Костяной Дом

ГЛАВА 8, в которой прибегают к помощи хорошего доктора

— Держи рот на замке, а глаза открытыми, — посоветовал Дуглас, бросив критический взгляд на своего сообщника. Стрижка «под горшок» в принципе удалась, разве что оказалась немного кривовата — Снайп вертелся под ножницами, — но от этого казалась еще более убедительной. А угрюмые манеры Снайпа вполне подходили для роли ворчливого слуги.

— Я даю тебе нож. Спрячь его. Понял? — Он шлепнул парня по щеке, чтобы обратить его внимание на сказанное. — Смотри мне в глаза и слушай — нож можно использовать только в крайнем случае. Я не хочу повторения прошлого раза, слышишь?

Снайп провел большим пальцем по лезвию и, конечно, порезался. Выступившую каплю крови он слизнул.

— Он острый. Убедился? — продолжил Дуглас. — Постарайся о нем не вспоминать. Только в случае крайней необходимости. Неприятности мне не нужны.

Он отпустил слугу и продолжил подготовку к прыжку. Накинул на плечи грубый плащ, расправил складки, подпоясался простым ремнем. Он специально интересовался одеждой и манерами того времени и места, куда собирался. В конце концов он пришел к выводу, что лучшим будет образ странствующего монаха в сопровождении младшего брата. Такая маскировка не должна вызвать подозрения у местных жителей.

Внутри нарастало сосущее чувство предвкушения прыжка. Дуглас задавался вопросом, все ли Флиндерс-Питри испытывали такое при мыслях о предстоящем лей-путешествии; кажется, отец и дед намекали на это. Для него это было ощущение момента, когда прилив сменяется отливом. События трогались с места и начинали двигаться по направлению к определенной цели. Очередной прыжок должен был перенести его в давно забытое время и место, а именно в Оксфорд 1260 года. Если он правильно рассчитал позиции во время предыдущих ознакомительных прыжков, значит, у него будет месяц или два по обе стороны от октября, в это время в университете жизнь бьет ключом, а следовательно объект его поисков будет легче обнаружить.

Это путешествие важностью превышало все прежние. Подготовка к нему заняла немало времени. Он арендовал дом на Холиуэлл-стрит, готовил Снайпа и собирал материалы, которые могут пригодиться для визита в средневековый университет.

Пришлось подключить театральных портных и художников по костюмам, чтобы они создали необходимую экипировку, якобы для постановки одной из малоизвестных пьес Шекспира, а именно «Цимбелина», и для этого нужна соответствующая одежда, достаточно прочная, чтобы выдержать несколько представлений. А еще она должна содержать несколько потайных карманов в рукавах и широких полах одежды. Он провел несколько занятий с медиевистами из Королевского колледжа в Лондоне, чтобы затвердить основные обычаи и формы обращения того времени. Эти занятия дали ему если и не полное овладение условностями того далекого времени, то по крайней мере, приемлемый уровень жителя страны, отстоящей от него на шестьсот лет в прошлое.

Впрочем, внешний вид был далеко не главным условием адаптации в том давнем Оксфорде. Куда сложнее дело обстояло с общением. Скрыть особенности мышления, свойственные современному человеку, гораздо труднее. Бизнесмен девятнадцатого века не думает и не говорит, как фермер века семнадцатого, тем более как священник тринадцатого века. Дуглас посвятил целых три года, изучая раннесредневековую латынь.

К счастью, сейчас в университете не трудно было найти специалистов по этому предмету, а его собственный неслабый интеллект помог постичь трудности языка.

Какое-то время заняло создание легенды прикрытия, чтобы объяснить любые ошибки, которые обязательно появятся. Учились оба — и он, и Снайп, — и в конце концов они привыкли сохранять контроль даже во сне. Они навещали монахов из Клонферта в Эйре и несколько раз съездили в Оксфорд на консультации с учеными, усваивая тонкости теологических проблем, таких как пресуществление и ангельская иерархия. Деревенские монахи, хотя и сторонились мирских обычаев, в целом были достаточно невежественны в вопросах моды и экономики, поскольку вели уединенную жизнь в условиях относительной финансовой независимости.

С другой стороны, Дуглас надеялся, что средний англичанин того времени достаточно смутно представлял мир за пределами Англии, чтобы любые несоответствия можно было объяснить своим ирландским происхождением.

Слабым звеном в этой цепи оставался, конечно, Снайп. Парень не умел ни читать, ни писать, что уж говорить о латыни, и всегда оставался вопрос, разбирается ли он вообще в основах человеческого общения, или просто не хочет приспосабливаться к любой форме цивилизации. Но другого Снайпа под рукой не было, приходилось работать с тем, что есть. Соответственно, Дуглас исходил из того, что если кто-нибудь случайно услышит их разговоры друг с другом, то просто решит, что говорят они на каком-то варварском диалекте ирландского языка тринадцатого века. Все равно же никто не знает современного английского.

Что касается средств к существованию, Дуглас запасся серебром и золотом в виде крошечных слитков и брусочков, как описано в старых манускриптах, лежавших у него в сумке из козлиной кожи. От обычных священников никто не ожидал особых мирских богатств, так что запасы дорогого металла предназначались на самый крайний случай. А так он полагался на щедрость и доброту Матери-Церкви.

Однако самым главным вопросом оставалось расположение лей-линий, с помощью которых они намеревались совершить переход в средневековый Оксфорд. Поначалу Дуглас, как не старался, не мог отыскать подходящего сочетания тайных путей. В южную или в центральную часть средневековой Англии — пожалуйста, а вот в Оксфорд — нет. В бумагах отца он не нашел ни единого упоминания о нужном пункте назначения.

Конечно, он располагал картой, добытой из сундука сэра Генри в склепе Крайст-Черч. Но карта была зашифрована особым кодом прадеда, и он пока не давался Дугласу. Поэтому, собственно, он и стремился в 1260 год.

Дуглас долго бился над этой проблемой, пока не вспомнил книгу Альфреда Уоткинса «Старый прямой путь». Именно на страницах этой книги он нашел не только ссылку на оксфордскую лей-линию, но и нарисованную от руки карту. Он бы не обратил на нее внимания, поскольку не думал о том, что лей-линии могут соединять одно и то же место в разных измерениях. Зато, когда эта мысль пришла ему в голову, осталось лишь проверить ее на практике. Все, что нужно было сделать, это найти оксфордскую лей-линию и попробовать пройти по ней. И он это сделал.

Однажды утром перед рассветом — до того, как движение на дорогах стало оживленным — Дуглас, вооружившись схемой, скопированной из книги Уоткинса, вышел на Хай-стрит. Пришлось сделать несколько попыток, возвращаться и менять угол вхождения, но в конце концов он узнал покалывание на коже, свидетельствующее о наличии лей-линии. Еще пара попыток — и он совершил-таки переход, причем понял это лишь тогда, когда увидел факела у входа в храм Святого Мартина.

Дуглас поспешил к перекрестку Карфакс, и остановился, пытаясь сообразить, как определить время этой версии Оксфорда. Некоторые здания он узнавал, просто они были помоложе тех, которые он помнил; улицы вымощены не асфальтом, а булыжником; и везде кучи навоза. Прохожих не было, так что по одежде определить время не получалось. Наверное, со временем он решил бы эту задачку, но солнце только-только взошло, и либо он сейчас же вернется обратно, либо придется ждать целый день, а то и больше. Пока он был не готов, поэтому вернулся и перешел обратно в родной мир, хотя и на три дня позже, если верить календарю.

Несколько недель Дуглас отрабатывал методику перехода, выверял шкалу времени иного мира и точные координаты. В конце концов, ему удалось определить эпоху с помощью мемориальной доски со списком викариев на стене церкви Святой Марии.

Вот теперь он сделал все возможное, и можно было начинать экспедицию. Дуглас надел плащ с капюшоном и подошел к зеркалу. Отражение представило здорового, в меру упитанного человека среднего роста, в добротной рясе деревенского священника. Только что выбритая тонзура на голове довершала эффект. Он улыбнулся своему отражению.

— Пойдем, Снайп, — позвал он, направляясь к двери. — Время пришло.

Выйдя из городского дома, они направились к центру Оксфорда. Рассвет еще не наступил, но в современном городе улицы никогда не бывают совсем безлюдными. Они миновали молочника с его мулом, прошли мимо студентов в черных мантиях, засыпающих на ходу. По Брод-стрит ковылял оборванец с тележкой, а на Терл-стрит фонарщик гасил последние огни. Если кто-то и заметил странную пару средневековых монахов, спешащих к центру города, то не выказал ни малейшего удивления. В Оксфорде, где студенты все еще носили средневековые мантии на занятиях, а профессора на собраниях общались на латыни, их вид не выходил за рамки обычного.

Они прошли Терл-стрит до конца и свернули на Хай, встав на лей-линию, ведущую к Карфаксу. Здесь Дуглас остановился.

— Готов, Снайп? — спросил он. — Не бойся и не суетись. Тебе уже приходилось делать это раньше. Помнишь? — Ответа не было. Дуглас легонько шлепнул парня по щеке. — Помнишь?

Угрюмый молодой человек отрицательно покачал головой.

— Ладно. Тогда держись. — Он взял парня за руку и крепко сжал. — Вот так!

Они быстро набрали скорость. Дуглас считал шаги. Перейдя почти на бег, он поискал глазами маркер, который вчера начертил мелом на фундаменте лавки торговца скобяными изделиями в нескольких метрах от угла. Возле самого перекрестка мимо прошла стайка студентов, то ли спешивших на занятия, то ли возвращавшихся с ночной гулянки. Дуглас едва не повернул назад: исчезать на глазах посторонних было глупо. Впрочем, он быстро передумал. Какое ему дело до того, что увидят несколько не совсем трезвых студентов?

Он заметил меловую отметину и ускорил шаг. Раздался звук, словно где-то высоко над ними в облаках завывал баньши. В то же мгновение из ниоткуда задул сильный ветер и принес неожиданный ливень. Улица и дома, автобус с пассажирами, весь мир вокруг сделались туманными и неясными. А затем они начали падать сквозь тьму — однако длилось падение не дольше двух ударов сердца. Ноги ударились о землю.

Снайп при приземлении, конечно, споткнулся и упал на четвереньки; он зашипел проклятие, но не успел договорить — его вывернуло наизнанку. Дуглас тоже почувствовал приступ тошноты. Желчь подступила к горлу, но он сглотнул и этим все кончилось. Он старался не отвести взгляд от шпиля церкви Святого Мартина, возносящегося, как кинжал, устремленный к сердцу небес.

Тошнота прошла.

— Дыши, Снайп, — посоветовал он мальчишке, поднимавшемуся на ноги. — Не надо с этим бороться. Сейчас пройдет.

Он быстро огляделся. Пара прохожих удалялась от них — слишком далеко, чтобы могли заметить, подумал он. Единственным живым существом, наблюдавшим их перемещение, оказалась тощая собака, вздыбившая шерсть на загривке. Дуглас пнул в ее сторону ком земли, и собака метнулась прочь.

Свет был тусклым — непонятно: раннее утро или вечер? Он посмотрел на восток, там было совсем темно, а вот на западе еще тлела полоска зари. Значит, сумерки.

— Давай, Снайп, — приказал он. — Вытри рот. Мы сделали это. Мы здесь.

Они неторопливо двинулись к церкви. Дуглас остановился на перекрестке и огляделся, чтобы сориентироваться. Здешний Оксфорд примерно вписывался в границы Оксфорда современного, так что Дуглас знал, где находится, теперь нужно было узнать, когда. Это важно — установить точную дату и время.

Когда двое путников переходили дорогу, в дверях церкви появился монах с большой свечой. Он зажег факелы по обе стороны от дверей. Повернулся, увидел незнакомцев и окликнул их на языке, который Дуглас определил как местный диалект. Ответ был наготове.

— Pax vobiscum, — произнес он, сложив руки перед собой и отвесив неглубокий поклон. После небольшой паузы он добавил на латыни: — Пусть благодать прибудет с тобой этой ночью, брат.

Монах буркнул «Мир вам, братья» и собрался вернуться в церковь.

— Подожди, брат, — Дуглас быстро двинулся вперед. — Мы только что прибыли и нуждаемся в наставлениях.

Монах послушно задержался.

— Так вы издалека? — Говорил монах на латыни с легким акцентом.

— Ты прав, издалека, — ответил Дуглас. — На меня возложена обязанность найти человека, известного как доктор Мирабилис — насколько я знаю, он наш собрат-священник. Его писания дошли до нас в Эйре.

Монах закатил глаза.

— Господи, это же край света!

— Он ведь живет где-то поблизости? — не дал сбить себя с толку Дуглас.

— Да, — без энтузиазма ответил монах. — Живет в каком-то университетском общежитии, точно не знаю, в каком. — Он повернулся и пошел в церковь.

— Может, подскажешь все-таки, как мне найти его? — Дугласу не хотелось отпускать монаха, не вытянув из него максимум информации.

— Прости, брат, не подскажу, — ответил монах через плечо. — Но если на вас нет особой благодати Божьей, вам не удастся избежать встречи с ним.

ГЛАВА 9, в которой едва не доходит до драки

Громкое рычание пещерного кота возвестило о наступлении нового дня, разбудив спящих. Берлимены проснулись и занялись повседневными делами: один пошел кормить Бэби, другой готовить завтрак, третий присматривать за заключенными. Эта забота досталась Дексу. Итак, сунув ноги в сандалии и надев пустынный комбинезон, он вылез из палатки. Солнце уже взошло, хотя все еще стояло так низко, что его лучи почти не проникали на дно вади. Декс глубоко вдохнул чистый утренний воздух и, зевнув, направился ко входу в гробницу.

Берли приказал не давать пленникам больше ни еды, ни воды, пока они не согласятся сотрудничать. Так что Дексу не было необходимости тащить с собой бурдюк с водой или судки с едой. Генератор он тоже пока не стал включать. Ничего нового в гробнице верховного жреца Анена он не ожидал увидеть.

Держась за стену, он спустился по узким ступеням, постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку, и вошел в первое помещение. Прошел через пустую комнату к двери усыпальницы с гранитным саркофагом, в котором некогда покоился верховный жрец. Теперь вместо двери здесь стояла решетка. За ней было тихо. При его появлении никто не пошевелился, не кашлянул, не зевнул. Декс постоял, прислушиваясь, но ничего не услышал — даже дыхание спящих людей не нарушало тишины. Усыпальница молчала.

— Эй, просыпайтесь! — громко позвал он. — День наступил. Жалко его проспать! — Он улыбнулся своей незамысловатой шутке. Никакого ответа. — Да что вы там, сдохли, что ли? — При этом Декс подумал, что подобное не исключено. Пленники запросто могли последовать за Козимо и сэром Генри.

Ну вот, теперь придется тащиться запускать генератор, включать свет, открывать решетку и разбираться с телами. «Черт возьми», — пробормотал Декс про себя. Но прежде, чем приступить ко всем этим неприятным делам, он решил убедиться, что двое оставшихся пленников не просто спят. Надо просто тряхнуть решетку как следует, от нее шуму столько, что и мертвый проснется. Он так и сделал. Он никак не ожидал, что дверь распахнется от его прикосновения.

Берлимен вошел внутрь. Он смутно видел очертания каменного саркофага в центре усыпальницы, но все остальное помещение оставалось погруженным в темноту. Особенно углы, там тьма была гуще всего. Воздух пропах едким смрадом смерти.

Прикрыв нос рукой, Декс повернулся и выскочил из камеры. Что мы вообще делаем в этом ужасном месте, подумал он. В чем смысл?

Выбравшись по поверхность, он вдохнул чистого воздуха, забежал в соседнюю камеру, запустил генератор и дал свет. Задержался возле кухни, чтобы смочить рукав уксусом, и побежал обратно к усыпальнице. Прикрывая нос, он убедился в самых худших своих подозрениях: пленники исчезли.

Он взбежал вверх по лестнице и с криком «Заключенные сбежали!», бросился к большой палатке.

Кон и Мэл все еще были внутри. Похоже, новость их не впечатлила.

— Чего ты орешь? Потише можно? — пробормотал Мэл, приложив руку к ушам. — Нечего кричать спозаранку.

— Так что ты хотел сказать? — обратился Кон к Дексу.

— Их там нет. Ушли они. Как-то умудрились сбежать.

— Уверен? — Мэл с подозрением посмотрел на напарника.

— Конечно, уверен. Идиот!

— Ладно, ладно, не выпрыгивай из штанов.

— А как насчет двух других? — спросил Кон. — Они все еще там?

— Ты о ком? — опешил Декс.

— Ну, эти, дохлые?

— Да там они, им-то куда деваться?

— И по-прежнему мертвые? — флегматично поинтересовался Мэл.

— Заткнись! — прорычал Декс.

— Они не могли далеко уйти, — сказал Кон. — Найдем.

— Да уж, лучше бы найти, — проворчал Мэл, — и хорошо бы до возвращения Тава. Ему это не понравится.

Втроем они вышли из палатки и осмотрелись.

— Пойду, Бэби позову, — сказал Кон. — Может, она их выследит?

— Сомневаюсь, — сказал Декс. — Оставь ее в покое. Лучше за оружием сходи. Эти охламоны понятия не имеют, как отсюда выбираться, так что поймаем, наверное.

Вооружившись, трое берлименов отправились по главному руслу вади.

— Мэл, проверь малый проход, — приказал Декс. — Кон, а ты со мной. Пойдем по основному руслу.

Мэл вскоре исчез на извилистой тропинке, вилявшей по дну бокового русла. Декс и Кон направились к устью, настороженно реагируя на любой звук. Они осмотрели несколько ниш, оставшихся от древних поселений, в которых могли прятаться беглецы, ничего не нашли и поспешили дальше. Однако пройдя уже довольно значительное расстояние, остановились.

— Знаешь, похоже мы перестарались, — сказал Кон. — Если бы они проходили здесь, мы бы заметили следы.

— Возможно, — согласился Декс. — От Мэла тоже никаких сигналов, значит, и он ничего не нашел. Давай возвращаться. Там у поворота есть обрыв. Надо поняться наверх и посмотреть оттуда.

Они повернули и шли теперь к лагерю. На изгибе вади строители гробниц некогда высекли ступени в крутом склоне. Берлимены вскарабкались по этой полуразрушенной лестнице и, оказавшись на вершине, принялись оглядываться по сторонам. Ничего они не увидели. Кругом простирался безжизненный ландшафт: выжженные солнцем скалы и холмы уходили в дрожащую от зноя даль во всех направлениях. Никаких признаков беглецов не было и в помине. Но они долго вглядывались в пустыню, надеясь различить хоть какие-то признаки движения. Ни один из них ничего не заметил.

— Ну и что теперь? — Кон вытер пот с лица. — Будь они недалеко, мы бы их увидели.

— Возвращаемся в лагерь, — решил Декс. — Скоро Тав вернется. Пусть сам думает.

— Берли не обрадуется, — предположил Кон.

— Это уж точно.

— Но мы-то не виноваты.

Декс пожал плечами.

— Ну правда же, не виноваты, — настаивал Кон.

— Ты ему это скажи. Ты ведь ладишь с ним. Он тебя слушает, верно? Вот и скажи ему, что эти ублюдки сбежали, пока мы спали.

Кон выругался вполголоса.

— Идем назад. — Декс направился к вырубленной в скале лестнице.

— Да что такого важного в этих двоих? — недоумевал Кон, спускаясь. — Что с них толку? Никакой угрозы они не представляли.

Декс снова пожал плечами.

— Это ты с боссом обсуждай. Мне-то что? Я помалкиваю и делаю то, что мне говорят. У босса свои соображения. Я давным-давно перестал об этом задумываться.

В лагере их поджидал Мэл. Его поиски тоже не увенчались успехом, и ему нечего было сообщить.

— Сгинули, — заключил Декс. — Может, их дьявол унес…

— Похоже на то, — согласился Мэл. — Я бы чего-нибудь съел. Просто помираю с голоду.

— Хорошая мысль, — согласился Кон.

Двое направились в сторону кухни. Декс постоял и поплелся за ними.

Тав вернулся после полудня. Мужчины услышали шум грузовика, эхом разносившийся по каньону, задолго до того, как он появился в поле зрения. Они собрались перед своей палаткой, с оружием, и ждали, пока машина подъедет. Раздолбанный грузовик остановился, подняв облако пыли. Дверца открылась, и Тав выбрался из кабины. Бросив взгляд на своих помощников, он сразу заподозрил неладное.

— Что у вас тут случилось? — резко спросил он

— Да вот пленники… — неопределенно протянул Декс.

— Мертвы?

— Нет. Ушли.

— То есть как ушли? — не понял Тав. Под его взглядом подчиненные сделали шаг назад. Предводитель нахмурился.

— Сбежали они.

— Это я понял. Только не понял, как. — Тав прищурился, гневно разглядывая подельников.

— Мы искали, — сказал Кон. — Обыскали все вокруг. Даже наверх поднимались. Никаких следов.

— Как это может быть? Ты везде смотрел? Уверен?

— Везде, — подтвердил Декс. — Клянусь.

— Ну, раз так, ничего уже не поделаешь, — заключил Тав. — Сворачиваем лагерь. Грузите все в машину. Босс приказал. Времени у нас до заката, так что поторопитесь.

— А что мы босу скажем? — спросил Кон.

— Правду, — ответил Тав.

— Ему это не понравится. — Кон обладал сверхъестественной способностью излагать очевидные истины. Видимо, эта прочно укоренилась в его сознании. — Ему это точно не понравится.

— Возражать не буду, — кивнул Тав.

— Тогда может лучше не говорить ему?

— Нет, сказать надо, — не согласился Мэл.

— Почему это? — Кон воинственно взглянул на Мэла.

— Потому что в конце концов он все равно узнает, — высказал предположение Декс.

— Ну и что? Когда узнает, скажем просто, что когда уходили, пленники были еще живы. Должно быть, как-то сумели выбраться потом.

— Это может сработать, — согласился Декс. — Я с Коном согласен. Если мы скажем Берли, что они сбежали, у нас будут большие неприятности, и в любом случае это ничего не изменит.

— А ты, Мэл? Ты тоже так считаешь?

Мэл пожал плечами.

— Наверное.

Тав долго молчал. Посматривал на небо, разглядывал высокие облачка, плывущие в синеве. Тишина становилась нестерпимой, и люди Берли уже готовились принять наказание, когда Тав глубоко вздохнул и решительно произнес:

— Ладно. Боссу не говорим. Если сам узнает, с нас-то какой спрос? В любом случае, здесь мы закончили.

Пока люди обдумывали это решение, эхо разнесло по стенам вади возмущенный рев голодного пещерного кота. Он сообщал, что крайне недоволен происходящим.

— Кон, позаботься о Бэби. А то он будет бросаться на всех по дороге.

— А что с генератором делать? — спросил Мэл.

— Да мне как-то все едино. Просто избавься от него. И чтобы никаких следов нашего пребывания здесь не осталось.

Никто не пошевелился. Тав недовольно глянул на них и резко спросил:

— Что-нибудь непонятно? А ну, шевелитесь!

Словно именно этого приказа они и ждали, люди Берли бросились прочь, каждый в свою сторону. Им не впервой было сворачивать лагерь.

— А куда мы дальше? — спросил Декс.

— Твое какое дело? — рявкнул Тав. — Здесь мы закончили — это все, что тебе нужно знать.

ГЛАВА 10, в которой сообщается об ошибке

Две недели дождя и отвратительной погоды сделали лошадей равнодушными к командам всадников. Они хотели бы нестись по холмам за каким-нибудь оленем, чтобы кровь бурлила, чтобы напомнить им, какими и зачем их создала природа. По крайней мере, так думала леди Фейт, и ее отец в этом соглашался с ней.

— Прекрасно! — воскликнул лорд Фейт, когда ему сообщили о желании дочери отправиться в соседнюю деревню. — Скажите, что я поеду с ней. А чай будем пить, когда вернемся.

— Непременно, милорд, — ответил Чалмерс, дворецкий сэра Эдварда. — Следует ли мне уведомить конюха о намерениях Вашей Светлости?

— Незачем. Сам уведомлю. Сейчас, только закончу с отчетами…

— Как пожелаете, сэр.

После легкого позднего завтрака, к которому подали копченую рыбу и тосты, сэр Эдвард отправился в конюшню. Леди Фейт проверяла упряжь своего скакуна и подтягивала подпругу.

— Здравствуй, моя дорогая. — Отец коснулся ее щеки и тут заметил седло. — Надеюсь, ты не собираешься ехать с этим… на этом… — уголки его рта скривились.

— Здравствуй, отец, — задорно ответила она. — Что тебя не устраивает? — Она критически оглядела седло. — Я что-то не так сделала?

— Честно говоря, Хейвен, если ты собралась ехать, как мужчина, будь готова ко всяким неприятностям со стороны судьбы.

— Да что со мной случится! Разве что новые сапоги грязью забрызгаю, — она изящно приподняла подол своего охотничьего платья, вытянув красивую ногу в сапоге. — Как они тебе?

— Да, очень мило. Но взгляни сюда…

— Нет, это ты посмотри. Ты думаешь, я поеду верхом в ситцевом халате и накидке?

— Ты как-то легкомысленно к этому относишься…

— Уверяю вас, милорд, я отношусь к этому вопросу с той серьезностью, которой он заслуживает.

Отец понял, что ему не удастся взять верх в этом споре, как, впрочем, и во многих других — девушка была на редкость упряма, — и смягчился.

— Будь по-твоему, дорогая. Только не приходи ко мне жаловаться, когда окажешься старой девой лет двадцати пяти, потому что подходящие молодые люди шарахаются от тебя.

— Думаешь, меня ждет такой финал? — Она сделала вид, что задумалась, а затем улыбнулась. — А вот я так не думаю. — Леди Фейт звонко рассмеялась. — Кто знает, что будет? В любом случае, до этого еще далеко, а к тому времени о моих выходках забудут. Ну, если не случится чего-нибудь действительно серьезного. Если мы хотим ехать, то пора. — Дочь взяла отца за руку. — Прокатимся, пока светит солнце, и наше доброе имя с нами. Наведаемся на деревенскую лужайку.

Поездка по открытым холмам и нагорьям западной части обширных земель Клариво доставляла леди Фейт немалое удовольствие. Она и раньше не очень заботилась о своей лошади, а теперь и вовсе так горячила скакуна, что легко обогнала отца. Впрочем, здесь не было ничего удивительного, учитывая годы лорда Фейта. На деревенском лугу она дождалась родителя.

— Ты ездишь безрассудно, — прямо заявил он, подъезжая. — Будет чудом, если ты однажды не свернешь свою хорошенькую шею.

— Спасибо, отец, — ответила она. — Ты по природе своей в чудеса не веришь, а я верю. Впрочем, твой брат дядя Генри достаточно верит за вас обоих — ты же сам так говорил?

— Хм-м! — Лорд Фейт похлопал свою лошадь по шее и огляделся. — Знаешь, я бы не отказался от кружечки эля. Не желаешь ли выпить?

— Нет! И тебе не советую, — резко ответила дочь. — Во-первых, рано, во-вторых, приедем домой, там нас ждет чай.

Лорд Фейт покачал головой и спешился. Леди Фейт подошла к отцу и взяла его за руку.

— Кто-то же должен следить за твоим здоровьем. Что бы ты вообще без меня делал?

— Без тебя — еще полбеды — покряхтел он. — А вот что с тобой делать, ума не приложу. Эти мысли не дают мне спать по ночам.

— Ты же знаешь, в глубине души я только о тебе беспокоюсь. — Она взяла отца за руку и с чувством пожала ее. — Кто за тобой будет присматривать, если меня вдруг не будет?

— Осмелюсь предположить, моя дорогая, я как-нибудь переживу. Надеюсь, и Генри скажет тебе то же самое. Если все будет хорошо, я собираюсь в Лондон на Рождество. — Его Светлость огляделся и заметил на другой стороне луга вывеску деревенской пекарни. — Если мы собираемся пить чай дома, давай хотя бы захватим что-нибудь вкусненькое к чаю.

Они привязали лошадей и направились к пекарне, где лорд Фейт выбрал кое-что к чаю, приказал упаковать и доставить в поместье к послеобеденному чаю. Благодаря своему положению в правлении Ост-Индской торговой компании лорд Фейт, как и его отец раньше, пользовался запасом своего основного товара и считал своим долгом пропагандировать чай всеми возможными способами.

Вернувшись, они увидели, что на лугу рядом с их лошадьми привязана еще одна лошадь. Всадника нигде не было видно.

— Великолепное животное, — одобрительно сказал сэр Эдвард. — Осмелюсь предположить, человек, который ей владеет, в лошадях разбирается.

Леди Фейт окинула равнодушным взглядом прекрасного коня с блестящей черной шерстью, белыми бабками и белой яркой звездой посреди широкого лба. Она не разделяла страсти отца ко всему четвероногому, но хорошую кобылу от плохой могла отличить.

— Прекрасный экземпляр, — согласилась она. — Интересно, чья она?

Словно в ответ на этот вопрос, они услышали, как их окликают и увидели мужчину, выходящего из таверны.

— Привет вам, дамы и господа! — снова крикнул он издалека.

— Ваша лошадь, сэр? — спросил лорд Фейт, дождавшись, пока мужчина подойдет.

— Моя, сэр, — отвечал незнакомец. Леди Фейт окинула оценивающим взглядом высокого мужчину, быстро шагавшего через луг. Шел он уверенно, и его повадка прекрасно сочеталась с весьма приятной внешностью. — Это Аквило, — сказал он, указывая на животное.

Леди Фейт даже не взглянула на кобылу, зато не сводила глаз с человека, наконец, подошедшего к ним. А посмотреть было на что: длинные черные волосы, усы и бакенбарды делали их обладателя тоже немного похожим на породистую лошадь.

— Надеюсь, вы не против поделиться частью луга? — Пришедший отвесил изящный поклон. — Архелей Берли, граф Сазерленд, к вашим услугам. С кем имею честь?

— Я — хозяин этих мест, лорд Эдвард Фейт, а это моя дочь Хейвен, — ответил отец леди Фейт.

Дочь улыбнулась и протянула руку, которую человек, назвавшийся Берли, после короткого колебания поднес к губам. Но смотрел он только на Хейвен.

— Очарован, — сказал он, когда она отняла руку.

— Вы забрались далеко от дома, Сазерленд, — мягко заметил лорд Фейт. — Что привело вас в наши края, осмелюсь поинтересоваться?

— Это долгая история, сэр. Вкратце я подумываю прикупить недвижимость поблизости. На севере холодно и тоскливо. А я в таком возрасте, что уже хочется немного тепла, особенно долгими зимними вечерами.

— И то правда, сэр, — ответил сэр Эдвард с любезной улыбкой. — Не могу не согласиться с вами.

— Если бы не плотность здешнего населения, я бы постоянно жил на юге, — объяснил Берли, словно бы извиняясь. — Но здешние места так густо населены, да еще семь городов и сколько-то деревень… Вообще, должен заметить, Шотландия довольно плотно заселена… — Он сделал паузу. — Простите, шучу. Боюсь, северная привычка. Мне жаль.

— Не о чем говорить, сэр, — величественно взмахнул рукой лорд Фейт. — Я вас понимаю. Тем не менее, это прекрасный уголок мира. — Тут ему на ум пришла некая мысль. — Если вы сегодня вечером свободны, не зайдете ли к нам на ужин? Ничего особенного не обещаю, обычный ужин… Разумеется, будем рады видеть и леди Берли, и вообще любого человека по вашему выбору.

Лорд Берли задумчиво взглянул на леди Фейт. Его Светлость заметил колебания нового знакомого.

— Если у вас дела…

— Нет, нет, ничего подобного, — поторопился заверить его Берли. — Я же прибыл совсем недавно, никаких особых занятий у меня пока нет. А что касается «леди Берли», то я совершенно один. Моя дорогая жена умерла несколько лет назад, и я больше не женился... — Он изобразил задумчивую улыбку. — Так что в настоящее время я ничем не обременен и с радостью принимаю ваше любезное предложение.

— Вот и замечательно! — ответил лорд Фейт, подходя к своей лошади. — Ждем вас около половины седьмого.

— Непременно буду.

Они оставили графа Сазерленда на лугу. Леди Фейт больше не взглянула на него; было в этом человеке нечто, не вызывающее доверия — безжалостность в изгибе губ, холодность в темных глазах… в общем что-то, заставившее ее насторожиться.

Позже, когда они уже спешились возле конюшни и шли к дому, лорд Фейт заметил:

— По-моему, этот Берли хороший человек.

— Думаешь? — Она остановилась. — Значит, ты что-то слышал о нем?

— Помилуй Бог, откуда? Он же сказал, что только приехал с севера. Учти, дорогая, он все-таки граф, значит, чуть повыше нас в иерархии. Прекрасный джентльмен — сразу видно. — Он покосился на дочь. — Ты, я вижу, не согласна?

— Я тоже ничего о нем не знаю. Только мне непонятно, как можно составить мнение о человеке по ничего не значащему разговору.

— Ха! — Отец продолжал шагать по усыпанному гравием двору. — Ты просто не разбираешься в людях, моя дорогая. Происхождение о многом говорит.

Она все еще думала об этих словах отца, когда после простой трапезы из холодной баранины и пюре из репы разговор зашел о семьях и семейных связях вообще. Все трое сидели в кабинете отца, где горел камин; мужчины потягивали бренди, а Хейвен притворялась, что занята вышивкой, над которой она работала уже больше года без заметного результата. Она прислушивалась к разговору и пыталась решить, какое место в ее шкале занимает этот Берли. Обычно это не особо сложное дело для молодой женщины с твердыми убеждениями и быстрыми суждениями. Но по какой-то причине граф отлично уворачивался и не хотел занимать предназначенную для него полку. Каждый раз, когда она решала, что поняла нечто важное, какой-нибудь оборот речи, замечание, даже одно единственное слово, приводили ее в замешательство и сбивали с толку. Женская интуиция пребывала в растерянности.

— Конечно, — говорил Берли, делая маленький глоток бренди, — как человек, изучающий естественные науки, я уверен в увлекательности вашей работы. Рискну предположить, что у нас даже могут быть общие интересы.

— Да какая работа? — Лорд Фейт нахмурился. — Должен признаться, я не увлекаюсь науками, сэр. Эти современные исследователи, — он фыркнул и тоже отпил бренди, — на мой взгляд, гроша ломанного не стоят.

Впервые за этот вечер на лице Берли отразилось замешательство. Впрочем, что бы не означало выражение его лица, Хейвен показалось, что под покровом аристократического безразличия она разглядела настоящего мужчину.

— Возможно, я неправильно вас понял, сэр, — деликатно предположил он дружелюбным тоном.

— А что же тут непонятного? Эта наука нас всех в гроб сведет.

— Отец, — сказала леди Фейт, — мне кажется, наш гость перепутал тебя с сэром Генри.

— Разве? — Лорд Фейт снова повернулся к Берли. — А что, возможно. Даже скорее всего.

— Сэр Генри? — удивленно спросил Берли.

— Мой сумасшедший брат Генри Фейт — он полностью захвачен всей этой естественнонаучной чушью. Пустая трата времени для мужчины, если вам интересно мое мнение.

Прежде чем Берли успел отреагировать на это провокационное высказывание, леди Фейт решила уже не впервые поспорить с отцом.

— Он вовсе не сумасшедший, папа. Дядя Генри — один из самых мудрых людей, которых я знаю. — Она улыбнулась Берли и добавила: — Мой дядя — очаровательный и любезный человек, один из корифеев в современной науке.

— Чудной, как мартовский заяц, — вставил сэр Эдвард. — Всегда таким был. Живет один в Лондоне, как монах в келье. Тоже мне, отшельник! Семьи нет. Говорит, это мешает его научной работе. Хотя чем он там занимается, я в толк взять не могу. Чушь какая-то! И разбираться не хочу в его тарабарщине.

— Отец, — упрекнула Хейвен, — ты создаешь у нашего гостя совершенно неверное впечатление.

— Уверяю, на меня трудно произвести впечатление, — заметил Берли. — Я предпочитаю принимать вещи такими, какими их вижу. Подобная практика неплохо служила мне всю жизнь.

— Весьма достойно, сэр, — подтвердил лорд Фейт. Он потянулся к графину. — Еще бренди, милорд граф?

Разговор зашел о местных делах — в основном о сельском хозяйстве, лошадях и собаках, — леди Фейт считала подобные темы низкими и неинтересными. Она встала и заявила, что намерена покинуть их компанию.

— Я, пожалуй, оставлю вас вдвоем. У меня еще есть дела, — легко сказала она. — Лорд Берли, было приятно познакомиться с вами. Молюсь, чтобы ваше пребывание в южных землях пошло вам на пользу.

— Благодарю вас, миледи, — сказал он. — Должен сказать, что даже за время краткого знакомства местные жители мне очень понравились. Я постараюсь сделать соответствующие выводы. — Он встал с кресла и поцеловал Хейвен руку. — Желаю вам спокойной ночи и приятных снов. — Надеюсь, мы с вами еще встретимся.

— Я сомневаюсь, что у нас будет для этого время, — холодно ответила леди Фейт. — Утром я уезжаю в Лондон и планирую пробыть там какое-то время. Но у вас с отцом найдутся разные интересные темы, так что скучать без меня вы не будете.

ГЛАВА 11, повествующая о том, как училась Вильгельмина

Задолго до того, как оказаться в Египте, Мина дорого заплатила за умение обращаться с лей-линиями. Началось все в одном из переулков Лондона. Отстав от своего ведущего, она совершенно неожиданно переместилась из своего родного двадцать первого века в Богемию века семнадцатого. При этом возле нее не было ни Козимо, ни сэра Генри, способных объяснить ей, что, собственно говоря, произошло. Ей пришлось приобретать знания самостоятельно, методом проб и ошибок. Настоящее обучение началось еще в Grand Imperial Kaffeehaus в Праге в тот день, когда ее знакомый алхимик Густав Розенкрейц сделал для нее, используя чертежи, данные ему лордом Берли, некий любопытный прибор.

Стоя на вершине холма к северу от города, ставшего для нее началом настоящей карьеры, Вильгельмина изучала странное устройство: округлое, как камень, такого же размера, формы и веса. Она вспомнила именно булыжник, выброшенный прибоем, с краями, зализанными бесконечными волнами. Вот только камни никто не делал из полированной латуни, а на поверхность камней никто не наносил кружевные арабески филигранных линий; обкатанные волнами камни не имели ряда крошечных отверстий вдоль одной стороны и рифленого циферблата. Кроме того, у камней, как правило, не бывает отверстия в центре, похожего на прищуренный глаз, из которого к тому же струится мягкий пульсирующий свет цвета индиго — по крайней мере, Мине такие камни не попадались.

Густав говорил так: вещество внутри испускает свет, когда вступает в контакт с определенными слоями эфира. Мина понятия не имела ни о каком эфире, но это не помешало ей сообразить, как использовать устройство.

Сосредоточившись на изучении необычного инструмента, она постаралась собрать скудные факты, бывшие в ее распоряжении, и сделала попытку применить их к поставленной задаче. Как следовало из слов Густава, инструмент был изготовлен по эскизу лорда Берли, он нужен был Берли для того, что алхимики называли астральными исследованиями. Если ее догадка верна, исследования графа каким-то образом связаны с переходами по лей-линиям, один из которых вырвал ее из двадцать первого века и сбросил в семнадцатый. Помнится, Кит что-то говорил… да и ее собственный опыт кое-что значил — лей-переход штука довольно неприятная, а главное, плохо предсказуемая, способная привести к неожиданным результатам. Как бы то ни было, она готова экспериментировать и освоить этот чертов прибор.

У нее вовсе не было желания возвращаться в Лондон, — хотя это и странно, наверное, — нет, но изучить механизмы переноса в другие миры и другие времена ей очень хотелось. Она сделала предположение, что инструмент Берли как-то связан с облегчением передвижения по лей-линиям, с их калибровкой, и не ошиблась. Вот с этого она и начнет.

Разумно предположив, что экспериментировать лучше в одиночестве, чтобы избавиться от вольных или невольных наблюдателей, она сказала Этцелю, что хочет подышать деревенским воздухом и пособирать цветы. В конце концов, именно в сельской местности она оказалась после своего первого и единственного лей-перехода. И вот однажды, взяв фургон, она отправилась в окружающие холмы. День был ясный; не по сезону теплая весна спешила перейти в лето — лучше условий не придумаешь.

Держа устройство в руке, она ломала голову над тем, как его запустить. Насколько она помнила, ее первый прыжок произошел на ходу, она просто шла по переулку. Мина начала мерить шагами вершину холма, держа устройство перед собой, как будто это был фонарик, с помощью которого она пытается отыскать тропу в темноте. Она прошла шагов пятьдесят, повернулась и пошла обратно. Ничего не произошло. Тогда она выбрала другое направление. Тот же результат. Механизм никак не проявлял себя. Она перебралась на новое место и попробовала еще раз.

Результатов по-прежнему не наблюдалось. Мина пребывала в растерянности. Не то чтобы она ожидала легко добиться успеха, но все-таки она прилагала определенные усилия, а толку чуть.

В конце концов она сунула прибор в карман плаща, собрала большой букет полевых цветов и положила в фургон, приготовившись возвращаться в город. На протяжении нескольких следующих недель она повторяла попытки в разных местах на окраинах города. Однако разгадка перемещений не давалась.

Но однажды помог случай. Она шла по берегу Влтавы, реки, разделяющей город. Не просто так шла, а искала пасеки, где можно раздобыть мед для выпечки; ее городские поставщики покупали мед у селян, а потом перепродавали ей. До поры до времени это ее устраивало, однако Энгелберт пробовал новые рецепты, меда требовалось все больше, посетители с удовольствием заказывали сладкое для контраста с естественной горечью кофе. Мед оказался довольно дорогим ингредиентом, и Мина начала подумывать о контрактах с сельскими пчеловодами. Во-первых, мед будет свежим, а во-вторых, удастся сократить расходы и отрегулировать рынок сбыта.

Итак, она шла под голубым небом, мимо полей созревающего ячменя, свеклы, репы и бобов; на лугах паслись небольшие стада крупного рогатого скота, встречались отары овец и гуси. Река справа от нее медленно несла нефритово-зеленые воды. Утки-матери, окруженные флотилией утят, копались в зарослях вдоль берегов, малыши от них не отставали.

Рядом проехал молочник с тележкой, запряженной ослом. Он приветственно приподнял шляпу, направляясь в ближайший переулок. Запахло кисловатым творогом, напомнившим Вильгельмине давно забытые времена на ферме в Кенте. Ей тогда едва исполнилось семь лет. Их класс привезли на ферму, поставлявшую в город молоко. Ребята каждый день пили его из маленьких бутылочек. Фермер показывал, как работают огромные машины, отделяющие сырое молоко от сливок; и резковатый запах созревающего сыра так поразил ее юные чувства, что остался с ней навсегда.

Она ответила на приветствие фермера, и даже приостановилась, вдыхая знакомый запах. Мина все еще вспоминала ту школьной поездку, когда улочка увела ее от излучины реки и ушла в буковую рощу. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь деревья, бросал на тропинку пятнистые тени. Она засмотрелась на эти узоры и случайно сунула руку в карман. В кармане лежал прибор Берли. К ее удивлению, он оказался теплым.

Она скосила глаза вниз и поняла, что он светится. Свет пробивался через ткань плаща.

Мина резко остановилась и дрожащими пальцами вытащила устройство. Сильный синий свет струился через маленькие отверстия и через центральную дырку в виде полумесяца. Что-то пробудило прибор к жизни, но что?

Мина осмотрелась. Деревья, тенистый переулок, широкий изгиб реки и небо в облаках с парящими птицами. Ничего такого, что могло бы вызвать внезапное пробуждение этой штуковины, которая даже сейчас заметно грела руку.

Медленно, не сводя глаз с прибора, она пошла вперед. Переулок изгибался вдоль реки, и постепенно свет в отверстиях померк. Она продолжала идти, пока не погас последний слабый отблеск. Тогда она повернулась и пошла обратно. Как и ожидалось, через несколько шагов свечение вернулось… еще несколько шагов, и оно стало намного ярче.

Она сделала дюжину быстрых шагов по переулку, выходя из-под деревьев. Голубой свет снова медленно померк, и устройство в ее ладони остыло.

Мина остановилась и, уверенная, что стоит на пороге открытия, медленно повернулась и снова вошла в рощицу. Цвет немедленно вернулся, но на этот раз ей показалось, что она слышит тихий писк — словно птенец чирикает. Она поднесла устройство к уху и убедилась, что ей не почудилось. Почти инстинктивно она приложила палец к крошечному выступу на поверхности устройства и повернула его: писк стал громче.

— Ах вот как! — пробормотала она себе под нос. — Стало быть, это ручка громкости.

Она замедлила шаги и увидела, как голубое свечение стало слабеть. Но на этот раз Мина не стала ждать, пока оно исчезнет совсем, развернулась и пошла обратно, все еще держа прибор перед собой. В том месте, где свет был самым ярким, а звук самым громким, она остановилась.

Механизм Берли явно определил это место, только непонятно, что в нем такого? Она стояла и смотрела на маленькую лесную поляну. Что в ней такого необычного? Что пытается сообщить прибор?

Она принялась вспоминать свой первый прыжок. Что-то такое Кит говорил о линиях, обозначенных на ландшафте… Мина глазами пыталась найти что-нибудь, похожее на линию. Вдруг до нее дошло, что она на самом деле смотрит прямо на нее: совершенно прямой путь пересекал буковую рощу, он напоминал звериную тропу, — может, тут лисы бегали? — но поражал удивительной прямотой, уходящей в густую лесную тень.

Вильгельмина сглотнула и поняла, что не только в горле пересохло, но и сердце колотится, как сумасшедшее. «Вот оно, — сказала она себе. — Это одна из тех лей-линий».

Ноги сами собой понесли ее по пути. Чем дальше она углублялась в рощицу, тем сильнее начинал пульсировать свет в приборе. Слабое чириканье не становилось громче, но теперь к нему добавились скрипы; она ускорила шаг, и чириканье зазвучало чаще.

Сначала ветки деревьев шевельнул слабый ветерок, но почти сразу он сменился настоящим вихрем. Резко потемнело, будто она вошла в тень большого дерева. Только не было никакого дерева. Следующие три шага вынесли ее на широкое, залитое солнцем место.

Буковая рощица исчезла. Исчез берег реки вместе с полями и холмами. Она стояла в столбе солнечного света на дне глубокого каньона. Позади тянулся длинный уступ с высеченными ступенями.

— Мина, это не Богемия, — прошептала она самой себе.

Устройство у нее в руке все еще светилось, но больше не звучало. Надо же, какая умная штука, подумала она. И как мне тебя назвать? О, ты будешь лей-лампа! Она попробовала слово на вкус и решила, что оно вполне годится.

Ей стало интересно, куда она, собственно, попала? Вильгельмина осмотрелась, стараясь запомнить ориентиры, сунула лей-лампу в карман и прошла немного вперед по дну каньона. За следующим поворотом известняковые стены расступились. Открылись поля, засеянные кукурузой, и река! Впереди виднелись несколько каменных и деревянных зданий, но людей не было видно.

Когда Мина приблизилась к зданиям, тропа превратилась в двухколейную дорогу, рассекавшую маленькое поселение и уходящую за поворот. Поскольку поблизости по-прежнему никого не было, она остановилась, чтобы заглянуть внутрь одного из зданий; это оказался простой сарай для скота. На полу брошена солома, под квадратной дырой в стене, означающей окно, стояли ясли с остатками зерна. Перед поворотом она взглянула в небо. Там к первому присоединился еще один ястреб, и оба описывали медленные круги.

Сразу за поворотом кто-то соорудил плотину из камней — примитивное сооружение, перегораживающее узкое русло. За этим барьером вода образовывала широкий безмятежный пруд. На уступе скалы прямо над прудом стояло каменное строение, изрядно потрепанное временем. Крыши не было, две из четырех стен превратились в руины, но среди обломков валялись остатки большого деревянного колеса и несколько больших круглых камней.

— Мельница, — предположила Мина. Давно заброшена; вон какие сорняки выросли, а мох покрывал верхние ряды камней и то, что раньше было подоконником. Но кто-то все же приходил сюда: к железному кольцу, вделанному в стену, привязано веревкой деревянное ведро.

Она остановилась, гадая, куда это ее занесло. Впрочем, это напрасные мысли. Она могла оказаться где угодно и когда угодно. Вещи, попадавшиеся на глаза, определенно были старыми, но не более того. Окружающий пейзаж не давал подсказок о ее местонахождении; она здесь точно не бывала. Но что за страна вокруг? Хотя что-то в самом характере построек носило некий европейский характер, во всяком случае, явно не латиноамериканский. И не азиатский.

Ну и что теперь делать? Она подняла глаза к небу. Дело явно шло к закату. В воздухе уже чувствовалась прохлада. Тени стен каньона удлинились. Ей вовсе не улыбалось блуждать в незнакомом месте в темноте, так что она повернулась и поспешила обратно тем же путем, которым пришла.

Достигнув того места, где она сделала первые шаги, Мина достала лей-лампу и, держа ее, как и раньше, начала быстро подниматься по длинной тропе, похожей на пандус. Уже через полдюжины шагов прибор засветился жутковатым индиговым светом… еще несколько шагов, и она услышала знакомое чириканье. Мина продолжала идти. Тропа поднималась между двумя каменными глыбами по обеим сторонам. Вильгельмина прошла через эти грубые ворота и оказалась в тени. На мгновение все погрузилось во тьму, даже воздух исчез. У нее перехватило дыхание, и она, спотыкаясь, шагнула вперед… в маленькую буковую рощицу с узкой лисьей тропинкой.

Она поморгала, привыкая к свету. Воздух был мягким и теплым, солнечные лучи пробивались сквозь листву, усеивая световыми пятнами рощу вокруг нее.

Дома.

На обратном пути она задумалась, в какое время вернулась. Это все еще семнадцатый век и император Рудольф на троне? А кофейня на месте? И ждет ли ее Этцель? Самые разные пугающие мысли роились в ее голове. Глупо она поступила. Она же почти ничего не знает об этих лей-линиях!

Но потом зазвонили церковные колокола. Знакомый звук привел ее в чувство. Неведомым образом она поняла: все в порядке, и поспешила на старую площадь, но улыбнулась облегченно, только завидев красивый зелено-белый фасад «Гранд Империал Каффихаус».

Этцель был на месте в своем посыпанном мукой фартуке, в том же положении, в каком она его оставила. Когда она вошла, его круглое лицо осветилось улыбкой. За столиками сидели еще несколько посетителей, она подошла и поцеловала большого пекаря в гладкую щеку.

— Мина! — воскликнул он, поднося к лицу покрытую мукой ладонь. — Я думал, ты собиралась прогуляться.

— Ну да.

Он странно посмотрел на нее.

— Но ты ушла только минуту назад.

Мина пожала плечами.

— Я, знаешь, передумала. Лучше побуду здесь с тобой.

— Ты и так все время со мной проводишь, — заметил он.

— И это замечательно! — Она снова поцеловала его и пошла наверх в свою комнату. Там, закрыв дверь, она достала из кармана лей-лампу и направилась к большому сундуку, где хранила одежду и несколько ценных вещей, которыми успела обзавестись. Она открыла сундук и завернула прибор в чулок.

Интересно, думала она, засовывая сверток под ночную рубашку на дне сундука, что еще он умеет делать.

ГЛАВА 12, в которой упорство вознаграждается

Как хорош мир, в котором каждый ребенок окружен любовью и заботой родителей, на которой, словно на фундаменте, он может построить прочную и продуктивную взрослую жизнь. Но, к сожалению, наш мир не таков. И уж, конечно, это не тот мир, в котором довелось родиться Арчибальду Берли. История маленького Арчи куда более мрачная и, к сожалению, до боли знакомая. Она стара как мир и ежедневно повторяется во всем мире; так что мы хорошо с ней знакомы. Участь незамужних матерей слишком предсказуема, а переезд Джеммы Берли из чопорного и респектабельного Кенсингтона в плохо пахнущий, многолюдный Бетнал-Грин слишком банален, чтобы описывать его в деталях. Тем не менее, если мы хотим понять дальнейшее, а именно то, что случилось после отказа отца признать сына, придется рассказать и об этом…

— Арчи! — прохрипела Джемма, — Арчи, иди сюда, мой милый, ты мне нужен.

Мальчик с неохотой подошел к двери, опустив плечи, заранее опасаясь просьбы, которую услышит.

— У меня кончилось лекарство. Сбегай, принести мне еще. — Она протянула руку. — Вот немного денег.

— Ой, мама, — плаксивым голосом проговорил ребенок, — может, не надо?

— Посмотри на меня, Арчи!

Он поднял глаза и посмотрел на лицо матери. Грязные и спутанные волосы, грязное платье, без пуговиц, ничего похожего на ту женщину, которую он знал когда-то.

— Я больна, и мне нужно лекарство, — твердо сказала мать. — Возьми деньги и принеси лекарство.

Нога за ногу он подошел к постели. Лицо Джеммы осунулось, темные круги проступили под тусклыми глазами, лоб бледный, на верхней губе выступил пот, а кожа стала серой, цвета грязного воска. Ему уже приходилось видеть такое раньше, и он знал, что ужина сегодня не будет. Он протянул руку и взял деньги.

— Вот. Будь хорошим мальчиком, беги скорее.

Мальчишка, волоча ноги, повернулся и пошел прочь.

— Поторопись, Арчи. Не задерживайся.

— Хорошо. Не буду.

— Вот и славно. И возвращайся поскорее. К чаю у нас есть хлеб и сыр. Чем быстрее ты вернешься, тем быстрее получишь хлеб с сыром — мы его слегка поджарим. Ты ведь любишь так, да, Арчи? Ты любишь поджаренный хлеб с сыром, я знаю. А теперь беги. — Джемма в изнеможении откинулась на грязную подушку. — Хороший мальчик...

Арчи вышел за дверь и побежал по шлаковой дорожке за домом, который они с матерью делили с другими временными жильцами. В кулаке он сжимал два фартинга и шестипенсовик. Сунув руку в карман, он пробежал по переулку, ловко огибая лужи стоячей воды и свежих помоев, выплеснутых из кухонных ведер и ночных горшков. В конце переулка он прибавил ходу — надо спешить, чтобы успеть получить лекарство, завернуть к зеленщику и купить или украсть пару яблок, а потом продать их под мостом до закрытия пекарни. Если удача улыбнется, в пекарне может остаться вчерашний хлеб, его могут отдать бесплатно. А черствый хлеб поджаривается даже лучше.

Добежав до аптеки, он не стал соваться в главный вход, а обежал здание кругом и сильно постучал в заднюю дверь.

— Не кипятись, приятель, — проворчал голос с другой стороны. Дверь приоткрылась и показалось бородатое лицо. — О, — сказал мужчина с нескрываемым разочарованием. — Это опять ты. Что на этот раз? Нет, дай угадаю, тебе опять нужен опиум.

— Пожалуйста, сэр, это не для меня, это для мамы. Она больна.

— Деньги есть?

Мальчик помахал серебряным шестипенсовиком.

— Жди здесь, — коротко распорядился аптекарь.

Дверь закрылась. Арчи стоял на заднем дворе, переминаясь с ноги на ногу, понимая, что солнце садится. Этак он не успеет добраться до моста с яблоком или двумя на продажу. Через мгновение дверь снова открылась.

— Вот, держи, — сказал мужчина, протягивая руку за платой.

Овощной магазин уже закрывался, и перед Арчи встал нелегкий выбор — дождаться, пока лавка закроется, и порыться в куче мусора… или попытаться выклянчить у зеленщика яблок на два оставшихся фартинга. Вечером покупателей на яблоки найти не просто. Если не поторопиться, можно не успеть продать яблоки, да и оставаться ночью на улице не стоило. В свои восемь лет Арчи уже хорошо знал, что ничего хорошего на улицах Бетнал-Грин после наступления темноты не происходит.

Нащупав в кармане два фартинга, он помчался к лавке. Зеленщик как раз закрывал ставни.

— Три яблока, — выдохнул Арчи, задыхаясь.

— Я закрываюсь, парень.

— Пожалуйста, сэр.

— Нет. Завтра приходи.

— Пожалуйста, сэр, это для мамы. Она болеет, — заскулил он, используя многократно проверенный прием. Пришлось научиться с тех пор, как год назад они переехали в этот район. Лесть и жалобный тон — залог успеха любого попрошайки. — Совсем, совсем больная мама, она попросила принести ей яблок, чтобы поправиться.

— Ты же видишь, я закрылся!

— У меня деньги есть — я заплачу…

Лавочник выпрямился, повернулся и с подозрением оглядел мальчика.

— А-а, так это ты, сопляк, таскал у меня фрукты на прошлой неделе?

— Нет, сэр, — солгал Арчи. — Я никогда даже лепешки без спросу не взял.

— Но ты на него похож.

Арчи протянул грязную руку с двумя мелкими монетами.

— Всего три яблока, сэр. — Он изобразил заискивающую улыбку. — Маме… больной, а?

— Господи, помоги нам, — вздохнул зеленщик. — Ни к чему хорошему моя доброта меня не приведет… — Он повернулся к дверям лавки. — Ладно. Жди здесь.

Арчи стоял возле двери, а лавочник шуршал чем-то внутри. Наконец он появился с тремя большими яблоками.

— Вот, забирай, — сказал он. Мальчик протянул руку. — Э-э, нет, сначала деньги.

Арчи вручил свои последние монеты и схватил яблоки. Два из них он засунул в карманы штанов и умчался.

— Эй, а спасибо кто будет говорить? — крикнул ему вслед зеленщик.

— Спасибо! — бросил Арчи через плечо, не сбавляя шага.

Под мостом он занял свое обычное место. Как он и подозревал, поток пешеходов и карет уже изрядно поредел. Тем не менее, кто-то еще стремился из города в пригороды. Арчи натер яблоко до блеска, а потом принялся за работу, подбегая к каждому экипажу с громким криком: «Купите яблоко у сироты! Купите яблоко! Помогите сироте!»

К экипажам с хорошо одетыми дамами и джентльменами он не рисковал приближаться слишком близко, соблюдая дистанцию, так спокойнее. На пешеходов или обладателей ручных тележек он не обращал внимания, от них ничего кроме брани, не дождешься.

Он не пропустил ни одного экипажа, но пассажиры первых двух даже не взглянули на него. Третий и четвертый тоже проехали мимо. Зато на следующей карете ему повезло заработать три пенса — яблоко купил седобородый джентльмен в высоком шелковом цилиндре, и не просто купил, а дал Арчи маленькую коричневую баночку.

— Передай своей маме, что она должна мне еще за прошлый раз, слышишь?

— Конечно, сэр, передам, сэр! — Арчи уже мчался обратно к дому. Баночка лежала в кармане. Мать встала и ждала его у дверей, ругая сына за медлительность. Он сунул ей баночку и снова умчался, прежде чем она успела его задержать. Он услышал, как она что-то кричит ему вслед, но даже головы не повернул и побежал дальше. Оказавшись на улице, он побежал по грунтовой дороге, уворачиваясь от тележек и пешеходов, пока не добрался до богатых магазинов на широком перекрестке.

Ни одного экипажа видно не было. Арчи подождал некоторое время, наблюдая, как вокруг сгущаются тени, и прислушиваясь к шуму реки под мостом. Мимо прошли несколько людей с тележками, потом рабочие, возвращавшиеся со стройки, но экипажей все не было. Он подумал, не стоит ли перебраться к следующему мосту. Может быть, там движение получше, и удастся продать остальные яблоки.

Он уже собрался так и сделать, когда с противоположного конца на мост въехала карета. Арчи еще раз наспех потер яблоко полой рубашки, состроил самую жалостливую гримасу и приготовился. Если повезет, сегодня будет ужин, и даже, может быть, что-нибудь останется на завтрак. Как только лошади поравнялись с ним, мальчик вскочил на подножку кареты с жалобным воплем: «Помоги сироте! Купите яблоко!»

Никакого эффекта. Карета грохотала по камням моста, поэтому он соскочил и побежал рядом, размахивая своим товаром и повторяя свое заклинание. После третьего выкрика он услышал, как кто-то изнутри кареты окликает кучера, приказывая остановиться. Арчи стоял у двери кареты, когда окно опустилось.

— Пожалуйста, сэр, — крикнул он, — купите яблоко. Помогите бедному сироте.

В окне появилось лицо молодого длинноносого человека с копной светлых волос, падающих на высокий лоб; он был при шелковом галстуке, заколотом золотым зажимом.

— Дай-ка я взгляну на твой товар, — изрек молодой джентльмен, протягивая в окно руку в перчатке.

Арчи послушно отдал яблоко со словами:

— Оно хорошее, сэр. Вы останетесь довольны.

— Не тебе судить, — усмехнулся молодой джентльмен. — Сам разберусь. — Он откусил от яблока большой кусок, прожевал его, проглотил и откусил еще. Половина яблока перестала существовать. — Да оно у тебя гнилое! — воскликнул джентльмен с грубым хохотом швыряя огрызок в сточную канаву. — Гнилое, маленький ты ублюдок!

Арчи услышал женский смех изнутри кареты.

— Кучер, трогай! — приказал мужчина.

Кучер тоже засмеялся, дернул поводья, и лошади рванулись прочь.

— Эй! Несправедливо! — закричал Арчи. — Вы же съели мое яблоко! А кто платить будет?

Молодой франт помахал рукой из кареты, сложив пальцы знаком V. Арчи выхватил огрызок яблока из канавы и запустил вдогонку. Огрызок стукнулся о заднюю стенку. В окно попасть не удалось.

— Вор! — заорал Арчи фальцетом. — Вонючий вор!

Дрожа от гнева, он смотрел вслед карете, размышляя, не догнать ли ее и не запрыгнуть на запятки. Старшие мальчишки рассказывали об этом трюке. Они находили богатую карету, цеплялись сзади, доезжали до большого поместья или городского дома, спрыгивали и прятались, а потом дожидались возможности проскользнуть в дом и украсть что-нибудь ценное, в общем, что удастся унести.

В данном случае Арчи считал воровство оправданным: молодой аристократ первый украл у него. Он уже готов был сорваться с места, когда кто-то окликнул его с тротуара: «Они ушли, парень. Никто тебе не возместит ущерб. Поздно.»

Арчи оглянулся и увидел, что за ним наблюдает мужчина в длинном черном пальто и старомодном цилиндре из бобровой шкуры. У мужчины были темные густые усы и небольшая заостренная бородка. На вид он был среднего возраста и стоял, небрежно прислонившись спиной к перилам моста, положив трость на плечо.

Арчи смутился. Еще бы! Его унизили на глазах прохожего, его попытка отомстить тоже не прошла незамеченной. Он покраснел и хотел сбежать. У него еще осталось одно яблоко. Если поторопиться, успеет добраться до следующего моста и снова попытает счастье.

— Эй, подожди! — позвал человек в черном пальто. — Послушай минутку.

Не обращая внимания на его слова, Арчи побежал своей дорогой.

— Да подожди же! — крикнул мужчина. — Вернись. Хочу кое-что сказать тебе.

— Некогда мне, — откликнулся Арчи.

— Обещаю, это стоит пары минут твоего времени.

Арчи не очень понял, что ему предлагают, но сухой, резковатый тон незнакомца выдавал в нем принадлежность к аристократическому слою общества, и это заставило его остановиться — хотя бы для того, чтобы попытаться всучить яблоко без лишней беготни.

— Я все видел, — сказал мужчина. — Хам этот парень. Выпороть бы его публично…

— Не хотите купить яблоко, сэр? — Арчи потер яблоко о свою грязную рубашку и поднял на уровень глаз, предлагая полюбоваться.

— Ты в самом деле сирота?

— Да, сэр. Уже четыре года. — Он подкинул яблоко. — Посмотрите, сэр, это же замечательный фрукт! Вам понравится, сэр.

— Постой, парень. Мне нужна правда. Ты точно сирота? Это важно. — Видя, что мальчик колеблется, мужчина повторил: — Мне нужна правда. Так что?

Арчи покачал головой и смущенно признался:

— Нет, сэр. Я не совсем сирота. У меня мама есть.

— Я так и думал, — ответил мужчина. — Ты пока не уличный мошенник, хотя, без сомнения, им станешь. Держи! — Он сунул руку в жилетный карман, достал монету и кинул ее Арчи. — Это тебе за правду.

В мягком закатном свете монета блеснула золотом. Арчи ловко поймал ее. Он глянул на ладонь и чуть не поперхнулся. Ему только что дали золотой соверен — он иногда видел такие во сне.

Сжав монету, Арчи протянул яблоко.

— Это многовато, сэр, — сказал он. В горле пересохло. По правде говоря, он решил, что странный прохожий ошибся, сейчас он это поймет и заберет деньги обратно, да еще скажет, что Арчи — вор, и тогда его точно побьют, а то еще появится судебный пристав и его упекут в тюрьму. — Возьмите, сэр. — Он протянул яблоко. — И вы ошиблись, сэр. Много дали.

— Никакой ошибки, — сказал мужчина, пристально глядя на него. — Оставь себе.

— Спасибо, сэр! — От полноты чувств Арчи не заметил, что кричит. Но монету тут же убрал в карман, с глаз долой.

Мужчина по-прежнему внимательно разглядывал его. Мальчишке было неуютно под этим взглядом.

— Что ты скажешь, если я предложу тебе работу?

— Не понял, сэр. — Арчи все еще протягивая свое яблоко.

— Работа, парень, работа и приличная зарплата. — Мужчина вдруг улыбнулся. — У тебя появится больше таких соверенов.

Арчи ошеломленно молчал.

— Ну так как? Мне бы пригодился такой находчивый парень, как ты. Согласен?

— Я же ничего не умею делать, — смущенно признался Арчи.

— Это не страшно. Знаешь Мальборо Хаус? Найдешь?

— Нет, сэр. — Арчи покачал головой.

— Ну, спросишь у кого-нибудь. Приходи ко мне завтра с утра, и мы поговорим о твоем будущем. — Он строго посмотрел на мальчика. — Ты слушай, что я говорю, парень. Тебе предстоит принять самое важное решение в жизни. Ты меня понял?

Арчи понял только про соверены, тем не менее кивнул.

— Значит, придешь ко мне в Мальборо-Хаус?

— Приду, сэр.

— Вот и замечательно. Ловлю тебя на слове. Когда придешь, скажи, что тебе назначил встречу Грэнвил Гауэр, — сказал мужчина, и взял наконец яблоко. — Ну что же, до завтра.

ГЛАВА 13, в которой празднуется невозможное рождение

Безмятежность разливалась по Этрурии волна за волной, как ласковый прибой бескрайнего океана блаженного спокойствия. Никогда еще Сяньли не чувствовала себя настолько умиротворенно. Хотя ребенок все еще не подавал признаков жизни, она перестала бояться худшего.

Уверенность Турмса в том, что все будет хорошо, послужила для Сяньли прекрасным укрепляющим средством. Обряд, проведенный королем с целью выяснить вероятную судьбу нерожденного ребенка, разогнал тучи рока и бедствий, которые клубились в ее сознании, и рассеял все сомнения. С той ночи изменилось вообще все; память о странном обряде она хранила как редкий и драгоценный дар.

Они стояли в портике храма перед небольшим каменным алтарем. Короля сопровождал жрец-гаруспик в синей мантии с высокой конической шляпой, похожей на царскую, именно он и должен был сделать предсказание. За церемонией пришли понаблюдать и несколько любопытных.

В последних лучах предзакатного солнца в храм внесли молодого ягненка с ногами, связанными золотым шнурком. Его уложили на жертвенник. После краткой молитвы Турмс, очень величественный в малиновой мантии и высокой шляпе, отороченной золотом, низко наклонился и поблагодарил животное за жизнь, приносимую в жертву. Затем он подозвал Артура и Сяньли к алтарю и велел возложить руки на ягненка. Достал обсидиановый нож и легким движением перерезал горло маленькому существу, почему-то лежавшему на алтаре совершенно неподвижно. Ягненок скончался так же тихо, как и лежал. Пока служители готовили тело жертвенного животного, Турмсу передали золотую чашу с небольшим количеством крови.

Турмс принял чашу, выпил и протянул ее Артуру и Сяньли. Каждый из них сделал по глотку. Турмс указал на живот Сяньли. Она обнажила часть своего округлившегося живота. Король-жрец окунул палец во все еще теплую кровь и начертил на ее животе маленький круг; снова окунул палец и дорисовал внутри круга крест, выдохнув при этом тайное слово.

Гаруспик подошел и, почтительно поклонившись королю, протянул ему золотое блюдо с внутренностями животного. Они обменялись несколькими тихими словами, после чего король объявил:

— Вы видели, животное отошло в мире и без страданий. Это хорошее предзнаменование. Печень и внутренности в прекрасном состоянии — это тоже хороший знак для нашего гадания. Сейчас мы изречем предсказание.

Он передал блюдо гадателю, который отнес его обратно к алтарю и внимательно изучил содержимое. Другие жрецы собрались вокруг и тоже склонились, изучая внутренности и пытаясь определить по ним будущее ребенка.

Стемнело. Зажгли факелы. Артур и Сяньли ждали, пока жрецы невнятно бормотали, обмениваясь соображениями. Продолжалось это гораздо дольше, чем ожидала Сяньли. Она с ужасом наблюдала, как один из жрецов взял обсидиановый нож и начал делить печень на куски, подвергая каждый срез тщательному исследованию.

Первые звезды уже зажглись на востоке, когда провидец в синем, наконец, повернулся и высказал свое мнение. Турмс слушал, склонив голову, время от времени кивал. Потом король поблагодарил его за работу и позвал слугу с кадильницей. Слуга раздул угли и бросил на них щепотку какого-то вещества. Из чаши повалил ароматный дым. Турмс совершил низкий поклон перед кадильницей и несколько раз вдохнул благовонный дым, а потом омыл в нем руки и закрыл лицо ладонями. В этом положении он замер.

Сяньли уже начала думать, что король заснул, когда Турмс открыл глаза и пронзительно посмотрел на нее. В глазах короля отражался блеск восходящей луны. Он промолвил особым голосом:

— Я видел жизненный свет твоего ребенка. Он сияющей серебряной нитью простирается далеко в будущее. Конца этой нити не видно, она уходит в бесформенную неопределенность. — Он улыбнулся. — По моему мнению, это означает долгую и наполненную смыслом жизнь того, кому скоро предстоит явиться в страну живых.

Артур сжал руку жены.

— Значит, с ребенком все в порядке, — полувопросительно выговорил он.

— Его рождение благословлено, и младенец будет процветать, — заверил друга король таким тоном, который не оставлял ни малейшего сомнения. — Я, Турмс Бессмертный, видел это.

— Благодарю тебя, о король, — выдохнула Сяньли. Из глаз женщины потекли слезы, страх, сковывавший ее в последние недели, ослабил хватку. — Спасибо!

— Я видел кое-что еще, — продолжил Турмс. — После рождения ребенка твое чрево закроется. У тебя больше не будет детей.

Артур опасливо бросил взгляд на жену, он не мог предположить, как она примет эту весть, но выражение ее лица не изменилось.

— Я понимаю, — пробормотала она, положив руку на живот. — Тем дороже мне будет этот…

Церемония близилась к завершению, но Сяньли мало что запомнила из того, что последовало за предсказанием. В ту ночь она спала на удивление спокойно, и на следующее утро поднялась совершенно умиротворенная. Дом еще спал. Стараясь никого не разбудить, она пошла по дорожке к храму и там, когда первые лучи солнца коснулись ступеней, преклонила колени и поблагодарила за жизнь своего будущего ребенка.

Теперь, когда начались родовые схватки, Сяньли вспомнила безмятежность того утра. Ее сердце трепетало, и она прижала руку к вздувшемуся животу. Совсем скоро — до того, как наступит еще один день, — она возьмет ребенка на руки. Переждав следующий приступ боли, она положила руку на плечо спящему мужу. Она не стала его трясти, позволив теплу своего тела разбудить его.

— Пора, — сказала она, когда он поднял голову с подушки рядом с ней.

Он резко сел.

— Сейчас?

— Скоро, — она улыбнулась. — Не сейчас. Полежи рядом со мной еще немного. — Он снова опустил голову и закрыл глаза; а она стала вспоминать тот день после церемонии, когда за ужином из жареных перепелов и зелени Турмс объявил:

— Мне было бы приятно, если бы ребенок родился здесь, в королевском дворце. — Прежде чем она или Артур успели ответить, король быстро добавил: — Прошло много времени с тех пор, как мой дом слышал детский плач. Если вы согласитесь, я сочту это за честь.

— После всего, что вы для нас сделали, это будет честь прежде всего для меня, — сказала Сяньли, с трудом подбирая слова на его языке. Король удивился и обрадовался. Жена друга впервые заговорила на этом наречии.

— Она училась, — подсказал Артур.

— Я впечатлен.

— Ты уже так много сделал для нас, — Артур посмотрел на короля. — Мы у тебя в долгу.

— Какие долги могут быть между друзьями?

Таким образом, беременность Сяньли завершалась в лучшем месте, которое она могла себе представить, под теплым ласковым солнцем, среди вкусной еды и приятной компании, в окружении дворцового великолепия. Будь она королевой, с ней и то не обращались бы так бережно. А уверенность в том, что роды пройдут успешно, делало ее и вовсе счастливой. Шли последние дни. Настало время рожать. Ну что же, она готова.

Даже спустя некоторое время, когда схватки стали особенно болезненными, видя вокруг себя опытных этрусских целителей, она знала, что все идет так, как должно быть. Это знание рождалось не умом, а душой, оно базировалось на уверенности, что сама судьба вела ее сюда, именно сюда, и именно сейчас. В Китае ее бабушка любила повторять, что нити жизни легко сплести, но трудно распутать. И Сяньли пребывала в убеждении, что это поистине так, поскольку Артур показал ей, что нити ее жизни сплетены мастерами ткацкого дела.

Артур первым увидел новорожденного.

— Молодец, Сяньли, — сказал он, сияя от гордости. — У нас сын.

— Да, сын, — с трудом прошептала она, борясь с головокружением от усталости. — Посмотри, разве он не самый красивый ребенок? — Сяньли откинула край пеленки и открыла маленькое красное личико с колючими черными волосиками, напоминающими блестящую шкуру медведя. Глаза младенца были плотно закрыты, а крошечные губки крепко сжаты, как будто ребенок намеревался поспать, невзирая на попытки познакомить его с этим странным новым миром.

— Он идеален, — пробормотал отец, наклонился и поцеловал жену. — Спасибо, — сказал он.

Она нашла его руку и сжала ее.

— Как мы назовем его? — спросил он, присев на край кровати и положив руку на крошечный комочек под одеялом.

Они так беспокоились на протяжении беременности — и даже предсказание Турмса не разогнало их страхи до конца, — что совершенно не озаботились выбором имени. Теперь следовало восполнить этот промах.

— Он твой сын, — сказала Сяньли, касаясь губами лба младенца. — Тебе выбирать, муж.

— Ладно, — согласился Артур. — У тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Сын англичанина должен носить английское имя. Если тебе понравится, то и мне тоже.

Он смотрел на своего новорожденного сына, призывая вдохновение, но ничего в голову не приходило.

— Не знаю, — сконфуженно признался он. — Имен так много…

— Но ему-то нужно одно-единственное, — рассмеялась она.

— Тут надо подумать, — он потер небритую челюсть.

По обычаю этрусков, новорожденному следует давать имя только по истечении семи дней.

— Ребенок получает имя на восьмой день, — сказал Турмс Артуру. — Это древняя традиция. Восьмой день — самый благоприятный для того, чтобы дать имя, начать новое дело или отправиться в путешествие.

Артуру идея понравилась, так как она давала ему достаточно времени для размышлений. Однако сами размышления от этого легче не стали. Чего он только не делал: вспоминал всех своих предков по мужской линии, вообще всех, кого он мог вспомнить, живых или мертвых, — он старался решить, есть ли в ком-то те качества, которыми он мог бы восхищаться, чьи имена он мог бы позаимствовать и увековечить. Само по себе это упражнение оказалось полезным, однако не приблизило его к окончательному решению.

По прошествии четырех дней Сяньли спросила его, о чем он так глубоко задумался. Артур признался, что он составляет список, однако пока не выбрал. Он рассказал ей о словах Турмса и напомнил, что неделя еще не прошла. Она кивнула, но предупредила:

— Размышляй сколько хочешь, у тебя еще целых четыре дня в запасе.

Но даже четыре дня когда-нибудь кончаются.

— Король просил передать вам, что завтра утром на восходе солнца состоится церемония наречения имени, — сказал ему дворецкий. — Я вас разбужу в назначенное время.

— Да? — удивился Артур, пытаясь понять, куда делись отведенные дни. — Спасибо, Паша. Пожалуйста, передай королю, что мы будем готовы.

Ночь кончалась. Луна опускалась в Тирренское море, когда Артур и Сяньли шли по залитой лунным светом дорожке к маленькому храму у подножия холма. Сяньли несла на руках спящего младенца. Она в первый раз вышла на улицу после родов, движения доставляли удовольствие, как и мягкий ночной воздух, и вообще весь мир вокруг. Турмс несколько раз заходил проведать молодую мать и ребенка, но она хотела еще раз поблагодарить его за заботу.

Однако в храме короля не было. Там вообще никого не было. Их встретил только один молодой жрец и сообщил, что церемония наречения имени будет проходить не в храме.

— Я прошу вас следовать за мной, — сказал он. — Это не далеко. Однако если хотите, могу предложить ослика, он довезет.

— Я хочу пройтись пешком, — сказала Сяньли, когда Артур перевел ей слова жреца.

— Спасибо, мы пойдем пешком, — сказал Артур молодому человеку. — Веди.

Они направились к городу и вскоре подошли к небольшому каменному столбу, стоявшему сбоку от дороги. Послушник остановился и, повернувшись к ним, сказал:

— Вас ждут у царской гробницы. Это на священной дороге. — Указав на маленькую колонну, он смиренно предложил: — Вы должны омыться, прежде чем вступить на священный путь.

Возле колонны было выдолблено неглубокое углубление, заполненное водой. Молодой человек показал им символический жест, которым надлежало завершить омовение. Он был прост: следовало набрать воды, а затем провести руками по голове и по лицу.

— А теперь ребенка, — распорядился он, внимательно пронаблюдав за исполнением обряда.

Сяньли зачерпнула ладонями воды и, откинув непослушную прядь волос, смочила лоб ребенка и его скрюченные ручонки.

Послушник привел их на край небольшого ущелья, по дну которого бежал ручей. Однако Артур сразу заметил, что это не естественное русло, а рукотворное. В мягком туфе склона ущелья были вырублены ступени.

Лестница вела вниз между узкими стенами. Со дна ущелья уже не видно было поверхности, оставшейся позади. Внизу ступени перешли в коридор, достаточно широкий, чтобы по нему могли пройти две лошади рядом. Здесь горели факелы, установленные в кольцах, вделанных в каменные стены.

— Это священный путь, — сообщил послушник.

— Куда он ведет? — спросил Артур.

— Он соединяется с другими священными путями в других местах, — ответил служитель. — Таких много по всей земле.

Дальше они шли по коридору, погруженному во мрак, хотя в небе высоко над головой уже взошло солнце. Миновали замысловатый дверной проем, вырубленный в туфе; резные колонны поддерживали треугольный фронтон, на котором было скульптурное изображение мужчины в длинных одеждах, лежащего на низкой кушетке. На архитраве значилось имя. Каменные двери были запечатаны.

— Что это? — спросил Артур.

— Могила Ларса Вольсины, — ответил юноша, — короля нашего народа. Он правил много лет назад.

Они миновали еще один дверной проем в нише на противоположной стороне дороги, потом еще два; по мере того как они шли дальше, замысловатых ниш становилось все больше. Прошли несколько больших, величественно украшенных портиков со ступенями и колоннами; другие места отмечали простые столбы или арки, образующие каменные входы.

— Это все могилы? — удивился Артур. — Вот эти проемы?

— Да, здесь покоятся короли и знать.

Коридор плавно изгибался. За очередным поворотом они увидели впереди группу людей, стоявших перед вырубленной в скале гробницей; она была побольше остальных и богаче украшена искусной резьбой и каменными ступенями. В железной чаше на треноге горел огонь, а факелы, закрепленные по стенам, придавали туфу теплый красноватый оттенок. Возле ступеней возвышался каменный пьедестал, покрытый оранжевой тканью. Перед ним стоял король Турмс, а по обе стороны от него — женщины в длинных белых льняных платьях. Их волосы свободно падали на плечи. Одна держала золотую чашу, другая — обсидиановый нож.

— Добро пожаловать, друзья, — приветствовал их Турмс. — Этот обряд лучше всего проводить на священном пути в присутствии почтенных предков, — пояснил он. —Самое благоприятное место. — Король заметил скептическое выражение Артура и пояснил: — Тебе кажется странным, что празднование новой жизни происходит среди могил. Тем не менее, это, как и дорога, по которой вы пришли сюда, представляет собой жизненный путь. Все мы странники, и каждый из нас — путник на жизненном пути. Однажды мы расстанемся, как и должно. Усталое тело отдохнет. — Турмс повел рукой. — Но для тех, чей дух жив для целей творения, — продолжал он, — никакого конца нет. Для них смерть — всего лишь пауза, стоянка, где можно собраться с силами для новых и более великих путешествий. Друзья, мы созданы странниками. Я спрошу вас, какой истинный путешественник, прибывая на новое место, не хотел бы исследовать его, а потом пошел бы дальше, открывая все новые чудеса, новые пути, вдыхая воздух новой земли под новым небом.

Турмс Бессмертный, король-жрец Велатри, повернулся и сделал знак женщине с чашей. Она шагнула вперед и поставила чашу на покрытый тканью постамент.

— Тело, которое вы приносите мне в этот благоприятный час, однажды устанет и умрет, однако дух, вошедший в это тело, бессмертен и не умрет никогда. Знайте, друзья мои, мы — все мы — бессмертны. Дайте мне ребенка.

Сяньли, слушавшая слова Турмса в переводе Артура, осторожно передала своего новорожденного сына королю. Турмс поднял младенца над головой и передал его женщине, которая раньше держала чашу. Она споро распеленала младенца и снова отдала, на этот раз уже совершенно голым, королю. Тот некоторое время баюкал малыша на руках.

— На рассвете исчезают ночные звезды. День начинается, когда умирает ночь. Так и должно быть. — Турмс зачерпнул немного воды из чаши и смочил голову младенца. — Привет тебе, маленькая душа, пришедшая к нам в мир. — Голос короля стал мягким, как у матери. Он кивнул женщине с ножом и сказал: — Ты не будешь одинок, малыш. — Он быстро кольнул младенца острием ножа в подошву.

Сяньли подавила вздох, а ребенок удивленно пискнул от внезапной, мимолетной боли. На маленькой пятке выступила капля крови. Турмс стер ее указательным пальцем и поставил отметину на лбу младенца. Он трижды повторил этот жест, сначала пометив лоб Сяньли, затем лоб Артура и, наконец, свой собственный.

— Пусть этот знак напоминает, что ваша жизнь принадлежит не только вам — она общая и для ребенка, и для его родителей, и для тех, кто был до вас, и будет после. А еще она роднит вас с другими людьми, а их — с третьими. Таким образом, мы все являемся частью друг друга.

Младенец, которому стало холодно на утреннем воздухе, начал плакать. Звуки, которые он издавал, напоминали мяуканье котенка или любого другого детеныша. Король улыбнулся и вернул ребенка женщине. Она быстро запеленала младенца в мягкие складки и вернула королю. Турмс положил руку на голову младенца.

— Мы надеемся, что ты вырастешь сильным и добродетельным в духе и поступках, и независимо от того, длинна или коротка будет твоя дорога, она послужит на благо для вас и всех других людей. Учись хорошо, маленькая душа, пусть знания и мудрость, которые ты соберёшь на своем пути, укрепят и поддержат тебя в будущей жизни. — Турмс поднял глаза на Артура. — Под каким именем будет известен этот ребенок?

Артур готовился произнести: «Бенджамен» — это имя как-то отзывалось у него в душе, но вместо этого его губы сами собой выговорили: «Бенедикт».

Король кивнул. Взяв сжатый кулачок младенца в свои руки, он окунул крошечную ручонку в воду, а затем прижал этот маленький кулачок к его груди.

— Нарекаю тебя Бенедиктом.

Сяньли взглянула на мужа и одними губами спросила: «Бенедикт?»

Церемония завершилась, и Турмс вернул ребенка матери. Обе женщины снова взяли чашу и нож.

— Подожди, — сказал Артур. — Я хотел сказать: «Бенджамен».

Улыбка Турмса стала шире, он запрокинул голову и рассмеялся.

— И все же ты этого не сделал.

— Но… — хотел было возразить Артур.

— Нет, друг мой, готово, — сказал король. — И это правильно. Имя было выбрано для него. Все так, как должно быть.

Артур с сожалением пожал плечами. Все вернулись во дворец, где в честь поименованного младенца приготовили праздничную трапезу. Возвращаясь, им пришлось снова проделать путь мимо безмолвных гробниц. Они поднялись по ступеням, и достигли вершины как раз тогда, когда восходящее солнце выглянуло из-за горизонта, на мгновение ослепив их. Артуру казалось, что, проведя ночь в гробнице, он воскрес к новой жизни.

На обратном пути Сяньли прижалась к мужу.

— Почему Бенедикт? — спросила она. — Что это значит?

— Я не совсем уверен, — признался Артур. — Благословляющий или благословенный, ну, что-то в этом роде.

Сяньли улыбнулась и подняла младенца перед собой на вытянутых руках.

— Точно. Он — наше благословение, — решила она, и неловкость от ошибки Артура исчезла. В этот момент все в мире снова встало на свои места.

ГЛАВА 14, в которой говорится о том, что нельзя игнорировать истину

Нищий в компании нескольких тощих котов копошился среди слабо тлеющих куч мусора. Стервятник парил над головой, наматывая ленивые круги, зорко выискивая мертвое или умирающее. Неистовое солнце изо всех сил лупило по наковальне, роль которой в данный момент исполняла голова Кита, покрытая пропотевшим тюрбаном.

— Полцарства за соломенную шляпу, — пробормотал он, стараясь моргать пореже: глазные яблоки пересохли и, казалось, поскрипывали в глазницах.

Перед ним тянулась бесконечная аллея сфинксов с человеческими головами, конец аллеи терялся в мерцающем зное. Где-то в этом зыбком мираже лежали руины одного из древних чудес света: Великого Храма Амона. Кит знал, что где-то здесь, в конце аллеи должен найти человека, для встречи с которым пришел сюда вверх по реке. Прищурив глаза от яркого света, он шагал по аллее. Спустя всего минуту он пожалел, что не согласился на предложение Хефри нанять осла.

— Это же самоубийство какое-то, — пробормотал он себе под нос.

Чтобы отвлечься от жары, он попытался сообразить, зачем Вильгельмине так нужно, чтобы он встретился с этим человеком. Что такое знал этот Юнг, что могло бы им помочь? А еще его беспокоил вопрос, что Вильгельмина успела рассказать этому парню об их поисках, и, следовательно, что он мог рассказать ему. Вот это и надо выяснить в первую очередь, решил Кит.

После неторопливой прогулки на лодке по Нилу и короткой остановки, чтобы поторговаться за тюрбан, Кит и Хефри обменялись рукопожатием и расстались на ступенях отеля «Зимний дворец».

— Шукран, друг мой, — сказал Кит. — Если мне понадобится лодка, я поищу тебя.

— Да пребудет с тобой благословение Божье, Кит Ливингстон, — ответил молодой человек. — Прощай. — Он поспешил обратно к своему кузену, ждавшему в лодке.

Следуя указаниям Вильгельмины, Кит подошел к консьержу на стойке регистрации и попросил посылку, которая, несмотря на все его опасения, спокойно дожидалась его. Консьерж, крепкий египтянин в черном сюртуке и феске, исчез в своем закутке и через мгновение вернулся с пакетом. Он держал его в руке и с сомнением смотрел на Кита.

— Вы эту посылку ждете, сэр?

— Да, наверное.

Парень взвесил пакет на руке, но пока не собирался отдавать его Киту.

— Будьте добры… — Кит протянул руку.

— А вы не хотите мне что-нибудь передать?

— В общем-то, нет, — удивился Кит. — Ничего такого…

— Совсем ничего? — теперь уже удивился консьерж.

— Да нет у меня ничего! Мне ничего не дали…

— Ну, какой-нибудь скромный презент… — Он продолжал задумчиво рассматривать пакет.

— А-а! — догадался Кит. — Да, конечно…

Консьерж улыбнулся.

— Только вот денег у меня нет, — Кит для убедительности вывернул карманы. — Я был в пустыне. Так что прошу прощения.

Парень пожал плечами и передал ему небольшой пакет. Кит отошел от конторки и вскрыл пакет. Нечто размером и толщиной примерно со старую школьную тетрадь, было завернуто в коричневую бумагу и перевязано бечевкой; там, где красовался изящный бантик, торчала записка, адресованная ему. Содержание гласило: «Пакет не вскрывать. Отнести запечатанным и вручить доктору Томасу Юнгу на раскопках Карнакского храма недалеко от Луксора. Он на раскопе с поздней весны до ранней осени. Посылка послужит твоим рекомендательным письмом. Он будет знать, что делать. Запомни: НЕ ВСКРЫВАЙ ПАКЕТ. Совсем!»

Он перевернул пакет. С задней стороны обертка была скреплена сургучной печатью. Рядом с печатью виднелась приписка от руки: «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ открывать пакет!»

— Да понял я, понял, — пробормотал Кит. — Не стану я открывать этот дурацкий пакет.

Засунув сверток под рубашку, он направился к старому храму. Когда он, наконец, добрался до разрушенных остатков ворот, он успел пропотеть несколько раз, пот почти мгновенно высыхал в сухом воздухе пустыни. Огромные блоки легендарных пилонов валялись на земле, хотя сохранившиеся части стен возвышались на высоту нескольких этажей. На многих фрагментах сохранилась древняя краска, и цвета горели в ярком свете. Через пустые ворота он мог видеть беспорядочные кучи щебня на открытом пространстве, поросшем низкими кустами акации, чахлыми пальмами и жесткой, низкорослой травой. Нищие облюбовали раздолбанные дверные проемы, а в тенях мелькали силуэты диких кошек.

Кит смахнул пот с лица, достал пакет и направился во двор храма, перелезая через груды щебня, бывшего некогда гигантскими колоннами. Некоторые еще стояли, словно подпирая ясное голубое небо. Нищие, конечно, сразу заметили Кита и окружили его почетным кольцом. Со всех сторон он видел беззубые рты и протянутые грязные ладони.

— Да, шукран, — сказал он со всей возможной твердостью и вежливостью.

— Сэр! Сэр! — позвал по-английски один из нищих. — Вам нужен проводник, сэр?

— Нет уж, спасибо. Сам доберусь. — Кит даже не посмотрел в сторону говорившего. Не хотел лишний раз обнадеживать его. — Все равно, спасибо.

— Может, вы кого-то ищите?

Кит все-таки поднял голову. Говорил морщинистый египтянин в очень грязном халате. Он стоял немного поодаль от назойливой стайки своих товарищей в лохмотьях. — Вы кого-то ищете, — повторил мужчина. — Мне так кажется.

— Да, — признал Кит, тут же пожалев о своем промахе. — Я ищу кое-кого, мне нужен один англичанин.

— Возможно, вы ищете доктора Томаса Юнга, — предположил нищий.

— Точно. Его, — подтвердил Кит, останавливаясь. — Ты его знаешь?

— Конечно, знаю, сэр. — Египтянин выкрикнул одно-единственное слово, и остальные нищие разом замолчали и безропотно разошлись. — Он тут, недалеко.

— Спасибо, — сказал Кит с облегчением. — Но я не хочу доставлять тебе хлопот. Просто скажи, где его искать.

Мужчина улыбнулся, сверкнув белыми зубами из спутанной бороды.

— Это не хлопоты. Пожалуйста, следуйте за мной.

Нищий был очень худ, но держался с большим достоинством, пробираясь по руинам, как будто храм был еще цел, легко ступая по камням босыми ногами. Кит плелся за ним, то и дело спотыкаясь о неровности, и думая о сокровищах, погребенных всего в нескольких футах под землей. Он смутно припомнил, что видел фотографии раскопок того, что в его дни называлось — или будет называться — храмовым комплексом Карнака —здания медового цвета, исписанные иероглифами. Рухнувшие остатки некогда великого храма однажды восстановят. Разбитые блоки займут свои места, резьбу подновят, стены и перемычки, обелиски и бесчисленные статуи богов и людей вернут из забытья и сделают доступными для туристов; они заполнят еще не построенные отели, по Нилу будут сновать взад-вперед лодки…

А пока — руины. Правда, в последнее время раскопки превратились в большой бизнес в стране фараонов. И лучше уж лес полуупавших колонн и разрушенных строений, многие из которых все еще сохранили свою первоначальную краску, подумал Кит, чем скопище людей в шортах и бейсболках. Сейчас здесь кроме нищих и бродячих собак никого. Нет ни одного прилавка с футболками, нет вездесущих реклам Coca-Cola. А из туристов — один Кит.

Проводник-нищий провел его по беспорядочному лабиринту разрухи, мимо примитивных стоянок скваттеров и куч мусора — очевидно, наваленных местными жителями — и по упавшим остаткам статуй могучего Рамсеса. Наконец они достигли небольшого квадратного здания, перед которой лежал упавший обелиск. В задней части постройки Кит заметил ветхий навес из дерева и брезента над большой дырой. Несколько человек в грязных синих калазирисах и черных тюрбанах стояли у края ямы, принимая корзины с песком и камнями, подававшиеся снизу.

— Вот человек, которого вы ищете, — сказал проводник.

Кит посмотрел на рабочих и подумал, что это, должно быть, какая-то ошибка, но в это время из дыры раздался голос. «Шукран! Шукран! На этом пока все!»

Из дыры показалась белая соломенная шляпа, а за ней усатое лицо покрасневшего мужчины. Он огляделся, заметил Кита, выбрался из ямы и протянул руку.

— Привет, соотечественник! Я Томас Юнг. Как дела?

Кит подошел и представился:

— Кит Ливингстон, сэр. Я в порядке, спасибо, сэр.

— Что-то вы плоховато выглядите, — заметил доктор Юнг. — Небольшой отдых в тени вам бы не повредил.

Доктор выбрался из ямы и стряхнул пыль со своего бежевого льняного костюма. Выпрямился и, уперев руки в бока, уставился на Кита через круглые очки в стальной оправе. Он производил впечатление сжатой пружины, казалось, энергия вот-вот хлынет из него через край. Под костюмом он носил белую рубашку и жилет из желтого шелка. На ногах тяжелые армейские сапоги. Доктор стоял, глядя на Кита как на призовую лошадь. Киту было неловко настолько, что он с трудом выдавил из себя:

— Если не ошибаюсь, у нас есть общие знакомые.

— Полагаю, да, — дружелюбно согласился Томас Юнг.

— Вильгельмина…

— Очень энергичная девушка, — кивнул доктор Юнг. — Весьма интересная особа. Знаете, такие волевые натуры встречаются не часто.

— Она такая, — неопределенно согласился Кит.

— Пойдемте, сэр, сегодня жарко. Что мы тут стоим, как парочка еху.

{См. главу IX «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта. Еху в романе — концентрированный образ природы человека, не облагороженной духовностью.}

— Да, с радостью, — ответил Кит, с трудом переходя к привычным для девятнадцатого века формам общения. — А то у меня внутри все пересохло.

— Халид! — громко позвал доктор Юнг. — Я пошел в палатку. Пусть рабочие отдохнут. Организуй им еду и что-нибудь попить. Продолжим в обычное время. Сделаешь, и подходи к нам.

Слуга поклонился, а затем, повернувшись, хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Когда рабочие ушли, Кит заметил:

— Вы меня ждали?

— Да, — ответил доктор, направляясь к палатке, стоявшей в скудной тени двух пальм-близнецов. — Каждый день в это время я посылал слугу искать вас. Мне казалось, что если вы появитесь, то непременно утром. А то потом слишком жарко. Сейчас еще рано, а уже жара стоит, как летом. — Он подошел ко входу в палатку и откинул полог. — Этак мне придется останавливать раскопки. А это жаль.

Кит нырнул под полог и оказался в просторном, хорошо проветриваемом помещении. Две стороны были завешены прозрачной тканью; периодически входил слуга и брызгал на занавесы водой, используя оливковую ветвь и деревянное ведро — примитивный, но удивительно эффективный способ кондиционирования воздуха. Спасение от жары и палящего солнца вызвало у Кита облегченный вздох.

Пространство палатки, вернее, большого шатра, было поделено надвое: рабочее место с письменным столом и лампой, тремя раскладными стульями и плетеным диваном и спальное место с раскладушкой под пологом. Посреди стояла ширма, сплетенная из пальмовых листьев. Слегка неровный пол покрывали тяжелые египетские ковры, уложенные один на другой. Кит решил, что это удобное временное пристанище опытного путешественника, хорошо знающего местные условия. Лишним доказательством стало мокрое полотенце, добытое доктором из закрытого таза с водой.

— Повесьте на шею, — сказал он, передавая полотенце Киту. Себе он взял другое и накинул на затылок. Кит последовал его примеру и сразу почувствовал себя лучше.

Рядом со столом на треноге стоял большой медный поднос с расписным глиняным кувшином и несколькими перевернутыми стаканами. Тут же пребывала миска с миндалем, к которой и потянулся Томас Юнг.

— Вот, мой добрый друг, угощайтесь, — сказал он, протягивая миску.

Кит взял несколько сильно соленых миндальных орехов и бросил их в рот; его хозяин сделал то же самое.

— В эту жару организму нужна соль. Предотвращает перегрев. — Вернув миску на поднос, он жестом указал Киту на стул. — Садитесь, мистер Ливингстон. Отдохнем немного и поговорим.

Кит опустился на брезентовый стул и взял стакан бледно-желтой жидкости. Он был прохладным, от него исходил резкий запах лимона. Юнг устроился в кресле за письменным столом и сидел, поглядывая на гостя поверх беспорядочной груды бумаг и рисовальных принадлежностей. Кит пил лимонад. Он решил ждать, пока хозяин начнет разговор.

— Осмелюсь поинтересоваться, нет ли у вас чего-нибудь для меня? — наконец спросил доктор Юнг.

— Есть, конечно, — ответил Кит. Он поставил свой полупустой стакан на поднос, расстегнул рубашку и достал пакет, который забрал из отеля. — Мне было приказано доставить это вам нераспечатанным. Как видите, я выполнил эти инструкции. — Он встал и церемонно положил пакет на стол перед хозяином. — Я рад передать это на ваше попечение.

Томас не сделал даже попытки взять пакет, а просто сидел, сложив руки и вопросительно глядя на него.

— Вы знаете, что там внутри?

— Нет, сэр, не знаю, — признался Кит. — Мне не сказали. А вы знаете?

— Догадываюсь. — Доктор Юнг поднял глаза на Кита, а затем осмотрел пакет. — Если это то, что я думаю… — пробормотал он.

Кит ждал. Археолог по-прежнему не касался пакета. Он просто сидел и смотрел на него.

— Доктор Юнг, что-нибудь не в порядке? — спросил Кит через мгновение.

— Если это то, что мне обещали, история изменится. — Он взглянул на Кита. Его круглые очки мягко блеснули. — Вы ведь не догадываетесь об этом, не так ли? Но мир все равно изменится.

— Наверное, вы правы. — Кит кивнул. Он мог подождать еще немного.

Снаружи взревел осел. Словно пробужденный этим звуком, доктор резко вдохнул и придвинул пакет к себе. Он взял его и покачал на руке, как человек, пытающийся отсрочить поступок, о котором впоследствии придется пожалеть. Кит гадал, что такое Вильгельмина могла положить в пакет?

— Ладно. Что должно быть сделано, то надо сделать, — вздохнул доктор Юнг и дрожащими пальцами развязал бечевку и снял бумажную обертку. Внутри обнаружились страницы, казалось, вырванные из книги — ничего такого, что на взгляд Кита могло бы потрясти мир.

Хозяин рассмотрел монету, выпавшую из пакета, отложил ее в сторону и начал изучать напечатанные страницы. Еще в пакете лежало письмо, написанное рукой Мины и адресованное Кристоферу «Киту» Ливингстону, «при встрече с доктором Томасом Юнгом». Белый конверт был запечатан и проштампован, но марка не погашена. Юнг положил письмо перед собой на стол.

— Одного этого было бы достаточно, — пробормотал он.

— Сэр? — не понял Кит.

— Вот, — сказал доктор Юнг, постукивая пальцем по простой почтовой марке с профилем молодой королевы Виктории достоинством в «один пенни», как значилось внизу — обычная марка, ничем не примечательная с точки зрения Кита.

— Вы имеете в виду марку, да?

— Эту «марку», как вы ее называете, — Юнг коснулся ее пальцем, — не видел ни один человек в мире. Тем более — я.

— Позвольте, — сказал Кит, протянув руку к письму. — Я вижу, оно мне адресовано.

— Конечно, конечно, — кивнул доктор. — Открывайте скорее.

Кит сунул палец под клапан и вытащил лист простой белой бумаги, на котором было написано: «Кит, если ты читаешь это, значит, ты встретил доктора Томаса Юнга — последнего человека в мире, который знает всё. Доверяй ему, даже если речь идет о твоей жизни. Всегда твоя, Мина.» А больше там ничего не было.

Тем временем доктор опять взял монету и вертел ее с недоуменным выражением. Кит подумал, что для него такое выражение несвойственно. Вообще-то, это был самый обычный шиллинг. Доктор предал монету Киту. На аверсе серебряной монеты, как и следовало ожидать, был отчеканен профиль королевы Виктории, а на реверсе — корона с простой надписью «один шиллинг» под ней. Внизу значилась дата: 1835 год.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть нечто подобное? — спросил Томас Юнг.

— Разумеется, — ответил Кит, возвращая шиллинг. — Много раз.

Джентльмен просто кивнул и положил монету рядом с письмом. Потом взял вырезку из газеты и опять посмотрел на Кита. — А в Кью-Гарденс вам приходилось бывать?

{Королевские ботанические сады в Лондоне. Содержат крупнейшую в мире коллекцию живых растений, собранную на территории огромного и очень красивого парка. Сады занимают территорию в 121 га и входят в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО.}

— Раз или два, — ответил Кит. — Там красиво. Люди ходят туда на пикники и просто чтобы посмотреть на растения.

Доктор отложил вырезку и, положив руку на отпечатанные страницы, вырванные из книги, сказал:

— Ну что же… последнее испытание.

Кит не знал, что сказать на это и промолчал.

— Если я не ошибаюсь, наша общая знакомая предоставила неопровержимые доказательства того, что какими бы невероятными не были ее утверждения, они являются правдой. — Он взял листы и протянул их Киту. — Вас не затруднит прочитать это мне?

Приняв бумаги, Кит быстро осмотрел их с обеих сторон. У него в руках оказался титульный лист, вырванный явно наспех, с названием книги.

— Вы хотите, чтобы я это прочитал? — решил уточнить Кит.

— Пожалуйста, — ответил Томас Юнг, снимая очки и закрывая глаза.

Кит откашлялся и начал читать: «Курс лекций по естественной философии и механическим искусствам Томаса Юнга, доктора медицины. Новое издание со ссылками и примечаниями преподобного П. Келланда, Массачусетс, FRS. Лондон и Эдинбург. Отпечатано для Тейлора и Уолтона, Аппер-Гауэр-стрит. 1845 г.».

Кит встревоженно поглядел на доктора. Тот сидел неподвижно, по-прежнему закрыв глаза. Кит перевернул страницу и продолжил чтение: «Занявшись подготовкой курса лекций по натурфилософии для чтения в театре Королевского института, я подумал, что план книги требует чего-то большего, чем просто компиляция известных к настоящему времени работ, и что я должен собрать в систему все, что касается принципов механических наук, способствующих улучшению искусств и служащих всемерному улучшению жизни».

Он остановился перевести дух и подождал. Доктор Юнг кивнул, и Кит продолжил: «Я также подумал, что при чтении лекций лучше всего записывать, насколько это возможно, все, что требовалось сказать по каждому предмету, и что даже когда нужно провести эксперимент, лучше всего тщательно описать его и повторить описание во время демонстрации. Запись лекций должна быть ясно изложена на языке, максимально приспособленном для пониманию самой широкой аудитории».

Доктор издал странное мычание, и Кит замолчал. Томас Юнг сидел неподвижно, как сфинкс, и внешне был совершенно спокоен. Единственным признаком внутреннего напряжения оставались крепко стиснутые руки с побелевшими костяшками пальцев.

— Мне продолжать? — спросил Кит, и его голос перебил напряженную задумчивость человека за столом. — С вами все нормально?

— Нет, — выдохнул доктор. — Все, наоборот, ненормально. — Он открыл глаза и посмотрел на Кита с каким-то отчаянием. — Вы сейчас читали из моей книги. Это прислала ваша Вильгельмина в доказательство своих слов.

— Ну да, я так понимаю, что она хотела…

— Беда в том, — не обращая внимания на слова Кита, продолжил доктор, — что эта книга еще не издана. На самом деле, она даже не написана.

Вот теперь Кит понял состояние собеседника.

— О, — сказал он, пытаясь голосом выразить сочувствие. — Я понимаю…

Глаза доктора Юнга блеснули.

— Вы? Понимаете? — спросил он. — Да вы и половины не видите, сэр! Это… — Он выхватил страницу из рук Кита. — Этот клочок бумаги приходит ко мне из другого мира, из будущего, причем, будущего даже не моего мира, а того, где все, о чем я думал, уже произошло, где я умер и похоронен, и всё, что я вижу вокруг, всё это уже было где-то и когда-то. — Доктор помотал головой. — Вы еще не поняли? Время вышло из строя, а реальность всего лишь иллюзия. Все, во что я верил в мире, — мираж, химера, фантазия. Моя работа, моя наука… все бесполезно. И как мне теперь жить после всего этого?