Ковбой

Эпилог

Раззолоченный ливрейный лакей с непроницаемо-вежливым лицом и великолепными седыми бакенбардами а-ля Франц-Иосиф бесшумно притворил за ним высокую резную дверь императорского кабинета. Бестужев медленно пошел по коридору – подполковник Бестужев в парадном мундире Отдельного корпуса жандармов, при всех своих российских и иностранных регалиях, с новехоньким орденом Белого Орла на шее, с офицерским крестом и итальянским Орденом Короны на груди. Триумфатор, можно подумать: внеочередное производство, ордена от двух монархов и одного демократического президента, личная аудиенция у самодержца всероссийского…

Он ощущал лишь разочарование и полную опустошенность. Разумеется, он не гимназист и не темный мужик с их наивно-романтическими представлениями об императоре. Он давно уже смотрел на жизнь трезво, многое знал в силу своей службы, да вдобавок в Петербурге.

И все же… Личные впечатления обрушили что-то в душе. Не было самодержца, властелина одной пятой части земной суши, обязанного, по глубокому убеждению многих, быть персоной значительной как в речах, мыслях, так и в государственном уме. Дело даже не в незначительной внешности – сплошь и рядом неказистый вид вовсе не означает отсутствие ума…

Сорок минут Бестужев разговаривал с вежливым, воспитанным, обаятельным, крайне располагающим к себе полковником. Именно полковником, а не самодержцем. За все время их беседы обаятельный полковник не коснулся чего-то серьезного, мало-мальски государственного – пустые, простенькие, едва ли не наивные вопросы, приличествующие более юному гимназисту или недалекой девице: жарко ли на американском Юге, очень ли оживленны парижские бульвары, долго ли тонул «Титаник», сколько весит дальногляд…

Можно, конечно, возразить на эти унылые мысли, что самодержец всероссийский вовсе не обязан толковать с заурядным, в общем, подполковником о чем-то серьезном и важном. Все так, однако Бестужев, привыкший за время службы быстро проникать в характер и деловые качества собеседника, вынося ему приблизительную оценку, про себя уже понимал, что не в том дело, совершенно не в том. Он таков и есть, государь Николай Александрович. Он, страшно не то что вымолвить, а просто подумать, недалек. Если честно и откровенно попытаться дать ему оценку в одном-единственном слове… Полковничек. И не более того, Господи Боже…

Тягостные эти размышления не на пустом месте родились, можно сказать, упали на подготовленную почву. Бестужев и до того наслушался уничижительных отзывов об императоре, принадлежавших не каким-то там лохматым революционерам, а людям вполне монархических убеждений, сливкам общества и его столпам – генералу Драгомирову, графу Витте, другим, не менее известным, заслуженным и благонадежным персонам, а также купцам-миллионщикам, и даже – даже! – сотоварищам по корпусу… Он не то чтобы не верил – слишком много этих людей, ничуть не питавших революционных стремлений, а наоборот – надеялся в душе, что злая молва преувеличивает, что злоязычие вызвано некими личными обидами…

Оказалось, все правда. Человек, с которым он провел сорок минут в пустой светской беседе, мог бы быть отличным начальником департамента, командиром полка, городским головой… И не более. Совсем не такой человек необходим был у кормила необозримой Российской империи, наберемся смелости сказать, переживающей сейчас не самые лучшие времена – кто-кто, а Охранное, владевшее точной, подробнейшей и богатой информацией, иллюзий не строило и розовых очков не носило никогда. Этот человек и в благополучные времена не смог бы управлять толково, а уж теперь…

Плакать хотелось от лютой тоски и разочарования.

– Господин подполковник!

Смешавшись – показалось, что кто-то способен прочитать его удручительные мысли – Бестужев поднял глаза. Перед ним стоял флигель-адъютант в лейб-гвардии гусарском мундире, лощеный, фатоватый, безукоризненный, словно ювелирное изделие Фаберже.

– Его высокопревосходительство вас ждет.

Ни о чем подобном Бестужеву заранее не говорили, но он, разумеется, не стал высказывать удивления, двинулся за провожатым, не в силах отделаться от этой тягостной опустошенности.

Первым ему бросился в глаза вскочивший с кресла генерал Страхов, свитский байбак, все такой же румяненький и идиотски бодрый, кинувшийся к Бестужеву с таким видом, словно собирался распахнуть объятия, но в последний момент передумал. Средь его наград присутствовал и Белый Орел, коего во время их прошлой встречи не было, и крест Почетного Легиона (но командорский, выше степенью, чем присвоенный Бестужеву французами), и Орден Короны, но опять-таки рангом повыше бестужевского. Никаких эмоций по этому поводу Бестужев не испытал – смотрел равнодушно.

– Алексей Воинович? – поднялся из-за стола хозяин кабинета, генерал-адъютант средних лет, высокий и представительный. – Проходите, прошу вас, присаживайтесь. Позвольте представиться: генерал-адъютант Колмановский Сергей Петрович… можно без чинов, по имени-отчеству. Подозреваю, нам еще много придется с вами встречаться в обстановке не только казенной…

Бестужев уселся, положив парадную фуражку на колено. По его первым впечатлениям, хозяин кабинета был человеком в другом роде, нежели Страхов – тут и значительность чувствовалась, и ум, и сила воли…

– Прежде всего, я думаю, вам следует принять поздравления? – с тонкой улыбкой произнес Колмановский. – Ордена, внеочередное производство, аудиенция у государя… Вы дельный офицер, я вижу.

Бестужев молча склонил голову.

– Орел! – сияя глуповатой улыбкой, воскликнул Страхов. – Грудь в крестах, и голова не в кустах! Полмира исколесил, живой вернулся, с результатами! Не оскудела еще Святая Русь верными людьми!

Колмановский поморщился, едва-едва заметно, самую чуточку приподнял бровь с хорошо скрытой насмешкой. Простодушный Страхов этого мимолетного, хорошо замаскированного выражения чувств не заметил вовсе, а вот Бестужев усмотрел, а как же…

– Возможно, мне следовало бы проявить должное казенное гостеприимство – спросить чаю, а то и рюмочку коньяка, поболтать о пустяках… – сказал Колмановский, улыбаясь. – Но так ли уж это необходимо? Дела, Алексей Воинович, одолели, поэтому позвольте к ним и перейти… Не возражаете?

– Никоим образом, ваше… Сергей Петрович.

– Прекрасно, – кивнул Колмановский. – Предмет беседы нашей один-единственный: ваше, если можно так выразиться, устройство. Как вы догадываетесь, быть может, после всех свершений и наград вы просто не можете оставаться в прежнем вашем положении. Толковых людей следует при первой возможности продвигать в соответствии с заслугами… Давайте посмотрим, что вам можно предложить. В настоящий момент свободны сразу две вакансии начальников губернских жандармских управлений… но это все же провинция. Есть интересные вакансии в Департаменте полиции, особом отделе. Можно, в конце концов, перевести вас в дворцовую охрану, дворцовую полицию… Не то, не то… Я намерен предложить вам еще более увлекательную перспективу… В настоящий момент создается Специальный комитет по оборудованию военных судов новейшими электротехническими аппаратами – в первую очередь «дальноглядом», чьи чертежи вам так блистательно удалось раздобыть и доставить в Россию. Руководить им будет лично высочайший шеф военно-морского флота, его императорское высочество великий князь Алексей Александрович. Учреждение это, как вы видите и понимаете, весьма солидное и важное. Там найдется место самым разнообразным специалистам… как нетрудно понять по самому характеру будущего комитета, ему непременно понадобится толковый офицер, руководящий контрразведывательным обеспечением: военная тайна, новейшее изобретение, коего ни у одного из наших… конкурентов не имеется… Есть мнение… – он мимолетно поднял глаза к потолку, – именно вас на эту должность назначить. Вы, с вашим опытом, великолепным послужным списком, выдающимися качествами как нельзя более для нее подходите. Все мы люди, все рассуждаем не только о служебном долге, но и о вещах вполне житейских… Служебную значимость проекта вы способны оценить и без моих разъяснений, думается. Поговорим о вещах житейских. Для любого офицера служба под непосредственным началом его императорского высочества, в столь значимом комитете представляет собою великолепное подспорье для самой блестящей карьеры. О чем следует говорить без ложного жеманства: любая служба, неважно, гражданская или военная, предполагает карьерный рост – как и многие, почти все, виды человеческой деятельности. И всякий это учитывает. Стремление делать карьеру, если оно находится в здоровых рамках, вполне естественно… Что скажете?

Он смотрел словно бы простодушно и открыто – но взгляд стал цепок, пронзителен. «Ах, вот в чем дело, – подумал Бестужев. – Вы меня покупаете, господа. Резонно предполагая, что я могу уже догадываться об истинной подоплеке создания комитета, спешите на всякий случай взять в долю, как выражаются мазурики…»

– Сергей Петрович, – сказал Бестужев решительно, но без всякого вызова. – Премьер-министр Столыпин перед самой моей командировкой подписал распоряжение о назначении меня начальником Шантарского охранного отделения.

– Ну, это пустяки, которыми вам и озабочиваться не стоит, – усмехнулся Колмановский. – Я телефонирую Петру Аркадьевичу, и дело ваше моментально будет устроено. Вам и думать об этом не след, положитесь на меня.

– Простите… – сказал Бестужев упрямо, но опять-таки без вызова. – Вы, сдается мне, не вполне поняли… Я прошу дозволения отбыть к месту службы согласно имеющемуся распоряжению.

Страхов вскочил так бурно, что едва не свалил кресло:

– Голубчик, золотце, вы что, с ума спрыгнули? Какой может быть Шантарск, когда вам такое… такое… Пьяны вы, что ли?

– Виктор Сергеевич, – небрежно бросил Колмановский. – Позвольте уж мне… Алексей Воинович, вы это серьезно?

– Абсолютно, – сказал Бестужев.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза – без всякого противоборства. У Колмановского был умный, усталый взгляд циника, вовсе не находившего удовольствия в цинизме, просто-напросто по долгу службы обязанного все понимать. Бестужеву показалось, что его читают, как раскрытую книгу на хорошо знакомом языке.

– Ну что же… – после недолгого молчания заключил Колмановский. – Насильно мил не будешь… Вы взрослый, неглупый человек, Алексей Воинович, у вас наверняка есть жизненная позиция, и вы не склонны к опрометчивым решениям в переломные моменты… Я понимаю. Всякий выбирает для себя тот жизненный путь, который считает необходимым. Что ж, была бы честь предложена, а от убытка бог избавил. Не смею задерживать. Хотя, конечно, жаль, очень жаль…

…Тихие коридоры, тихие живописные аллеи, чугунные ворота, тихие чистые улочки Царского Села… Бестужев шел все в том же состоянии печальной отрешенности, он не думал ни о чем, ничему не давал более оценок, он всего-навсего сожалел, что оказался внезапно отягощен этим знанием. И знал, что иначе поступить не мог – нужно было спасать что-то в себе, и не виделось иной возможности.

– Алексей Воинович!

Он обернулся. На перронной площадке стоял профессор Бахметов в парадном вицмундире, и среди его орденов красовался Белый Орел на шее. «Ну вот, – печально усмехнулся про себя Бестужев, – а говорят, будто орлы не летают стаями. Весьма даже летают, если они – Белые…»

Интересно, как сочетается записной либерализм и вольнодумство сего ученого мужа с его парадным мундиром и многочисленными орденами «прогнившей монархии»? А ведь сочетаются, и гадать нечего, он радехонек, весел, в приподнятом настроении, это сразу видно…

– Я слышал, вас удостоили высочайшей аудиенции? И как вам наш обожаемый самодержец? Не правда ли, светоч государственного ума?

Явная насмешка сквозила в его улыбке, в лукавых глазах. Бестужеву и без него было тошно. Он ответил крайне сухо:

– Его величество государь, как обычно, на высоте.

– Ну, дай-то Бог… А позвольте спросить… Вы, конечно же, получили предложение войти в Специальный комитет?

– А вы?

– Получил, – сказал Бахметов. – И вынужден был решительно отклонить. Совершенно не мой профиль, знаете ли… Но вы-то, разумеется…

– Нет, – сказал Бестужев. – Мне было сделано такое же предложение, и я отказался. Совершенно не мой профиль, знаете ли…

– Вы серьезно?

– Совершенно.

– Позвольте… Куда же вы теперь?

– То есть как это куда? – пожал плечами Бестужев, впервые за сегодняшний день улыбнувшись. – Конечно же, в Шантарск…

Он стоял, улыбаясь бездумно, чуточку даже мечтательно, смотрел вдаль, в ту сторону, где всходит солнце, двигаясь к Санкт-Петербургу со стороны далекой Сибири.

И ни о чем не сожалел.