сердце бешено билось. Когда Бруни ослабил хватку, Сольвейг просто скользнула из его рук обратно на доски.

— Ну давай же, девочка! — пытался подбодрить он ее.

Но Сольвейг не отзывалась на его слова, сотрясаясь от рыданий.

Бруни шмыгнул носом и почесал правое ухо:

— Да, плохо дело.

— Гончие из самого Хелля, — промолвил Вигот. — Убийцы.

Бруни уставился на него:

— Как и ты сам.

— Что вовсе не плохо, — отозвался юноша. И затем переспросил с яростью в голове: — Не так ли?

Бруни снова опустился рядом с Сольвейг на колени:

— Я донесу тебя, девочка.

— Я понесу ее, — предложил Вигот.

Но руки Бруни уже проскользнули под спину и бедра девушки, и он взглянул на Вигота с вызывающей улыбкой.

А Сольвейг все не могла унять рыдания. Бруни качал ее на руках, словно младенца, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. «Как жаль, что я уехала из дому», — думала она. Всем сердцем, всеми мыслями и истерзанным телом своим жалела она о том, что покинула дом.