Козел и бумажная капуста

Я села на траве, потирая ушибленный затылок.

— Тогда у меня как глаза открылись. Все сложилось один к одному. Я вспомнила светлый парик у тебя в ванной, вспомнила, что ты раньше работала в нашей фирме и поэтому все знаешь — где находится офис, и где там что лежит, и все порядки...

— Да, — Алена снова усмехнулась, — с костюмом — это я дала маху. Когда переоделась, бросила его в багажник, чтобы внимания не привлекать, а потом совсем о нем забыла. Да это уже все равно не имеет никакого значения. В любом случае тебя отсюда нельзя выпускать.

Она сказала это таким будничным спокойным тоном, что мне стало страшно. А Алена наклонилась ко мне, положила козла на траву, заломила мои руки за спину и связала их веревкой. Я, конечно, пыталась сопротивляться, но это было совершенно бесполезно — руки у нее были сильные, как у хорошо тренированного мужчины. Она вообще сильная, решительная женщина, твердо знающая, чего хочет в жизни. Раньше я как-то не обращала внимание на ее поведение, думала, что это бравада, но теперь поняла, что все Аленины поступки в последние несколько месяцев были подчинены единой цели, и цель эта — похитить у бандитов наркотики. Во имя этой цели Алена, не задумываясь, пожертвовала Павлом и мной, и кто знает, может быть, еще какими-то людьми.

Покончив с узлом, она сильным рывком подняла меня на ноги и потащила к дому.

Дверь была заперта на висячий амбарный замок, но для Алены это не было препятствием. Она принесла из машины небольшой изогнутый ломик и сковырнула замок одним движением.

В доме пахло пылью и затхлостью, чувствовалось, что постоянно здесь не живут. Возле стены стоял старый продавленный диван. Алена толкнула меня, я не удержалась на ногах и плюхнулась на него. В зад мне тут же вонзилась торчащая из глубины дивана пружина.

— Я все понимаю, — сказала я, только для того чтобы нарушить царящую в доме напряженную тишину, — ты заранее подобрала светлый парик, купила такой же, как у меня, костюм, пока я была в парикмахерской, украла из моей сумочки пропуск. Затем встретилась с Павлом, вы приехали на склад. Кладовщица приняла тебя за меня и отдала тебе козлятьевские скульптуры — благо невелика ценность. Потом ты заехала в офис — охранник тоже принял тебя за меня, тем более что он смотрел в основном на пропуск. Это все понятно. Непонятно мне одно: зачем ты убила Павла? То есть я могла бы понять, если бы ты, чтобы не делиться с ним, убила его потом, получив этого проклятого козла с наркотиками, но ведь ты убила его, еще ничего не получив, и тебе пришлось потом потратить столько времени и сил, чтобы найти машину со скульптурами!

Алена остановилась посреди комнаты, уперев руки в бока. Глаза ее метали молнии.

— Не убивала я этого кретина! — выкрикнула она визгливым, истеричным голосом. — Все у нас было рассчитано, операция была продумана мной до мелочей. Не зря я торчала в этой занюханной фирмочке столько времени и терпела этого толстого слизняка Олешка! До сих пор без дрожи не могу вспомнить его потное пузо!

— Ах вот как? — Несмотря на свое бедственное положение, я слегка оживилась. — Значит, Олешкина жена Вероника не зря тебя так люто возненавидела?

— Вероника — дура, — бросила Алена, — и к тому же полностью предсказуема. Когда мне понадобилось уволиться, все прошло как по маслу. Она устроила скандал, и ни у кого не вызвало подозрений мое скоропалительное увольнение.

— Да, ты просчитала все до мелочей, — протянула я, — небось и Пашку проинструктировала, как ему себя вести со мной.

— Еще бы! — крикнула Алена. — И если бы ты, идиотка, не пырнула его ножом, я была бы сейчас уже за границей с деньгами! Я уверена, что это ты убила его во время ссоры, и стала помогать тебе, чтобы этим делом раньше времени не заинтересовалась милиция.

— Кто же тогда его убил, ведь я этого не делала...

— Понятия не имею, да какая теперь разница?

— Но за что, Алена, за что ты так меня подставила? — не удержавшись, спросила я, хотя уже знала ответ.

— За деньги, — ответила Алена, — за очень большие деньги. Знаешь, сколько стоит героин, спрятанный в этом козле? — она тряхнула бедного уродливого козлика.

— Знаю, — сказала я, — миллион баксов.

— Это тебе бандиты сказали? Ну, они малость преувеличили. Но тысяч семьсот я за этого козлика получу. Тем более теперь ни с кем делиться не нужно.

— Ты и раньше не собиралась ни с кем делиться! — внезапно осенило меня. — Ты и так хотела избавиться от Пашки, но только потом, когда он сделал бы свою часть работы.

— Может быть, — фыркнула Алена, — но кто-то выполнил вместо меня эту задачу. Он тоже собирался меня кинуть — мы договаривались, что он спрячет машину в гараже, а он вот решил подстраховаться. Но ты вытащила для меня каштаны из огня, отыскала место. Как говорится, что ни делается, все к лучшему. — Алена равнодушно отвернулась от меня и продолжила то дело, которым занималась.

А занималась она тем, что поливала пол и стены комнаты прозрачной жидкостью из канистры. И запах этой жидкости не оставлял никаких сомнений — это был бензин.

— Эй, подруга! — окликнула я Алену. — Ты что это, интересно, задумала? Тебя в детстве не учили, что с бензином нельзя шутить?

— У меня вообще всегда было плохо с чувством юмора, — ответила она, не поворачиваясь в мою сторону, — особенно когда дело касалось действительно серьезных вещей.

— Мы же с тобой вроде дружили... неужели ты можешь вот так запросто взять и убить свою подругу?

Неожиданно Алена резко развернулась в мою сторону и проговорила, странно растягивая слова:

— А знаешь, подруга, убить тебя — допустим, ударить ножом или выстрелить, я бы, наверное, действительно не смогла. А так — я даже не увижу твоей смерти. Сейчас я выйду из дома, выкурю сигаретку, брошу окурок в окно и уеду, пока дом как следует не разгорится... Уж, извини, оставить тебя в живых я не могу.

— Почему, подруга? — я нарочно называла ее подругой; не то чтобы надеялась пробудить в ней дружеские чувства или совесть, а скорее иронизировала, насколько это возможно в моем положении.

И Алена принимала мои правила игры, отвечая мне в том же ироническом духе.

— Почему, подруга? — повторила она за мной, как эхо. — Я тебе объясню. В этом нет ничего личного, не думай. Хотя в последнее время меня здорово раздражала твоя доходящая до тупости наивность, но не до такой степени, чтобы из-за этого убить. И не из-за Павла, не думай — этот кретин того не стоил. Конечно, мне пришлось с ним пару раз переспать — но это только для дела, чтобы прибрать его к рукам. Кстати, подруга, как любовник он слова доброго не стоил. Не понимаю, как ты выносила его столько времени. Правда, — она окинула меня пренебрежительным взглядом, — ты и сама наверняка в постели вялая и холодная, как размороженная рыба...

Алена отвернулась, будто тема нашего разговора ей наскучила.

— Эй, подруга! — окликнула я ее, чтобы хоть немного оттянуть неизбежное. — Ты ведь так и не ответила, почему не можешь оставить меня в живых.

— Из чисто деловых соображений, — отрезала Алена, — раньше или позже бандиты тебя поймают. И как только они всерьез возьмутся за тебя — они все узнают обо мне. Они умеют вытрясти из человека любую информацию, а у тебя явно нет никакого желания покрывать меня, так что ты выложишь им все в первую же минуту.

— Да уж... — вынуждена была я признать.

— А так, — продолжала Алена, — ты исчезнешь без следа — вряд ли кто-нибудь свяжет твое исчезновение с пожаром в захудалой деревеньке. А раз ты исчезнешь — и милиция, и, самое главное, бандиты окончательно уверятся, что ты стоишь за всей этой историей, что это ты украла у них партию наркотиков и сбежала в неизвестном направлении. Они, конечно, будут искать — но они будут искать тебя, а не меня, потому что ты, извини меня, работала в транспортной фирме, и есть свидетели, которые подтвердят, что именно ты увезла чертовы скульптуры... да что я тебе это рассказываю, ты и без меня все прекрасно знаешь!

— Да уж... — снова подтвердила я безнадежным тоном.

— А меня вообще никто не свяжет с этим делом, и, значит, никто не станет меня искать. Так что ты сама видишь, — Алена пожала плечами, — у меня не остается никакого выбора.

И она продолжила свое страшное занятие.

Я полулежала на диване в очень неудобной позе, и пружина впивалась в мой зад. Попробовав изменить положение, я чуть-чуть сползла вниз и вдруг увидела на полу возле самой ножки дивана темно-коричневый кожаный блокнот.

Я вспомнила загадочного шантажиста, который требовал у меня записную книжку Павла, и поняла, что речь шла именно об этом блокноте — тот человек по телефону говорил, что Пашкина записная книжка коричневая, кожаная. Конечно, мое положение было безнадежным, и сейчас меня по-настоящему волновало только одно — как остаться в живых, как избежать жуткой участи быть заживо сожженной в этом деревенском доме, однако, чтобы хоть что-нибудь делать, а не лежать, покорно ожидая неминуемой смерти, я начала понемногу сползать с дивана, двигаясь в сторону коричневого блокнота.

Я пользовалась мгновениями, когда Алена отворачивалась от меня, и понемногу сокращала расстояние, отделявшее меня от записной книжки. Алена не обращала внимания на мои маневры — ее страшная работа подходила к концу.

Наконец я придвинулась вплотную к записной книжке, с трудом ухватила ее у себя за спиной пальцами связанной руки и засунула за пояс брюк. Во время своих передвижений я изменила положение тела и поняла, что, повернувшись на бок, я смогу встать на ноги.

Тем временем Алена закончила свою работу, бросила в угол возле окна полупустую канистру, не глядя на меня, вышла из дома и плотно закрыла за собой дверь.

Через полминуты она появилась около приоткрытого окна. В руке у нее дымилась зажженная сигарета.

Стараясь не встречаться со мной глазами, Алена бросила сигарету в окно, с силой захлопнула форточку и окончательно исчезла из моего поля зрения.

От брошенного окурка пропитанный бензином пол мгновенно вспыхнул, как сухая бумага.

Я перекатилась на бок, вскочила и подбежала к двери. Навалилась на нее всем своим весом, но дверь даже не шелохнулась — наверное, Алена чем-то подперла ее снаружи.

Пламя охватило уже почти всю комнату, я задыхалась от едкого дыма и от страшного жара. С улицы донесся шум мотора отъезжающей Алениной машины и почти сразу раздались несколько последовавших один за другим выстрелов.

Но меня не волновали какие-то загадочные выстрелы, мне было не до того — вокруг меня бушевало разъяренное пламя разгорающегося пожара.

В это мгновение в комнате раздался оглушительный грохот — это взорвалась брошенная Аленой возле окна полупустая канистра. Этим взрывом вышибло наружу окно и немного сбило пламя — как на нефтяных вышках взрывами сбивают пламя страшных нефтяных пожаров. Я кинулась к окну — это был мой единственный, хотя и небольшой шанс на спасение.

Языки пламени опалили мое лицо, но я прорвалась к оконному проему и последним мучительным напряжением сил выбросилась в него.

Упав на землю, я откатилась по траве как можно дальше от горящего дома, и силы окончательно оставили меня.

Почти теряя сознание, я вдруг, как сквозь густой туман, увидела склонившиеся над собой мужские лица. Это было неестественно бледное, холодное и узкое лицо прирожденного убийцы Рахима и упитанная лоснящаяся физиономия толстого водителя Севы. Вот уж кого я меньше всего ожидала увидеть сейчас... Я подумала, что брежу, и закрыла глаза.

Подхватив за руки и за ноги, бандиты оттащили меня от горящего дома. Пламя бушевало уже с ревом дикого зверя, а через полминуты послышался грохот, и рухнула прогоревшая крыша.

Не открывая глаз, я ощупала траву вокруг. Настоящая травка, земная. От дома пахнуло жаром, но с другой стороны дул прохладный ветерок. Стало быть, я пока что не в аду. Собравшись с силами, я открыла глаза, потом приподнялась и огляделась — меньше всего мне хотелось показывать перед бандитами свою беспомощность. Что они делают здесь, в поселке Зайцево, я понятия не имела, но следует признать, что успели они вовремя.

Метрах в пятидесяти от догоравшего дома на краю проселка стояла Аленина машина. От нее шел к нам бригадир бандитской тройки — как всегда, несмотря на жару, в элегантном темном костюме. В руках он нес злополучного героинового козла.

— Ну, Рахим, — обратился он к бледному бандиту, — ты ее уложил первым же выстрелом. Наповал. Хорошо, что бензобак не взорвался, а то пропал бы наш товар. А эта коза как? Не задохнулась?

— Не задохнулась, — ответила я сама, — могли бы и руки развязать.

— А булавок у тебя больше нет? — осведомился Сева, подходя ко мне с явной опаской.

— Пускай побудет со связанными руками, — распорядился бригадир, — а то от нее всякого можно ожидать. После ее представления на Фонтанке мы еле-еле с сестрорецкими разобрались... Отвезем ее к шефу, пускай сам с ней разбирается.

— Э, ребята, — обратилась я к своим невольным спасителям, — только одна просьба: возьмите у Алены в багажнике розовый летний костюм... Он там в самом низу лежит, под ковриком.

— Ну ты даешь! — восхитился бригадир. — Чуть не сгорела, чудом в живых осталась, а уже о тряпках беспокоишься!

— Это не тряпка, — обиженно проговорила я, — это вещественное доказательство.

— Чего? — удивленно протянул бригадир. — Ты что, выходит — из ментовки, что ли?

— Что, разве похоже? — из последних сил усмехнулась я.

— Да вроде бы не похоже.

— Этот костюм — для вашего шефа доказательство, а не для ментовки. Доказательство того, что это не я у вас машину с товаром угнала. Это Алена — та, которую вы убили, — при этих словах я покосилась на стоявшую неподалеку машину, — это Алена меня подставила.

Бригадир взглянул на меня с несомненным уважением и пошел за костюмом.

Я представила, как выгляжу со стороны, и сама себе удивилась: наверняка грязная, обгорелая, растрепанная, расцарапанная, в рваной одежде, сижу на земле со связанными за спиной руками — и все еще не утратила способности логически рассуждать... Нет, прав классик: есть женщины в русских селеньях! И в его время были, и сейчас еще попадаются! Хоть изредка, но попадаются.

Бригадир вернулся от Алениной машины с розовым костюмом в руках:

— Этот, что ли?

— Этот, — я кивнула, — и еще, если можно, дайте попить — от жара горло совсем пересохло.

Мое мужественное и разумное поведение явно произвело на братков сильное впечатление, так что бригадир даже разрешил меня развязать. Толстый Сева поднес к моим губам пластиковую бутылку минеральной воды — правда, при этом держался очень настороженно и старался не поворачиваться ко мне задом, должно быть, несмотря на мои заверения, опасался, что у меня припрятана еще одна булавка.

Я жадно припала губами к горлышку бутылки и не отрываясь выпила чуть не половину. После этого жизнь показалась гораздо более сносной.

— Ладно, поехали! — объявил бригадир.

Напоследок Рахим еще раз прогулялся к Алениной машине, поколдовал над ней и вернулся, оглядываясь через плечо. Несколько секунд спустя громыхнул взрыв, и многострадальная машина превратилась в пылающий факел.

«Прощай, подруга, — подумала я, — хоть ты и оказалась стервой и без долгих раздумий приговорила меня к смерти, но все-таки мы с тобой достаточно долго дружили для того, чтобы я почтила твою память минутой молчания».

И я почтила ее память целым получасом молчания, потому что всю дорогу до города, точнее — до резиденции пресловутого бандитского шефа, мы ехали в полном молчании.

Наконец машина остановилась у ворот внушительного особняка где-то неподалеку от Павловска.

Над воротами загудела вращающаяся видеокамера, нас опознали, и ворота автоматически распахнулись.

Наши так называемые «новые русские» обычно строят себе очень дорогие, хотя и довольно безобразные дома, но почти никогда вокруг этих домов не увидишь приличного сада, нарядного цветника или хотя бы ухоженного газона.

Дом, куда меня привезли, был в этом смысле исключением. Проехав в ворота, мы оказались на аккуратной дорожке, которая пересекала красивую зеленую лужайку с расставленными там и сям шезлонгами и тентами от солнца. Посредине этой лужайки красовался декоративный каменный грот, рядом бил фонтан, а вокруг грота был разбит замечательный цветник — я не могла издали разглядеть, какие цветы его составляли, но они были прекрасно подобраны по цвету.

Возле самого дома росло несколько кустов роз, да и дом был по-настоящему красив — облицованный темным камнем, без архитектурных излишеств, обожаемых «новыми русскими», он выглядел просто и достойно — а именно это сочетание качеств обычно говорит о настоящем богатстве.

Мои сопровождающие вышли из машины, вывели меня. На высоком каменном крыльце особняка мы постояли примерно полминуты под изучающим взглядом очередной видеокамеры, и наконец с ровным басовым гудением массивная дверь распахнулась, пропустив нас в просторный холл.

Здесь нас встретил пожилой представительный мужчина, внешность которого была чем-то средним между старым английским дворецким и пиратом на пенсии. Во всяком случае, я не сомневалась, что за поясом у него спрятан крупнокалиберный револьвер.

«Мои» бандиты явно стушевались перед старым головорезом, а он высокомерным жестом отправил их куда-то под лестницу. Меня же с очень внушительным видом повел в глубь дома.

Пройдя длинным коридором, все стены которого были увешаны гравюрами с изображениями лошадей и парусников, старый пират подвел меня к высокой двери. Возле нее он остановился и произнес в небольшой настенный микрофон:

— Павел Петрович, я привел ту девушку, о которой вы сегодня спрашивали.

Дверь открылась, и я вошла в просторный, хорошо освещенный кабинет.

Стены кабинета были обшиты дубовыми панелями. На них висели темные портреты мужчин в строгих бархатных камзолах и дам в атласных платьях, отделанных кружевами. В глубине кабинета за громоздким письменным столом сидел небольшой сухонький старичок с густыми седыми бровями и глубокими, пронзительными ярко-голубыми глазами.

— Здравствуйте, Анна, — приветствовал он меня удивительно сильным, выразительным голосом, — хорошее у вас имя. Сейчас оно не очень распространено.

— Нет, отчего же, — возразила я, — сейчас как раз девочек часто называют этим именем. А вы, значит, и есть таинственный и всесильный шеф? Так сказать, Великий и Ужасный?

— Слухи о моем всемогуществе явно преувеличены, — произнес он с легкой усмешкой, — а насколько я ужасен, вы сможете оценить в процессе нашего знакомства. Подойдите поближе, я хочу показать вам кое-что очень интересное.

Движимая любопытством, я пересекла кабинет и подошла к столу. Вблизи Павел Петрович оказался еще меньше — просто добрый гном из детской сказки. Я не позволяла первому впечатлению обмануть себя, прекрасно понимая, что внешность этого гнома обманчива: если он стоит во главе преступной организации и держит ее в железных руках, значит, он жесток и силен.

— Посмотрите, Анна, не правда ли, это прелесть? — Перед ним лежал на чистом листе бумаги невзрачный серый квадратик — как я догадалась, почтовая марка, только без зубцов. Честно говоря, особой красоты я в этой марке не нашла — плохо пропечатанный портрет какого-то короля и номинал — один пенс, но Павел Петрович смотрел на марку с таким восхищением, как будто это был бриллиант чистой воды в двести карат.

— Да-да, — кисло поддержала я его восторг, — очень мило.

Шеф бросил на меня острый пронзительный взгляд и чуть заметно усмехнулся краем рта.

— Садитесь, Анна, — он указал мне на глубокое кожаное кресло возле своего стола, — я понимаю, что вам после перенесенных сегодня несчастий и опасностей хотелось бы отдохнуть, привести себя в порядок, однако мне не терпится восстановить вместе с вами некоторые важные детали этого прискорбного инцидента, поэтому я рискну показаться невежливым и задержу вас еще на полчаса... или чуть дольше. Пока, может быть, вы выпьете кофе?

Больше всего мне хотелось принять ванну, я чувствовала себя продымленной, как селедка горячего копчения, грязной как свинья и смертельно усталой, но мне не приходилось диктовать условия, и я согласилась на кофе.

Павел Петрович нажал кнопку на своем столе, и через минуту дверь отворилась, пропустив все того же старого пирата — должно быть, он выполнял при персоне шефа все должности — от камердинера и секретаря до телохранителя и горничной.

Пират принес поднос, на котором сверкал серебряный кофейник, две чашечки и почему-то металлический термос. Передо мной тут же возникла чашка прекрасного кофе, наполнившего благоуханием весь кабинет, а шефу пират налил из термоса чашку какой-то зеленоватой бурды, больше всего напоминающей болотную тину. Я вежливо промолчала, но старый гном сам с иронической усмешкой произнес:

— К сожалению, вместо кофе мне последнее время приходится пить травяные отвары. Но на вкус это не так ужасно, как на вид, и не думайте — старость имеет не только минусы, но и плюсы. Причем очень значительные плюсы.

Отпив немного зеленой дряни из своей чашки, он отставил ее на стол и сказал:

— Ну-с, давайте же удовлетворим наше любопытство. Я расскажу вам свою часть истории, вы дополните ее тем, что известно только вам. Я как хозяин начну первым.

Наша фирма, — он бросил вокруг себя красноречивый взгляд, — долгое время занимается поставками в Европу кое-какого товара, который мы, в свою очередь, получаем из Средней Азии.

«Понятно, — подумала я, — перевозят наркотики. Только зачем он мне это рассказывает?»

— Специфика деятельности такова, что время от времени приходится менять способы перевозки. И вот некоторое время назад мы нашли замечательный вариант прикрытия. Мы отправляли в Финляндию произведения вашего знакомого скульптора...

— Козлятьева, — вставила я.

— Да-да, Афанасия Козлятьева. И среди этих... гм... произведений искусства тихо и спокойно ехали некоторые выбранные заранее парнокопытные...

— Подмененные, — снова невежливо перебила я.

— Видите, вы и сами все уже знаете, — сдержанно произнес Павел Петрович.

— Нет-нет, что вы! — опомнилась я. — Я многого не знаю! Но меня беспокоит то, что вы мне так много рассказываете. Видите ли, меня сегодня один раз уже пытались убить, а когда с человеком начинают разговаривать с такой пугающей откровенностью, это наводит на ужасные подозрения...

— Что вы, Анна, со мной вам не стоит этого опасаться. А рассказываю вам я все потому, что канал наш засвечен, и придется, грубо говоря, прикрывать лавочку. Найдем какой-нибудь другой безопасный способ переправки товара в Европу, и уж про это я вам рассказывать не стану! — он разразился скрипучим смехом.

— Но Козлятьев... и этот ваш Гена...

— Геннадия я уже отозвал, а Козлятьев, кажется, так ничегошеньки не понял. Эти творческие личности... все они, знаете, немного... не от мира сего.

— Значит ли это, что все козлятьевские шеде-евры, — проблеяла я, — ничего не стоят, и там, в Европе, не имеют спроса?

— Ну разумеется! Кому они нужны! Да про Козлятьева в Европе ничего и не знают!

— Но галерея Левенфельда...

— Ее нет, то есть она есть, но... нужно было, чтобы работы Козлятьева отправлялись туда регулярно, вот мы и сообщали ему, что они хорошо продаются.

— Вы не представляете, какой камень сняли с моей души! — воскликнула я и чуть не пролила кофе. — Уже сколько времени, с тех пор как я работала с Козлятьевым, меня точил вопрос, кому нужны в Европе его парнокопытные уроды? Неужели я ничего не понимаю и это — настоящее искусство? Слава тебе господи, теперь все встало на свои места. Но ведь у Козлятьева развилась мания величия! Не могу сказать, что мне его действительно жаль, но все же...

— Ничего страшного, — ворчливо ответил Павел Петрович, — он получил достаточно денег, будет на что лечиться от разочарования. Итак, поправьте меня, если я ошибусь. Стало быть, наше дело шло своим чередом, по налаженной схеме, как вдруг в системе происходит утечка информации. Кто виноват — боюсь, теперь уже мне не узнать. Возможно, все произошло по халатности моего персонала. Так или иначе, ваша бывшая подруга Алена узнала про канал перевозки товара и решила погреть на этом руки. Смелая и решительная женщина, жаль, что в детстве мама не объяснила ей, что чужое брать нехорошо, что за это наказывают, и наказывают очень сурово.

Тут Павел Петрович замолчал, наткнувшись на мой выразительный взгляд. Тоже мне, моралист несчастный! Сам-то он кто? Обыкновенный мафиози.

— Не смотрите на меня так насмешливо, Анна, — сказал старик, — я веду свои дела честно. Никого не обманываю, и если наказываю человека, то за дело. Вот вы, повторяю, не должны опасаться за свою жизнь. Старость, знаете ли, нужно и о душе подумать. Крестовоздвиженскую церковь на Пятой линии знаете?

— Д-да, — пробормотала я неуверенно.

— На мои деньги восстановлена, — гордо сообщил он, — а также часовня Ксении Блаженной...

— Часовню — тоже вы? — глупо спросила я.

— Реставрируют часовню, — коротко ответил он и отпил своего зеленого пойла.

Я опустила глаза и рассматривала кофейную гущу.

— Так вот, ваша бывшая подруга, — завел свое Павел Петрович, — она разработала план, как обогатиться за наш и ваш счет. У меня она собиралась украсть героин, а вас подставить вместо себя, то есть вы по ее плану должны были заплатить своей жизнью. Ведь это она привела вас в ту фирму?

— Да, — пробормотала я, — я искала тогда работу и еще, идиотка, благодарила ее, в кафе пригласила с первой зарплаты.

— Стало быть, все шло своим чередом, она не торопилась, следуя мудрому правилу: поспешишь — людей насмешишь.

— Она сумела как-то за моей спиной сговориться с Павлом, — говоря это, я мрачно уставилась в пустую чашку — мне было стыдно, что я оказалась такой дурой.

— Не стоит так переживать, — мягко произнес старик, — не вы первая, не вы последняя. Ваша подруга тщательно продумывала свои действия, она была осторожна и его, конечно, предупредила об этом, а вы слишком доверяли им обоим.

— Да-да, я совершенно ничего не подозревала, мне и в голову не могло прийти ничего такого! Теперь я вспоминаю, что там в ресторане кто-то из Пашкиных сослуживцев упомянул, что идея пойти в ресторан была Павла, но тогда я не обратила на это внимания. И когда он стал вести себя так по-хамски, я разозлилась, но ничего не заподозрила. А он действовал так по наущению Алены...

— Ну-ка, расскажите все по порядку, — попросил старик, — я хочу иметь полную картину.

— Я пошла в парикмахерскую, Алена знала об этом, потому что именно она по моей просьбе договорилась с мастером Люсей. Она заранее приготовила похожий костюм, чтобы меня приняли за нее. Представьте себе, я сушусь под феном в другом зале, а в это время входит женщина, замотанная полотенцем, в моем костюме, и копается в моей сумочке. Никому и в голову не придет, что это не я!

— Вот именно, — поддакнул Павел Петрович.

— Они с Павлом едут на склад в пикапчике, который раздобыли заранее. Алена прекрасно знала нашу машину, и номера тоже знала, и шофера Витьку отлично помнила, знала, как он расписывается... На складе все происходит быстро — не иначе, она сунула тетке денег, чтобы та побыстрее отправила машину.

— Тут бы им махнуть на все рукой и уезжать из города, — подхватил Павел Петрович, — но ваша подруга хотела подстраховаться, она решила действовать наверняка. Нужно было замести следы, а для этого подставить вас еще больше. Она отправляет своего сообщника спрятать машину, а сама едет в вашу фирму, делает все, чтобы охранник запомнил ее как вас, отправляет факс с вашего аппарата...

— Потом передает пропуск Павлу, — подхватила, в свою очередь, я, — а он должен положить его незаметно мне в сумочку. Но он... — тут я сообразила, что вовсе не хочу называть старому мафиози имя Вадима, и прикусила язык. Пусть думает, что Павлу удалось подложить мне пропуск в сумку. — Павел нарочно вел себя так отвратительно, чтобы я разозлилась и выгнала его из дому. А ему только этого и нужно было, рассориться со мной, чтобы я дала ему спокойно уйти из дома и не разыскивала в субботу и воскресенье.

— Однако ваш друг не так слепо доверял своей напарнице, потому что спрятал машину не в то место, которое она знала.

— Да... — я притихла, потому что вовсе не собиралась рассказывать старому мафиози про убийство Павла. Он не усомнится в том, что я убила своего любовника в припадке ярости. И совершенно ни к чему давать против себя такой козырь!

— Что произошло, Анна? Как вы узнали про деревню Зайцево?

— Мне рассказала про нее Пашина мать, она очень беспокоилась, что сын исчез, и послала меня его искать, — выпалила я одним духом.

— Вы поссорились, и Павел ушел от вас ночью? — требовательно спрашивал старик.

— Ну да, — выдавила я из себя, ожидая, что сейчас меня выведут на чистую воду.

— Должен вам сказать, что мать вашего... друга не напрасно беспокоилась, — произнес Павел Петрович, — говорят ведь, материнское сердце — вещун.

— Что вы хотите этим сказать? — со страхом спросила я.

— Только то, что машину вашего... друга обнаружили в карьере, полусгоревшую. Там такой крутой поворот, очевидно, машину занесло, и она сорвалась с обрыва. Бензобак взорвался уже внизу.

— Значит, Алена...

Я догадалась, что Алена после посещения гаража решила избавиться от бесполезного трупа Пашки, а заодно и от его машины. Она-то и подстроила аварию.

Но Павел Петрович понял меня по-своему.

— Да, ваша подруга избавилась от своего ненадежного компаньона, ей даже в голову не могло прийти, что он попытается ее обмануть.

— Он решил подстраховаться, потому что он ей не доверял. Она, например, не сказала ему, какой козлик — героиновый, а сама была в полной уверенности, что найдет машину в гараже, достанет героин и... куда она собиралась его везти?

— В один небольшой городок под Москвой, — загадочно улыбнулся Павел Петрович, — она сама нашла покупателя и не собиралась ни с кем делиться деньгами.

Я глубоко вздохнула, и во вздохе этом было больше облегчения, чем горечи. Пусть старый мафиози думает, что это Алена прикончила Павла, ей уже ничего не повредит, а мне поможет.

— Ну хорошо, в этой истории я оказалась абсолютно предсказуемой идиоткой, я сама привела Алену в деревню Зайцево. Но где она пропадала все выходные?

— Она пыталась добиться отсрочки от того человека, которому пообещала крупную партию героина.

— Значит, она не теряла надежды его найти?

— Надежда умирает последней, — старик пожал плечами, — и как только она вернулась, тут как раз появляетесь вы со своим сообщением о деревне Зайцево. Как по заказу!

— Да уж, — пригорюнилась я. — И что было дальше? Как ваши подчиненные оказались на месте так вовремя?

— Ну, как только вы так остроумно избавились от них в пробке, — старик усмехнулся, но я смело встретила его взгляд, — я решил взяться за дело сам. Они, знаете ли, привыкли сначала действовать, а потом думать.

— Это я заметила...

— Ребята потрясли вашего шефа, подняли документацию, всплыла фамилия вашей подруги. Шеф вспомнил, как вы от всего открещивались. Я подумал, что такая умная и находчивая девушка, которая смогла вырваться от моих головорезов, вряд ли как ни в чем не бывало бы явилась на работу в понедельник, если бы в пятницу провернула операцию с машиной. К тому же работники на складе ничего определенного сказать не могли — напирали на розовый костюм и светлые волосы.

И еще тут кстати подоспела информация, что в одном подмосковном городке намечается большая партия героина, но сделка вроде бы сорвалась.

— Алену видели там? — догадалась я.

— Именно. У меня отличная организация, — горделиво заговорил Павел Петрович, — много людей. За квартирой Алены установили постоянную слежку. Представьте себе нашу радость, когда вы явились туда собственной персоной. И буквально через полчаса куда-то помчались на машине.

— Однако, — недовольно протянула я, — что-то не больно торопились ваши ребятки. Алена едва меня не убила.

— В их задачу не входило спасение вашей жизни, — спокойно напомнил старый мафиози.

— Ну что ж, — холодно произнесла я, — все получили по заслугам. Порок успешно наказан, — тут в голосе моем против воли прозвучали иронические нотки, — я вам больше не нужна, так что позвольте на этом закончить наш разговор.

— Закончить разговор или нет, решаю здесь я, — показал зубки Павел Петрович, — но я благодарен вам. Без вас было бы трудно найти товар. То есть рано или поздно мы бы его нашли, но, как говорится, дорого яичко к Христову дню.

Как видно, старик так много думал о душе, что совсем подвинулся на религии.

— Вы можете чувствовать себя здесь как дома, — продолжал он. — Примите ванну, здесь найдется все необходимое, вплоть до одежды нужного вам размера...

— Спасибо, — ответила я после секундного размышления, — но, если можно, я предпочла бы вернуться к себе домой.

— Что ж, — он пожал плечами, — я могу вас понять. Сейчас вас отвезут домой.

Он нажал кнопку на столе, и в дверях тут же появился старый пират. Выслушав распоряжение шефа, он в полном безмолвии проводил меня к выходу из особняка, где уже стоял черный «Мерседес».

За рулем сидел мой старый знакомый толстяк Сева. Я-то думала, что они поодиночке не существуют, появляются и исчезают только все втроем, так сказать, в комплекте.

Сева покосился на меня и спросил с ухмылкой:

— У тебя булавки при себе нету?

— Если надо — могу поискать, — ответила я ему в тон.

Сева не спрашивал у меня адрес — видно, и без того отлично его знал. Водитель он был первоклассный, и через полчаса мы уже остановились перед входом в мой дом.

— Спасибо тебе, Сева, — искренне поблагодарила его я, как-никак они все же спасли мне жизнь там, в деревне, — извини, если что не так.

Сева тут же отреагировал на мой дружеский тон по-своему.

— Ну, это... может, тебя до квартиры проводить?

Глазки его при этом маслено заблестели.

— Не надо, — строго сказала я, — сама дойду. Тебе велели меня до дому доставить, так и делай, что велят.

— Я же по-хорошему, — тут же стушевался Сева.

— Знаем мы вас... — протянула я.

Бабки, дежурившие возле подъезда на бессменном боевом посту, дружно отвесили челюсти, когда я появилась из черного «Мерседеса», да еще в таком виде, как будто только что вернулась из горячей точки — закопченная, растрепанная, в грязной и мятой одежде. Впрочем, злополучный домик в деревне Зайцево после сегодняшних событий вполне можно было считать горячей точкой.

С гордо поднятой головой я прошествовала мимо потрясенных старух и поднялась к себе в квартиру.

Здесь царили пыль и запустение, но я все равно рада была оказаться наконец в собственном доме.

Отложив наведение порядка на потом, я сделала наконец то, о чем мечтала уже давно, — отправилась под душ.

Горячие струи хлестали по моему телу, смывая не только грязь и копоть, — они смывали неимоверную усталость последних дней, ужас перенесенных мной испытаний, груз постоянной опасности...

Горячая вода помогла мне снять напряжение, в котором я находилась последнее время, и во мне как будто разжалась какая-то туго сжатая пружина. Я стояла под душем и плакала — оплакивала свою дружбу с Аленой, которая из-за грязных денег предала меня, подставила и готова была даже убить — я едва не сгорела заживо...

Но Алена сама же и поплатилась за это жизнью.

Слезы текли по моему лицу, и их тут же смывали горячие струи воды. Я могла выплакаться как следует, не боясь, что кто-нибудь заметит мою слабость...

Наконец я убавила напор душа... и как только шум льющейся воды стих, я услышала в комнате звонок телефона.

Набросив на мокрое тело махровый халат, я побежала к телефону, оставляя на полу мокрые следы. Схватив трубку, я уже поняла, почему так торопилась, чей голос я надеялась услышать — именно его я и услышала.

Звонил Вадим.

— Куда ты пропала? — спрашивал он взволнованным голосом. — Я так беспокоился! Зачем ты поехала к себе домой? Ведь это опасно! Я позвонил сюда на всякий случай... Где ты была?

— А ты сейчас где? — перебила я его.

Мне было очень приятно слышать его голос, и особенно приятно было сознавать, что он всерьез беспокоился обо мне. Уже очень давно обо мне никто не беспокоился.

— Я в своей больнице, часа через полтора освобожусь. Поезжай немедленно ко мне домой... У тебя опасно!

— За это время многое произошло, — отвечала я, — опасности больше нет. Все разъяснилось...

— Да? — удивленно спросил он. — А как...

В этот момент телефонная трубка выскользнула из моей мокрой руки. Я тут же подняла ее, но разговор прервался, из трубки доносились только короткие гудки. Я опустила трубку на рычаг, и телефон тут же снова зазвонил.

Я поспешно сняла трубку и проговорила на одном дыхании:

— Все это время я думала о тебе. Я так рада была сейчас услышать твой голос...

— А уж я-то как рад слышать снова твой голос! — послышался в трубке издевательский хрипловатый баритон. — Наконец-то мне удалось тебя здесь застать! Ты что же, думаешь, от меня так легко отделаться?

Я похолодела.

Это был голос того телефонного шантажиста, который после трагических событий в ночь с пятницы на субботу превратил мою жизнь в кошмар.

Последовавшее затем происшествие с машиной и преследование бандитов отодвинули эти телефонные звонки на второй план, а сегодня, после того как мне удалось чудом избежать страшной смерти в огне пылающего дома, а шеф бандитов отпустил меня безо всяких претензий, я вообразила, что все плохое в моей жизни кончилось и теперь в ней наконец наступит светлая полоса.

Но, как всегда бывает в такие моменты, жизнь преподнесла мне новый кошмарный сюрприз.

— Алло, ты чего замолчала? Ты ведь только что сказала, что рада слышать мой голос!

— Хоть бы ты провалился! — пожелала я ему от всей души.

— Размечталась! Короче, собираешься ты мне отдать записную книжку? Или предпочитаешь иметь дело с милицией?

Я вспомнила, что мне говорил Павел Петрович об Алене, о том, что она подстроила автокатастрофу, в которой тело Пашки сгорело в его машине, и мне стало немного легче.

— Павел погиб в автомобильной аварии, — сказала я как можно решительнее, — тело его обгорело, так что можешь меня не запугивать, никакой нож не изменит мнение следователя. По этому происшествию уголовное дело не возбуждено.

— Мы-то с тобой отлично знаем, что он погиб не в аварии, — хриплый баритон звучал по-прежнему насмешливо, но от этой насмешки мурашки ползли по моей спине, — и следователь поменяет свое мнение, когда в руки ему попадет парочка вещественных доказательств. Я говорю не только о ноже. Сходи-ка к двери, там тебя поджидает еще один сюрприз... он появился, пока ты плескалась в душе, — шантажист негромко засмеялся, — я не прощаюсь, мы с тобой еще не договорили, жди!

Он повесил трубку, и короткие гудки отбоя зазвучали в моих ушах, как реквием по надежде на спокойную жизнь.

Что он сказал — возле двери меня поджидает сюрприз?

Я бросилась к входной двери.

На коврике, о который, войдя в квартиру, я вытираю ноги, лежала небольшая моментальная фотография, сделанная фотоаппаратом «Полароид». На этой фотографии был Павел. Мертвый Павел, распростертый на полу моей кухни, лицом в темной луже собственной крови, и за ухом у него торчал нож. Немецкий кухонный нож лазерной заточки.

Я опустилась на пол. Ноги меня не держали.

Мои неприятности не кончились, и боюсь, они никогда не кончатся. Наверняка есть еще такие же фотографии — не послал бы он мне единственный снимок. Получив такую фотографию и нож со следами крови, следователь, конечно же, должен будет возбудить уголовное дело. И в таком случае я буду не просто подозреваемой. Я буду единственной подозреваемой. Мертвый Павел сфотографирован у меня на кухне — выяснить это не составит труда. Мы с ним ссорились — это подтвердят многочисленные свидетели. Вдобавок ко всему всплывет мой разговор с «двумя капитанами» — Быковым и Овечкиным, которым я заявила, что понятия не имею, где находится Павел, то есть дала ложные показания. Эти показания усугубят мое положение, и без того ужасное...

И едва ли не больше, чем перспектива оказаться в тюрьме за преступление, которого я не совершала, меня испугало то, как близко подбирается ко мне шантажист.

В то время, пока я, радуясь завершению своих неприятностей, стояла под душем, он подкрался к моей двери и подсунул под нее фотографию...

Я была совершенно беспомощна, уязвима, а ему наверняка ничего не стоило открыть дверь и войти в мою квартиру. Он только потому, наверное, не сделал этого, что хочет дольше насладиться моим страхом, играет со мной, как кот с мышью.

Меня передернуло от ужаса и отвращения.

Конечно, я могу отдать шантажисту записную книжку Павла — к счастью, я нашла ее в деревенском доме, едва не ставшем для меня погребальным костром, но вряд ли он на этом успокоится. Шантажисты никогда не останавливаются. Записная книжка — это только начало...

Телефон снова зазвонил — наверняка это шантажист выждал, пока я разглядела подброшенную им фотографию, дал мне время прочувствовать ужас своего положения, свою беспомощность и теперь звонит опять, чтобы выставить свои условия...

Но в моей душе произошло удивительное превращение — страх и растерянность переплавились в злость и решимость.

Я бросилась к телефону, кипя от ярости.

— Ты, жалкий трус, у тебя только и хватает смелости, чтобы запугивать беззащитную женщину! Какова смелость — подбросить под дверь фотографию! Да подотрись ты ею, ублюдок! Не боюсь я тебя, слышишь, ты, трусливый червяк, не боюсь!

Некоторое время в трубке не раздавалось ни звука, и наконец удивленный голос Вадима проговорил:

— Аня, у тебя снова какие-то неприятности? Нас разъединили, а потом я звонил, а у тебя было занято...

— Боже мой, это ты! — Я истерично рассмеялась.

Видимо, все происшедшее слишком повлияло на мою психику, и мое поведение стало не совсем нормальным.

— Послушай, надеюсь, ты не принял все это на свой счет...

— Конечно, что ты, — настороженно пробормотал Вадим, — но что у тебя опять стряслось? Ведь ты только что сказала, что все неприятности позади...

— Я ошибалась, — ответила я коротко, не решаясь по телефону вдаваться в подробности, — послушай... а ты не смог бы приехать из больницы прямо ко мне?

— Может быть, лучше встретимся у меня? На безопасной территории.

Да уж, если этот мерзавец проследит меня до квартиры Вадима, там тоже будет небезопасная территория.

— Лучше ты, — упрямо повторила я.

— Конечно, — мгновенно ответил Вадим, поняв мое состояние и догадавшись, что я боюсь одна выйти из дома, — я буду у тебя через час. Только ты запрись на все замки, никуда не выходи и никому не открывай до моего прихода.

Это предупреждение было совершенно излишним. Я была до того напугана, что и в мыслях у меня не было выходить из квартиры. Я проверила замки, закрыла дверь на допотопную задвижку — по крайней мере ее не откроешь снаружи никакой отмычкой, накинула металлическую цепочку и приготовилась ждать.

Телефон я вообще отключила — боялась снова услышать хриплый издевательский голос шантажиста.

Около получаса прошло в полной тишине. Я понемногу начала успокаиваться, сварила себе крепкого кофе, выпила чашку, высушила феном волосы.

И вдруг что-то заскрежетало в замке на входной двери.

Побледнев от ужаса, я подкралась к двери, стараясь неслышно ступать по мягкому ковру и почти не дыша. В замке явно кто-то копался ключом или отмычкой.

У Вадима ключей не было, да и не стал бы он так меня пугать — позвонил бы в дверь, подал голос, и я впустила бы его. Значит, это был он — тот человек, чьи телефонные звонки доводили меня до безумия.

Я не отрываясь смотрела на дверь и тут впервые испытала на себе то, о чем часто читала в книгах: от страха волосы зашевелились на голове. Сначала кожу головы стало покалывать, как будто она наэлектризовалась, а затем волосы действительно зашевелились.

На моих глазах замок поддался усилиям взломщика. Металлический язычок убрался в свое гнездо. Взломщик дернул дверь, но она была заперта на задвижку, и открыть ее ему не удалось. Он еще несколько минут повозился с замком, и наконец все стихло.

Я перевела дыхание, но уже не ушла от двери — так и сидела на табуретке в коридоре, в ужасе глядя на замок; наконец на лестнице послышались уверенные шаги, и дверной звонок раскатился звонкой трелью.

Я подошла вплотную к входной двери и тихим испуганным голосом спросила:

— Кто здесь?

— Это я, Вадим! — раздался хорошо знакомый голос.

Я торопливо отодвинула задвижку, впустила Вадима и сразу же снова закрыла дверь на все запоры. Вадим окинул меня удивленным взглядом — наверное, вид у меня был тот еще — бледная, перепуганная, со всклокоченными волосами...

— Что с тобой случилось? — озабоченно спросил он, проходя вслед за мной на кухню.

Я налила нам кофе, села за стол и начала подробно и обстоятельно рассказывать — все, начиная со своей встречи с Аленой, поездки в деревню Зайцево, находки в Аленином багажнике, в корне изменившей мое отношение к лучшей подруге...

Закончив рассказ о своих приключениях, я подошла к тому моменту, когда вернулась домой, считая, что все испытания позади. Теперь я должна была перейти к звонкам шантажиста, но для этого нужно было рассказать Вадиму о страшной смерти Павла.

Я посмотрела на него — лицо у Вадима было и без того ошарашенное. Его можно было понять: рассказанная история гораздо больше напоминала голливудский боевик, чем реальные события из жизни молодой питерской женщины.

— Держись, Вадим! — сказала я ему с тяжелым вздохом. — Это еще были цветочки. Сейчас я тебе расскажу кое-что похлеще.

— Как, это еще не все? — проговорил он с непритворным ужасом.

Я набрала в грудь воздуха и, как будто прыгнула с моста в ледяную воду, одним духом рассказала о том, как вышла на улицу за сигаретами и, вернувшись, нашла труп Павла, о том, как приехала Алена и мы с ней увезли покойника в лес.

— Послушай, — произнес Вадим, когда я поведала ему самую колоритную часть истории и остановилась, чтобы перевести дыхание, перед тем как приступить к рассказу о телефонном шантажисте, — послушай, а у тебя, извини, никогда раньше не было... галлюцинаций? Очень уж все это звучит неправдоподобно.

— Да? — Я даже не обиделась на него. — А это — тоже галлюцинация? — и, как козырную карту, шлепнула на стол моментальную фотографию, которую подсунул под дверь шантажист.

Вадим замолчал и долго в полном изумлении разглядывал полароидный снимок.

— Откуда это у тебя? — спросил он наконец, подняв на меня совершенно растерянный взгляд. — Это что — Алена сфотографировала?

— Нет, — и я рассказала ему о телефонных звонках, о записной книжке Павла и о сегодняшней истории с подсунутой под дверь фотографией и с попытками вломиться в квартиру. — Поэтому я так торопилась запереть за тобой дверь, — закончила я, — и вообще, у меня такое чувство, что он ходит кругами где-то совсем рядом, следит за мной и за моим домом, знает обо всем, что я делаю, и едва ли не читает мои мысли. Я чувствую себя так, будто на меня нацелена снайперская винтовка с лазерным прицелом и палец убийцы уже лежит на спусковом крючке. Я уверена, что, если я отдам ему записную книжку Павла, он на этом не остановится.

— Все действительно очень серьезно, — проговорил наконец Вадим, — и первое, что нужно сделать, — это уехать отсюда, перебраться ко мне, причем сделать это незаметно, чтобы этот чертов шантажист не заметил твоего исчезновения.

В это мгновение, несмотря на то, что меня окружали неизвестные враждебные силы и впереди могла ждать куча неприятностей, я почувствовала себя на седьмом небе: Вадим взял руководство на себя.

Я почувствовала то, о чем давно мечтала. Сильное мужское плечо, на которое можно опереться. Широкую мужскую спину, за которой можно спрятаться от всех напастей и неприятностей. Спрятаться и немножко поплакать.

Что я незамедлительно и сделала.

И Вадим, кажется, правильно все понял и не испортил мне этого удовольствия.

Выплакавшись на сильном мужском плече, я ушла в ванную комнату, умылась теплой водой и почувствовала себя гораздо лучше. Выйдя из ванной, я с удивлением увидела, что Вадим забрался в кладовку и выкидывает оттуда в коридор разный старый хлам.

Мало мне было разгрома, который учинили у меня во время ночного обыска!

Я страшно рассердилась, но тут Вадим выкарабкался из кладовки с победным видом и с огромной коробкой из-под телевизора.

— Ну-ка попробуй, сможешь ли ты влезть в эту коробку?

От удивления я даже забыла, что собиралась его отругать.

— Что еще за идиотские фантазии? — возмутилась я. — Что я — кукла, чтобы укладывать меня в коробку?

Вадим нисколько не обиделся и подробно объяснил мне свой гениальный план.

После того как мы успешно произвели примерку, он взялся за телефон и после получаса упорных звонков по разным организациям нашел наконец транспортную фирму, которая согласилась немедленно прислать машину с грузчиками.

Чтобы создать мне сносные условия, Вадим проделал сбоку в стенке отверстия для воздуха.

Я забралась внутрь, свернувшись калачиком, и затихла. Вадим закрыл коробку и заклеил крышку скотчем, чтобы она случайно не открылась по дороге.

Грузчики приехали только через час, и я в тесной и темной коробке чуть не заснула, хотя Вадим и развлекал меня разговорами. Наконец, громко топая, в квартиру ввалились грузчики.

— Чего нести-то, хозяин?

— Вот эту коробку, — показал им Вадим, — только очень, очень осторожно. Здесь ценный и хрупкий груз!

— Да чего ты, хозяин, не дрейфь, мы что — телевизоров, что ли, никогда не возили?

— И ни в коем случае не переворачивайте коробку! — причитал Вадим, бегая вокруг.

— Да чего ему будет-то, твоему телевизору? — пророкотал басом грузчик и со своим напарником подхватил коробку.

Вадим шел рядом и на всех крутых поворотах поддерживал коробку и следил, чтобы она не ударилась о какой-нибудь угол. Благодаря его заботе я вполне благополучно пережила путешествие до машины. Правда, посреди дороги грузчики решили немножко передохнуть и поставили коробку, нечаянно перевернув ее на бок и при этом приговаривая:

— Ну, хозяин, тяжелый у тебя телевизор! Сколько их таскали, а такой тяжелый первый раз попался! Надо бы доплатить.

— Доплачу, доплачу! — вскрикнул Вадим. — Только не кантуйте коробку!

— Да что ему будет-то! — пробасил грузчик, но тем не менее привел меня в исходное положение.

Наконец мою коробку поставили в кузов грузовика, и машина поехала. Такой изнурительной поездки в моей жизни еще не было. Я на собственной шкуре поняла, какие у нас в городе плохие дороги, и могла бы точно сосчитать, сколько рытвин и ухабов на пути от моего дома до жилища Вадима, если бы не сбилась со счета на второй сотне. Когда машина наконец остановилась, я была едва жива.

Грузчики снова ловко подхватили коробку и в два счета занесли в квартиру Вадима. Он рассчитался с ними под традиционное профессиональное причитание:

— Ну, хозяин, надо бы еще прибавить! Тяжесть-то какая!

Вскоре наступила тишина, и Вадим открыл крышку. Стеная и потирая ушибленные бока, я выбралась наружу.

— Ну, как все прошло? — осведомилась я, когда он весьма умело растер мои затекшие конечности.

— По-моему, нормально. Я оставил в квартире свет и включил радио. Там передавали какую-то театральную постановку, так что снаружи можно подумать, что в квартире выясняют отношения. Будем надеяться, что твой телефонный шантажист поднимает сейчас свой культурный уровень, слушая этот радиоспектакль. Во всяком случае, за нашей машиной никто не ехал, я внимательно следил всю дорогу.

Я слушала Вадима и клевала носом: за последние сутки мне пришлось столько пережить, что я была еле жива от усталости. Наконец он заметил, в каком я состоянии, и проводил меня к кровати.

Заснула я, едва только голова коснулась подушки.

Обычно я не вижу снов, но этой ночью мне снились какие-то головокружительные приключения — я все время от кого-то убегала, карабкалась по металлическим трапам и веревочным лестницам, шла по узкому карнизу над бездонной пропастью... И все время за мной неотступно шел какой-то человек, лицо которого мне никак не удавалось разглядеть. Он постепенно догонял меня, его шаги приближались, звучали все громче и громче...

Я боялась оглянуться, потому что мне казалось, если я увижу его лицо, встречусь с ним глазами — произойдет что-то страшное, что-то непоправимое...

Но он уже догнал меня, положил руку на мое плечо...

Я закричала от страха, а он тряс меня за плечо все сильнее и сильнее, пока я не проснулась.

Рядом со мной сидел Вадим и действительно тряс меня за плечо.

— Ты так кричала во сне, — проговорил он с сочувствием, — что я решил разбудить тебя. Ты видела кошмар?

Я кивнула, но не стала вдаваться в подробности. Был уже десятый час утра, с кухни доносился запах свежемолотого кофе.

Я встала, приняла душ и пришла на кухню, где Вадим уже сервировал завтрак.

Подливая в кофе молоко и отламывая кусочек от круассана, я спросила:

— Ты сегодня не на работе?

— У меня свободна первая половина дня, — ответил он, делая бутерброд, — так что я могу немножко побыть с тобой. Если, конечно, ты не возражаешь.

Я, конечно, не возражала. Я не только не возражала, я очень хотела, чтобы Вадим остался со мной, но именно это меня и насторожило.

Терпеть не могу выяснять отношения, стараюсь никогда этого не делать. До сих пор у меня был такой принцип: нравится человек — тогда встречаемся, проводим с ним время вместе; как только начинаем друг друга раздражать — как говорится, катись колбаской, скатертью дорога! Поэтому я так удивилась, когда Пашка в пятницу ни с того ни с сего вдруг начал зверски хамить. Вроде бы до этого мы с ним неплохо ладили, и тут...

Мы с Пашкой были знакомы почти полгода, жили вместе несколько месяцев, и, оказывается, я совершенно не знала этого человека.

Нет, я, конечно, знала, какой он любит чай и что он терпеть не может растворимый кофе, а также предпочитает пиджаки из мягкой ворсистой ткани и голубые рубашки. Мне не пришло бы в голову подарить ему галстук, потому что он вовремя приучил меня к мысли, что галстуки мужчина должен выбирать сам. Я знала, какую радиостанцию он предпочитает слушать, едучи в автомобиле, знала, что он мечтает поменять свою машину на «Мерседес», но что мечты его вряд ли когда-нибудь осуществятся.

Я знала, что он работает в архитектурной мастерской и заканчивал в свое время строительный институт, но могла только подозревать, что как специалист он не очень преуспевает, иначе зарабатывал бы побольше, хоть квартиру купил бы отдельную.

Все эти мелкие знания отрывочно отложились в моей памяти, и мне никогда не приходило в голову систематизировать то немногое, что я знаю о близком мужчине, и заставить его дать ответы на некоторые вопросы. Откровенно говоря, меня не очень интересовало, что там у него в душе. В конце концов, не замуж же я за него собиралась!

Так что, можно сказать, некоторым образом я и сама виновата в том, что со мной случилось.

Отставив в сторону пустую чашку, я поглядела Вадиму в глаза и спросила:

— Слушай, почему ты со мной возишься? Кто я тебе?

— Ну-у, — он замялся, — а ты сама как думаешь?

Ненавижу, когда отвечают вопросом на вопрос.

Вадим это понял и тут же поправился:

— Я и сам не знаю, для чего мне эта головная боль. Но должен же человек когда-нибудь сделать доброе дело!

— При такой работе, как у тебя, ты каждый день делаешь множество добрых дел, — упрямо возразила я.

— Это по должности, — засмеялся он, — это не считается.

Я-то ожидала каких-нибудь слов вроде того, что я понравилась ему с первого взгляда, что он верит мне и хочет помочь, а потому и спасает, и вообще той чепухи, которую мужчины говорят женщине. Но, судя по всему, такого мне не дождаться. Уж слишком серьезно он все воспринимает. Оттого и с женой развелся. Хотя что это я, какая жена? Разве он говорил мне что-нибудь про жену? Не помню, может, и говорил, просто я не слушала. Теперь буду обращать внимание на все. И кстати, почему это такого мужика сразу же никто не подхватил? Приличный, работа солидная, не бедный, и собой ничего. Что-то тут не то... Надо будет выяснить потихоньку, в чем тут загвоздка.

— Ты уверен, что, помогая мне, делаешь доброе дело? — только и спросила я.

— Уверен, что тебе нужна помощь, — серьезно ответил он.

— А может, я все вру?

— Врачу не врут, а если врут, у нас глаз наметан, сразу все поймем. И знаешь, — в его голосе я уловила недовольные нотки, — давай-ка по делу разговаривать, а то у меня времени мало.

Вот так, меня тихонечко поставили на место. Ну что ж, примем его правила. В чужой монастырь со своим уставом не суйся!

— И что это за книжка, которую так хочет получить этот шантажист? — поинтересовался Вадим.

Я нашла злополучную книжку и положила ее на стол.

Обыкновенная записная книжка в коричневой кожаной обложке, скорее всего, сделанная в Латвии — там всегда делали хорошие изделия из кожи. На обложке вытиснен собор.

Вадим раскрыл книжку. Внутри был обыкновенный алфавитный блокнот, здорово потрепанный, густо исписанный мелким неровным почерком Павла.

Если говорят, что по почерку можно определить характер человека, то что, интересно, можно сказать о покойном по этим мелким скачущим каракулям? Что он был взбалмошным, неуравновешенным, вспыльчивым, ненадежным... но я никогда не думала, что он окажется способным на предательство! Подставить меня... Впрочем, он уже сполна за это расплатился. И наверняка его подбила на эту авантюру Алена... Но она тоже расплатилась по всем счетам.

Вадим осторожно переворачивал страницы блокнота.

— Андреев, Алиханов, Ашкенази, Антоненко, — читал он фамилии на первой странице. — Что это за люди? Ты кого-нибудь из них знаешь?

Я пожала плечами:

— Гриша Ашкенази — кажется, его одноклассник, они пару раз перезванивались...

— Беличенко, Бабушкин, Богуславский...

— Ерунда, — прервала я перечень фамилий на букву «Б», — так мы ни до чего не докопаемся. Откуда мы знаем, что именно нужно в этом блокноте шантажисту?

— Скорее всего, это должна быть какая-то более свежая запись, — Вадим переворачивал страницу за страницей, внимательно рассматривая плотно исписанные листки.

Я придвинулась поближе к нему и вместе с ним склонилась над записной книжкой.

— По-моему, это пустая трата времени, — сказал Вадим, дойдя до буквы «Р», — все записи одинаково неаккуратные, торопливые, сделаны разными ручками и карандашами...

Он перевернул очередную страничку и уставился на нее с выражением полной обреченности:

— Ничего мы не поймем. В жизни не догадаться, за чем охотится шантажист.

— Нет, постой, — сказала я, вглядываясь в следующую страничку. — Вот, видишь эту надпись? — Я ткнула обломанным ногтем в лиловую строчку, торопливо нацарапанную поперек страницы, — Скавронская Лидия Андреевна, и телефон... и даже адрес есть, улица Вавилова, дом десять, квартира...

— И чем же тебя привлекла эта запись? — недоверчиво поинтересовался Вадим.

Надо сказать, что абсолютно все мужчины, даже самые лучшие из них, очень ревниво и недоверчиво относятся к мыслительным способностям женщин.

— Эта запись, — терпеливо объяснила я, — сделана поперек страницы на свободном поле, чуть ли не поверх старых строчек...

— Ну и что, о чем это говорит? Просто мало было на странице свободного места...

— А самое главное, — закончила я победно, — что он записал этот телефон буквально накануне смерти.

Вадим уставился на меня с еще большим недоверием, выждал немного, надеясь на продолжение, но я держала эффектную паузу, и наконец он спросил:

— Откуда ты это знаешь?

— Оттуда, — торжественно закончила я, — оттуда, что все записи в его книжке сделаны черт знает чем — шариковыми ручками, гелевыми, карандашами, фломастерами, и только этот телефон записан перьевой ручкой, хорошими лиловыми чернилами, а эту самую ручку я подарила Павлу за три дня до его смерти... Я тогда еще сказала ему, что в человеке все должно быть если не прекрасно, то хотя бы прилично — и лицо, и одежда, и письменные принадлежности.

Вадим посмотрел на меня не то чтобы с уважением, но с явным удивлением — наверное, так же библейский Валаам уставился на свою внезапно заговорившую ослицу.

Я испытала краткий сладостный миг торжества. Но насладиться им вполне мне помешали: внезапно в сумочке зазвонил мобильный телефон.

Я уже и забыла, когда он звонил в последний раз. Чаще всего мне звонили по мобильнику два человека — Павел и Алена, и оба они были мертвы. Я поспешно вытряхнула аккуратный телефончик из сумки и поднесла его к уху.

— Вам звонят из городской клинической больницы номер двадцать шесть, — раздался в трубке незнакомый женский голос, — по просьбе Ольги Павловны Елисеевой... Ей стало хуже... ну вот, я сейчас дам ей трубку, она сама хочет поговорить.

— Аня! — ворвался в трубку задыхающийся голос Ольги Павловны. — Аня, Павлик погиб!

— Да, я уже знаю, — осторожно, с полагающейся долей скорби в голосе ответила я.

Я не в состоянии была разыгрывать изумление и горе по полной программе, но Ольга Павловна была в таком состоянии, что не обратила внимание на мою сдержанность. Да это, в общем, было неудивительно — она только что узнала о гибели родного сына, и все остальное доходило до нее с трудом.

— Аня, Анечка, какое горе! — Ее слова прервались судорожными рыданиями.

Я терпеливо дождалась, когда она снова заговорила:

— Мне звонили с его работы... Они с тобой не смогли связаться и просили передать, что похороны послезавтра... нужно ведь что-то делать... одежду отнести... вещи какие-то, документы... свяжись с ними, Анечка, помоги...

После этого она опять зарыдала и рыдала уже не переставая, пока в трубке не послышались короткие сигналы отбоя — видимо, у нее забрали телефон.

Я передала Вадиму содержание разговора и сказала, что мне обязательно нужно ехать к Павлу на работу, принять участие в похоронных хлопотах. Я видела по его лицу, что это ему неприятно, но, скажите пожалуйста, может, мне самой это нравится?

— Слушай, это мой долг перед несчастной матерью, — от злости я стала выражаться, как в мексиканских сериалах.

— Ну, поехали, — вздохнул он, — я тебя отвезу.

Я с грустью перебрала немногие вещички, которые мне удалось протащить в коробке от телевизора. Ничего подходящего к случаю не было. Но, как ни крути, человек умер, и там, в его мастерской, все думают, что он был мне близок. То есть после того, что Пашка отмочил в ресторане, может, и не все так считают, но все-таки нужно вести себя соответственно и одеваться тоже.

Подумав, я решила остановиться на черных брюках и лиловой свободной блузке — не платье же в цветочек надевать. Этот наряд тоже не совсем траурный, но выбирать было не из чего. К похоронам придется купить черное платьице. Буду стоять у гроба и изображать безутешную вдову. Вообще все это очень неприятно, но меня поддерживала мысль, что Ольги Павловны, судя по всему, на похоронах не будет. А Пашкина мать — единственный человек, перед которым мне стыдно, что я не испытываю приличествующей случаю скорби. Не те у нас были с ее сыном отношения, чтобы я рыдала на его могиле и рвала на себе волосы.

Вадим подвез меня к недавно отреставрированному двухэтажному особнячку, где располагалась архитектурная мастерская, и уехал в больницу, договорившись встретиться со мной дома. Я не считала его квартиру своим домом, но потихоньку обживалась там. Не было времени поговорить нам с Вадимом по душам и выяснить, за что же, собственно, он меня терпит.

Н-да, особнячок ничего себе смотрится! Это вам не задрипанный офис нашей маленькой фирмочки на восьмом этаже. Кстати, вспомнила я, мне же нужно хотя бы позвонить на работу. Ведь я пропала, и в моей квартире никто не отвечает на звонки. А, да что об этом думать! В конце концов я плюну на эту работу, но перед этим скажу все же пару ласковых слов своему шефу Олешку. Сдал меня бандитам за милую душу! Совсем раскис от страха! Ей-богу, тот старый мафиози произвел на меня гораздо лучшее впечатление.

Я подошла к двойным дубовым дверям и нажала кнопку звонка.

Двери отворились, и на пороге возник охранник со шрамом на лице. Одет он был в черный костюм и белую рубашку. Имелся также и черный галстук. Все было в порядке, только вот рожа подгуляла. Лоснящаяся физиономия охранника выражала откровенную скуку и недовольство. Я отнесла его недовольство на свой счет, потому что вокруг не было больше ни души, и очень удивилась, потому что видела этого человека впервые в жизни и не успела еще сделать ему ничего плохого.

— И что? — спросил охранник вместо приветствия, и шрам у него на лице зашевелился.

— Да ничего, — я пожала плечами, — хотела вот зайти...

— Ну-ну, — хмыкнул он, — и куда же это зайти?

— Как — куда? — удивилась я. — Вот сюда, к вам.

— Будем шутки шутить? — осведомился он.

— А вы со всеми посетителями так разговариваете? — ответила я вопросом на вопрос, хоть и не люблю этого делать. — Или только для меня у вас особый тон припасен?

— По какому вопросу? — тон его стал более официальным, но остался таким же неприветливым.

— Это ведь архитектурная мастерская? — спросила я. — Фирма «Атлант»? Я не ошиблась адресом?

— Ну, — мотнул он головой.

— Слушайте, — я потеряла терпение, — могу я войти наконец или нет? У меня времени мало! Что нужно — паспорт показать? Вот, пожалуйста. — Я полезла в сумочку.

— Стоять на месте! — вдруг заорал этот ненормальный охранник. — Не двигаться!

Господи, помилуй, да он псих! Только этого мне не хватало! Я застыла на месте. Сдвинутый тип между тем взял мою сумочку и вытряхнул ее содержимое на стол у двери. За всеми этими разговорами мы с ним как-то незаметно переместились в холл, что находился прямо за дверью. Холл был большой и просторный, отделанный в сдержанных сине-серых тонах. В глубине его виднелась мраморная лестница, полого уходящая на второй этаж. В холле никого не было, кроме ненормального цербера. Кому охрану доверили! Никто не мог мне помочь.

Псих между тем тщательно и пристрастно исследовал содержимое моей сумки и немного успокоился, не найдя там ничего опасного.

Тут вдруг мой нос дико зачесался — на нервной почве, конечно, а я боюсь поднять руку. И с чего, спрашивается, я так испугалась? Потому что ненормальный охранник гаркнул на меня и отобрал сумочку?..

— В чем дело? — возмущенно крикнула я. — Ты что — рехнулся?

Я подскочила к нему и вырвала сумку. Кажется, я все-таки ошиблась адресом и попала не в архитектурную мастерскую, а в психбольницу, где психам разрешают свободно разгуливать по холлу.

— Вы к кому? — как ни в чем не бывало спросил охранник.

Я стояла к нему теперь близко и ощущала сильный запах пота. И еще я разглядела контуры пистолетной кобуры под пиджаком. Все ясно: чтобы скрыть кобуру, ему приходится париться в такую жару в плотном черном костюме. От этого парень ненавидит всех вокруг, а может быть, даже тронулся умом. А что — запросто: перегрев — тепловой удар — обморок — обезвоживание — летальный исход...

— Водички выпей, — посоветовала я, успокаиваясь.

— Так вы к кому? — Он проигнорировал мой совет и снова встал передо мной, как монумент, расставив ноги на ширину плеч.

Я призадумалась, к кому же я иду.

— Вы знаете такого — Павла Елисеева? — спросила я парня и готова была поклясться, что в глазах его мелькнул странный огонек.

— Павел Елисеев, ваш сотрудник, он погиб два дня назад, — втолковывала я.

— Ну? — буркнул охранник. — Чего же вы к нему идете, если он погиб?

Он издевается надо мной!

— По инструкции вы должны назвать имя человека, к которому идете, я позвоню ему в офис, и там скажут, пропустить вас или нет, — бубнил отвратный тип.

Хорошенькое дело, какие здесь завели порядочки! Охраняют все подступы похлеще, чем в форте Нокс! Интересно, что у них красть, в этой мастерской? Какие такие ценности?

Я испытывала сильнейшее желание плюнуть в рожу охраннику и уйти, но меня остановила мысль о несчастной Ольге Павловне. Она-то хочет, чтобы все было как полагается, сын единственный все-таки...

Я не знала фамилий ни Пашкиных сослуживцев, ни фамилии его шефа, ни даже его служебного телефона. Совершенно некстати мелькнула мысль о том, что Алена небось знала про него все. Я же первый и последний раз видела кого-то тогда в ресторане... и тут я вспомнила про Ульяну. Единственная из его сотрудниц, кто разговаривал со мной более или менее приветливо и не поддерживал Пашкиных заигрываний. Мы ведь познакомились тогда, она что-то рассказывала о работе...

— Ульяна Ломакина! — выпалила я. — Я пришла к ней по делу!

— Так бы сразу и говорила, — неохотно отступил от меня охранник и потянулся к трубке телефона.

— Ну, слава богу, — проворчала я, — наконец-то разобрались.

— Рано радуетесь, — злорадно заметил охранник, послушав гудки, — похоже, там никого нет.

Интересно, куда это они все подевались средь бела дня? В это время в холл спустился какой-то мужчина с портфелем, миновал нас, не сказав ни слова, и вышел. Охранник тоже ничего ему не сказал, даже головы не повернул. Может быть, он, в противовес немецкой овчарке, которая приучена людей впускать, но ни в коем случае не выпускать, следит за тем, чтобы никто не вошел? А выйти могут все... Да, но когда-нибудь люди кончатся, и выходить будет некому.

Охранник несколько оживился, когда на том конце сняли трубку. Терпение мое лопнуло, я подскочила к нему и вырвала трубку.

— Ульяна! — крикнула я, услышав женский голос. — Это Аня, мы встречались в ресторане в пятницу, ты помнишь? Я по поводу Пашиных похорон, меня его мать прислала!

— Господи! — ахнули на том конце. — Я сейчас спущусь.

Я победоносно поглядела на охранника. Он сделал каменную морду, но взгляд снова стал какой-то странный. Может, он все же на учете в психдиспансере? Тогда бы пистолет не доверили...

Послышался стук каблуков, и по лестнице торопливо спустилась женщина. Конечно, это была Ульяна, я сразу ее узнала. Нос, кажется, стал еще длиннее, глаза выпучены еще больше. Волосы, правда, в этот раз не были смазаны гелем, зато Ульяна выкрасилась серебристыми перьями.

Громыхая босоножками на огромных каблуках, Ульяна подбежала ко мне.

— Аня! — крикнула она, распахнув объятия. — Какое же горе! Мы все просто в шоке!

Она прижалась своей горячей щекой к моей, причем оцарапала меня замочком от сережки. Я очень натурально застонала.

— Надо держаться! — заявила Ульяна. — Пойдем наверх, я тебе валерианки дам.

Как видно, она относилась к тем людям, которые обожают плакать на чужих похоронах, причем делают это искренне. Я вспомнила, что должна исполнять роль безутешной вдовицы, и сделала приличествующее случаю выражение лица. От напора Ульяны охранник немного стушевался, во всяком случае, больше не чинил препятствий, и мы поднялись на второй этаж, причем Ульяна заботливо поддерживала меня под локоток.

В коридоре второго этажа встретилось нам несколько сотрудников, которые тихо здоровались и отводили глаза. Я их понимала — кому охота общаться с человеком, только что потерявшим близких? Помочь все равно ничем не можешь, а чувствуешь вину неизвестно за что. Хотелось крикнуть: «Ребята, я не скорблю!» — и стереть с лица постное выражение, но я взяла себя в руки.

Ульяна привела меня в большую светлую комнату с красивыми полукруглыми окнами. В комнате было пусто и прохладно — работал кондиционер. Где-то в углу я заметила двух сосредоточенных молодых людей, уткнувшихся в яркие экраны мониторов. В стене справа от входа была закрытая дверь.

— Вот Пашин стол, — благоговейно сказала Ульяна, подведя меня к обычному письменному столу. Обычная офисная мебель, у меня самой на работе такая же. На Пашкином столе даже компьютера не было. И никаких бумаг, только на краю след от чашки.

Я села за стол и подперлась рукой, как царевна Несмеяна. Я совершенно не представляла, что сейчас делать.

— Ты подожди! — засуетилась Ульяна. — Я тебе валерианочки... или, может, валидол хочешь?

— Слушай, ну ее, эту валерианку, давай покурим, что ли! — вырвалось у меня.

— А? Давай! — обрадовалась Ульяна. — Приободримся малость!

Она тут же потащила меня в закуток, который я раньше не заметила. Закуток был отгорожен от остальной комнаты тонкой перегородкой, было там даже маленькое окошко, в которое мы и стали пускать дым.

— Кошмар какой! — начала Ульяна. — Мы все как узнали — так прямо и обалдели. Ведь в пятницу только виделись!

— А когда вы узнали? — вклинилась я.

— Когда? Сегодня что у нас — среда? Ну, позавчера и узнали, в понедельник. Позвонили из милиции — так, мол, и так, попал в аварию, машина за номером таким-то, Елисеев Павел...

— Они, видно, домой звонили, — перебила я, — а там никого нет, мать-то в больнице.

— Ну, как она?

— Плохо, — честно ответила я, — а как, интересно, еще может быть в таком положении?

— Да уж, — вздохнула Ульяна, — а куда он ехал-то?

— Не знаю. — Голос мой был тверд. — Ты же помнишь, как он вел себя в ресторане? Так вот, мы после этого поругались, и он ушел. Но ушел, заметь, пешком, потому что пьян был. А в аварию попал уж после на своей машине, так ведь?

— Да, в милиции сказали, что в ночь с субботы на воскресенье, — подтвердила Ульяна.

Ай да Алена, значит, она где-то мариновала Пашкин труп целую субботу, а аварию устроила глубокой ночью, чтобы у милиции не возникло никаких подозрений. Ну, заснул человек за рулем и сверзился с обрыва, самое обычное дело!

— Такие вот дела, — протянула Ульяна, — значит, организацию похорон и оплату фирма берет на себя, так шеф распорядился.

Дальше она подробно рассказала мне, где будут хоронить и какие будут поминки.

— Слушай, а где все-то у вас? Ну, сотрудники.

— Где? — переспросила Ульяна. — Да кто где. Андрей с еще одним поехал насчет похорон, шеф — по своим делам, он мне не докладывает, а остальные — на объектах. У нас ведь работа в основном выездная — объекты контролировать. Если работяг не проверить, они такого наворотят, потом в год не расхлебаешь!

Она выбросила окурок в окошко и вышла в комнату, я за ней. Мы подошли к девственно чистому Пашиному столу.

— Может, хочешь что-то на память взять? — неуверенно спросила меня Ульяна.

Я выдвинула ящики, там валялось всякое барахло — бумажки, скотч, ломаные карандаши. Конечно, не худо было бы обыскать ящики, возможно, я нашла бы там что-нибудь важное, что в совокупности с записной книжкой дало бы возможность разобраться наконец, чего же хочет от меня загадочный шантажист, что ему нужно узнать из записной книжки Павла? Но под взглядом Ульяны я не могла рыться в ящиках.

— Наверное, еще рано, — промямлила я и отвела глаза.

— Ты что-то бледная, — встревожилась она, — давай хоть кофейку с тобой выпьем!

— Давай, — я согласилась, чтобы подольше не уходить.

На что я надеялась, непонятно.

— Придется тебе завтра созвониться с Андреем, нужно одежду завезти в морг, — деловито сказала Ульяна, заваривая кофе. — Если бы сегодня хоть чуть-чуть пораньше пришла, их бы на месте застала, сразу бы домой к нему и съездили.

— Да я полчаса там внизу с охранником разбиралась! — вскипела я. — Слушай, а он у вас случайно не псих? Не пускает, и все, чуть не обыскал прямо! Сумку вырвал...

— Да он, — Ульяна досадливо поморщилась, — он нашему шефу не то родственник, не то знакомый... делает что хочет.

— А если всех клиентов распугает таким поведением?

— Да он вообще-то нормально себя ведет, это сегодня что-то на него нашло...

Я тянула кофе крошечными глотками, чтобы хватило надольше.

— Расскажи мне о Пашиной работе, — проникновенно поглядев Ульяне в глаза, попросила я, причем голос мой дрогнул.

— Ну... он как все был, то есть...

— Что он звезд с неба не хватал, я и сама поняла, — перебила я ее, — ты рассказывай как есть, не стесняйся.

— Ну, значит, как у нас работа идет? — оживилась Ульяна. — Допустим, какая-то фирма хочет устроить себе грандиозный офис. Обращается в специальное агентство, которое находит подходящее помещение. Дальше в дело вступаем мы, но только тогда, когда помещение уже полностью выкуплено этой фирмой. Перестраиваем, делаем дизайн, ну и так далее. И Паша вот как раз курировал строительство некоторых объектов, то есть проверял, чтобы работяги не напортачили, чтобы материалы все были вовремя завезены, ничего не пропало и чтобы клиент был доволен.

Я прикинула: должность-то собачья. Для такой работы архитектором не нужно быть. Я и сама у себя в фирме занималась похожим делом — следила за бумагами и за водителями, чтобы вовремя выехали и ничего не напутали с грузом. Пашка же в свое время рассказывал, какая у него важная и ответственная работа, что он чуть ли не самый главный начальник. Ну, да что об этом теперь...

— Довольны Павлом были здесь, хорошие отношения с начальством у него были? — продолжала настырно выспрашивать я.

— Да нормальные отношения, — задумчиво отвечала Ульяна. — Если работать как следует, то шеф хорошо относится к сотрудникам. Но вот, интересно, ты спросила, а я вспомнила: как раз недавно, на той неделе, у него с Пашей случилась разборочка...

Я срочно опустила глаза в чашку и закусила губу, чтобы не выдать своей заинтересованности. Больше всего я боялась, как бы кто-нибудь не пришел и не прервал поток Ульяниных воспоминаний, хотя, возможно, они мне ничем не помогут.

— Когда же это было... в четверг, что ли, ну да, точно в четверг, — вспоминала Ульяна, — дело было днем, часа в два, весь народ обедать ушел. У нас, знаешь, все в разные места ходят — кто в кафе, кто в бистро, кто в китайский ресторан, а потом друг другу рассказывают, где лучше. И тогда уже все в то место направляемся. Так вот, все ушли, а моя очередь была тут сидеть — нельзя же офис без присмотра оставить. Сижу это я, бутерброд с колбасой ем, вдруг влетает Пашка сам не свой. Ну, говорит, там такая петрушка на объекте, прямо кино! А у него объект тогда был в Саперном переулке — это в центре, тихий переулочек, но дома там очень красивые, и постепенно обживают их «новые русские». Банк там еще на углу. И какая-то фирма откупила весь первый этаж одного дома, чтобы сделать шикарный фитнес-центр. Там квартиры были коммунальные, так агентство недвижимости расселило всех старушек по окраинам, а потом уже мы за дело принялись. Вот Пашка рассказывает, что приезжает он утром на объект, а там работяги сидят, репу чешут. Оказывается, сломали они все стены, а стены в старых домах сама понимаешь какие, и нашли замурованный сейф. И теперь боятся его открывать, потому что, во-первых, вдруг он заминирован, а во-вторых, если там какие ценности, то чтобы на них не подумали, что они украли. Тут как раз Паша приходит. Распорядился он дурака не валять, сейф вскрывать, потому что видно, что он дореволюционный, фирмы «Мозес и сын», вряд ли там бомба может быть.

— Часто такое бывает у вас?

— Бывает, — Ульяна пожала плечами, — но ценностей мало находим, больше рухлядь старую. А работягам, конечно, лишь бы перекур устроить. Ну что, вскрыли сейф автогеном и ничего ценного там не нашли. Видно, успели хозяева все вывезти в свое время. Только лежит в пыли старый, весь пожелтевший конверт с бумагами.

— Да что ты? — вскинулась я. — А что в тех бумагах было?

— А я знаю? — Ульяна снова пожала плечами. — Конверт-то я видела, а в бумаги не заглядывала, потому что Пашка бумаги забрал, а работяги сразу поскучнели и за работу принялись. Они-то думали, что в сейфе золото — бриллианты, а там письма какие-то!

— Письма? Старые письма? Кто же их в сейфе держит?

— Ну не письма, а бумаги. В общем, Павел, видно, просмотрел их наскоро, чем-то заинтересовался, потому что когда приехал тогда, в четверг, то и спрашивает меня — кто в том доме, в Саперном переулке, жил до того, как фирма его купила? А я на всякий случай все сведения в компьютере держу — мало ли что? Чтобы потом к нам не было никаких претензий. Короче, выяснила я, что раньше там было две больших коммунальных квартиры, фамилии жильцов он попросил прочитать и одной бабулей сильно заинтересовался.

— Кем же?

— Я даже фамилию запомнила, как у царицы Екатерины Первой, — Скавронская...

«Скавронская Лидия Андреевна!» — чуть не завопила я, но вовремя прикусила язык, сделав вид, что просто поперхнулась. Значит, я не ошиблась и правильно определила, для чего шантажисту нужна Пашина записная книжка. Он хотел... что он хотел? Выяснить адрес Скавронской? Но можно было это сделать другим способом, вот у Ульяны в базе данных... Да, но для этого ему нужно попасть в Ульянину базу данных...

Я все больше убеждалась, что тайна смерти Павла напрямую связана с его работой.

— Ну и что же эта Скавронская? Кто она такая оказалась? — подстегнула я Ульяну.

Нужно было действовать быстро и решительно, пока она не опомнилась и не стала спрашивать, почему меня интересует какая-то совершенно посторонняя женщина, если у меня самой недавно погиб близкий мужчина?

— Старушка — божий одуванчик! — послушно ответила Ульяна. — Она жила в той квартире, было у нее две комнаты, но сейф, как Пашка сказал, находился не в комнате, а то ли в прихожей, то ли в кладовке. В этих старых коммунальных квартирах никогда не поймешь, где что было, потому что их много раз перепланировали. Там, судя по всему, до революции была одна большая квартира на весь этаж, потом ее поделили, перестроили — перегородки там всякие, чуланы, кладовки... Короче, удалось мне вытянуть из Пашки, что на одной бумаге он прочитал фамилию «Скавронский». Хотела я в те бумаги нос сунуть, но он не дал, сказал, что там все на немецком. А одно письмо было на французском, потому что Пашка меня спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто это письмо может перевести?

— А что, по-немецки он разве читал? — удивилась я.

— Не знаю, спрашивал про французский. Я и говорю, что если нужно, то найду такого человека, но пусть он сначала скажет, за каким чертом ему это нужно?

— А он? — Теперь уж я не скрывала своего интереса.

— А он так заюлил — то да се, так я и не стала расспрашивать, потому что ничего серьезного там и быть не могло. Знаешь, ты уж не обижайся, но Павел твой — пустой был человек, несерьезный, и отношение к нему у нас в коллективе было соответственное... Ой! — Ульяна испуганно зажала рот ладонью. — Что же это я? Человека еще не похоронили...

— Да ладно тебе, — я махнула рукой, — а то я сама про Пашу этого не знаю! И еще много чего, так что не бойся и рассказывай дальше.

— Значит, взял он какую-то бумажку и хотел ее отксерить, может, это то самое письмо было, я не знаю. Но у нас ксерокс все время ломается, а когда не ломается, то все равно очень плохо работает. Пашка чертыхается, ногами топает, два листа испортил, а тут выходит из кабинета наш шеф Валерий Васильевич. Я как увидела, что дверь приоткрывается, так сразу — шмыг в коридор, то есть хотела-то в коридор, а потом решила пересидеть вон там, где мы курили.

— А с чего это ты так всполошилась?

— А я всегда сразу определяю по тому, как шеф дверь открывает, в каком он настроении. Если быстро дверь открывается, но не хлопает, потому что в последний момент шеф ее придерживает, значит, все в порядке, он в отличном настроении, а если и будет с кого стружку снимать, то по делу. Если ногой пинает и ручка в стенку бьется, значит, на каком-то объекте неприятности, либо же налоговая наехала или клиент претензии предъявил. Тогда шеф орет и ругается, но на всех нас вместе, то есть просто так воздух сотрясает. А вот уж если дверь тихонечко так открывается, ни стуку, ни скрипу, то тогда пиши пропало — значит, случилось самое страшное.

— Что же такое? — полюбопытствовала я.

— Значит, кто-то из конкурентов выгодный заказ у него перехватил. Тогда шеф в ярости и на пути его лучше не попадаться. Что, не веришь мне? — прищурилась Ульяна.

— Верю.

Мы с Ленкой тоже определяли настроение нашего шефа Олешка по тому, как он паркует машину по утрам.

— Значит, заметила я, что дверь тихонько приоткрывается, и спряталась — кому охота лишний раз на хамство нарываться? Ну вот, вылетает шеф из кабинета и натыкается на Пашку. Поскольку в комнате никого больше нет, он, естественно, устремляется на него, как бык на красное. И чем это, интересно знать, ты здесь, так-растак, занимаешься? И почему это все делом заняты, один ты у нас дурью маешься? Почему ты не на объекте?

Павел задергался — то да се, я на объекте был, вот нашли в сейфе бумажки. Какие еще, к чертям, бумажки, взревел шеф, когда мастерская Михайлова у нас перехватила переоборудование Лахтинского универмага? И подземную стоянку на Рижском тоже им отдали!

— Я себе представляю, — усмехнулась я, — такому на дороге не попадайся.

— Вот именно! — воскликнула Ульяна. — Но ты слушай дальше. Значит, вырывает шеф у Пашки конверт, углубился в бумаги. Тишина стоит некоторое время, потом шеф спрашивает вроде бы поспокойнее так, что Павел собирался с этими бумагами делать? Но я-то у себя в закутке и то поняла, что спокойствие это в голосе шефа — не что иное, как затишье перед бурей, а Пашке в голову не влетело!

— Точно, — поддакнула я, — мужики на такие мелочи никогда внимания не обращают.

— За то и страдают. Пашка, естественно, ничего не уловил и торопится объяснить шефу, что жила в том доме некая Скавронская, что фамилия на одной бумаге такая же, он, мол, адрес уже той бабки выяснил и так далее... Ну, как грянул шеф из всех залпов, чуть потолок не обвалился! Он вообще-то мужик приличный, но тут такого мата наслушалась я! Он-то думал, что в комнате, кроме них с Павлом, никого нет, ну и разошелся. А если на приличный человеческий язык его речь перевести, то получалось следующее: каждый должен заниматься своим делом. Его, Павла, поставили за объектом присматривать, вот пусть он этим и занимается. А то все сроки скоро пройдут. Работяги совсем распустились, а кто в этом виноват? Разумеется, Паша. Потому что всякой ерундой занят. Если такой случай произошел, то ему нужно первым делом все предъявлять шефу. Шеф сам разберется, что это за бумаги, стоят ли они того, чтобы о них думать, и куда их девать — в музей или в мусорное ведро. Тем более что так, навскидку, он видит, что никому они не нужны, разве что бабке той отдать на память. Шеф по-немецки шпрехает отлично.

Значит, сейчас развернулся, командует шеф, и на объект, большими скачками, как кенгуру! И чтобы больше ни о чем постороннем не думал! Шеф так сказал, и его надо слушаться, потому что он — начальник, а Пашка — дурак. И если Пашу такое положение дел не устраивает, то — скатертью дорога в поисках новой работы! Потому что у него, у шефа, терпение скоро лопнет, Пашка его достал, и найти человека на его место шефу — раз плюнуть!

Ульяна перевела дух и продолжала:

— Вот, такие пироги. Разумеется, это я тебе своими словами пересказываю. Но Паша все понял и понесся на объект. А шеф удалился в кабинет. Я тогда тоже тихонько выскользнула, а после уж наши пришли.

Я отвернулась, чтобы Ульяна не заметила, как я взволнована. Значит ли это, что я на верном пути? Значит ли это, что я могу разгадать убийство Павла? Но если в дело замешались те самые бумаги, то к ним имеет касательство Пашин шеф? Что было в том старом конверте?

— Слушай, Ульяна, — повинуясь неосознанному порыву, сказала я, — не рассказывай никому про этот случай. Понимаешь, раз Павел умер, а его шеф так ругал... как-то нехорошо это, и шефу неприятно будет.

— Ну, что шефу неприятно, мне плевать, — решительно высказалась Ульяна, — а вот что он мне веселую жизнь устроит, если узнает, что подслушивала, это точно. Так что не волнуйся на этот счет — буду молчать в тряпочку.

Она взяла чашки и вышла из комнаты, а я совершенно машинально подошла к ксероксу, стоящему в углу. Ксерокс как ксерокс, ничего особенного, фирмы «Панасоник». Рядом стояла переполненная корзина для мусора. Вообще было заметно, что в комнате долго не убирали — на подоконниках пыль, очевидно, уборщица уволилась по летнему времени или была в отпуске.

Я поглядела на переполненную корзину и решилась вывалить бумаги на пол. На этот противообщественный поступок меня натолкнуло одно место в рассказе Ульяны — ксерокс-де у них работает из рук вон плохо, и Паша испортил два листа. А куда он их выбросил? Разумеется, в корзину. По собственному опыту знаю, что корзина наполняется примерно дня за четыре, сегодня у нас среда, там были два выходных, стало быть, в четверг корзина была пустой, и теперь весь мусор с четверга лежит наверху той кучи, что я вывалила на пол. Я порылась в бумажках и, разумеется, ничего не нашла — то есть были какие-то чертежи, планы зданий, калькуляции, разграфленные листы, схемы, служебные записки.

В коридоре послышались голоса, и я срочно начала запихивать мусор обратно в корзину, и вот тогда-то на глаза мне и попалась смятая бумага с французским текстом. Правда, текстом назвать это было нельзя — копируемый документ был сильно смазан, можно разобрать только отдельные слова. То есть я-то как раз не могла этого сделать, потому что в школе изучала английский. Я запихнула бумагу в карман, а корзину с мусором поставила на место.

Шаги в коридоре удалились, в комнате по-прежнему никого не было. Я решила дождаться Ульяну и ретироваться, взяв у нее все телефоны и оставив номер моего мобильника.

Ульяна что-то здорово задерживалась, видно, заболталась с кем-то, и в это время неожиданно зазвонил светло-бежевый телефон на ее столе. Поскольку больше некому было ответить на звонок, я сняла трубку.

— Что же ты думаешь — от меня так просто спрятаться? — прозвучал в трубке слишком хорошо знакомый мне голос, тот голос, который я теперь слышала даже в кошмарных снах — хрипловатый баритон телефонного шантажиста. — Не надейся, дорогая, ты от меня так легко не отделаешься. Если хочешь, чтобы тебя оставили в покое — отдай записную книжку. Это только для начала...

Вот, именно этого я и боялась. Телефонная книжка Павла — это только первый шаг, первое требование. На этом шантажист, конечно, не остановится.

— Пошел ты к черту! — рявкнула я и бросила трубку на рычаг.

И уставилась на телефон.

Когда мне нужно было позвонить в похоронное бюро, Ульяна показала на другой телефонный аппарат — черный, стоящий на отдельном столе. А этот, бежевый, по которому я сейчас разговаривала, — местный телефон.

Значит, этот шантажист сейчас находится где-то здесь, поблизости, может быть, в соседней комнате...

Я зябко передернулась. Мне показалось, что прямо в спину кто-то смотрит холодным насмешливым взглядом.

Хотя, может быть, я и преувеличиваю. Возможно, он звонил снизу, от охранника, там тоже есть местный телефон. Вспомнив про охранника, я рассердилась. Меня мариновал чуть не сорок минут, а сам пускает всяких преступников! Нужно срочно уносить отсюда ноги, но перед этим я решила сделать еще кое-что.

В комнате по-прежнему никого не было, тогда я придвинула к себе городской телефон и набрала номер из записной книжки Павла, номер Лидии Андреевны Скавронской, о которой так много узнала интересного из разговора с Ульяной. Вернее, про нее саму я ничего особенного не узнала, но вот от нее надеялась кое-что узнать. Может быть, Павел звонил ей и успел договориться о встрече?

Трубку сняли почти сразу, но вместо голоса тихой интеллигентной старушки, который я ожидала услышать, раздался бодрый и энергичный мужской голос.

— Слушаю вас! — пророкотало в трубке.

— Могу я попросить Лидию Андреевну? — осведомилась я неожиданно заискивающим тоном.

— А кто ее спрашивает? — вежливо, но непреклонно поинтересовался мой собеседник.

Голос его показался мне смутно знакомым.

— Это... — я хотела ответить уклончиво, но подумала, что тогда и собеседник ничего мне не скажет, и, оглядевшись по сторонам, решительно заявила: — Вас беспокоят из архитектурно-строительной фирмы «Атлант». Лидия Андреевна имела дела с нашей фирмой, и у нас возник к ней небольшой вопрос, поэтому мне нужно поговорить с ней.

— Вот ведь какие дела... — мой собеседник замялся, — Лидия Андреевна не сможет подойти к телефону, она скончалась.

И тут я вспомнила этот голос. Не столько даже голос, сколько эту присказку: «вот ведь какие дела». Это был не кто иной, как капитан Овечкин, один из двух капитанов, которые нанесли мне визит на следующий день после ужасной гибели Павла.

Я сбивчиво извинилась и повесила трубку, пока капитан Овечкин тоже не узнал меня — иначе у него может возникнуть ко мне целый ряд неизбежных вопросов. А так... пусть он проверяет, откуда ему звонили, пусть прослеживает звонок — ему подтвердят, что звонили действительно из архитектурно-строительной фирмы «Атлант»...

Но что же означает присутствие капитана Овечкина в квартире Лидии Андреевны Скавронской? Он сказал, что Лидия Андреевна скончалась. Однако, если умирает своей смертью тихая одинокая старушка, милиция обычно не проявляет к такому событию интереса. Значит, Лидия Андреевна умерла не своей смертью? Ее убили? Тогда запись в блокноте Павла приобретает особый смысл...

Я схватила сумку, сунула в нее записную книжку и выскочила в коридор, где столкнулась с Ульяной. Пробормотав слова прощания, я устремилась к лестнице, крича, что позвоню ей завтра.

Охранник чуть в стороне от двери читал иллюстрированную газету и не обратил на меня ни малейшего внимания. Как видно, я правильно поняла его сущность: он опасается только входящих людей, выходящие его мало интересуют.

Оглядываясь по сторонам, я припустила по улице. Никто меня не преследовал. На улице было жарко и душно, видно, собиралась гроза. Почувствовав, что если не выпью немедленно чего-нибудь холодненького, то свалюсь тут же на месте, я заскочила в первое попавшееся кафе и попросила апельсинового сока со льдом. Народу в кафе было мало, я села так, чтобы наблюдать за входной дверью, хотя, что мне это даст, и сама не знала. Если даже войдет шантажист, как я узнаю его в лицо? Но мне надоело бояться и убегать, следовало сесть и спокойно подумать.

Если принять как гипотезу, что Пашина смерть связана с тем самым конвертом, который работяги нашли в старом сейфе (а мне ничего больше и не остается), то в дело вмешивается таинственный шеф — как его там? Валерий Васильевич. Пока точно известно, что именно он забрал конверт с бумагами.

Теперь, если я не ошиблась, а я ручаюсь в том, что узнала по телефону голос капитана Овечкина, то смерть Лидии Андреевны Скавронской произошла не случайно. Не естественная была смерть у бедной старушки, иначе капитан Овечкин не торчал бы у нее в квартире. Тогда возникает множество вопросов. Когда умерла бабулька — до или после Павла? А может быть, она уже была мертва в тот четверг? А если нет, звонил ей Павел или нет? Звонил ли ей шеф и куда он вообще дел бумаги? Что было в этих бумагах?

Насчет последнего вопроса я могу только апеллировать к остаткам французского письма, отдельные слова, возможно, удастся разобрать. К шефу пока лучше не соваться, а вот выяснить, когда умерла старушка Скавронская, можно путем расспрашивания соседей — надежный проверенный способ. Я приободрилась и в это время в моей сумочке запищал мобильник.

— Дорогая, с тобой ничего не случилось? — спрашивал взволнованным голосом Вадим. — Ты вдруг пропадаешь надолго и совершенно не даешь о себе знать.

— Ты очень кстати! Ты мне нужен! Вернее, не ты, а машина! — выпалила я и тут же опомнилась. — Извини...

— Куда на этот раз? — холодно осведомился он.

— К Скавронской, — чтобы не тратить времени даром, быстро ответила я, — улица Вавилова, дом десять.

О том, что старуха мертва и там с утра была милиция, я решила пока не упоминать, а то Вадим ни за что меня туда не повезет. Расскажу ему по дороге. Почему-то мне казалось, что мы и так потеряли очень много времени, что, если сейчас не раскроется загадка смерти Павла, шантажист никогда от меня не отстанет.

Мы заехали во двор, проехали между двух подъездов и остановились возле того, где была нужная нам квартира. Вадим заглушил мотор и посмотрел на меня.

— Ну, что дальше?

— Не знаю, — промямлила я.

В квартире никого не было, это мы выяснили, позвонив туда по мобильному. Позвонить в соседние квартиры и представиться милицейскими сотрудниками мы не могли — соседи только что видели других милиционеров. На лавочке у подъезда прочно обосновались две старухи. Я сразу же отбросила мысль попробовать разжиться информацией у них — уж слишком скандальные и вредные физиономии. У меня плохие отношения со старухами, не любят они меня.

— Может быть, ты попробуешь? — умоляюще спросила я Вадима. — У тебя вид располагающий...

Он неохотно открыл дверцу и вдруг замер, вглядываясь в проходящую мимо женщину. Я ревниво взглянула на нее, но тут же успокоилась: замотанная, бедно одетая, изможденная женщина средних лет...

— Елена Вячеславовна! — окликнул ее Вадим.

Женщина застыла на месте, оглянулась и подошла к машине, робко улыбаясь:

— Вадим Романович, надо же, вы меня признали!

— У меня память профессиональная, — Вадим в ответ тоже улыбнулся, — я своих больных не забываю. Это — Елена Вячеславовна Подберезкина, я несколько лет назад лечил ее больное сердце... — пояснил он мне, — как вы себя чувствуете, Елена Вячеславовна?

— Ничего... — протянула она, пряча глаза, но при этом инстинктивно прикоснулась рукой к груди.

— Надо бы вам операцию... — озабоченно проговорил Вадим.

— Ну, это мне не по средствам, — отмахнулась Елена Вячеславовна, — вы же знаете...

— А вы разве здесь живете? Вроде вы тогда жили в Сосновой Поляне?

— Там и живу. А здесь тетя моя жила, Лидия Андреевна, да вот несчастье с ней...

— Лидия Андреевна? — вклинилась я в разговор, услышав знакомое имя. — Скавронская?

— Да, — удивленно повернулась ко мне Елена Вячеславовна, — а что, вы были знакомы с тетей Лидой?

— А что с ней случилось? — ответила я вопросом на вопрос. — Я ей позвонила, а там милиция.

— Такое несчастье! — Женщина всхлипнула и снова привычно прижала руку к больному сердцу. — Тетю Лиду убили... может быть, только ударили, но много ли старухе надо! И не взяли ведь ничего, да у нее ничего и не было, но сейчас наркоманы готовы за грош убить. Перевернули все в доме вверх дном, видно, искали что-то ценное, да откуда у нее... Если что и было, давно уже продано.

Я вспомнила свою перевернутую вверх дном квартиру, вспомнила, как капитан Овечкин рассказывал о разгроме в доме Ольги Павловны — которую, кстати, тоже ударили, только она помоложе и покрепче старухи Скавронской и отделалась сотрясением мозга. Во всем этом чувствовался один стиль, одна рука.

Елена Вячеславовна заметно побледнела. Вадим подскочил к ней, подхватил под локоть:

— Я же говорил, вам совершенно нельзя волноваться! У вас в любую минуту может начаться приступ! Давайте поднимемся в квартиру вашей тети, вы приляжете, а я послушаю ваше сердце и, может быть, подберу лекарство, а в крайнем случае вызову транспорт и госпитализирую...

— Нельзя мне в больницу! — ахнула женщина. — Вы же знаете, дети, муж... они без меня пропадут...

— Ничего не случится! Ваш муж — здоровый человек...

— Но он такой беспомощный!

— В любом случае пойдемте в дом, ехать вам сейчас никуда нельзя.

Я поддержала ее под другой локоть, и мы осторожно повели Елену Вячеславовну к подъезду. Она тяжело, с сипением дышала, лицо ее на глазах бледнело.

К счастью, лифт работал. Мы поднялись на четвертый этаж. Женщина дрожащими руками достала из сумочки ключи от квартиры, Вадим помог ей открыть дверь.

Самая обычная крошечная двухкомнатная квартирка. Видно, очень уж нужны были той фирме, что собиралась устроить фитнес-центр, те две коммуналки на Саперном, раз старухе дали аж двухкомнатную! Но Ульяна говорила, что комнаты там были огромные, потолки высоченные — четыре метра, что ли. Представляю, каково было несчастной Лидии Андреевне Скавронской очутиться в этой двухкомнатной собачьей будке после тех потолков!

В квартире действительно царил беспорядок, немыслимый для жилища аккуратной одинокой старушки. Мы помогли Елене Вячеславовне дойти до дивана, уложили ее. Вадим нашел аптечку, дал больной таблетку нитроглицерина, прослушал ее сердце, вместо стетоскопа воспользовавшись тонким стаканом.

Полежав и приняв лекарство, женщина немного приободрилась и порозовела.

— Ничего страшного, — сказал наконец Вадим, — госпитализация необязательна. Но только прошу вас — избегайте любых переживаний! Это может быть для вас очень опасно!

Отдышавшись, Елена Вячеславовна начала рассказывать:

— Я два дня звонила тете Лиде, а у нее телефон не отвечает. А ведь она давно уже самостоятельно никуда не выходила, тем более когда переехала, сами понимаете, вокруг все незнакомое. Я тогда позвонила на телефонную станцию — хотела узнать, исправен ли телефон. Они сказали, что с телефоном все в порядке. Тогда я все бросила и поехала сюда, а здесь... — Женщина снова громко всхлипнула, а Вадим осторожно взял ее за запястье и сказал:

— Никаких волнений! Вы меня не поняли? Никаких волнений! О детях своих подумайте!

— Да, конечно, — Елена Вячеславовна снова всхлипнула, но дыхание ее понемногу становилось ровнее, — а я все думаю — может, если бы я сразу сюда приехала, как только почувствовала неладное, тетя Лида еще была жива и я могла бы ей помочь...

— А когда это случилось? — довольно невежливо вклинилась я, чем заслужила неодобрительный взгляд Вадима.

— Что случилось? — Елена Вячеславовна остановилась на полуслове.

— С какого дня никто не подходил к телефону? И когда вы приехали и нашли Лидию Андреевну мертвой? — спросила я.

Вадим из-за плеча больной показал мне кулак, но Елена Вячеславовна не вскрикнула, не потеряла сознание, а довольно внятно ответила, что звонить она начала с четверга, но звонила вечером, так что очень может быть, что тетя Лида не слышала звонка, потому что по вечерам у нее громко работает телевизор.

Старуха была глуховата, поняла я.

Забеспокоилась Елена Вячеславовна с пятницы, но только в субботу позвонила на телефонную станцию, а поехать смогла лишь в воскресенье.

— А что говорит милиция, когда она умерла?

— Возможно, в пятницу... — Елена Вячеславовна вытерла глаза платочком и снова принялась сетовать на то, что не придала значения вначале своему беспокойству и не проведала тетю в пятницу или даже в четверг вечером.

Я вполуха прислушивалась к ее словам и внимательно оглядывалась вокруг.

Милиция оставила в квартире все в том виде, как в момент убийства, только увезли сам труп старушки. Безусловно, убийца устроил здесь настоящий обыск, точно такой же, как у меня дома, — поспешный, неаккуратный, но очень дотошный — все вывалили на пол из шкафов и полок, разворошили устоявшийся быт одинокой старой женщины. Это выглядело так же, как у меня, и так же, как у Ольги Павловны.

За одним исключением. Меня не застали дома и поэтому не оглушили, как мою несостоявшуюся свекровь, и не убили, как бедную старушку Скавронскую.

Но вот что еще важно: у меня в квартире искали Пашкину записную книжку, во всяком случае, так я считала. То же самое — у Ольги Павловны. Но что же искали здесь?

Коричневого блокнота в кожаной обложке в этой квартире никак не могло быть, да и блокнот этот имело смысл искать только из-за телефона Скавронской, который был там записан. Что же в таком случае убийца искал в этой квартире?

Я вспомнила разговор с Ульяной, вспомнила, как она говорила о найденных в старом сейфе документах. Скавронская раньше жила как раз в той самой квартире, где был замурован сейф. Что-то за всем этим определенно маячило...

— Аня! — окликнул меня Вадим. — Я схожу в аптеку. Елене Вячеславовне обязательно нужно сделать инъекцию, а здесь в аптечке нет даже одноразового шприца. Посиди с ней полчасика, если станет хуже, дай еще таблетку нитроглицерина.

Я подсела к больной женщине. Вадим хлопнул входной дверью. В квартире наступила тишина. Елена Вячеславовна прикрыла глаза и задремала. Лицо ее было покрыто нездоровой сероватой бледностью, на лбу выступили мелкие капли пота. Неожиданно она широко открыла глаза и медленно, задумчиво проговорила:

— А ведь моя тетя Лида происходила из старинной и очень богатой семьи...

— Из какой семьи? — заинтересовалась я.

Но в это мгновение раздался звонок.

Я поспешила к двери — должно быть, Вадим вернулся быстрее, чем обещал.

Но на пороге стояли те, кого я меньше всего ожидала увидеть, — два капитана, Овечкин и Быков. Я-то думала, что они уже сделали все, что хотели сделать в квартире убитой Скавронской, а они, оказывается, просто вышли перекусить. Или погулять. Или покурить. Или не знаю еще что. Во всяком случае, сейчас два капитана приперлись в квартиру в самый неподходящий для меня момент.

Похоже, они тоже были удивлены.

— Гражданка Соколова? — изумленно проговорил Быков.

— Анна Сергеевна? — повторил вслед за ним Овечкин. — А вы-то здесь какими судьбами?

— Действительно! — Быков сверлил меня пронзительным, недоверчивым следовательским взором. — Что вы здесь, интересно, делаете в отсутствие хозяев? И как вы сюда попали?

— И ничего не в отсутствие! — возмутилась я. — Елена Вячеславовна здесь, племянница покойной Скавронской! Ей плохо, у нее больное сердце, а мой друг доктор Романов — ее лечащий врач...

— Кто там? — донесся из комнаты встревоженный голос Елены Вячеславовны.

Капитан Быков устремился на этот голос, как гончий пес на крик раненой лани. Не знаю, что он там рассчитывал увидеть — связанную по рукам и ногам жертву с утюгом на животе или груду золотых монет царской чеканки посреди комнаты, — во всяком случае, вид скромно лежащей на диване больной женщины явно его разочаровал.

Однако он тут же попытался проявить свой скверный нрав и с порога рявкнул на Елену Вячеславовну:

— А вы что делаете в помещении? Здесь еще не закончены следственные действия!

Я зашикала на злобного капитана:

— Тише вы, говорят же — у человека плохо с сердцем!

— Ну, Слава, ты перегибаешь! — подоспел мне на помощь «добрый следователь», мягкосердечный капитан Овечкин. — Елена Вячеславовна — законный владелец квартиры, ты же знаешь, ей разрешили посещать... Основные следственные действия закончены, а она обещала не нарушать пока картину преступления...

Я хотела вклиниться и сама спросить, что они-то делают в квартире? Если бы Елене Вячеславовне запретили пока появляться в квартире покойной тети, то должны были опечатать дверь. Они этого не сделали, значит, надо было перед тем, как посетить квартиру, созвониться с наследницей, чтобы она была здесь. Они прекрасно знали, что Елена Вячеславовна тут не живет, и приезжать может не часто — у нее муж, дети, работа, болезнь, и живет она далеко... Ведь у них ключей нет. А в таком случае как эти шустрые два капитана попали в квартиру утром? Небось открыли дверь отмычкой для удобства. Нарушают закон капитаны. Допускаю, что они честные люди и ничего из квартиры не прихватят — что у старухи красть-то, но все же...

По зрелом размышлении я решила промолчать.

Быков, разглядев наконец землистую бледность Елены Вячеславовны и ее больной вид, устыдился и пошел на попятную. Однако я по-прежнему казалась ему весьма подозрительной. Он выманил меня на кухню и, стараясь не слишком кричать, повел наступление по всем правилам военной науки, сменяя яростный штурм ложными тактическими отступлениями.

— Так как же вы, Соколова, объясните свое присутствие в этой квартире?

— Я же сказала вам: мой друг, доктор Романов, — лечащий врач Елены Вячеславовны, а я зашла вместе с ним...

— И где же этот доктор Романов? — издевательским тоном проговорил Быков, оглядываясь по сторонам. — Что-то я его не вижу!

— Он пошел в аптеку купить кое-что из лекарств, а меня он просил присмотреть пока за больной. Кстати, вы меня увели от нее, а ей может понадобиться помощь.

— Сейчас, сейчас, я надолго вас не задержу, — в голосе Быкова послышалось наигранное смирение. — Допустим, про вашего знакомого врача вы говорите правду, и мы вам поверим — особенно если нам удастся дождаться этого доктора Романова и увидеть его собственными глазами. Но согласитесь, Анна...

— Сергеевна, — подсказала я.

Мне вовсе не хотелось, чтобы этот наглый самоуверенный тип обращался ко мне по имени.

— Сергеевна, — повторил он за мной, — согласитесь, что это все-таки выглядит странно.

— Что именно? — сухо спросила я.

— То, что вы оказываетесь здесь, в этой квартире, на месте совершения преступления.

— Но, извините, я оказалась здесь не в момент преступления, а значительно позднее!

— А это еще надо проверить, — капитан Быков показал зубы, — а где вы были в момент преступления?

— А когда это произошло? — поинтересовалась я с самым невинным видом.

— А вы не знаете? — с таким же невинным видом ответил он вопросом на вопрос.

Я не переношу такую манеру.

— Нет, не знаю.

— Ну, допустим... вообще-то, это тайна следствия.

— Тогда — извините, никак не могу удовлетворить ваше любопытство. Как я могу сказать, где я была неизвестно когда?

— Тем не менее очень странно. У вас в квартире, когда мы с коллегой нанесли вам визит, тоже был... м-м... некоторый беспорядок. Мать вашего знакомого, Павла Елисеева, находится в больнице вследствие нападения на нее неизвестных лиц, и у нее в квартире тоже все перевернуто вверх дном. Сам Павел Елисеев погибает в дорожно-транспортном происшествии... И все эти удивительные события происходят в какие-то несколько дней! Вам это не кажется странным?

Я пожала плечами:

— Мне это, может быть, и кажется странным, но еще более странным является то, что вы, вместо того чтобы искать настоящего виновника, пытаетесь давить на меня.

— А вот это только потому, что вы снова оказались на пути следствия!

— Может быть, вы все-таки позволите мне пройти к больной женщине? Я хочу убедиться, не стало ли ей хуже.

— Я вас не задерживаю, — мрачно ответил Быков.

Я прошла в комнату к Елене Вячеславовне и посмотрела на нее. Она полулежала на диване и беспокойно следила за капитаном Овечкиным, который внимательно осматривал разбросанные по комнате вещи. А я-то удивлялась, почему он не вмешивался в наш разговор с Быковым!