Коварство Марии-Луизы

XV

При известии о приближении союзных армий к Парижу жителями окрестных селений овладела страшная паника. Со всех концов к Парижу стекались крестьяне с женами, детьми, скотом и пожитками. Главные улицы столицы были загромождены длинными вереницами деревенских телег, нагруженных имуществом спасавшихся фермеров.

Внешний вид Парижа резко изменился с того момента, когда князь Шварценберг перешел Марну у Mo и Трильпора и направился на Сен-Денинское шоссе, оставляя позади себя корпусы Остен-Сакена и Вреде для защиты этого пути.

У застав наблюдалось оживленное движение экипажей взад и вперед.

Каждый день национальная гвардия вербовала новых солдат и активно вооружалась. Это зрелище было настолько же внушительным, насколько и грустным. Все эти храбрецы собирались в полном смятении, наспех, в то время как на высотах Даммартена и Бонди уже загорались костры бивуаков союзников. Уже раздавались пушечные выстрелы, но французские войска все-таки удержали Роменвильские высоты, несмотря на подавляющее превосходство сил неприятеля.

Богемская армия основала свою главную квартиру на Клайе, а Блюхер, действуя с правой стороны, расположился в Онэе.

Корпусы маршала Мармона и маршала Мортье, сражавшиеся при Буаси-Л'Эстре, теперь спешили окольными путями пробраться к Парижу. Им пришлось бросить в добычу неприятелю фургоны и артиллерийские обозы. Неприятель слишком настойчиво теснил их, они понесли жестокие потери. Остаткам этих корпусов пришлось занять позицию у Шарантонской заставы.

Беспрерывно один за другим прибывали отставшие и отбившиеся в сторону отряды. Они заявлялись в комендантское управление. Их направляли к заставам Пуассоньер ла Вилетт и Шарантон.

Отряды, защищавшие заставу Клиши, представляли собой регулярные войска, сформированные еще давно и пополнявшиеся за счет прибывавших через эту заставу крестьян.

Главный контингент их составляло мирное и трудолюбивое население предместий Клиши и Сент-Уэн. Вся местность от Батиньоля до Монмартра и канала Лурк была очень богатой, нарядной, негусто застроенной, содержавшейся в отличном порядке. Там было очень много маленьких домиков и легких строений. На живописных склонах холмов возделывался виноград, и парижане во время воскресных прогулок являлись к заставе Клиши, чтобы пить местное вино среди цветущих долин, тогда как мельницы весело махали крыльями на фоне безоблачного неба, перемалывая рожь, пшеницу и ячмень местных полей.

Но армия союзников быстро изменила приветливый и нарядный вид этой местности. Тяжелые дроги и лошадиные копыта впервые налегли на плодородные поля, омрачив их веселые горизонты.

Теперь на высоты Парижа уже не было никакого доступа. И много тревожных взглядов устремлялось в туманную даль, которая оставалась бесстрастно-спокойной при приближении неприятеля и не давала никаких вестей об императоре…

Ла Виолетт, волонтер и капитан национальной гвардии, командовавший самыми выдвинутыми на дороге Сент-Уэна аванпостами, был в страшном нетерпении – когда же император явится сюда и прогонит всех этих обложивших Париж разбойников!

– Да чтобы ему ни дна, ни покрышки! – ворчал он в свои поседевшие усы. – О чем же он думает, в конце концов? Разве все эти буржуа, которые мечутся туда и сюда, сумеют драться как следует? Война… ну, уж нет, извините, это не война! Раз, два, три – пли! Вот и все! Только, видите ли, ваше величество, если вы соблаговолите промешкать еще долее, то это, по-моему, может кончиться для вас очень плохо! В воздухе носится особенный запах, который кажется мне довольно-таки подозрительным, и мне известны кое-какие штатские, солдаты и генералы, самые возвеличенные, наиболее осыпанные вашими милостями, обязанные вам решительно всем, которые только и ждут удобного момента, чтобы бросить сабли и ружья, а может быть – даже и направить их на вашу особу! А! Если бы были теперь здесь все участники Маренго, Аустерлица, Фридланда! Но даже если я останусь здесь один-одинешенек, я все-таки буду защищать Париж и нашу славную мадам Сан-Жень, чего бы это ни стоило! Ведь маршал Лефевр поручил свою жену моей защите и заботе! Я же взял на себя охрану заставы Клиши. Ну что же, будь что будет…

Бормоча про себя это и сопровождая свои умозаключения решительными жестами, ла Виолетт поднимался к предместью Пуассоньер. Он отправлялся на свой пост, но раньше хотел ознакомиться с настроением и силами войск, охранявших заставу.

Подойдя к заставе Клиши, он встретил маршала Монсея.

– Будете ли вы в состоянии долго сопротивляться со всеми этими штафирками? – грубо спросил у него маршал.

– Отвечаю за своих людей, господин маршал! Но неужели вы думаете, что мы вступим в бой, не получив никаких приказаний от императора? Разве предвидится опасность? Я осмотрел все – внутренние части Парижа около улицы д'Артуа, улицы де Прован, Итальянского бульвара, Пуассоньер да и другие кварталы тоже. Замечается большое воодушевление. Но говорят, будто завтра ждут неприятельские войска в Роменвиле, будто они одержали победу на Mo. Однако я не верю этому, этого не может быть!

– К сожалению, все это верно, милый мой ла Виолетт, и застава Клиши является последним оплотом Парижа. Без сомнения, с этой стороны и разыграется решительное сражение в ожидании того, пока к нам прибудут на помощь войска императора!

– О, если только дело дойдет до сражения, так это надолго не затянется! Тем лучше! Тогда, по крайней мере, мы будем иметь точные сведения.

– Я в особенности рассчитываю на вас, на национальную гвардию! Солдаты, имеющиеся в нашем распоряжении, слишком утомлены. Они храбры по-прежнему, но их стало слишком мало. Войска, расположенные у застав, должны выдержать натиск неприятеля. Император уже недалеко от нас. После Краона он приказал мне соединиться с Мортье для защиты столицы. Мы должны стойко держаться, чтобы дать ему время подойти.

– Я сейчас скажу моим гвардейцам, что нам выпала честь быть избранными императором и вами на защиту входа в Париж…

Вытянувшись во весь свой гигантский рост, с глазами, так и сверкавшими отвагой, ла Виолетт горделиво отдал честь маршалу Моисею и легкой походкой направился к долине Сен-Дени.

Пройдя через заставу и вглядевшись в расстилавшуюся перед ним долину, ла Виолетт заметил какой-то отряд, расположившийся лагерем на дороге. Костюмы, оружие, возраст этих людей поражали своим разнообразием и даже контрастами.

Не будучи в силах преодолеть свое любопытство, ла Виолетт перешагнул за границы своего поста и вдруг услыхал чей-то знакомый голос, говоривший:

– Эй, ла Виолетт! Куда же ты идешь? Ведь ты уже пришел!

Ла Виолетт остановился, приложил руку козырьком к глазам и, с изумлением всмотревшись в того, кто окликнул его, узнал в нем своего друга.

– Неужели же это ты, Жан Соваж?

– Я самый и есть, со всей семьей! Посмотри-ка, – ответил крестьянин, показывая на Огюстину и ребят.

– Да ведь это настоящий праздник, друзья! Бог войны, пославший вас сюда, оказался очень милостивым! – сказал ла Виолетт, целуя ребят и пожимая руку своего приятеля и его жены.

Жан Соваж отправился по дороге на Париж. Он прошел через Mo, опережая союзников. Как мы уже видели, после сражения при Арси он бросил разрушенную ферму и увлек за собой свой отряд, принимавший участие также и в Фер-Шампенуазском сражении. Оттуда пришлось отступить, но это не огорчило их: ведь под стенами Парижа дело пойдет лучше! И когда шампанцы сказали ему: «Ступай вперед, Соваж; мы пойдем за тобой!», то он и пошел вперед!

Не только товарищи, но даже и жена Соважа не теряла бодрости. Она решила, что пока что будет варить похлебку отряду, ухаживать за детьми и обшивать ратников, а дойдет до дела, так она не откажется и сделать пару-другую добрых выстрелов, сражаясь бок о бок с мужем!

– Вот это настоящие патриоты! О, друзья мои, какое удовольствие доставили вы мне! – сказал ла Виолетт взволнованным голосом. – Я вспоминаю все мои славные походы, и мне начинает казаться, будто снова вернулись дни моей юности, моей прекрасной юности. Как будто мы вернулись к тем временам, когда наши войска задавали такую трепку пруссакам, когда мы с Катрин… ах, простите! С герцогиней Данцигской!.. Проделывали такие знатные штуки над австрияками! И я сам словно молодею от этого! Мне становится веселее на сердце.

– Да, но все это тем не менее далеко не весело, – ответил Жан Соваж, – и надо признаться, что война способна значительно изменить нашу точку зрения, потому что еще недавно я держался совсем иного взгляда на вещи. Мне, как и большинству крестьян, было довольно вечных войн нашего императора.

– Вы поговорите обо всем этом после ужина, – мягко перебила его Огюстина. – Ну а я пока оставлю вас, мне нужно посмотреть, что делается с похлебкой. Я надеюсь, что господин ла Виолетт не откажется разделить с нами наш хлеб-соль.

– Да, я с восторгом! У нас так много общих воспоминаний!

– Кто знает, что ожидает нас завтра? Ты прав, ла Виолетт, поболтаем о прошлом. Если хочешь, пройдемся немного, взглянем на аванпосты. Я мало знаком с окрестностями Парижа, а между тем они очень хороши и заслуживают, чтобы их осмотрели хорошенько. Везде горят огни – можно подумать, что мы готовимся к празднику.

– Это верно. Ну, до свидания, мадам Соваж! – сказал ла Виолетт, уводя крестьянина.

Они направились к Парижу, обмениваясь такими же простыми и наивными фразами, как были просты и наивны их души.