Кот, который играл в слова

ТРИНАДЦАТЬ

В понедельник утром, когда Квиллер с Банзеном ехали к Холмам Потерянного Озера, чтобы осмотреть нойтоновский дом, Квиллер был необычайно тих. Он не выспался. Всю ночь грезил, и пробуждался, и снова грезил – об интерьерах цвета жареного арахисового масла и рисового пудинга с оттенками омара и чёрной в полоску патоки. И утром разум его терзали незавершённые скорбные мысли.

Он весьма опасался, что Коки замешана в «розыгрыше» «Прибоя», а ему этого ох как не хотелось – ему нужна была подруга вроде Коки. Сверх того его преследовала возможность Тейтова соучастия в заговоре, хотя доказательства были не более конкретны, чем щекотка над верхней губой и странные опыты со словарём. Он не мог прийти к решению относительно роли Паоло в этом деле: был ли он невинным свидетелем, умным преступником, соучастником или орудием? И была ли Тейтова любовь к коллекции нефрита врожденной его чертой или хорошо отрепетированным действом? Был ли этот человек так предан жене, как казалось людям? Не появилась ли в его жизни другая женщина? Даже имя Тейтовой кошки таило в себе неоднозначность. Йю она звалась или Фрейя?

Квиллеровские мысли вернулись к собственному его коту. Однажды в прошлом, когда преступление было убийством, влажный холодный нос Коко выявил больше сведений, чем раскопало их Бюро убийств в ходе своего официального расследования. Коко, казалось, понимал всё без формальных размышлений. Видимо, инстинкт, минуя мозг, повелевал когтям выцарапывать, а носу вынюхивать верное время и место. Или то была случайность? Но разве по совпадению Коко закогтил страницы словаря на пицце и пище , когда завтрак выпал из распорядка?

В воскресенье после полудня Квиллер несколько раз предложил коту сыграть в словесную игру, но слова, выхваченные Коко, оказались «пустышками» оппозиция и оптимизм, киприот и киприпедиум . Квиллер немножко набрался оптимизма, а киприпедиум , по прочтении оказавшийся видом орхидеи, который также называют дамской туфелькой , лишь напомнил ему пальчики ног Коки, шевелящиеся в роскошном ворсе ковра из козьего пуха.

И всё же квиллеровское мнение насчёт Коко и словаря осталось в силе. По усам Квиллера пробегала дрожь.

Одд Банзен, сидевший за рулём, спросил:

– Ты болен или ещё что? Сидит тут, дрожит и – ни гугу.

– Холодновато, – отозвался Квиллер. – Надо было надеть пальто. – Он полез в карман за трубкой.

– Я захватил дождевик, – сообщил Банзен. – Задувает с северо-востока, а коли так, не миновать нам грозы.

Поездка к Холмам Потерянного Озера вывела их через окраины в деревенскую округу, где начинали желтеть клёны. Время от времени фотограф дружелюбно гудел и махал сигарой людям на обочине. Он отсалютовал женщине, подрезавшей траву, двум мальчишкам-велосипедистам и старику у деревенского почтового ящика.

– У тебя обширные знакомства на этом лесном перешейке, – заметил Квиллер.

– У меня? Да я их отродясь не знаю, – сказал Банзен, – но эти фермеры хоть смогут испытать какое-никакое волнение. Теперь они целый день потратят, соображая, кто же это из их знакомых водит иномарку и курит сигары.

Они свернули на проселок, который демонстрировал мастерство дизайнера—пейзажиста, и Квиллер стал читать по клочку бумаги указания; «Ехать по берегу озера, с первой развилки налево, свернуть к вершине холма».

– Ты когда договорился об этой халтуре? – пожелал узнать фотограф.

– В ночь на воскресенье, у Лайка на вечеринке.

– Надеюсь, в трезвом виде диктовали. Обещаниям, которые даются за коктейлем, – грош цена, а путь-то долгий: рулишь, будто за диким гусем гонишься.

– Не беспокойся. Все о'кей. Натали хочет, чтобы Дэвид получил кое-какой кредит под то, как он оформил этот дом, а Гарри Нойтон надеется, что наша публикация поможет ему этот дом продать. Цена собственности – четверть миллиона.

– Надеюсь, его жене из этого ни пенни не достанется, – сказал Банзен. – Женщина, которая отказалась от своих малышей, как она это сделала, – шлюха.

– У меня сегодня утром был ещё один звонок из Дании, – сказал Квиллер. – Нойтон хочет, чтобы его почта пересылалась в Орхус. Это университетский город. Интересно, что он там делает?

– Он, видать, приличный парень. Разве ты не понимаешь, что он и связывался с особами такого именно рода?

– А по-моему, не стоит тебе осуждать Натали, пока ты с ней не познакомился, – ответил Квиллер. – Она искренняя. Не слишком яркая, но искренняя. И у меня есть подозрение, что люди извлекают выгоду из её простодушия.

Дом в конце извилистой, петляющей трассы имел замысловатую конфигурацию: стены из розового кирпича стояли со странным наклоном, а громадные балки крыши выпирали во все стороны.

– Вот выпендрёж! – изумился Банзен. – Как тут найдёшь входную дверь?

Лайк говорит, что дом «органически современен». Он представляет собою единое целое с местностью, а обстановка – единое целое с архитектурой дома.

Они позвонили и, ожидая, пока им откроют, изучали мозаичные панно, окаймлявшие вход, – закрученные солярные узоры, составленные из гальки, цветного стекла и медных гвоздей.

– Психи! – сказал Банзен.

Они довольно долго прождали, прежде чем повторить звонок.

– Слышишь? Что я тебе говорил? – сказал фотограф. – Дома ни души,

– Это большой дом, – отозвался Квиллер. – Натали, вероятно, нужны роликовые коньки, чтобы побыстрее добраться из ткацкой студии до входа.

Через миг раздался щелчок замка, и дверь осторожно приоткрылась на несколько дюймов. В этом проеме возникла женщина в одежде горничной.

– Мы из «Дневного прибоя», – представился Квиллер.

– Да? – не шелохнувшись, вопросила горничная.

– Миссис Нойтон дома?

– Она сегодня никого не может принять. – Дверь начала закрываться.

– Но она нам назначила!

– Она сегодня никого не может принять.

– Мы приехали издалека, – насупился Квиллер. – Она говорила нам, что мы сможем осмотреть дом. Она не будет против, если мы быстро оглядим его хотя бы снаружи? Мы рассчитываем сфотографировать его для газеты.

– Она вообще не хочет, чтобы кто-нибудь фотографировал дом, – отрезала горничная. – Она передумала.

Газетчики переглянулись, а дверь меж тем захлопнулась у них перед носом.

На обратном пути в город Квиллер с горечью размышлял о грубом отказе.

– Это вроде не похоже на Натали. Что тут, по—твоему, не так? Вечером в воскресенье она была весьма дружелюбна и покладиста.

– Люди меняются, когда дерябнут.

– Натали была столь же трезва, как я. Может, она больна, и горничная выставила нас на свой страх и риск…

– Если тебе интересно моё мнение, – высказался Банзен, – так у твоей Натали, по-моему, винтиков не хватает.

– Остановись у первой же телефонной будки, – попросил Квиллер. – Я хочу позвонить.

В будке на деревенском перекрестке репортёр набрал номер студии Лайка и Старквезера и поговорил с Дэвидом.

– Что произошло? Мы добрались до Холмов Потерянного Озера, а Натали отказалась нас видеть. Горничная не разрешила нам даже взглянуть на планировку дома.

– Натали – дама со странностями, – сказал Дэвид. – Приношу за неё извинения. Я на днях возьму вас туда с собой.

– А пока мы влипли: в пятницу крайний срок, а настоящего сюжета для обложки нет.

– Если это вас выручит, можете сфотографировать мою квартиру, – предложил Дэвид. – Не вписывайте меня в платежку. Просто опишите, как живут люди на «Вилле Веранда».

– Отлично. Как насчёт сегодня? Часа в два пополудни?

– Дайте мне только время, чтобы купить цветов и убрать некоторые художественные предметы, – попросил дизайнер. – У меня есть несколько ценных вещиц – и я не хочу, чтобы люди знали, что они у меня есть. Между нами говоря, их у меня даже и не должно быть.

Газетчики неторопливо съели ленч. Когда они в конце концов направились к «Вилле Веранда», Квиллер сказал:

– Давай остановимся у лавки для домашних животных на Стейт-стрит. Я хочу кое-что купить.

Они одолевали послеполуденные транспортные пробки в нижней части города. Пережидая красный свет, Банзен приветствовал особенно привлекательных пешеходок волчьим автомобилистским завыванием, легонько касаясь ногой акселератора в тот момент, когда они проходили прямо перед машиной. Для каждого постового полисмена у него имелась в запасе шутливая подначка. Все они знали фотографа из «Прибоя», а один даже остановил движение на оживленном перекрестке, пока машина с пресс-карточкой на ветровом стекле делала запрещённый левый поворот на Стейт-стрит.

– Что тебе нужно в лавке для домашних животных? – спросил Банзен.

– Шлейка и привязь для Коко, чтобы привязать его на балконе.

– Купи только шлейку, – предложил фотограф. – У меня есть двенадцатифутовый нейлоновый шнур, который, может, сгодится тебе на привязь.

– А тебе-то на что двенадцатифутовый нейлоновый шнур?

– Прошлой осенью, – растолковал Банзен, – когда я снимал для обложки футбольные матчи, то спускал плёнку из пресс-будки на веревке, а мальчик мчался с ней в лабораторию. То были старые добрые времена! Теперь нет ничего, кроме психованных дизайнеров, истеричных баб и нервозных котов. Я работаю как вол, а потом даже в платёжку не попадаю.

Газетчики провели три часа в квартире Дэвида Лайка, фотографируя серебристую гостиную, столовую с китайским ковром и хозяйскую спальню. Кровать представляла собою низкий помост в несколько дюймов высотой, полностью укрытый наброшенной на него тигровой шкурой, а смежную гардеробную Дэвида отделяла от алькова занавеска из янтарных бус.

– Такая кроватка уцелела бы у меня дома минут пять, – сказал Банзен, – при шестерых-то ребятишках, играющих в Тарзана.

Дизайнер убрал из гостиной несколько предметов в восточном стиле и теперь заполнял пустоты чашами с цветами и большими вазами с блестящими зелёными листьями.

– Сожалею насчёт Натали. – извинился он, впихивая в фарфоровую вазу стебель хризантемы. – Теперь вы знаете, с какими ситуациями постоянно имеет дело дизайнер. Один мой клиент поставил перед своей женой выбор: медицинское обследование или полностью оформленный дом. Она, конечно, выбрала оформление и выместила свои неврозы на мне… – Он осмотрел букет, который составил, и чуточку его взъерошил. Поправил несколько абажуров. Нажал скрытую кнопку и запустил фонтан, запузырившийся и заплескавшийся в своей чаше из гальки. Потом отошёл и придирчиво оглядел композицию.

– А знаете, чего недостает этой комнате? – задал он риторический вопрос. – Ей недостает сиамского кота на диване.

– Вы серьезно? – удивился Квиллер. – Хотите, чтобы я принес Коко?

– О нет! – запротестовал Банзен. – Не надо нервозных котов! Они не годятся для интерьерных съемок.

– Коко вовсе не нервозный, – вступился Квиллер. – Он в сто раз спокойнее тебя.

– И лучше смотрится, – добавил Дэвид.

– И сообразительнее, – присовокупил Квиллер.

Банзен с мрачным видом воздел руки ввысь, и через несколько минут Коко прибыл на съемку, – на шкурке его ещё виднелись полоски, оставленные щёткой при недавнем вычесывании.

Квиллер поместил кота на сиденье дивана, повернул его к фотографу, согнул одну из бархатных передних лапок, придав Коко позу высокомерной непринужденности, и фотогенично изогнул ему шелковистый коричневый хвост. Во время всей этой процедуры Коко громко мурлыкал.

– И он вот так, не двигаясь, и будет лежать? – спросил Банзен.

– Конечно будет, если я скажу.

Квиллер в последний раз пригладил Коко шкурку и отступил, сказав:

– Место! Там – место!

Коко спокойно поднялся, спрыгнул на пол и вышел из комнаты, задрав хвост, выражая им свое безразличие.

– Он спокойный, что и говорить! – съязвил Банзен. – Спокойнейший кот из всех, каких я встречал.

Покуда фотограф заканчивал съемку, Коко играл у Дэвида в гардеробной висячими бусинами и с братским интересом обнюхивал тигровое покрывало. Меж тем Дэвид готовил ему какое-то угощение.

– Только остатки цыплячьего кэрри, – объяснил дизайнер Квиллеру. – Юши прошлой ночью загрустил и «сверкстатно » призвал на помощь восьмилетнего мальчика.

– Юши – это тот, кто готовит закуски для ваших вечеринок? Он великий повар.

– Он – художник, – мягко сказал Дэвид. Дэвид налил Квиллеру имбирного пива, а Банзену – шотландского виски.

– Не хочет ли кто, – предложил фотограф, – посидеть нынче вечером в пресс-клубе? Моя жена задаёт вечеринку стайке девиц, и меня до полуночи вышибли из дому.

– Я бы и рад к вам присоединиться, но у меня назначено свидание, – ответил Дэвид. – Может быть, в другой раз. Мне хочется осмотреть этот клуб внутри. Говорят, там воочию явлены все достоинства средневековой тюремной крепости.

Два газетчика явились в бар пресс-клуба, и Банзен выхлестал двойное мартини, пока Квиллер приканчивал томатный сок.

– Не такой уж дурной день, в конце-то концов, – констатировал Квиллер, – хоть и начался хуже некуда.

– Он ещё не кончился, – напомнил ему фотограф.

– Этот Дэвид Лайк – вот уж тип, а?

– Не знаю, что и думать об этой его спальне, – вращая глазами, ответил Банзен.

– Понимаешь, – насупился Квиллер, – он малый покладистый, но кое-что в нём меня коробит, он делает ужасно едкие замечания о своих друзьях. И думаешь, они его раскусили? Ничего подобного. Каждый считает его замечательным парнем.

– С хорошей внешностью и деньгами можно избежать наказания даже за убийство.

В следующем раунде питья Квиллер спросил:

– А помнишь слух о скандале в Тейтовом семействе лет пятнадцать-двадцать назад?

– Пятнадцать лет назад я ещё в шарики играл. Квиллер фукнул себе в усы:

– Ты, верно, был единственным игроком в шарики с запашком винной стойки. – Он поманил к себе бармена: – Бруно, не припомните ли скандал, в который впуталась семья Джорджа Вернига Тейта с Тёплой Топи?

Бармен с видом знатока покачал головой:

– Нет, не помню ничего подобного. Случись что-нибудь вроде этого, уж я бы знал. Память у меня как у жирафа.

Наконец газетчики перешли за стол и заказали по телячьей отбивной с косточкой.

– Хвостик не доедай, – предупредил Квиллер. – Дома угощу им Коко.

– Вот и отдай-ка ему свой собственный хвостик, – возразил Банзен. – Не поделюсь я своей отбивной с перекормленным котом. Ему живется лучше моего.

– Привязь то, что надо. Перед уходом я привязал Коко на балконе. Но пришлось покрепче и поплотнее застегнуть шлейку – или он вырвется на свободу. Одно быстрое сальто и хитроумное движение когтей – и поминай как звали! Не кот, а Гудини какой-то. – Имелись и другие сведения о способностях Коко, которые Квиллер хотел было поведать Банзену, но всё же решил воздержаться.

После отбивных появился яблочный пирог а-ля мод, вслед за которым Квиллер приступил к кофе, а Банзен – к бренди.

– Я беспокоюсь насчёт Натали, – раскуривая трубку, начал Квиллер, – и насчёт того, с чего бы ей нас нынче не впускать. Это усложняет всё нойтоновское дело. Рассуди, что можно извлечь из такого вот набора фактов: Натали берёт развод по причинам, по меньшей мере, неубедительным хоть мы и знаем эту историю только из уст мужа. Я нахожу серёжку в квартире, которую Гарри Нойтон предназначил для деловых приёмов. Я обнаруживаю также, что он знает миссис Тейт. Затем она умирает, а он поспешно покидает страну. В то же самое время похищены Тейтовы нефриты, после чего и он собирается уехать из города. Ну как, по—твоему?

– По-моему, янки получат призовое знамя на состязаниях!

– Ты готов! – определил Квиллер. – Пошли ко мне пить чёрный кофе. Тогда ты, может быть, и протрезвеешь достаточно, чтобы доехать домой к полуночи.

Банзен не обнаруживал намерения подняться.

– Мне надо забрать кота с балкона – вдруг пойдёт дождь, – убеждал его Квиллер. – Двигаем! Возьмём твою машину, а править буду я.

– Да могу я править! – возмутился Банзен,

Трезв как стеклышко.

– Тогда вынь эту вот солонку из нагрудного кармана, и потопали!

Квиллер правил, Банзен пел. Когда доехали до «Виллы Веранда», фотограф открыл, что резонанс в лифте улучшает его вокальное мастерство.

– Ох, не тер-р-р-плю я вставать по утр-р-рам!

– Заткнись! Кота напугаешь!

– Он не из пугливых. Он ххладнокррровный ккот, – ответил Банзен. – Насстоящий хладнокотный крров!

Квиллер отпер дверь в квартиру пятнадцать и тронул выключатель, залив гостиную светом.

– Где этот ххладнокот? Х-хчу взглянуть на этого ххладнокровного к-кта!

– Я впущу его, – ответил Квиллер. – Лучше сядь, пока не свалился! Давай-ка в это зелёное кресло с подголовником. Удобнее не бывает!

Фотограф плюхнулся в зелёное кресло, а Квиллер открыл балконную дверь. Шагнул в ночь. И меньше чем через секунду – вернулся.

– Он пропал! Коко пропал!