Кот, который играл в слова

ДВА

Надев новый галстук и лучший из двух своих костюмов, Квиллер с некоторым опасением предпринял первую вылазку в дизайн-студию, – он готовил себя к принятию усиленной дозы изысканного и невыразимого.

Он отыскал фирму Лайка и Старквезера на фешенебельной площади, окаймленной специализированными магазинами, артгалереями и кафе. Вход производил сильное впечатление. На огромных двустворчатых дверях экзотически разукрашенного дерева сияли круглые серебряные ручки, большие, как бейсбольные биты.

Ателье представляло собой выставку предметов комнатного убранства, и Квиллер с удовольствием обнаружил, что одна из комнат обита красной клетчатой тканью под стать его галстуку. Над камином, который был обрамлен деревом, источенным морским червем, высились лосиные рога; стояла здесь и софа, обтянутая свиной кожей, обшарпанной, как покрышка списанного футбольного мяча.

К нему приблизился стройный молодой человек, и репортёр спросил, нельзя ли повидать мистера Лайка или мистера Старквезера. После промедления, казалось не сулившего положительного ответа, из-за восточной ширмы в задней части ателье появился седовласый человек. У него были мягкие черты лица и вкрадчивые манеры.

– Того, с кем вам следует поговорить, – зовут мистер Лайк, если вы насчет рекламы, – объяснил он Квиллеру, – но он сейчас занят с клиентом. Может быть, подождете и осмотрите тем временем ателье?

– Вы мистер Старквезер? – спросил Квиллер.

– Да, но, по-моему, вам надо побеседовать с мистером Дайком. Он – тот…

– Был бы очень вам признателен, если бы вы рассказали мне об этих экспонатах, пока я жду. – Квиллер двинулся к лосиным рогам.

– Тут не о чем особенно рассказывать, – с беспомощным жестом ответил Старквезер.

– Что в последнее время покупают?

– Да почти всё.

– А есть сейчас мода на какой-нибудь особый цвет?

– Нет. Все цвета в ходу.

– Я вижу, у вас тут современная обивка.

– У нас всего понемногу.

Интервью не клеилось; знаменитая «метода Квиллера» не срабатывала.

– Как у вас зовётся эта штуковина? – спросил он, указывая на высокий секретер, стоявший на подножии в форме луковицы и инкрустированный экзотическими цветами и птицами.

– Это стол, – просветил его Старквезер. Затем его лишенное выражения лицо чуть заметно прояснилось. – Вот идёт мистер Лайк.

Из-за восточной ширмы показался приятный человек чуть старше тридцати. Рука его обвивала стан женщины средних лет, которая краснела и улыбалась от удовольствия из-под тщательно подобранной шляпки.

Лайк говорил глубоким грудным голосом:

– Теперь ступайте домой, дорогая, и скажите вашему Старику, что вы должны заполучить ту софу длиной в двенадцать футов. Полагаю, она обойдется ему ничуть не дороже последней купленной им машины. И помните, дорогая, я хочу, чтобы вы пригласили меня к обеду, как только у вас снова будут эти обольстительные шоколадные пирожные. Не позволяйте их печь своему повару. Я хочу, чтобы вы испекли их сами – для вашего преданного друга Дэвида.

Говоря это, Дэвид Лайк поспешно вёл женщину к выходу, где остановился и поцеловал её в висок, – процедура прощания была рассчитана «от и до»: многозначительно, но не затянуто.

Когда он повернулся к Квиллеру, восторженность на его лице в одну секунду сменилась подчёркнутой деловитостью. Во взгляде сумрачных глаз сквозило холодное любопытство. Но самым удивительным в облике дизайнера были волосы – неестественно белые при таком молодом загорелом лице.

– Я Дэвид Лайк, – с профессиональным радушием пробасил он, протягивая руку для рукопожатия. Глаза его лишь на секунду сверкнули, скользнув вниз, но Квиллер почувствовал: они оценили его клетчатый галстук и ширину лацканов. – Пойдёмте ко мне в кабинет, там и поговорим.

Репортёр прошёл за ним в комнату с тёмно-серыми стенами. По полированному полу черного дерева была раскинута леопардовая шкура. Развалистые кресла, массивные и пружинистые, были обиты тканью, текстура которой напоминала воздушную кукурузу. Заднюю стену украшало превосходное ню; кожа модели переливалась голубовато-серыми тонами, словно сталь.

Квиллер, сам того не желая, одобрительно закивал:

– Отменный кабинет.

– Рад, что он вам понравился, – ответил дизайнер. – Вы не находите, что серый цвет благороден? Я называю этот оттенок: «маковое семечко». Кресла – из высушенной смоковницы. Мне осточертели телесно-бежевый и молочно-белый. – Он потянулся за графином. – Как насчёт глотка коньяку?

Квиллер уклонился. Сказал, что лучше выкурил бы трубку. Он изложил свою задачу, и Лайк пробасил:

– Напрасно вы, по-моему, назвали ваш журнал «Любезная обитель ». Это вызывает у меня ассоциации с перчатками, надушенными лавандой, и грешными монахинями.

– В каком же стиле вы работаете?

– В любом. Если люди хотят жить, как конкистадоры, английские лорды или французские аристократы, мы этому не противимся.

– Если вы нам укажете фешенебельный дом для фотосъёмки, мы поместим снимок на обложке нашего журнала.

– Мы вовсе не против рекламы, – отозвался дизайнер, – но я не знаю, как отреагируют на это наши клиенты. Вы знаете, как оно бывает: чуть только мальчики из Вашингтона обнаруживают налогоплательщика, у которого в ванной ковер от стены до стены, они проверяют его налоговые декларации за последние три года. – Он веером перебрал карточки в каталоге. – У меня есть изумительная работа в грузинском стиле, в тонах шампанского и клюквы, но лампы не прибыли… А вот особняк эдуардовского стиля в тонах бенедиктин и сливы, но тут вышла задержка с драпировками: поставщик тканей не представил образцов.

– А не сможет ли фотограф снять в таком ракурсе, чтобы не было видно недостающих драпри?

Лай к принял было негодующий вид, но тут же передумали лишь покачал головой:

– Нет: вам придется охватить и окна. – Он пролистал всю картотеку и вдруг выхватил из неё одну карточку. – Вот дом, который мне хотелось бы видеть в журнале! Вы знаете Джорджа Вернига Тейта? Я отделал ему дом под французский ампир и встроил витрины для его коллекции нефрита.

– Кто этот Тейт? – спросил Квиллер. – Я ведь в этих краях недавно…

– Вы не знаете Тейтов? Это одно из старинных семейств, живущих в нижней части города, в этих псевдозамках в Тёплой Топи. Вы, конечно, знаете Тёплую Топь – это нечто исключительное. – Дизайнер сделал печальное лицо. – К несчастью, чем длиннее родословная клиента, тем медлительнее он платит по счетам.

– Тейты принадлежат к светскому обществу?

– Вообще-то да, но сейчас они живут тихо. Миссис Тейт нездоровится, как принято говорить в гостиных Теплой Топи.

– Как вы думаете, они позволят сделать несколько снимков?

– Старые миллионеры избегают рекламировать своё состояние, – сказал Лайк, – но в данном случае я, возможно, сумею их убедить.

Обсудили Другие варианты, но и репортёр, и дизайнер сошлись на том. что дом Тейта подходит как нельзя лучше: известная фамилия, вычурный дизайн и, к вящему интересу обывателей, коллекция нефрита.

– Кроме того, – самодовольно улыбнувшись, сказал Лайк, – это единственная работа, в которой я обставил Сорбоннскую студию. Буду весьма доволен, увидев дом Тейта на обложке «Любезной обители».

– Если вам удастся договориться об интервью, пожалуйста, сразу позвоните, – сказал Квиллер, – Мы выпускаем первый номер в сжатые сроки. Я дам вам свой домашний телефон.

Он написал номер на «Дневном прибое» и встал, чтобы откланяться.

На прощание Дэвид Лайк искренне пожал ему руку:

– Удачи с новым журналом. И – могу ли я дать вам отеческий совет?

Квиллер с интересом уставился на «папашу», который был явно моложе его.

– Убедительно вас прошу, – с обаятельной улыбкой сказал Лайк, – никогда больше не называйте драпировки «драпри».

Квиллер вернулся на службу, взвешивая все «за» и «против» нового назначения и нежно подумывая о ленче в привычной обстановке пресс-клуба, цвет стен которого навевал воспоминания о недожаренной говяжьей вырезке.

На столе у него лежала записка – позвонить Фрэн Ангер. Он неохотно набрал её номер.

– Я потрудилась над вашим проектом, – сказала редакторша женского отдела, – и у меня есть для вас несколько наводок. Карандаш у вас наготове? Во-первых, есть загородный дом компании «Греческое возрождение», прекращенный в японский чайный домик. Потом – квартира в небоскребе со стенами и потолком, затянутыми коврами, и с аквариумом под стеклянным полом. И я знаю подход к владельцу умопомрачительной спальни, выдержанный в трёх оттенках чёрного, за исключением кровати из жёлтой латуни. Этого хватит, чтобы до отказа забить первый выпуск!

Квиллер ощутил, как у него ощетиниваются усы. – Очень признателен, но я уже раздобыл весь материал, необходимый для первого номера, – солгал он.

– В самом деле? Для начинающего вы оперативны. Что же вы набрали?

– Это длинный, запутанный рассказ, – неопределенно ответил Квиллер.

– Мечтала бы его услышать. Вы идете в пресс-клуб на ленч?

– Нет, – нерешительно сказал он. – Дело в том, что ленч я съел… с дизайнером… в частном клубе.

Фрэн Ангер, опытную репортёршу, нелегко было сбить с толку.

– В таком случае отчего бы нам не сойтись за вечерним коктейлем в пресс-клубе?

– Очень сожалею, – самым вежливым тоном ответил Квиллер. – Но у меня свидание за ранним ужином в верхней части города.

В семнадцать тридцать он влетел в своё логово, таща себе на обед увесистый кусок ливерной колбасы и два луковых пирожка. Разумеется, он предпочёл бы пресс-клуб. Ему нравилась атмосфера клуба, размеры тамошних бифштексов и компания, которая собиралась там, но последние две недели он вынужден был избегать излюбленной своей забегаловки. Неприятности начались, когда он станцевал с Фрэн Ангер на балу фотографов. В неуклюжем фокстроте Квиллера было, видно, что-то магическое, притягательное для одинокого женского сердца. С тех пор она неотступно его преследовала.

– Не могу отделаться от этой женщины, – пожаловался он Коко, нарезая ливерную колбасу. – Она недурна, но не в моем вкусе. Имел я этих фигурястеньких дамочек – сколько хотел! Кроме того, шкура зебры мне нравится только на зебре.

Он отрезал несколько кусочков колбасы, намереваясь пробудить у Коко аппетит, но кот был занят – щёлкал зубами по тонкой паутине, тянувшейся меж ножками двух стульев.

Лишь телефонный звонок, грянувший через миг, привлёк внимание Коко. В последнее время он выказывал признаки ревности к телефону. Чуть только Квиллер брался за аппарат, Коко развязывал ему шнурки на ботинках или кусал телефонный шнур. Порой же вскакивал на стол и пытался оттащить трубку от квиллеровского уха.

Квиллер снял трубку.

– Алло?.. Да! Что новенького?

Коко немедленно вспрыгнул на стол и занялся личной гигиеной – выкусыванием блох. Квиллер отпихнул его.

– Замечательно! Скоро ли мы сможем сделать снимки?

Коко ходил взад-вперёд по столу, высматривая, как бы ещё нашкодить. Каким-то образом он запутался лапой в проводе и возмущенно взвыл.

– Извините, почти вас не слышу, – сказал Квиллер. – Кот сюда лезет… Нет, я его не бью. Не вешайте трубку!

Он освободил Коко и согнал его на пол, а потом записал адрес, который дал ему Дэвид Лайк.

– Увидимся в понедельник утром на Тёплой Топи, – сказал Квиллер. – И спасибо вам, правда, спасибо. Вы очень мне помогли.

В этот вечер телефон зазвонил ещё раз, и по проводу до Квиллера долетел дружелюбный голос Фрэн Ангер:

– Привет. Так вы дома?

– Да, – ответил Квиллер. – Я дома. – Он не спускал глаз с Коко, вскочившего на стол.

– Я думала, у вас нынче вечером свидание…

– Добрался до дому раньше, чем ожидал.

– Я в пресс-клубе, – сказал сахарный голосок. – Почему бы вам не подойти? Мы все здесь… пьём до посинения…

– Убирайся! – крикнул Квиллер Коко, который пытался крутить циферблат носом.

– Что вы сказали?

– Я коту говорил!

Квиллер толкнул Коко, но кот скосил глаза и стоял на своём – казалось, решал, какую бы ещё пакость учинить.

– Кстати, – заструился из трубки умасливающий голос, – когда же вы собираетесь пригласить меня, чтобы познакомить с Коко?

– ЙЯУ! – сказал Коко, устремляя этот оглушительный вопль прямо в правое ухо Квиллера.

– Заткнись! – заорал Квиллер.

– Что?!

– О чёрт! – рявкнул он, когда Коко сбросил на пол полную пепельницу.

– Ну и ну! – Голос Фрэн стал резче. – Ваше радушие меня просто ошеломляет!

– Послушайте, Фрэн, – сказал Квиллер. – У меня тут вот сию минуту – такой кавардак!.. – Он хотел было объяснить, но услышал щелчок – Алло?

Ответом было мертвое молчание, а потом – гудок. Связь прекратилась. Коко стоял твердо опершись левой лапой на рычаг,