Кот внутри

ЗДЕСЬ АХ ПУЧ

Кодексы майя — несомненно, книги мертвых; можно назвать их инструкциями по путешествиям во времени. Если вы верите в реинкарнацию, неизбежен вопрос: как подготовиться к следующей жизни? Представьте, что смерть — опасное путешествие, в котором вам аукнутся прежние ошибки. Если вы досконально не изучите факты, вы не прибудете в пункт назначения или, быть может, прибудете по кусочкам. Какие же принципы следует определить? Должно быть, самый важный — спокойная настороженность, лежащая в основе боевых искусств и других систем духовного тренинга — достичь душой и телом состояния бдительной пассивности и сосредоточенного внимания. Подозрения, страх, самонадеянность, твердая убежденность в том, что хорошо, а что плохо, ужас и желание избежать того, что в человеческих представлениях считается "чудовищным", — такие состояния души и тела чреваты катастрофой. Считайте себя пилотом сложного космического корабля, летящего в неизвестности. Если вы испугаетесь, будете стесняться, не станете смотреть на то, что перед вами, вы разобьете корабль. С другой стороны, легковерие и некритическая восприимчивость почти столь же опасны.

Ваша смерть — организм, который создаете вы сами. Если вы боитесь ее или смиренно ожидаете, организм становится вашим хозяином. Смерть — многообразный организм, она никогда в точности не повторяется. Встречать ее следует, с удивлением узнавая. Поэтому я считаю египетские и тибетские книги мертвых, с их упором на ритуалы и знание правильных слов, совершенно несостоятельными. Правильных слов не существует. Смерть — вынужденная посадка, зачастую — прыжок с парашютом. Мотор страшно барахлит. Ищи, где приземлиться. Пейзаж обманчив. То, что сверху кажется гладким полем, может обернуться зыбучими песками или болотом. И, наоборот, — в горах может скрываться долина или гладкое плато. Сосредоточься. Смотри всем своим телом. Выбери нужную точку и приземляйся во мраке. Затемнение.

Смерть должна принести меру забвения. Представьте майя, запертых на небольшой территории: избыток знаний о смерти грозит уничтожением необходимого элемента — забвения. Смерть всегда регрессивна, это движение назад, к младенчеству и зачатию. Но к чему останавливаться на этом? Майя необходимо было двигаться вспять, все дальше и дальше. В противном случае, смерть остается в памяти, а смерть, которую помнишь, перестает действовать. В конце концов, они забрались в прошлое на четыреста миллионов лет. Существовало ли хоть что-то в такой древности? Очевидно, такие промежутки времени не имеют практического смысла. Между тем, с точки зрения запомненного времени, такие вычисления показывают, как далеко майя ушли по пути запоминания смерти. Представьте их социальную структуру: горстка жрецов, умевших читать и делать вычисления по календарю, и масса неграмотных рабочих. Рабочие были своего рода резервуаром, в котором проходили реинкарнацию жрецы, чтобы затем вернуться в свою касту, принадлежность к которой определялась по особым знакам, как в тибетской системе.

Время не имеет значения без смерти. Смерть использует время. Это кумулятивный процесс, так что время используется все быстрее и быстрее. Здесь легко провести прямую параллель с инфляцией, поскольку за деньги можно купить время. Требуется все больше и больше, чтобы купить все меньше и меньше. Как выходили из этого тупика майя? Датируя время задним числом. Примерно так: доллар стоит, скажем, одну пятую того, что он стоил пятьдесят лет назад. Так что мы помечаем деньги числом пятидесятилетней давности. Потом столетней и так далее, двигаясь вспять во времени. Наконец, достигаем точки, когда денег не было вообще, и теперь датируем задним числом саму концепцию денег — концепцию времени.

Рабочие не умели читать, и, несомненно, им не давали учиться. Если бы они могли читать, они бы научились запоминать, познакомились со смертью и отождествили себя с нею. Они бы выработали иммунитет. Смерть — вирус, книги майя — вакцина. Смерть представлена в кодексах майя последовательным рядом рисунков — от одного трупного пятна до скелета. Короче говоря, это постепенное разоблачение. Познакомиться со смертью и приобрести к ней иммунитет можно и через совокупление. На рисунке изображена Богиня Луны, совокупляющаяся с фигурой смерти; можно предположить, что в книгах, уничтоженных епископом Ланда,[1] было много подобных сцен.

Время — то, что кончается. Время — это ограниченное время, воспринятое способным чувствовать существом. Чувствовать время — означает приспосабливаться к нему, в рамках того, что Коржибский[2] в отношении всей окружающей среды называл нейромускульно обусловленным поведением… Растение поворачивается к солнцу, ночной зверек возбуждается на закате… срать, ссать, двигаться, жрать, ебаться, умирать.

Зачем Контролю нужны люди?

Контролю нужно время. Контролю нужно человеческое время. Контролю нужны твои говно моча боль оргазм смерть. Так что же Контроль намерен делать с таким сложным продуктом? Точно жрецы майя, он использует человеческое время, чтобы создавать еще больше времени.

Если время — то, что переживает разумное существо, смерть для этого существа — конец времени. Если принять смерть за ноль, чеки на любое количество времени можно выписать, добавляя нули. Если кто-то и помнит свои прошлые жизни, он не сможет узнать, умер он четыре секунды или 400 миллионов лет назад. Эти чеки превышают имеющееся количество денег, они датированы временем, когда чеков, банков и вкладчиков не было. И все же на них стоит подпись смерти, прерывающей существование.

Я говорил о переходных формах смерти и отождествлении организма смерти с умирающим. Это отождествление может принять форму реального совокупления со смертью. Смерть, выступающая как в мужском, так и в женском облике, ебет юного Бога Маиса, и тот кончает 400 миллионами лет маиса от посева к урожаю, по кругу. Для этой операции необходимы настоящий маис и реальное человеческое тело, представляющее юного Бога Маиса. Тогда появляется обеспеченный, подписанный молодым Богом Маиса чек. Как только Бог расписался на чеке, можно добавить любое количество нулей. Банк времен майя оперировал этими обеспеченными чеками. Смерть принята умирающим.

Теперь обратимся к настоящему и лавине необеспеченных чеков… авиа- и автокатастрофы, войны, пожары, несчастные случаи, случайные смерти. Эти чеки действительны только в настоящем времени. За сто тысяч смертей можно купить миллион лет, но человеческое стадо, пожирающее время, становится все больше и больше. Безысходность настоящего в том, что все меньше и меньше качественного времени остается для все большего числа людей. В конце концов, качественного опыта больше нет — только случайное время, определенное на чисто количественной основе. Нет сомнения — время выдохнется.

Система майя — полная противоположность этому. Все меньше и меньше людей для все большего и большего количества драгоценного записанного времени. Одна система ведет к преизбытку простых смертных и недостатку Богов; другая — к избытку Богов и нехватке простых смертных. В обоих случаях — к тупику. В современности очевиден цикл: рост населения, загрязнение окружающей среды, все меньше и меньше пищи для все большего числа людей. Так что делаются попытки восстановления качественного опыта: медитации, коммуны, экология, биологическое питание, эст,[3] группы контактеров, магия — короче, трансцендентность. Но вся эта мешанина — уже задним числом. Ущерб нанесен, смертоносная формула количественного роста необратима. Все эти меры, даже если они увенчаются успехом, заведут в тупик, в котором оказались майя.

А какие меры могли принять майя? Они могли бы расширять свою территорию за счет колонизации, увеличивать население ради наращивания человеческих ресурсов. Но это завело бы их в тупик современности. Кроме того, им все сложнее было расширяться, — так и современной системе, где постоянно увеличивается низкокачественный человеческий продукт, все труднее и труднее ассимилировать что-либо еще. Представьте, что обеспеченные чеки майя возникли бы в Настоящем Времени. Это привело бы к вспышке неизвестных эпидемий, население сократилось бы до масштабов эпохи майя, и в результате, — тот же тупик, в котором оказались майя. Подобным образом, выброс необеспеченных чеков на рынок майя привел бы к резкому увеличению населения и к современному тупику.

Время — то, что кончается. Единственный путь из времени лежит в космос. Зачем жрецам майя нужны были человеческие тела и человеческое время? Им нужны были эти тела и это время как стартовая площадка для запуска в космос. Им нужны были настоящий маис и человеческий Бог Маиса.

Уильям С. Берроуз,

20 сентября 1975 г.

ХИРОСИМА… 1945… 6 АВГУСТА… 23 СЕКУНДЫ ДО 8 УТРА

Мальчик открывает порножурнал…

Молодая японская пара ебется под отсчет времени перед запуском…

Два мальчика дрочат под отсчет времени…

23 ВЖИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИХ

ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ БЕЛАЯ ВСПЫШКА.

Я задаю следующие вопросы Контролю:[4]

Вопрос: Бомбардировка следом за сексуальным вирусом?

Ответ: Да.

Вопрос: Ради этого на Хиросиму и была сброшена бомба?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто именно отдал этот приказ?

Ответ: КОНТРОЛЬ.

Уродливый Американец… Инструмент КОНТРОЛЯ…

Дело в том, что я создавал фоторобот человека… вероятно, исследователя майя… несомненно богатого… несомненно одержимого бессмертием… Возможно, Розеттский камень[5] существует. Возможно, некоторые кодексы сохранились после того, как епископ Ланда сжег книги. Мог ли этот человек отыскать их и изучить тайны Контрольного Календаря майя? Тайны страха и смерти? И возможно ли, что это страшное знание теперь компьютеризировано и находится в руках дальновидных американцев из Госдепартамента и ЦРУ?

— Выкладывайте джокер СМЕРТЬ. Займитесь Мао и его бандой головорезов.

Я решил назвать его Джон Стэнли Харт.[6]

Даже когда он был маленьким, мысль, что его существование может когда-нибудь ПРЕКРАТИТЬСЯ, наполняла его ужасом и мрачной недетской решимостью.

"Я буду жить вечно", решает он. Рядом новая служанка роняет вазу с цветами. Он стоит и смотрит, как она убирает осколки. Бледный мрачный ребенок, холодный как лед — мало кто чувствует себя уверенно в его присутствии. Он уже умеет делать так, чтобы вещи выпрыгивали из чужих рук. Пока он растет, способность внушать страх растет вместе с ним, и чужой страх накрывает его тяжелой серой мантией.

Вот он в Гарварде. Он презирает других студентов. Они — животные в человеческом обличье, и они умрут. Он посвящает себя изучению бессмертия. Египтяне тоже были одержимы бессмертием. А вдруг они что-то нашли? Он изучает египетские иероглифы и обнаруживает, что некогда должен был существовать способ оживлять мумии богачей и делать их бессмертными. Скорее, похоже на глубокую заморозку, — способ, который он, конечно, обдумывал. Внезапно перед его глазами предстает картина… В заброшенном склепе рассыпается в прах последний папирус с формулой оживления. Удушающий ужас безысходности льдом сковывает его сердце.

— Навсегда мертв, — стонет он. — Боже, подумать только — я заморожен, и никто меня не вытащит…

Он валится на пол, всхлипывая и скуля от малодушного страха. Но юный Харт из хорошей породы. Он берет себя в руки. Он избежит смертельной западни. Он узнает тайны своих предшественников и будет учиться на их ошибках.

Теперь он начинает изучать майя. Он смотрит на копию "Дрезденского Кодекса".[7] Он видит формулу смерти. Сидящий с ним за столом неловкий молодой человек роняет на пол очки. Одно стеклышко разбито.

Со своим единственным другом, Клинчем Смитом, Харт организует экспедицию, чтобы отыскать потерянные книги майя и овладеть тайнами страха и смерти.

Разрушенный храм на просеке в джунглях. Стелы и барельефы на стенах обезображены символом смерти, грубо выбитым поверх каменных лиц и надписей. Под камнем в руинах внутреннего зала Харт и Клинч Смит обнаружили книги, на которых в позе зародыша свернулся скелет. Скелет рассыпается в пыль, когда они извлекают книги. Следующий кадр: вечерние тени на просеке, указывающие, что прошло время, в течение которого Клинч и Харт изучали книги…

Клинч Смит стоит, упрямый и благородный:

— Возможно, это укажет путь к бессмертию… откроет новые горизонты для предприимчивой молодежи… Это принадлежит человечеству, Джон.

— Не дури, Клинч. С этими знаниями мы сможем управлять планетой.

— У них-то не очень хорошо вышло. — Клинч показывает на обезображенную стелу.

— Они ошиблись. — Харт трижды стреляет Клинчу в живот. С пистолетом в руке он смотрит по сторонам.

— Как это случилось?

Призрачный голос Клинча Смита: "Смерти надо платить натурой, Джон".

Харт появляется в полицейском участке, труп Клинча Смита перекинут через седло его коня.

Полицейский: "Un venado Commandante". (Олень. Так обычно говорят в сельских районах Мексики, когда покойника привозят в полицейский участок переброшенным через седло, как оленя).

Харт:…Mi amigo… asesinado para bandidos…[8]

Commandante раскидывает на столе фотографии. Харт выбирает три снимка самых молодых бандитов…

Ах Пуч: Веди себя почтительно…

Бог Посевов: Здесь дама…

СТОП… ЛОС-АЛАМОС… ЗОНА АРМИИ США ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

Молодой Бог Маиса: Сними шляпу, гринго…

Ах Пуч: И веди себя почтительно…

Новорожденный Бог Маиса: Здесь младенец…

Мистер Харт: Они погибли достойно…

Commandante: Это их профессия, сеньор…

Свисток паровоза… поезд в лунном пейзаже Северной Мексики… В кадре частный вагон мистера Харта, на столе разложены книги. Он усердно изучает их, пользуясь испанским ключом. Вот молодой Бог Маиса превращается в СМЕРТЬ… "Когда я стану смертью… смерть — семя, из которого я расту…".

Смерть ради самовоспроизводства — практичному юному Харту это кажется крайне неточным. Одержимый идеей бессмертия, он не улавливает полного смысла этой простой формулы выживания, не замечает семян катастрофы, которые она содержит. Мистер Харт, конечно, не считает себя христианином, но его способ мышления сформирован западным христианством. Он мыслит в категориях или-или, единобожия, ищет конкретные секреты страха и смерти. "Должно быть или одно, или другое, — говорит он себе, — жрецы становятся СМЕРТЬЮ и, таким образом, не могут умереть… Хотя все надо проверять до конца"…

"На рассвете в хижину явилась смерть… Юноша попытался встретить ее бесстрашно и кинул магический предмет… Ему это почти удалось, потому что смерть была старой и усталой…". Слабость смерти в этом отрывке беспокоит Харта. Возможно, жрецы, утверждавшие это все миллионы лет своего существования, совершали самоубийство в старости? Мистер Харт, на самом деле, не большой интеллектуал. Он даже не способен угадать подлинную причину этих экспедиций в отдаленное прошлое. Жрецы в своих календарях делали вычисления на 400 000 000 лет назад. Зачем?

Мистер Харт, в конце концов, все поймет. Он узнает, что смерти нужно время. Смерти нужно время, как наркоману героин. А зачем смерти нужно время? Ответ таааааак прост. Смерти нужно время потому, что она убивает, чтобы вырасти, ради милого Ах Пуча, ты глупый, вульгарный, жадный, уродливый американский смертесос. Вот так! Смерть выходит в поля и убивает молодого Бога Маиса. Молодой Бог Маиса становится семенем смерти, из которого вырастет другой молодой Бог Маиса, — круговорот рождений и смертей во всем богатом многообразии старого сортира. Между тем, смерти всегда больше, и вот пример: истощение плодородного слоя. Маис — растение, быстро истощающее почву. Похоже, майя не знали о смене посевных культур, и уж точно у них не было домашних животных, которые бы поедали зелень и удобряли почву испражнениями. Соответственно, майя столкнулись с проблемой истощения почвы, и когда земля рядом с городом приходила в негодность, им приходилось двигаться все дальше и дальше в поисках плодородных полей, тратить все больше времени на походы туда и обратно. Теперь всякий раз, когда убиваешь молодого Бога Маиса, жизнь покидает его. Семена прорастают медленнее… теряют жизненные силы. Бог Маиса похож на бездушного зомби. И, в конце концов, семя не прорастает. Нет времени для смерти. Так что смерти приходится путешествовать.

У молодого Бога Маиса сотрясение мозга, и Смерть забирает его в те времена, когда его не били так часто, назад в его юность — назад назад назад… тик-так тик-так… назад в райские кущи. Конечно, и здесь все спалит смерть. Жрецам майя приходилось отправляться в эти экспедиции в прошлое потому, что они сжигали настоящее. Исследователи майя удивлялись, почему те не делали вычислений будущего. Дело в том, что у них был превышен кредит по счету. Чеки оказались недействительными. Нет там ничего и никого.

Но это произошло не сразу. Ты не подсаживаешься с первого укола, и, даже когда подсел, какое-то время можешь оставаться на той же дозе… но попробуй продержаться, как наркоман на героине, несколько тысяч лет. Контролировать эту зависимость? Так что он возвращается в то время, когда зависимостью еще можно было управлять, и, если не получается, двигается вспять — все дальше, дальше, дальше. Посмотрите на пантеон майя и их календарь, и вы увидите, что эти вампиры и наркоманы времени прекрасно знали о таком тупике и принимали меры предосторожности, уравновешивая богов смерти и жизни, но не так, как сбалансированы счета мистера Харта — или-или, — а через переходные циклы.

Смерть предстает и как культурный герой, демонстрирующий путь за пределы смерти, и эта ее грань открылась идеалисту Клинчу Смиту…

Сундук мертвеца стоит в консульстве, вице-консул сообщает матери печальное известие.

Мать Смита знает, кто убил ее сына. И младший брат Клинча знает. Посмотри на любого человека у власти и догадаешься, какие приказы он отдаст… Смерть Рема глазами Гитлера… Весь клан Смитов будет уничтожен…

"Не время похвальбам! Так будет: воле я остыть не дам".[9] Он должен навсегда заглушить голос Клинча Смита. Весь клан Смитов должен быть стерт с лица земли…

Вспышкой — миссис Смит мертвая в искореженном автомобиле… Юный Гай Смит летит в Южную Америку.

— Мы только ранили гадину, но не убили…

Юный Гай Смит присоединяется к Одри Карсонсу в отдаленном поместье в Андах.

Одри Карсонс: он мрачен призрачен порочен нежен бесстрашен и в то же время у него холодный ум мистера Харта. Он двойник Харта и его палач.

Гай Смит: он — зубастый Бог Смерти майя, но теперь его лицо раздавлено, искорежено перепадами давления, черты стерты, тело истощено долгими голодовками. Лицо, на котором не отпечаталось время.

Старый Сержант: у него короткие серо-стальные волосы и багровое лицо обычного вояки. В его внешности есть намек на облик Бога Полярной Звезды.

В своих переходных формах Смерть в какой-то степени отождествляется с человеком, которого убила — она разделяет его смерть. Такая разделенная Смерть теряет свою целостность. Все это кажется разрушительным мистеру Харту, который никогда не идентифицируется со своими жертвами. Если он сделает это, ему угрожает опасность самому стать жертвой. Но в какой-то момент смерть должна пойти на такой риск. Она должна стать смертной и умереть, чтобы затем возродиться. Мистер Харт хочет быть смертью, но он не сможет познать смерть. Смерть не будет обслуживать незнакомца, не способного доказать свое звание, гринго, который боится ее имени и установил дома правило: в его присутствии нельзя произносить слово «Смерть». Харт не может читать книги майя. Он читает их, точно тот, кто берет "Моби Дика", чтобы узнать о китобойном промысле, и не желает слышать про Ахава, Белых Китов, Квикега и Измаила… То, что там написано и долго дремало, — теперь смертельный штамм вируса, жаждущий вырваться, спрыгнуть со страниц и заразить миллионы человеческих призраков, но не скаредными религиозными капиталистическими идеями XIX века, как у мистера Харта, а своими собственными: жестокими, нежными, двусмысленными, бесстыдными, гнусными, невинными, причудливыми, невообразимо древними и хищно юными… Мистер Харт, который станет Смертью, не догадывается, с кем он связался.

Радужная долина в боливийских Андах. Юный Гай Смит и его друг Одри Карсонс занимаются в Академии Смерти с опытными инструкторами. Они учатся летать на крыльях смерти. Они учатся тому, что боится познать мистер Харт, идут на риск, которого опасается мистер Харт.

Два бандита стоят у стены…

— Когда в вас попадают пули, muchachos,[10] - это все равно, что вдыхать несуществующий воздух. Не сжимайтесь, не втягивайте грудь. Прижмитесь к стене, расправьте плечи…

Старый Сержант: Мы сейчас готовимся к расстрелу… А как насчет шальных пуль? Естественные потери, — так говорят в армии…

Одри и Гай приезжают в разбомбленную деревню, захваченную… Вьетконгом? Американцами? Немцами? Солдаты в бою. Выстрел — Одри падает. Гай разворачивается и убивает снайпера в окне. Тащит Одри за стену. Достаточно одного взгляда на лицо Одри. Трудно ошибиться, когда видишь, как по лицу ползет серая тень и шевелятся серые губы.

— Казалось, я слышал и второй выстрел сразу…

Смерть сейчас совсем близко, и Гай чувствует, как она пахнет. Это серый запах, останавливающий сердце и дыхание. Запах пустого тела. Запах полевых госпиталей и гангрены. Запах, который можно уловить на лице Одри еще до того, как попала пуля…

Эрнест Хемингуэй умел различить этот запах. Вот он едет в джипе с генералом Ленемом,[11] которого друзья зовут Баки. Эрни был тайным любовником генерала: это еще хуже, чем быть любовником полицейского.

— Надо помочь этому парню, — говорит Баки.

— Баки, — отвечает Эрни, — не надо ему помогать. Ничего не выйдет. От него воняет смертью.

Когда джип подъехал к командному пункту полка, его остановил подполковник Джон Рагглз.

— Генерал… — отдал честь Рагглз. — Только что убили майора. Кто возьмет командование первым батальоном?

Вопрос: Что унюхал Эрнест?

Ответ: Присутствие смерти. Смерть — организм со множеством личин и запахов. Здесь она серая. Серое существо со стертым лицом.

Вопрос: Она убивает?

Ответ: Но не косвенно… От нее исходит газ… Такой неприятный запах со слабым металлическим оттенком… и на вкус тоже… серый мертвый привкус во рту… Его можно вдохнуть…

Поезд останавливается в пустом безжизненном городе… безлюдный вокзал… водонапорная башня. Мистер Харт выглядывает из окна. Серый Бог Стервятников прислонился к стене, колено выставлено, лицо в тени сомбреро. Мистер Харт начинает кашлять, прикрывает лицо носовым платком.

Поезд трогается. Мистер Харт прячет платок и продолжает изучать книги майя, а пейзаж за окном внезапно меняется: поезд летит по речной долине, луга, поля, леса.

Как в египетских и тибетских книгах мертвых, в книгах майя есть карты загробных земель и зыбкой пустынной области, лежащей между смертью и перерождением. Тибетские и египетские книги настаивают на соблюдении формализованного ритуала: если скажешь точные слова правильным Богам, все будет в порядке. В книгах майя, напротив, очерчен несомненно опасный и почти неисследованный район, где молитвы, мантры и похвальба важными знакомствами не помогут.

— Озирис — мой хороший друг, если это имя вам о чем-то говорит…

Полицейский Смерти бьет его кулаком по морде.

— Каждый сукин сын запугивает тут своими знакомыми.

— Позовите американского консула… Консул американо…

Смерть в обличье мексиканского копа улыбается за решеткой.

— No sabe[12] мериканский консул, мииистер…

Итцамна — Дух Утренних Туманов и Ливней… Икс Таб — Богиня Веревок и Силков… Икс Чел — Паутина, Ловящая Утреннюю Росу… Зухуй Как — Девственный Огонь, Покровительница Младенцев… Ах Дзиз — Повелитель Холодов… Как Ю Пакат — Тот, Кто Трудится в Огне… Икс Туб Тун — Плюющаяся Драгоценными Камнями… Хекс Чун Чан — Опасный… Ах Пуч — Разрушитель. Взгляни на ядовитые цветные карты, где мясные деревья растут из человеческих жертвоприношений, прислушайся к шелесту едва слышных слов нежности и проклятий, вылетающих из отмеченных разложением губ… Смерть ссыт гниющими пальцами… юноша со стоящим хуем преклоняет колени в собачьей душе, пойманный в ее силки, рычит, перерождаясь в собаку… серый пес с гниющей плотью прижался к стене, эрогенные поры на морде… рука… медленно разлагающиеся пальцы… жуткие божества крабов и сороконожек восстают из темных ночных морей… в садах гниющей плоти томные мальчики с черными улыбками скребут эрогенные язвы… заразные, разлагающиеся, сладкие, их нагие тела испускают удушливые желтые дымки. Мистер Харт неистово кашляет и прикрывает лицо носовым платком. Бог Полярной Звезды в обличье проводника стучит в дверь его кабинета.

Мистер Харт: Да? Что такое?

Проводник: Ваш чай, сэр. Вы велели подать в пять часов, сэр…

Мистер Харт бормочет себе под нос:

— …Пять часов. Да сейчас не больше трех… — Он смотрит на часы, действительно — пять. — Он говорит проводнику "Ну ладно" и отворяет дверь, прикрыв книги салфеткой. Проводник накрывает стол, наливает чай и уходит. Мистер Харт выглядывает из окна.

Поезд стоит в долине реки на окраине города. Здесь расположился бродячий цирк. В будке прямо напротив окна вагона Бог Стервятников стоит перед юношей в собачьей маске. Юноша на коленях, у него эрекция. Бог Стервятников хихикает, прикрывает рот, бросает взгляд на мистера Харта, передразнивает его кашель. В другой будке юноша в трупных пятнах… собачья маска на его лице раздавлена… В следующей будке он обнажен. Его голова выбрита, только один клок волос на макушке. Когда-то его лицо было прекрасно, но теперь разбито, расплющено перепадами давления, зубы торчат в разные стороны, черты лица размыты, тело истощено давним голодом. Его кожа бела, как бумага, на тощих ногах блестящие черные волоски, он ебет стоящую по-собачьи негритянку, и от его тела исходит пресная затхлая вонь. От их совокупления дрожит ложка на блюдце.

Перед окном мистера Харта возникают все новые будки… Будка-аквариум с русалкой, из макушки которой растет птица-змея. Русалка выскальзывает из аквариума через желеобразную прозрачную стенку, которая снова сходится, когда русалка оказывается снаружи. Она сбрасывает грудь и превращается в своего двойника-мужчину. Русалка вновь проникает через мембрану, опять становится женщиной, в отчаянии воздевает руки. Зритель прыгает в аквариум, ныряет и превращается в мужского двойника русалки. Близнецы багровеют от удовольствия и мечутся в радужном совокуплении.

Дерево из плоти украшено костями человеческих жертвоприношений… Старый Бог с клешнями вместо рук деревянной трубкой цедит сок в каменный кувшин. Энергетическое поле, жаркими волнами исходящее от его рук, превращает сок в человечка с огромным членом… Женщина рожает младенца с клешнями и глазами на стебельках… Новорожденные игуаны и саламандры… Видит ли все это мистер Харт? Скорее всего, нет. Он опускает шторку. Поезд трогается. Когда он возвращается к книге, на месте многих рисунков пустота.

Когда он возвращается в Нью-Йорк, в книгах не остается почти ничего, кроме страха и смерти. Он хочет занять место Хунаб Ку в пантеоне майя. Хунаб Ку Божественного… Не существовало ни его портрета, ни статуи, потому что он был бестелесен и невидим… Короче говоря, он был оператором контрольной машины и не включил данные о себе в общую базу… Между тем, перепрограммировав машину, чтобы ликвидировать беспокойных «хороших» Богов и Богов сомнительной лояльности, мистер Харт вскоре столкнется с острой нехваткой времени. СМЕРТЬ, полностью освобожденная от контроля, использует все ВРЕМЯ. А любой контрольной машине нужно время…

Вопрос: Если контроль Контроля абсолютен, зачем Контролю контролировать?

Ответ: Контролю нужно время.

Вот именно: контролю нужно время, в котором можно контролировать, точно так же, как СМЕРТИ нужно время, в котором можно убивать. Если СМЕРТЬ убьет всех новорожденных или контроль вставит им в мозги электроды, не останется времени, в котором можно было бы убивать или контролировать.

Вопрос: Контролируется ли Контроль своей нуждой контролировать?

Ответ: Да.

Вопрос: Зачем Контролю нужны «люди», как вы их называете? (Ваше знание местных диалектов оставляет желать только грамотности).

Ответ: Подождите.

Подождите. Время. Посадочная площадка. Майя прекрасно это понимали. Мистер Харт — нет. Он мыслит в категориях проигравших и победителей. Он будет победителем. Он сорвет куш. Так что он решает заниматься только этим. Он устранит все непредсказуемые факторы. Он установит Американскую Антимечту… Посмотрим, что же лежит в основе плана мистера Харта…

Законы по Исключению Востока:[13] Хладнокровие китайцев, которым они обязаны, прежде всего, своему языку, позволяющему длительные периоды молчания и отвлеченных размышлений, мистер Харт, стремящийся запрограммировать все мысли, считает недопустимым. Кроме того, у него давняя неприязнь к китайцам, связанная с одним из очень редких унижений в его жизни. Мистер Харт пригласил двух друзей в китайский ресторан в нью-йоркском Чайнатауне. Мистер Харт — опытный лингвист и изучал китайский. После ужина он решает продемонстрировать свои лингвистические способности и подходит к старому китайцу, сидящему за чашкой чая с китайской газетой. Харт говорит на безупречном китайском…

— Цветы апельсина расцветают над Янцзы, мой друг, и ты далеко от дома…

Старый китаец поднял взгляд:

— Ну, валяй дальше, сукин сын…

А после ужина странный зубастый китайский мальчишка в вонючих белых шортах — чистильщик обуви, сидящий на коробке в подъезде на Канал-стрит, взглянул на него и улыбнулся проницательно и злобно…

— Надраить, мистер?

Мистер Харт холодно на него посмотрел, и мальчишка сделал жест, словно дрочит… Невыносимо думать, что существует 500 000 000 потенциальных источников такого хамства. Законы по Исключению Востока заблокировали опасный наплыв эмигрантов и заложили основу будущих военных конфликтов… В программе мистера Харта предусмотрено несколько таких конфликтов, чтобы еще раз подчеркнуть необходимость постоянного усиления контрольных мер…

Законы о подоходном налогообложении: Эти законы сделали невозможным получение сверхприбылей и гарантировали, что никто не накопит состояния, с помощью которого можно подорвать интересы богатства и монополии: интересы мистера Харта.

Паспортный и таможенный Контроль: Формула, на которой основана работа контрольной машины Харта, — односторонняя связь. Каждого можно заставить общаться с контрольной машиной. Нетрудно понять, что любые контрольные меры расширяют масштаб принудительного общения.

Антинаркотический Закон Гаррисона:[14] принятый Конгрессом закон, создающий сначала тысячи, а следом и миллионы преступников, расширяет полномочия и личный состав полиции и делает всех врагов контрольной машины преступниками по определению… Мистер Харт конструирует свою контрольную машину. Он знает, что СМЕРТЬ — это фотография Смерти. Вашей смерти. Доказательство — тот факт, что существует кто-то, делающий снимок. Покажи человеку снимок его смерти, и ты его убьешь. Страх — это фотографии твоего страха. Покажи кому-то его снимок в состоянии страха, и он начнет бояться…

Мистер Харт уничтожит страх. Он будет использовать страх до тех пор, пока тот не перестанет производить желанный эффект.

Лунный пейзаж… Мистер Харт окружен собаками, они странно скалятся на него, рычат. Мистер Харт держит плетку магнитных полей, испещренную пучками света. Он заносит плетку, хлещет собак горячими иглами света.

— Прочь прочь прочь…

Собаки рычат и скулят, но подходят все ближе. Плеть их больше не пугает.

В разбомбленной деревне юный Гай встает на колени рядом с Одри, смотрит на серое лицо умирающего.

Вопрос: Может ли Гай тебе чем-то помочь?

Ответ: Он должен быть рядом, вот и все. Тот, кто находится рядом, уже помогает.

Вопрос: Но, разумеется, могут произойти страшные вещи… Старый пьяный священник стремглав выбегает из джунглей… Или, что еще хуже, шлюха Одри, которая выследила его на передовой, бьет Гая ножом в спину, бросается на Одри и вышибает из него последний дух???

Ответ: Как говорил Хемингуэй, "очень трудно быть человеком, немногим удалось это пережить". Работа помощника — быть рядом.

Старый Сержант сбивает священника с ног за долю секунды.

Мексиканский мальчишка склоняется с чашкой воды быстрее, чем успевает добрести пьяный поп.

Толстый санитар вовремя встает между шлюхой и носилками.

Вопрос: Одри, тебя также казнили на электрическом стуле. Каковы характеристики этой формы смерти?

Ответ: В этом случае тоже очень важны помощники. Они обычно появляются во сне. Их трое — это серые человечки в темных костюмах и серых фетровых шляпах, настороженные холодные серые бандитские глаза смотрят искоса, непроницаемые на желтых восковых лицах большого ночного города.

— Вот так вот, парень… — Он, сгорбившись, взлетает к потолку в запахе горящего мяса и озона… — Наклонись… ты справишься, парень… Изгибайся, когда тебя шарахнет… вот тут, парень… Мы выстоим, когда шарахнет… Калека вон даже шляпу может не снимать… Знаем мы эту бодягу…

Вопрос: Кто эти помощники?

Ответ: Духи переживших казнь на электрическом стуле.

Поначалу Одри и Гай — единственные студенты… Потом появляются другие — с полей сражений, из авиакатастроф, дорожных происшествий, поножовщины, передозы.

По всему миру зазывают редакторы Харта: Иди и найди снимки. Гнусные снимки. Не можешь найти, так сделай сам. А если не можешь сделать гнусные снимки, ты недостаточно гадок для этой работы.

Человек выпрыгнул из окна третьего этажа, спасаясь от пожара. Пробитый металлической оградой, он корчится, воет с разодранными кишками. Толстый американский коп жует жвачку, смотрит бесстрастно. Фотограф возится с экспонометром…

— Оттяни-ка ему голову, Майк. Хочу снять лицо до того, как приедут врачи с морфием.

Легавый подходит, грубо хватает человека за волосы и оттягивает его голову вниз.

Им приходится прибегать к подлогу, конечно, но фотографы Харта достаточно оснащены, чтобы снимать по-настоящему. Фотографов сопровождают воздушно-десантные подразделения. Они могут высадиться в самом центре охваченного беспорядками города и сделать съемку… Ближневосточный рынок… Иностранный корреспондент заживо освежеван и облеплен осколками бутылок из-под кока-колы. Конечный результат, скорее, похож на современное искусство — знаете этих артистов, которые мажут себя краской, катаются по холсту, а потом бросают на него кусочки цветного пластика. Редактор поначалу решил, что это подделка. Выразительные лица в толпе.

Мистер Харт решил стать смертью. Он учится убивать через свои газеты и обучает редакторов, пока те карабкаются по лестнице туда, где им самое место.

— Подвиньте-ка вот сюда этот пожар и спалите побольше черномазых. — Хихикая над зажаренными младенцами, автокатастрофами, взрывами, — так шериф-южанин ласкает зарубки на пистолете, обозначающие убитых ниггеров.

Но постепенно эти фотографии, даже самые страшные, теряют силу. Они теряют ее потому, что их показали, и люди к ним привыкли. Помните, что книги майя никогда не показывались рабочим, да те и читать-то не умели. Мистер Харт говорит в селектор холодным шипящим змеиным голосом, разлетаются приказы: Идите и достаньте снимки. Особенно те, которые мы не можем напечатать. Те, что можно напечатать, нам не нужны.

Я вам объясню, что делает мистер Харт со снимками, столь жуткими, что их нельзя публиковать. Он восстанавливает кошмарное происшествие во всех подробностях.

Вот одно… Южноамериканский генерал поймал любовника своей жены, молодого лейтенанта ВВС. Верные слуги держат любовника, а генерал отрезает ему член… "Парень корчился и извивался"… Сфотографируйте его лицо. Сфотографируйте лицо генерала.

У мистера Харта тонкое чувство юмора. Ему нравится дрочить на эти фотографии, пока его деловые конкуренты проводят время с бабами.

У мистера Харта есть любые снимки: пытки, отвратительный секс, безумие, издевательства… Пора показать, как он использует эти фотографии, чтобы убрать того, кто встал у него на пути, как он может вставить снимки и слова тебе внутрь.

Вот мистер Перси Джонс, он экспериментирует с шифраторами речи и магнитофонами. Он установил, что зашифрованные приказы действуют на впечатлительных подопытных, как гипнотические команды. Мистера Харта это достало. Джонс делает всеобщим достоянием то, что мистер Харт хочет приберечь для себя. Шифраторы речи стали применяться примерно в 1882 году, за семь лет до изобретения магнитофона. Мистер Харт экспериментировал с первыми шифраторами и разработал собственные модели. Первоначально это был микрофон, заключенный в два сообщающихся цилиндра с перфорацией, сделанной так, что речь затихала и появлялась в соответствие с рисунком. Когда Харт услышал первый магнитофон в 1899 году, все стало ясно: вот способ быть ГОЛОСОМ в голове каждой человеческой собаки на этой планете.

Первый магнитофон был признан непрактичным, и Харт с этим выводом согласился. Он дал указание своим техникам усовершенствовать механизм в секретных лабораториях, так что, когда вскоре после Второй Мировой войны магнитофоны появились в свободной продаже, он со своими разработками был уже далеко впереди. Он придумал, как контролировать использование магнитозаписи и пресекать любые эксперименты с шифраторами речи и магнитофонными разрезками. Он монополизировал изобретения в этой области, чтобы получить фору, прежде чем новое устройство появится в продаже. А помните американского врача, который в 1899 году открыл, что плесень может лечить от инфекций? Мистер Харт решил развлечься, возглавив газетную кампанию против несчастного доктора. В результате тот потерял лицензию и умер в нищете, а техники Харта, тем временем, экспериментировали с плесенью и выделили пенициллин. Он оставил лекарство для собственного эксклюзивного использования. Ему нравилось думать о миллионах людей, которые могли бы спастись благодаря пробиркам, хранящимся у него в подвалах. Он лучше себя чувствовал, когда о них думал.

Мистеру Харту необходимо быть бесчеловечным, потому что так называемые люди смертны. А мистер Харт подсел на бессмертие. Он подсел на бессмертие, обеспеченное смертностью других: лохов, черномазых, цветной швали, человеческих собак, вонючих людишек, и сверхчеловеческое презрение к этим обезьянам наполняло его безмятежным покоем. Он подсел на особую мозговую частоту, промежуточную ноту, — какое дивное чувство… застывает, как металл. Эта изумительная синяя частота появляется, когда руки дрожат и потеют, она возникает от чувства, что жалкие бедняки корчатся и пускают слюни у него под ногами, чувства, что любого можно выставить мудаком и ткнуть мордой в его убожество, чувства, что он может раздавить редактора, как клопа, и редактор об этом знает. Ему нужны твоя боль твой страх твоя моча твое говно твое человеческое тело, которое умрет и будет поддерживать его жизнь. В этом чувстве еще таятся бездны, говорит он себе, и так оно чудесно, это чувство, — в нем можно купаться целую вечность.

Но ему нужно все больше и больше вонючих людишек, чтобы получать наркотик. А что это за чудесный наркотик? Просто ощущение все большей безопасности. А безопаснее всего — разобраться с беспородными людишками, угрожающими его позолоченным хранилищам страха. Синяя нота хорошо вставляет, только бы плавать в ней вечно. Приход возникает с чудесным дрожанием рук и пoтом, но нужно все больше уверенности, что он способен раздавить трусливое дерьмо.

— Видишь, в чем тут штука, Би Джей. Этот ловец душ, заправила с такой эээ темной стороной характера.

Вернемся к мистеру Джонсу.

Харт вызывает Шептуна. Тот умеет подражать любому голосу и заставляет Джонса шептать с расстояния в десять футов похабные слова. Шептун — серый, невзрачный и так похож на ходячий труп, что люди его не замечают. Вместо этого они смотрят на Джонса. Джонс идет к газетному киоску, где его всегда любезно обслуживали. Шептун рядом листает журнал. От ненависти, вспыхнувшей на лице продавца, Джонс рассыпает мелочь по полу. Неуклюже подбирает ее и дрожащим голосом просит газету… (Шептун изучает этот голос)… Безмолвно продавец дает ему сдачу.

Джонс идет в ресторан и заказывает завтрак. Он заканчивает есть и закуривает. Вскакивает амбал за соседним столом:

— Может, вы позволите мне позавтракать…

— Не понимаю, о чем вы…

— Вы все прекрасно понимаете, вы прямо сейчас издаете мерзкие звуки…

Шептун сидит в углу.

Наконец, мистер Джонс напал на официанта, который полчаса его игнорировал. Его жестоко избили, отвезли в больницу, а потом посадили в сумасшедший дом.

Много было людей, мешавших мистеру Харту. Вот некто рекомендует витамин А в качестве лекарства от простуды. Он обнаружил, что большие дозы витамина А — 200 000 единиц, если принимать их каждые шесть часов после первых признаков болезни, победят простуду или серьезно ослабят ее ход. У мистера Харта законный интерес ко всем вирусам. Он занят исследованием вирусов. Такие вирусы, как простудная лихорадка или обычная простуда, могут проложить дорогу эпидемии. С этим человеком расправились, как с Джонсом. Мистер Харт переводит исследования на витамин С, который, как ему известно, вполне бесполезен для лечения простуды.

Есть люди, которые выступают за использование апоморфина для лечения наркомании и алкоголизма. Мистер Харт испытывает законный интерес к этим состояниям.

Так что они поступают, как с Джонсом, или сходным образом.

Мистер Харт рассматривает вирус, как прототип чужеродного вторжения. Что-то у тебя внутри. То, с чем ты не можешь бороться. Как изобразить вирус? Возьмем простой пример, — простудную лихорадку, обычный герпес. У этого вируса кристаллическая шестиугольная форма, и он довольно велик. Художники рисуют частицы вирусов, как они выглядят под электронным микроскопом. Фотографии простуды на разных губах и разных цветов. Образцами служат и лица людей, страдающих от жжения: это слегка эротичное ощущение, навязанное объекту, — постоянная осведомленность о лихорадке. Вирус должен все время напоминать о себе. Перерисуй это чувство лихорадки на губе и смешай с другими лихорадками и лицами зараженных в шаблонах простудного вируса. Основной образ простудной лихорадки затем может быть смешан с образами страха, чтобы создать Простудную Лихорадку Харта… Вот человек с лихорадкой на губе. Рядом призрачная фигура мистера Харта кормит лихорадку, обрушиваются картинки страха, и человек съеживается, как испуганный пес. Мистер Харт зажигается синим джанком, — холодным и синим, как жидкий воздух.

С другими вирусами он делает то же самое. Вирус — живая фотография, создающаяся из вас самих.

Масштабные эксперименты, демонстрирующие воздействие радиации во многих поколениях, были проведены на мушках-дрозофилах. Из всех мутаций, возникших в результате облучения, ни одна не была биологически желанна, то есть направлена на выживание дрозофил. Между тем, результаты экспериментов по исследованию воздействия радиации на генетику вирусов не были обнародованы. Можно сделать вывод, что все эти эксперименты проводились разработчиками биологического и химического оружия.

Облучение вирусов различными формами радиации, — вот основа исследований в частных лабораториях мистера Харта. Он собирается создать супервирус.

БОЛЬНОЙ БЕШЕНСТВОМ МАЛЬЧИК ВЫЗДОРОВЕЛ: ВПЕРВЫЕ В ИСТОРИИ.

Лима, Огайо, 21 декабря (Ассошиэйтед Пресс).

Шестилетний мальчик, по-видимому, стал первым излечившимся от бешенства в медицинской истории… Майкл Винклер из Лимы, Огайо…

— Уберите эту статью из номера, — вопит на редакторов мистер Харт.

— Мистер Харт, слишком поздно. Ваша коммуникационная машина вышла из-под контроля.

Нельзя снять эту статью.

И вот еще одна, которую нельзя убрать:

"Интернешнл Геральд Трибьюн", 8 июня, 1970 г.

"Начало конца".

РЕВОЛЮЦИЯ СИНТЕТИЧЕСКИХ ГЕНОВ.

Вашингтон.

Мы стоим перед фактом: в лаборатории в доме 125 по Университет-авеню в Мэдисоне, штат Висконсин, 48-летний химик из Индии, доктор Хар Гобинд Хорана, создал ген.

"Это начало конца", — такой была первая реакция на эту новость атташе по науке одного из крупнейших посольств в Вашингтоне. Если вы способны создавать гены, объяснил он, вы можете получить и вирусы, от которых нет лечения.

"Любая маленькая страна с хорошими биохимиками сможет создавать такое биологическое оружие. Понадобится всего лишь небольшая лаборатория. Если это возможно сделать, кто-нибудь это сделает… У научной фантастики есть скверное свойство становиться правдой…".

Видите, как семафорит время, мистер Харт? Весь принцип вируса доступен, — хватай, кто может. Любая маленькая страна может сделать это. Каждый человек с лабораторией и биохимиками может. И где же ваша монополия, мистер Харт? Она разрушена вашими собственными газетами… Мистер Харт решает, что вирус — ненадежное дело. Теперь он сосредотачивается на электрической стимуляции мозга — ЭСМ.

Мистер Харт, закутавшись в оранжевую тогу плоти, сидит в синем тумане распыленных банкнот. Чтобы наслаждаться этой особой разновидностью джанка, он должен контролировать всех остальных, потому что синий джанк сделан из страха и контроля. У мистера Харта выжигающее все вокруг пристрастие, и он спалит планету дотла. Потому что, чем больше контроля используешь, тем меньше остается времени, в котором его можно использовать… Понимаешь, о чем я, работяга Харт? Электронная стимуляция мозга: вставляй электроды при рождении, и твой контроль готов… Но приход возникает от использования контроля, то есть контролирования того, кто либо сопротивляется, либо соглашается на контроль. Если совсем убрать сопротивление, что же тогда контролирует Контроль? Контролю нужно время. Время, в котором можно контролировать. Теперь у мистера Харта есть мир, зашитый от рождения… И где же его наркотик? Страх, льющийся из его глаз, двигающий предметы, выбивающий из рук тарелки, рассыпающий мелочь по полу и холодный синий космос, в котором он живет, — все это ему больше не нужно. Если хочешь кого-то напугать, просто нажимаешь кнопку. Никакого трюка. Так где же теперь твой холодный синий джанк? Холодное чувство у тебя внутри, когда ты глядишь в глаза страху, страху перед тобой? Мистер Харт, страдание — вот на чем ты торчишь. Доводя контроль до логического финала, ты уничтожаешь страдание. Ты больше не вдохновляешь чужой страх и не вдыхаешь его, как джанк. Можешь слезать с иглы, потому что ходячий труп даст не больше прихода, чем магнитофон… Да, майя тоже все погубили, но только не так быстро и не так по-свински, как ты.

Смена декораций: город, где Клинч и Харт нашли потерянные книги…. Ужасная болезнь сороконожки висит в мертвом спертом воздухе над хижинами, храмом и брусчаткой улиц. Истощение почвы превратило районы кукурузных полей в пустошь, все заросло сорной травой. Без вспашки эти земли невозможно использовать, так что крестьянам приходится добираться до полей в пяти милях отсюда в долине, да и крестьян осталось немного. Времена голода и чумы. Человек бежит по узкому переулку, с криком падает, когда тяжелый камень бьет его по спине. Его лицо изуродовано жуткой болезнью, покрыто красными заплатами насекомой плоти, рыжие насекомые волоски торчат из гноящихся язв. Преследователи, человек десять, окружают его и забивают камнями. Раздавленное тело истекает белым соком, смешанным с кровью и личиночными коготками. Жуткая черная вонь насекомой мутации висит в жарком влажном воздухе над мощеной улочкой…

Подходят три молодых человека. Тихо бормоча, люди расползаются по переулкам…

Кумху: мальчик-игуана, гладкая сухая зеленая кожа и черные глаза, точно состоящие из одного зрачка, в котором опалами поблескивают точки света. В его глазах и теле таится напряжение, сметающее помехи с пути. Поскольку внутри он недвижим, все вокруг движется в его присутствии. Носит кремневый нож, лук и колчан.

Уаб: кошаче-птичий мальчик. Он Локи и Меркурий. Носит длинный кривой нож.

Ксолотль: розовый полупрозрачный мальчик-саламандра с загадочными золотыми глазами. Он движется текучими зигзагами, глаза освещают путь, как фонари. В набедренной повязке он носит маленький золотой трезубец, — удар парализует жертву электричеством, скопившимся в его теле.

Мальчики осторожно обходят труп и идут по пустым улицам. Угрюмые воспаленные глаза следят за ними из подъездов. Они покидают мощеные улицы города и взбираются по крутой тропинке. На взгорье на тысячу футов над городом виллы, которые знать и жрецы построили, чтобы скрыться от жары долины. Теперь дома покинуты и заросли плющом…

Ксолотль достает из-за пояса жезл и следует за ним по руинам, точно за волшебной лозой. Мальчики останавливаются перед дверью. Кумху принюхивается, ловит гнилой металлический запах Того, Кому Не Больно. Это существа, не знающие боли и удовольствий; благодаря передовой технологии искусственного оплодотворения их становится все больше и больше. Их считают преступниками, поскольку ими нельзя управлять с помощью книг, использующих боль и удовольствия. Они также бесполезны и для жертвоприношений, и жрецы распорядились всех их уничтожить. Так что они укрылись в джунглях и горах, промышляют бандитизмом и контрабандой. Вдобавок к врожденной неспособности испытывать боль или удовольствие, большинство из них пристрастилось к наркотику, еще больше предохраняющему их от боли, удовольствий и болезни сороконожки.

Кумху говорит: "Мы друзья… Мы пришли купить пильде… Мы заплатим золотом…". Шелест в темной комнате… Тот, Кому Не Больно, стоит в дверном проеме. Это парень лет двадцати, совсем безволосый, белое мягкое тело, холодные мертвые глаза, точно у рыбы-лесбиянки. Легкая сейсмическая дрожь проходит по его телу. Ему нужна Желтая Штука. Кумху протягивает золотой самородок и улыбается…. Процесс приготовления Желтого Наркотика из золота известен только Тем, Кому Не Больно… Они также владеют секретом приготовления пильде, — сонного наркотика, с которым можно путешествовать во времени. Продажа этого наркотика незаконна, и в прошлом наказывалась Смертью в Сороконожке… С нарушителя заживо сдирали кожу и запихивали его в медную сороконожку, которую ставили на раскаленные угли. Но теперь жрецы уже не способны арестовывать и наказывать преступников. Все реже и реже они покидают храм, занятые своими вычислениями, совсем вышедшими из-под контроля: неожиданные перепады погоды уничтожают посевы, жуткие эпидемии из доисторических болот и глубокой древности сокращают население из-за экспериментальных путешествий жрецов во времени.

Сделка заключена. Тот, Кому Не Больно, приносит глиняный кувшин с крышкой. Кумху дает ему самородок и забирает кувшин… Мальчики садятся в разрушенном дворе у бассейна, полного дождевой воды. Здесь они принимают пильде, передавая по кругу тонкую золотую чашечку. Странные гнилые металлические запахи тянутся от двери, где готовит свое зелье Тот, Кому Не Больно… Кумху ложится на спину, его голова отдыхает на каменном ярме, наркотик овладевает его телом, разъедая плоть вспышками фиолетовых огней…

Он стоит на древних ступенях, выбитых в красном песчанике. Наверху два фаллических столба от ворот и разрушенная стена. Внизу — гигантская красная пустыня, усыпанная черными булыжниками… Капли фиолетового огня заливают ступени, взрываясь с едким запахом озона… это сухой запах… Запах пересохших прямой кишки и сухих гениталий, змеиный запах сухих мест… В нем нет ни мочи, ни экскрементов и в то же время это безошибочно сексуальный запах ползущий по позвоночнику пока он идет вперед ощущая сухой воздух пустыни на щеке теплый и электрический но прохладный по краям когда опускаются вечерние тени… Запах, на который он идет, становится все острее, красный и приторный… изгибаясь, настороженно принюхиваясь, он шагает вперед и вдруг быстро увертывается: из тени большого камня выпрыгивает красная змея — это Ксиукутль. От ее укуса наступает смерть в эротических конвульсиях… Прежде чем змея успевает свернуться, чтобы напасть снова, он топчет ядовитую голову каблуком, и вот перед ним в сухом змеином гнезде лежит яйцо. Он держит яйцо в руке. Тяжелое, оно начинает проваливаться в его плоть. Он наклоняется к камню, слабый, голова кружится, странные слова в голове, застревающие в горле, влекущие его по странным пейзажам…

— Потом я часто пытался найти этот коттедж, но всякий раз ошибался дорожкой и оказывался у чужого крыльца. Все дома были заколочены. Как-то раз я прошелся до завтрака, горлицы ворковали в лесу, обнаружил тропинку и увидел домик вдалеке. Начало сентября, дачники разъехались.

Вряд ли я ожидал встретить Одри Карсонса. Я прошел по мостику над ручьем, и вот передо мной скрипящая на утреннем ветру калитка. Коттедж не заперт, выглядит заброшенным. Я распахнул дверь, вошел… никаких запахов… всю мебель вывезли. Я поднялся на второй этаж, подошел к окну…

Небо, цветы, мох, фотография под железнодорожным мостом, ветер у окна ерошит русые волосы, шелест зимних зеленых листьев, маленький живописный городок, растворяющийся в синем озере и небе… указывает левой рукой… ящик застрял… пустые небеса дождь звезд очень давно бледные руки открой дверь корабль гудит в порту… бледная змея звезд через небо звериный запах над водой…

…Горящие города… бегущие и вопящие толпы больные лица… Неожиданно его видят с яйцом в руке… Хватая камни и палки они бегут к нему с криками:

— ЗАРАЗНОЕ ЯЙЦО…

Он подкидывает яйцо в воздух у них над головами. Оно взрывается, заляпывая их лица красными и оранжевыми ошметками, прожигающими плоть до кости, с дымками азотистых испарений, точно горит фотопленка… Люди бьются в конвульсиях раздирая кожу и визжа…

Дикие юнцы с красными, золотыми и оранжевыми волосами, лица усыпаны прыщами, топчутся возле запертого магазина, ставни на окнах…

— Открывайте, сукины дети…

— Доставайте грязные фотки.

— Мы чуем, как они пахнут.

Камень врезается в ставню. Сжимая «уэбли-бульдог», боязливо выглядывает владелец. Ребята настроены серьезно. Их уже, должно быть, человек шестьдесят, и все новые на подходе — они разбирают топоры и молотки из ограбленного хозяйственного магазина. Хозяин выпрыгивает из заднего окна, когда поддаются расколотые ставни, и парни залезают внутрь, шагая по битому стеклу витрин.

— В кладовке.

Они вытаскивают устройства, похожие на машины для китайского бильярда с пулеметами…

— Эй, смотри-ка.

Мальчишка заводит машинку, тычет ею в другого парня. Машинка жужжит, пулемет трещит, прыщи взрываются на лице парня, а его ширинка выпячивается.

— Эй, Джимми, перестань, у меня от этого встает…

Другие ребята занимают места у машинок, обливая друг друга…

— Терри, бога ради…

— Я кончаю в штаны…

Они вытаскивают машинки на тротуар и поливают толпу…

Прохожие ерзают, запахивают полы пальто.

Люди дрочат… расстегивают штаны…

— Эй вы там… Что это вы делаете?

— А это вам, констебль.

Люди срывают одежду, ебутся в подъездах, такси, магазинах, на проезжей части и тротуарах… Полицейские машины, легавые, санитары затянуты в водоворот взбесившейся плоти, крутящейся у статуи Эроса…

Кумху смеялся. Настал вечер, он сел и огляделся.

Тот, Кому Не Больно недвижно сидит, кивая, в дверном проеме, синие вечерние тени падают на разрушенный двор, бассейн наполняется дождевой водой. Квакают лягушки. Теперь Кумху знает все о Тех, Кому Не Больно. Этот наркотик — СМЕРТЬ. Они были рождены мертвыми, и теперь им нужно все больше и больше наркотиков, чтобы оставаться мертвыми. Они — души наркоманских жрецов-отступников, пристрастившихся к путешествиям во времени за удовольствиями и болью. СМЕРТЬ убивает, чтобы возродиться в удовольствии и боли. Но чем больше она убивает, тем меньше удовольствий и боли может получить. Пока, в конце концов, не получит вообще ничего. В результате, убитое ею не восполняется. Чтобы сменить жизнь, она должна ее прожить, испытывая удовольствие и боль, и таким образом отождествиться с призраком, которого убьет. Когда она перестает отождествляться с призраком, она убивает себя.

Икстаб, отмеченная разложением, соблазняет юность, но обнаруживает, что обнимает свою копию. И обе они — тупорылые лесбиянки. Они с омерзением смотрят друг на друга. Ах Пуч убивает молодого Бога Маиса, и Ах Пуч стоит поодаль, появляется с другой стороны.

Кумху встречается со своим отцом. Отец очень стар, его лицо изуродовано болезнями. Древняя морщинистая кожа кишит живыми паразитами. Белые червячки выползают из уголков его глаз, вяло изгибаясь… Насекомые руки все время шарят вокруг.

— Книги сынок древние книги священные книги…

— Рецепт, выписанный торчковым лепилой 400000000 лет назад…

— У тебя незаконные трипы сынок… Позволяешь себе экстремальный опыт… Сначала колючки бы вынул…

— Засунь их себе в жопу старый козел…

Не тратя лишних слов он достает нож из розового кремня с хрустальной рукояткой и убивает гнусного старого отца. Запихивает книги в сумку. На обратном пути два жирных зеленых стражника преграждают ему путь, он мгновенно убивает их двумя стрелами. Теперь у мальчиков есть книги, они могут путешествовать во времени. Пока мистер Харт повторяет все ошибки книг, мальчики движутся к настоящему времени.

Желтое вечернее небо под железнодорожным мостом

падают тени озеро и небо

указывает левой рукой

змея бросается из пустых небес

бледнеет укус этой звездной змеи

тяжелый звериный запах в подъездах

горлицы воркуют вдалеке

над ручейком взрывается яйцо

извергая наш запах пустоты

прожигающий до костей

в дуновениях

окна

неба

цветов

мха

запах зверя острее

рыжий пряный волосок летит

живописный городок расплывается в

голубую тень булыжника

в разрушенном дворе напротив

(Le Comte[15] издает едкий холодный смешок)

Два мальчика идут по широкой улице среди пальм… руины Палм-бич… Они в белых набедренных повязках, белых кедах, с белыми поясами и кобурами — тупорылый 38 калибр, перламутровые рукоятки. Первый — Одри Карсонс, блондин, заменяющий молодого Бога Маиса. Второй — зубастый молодой Бог Смерти, китаец мексиканец майя и не знаю уж японец то молодой то старый с лицом уличного мальчишки. Он — Фишка, Анубис, Бог-шакал. Бетон растрескался, пробиваются сорняки. Проезжая часть и тротуары завалены сломанными пальмовыми ветками, дома заброшены, лужайки заросли, окна разбиты, рамы обросли солью. Слышен только щебет малиновок, тысячи птиц на крышах балконах деревьях скамейках, плещутся в бассейнах, полных дождевой воды и листьев.

Мальчик на красном велосипеде обгоняет их, лихо разворачивается и тормозит рядом, одна нога на бордюре. Он почти голый — только красная набедренная повязка, красный кожаный ремень и черные сандалии. На поясе — восемнадцатидюймовый охотничий нож с рукояткой розового дерева. Его тело красное, как терракота, гладкая кожа без пор натянута на скулах, глубоко посаженные черные глаза, копна черных волос. Оттопыренные уши дрожат, глаза вспыхивают, когда он смотрит на Одри. Одри замечает, что тело мальчика покрыто трупными пятнами. Мальчик облизывает губы и произносит одно слово на языке, непонятном Одри. Фишка согласно кивает.

— Это Джимми-Землеройка. Он на золотом джанке. Гниет надо скинуть проказу надо ебаться чтоб тело быть в норме. Он ебать тебя сейчас…

Одри отворачивается снимает набедренную повязку. Джимми тоже. Фишка садится на скамейку, поднимает пожелтевшую пыльную газету… ОБЪЯВЛЕНО ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ… Джимми и Одри надевают набедренные повязки… На теле Джимми почти не осталось черных пятен. Он садится на велосипед и что-то отрывисто сообщает Фишке.

— Говорит мы пришли в плохое место… Нужна одежда… Нужны деньги…

Джимми уезжает заворачивает за угол теряясь в блеске китайских роз…

Два мальчика идут на север по пустым пригородам… Дома все меньше все беднее… МАССАЖНЫЙ САЛОН ДЖЕЙН… СДАЮТСЯ КОМНАТЫ… Лавки, конторы… Малиновок почти не осталось, холодает.

Они заворачивают за угол, и от резкого порыва ветра кожа Фишки покрывается мурашками. Он тяжело дышит.

— Нужны шмотки…

— Посмотрим, нет ли здесь…

Они стоят у магазина мужской одежды, покрытые пылью манекены с товарами по сниженным ценам похожи на статуи. Они заходят и появляются в клубах пыли отряхивая одежду: Фишка в синем саржевом костюме точно школьник 1920-х годов на каникулах. Одри в темно-сером костюме и серой фетровой шляпе, как мальчишка-разносчик 1918 года… Холодный ветер, дыхание перехватывает… кашляет согнувшись сплевывает кровью в носовой платок. Туберкулез поджидает на следующей остановке. Проходит серый оборванец с посылкой в руках.

Воняет рыбой, мертвые глаза в подъездах, потрепанные кварталы забытого города… улицы полузанесены песком, пахнет морем… он вспоминает ломбарды, дешевые меблированные комнаты, китайские забегаловки… Перед ними дорогу перебегает какой-то зверек. Что-то среднее между дикобразом и опоссумом. Зверек поворачивается и скалит зубы в подъезде, его детеныш выглядывает из сумки на брюхе и тоже рычит. Фишка показывает пальцем.

— Если видишь ебаного лулоу это очень плохое место.

Они идут дальше и заходят в "Закусочную Ли"… Бог Полярной Звезды принимает у них заказ — китайское рагу и мясо по-мексикански. Он ставит на стол еду и в белых кружках с обитыми краями — кофе… Одри оглядывается…. Мелкие воришки, банда наперсточников, пара циркачей, наркоманы, пушеры, всякая шваль… Одри доедает рагу и чистит апельсин. Старый китаец читает китайскую газету. Одри вгрызается в половинку апельсина и смотрит на старика.

— Апельсины зреют у Великой Стены мой друг а ты так далек от дома…

Не поднимая глаз от газеты, старик произносит:

— Отель «Глобус»…

Отель «Глобус» в переулке. Серый Бог Стервятников за стойкой.

У Одри снова приступ кашля…

— Комнату?

Выплюнул вопрос с кровью… Клерк не отвечает. Он дает им ключ с большим латунным брелоком "Золотой отель"…. Норт-Фэрбенкс, 218…

Комната 15 — типичная комната дешевого отеля 1920 годов, мутное зеркало, латунная рама кровати, зеленые ставни, дешевая крашенная деревянная мебель… Одри измученный валится на постель, подушка под головой, струйка крови в уголке рта…

— Надо скорее сваливать отсюда…

Стук в дверь. Два молодых бандита: японец, на его лице фосфоресцирующий шрам, пылающий в темной комнате, глаза скрыты фиолетовыми очками… Юный негр с честными, не вызывающими доверия глазами.

— Есть золотишко, ребята?

— Точно. Хватит на кучу зубов, можно сказать…

Фишка достает из портфеля сверток в толстой серебряной фольге. Внутри — желтый порошок.

Японец наклоняется, нюхает и кивает…

— Нужны звериные яйца… Нужны деньги…

— Все будет… — Негр выкладывает пять тысяч долларов стодолларовыми купюрами и два синих яичка, размером с яйца малиновки… Фишка подносит яйцо к свету.

— Никогда таких не видел…

— Новый вариант…

— Быстро вставляет?

— Секунд за десять…

— Это может быть слишком долго…

— Может. Тихое железо возьмете, ребята?

— Да, и обезболивающее старого стиля. Цветочное… Без синхрона…

Негр улыбается…

— Для дружка твоего? Я как раз решил принести чуток… — Он достает коричневый пузырек. — Пятьдесят частей сульфата морфина. Хорошо вставляет… — Наполняет шприц и дает Одри… Щеки Одри розовеют. Он садится и улыбается, наблюдая, как японец разворачивает два «вальтера» 38 калибра с глушителями и коробку с пятьюдесятью патронами… Одри и Фишка прикрепляют к поясам два пистолета. Бандиты собираются уходить.

— Вы ребята лучше сваливайте отсюда минут через пять… Как только мы уйдем… Кордон уже на шухере…

Квартира хиппи просторная и со вкусом обставленная… плошки с рисом… икебана… живая ящерица-гурка… на стенах эротические рисунки XVIII века, — райские кущи… красивая пара хиппи с длинными белыми волосами, они готовят вегетарианскую еду…

Агенты по борьбе с наркотиками вышибают дверь кувалдами, давят ногами ящерицу, срывают со стен картины, швыряют вазы на пол…

Лунный свет… заросший греческий сад… разбитые урны… бассейны затянуты зеленой ряской… поют соловьи… в освещенной луной комнате занимаются любовью две нежные лесбиянки… летучая лиса влетает в окно и парит над ними…

Дверь трясется облако нервно-паралитического и слезоточивого газа влетают агенты по борьбе с наркотиками в противогазах. Летучая лиса упала на пол и растоптана… Лесбиянки связаны и закованы в наручники.

Одри и Фишка в меблированных комнатах миссис Мэрфи, номер 18 на верхнем этаже… комната с розовыми обоями, дымным закатом в окне, медной люстрой и тазом. На кровати Одри и Фишка слились в единое существо, отмеченное разложением, как перезревший персик.

Влетают агенты по борьбе с наркотиками хватая бутылки и шприцы.

— ЧЕМ ЭТО ВЫ ТУТ ЗАНИМАЕТЕСЬ НА ГЛАЗАХ У ПОРЯДОЧНЫХ ЛЮДЕЙ?

Яйцо, вылетевшее из кровати, покрывает главного агента черными трупными пятнами.

— ОДЕВАЙТЕСЬ СРАНЫЕ ПИДОРЫ И… — Его лицо сгнивает до черепа. Другие агенты, визжа, выбегают из комнаты, но тут второе яйцо взрывается у них над головами. На ступеньках они превращаются в скелеты…

В следующем кадре — поместье мистера Харта… На двери правила поведения…

1. Гости обязаны приходить на ужин ровно в 8 вечера.

2. Никто не имеет права произносить слово «смерть» в присутствии мистера Харта.

Мистер Харт сидит за столом с часами в руке, перед ним список гостей. Его палец застывает на имени Одри Карсонса. За столом один пустой стул. Гробовая тишина, когда стрелка добирается до восьми… маленькое трупное пятнышко появляется на скуле мистера Харта…

Назад в одинокую защищенную от подслушивания комнату, здесь никто не может подслушать мистера Харта, но его реакцию нетрудно угадать. Он яростно мажет лицо гримом из кувшинов и бутылочек…

— Запятнать меня… прямо за обеденным столом… наглые подонки… Я на них напущу звериную вонь… Я на них напущу Шептуна… Я сделаю такую мерзость, что они и вообразить не смогут…

Люди умирают, поверьте, очень долго. А до того, как умрут, уже мертвы. Вот так тайный рецепт и попал к нему в руки.

(Le Comte издает едкий холодный смешок)

Мистер Харт серьезно относится к публикации писем в газеты, и у него большая армия сочинителей… старые джентльмены в продуваемых сквозняками клубах, с желтыми бивнями на стенах… длинные полные цифр послания, отстаивающие необходимость восстановления казни через повешение и телесных наказаний… Есть и особые экземпляры, — сама миссис Мэрфи… Когда четырехлетнего мальчика едва не загрызли сторожевые псы, она написала письмо в больницу:

"Он должен скоро умереть… Надеюсь, он умрет…".

А что тут такого? Любая сторожевая собака, загрызшая ребенка, заслуживает поощрения. За это мы и содержим сторожевых псов, — чтоб защищали нас от детей. Жуткая старая ирландская ведьма; зло, исходящее от ее голоса, висит во влажном сером подвале, выкрашенном свинцовой краской "Голландский мальчик"… таится в серых шторах меблированных комнат, когда она вызывает дежурного полицейского, чтобы заложить двух парней с верхнего этажа…

Он должен скоро умереть… Самодовольная улыбочка, словно она съела что-то вкусное, и еда соглашается с ней из желудка.

Надеюсь, он умрет… Тайная улыбка холодной серой сладости у нее внутри.

Одри и Фишка на лестнице, автоматические пистолеты с глушителями в руках, они осторожно перешагивают скелеты агентов по борьбе с наркотиками. Миссис Мэрфи вылезла из своей каморки под лестницей посмотреть, как парней будут вытаскивать в наручниках, поджидает с улыбкой.

Одри: — А теперь гомбинку…

(Гомбины — ирландская разновидность полицейских доносчиков, шантажистов).

Увидев их, она болезненно зеленеет, точно испуганный осьминог. Улыбка замерзает и начинает сползать она воздевает стукаческие руки и матерь божья грязные старые серо-рыжие волосенки встают у нее на скальпе.

ЧПОК

Пуля влипает ей в лоб, ссучившаяся душонка вылетает из затылка с ливнем крови и мозгов.

Мистер Харт поднимает на ноги всю полицию, чтобы поймать Одри и Фишку.

Одри и Фишка в аэропорту Атланты… Одри — коротко стриженный выпускник элитарного университета, морской офицер-резервист, неловко обращается с кредитными карточками. Фишка — его жена на последних месяцах беременности, с торчащими зубами, очками, косой, читает "Секс и политику".

— Объявляется посадка на рейс 69, выход 18, приглашаем пассажиров первого класса…

— Это нас зовут, милочка…

Другие пассажиры первого класса шагают впереди. Старый Сержант в платье сент-луисской матроны с сыном-школьником, юным Гаем. Кумху, Джимми и Ксолотль — делегаты ООН. Уаб — физик-ядерщик, к запястью прикован чемодан на цепочке. Все садятся в самолет, но, когда Одри и Фишка проходят через арку, звенит металлический детектор… Выскакивают охранники с автоматами. Вопит агент ФБР…

— НЕ СТРЕЛЯТЬ. У НАС ПРИКАЗ ПРЕЗИДЕНТА ВЗЯТЬ ИХ ЖИВЫМИ…

Одри и Фишка в кабине. 38 калибр уставлен на пилотов…

— Гоните эту развалюху на военный аэродром в Сент-Луисе.

— Мне надо доехать до конца взлетной полосы, сэр…

— Не надо. Взлетай прямо здесь поперек.

Самолет взлетает, и черная пыль разносится по аэропорту и улицам. Люди, испражняясь, бьются в конвульсиях… Когда самолет делает круг над аэропортом, Одри левой рукой показывает, как вирус Б-23, всплывший из далеких морей мертвого времени, проносится по миру лесным пожаром.

— Эй! Погляди-ка, тут одни мертвяки!

Крупный правительственный ученый без обиняков предупреждает: "Вирус Б-23, затерянный ныне в наших перенаселенных городах, вызывает биологические изменения у зараженных, зачастую смертельные, а у тех, кто выжил и стал разносчиком вируса — постоянные и передающиеся по наследству. Ради собственного выживания они будут распространять вирус как можно шире и быстрее, чтобы уничтожить врагов и в буквальном смысле "дружить"…".

Казармы недалеко от Сент-Луиса, Миссури, окна заколочены и заросли плющом. Джимми, Кумху, Одри, Уаб, Фишка и юный Гай спят на солдатских койках.

Старый Сержант: "Ну ладно, герои чумы, подъем. Вы м-е-р-т-в-ы, иными словами — вернулись в армию".

Парни и боги сонно встают. У Кумху и Ксолотля эрекции.

— Ну, вы, хуястые… — он указывает на Кумху и Ксолотля. — Забирайтесь на койку и доебитесь до черного мутанта. Займитесь Форстером и его бандой головорезов.[16]

Кумху и Ксолотль напуганы.

— Совокупление между нами запрещено древним договором.

— Когда прижмет, приходится забыть о древних договорах. Это война. Поднимайте задницы, ложитесь на койку и доебитесь до оружия.

Сексуальная сцена показана выражением лиц наблюдающих. Одри улыбается, облизывает губы и ярко краснеет. Глаза Уаба вспыхивают, волосы встают дыбом. Джимми-Землеройка скалит длинные желтые зубы, его уши дрожат. По лицу Фишки ползут трупные пятна. Юный Гай в восторге и ужасе. Старый Сержант смотрит бесстрастно — так он мог бы наблюдать за разбирающим М-16 новобранцем.

Старый Сержант (философски): Биологическое деление клеток. Оно может изгадить вселенную отсюда и в вечность… старая игра в войну.

Кумху и Ксолотль сплелись вокруг пульсирующего черного яйца. Яйцо лопается, из него выходит Черный Капитан. Эти существа совершенно черные, даже зубы, огромные глаза черные и блестящие, зрачок мерцает слабым холодным светом, как далекая звезда.

Черная Лихорадка вызывает тяжелейшие аллергические реакции, словно жертву искусала стая пчел-убийц.

Миссис Уордли вплывает в роскошный отель, шесть носильщиков тащат ее багаж. Она в голубой шубе из норки-мутанта и вся усыпана брильянтами. Она высокомерно смотрит на юного портье, а это Одри Карсонс.

— Я — миссис Уордли. У меня, разумеется, забронирован номер.

— Первый раз слышу, — бесстрастно говорит Одри.

Миссис Уордли смотрит на него, ее лицо чернеет от возмущения.

— Что вы сказали?

Ее лицо все чернее и чернее и начинает распухать. Лицо, шея, руки распухают, как воздушные шары, лопается кожа. Крик застывает в горле чавкающим звуком, горячее дерьмо выливается из кипящих кишок. Брильянты рассыпаются по всему холлу.

— Атас! — визжит зубастый английский лорд.

Миссис Уордли валится кучей обосранной норки, дымящаяся, как лопнувшая сосиска. Одри смотрит на нее с холодным неодобрением.

— Нам тут такие не нужны. Выкиньте ее отсюда, от нее воняет.

От черной лихорадки умирает больше женщин, чем мужчин. Через свои газеты мистер Харт обращается к молчаливому большинству:

— ЧЕРНОМАЗЫЕ УБИВАЮТ НАШИХ ЖЕНЩИН.

Проходят огромные патриотические демонстрации.

Старый Сержант: — А теперь, Одри и Уаб, доебитесь до красного биологического двойника.

Розовый туман порнографических снимков. Изнуренные, на грани обморока, в трупных пятнах, Одри и Уаб сплелись вокруг пульсирующего розового яйца. Яйцо лопается, выходит красный мальчик с женской грудью.

— Нас называют Рыжики, — говорит он.

Сладкий гнилостный терпкий запах наполняет заброшенную казарму.

Красная Лихорадка поражает центры агрессии, вызывая у восприимчивых людей апоплексические припадки и обширные внутренние кровотечения. На митинге "Вперед, Америка" Рыжики в форме бойскаутов прыгают на сцену.

— Скаут — чистоплотен, храбр и почтителен.

Они срут на сцене и подтираются американским флагом. Делегаты теряют дар речи. Лица становятся все краснее и краснее. Кровеносные сосуды лопаются, глаза вылезают из орбит. Горячая кровь хлещет изо ртов и задниц, они валятся дымящимися штабелями, как вареные омары.

Подмышками у Рыжиков пахучие железы, распространяющие Кислотную Проказу.

Члены Комитета Бдительности ползут из Библейского пояса, вешая все живое на своем пути. Даже лошади болтаются на веревках, брыкаясь и пердя. Рыжики преграждают им путь у Свит-Мидоуз, живописной долины в Вайоминге. Бурые облака исходят из их пахучих желез и проносятся по рядам святош, проедая плоть до костей в порывах азотистого пара. Кислотная Проказа пробивает дыру во времени. Трава и фиалки прорастают сквозь кости.

Эпидемии вирусов опустошают целые континенты. Но теперь, когда отменены временные ограничения роста, с такой же скоростью возникают новые виды. Любой половой акт может породить жизнь. Биологический банк открыт. Все, что хочешь, любое существо, которое придет тебе в голову, может стать твоим. Нужно только заплатить биологическую цену.

Гай просыпается в странной комнате. Он лежит голый на постели, тяжелый спертый воздух накрывает его, точно мягкое одеяло. Он лежит, глядя во тьму и безмолвие, вдыхает запахи своего тела, слушает стук сердца, урчание в животе, тихие скрипы и щелчки суставов. Он только что видел эротический сон такой силы, что мгновенно проснулся, точно после кошмара:

очень быстро спустился в мягком лифте…

шел по железнодорожному мосту, в окне горел свет…

паковал вещи, а в гавани гудел пароход…

Сон закончился тем, что кто-то спел идиотскую ковбойскую песню:

"Я еду в Калифорнию.

Где звучит калифорнийский блюз".

В раздавленной землянике развалился, задрав ноги, красный мальчик-летучая-мышь. Зеленый мальчик-землеройка с дрожащими ушками дрочит ему….

Поющая рыба тянет на буксире небесные лодки с мальчиками-рыбами…

Мальчики-птицы на хрупких планерах летят над горящими предместьями пересеченными огнями машин…

Волокнистый мальчик-растение едет по болоту майя на гигантской крысе, убаюкивая новорожденного Бога Маиса.

Одри попадает в свое детство, его посвящают в банду, которая собирается в шалаше на дереве. Члены банды в красных шортах окружают его, улыбаясь и подталкивая друг друга локтями. Раньше его не пускали в шалаш. Он оглядывается: на полке чучело совы, череп из папье-маше, красный провод тянется к колесу… на стене воловьи рога, духовое ружье, петля висельника… седло на дровяных козлах… коллекция автомобильных гудков с резиновыми грушами… Мальчишка-мексиканец дает ему розовую чайную чашку.

— Пей.

Мексиканец легко проводит ладонями по ширинке Одри. Одри осушает чашку. Через несколько минут он чувствует острое жжение в яйцах и жопе. Мексиканец отводит его руки за спину, и мальчишка с синими шрамами от фурункулов стягивает с него штаны. Его член выскальзывает, встает. Мексиканец обнимает Одри. Одри чувствует член мексиканца у своих голых ягодиц.

— Три раза глубоко вдохни и последний вдох задержи.

Одри делает три глубоких вдоха, кровь поет у него в ушах, а мексиканец медвежьей хваткой смыкает руки у него на груди над сердцем, откидывается назад, отрывая Одри от пола. Одри чувствует, что взлетает. Он теряет сознание и кончает…

Мальчики плывут по небу на птицах и рыбах, показывая рискованные сексуальные трюки на сине-розовом мясном дереве в облаке малиновок и синиц…

Крылатый мальчик с пульсирующим красным глобусом в руках парит в небесах. Другие готовятся взлететь с мясного дерева.

Темная комната медленно наполнилась розовым светом. Гай увидел, что комната круглая, и свет исходит от розовых стен. Он заметил фигуру в ногах кровати. Маленький красный мальчик с горящими ушками летучей мыши и крылышками, ясные розоватые глаза с темно-красными зрачками, тело покрыто красными точками, словно укусами клещей. Мальчик смотрел на Гая всем своим телом, ушки и крылья вибрировали в красном тумане. Волосы на его лобке, на бедрах, руках и вокруг сосков стояли торчком, источая опаловый сок, сладкий гнилостный аромат исходил от его тела. В каплях смазки, сверкающих в розовом свете, он был похож на искусный узор или какое-то глубоководное существо. Его остроконечный красный член вздымается, как прут лозоискателя, осыпая тело Гая горящими красными глазами. Гай вздыхает, его ноги раздвигаются, он видит мальчика всем своим телом, чувствует, как волоски на лобке на заднице и бедрах встают эрегированные в его плоти колясь разъедая горя. Быстрым нечеловеческим прыжком мальчик-летучая-мышь приземляется у него между ног.

Руки сомкнутые на груди Одри, Кумху стоит за его спиной, спускает ему штаны тело наливается наслаждением пылает красным зеленым испуская радуги на огромной скорости мчится в машине.

Не проезжай если водитель мигает.

Мальчик с растущим из спины синим яйцом поворачивает у него в заднице мясную палку, и он заводит моторную лодку, пердя синим.

Мальчик нагибается, из его задницы торчит флейта, на которой, надув щеки, играет музыкант.

Мальчики берут палки. От шпанской мушки жжет, голый Одри лежит на руках соединенных на седле пытается сдержать возрастающее наслаждение ожидая первого удара. Вместо этого тощий мальчик со шрамами от фурункулов запихивает резиновый шланг с колесом на конце ему в жопу поворачивая колесо в разные стороны точно ведет машину.

— БИИИИИИИИИИП.

Хор автомобильных гудков когда он кончает. Мальчик делает снимок со вспышкой магния: темный пейзаж пересеченный огнями машин и светом из окон.

В лифте сердце стучит все громче….

Спустил штаны под освещенным окном…

Мальчик на четвереньках выпоротый розами осыпавшими его тело розовыми пятнами задница как полупрозрачная роза пульсирующей плоти дрожащая горящая кончающая розами вишнями опалами птичьими яйцами и золотыми рыбками…

Мальчики ебут прозрачную рыбу в апельсиновой кожуре едят апельсины сок капает из ртов улетает оранжевыми облаками над руинами Палм-Бич…

Мальчик-летучая-мышь показывает ладони, и Гай видит, что на них растут красные эрогенные волоски с капельками смазки на кончиках. Он делает движение словно толкает и Гай чувствует давление точно магнит притягивает ноги к груди а мальчик все ближе водит руками по телу Гая и остренький член касается его дрожащего ануса дрожа в колючих волосках проникает в него волоски врастают в бедра яйца и соски мальчика сливаются покрытые эрогенной смазкой его тело вспыхивает красными точками все его тело улей красной плоти шея язык и губы распухли хватая воздух задыхаясь вкус крови во рту. Серебристые вспышки скачут в глазах окна разлетаются в безмолвном взрыве хрустальных осколков и он летит над разрушенным городом маленький красный мальчик-летучая-мышь.

Мальчик со сверкающими ушками летучей мыши наклоняется с флейтой в заднице его тело усыпано красными жгучими волосками и мутно-белыми фурункулами когда он кончает пучками света…

Мальчики блюют кровью и розами над сортирами где другие мальчики дрочат кончая малиновками и синицами…

Шалаш на дереве сделан из синих и розовых материалов словно полупрозрачная плоть личинки. Одри окружают лица с фосфоресцирующими металлическими шрамами, искаженные зверской похотью, глаза испускают голубые вспышки. Ему передают голубой фрукт, пульсирующий в руке и прыгающий к его губам словно притянутый магнитом. Когда он кусает фрукт, отдаваясь наслаждению, запах озона и сладкий металлический вкус прожигают все его тело. Бедра и ягодицы, соски и шея наливаются яркой павлиньей синевой. Мягкое жжение поднимается по груди доходит до горла он взмывает в небеса на виселице превращающейся в коня протяжное ржание по всему телу. Синее яйцо растущее из его позвоночника лопается выпуская бабочек синиц и существ со странными крыльями они летят над разрушенным городом а внизу мечутся вопящие толпы.

Мальчиков с птицами вылетающими из задниц в черных и бурых облачках пожирает демоническая синица и извергает, кончая синими шкурками…

Дрожащий синий мальчик засосан в колокол под виселицей…

Тот, Кому Не Больно, застыл, безразличный к царящему вокруг хаосу. Кумху подходит сзади и кладет мальчику руки на плечи. Напряжение в рептильных глазах Кумху толкает мальчика вперед, он тяжело дышит, тает в холоде отходняка, сдирает штаны. Цвета радуги проносятся по его телу, Кумху ебет Того, Кому Не Больно, и они проносятся по небу, как ракета.

Мальчики на хрупком планере который поднимается на азотном пердеже взметая осенние листья и пожелтевшие снимки…

Мальчик выпоротый прозрачной рыбой расправляет рыбьи крылья…

Летящий мальчик-лисица парит над горящим деревом…

Экстатические совокупления с гигантскими листьями и порнографическими снимками…

Дрожащая задница ноги задраны вываливает лужайки поля для гольфа и лягушек…

Ксолотль взлетает верхом на крылатом мальчике-лягушке из радужного болота в облаке летучих рыб…

Мальчики летящие на розовом воздушном шаре машут из земляничной корзины…

Виселицу с лошадью уносят оранжевые облака…

Одри и пушер металла верхом на лошади с синими крыльями….

Старый сержант и Фишка машут из биплана времен I Мировой войны….

Херувимы надувают через золотые рожки жопы мальчиков: ноги раздвинуты, мошонка — огромное розовое яйцо, в котором пульсирует красный член…

Яйца взрываются с приторным багровым запахом благовоний и озона, испуская фиолетовые огни….

Здания из красного кирпича и синий канал, где на якоре стоит "Мария Челесте".[17] Два мальчика в костюмах моряков XIX века с брезентовыми мешками идут по трапу. Сад — красное зарево разрушенных городов вдалеке. Паруса развернуты, поднят якорь. Юный Гай играет отбой, заходит солнце и опускаются синие сумерки. Корабль плывет. Мальчики машут руками на мачтах. Подбегает репортер 1890 годов:

— А что случилось с мистером Хартом?

Одри на мачте с подзорной трубой. Левой рукой показывает:

Покинутые руины особняка мистера Харта, надписи на стенах.

ЗДЕСЬ БЫЛ АХ ПУЧ

Здесь жил глупый вульгарный сукин сын,

решивший, что может нанять СМЕРТЬ точно сторожа в контору.