Крах операции «Эдельвейс»

Битва на Тереке и Баксане

Ожесточенные бои на рубеже рек Терек — Баксан начались в первых числах сентября. Им предшествовали арьергардные бои войск Северо-Кавказского фронта.

В районе городов Пятигорск, Нальчик, Минеральные Воды наши войска неоднократно контратаковали противника, нанесли ему значительные потери и все же вынуждены были отойти в сторону Прохладного, Георгиевска. Там снова завязались ожесточенные бои с немецко-фашистскими захватчиками, которые пытались с ходу форсировать горную реку Баксан.

Образцы героизма показали в этих боях многие воинские части, в том числе 392-я грузинская стрелковая дивизия под командованием полковника И. А. Силагадзе. Полки дивизии, отразив яростные танковые атаки противника, перешли в наступление и выбили врага из нескольких населенных пунктов. Особенно жаркий бой разгорелся за селение Урвань. В этом бою был тяжело ранен комбат капитан М. И. Бухаидзе — пуля попала в область сердца. Истекая кровью, он поднялся во весь рост и крикнул своим бойцам:

— Я с вами, братья мои! Вперед!

Бойцы батальона бросились в атаку, выбили фашистов из селения и закрепились в нем. За этот подвиг капитан Михо Бухаидзе посмертно награжден орденом Красного Знамени. Грузинский поэт Ираклий Абашидзе посвятил ему стихотворение, которое стало народной песней.

Беспримерную стойкость, героизм и отвагу проявили бойцы, командиры и политработники бронепоезда № 20. Было это так…

23 августа 20-й отдельный тяжелый бронепоезд, прикрывая отход наших отрядов на южный берег Терека, вступил в бой с десятью фашистскими танками. Огнем орудий было подбито четыре машины, остальные покинули поле боя. Вечером бронепоезд отошел на западную окраину Моздока. Здесь его атаковали сорок танков.

На помощь бронепоезду подошел легкий бронепоезд из 19-го дивизиона под командованием капитана И. П. Кучмы. Но все равно силы были неравные. Вражеские снаряды вывели из строя все орудия и пулеметы, разбили бронеплощадки. Начали рваться боеприпасы. Бронепоезд был охвачен пламенем. Оставшиеся в живых воины со связками гранат двинулись навстречу танкам. Несколько сот автоматчиков и восемнадцать бронированных машин уничтожили они в этом жестоком и неравном бою.

В это же время на переднем крае обороны по Тереку сражались передовые отряды войск Закавказского фронта под командованием генерала Г. Т. Тимофеева.

Большая нагрузка легла тогда на плечи нашей воздушной армии, которую с начала 1942 года возглавил генерал-майор К. А. Вершинин.

За плечами Вершинина — многотрудная и яркая жизнь. Сын вятского бурлака, он сам до Великого Октября не раз «впрягался» в бурлацкую лямку, гонял по Волге плоты, баржи, работал плотником, лесорубом.

Затем служба в частях Красной Армии, учеба в Военной академии. К. А. Вершинину открывалась блестящая дорога кадрового офицера в сухопутных войсках, однако он предпочел «пятый океан». Интересно, что в кабину самолета Вершинин сел в… 32 года.

Главный маршал авиации К. А. Вершинин в своих воспоминаниях с большой теплотой рассказывает о боевых действиях летчиков 4-й воздушной армии, которые прикрывали с воздуха боевые действия Закавказского фронта и наносили удары по наступающим колоннам противника.

…14 августа 1942 года, когда крупные мотомеханизированные части противника начали выдвижение из района Пятигорска в юго-восточном направлении, перед авиацией была поставлена задача во что бы то ни стало задержать вражеские колонны. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, самолеты поднимались в воздух днем и ночью.

«Наибольшего напряжения боевые действия достигли 15 августа. В этот день танковые колонны противника подошли к реке Баксан. Находясь под непрерывными налетами авиации, гитлеровцы не смогли прорвать здесь оборону 37-й армии. На Баксане завязались тяжелые бои.

Только за три дня, с 14 по 16 августа, части 4-й воздушной армии совершили 1216 вылетов, уничтожили до 60 танков, свыше 600 автомашин, разрушили десятки переправ».

Наступательный порыв гитлеровцев быстро иссяк. Уже 16 августа они значительно ослабили свои атаки. Войска 37-й армии во взаимодействии с авиацией остановили дальнейшее продвижение противника.

Не добившись успеха на нальчикском направлении, немецкое командование вынуждено было перенести главный удар на моздокское направление. Поэтому с 17 августа 4-я воздушная армия сосредоточила свои основные силы севернее этого степного города.

В течение второй половины августа наша авиация продолжала наносить удары по войскам противника, которые пытались на различных участках форсировать Терек. Маневрируя своими главными силами, 4-я воздушная армия сосредоточила свои удары в тех местах, где создавалось наиболее тяжелое положение.

Однако враг все же форсировал Терек в районе Моздока. Гитлеровцы перешли в наступление на станицу Вознесенская и вклинились в оборону 11-го стрелкового корпуса.

К исходу 5 сентября вражеские танки продвинулись на юг от плацдарма на 16 километров, подошли вплотную к подножью Терского хребта и стали взбираться по его северным склонам. Возникла серьезная опасность для Орджоникидзе и Грозного.

В район Вознесенской были брошены все силы 4-й воздушной армии. Наши истребительные и штурмовые части совершали в день по 4–5 вылетов. Маневренные истребители («И-153», «И-16»), вооруженные пушками и реактивными снарядами, снижаясь до высоты 50–75 метров, в упор расстреливали и поджигали вражеские танки.

Благодаря хорошо налаженному взаимодействию авиации с наземными войсками мощная вражеская танковая атака была отбита. У подножья Терского хребта осталось множество подбитых и сожженных танков. Враг вынужден был отойти на исходные позиции.

Накопив свежие силы, он вторично перешел в наступление на Вознесенскую, бросив в атаку уже до 100 танков. Однако и на этот раз враг не имел успеха. Наши войска при поддержке авиации заставили его отступать.

_{Министр обороны СССР, Маршал Советского Союза А. А. Гречко. В годы Великой Отечественной войны командовал на Северном Кавказе 47, 18 и 56-й армиями.}

В приказе Военного совета 9-й армии от 24 сентября 1942 года отмечалось, что 10 сентября противник из района Предмостный на Вознесенскую бросил в атаку 90-100 танков. Летчики 4-й воздушной армии во взаимодействии с артиллеристами непрерывными бомбардировочно-штурмовыми ударами не только отбили танковую атаку противника, но повернули и прогнали его, нанеся большое поражение.

В этом приказе всему личному составу, участвовавшему в боевых действиях, была объявлена благодарность.

В последующих боях части 4-й воздушной армии продолжали выполнять боевые задачи в тесном взаимодействии с наземными войсками.

Серьезное внимание уделялось организации действий по разрушению вражеских переправ через Терек. Наша авиация в течение сентября разрушила 22 переправы противника. Одновременно велась напряженная борьба за господство в воздухе. Чтобы оградить свои войска от мощных ударов нашей авиации, противник усилил прикрытие их истребителями. Особенно надежно охранялись районы переправ через Терек, над которыми часто завязывались ожесточенные воздушные сражения.

Только за 20 дней 4-я воздушная армия совершила свыше 6 тысяч дневных и около 2 тысяч ночных самолето-вылетов, провела 150 воздушных боев, в которых было сбито более 100 самолетов.

Несмотря на исключительные трудности полетов, ночью смело сражались женщины-летчицы авиационного полка под командованием майора Евдокии Давидовны Бершанской. Сформирован он был прославленной советской летчицей, Героем Советского Союза Мариной Расковой из девушек-добровольцев, окончивших аэроклубы.

Вначале, признаться, я не придавал большого значения этому полку, укомплектованному перкалевыми «кукурузниками» «У-2». Однако вскоре мне пришлось изменить о нем мнение.

В осенние темные ночи, когда на расстоянии нескольких шагов не видно ни зги, а туман рваными клочьями прижимается к земле, девушки-летчицы смело поднимались в воздух, и на головы гитлеровцев летел смертоносный бомбовый град.

Бойцы передовой линии нашей обороны, восхищаясь подвигами «воздушных амазонок», говорили:

— Ну, держись, немчура, дадут вам жару наши девчата! Подумать только — во всем полку одни женщины: и летчики, и штурманы, и мотористы, и стрелки.

Помню, как однажды меня спросили бойцы:

— Скажите, товарищ командующий, здорово достается врагу от «фанерных» бомбардировщиков?

— По показаниям пленных можно судить, что за непрерывные ночные атаки гитлеровские солдаты не зря прозвали этот полк «ночным фельдфебелем». Видно, и ночью им приходится несладко…

На Кавказе частенько погожие осенние дни резко сменяются ненастьем. Над горами и долинами повисает мелкая, словно маскировочная, сетка моросящего дождя. Полевые дороги, большаки и временные аэродромы мигом превращаются в месиво.

Вот в один из таких нелетных дней вместе с командующим авиацией Закфронта генералом Вершининым приехали мы в станицу Архонскую, где базировался ночной легкобомбардировочный полк Бершанской. От палаток, самолетов, замаскированных ветками, пахучего дыма походной кухни, развешанных под навесом стираных комбинезонов веяло каким-то домашним уютом. И если бы не отдаленный гул артиллерийской канонады, можно было подумать, что приехали мы в какой-нибудь степной учебный аэроклубовский городок.

Завидя нас, девушки — летчицы, техники, механики, быстро построились. Я внимательно всматривался в лица бывших студенток, колхозниц, преподавателей школ, работниц заводов из Москвы, Киева, Одессы, Ленинграда.

Наше неожиданное появление в «стане» девушек внесло некоторое замешательство. В тот день в женском авиаполку произошел комичный случай. Евдокия Бершанская, большая шутница, четко доложив о боевой готовности летчиц, добавила:

— Товарищ командующий! В полку — «ЧП»!

Признаться, мы с командующим авиацией Вершининым насторожились.

— Докладывайте!

— В полку сегодня изрезан на носовые платки и принадлежности женского туалета боевой парашют. Случай разобран, главная виновница, подавшая такую «крамольную» идею, предана товарищескому суду.

— Ну, а как на этот поступок отреагировали остальные? — не сдержав улыбки, спросил я.

— Считают, что решение — правильное, только сожалеют, что снабженцы плохо осведомлены о принадлежностях армейского женского туалета. Ведь без нужды не стали бы летчицы резать парашют.

— Товарищеский суд отменить, — сказал я Бершанской. — Виноваты в этом «ЧП» не девушки, а наши снабженцы.

Вместе с К. А. Вершининым мы пожелали летчицам успехов в их нелегкой службе, хорошей погоды, чистого неба и сказали, что дел у них теперь с каждым днем будет прибавляться, так как фронт готовится к наступлению.

И действительно, заявки на бомбардировочную, штурмовую авиацию все возрастали, а истребители — те и вовсе были нарасхват.

Враг вел интенсивную разведку с воздуха морских коммуникаций, прибрежных черноморских портов и сооружений, дорог и перевалов через Главный Кавказский хребет. Пользуясь молчаливым согласием Турции, самолеты авиации противника вторгались в наше воздушное пространство через турецкую границу.

Как правило, после разведывательных полетов вражеская авиация подвергала бомбардировке крупные населенные пункты, аэродромы, переправы.

Командующий авиацией Закфронта генерал Вершинин, докладывая о трудностях перехвата вражеских самолетов, объяснял, что гитлеровские летчики применяют различные тактические приемы, чтобы неожиданно появиться в районе заданного квадрата. Они, как правило, залетают на нашу территорию по «ломаному» маршруту на больших высотах с приглушенными моторами или со стороны солнца…

— А ваши летчики что же, в это время козла забивают или ворон ловят? — заметил я однажды.

Вершинин очень любил своих летчиков и, видно, обиделся на эту реплику:

— Никак нет, товарищ командующий. Маневр врага разгадан, и самолеты их мы стали перехватывать. Да вот беда, летчики жалуются, что фашистские асы не вступают в бой. Как только замечают появление в воздухе наших истребителей, сразу нажимают на сектор газа, скрываются в облаках, сбрасывая дополнительные баки с горючим.

Запомнился мне один воздушный бой над юго-западной окраиной Орджоникидзе. Группа немецких бомбардировщиков, сопровождаемая 12 «мессершмиттами», устремилась к городу. Наши 9 «лагов» встретили врага на дальних подступах, над лесистыми горами.

Капитан Козаченко пошел в лобовую атаку и сбил одного «мессера», а его ведомый, молодой летчик лейтенант Гусев уничтожил второй вражеский самолет. В этом неравном бою наши истребители сбили пять фашистских машин.

Позже я побывал в той авиачасти, где служили Козаченко и Гусев. Это оказались скромные, даже застенчивые ребята.

В небе Северной Осетии героически сражались практически представители всех народов нашей страны: русские Виктор Давидков, Алексей Постнов, украинцы Петр Середа, Василий Максименко, белорус Василий Князев, осетин Ибрагим Дзусов, кабардинец Кубати Карданов.

Отважно действовали в этих боях летчики 926-го истребительного авиационного полка под командованием славного сына Дагестана капитана Владимира Эмирова, которого заслуженно называли воздушным джигитом. За месяц боев полк Эмирова уничтожил 43 вражеских самолета. На его личном счету было уже пять сбитых самолетов, когда 10 сентября, прикрывая наши бомбардировщики, он в паре со своим ведомым вступил в бой с шестью фашистскими истребителями.

Владимиру Эмирову удалось сбить один вражеский самолет, но вскоре и его истребитель был подожжен. На горящей машине летчик ринулся за фашистским истребителем и уничтожил его. Стремясь спасти машину, Эмиров сбил пламя, но машина оказалась неуправляемой. В. А. Эмиров погиб. Воздушному джигиту посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

…На войне нередко случалось так, что солдат, летчик, бронебойщик, командир совершал геройский подвиг, а о нем мы узнавали только спустя месяцы, годы, десятилетия. Но никакой отрезок времени, конечно, не сможет затмить величие боевого духа советского воина, его подвига, беззаветной любви к своей великой Родине…

…Осень 1942 года. С военного аэродрома, расположенного в предгорьях Кавказа, на боевое задание вылетел летчик-штурмовик Владимир Зангиев. Он прикрывал с воздуха самолеты, бомбившие скопления гитлеровских танков на Военно-Осетинской дороге.

В неравном бою с вражескими «мессерами» самолет Владимира Зангиева был подбит.

С трудом открыв заклинившийся фонарь, летчик выбросился из горящей машины. Чтобы сбить пламя, охватившее парашют, Владимир решил сделать затяжной прыжок. Огонь был сбит, но парашют раскрылся слишком поздно. Коснувшись земли, он почувствовал резкую боль в ноге и потерял сознание.

Немецкие мотоциклисты привезли его в дом, где жила сельская учительница Фаруз Басаева.

Когда Зангиев пришел в себя, явился офицер с переводчиком. Начался допрос. Володя молчал, отказывался отвечать, и его избивали до потери сознания. Так продолжалось несколько дней.

Однажды утром немцы согнали жителей Хаталдона к школьному зданию. Зангиева вывели из дома, связали обожженные руки веревкой, другой конец которой привязали к хвосту лошади. Всадник пришпорил лошадь, она рванулась и поволокла раненого по земле. На другом конце селения, на обочине дороги, была вырыта яма. Гитлеровцы столкнули в нее летчика.

В этот день через селение Хаталдон гнали группу пленных красноармейцев. Они вытащили летчика из ямы и попеременно несли его на руках до осетинского селения Дигора.

В сыром глиняном карьере Дигорского концлагеря к Зангиеву вернулось сознание. Потом последовал Прохладненский пересыльный пункт, долгий путь в обледенелых вагонах и, наконец, «гросслазарет Славута», лагерь — 301.

Владимир Зангиев трижды пытался бежать из лагеря, но безуспешно. И только в четвертый раз вместе с группой военнопленных ему удалось вырваться на свободу. Зангиев попал в партизанский отряд Первого молдавского соединения, действовавшего в районе Шепетовки, Славута, Каменец-Подольска, Ровно.

Позже с группой партизан он перешел линию фронта, лечился в госпитале, а через некоторое время снова сел за штурвал боевой машины.

…Его имя гремит во фронтовых газетах: «Посмотри, сквозь дым зенитных разрывов низвергается на врага штурмовик. Это он, Зангиев! Вот смолкло развороченное орудие врага, вот вражеский танк осел на бок, запылал. Наверное, Зангиев ударил! Ты слышишь, как земля сотрясается от страшных раскатов грома! Это — Зангиев! Это его ярость рвет на клочья врагов, и нет им нигде пощады от человека, который прошел через все муки ада, через смерть, и возродился для мести».[28]

На своей грозной машине Владимир Зангиев совершил десятки боевых вылетов, штурмовал с воздуха Берлин. Его подвиги отмечены орденами Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медалями… Владимир Сосланович Зангиев работает сейчас председателем республиканского Комитета ДОСААФ в своей родной Осетии.

Хочется рассказать еще об одном интересном факте. Когда в 1942 году было освобождено осетинское селение Хаталдон, летчики-однополчане на месте падения самолета установили Владимиру Зангиеву памятник. А через несколько лет, когда уже кончилась война, боевые друзья снова приехали в Хаталдон и прикрепили на обелиске другую пластинку, на которой начертано: «Герой жив! Пусть этот памятник напоминает о его подвигах!»

Каждый год осенью в Хаталдоне собираются жители селения: молодежь, седобородые старики, многочисленные друзья летчика. Каждый год приезжает сюда и сам защитник Кавказа — Владимир Зангиев. Здесь, у ночного костра, под крупными южными звездами, человек, ставший живой легендой Северной Осетии, рассказывает молодежи о своих фронтовых друзьях, о минувших воздушных боях в небе Северного Кавказа, о счастливой судьбе нынешнего поколения.

В Орджоникидзе, в книжном издательстве «Ир», вышла документальная повесть А. Лаписа и В. Шанаева. В ней авторы поведали о нелегкой, но прекрасной судьбе человека из легенды — Владимире Зангиеве.

Некоторые приведенные выше факты, характеризующие летчика-штурмовика, взяты мной из повести «Опаленные крылья» и фронтовых газет. Они, по-моему, типичны для тысяч советских людей, чья жизнь была связана с армией, фронтом.

В течение сентября немецко-фашистское командование группы армий «А» делало отчаянные попытки прорвать оборону советских войск на Тереке и Баксане и выйти к нефтяным промыслам Грозного и Баку.

В боях под Малгобеком и у «Эльхотовских ворот» противник потерял большое количество живой силы и техники. Но не считаясь с потерями, генерал Клейст решил любой ценой поднять свой престиж и во что бы то ни стало захватить столицу Северной Осетии — Орджоникидзе. В планах гитлеровского командования значилось: закупорить Военно-Грузинскую дорогу и тем самым лишить войска Закавказского фронта связей с Северной группой и с основными жизненно важными артериями страны. Параллельно должно было развиваться наступление на Грозный и Баку.

Орджоникидзе имел большое стратегическое значение, так как отсюда открывались прямые дороги в Закавказье, к нефтяным богатствам Азербайджана и Чечено-Ингушетии. Однако подступы к городу прикрываются горными реками, лесистыми хребтами.

Наткнувшись на сопротивление советских войск в районах Моздока — Малгобека, противник решил, что самый удобный путь к столице Северной Осетии — от Нальчика. Местность в этой полосе проходима для всех родов войск.

Северная группа войск Закавказского фронта прилагала все усилия к тому, чтобы ускорить разгром врага, но сил для мощного контрудара не доставало. Причем, командование считало, что немецко-фашистские войска начнут новое наступление не на нальчикском направлении, а на моздокском. И готовилось к сражениям под Моздоком.

— Фашисты только на моздокском направлении и проявляют активность, — сообщали мне из штаба Северной группы. — Они там даже эсэсовцев в бой бросают….

— Откуда вам известно, что со стороны Терского хребта удар готовится? — спрашивал я командующего Северной группой войск.

— Из показаний немецких военнопленных и данных нашей разведки.

Я обратил внимание на слабость левого фланга войск Северной группы. Приказал командованию быть начеку под Моздоком и в то же время усилить войска, прикрывавшие нальчикское направление.

Между тем противник еще в сентябре начал готовить наступательную операцию со стороны Нальчика. К 25 сентября он захватил Котляревскую, Майский, чем обеспечил себе небольшой, но надежный плацдарм на правом берегу Терека. Командование 37-й армии и Северной группы войск не обратило на это внимание и своевременно не ликвидировало Майский плацдарм, где «закручивалась пружина» нальчикской операции и откуда в последствии был нанесен основной удар противника по нашим войскам.

Дезориентируя нашу разведку, немецко-фашистские войска продолжали вести «бои местного значения» под Малгобеком. Затем скрытно сняли из-под Моздока 13 и 23-ю танковые дивизии, пополнили их свежими резервами и сосредоточили все эти силы на новом плацдарме. Всего командование группы армий «А» сконцентрировало на нальчикском направлении две танковые и одну горнострелковую дивизии, десять батальонов и дивизионов специального назначения. Численность войск на плацдарме, протяженностью до 20 километров, достигала около 35 тысяч человек.

Вперед выдвигалась 23-я танковая дивизия. На башне каждого танка был изображен силуэт льва на желтом фоне. Экипажи машин были укомплектованы активистами союза гитлеровской молодежи, давшими клятву верности фюреру.

К цвету немецкой армии принадлежала и дивизия СС «Викинг». Время от времени она появлялась на советско-германском фронте на направлениях главного удара. Дивизия имела три моторизованных полка: «Вестланд», «Нордланд», «Германия», части полевой, зенитной и противотанковой артиллерии. «Викинги» тоже получили приказ двигаться на Орджоникидзе.

«К началу боевых действий Северная группа войск Закавказского фронта была усилена девятью артиллерийскими и десятью истребительно-противотанковыми артиллерийскими полками, двумя минометными и двумя полками реактивной артиллерии. В группе имелось пять танковых бригад, восемь отдельных танковых батальонов и шесть бронепоездов. В 4-й воздушной армии насчитывалось около 250 различных типов самолетов».[29]

Основные силы советских войск были расположены на грозненском и орджоникидзевском направлениях, на нальчикском направлении находилась 37-я армия. Она была ослаблена в предыдущих боях, не имела резерва. Враг же в этом районе сосредоточил две танковые дивизии и значительные силы пехоты. У 37-й армии танков вообще не было. Отсутствовали инженерные сооружения, минные противотанковые заграждения.

25 октября в 8 часов 25 минут 70 вражеских бомбардировщиков под прикрытием истребительной авиации неожиданно нанесли мощный удар по войскам и штабу 37-й армии, который располагался на окраине Нальчика — в Долинске. Во время налета погибло девять работников штаба, сгорело много автомашин, разрушен был армейский узел связи. Из Долинска штаб передислоцировался в селение Хасанья, но из-за отсутствия дублирующих средств связи потерял контакт с войсками.

А тем временем под прикрытием плотной дымовой завесы немецкие танки с десантом автоматчиков устремились на наши окопы первой линии. Вслед ринулись мотоциклисты. За ними — пехотные части румын. До поздних сумерек над дорогами, которые вели в Нальчик, висели вражеские самолеты. Массированными ударами они расчищали дорогу танкам.

Упорное сопротивление врагу оказали 295-я стрелковая дивизия полковника Н. Г. Сафаряна и 392-я стрелковая дивизия полковника Г. И. Купарадзе, но и они вынуждены были отступить. Противнику удалось за день вклиниться в нашу оборону на глубину 7–8 километров.

26 октября на этом же направлении немецко-фашистские войска возобновили наступление. Самолеты с черной свастикой на стабилизаторах несколько раз бомбили Нальчик, пригородный аэродром, где базировался 446-й смешанный авиаполк.

К исходу дня в штаб Закфронта поступило сообщение о том, что танковые части, мотопехота гитлеровцев при поддержке авиации 28 октября заняли Нальчик…

Несколько раз наш гвардейский полк бросался в контратаку, но на выручку пехоте врага приходили танки 13 и 23-й немецких дивизий. В бой вступили основные силы противника, сосредоточенные на Майском плацдарме.

С трудом связываюсь по телефону со штабом Северной группы войск и прошу дать реальную оценку создавшемуся положению.

— По-видимому, это частная операция противника по ликвидации 37-й армии, которая обороняла подступы к Нальчику, — ответили мне.

Вечером командованию группы наконец стало ясно, что неожиданный удар с запада — начало широкой наступательной операции по захвату Орджоникидзе. Прорвав оборону 626-го стрелкового полка, вражеские танковые колонны продвинулись на отдельных участках более чем на 20 километров. Командование 37-й армии не ожидало такого оборота дела. Войска лишились управления и начали отходить разрозненными группами к предгорьям Главного Кавказского хребта.

Командование немецкой группы армий «А», сообщая об успехах своих войск, отмечало: «В районе 1-й танковой армии наступление на Нальчик, по-видимому, застало противника врасплох. Танковые дивизии уже в первый день продвинулись до Псыгансу, некоторые их части повернули на север и создали предпосылки для окружения приблизительно четырех дивизий противника. Уничтожение этой группировки должно закончиться в несколько дней. Противник оттеснен в горы. Представляется, что продвижение танковыми силами в южном, а затем в восточном направлении на Орджоникидзе откроет широкие перспективы…»[30]

В это время я находился, в районе Туапсе, в Черноморской группе войск. Здесь тоже было нелегко. Вместе с работниками штаба Закфронта срочно принимаем решение: в Северную группу войск направить 155-ю стрелковую дивизию из 58-й армии. Кроме того, в район прорыва подтянуть 10-й стрелковый корпус под командованием генерал-майора П. Е. Ловягина.

А. А. Гречко в своей книге «Битва за Кавказ» пишет: «10-й стрелковый корпус в составе 59 и 164-й стрелковых бригад, усиленный тремя артиллерийскими дивизионами и двумя истребительно-противотанковыми артиллерийскими полками, должен был в ночь на 27 октября занять оборону по восточному берегу реки Урух, от реки Терек до селения Чикола. Корпусу подчинялась и 275-я стрелковая дивизия, которая оборонялась на правом фланге, в районе Змейской.

Кроме того, командующий фронтом приказал 11-му гвардейскому стрелковому корпусу, которым командовал генерал-майор И. П. Рослый, занять оборону по внешнему обводу Орджоникидзевского оборонительного района. 3-й стрелковый корпус полковника Г. Н. Перекрестова сменялся частями 317-й стрелковой дивизии и сосредоточивался в районе Заманкула, что в 10 километрах восточнее Эльхотово.

Между тем противник продолжал наступление, отбрасывая 37-ю армию к предгорьям Главного Кавказского хребта. Между частями 37-й армии образовался разрыв, участок от Уруха до Чиколы оказался совершенно открытым. Создалась непосредственная угроза прорыва немецко-фашистских войск к Орджоникидзе.

29 и 30 октября противник произвел перегруппировку 13 и 23-й танковых дивизий к западному берегу реки Урух для наступления на Орджоникидзе. 31 октября танковые дивизии врага нанесли удар в районе Чиколы и вышли в тыл 10-у стрелковому корпусу. Штаб стрелкового корпуса был смят танками противника».[31]

_{Участники боев на территории Северной Осетин у обелиска Славы в селении Эльхотово.}

С рубежа Старый Урух — Хазнидон вражеские дивизии круто повернули на юго-восток, пытаясь прорваться через Чиколу, населенные пункты Дигории.

1 ноября немцы заняли город Алагир; переправились через реку Ардон, отбросив к селению Нарт нашу 319-ю стрелковую дивизию.

В этот же день сильной бомбардировке подвергся город Орджоникидзе. Во время бомбежки в районе восточной окраины города погибли начальник штаба Закавказского фронта генерал-лейтенант П. И. Бодин, член Военного совета фронта А. Н. Саджая…

2 ноября специальным военным самолетом из Туапсе я прибыл в расположение Северной группы войск в Орджоникидзе.

В столице Северной Осетии мне приходилось бывать и до этого. Я хорошо помнил тенистый липовый сквер на Пролетарском проспекте, великолепный парк, аллеи которого сбегают к Тереку, красивую панораму гор, чистые, уютные улицы старого Владикавказа, музеи, институты, веселый перезвон трамваев…

В те дни Орджоникидзе я не узнал. Он стал фронтовым городом. Его улицы превратились в крепкие узлы сопротивления, ощетинились противотанковыми ежами. На углу Тифлисской, у Кировского моста сооружены железобетонные доты и дзоты. На перекрестках патрули с нарукавными повязками проверяли документы.

Мощная бомбардировка с воздуха превратила некоторые жилые дома, школы, общественные здания в груды развалин. У подъездов больших домов на улице Маркуса, в Музейном переулке надписи: «Вход в бомбоубежище».

На передовую линию, которая приблизилась к западной окраине Орджоникидзе, в спешном порядке направлялись все новые и новые войска. На городских магистралях, у предприятий отряды истребительных батальонов и народных ополченцев занимали исходные позиции.

Положение было тревожное. Нужно было принимать чрезвычайные меры.

Знакомство с обстановкой в Орджоникидзе началось с осмотра командного пункта Комитета обороны города. Старинный особняк на бывшей Стрелковой улице отвечал всем требованиям военного времени: круговой обзор, сооружения из железобетона.

Вокруг пункта — сад, обнесенный толстым каменным забором. Из здания в различные концы города вели подземные ходы сообщения.

Стоило лишь подняться на НП, поднести к глазам мощный полевой бинокль, как перед глазами вставала западная окраина города Орджоникидзе, затянутая дымом пожара. Сквозь белесую пелену можно было разглядеть лесистые горы, ленту старой Алагирской дороги, яркие вспышки артиллерийской канонады.

На командном пункте Комитета обороны города Орджоникидзе у меня состоялся обстоятельный разговор с генералом И. И. Масленниковым.

Оказалось, что штаб группы переведен в Грозный, приказ об усилении войск на нальчикском направлении не выполнен…

В течение нескольких часов вместе с командующим Северной группой войск мы тщательно изучали карту боевых действий под Орджоникидзе, рассмотрели несколько вариантов, решений, которые позволили бы стабилизировать обстановку на подступах к столице Северной Осетии.

Прощаясь с И. И. Масленниковым, я сказал:

— Сейчас линия фронта здесь, под Орджоникидзе. До Грозного отсюда свыше 100 километров. Враг на подступах к столице Северной Осетии, а штаб группы оказался в Грозном. А там и Махачкала, и Баку не за горами… Это — очевидная ошибка командования группы.

Мы все в ответе за дела на данном участке фронта, но пока войска Закфронта находятся в моем подчинении, полную ответственность за их действия перед Ставкой Верховного Главнокомандования несу я.

Орджоникидзе — это крепость, это ключи от Кавказа, это ворота на Восток. Сдать город мы не имеем права. Приказ Родины, партии — оборонять его до последнего вздоха.

— Есть, товарищ, командующий! — четко ответил Масленников. — Приказ будет выполнен.

— И еще, — приказал я. — В городе сейчас же объявить осадное положение. Трусов, провокаторов, шпионов, дезорганизаторов немедленно предавать суду военного трибунала. Ввести комендантский час. Срочно созвать Военный совет для обсуждения чрезвычайного положения, создавшегося в городе, и решения конкретных практических задач обороны Орджоникидзе…

Размышляя над планом обороны города, я пришел к выводу, что врагу необходимо быстро противопоставить свой маневр.

Я приказал срочно перебросить на орджоникидзевское направление из района Ищерской 10-й гвардейский стрелковый корпус и 63-ю танковую бригаду. Кроме того, был отдан приказ дополнительно подтянуть к городу пять артиллерийских противотанковых полков и три гвардейских минометных. Этими силами предполагалось остановить продвижение врага, а с подходом 10-го гвардейского стрелкового корпуса нанести контрудар и разгромить наступающую группировку противника.

11-у гвардейскому стрелковому корпусу, которым командовал генерал-майор И. П. Рослый, было приказано занять оборону по внешнему обводу Орджоникидзевского оборонительного района.

Было также принято решение подтянуть непосредственно к Орджоникидзе 2-ю танковую бригаду 9-й армии и 276-ю дивизию, расположенную во втором эшелоне; выдвинуть на Мамисонский перевал 25-й полк НКВД с целью высвобождения 351-й дивизии, которой надлежало основными силами действовать на Алагир.

2 ноября в Орджоникидзе прибыла группа командиров оперативного отдела штаба Закавказского фронта, которая сразу же приступила к разработке мероприятий по управлению войсками.

Вечером 2 ноября на командном пункте Комитета обороны города Орджоникидзе состоялось заседание Военного совета. План защиты города у меня уже был готов, но мне хотелось послушать руководителей республики, чтобы сообща внести в него необходимые изменения.

Меня порадовал боевой, наступательный дух участников совещания. Особенно запомнилось выступление председателя Орджоникидзевского Комитета обороны, первого секретаря обкома КПСС Николая Петровича Мазина.

— Бойцы народного ополчения, — сказал он, — заняли отведенный им рубеж. На предприятиях города продолжается производство боеприпасов и горючей смеси для истребления танков и мотомехчастей, работают все предприятия пищевой промышленности, действуют электростанция, водопровод, выходят газеты. Население Северной Осетии готово героически сражаться во имя свободы.

На осетинском и русском языках в городской типографии печатаются листовки и экстренные выпуски газет, в которых публикуется обращение Северо-Осетинского обкома партии, Верховного Совета Северо-Осетинской АССР, Совнаркома республики. Трудящиеся горного края выполнят волю Коммунистической партии.

Здесь мне рассказали о том, что в Орджоникидзе побывал американский генерал — личный представитель президента США. Он осмотрел укрепленный район, образцы советского оружия, трофейную немецкую технику. Генерал интересовался настроением защитников города, боевым духом воинов, народных ополченцев.

Личный представитель президента побывал в окопах, на передовой линии. Обращаясь к гвардейцам, он сказал:

— Мне хорошо известно, что воины Красной Армии сражаются до последнего патрона, до последнего вздоха…

Молодой автоматчик, видимо, сибиряк, внимательно посмотрел на генерала и коротко, по-солдатски ответил:

— Зачем же сдуру лезть под пули? Сражаться надо тоже умеючи. Биться мы будем не только до последней капли крови, но и до последнего фашиста на нашей земле…

В то время мало кто знал о визите в Советский Союз личного представителя президента США Франклина Рузвельта. Этот довольно любопытный факт вошел в книгу «Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», изданную Политиздатом в 1957 году.

«Его Превосходительству Иосифу Сталину, Председателю Совета Народных Комиссаров СССР. Москва.

Уважаемый господин Сталин! Я вручаю это рекомендательное письмо, адресованное Вам, генералу Патрику Дж. Хэрли — бывшему военному министру, а в настоящее время Посланнику Соединенных Штатов в Новой Зеландии.

Генерал Хэрли возвращается в Новую Зеландию на свой пост, и я считал чрезвычайно важным, чтобы до его возвращения он получил бы возможность посетить Москву и лично изучить, насколько это окажется возможным, наиболее важные стороны нашей нынешней мировой стратегии».[32]

Ответ И. В. Сталина американскому Президенту был таков.

«Президенту Рузвельту от Премьера Сталина.

Уважаемый господин Президент! Очень благодарен Вам за Ваше письмо, переданное мне сегодня генералом Хэрли. С ген. Хэрли имел продолжительную беседу по вопросам стратегии. Мне кажется, что он понял меня и убедился в правильности проводимой ныне союзниками стратегии. Он просил о возможности посетить один из наших фронтов и, в частности, побывать на Кавказе. Эта возможность будет ему обеспечена».[33]

Но вернемся снова к событиям 2 ноября 1942 года.

Председатель Совнаркома Северо-Осетинской АССР Кубади Дмитриевич Кулов зачитал обращение обкома и правительства республики, которое начиналось словами великого осетинского поэта Коста Хетагурова: «Лучше умереть народом свободным, чем рабами деспоту служить».

Обращение призывало всех тружеников городов, селений и горных аулов, партизан помочь Советской Армии разгромить врага у стен Орджоникидзе.

Мне понравились взволнованные слова руководителей республики, за которыми виделись большие дела, свершенные защитниками города, их стремление сделать все для победы.

Заседание Военного совета прошло по-деловому. Каждый из нас почувствовал какую-то внутреннюю симпатию друг к другу.

Познакомив собравшихся с планами командования Закфронта, я от имени воинов сказал:

— Мне достоверно известно, что Гитлер собирается в самый святой наш день, 7 ноября, оповестить мир, что ключ от Кавказа в его руках, а фашистские колонны маршируют по Военно-Грузинской дороге. Фашисты стоят уже у стен города, но судьба его в наших руках.

Вот вам мое слово солдата: шестого вечером мы снова соберемся здесь, и наш голос донесется до самой Москвы. С именем партии наши войска пойдут завтра в наступление…

Утром 2 ноября командующий группой армий «А» Клейст подписал приказ: «С богом на штурм! Судьба Орджоникидзе решена!»

Дальнобойная артиллерия гитлеровцев начала обстрел северо-западных окраин города, с небольшими промежутками налетала вражеская бомбардировочная авиация. Немцы были твердо уверены, что к седьмому ноября они будут в Орджоникидзе, а поэтому каждый офицер, солдат старался перед штурмом столицы Северной Осетии послать письмо домой или сообщить друзьям в Германию, что кавказская вершина — Казбек склонила перед ними свою седую голову.

Генерал Макензен телеграфировал в Берлин, что находившиеся до последнего времени перед фронтом корпуса на западном берегу реки Терека силы противника можно считать уничтоженными… Остатки, отброшенные в горы, идут навстречу своей гибели… Преследование противника в направлении Орджоникидзе продолжается.

Не менее ободряющим был приказ командира 13-й танковой дивизии полковника Кюна, который сменил на этом посту убитого под Эльхотово полковника Герра. Он писал, что взята исходная позиция для наступления на Орджоникидзе… Атаки на Орджоникидзе связаны с именем 13-й танковой дивизии, и здесь гордая, прославленная дивизия из Альтмарка будет в первых рядах.

Штурм начнется третьего. А пока надо позаботиться о флангах узкого коридора между реками Гизельдон, Фиагдон, Ардон, по которому прошел «таран» двух танковых дивизий и пехоты к Гизели. Слева тянутся Черные горы. Они покрыты лесом и кустарником. В их ущельях разрозненные части советских войск. В Майрамадаге и Фиагдоне зажаты батальоны 34-й курсантской бригады. А справа от коридора — широкая равнина, поросшая кустарником. Уцелевшие советские части могут попытаться отрезать, помешать прорвавшейся группе идти на штурм Орджоникидзе.

Ефрейтор Отто Мейеркац из местечка Недлиц писал своей фрау Ани: «Сегодня мы отправились для занятия новой линии, теперь мы находимся перед городом Орджоникидзе. Наши пикирующие бомбардировщики воюют беспрерывно и сбрасывают бомбы на русские позиции.

Слева от меня находится длинный ряд противотанковых пушек и артиллерии. Позади — расположены части, которые должны штурмовать город. Сейчас над нами светит солнце, видны огромные фабричные здания и высокие трубы. Весь город пуст и мертв».

Гитлеровцы торопились отослать домой, в Германию, письма, а на южной окраине столицы Северной Осетии — Орджоникидзе, у обелиска, поставленного в память 17 тысяч бойцов, командиров, политработников и красных партизан, погибших за Советскую власть в годы гражданской войны, 2 ноября состоялся многотысячный митинг.

К небольшому кургану, на котором возвышается серая гранитная колонна, увенчанная звездой, пришли представители многонационального Кавказа — осетины и кабардинцы, ингуши и балкарцы, чеченцы и дагестанцы, калмыки и черкесы, их русские братья — донские, кубанские и терские казаки.

Никогда не собиралось здесь столько народа. Над площадью стоял многоголосый, разноязычный говор. Вот седобородый осетин в темной черкеске степенно беседует с дагестанцем в косматой папахе; кабардинец, перешагнувший столетний рубеж, делится новостями с нефтяником-чеченцем со значком депутата; усатый донской казак о чем-то оживленно говорит со своим земляком генерал-майором Книгой…

Здесь, рядом со святым местом каждого трудящегося Осетии — обелиском боевой славы, довелось и мне, спустя почти 22 года, встретиться со своим другом по Конной армии — Книгой… Мы вспомнили смелые рейды по тылам врага, наши славные буденновские походы. Постарел конармеец, лицо казака изрезали морщины, поредели пышные усы, но время не тронуло его живые, озорные глаза.

С первых же дней Великой Отечественной войны бывший боевой комбриг снова в седле. Сильные плечи казака обтягивает добротный китель с генеральскими звездами на петлицах.

Генерал Книга от имени представителей народов Кавказа и открыл этот исторический митинг.

— Боевые други! — сказал он, — сидайте на боевых коней! Обнажите острые клинки! Пусть враг почует всю силу шашки в руках джигита и казака! Пусть заплатит своей кровью за горе, которое он причинил нам!..

Три тысячи человек, сняв папахи, кубанки и шапки, затаив дыхание, слушали боевой призыв генерала-казака, героя гражданской войны.

Мне невольно показалось тогда, что за плечами участников этого сурового митинга стояли и те, кто послал их сюда: металлурги Осетии, нефтяники Грозного, шахтеры Тырныауза, чабаны и рыбаки Дагестана, земледельцы и строители Дона и Кубани.

На многих митингах и собраниях доводилось мне быть: в лучших театрах столицы и дворцах культуры, в тесных вагонах пульманов и на лесных опушках… Но этот, собравшийся в грозный час, народный форум казался мне особенным, неповторимым. Может быть, потому, что собрал он многотысячную аудиторию и на трибуну, сменяя друг друга, поднимались осетин Герой Советского Союза Хаджимурза Мильдзихов и дагестанка народная артистка Рагимат Гаджиева, терская казачка Лидия Любченко и ингуш, председатель колхоза Магомет Элканов…

Митинг имел большое значение для всех народов Северного Кавказа, для всех, кто боролся против гитлеровских полчищ.

Гневные голоса, прозвучавшие в Орджоникидзе, отозвались эхом над заснеженными горами Кавказа, в опаленных зноем военных пожарищ степных долинах. Словно грозовым раскатом прокатилось это эхо по израненной бомбами, разметанной снарядами земле, вселяя в сердца советских людей уверенность в победе и смутную тревогу в души тех, кто посылал открытки в Берлин, Лейпциг, Магдебург со словами: «Кавказ наш! Мы — в Орджоникидзе!»

Участники митинга призвали воинов фронта, всех трудящихся Северного Кавказа и Закавказья уничтожить оккупантов, сделать Кавказ могилой для фашистских захватчиков. Митинг у братской могилы воодушевил защитников Кавказа, укрепил стойкость советских воинов.

3 ноября гитлеровские танковые колонны пошли на штурм столицы Северной Осетии. Силой до ста танков они прорвали внешний обвод Орджоникидзевского укрепрайона на участке Фиагдон — Дзуарикау. Передовые части противника захватили селение Гизель.

Из узких смотровых щелей танков просматривалась западная окраина Орджоникидзе, противотанковые заграждения, бетонные надолбы, темные глазницы дотов. Казалось, еще рывок — и вот она — крепость на Тереке, до которой всего чуть больше 500 метров. У городской черты 60 вражеских танков были остановлены шестнадцатью нашими машинами и расчетами бронебойщиков. Гитлеровцы трижды вызывали на помощь самолеты, но, оставив на поросшем кустарником пустыре 32 машины, отошли на старые позиции.

Геройски сражались на всех участках гизельского направления части 11-го гвардейского стрелкового корпуса, 11-й стрелковой дивизии НКВД, гвардейские батареи «катюш», зенитчики.

В Северо-Осетинском музее краеведения, в разделе «Великая Отечественная война 1941–1945 годов», есть немало экспонатов, рассказывающих о подвигах воинов-северокавказцев, защищавших столицу Северной Осетии — Орджоникидзе.

Внимание невольно привлекает четвертушка бумаги с потускневшими от времени буквами. Убористым почерком на ней написано: «Протокол общего партийного собрания заставы № 12, 4 ноября 1942 года. Присутствовали: Михеев и Куприянов. Повестка дня: слушали товарища Алтунина Федора Григорьевича. Заявление о приеме в партию во время боя.

Постановили: товарища Алтунина кандидатом в члены ВКП(б), как доказавшего в бою преданность партии, принять.

Председатель Михеев. Секретарь Куприянов».

История этого партийного документа такова.

На северо-западной окраине Орджоникидзе, там, где пересекаются две важные шоссейные дороги, 2 ноября 1942 года разгорелся жестокий бой. Окрестности огласились гулом моторов, лязгом танковых гусениц. «Юнкерсы» бомбили передовую линию советских войск, берег Терека, откуда с воем летели реактивные снаряды «катюш». Гизельская равнина озарялась разрывами бомб, отсветами орудийной пальбы, пламенем горящей земли, подожженной термитными снарядами, но тупорылые немецкие «ягуары» продолжали двигаться вперед.

В одном из дзотов находились четыре красноармейца: коммунисты — рабочий из Донбасса Георгий Михеев, колхозный бригадир из Горьковской области Павел Куприянов, комсомолец тракторист с Украины Иван Величко и беспартийный ставропольский колхозник Федор Алтунин. В течение шести часов с короткими перерывами они вели огонь, отбивая атаки наседавших фашистов. Вечером был получен приказ: временно отступить.

_{9 мая, 1971 год. Первый секретарь Кировского райкома партии К. Д. Хосонов сердечно приветствует Эльхоту Морскую.}

Через пять дней, когда советские войска вновь овладели безымянной высотой, на которой находился этот дзот, из-под бетонного колпака, шатаясь, вышли трое солдат: бледные, обгоревшие, прокопченные пороховой гарью. Четвертый был смертельно ранен.

В тот день коммунист Георгий Михеев передал в политотдел 3-го батальона помятую, обгоревшую четвертушку бумаги — «Протокол общего партийного собрания заставы № 12» и поведал о неравном бое, который им пришлось вести с гитлеровцами в огненном кольце.

— Когда дали приказ отходить, связной штаба не успел сообщить нам об этом, — рассказывал Георгий Михеев. — Вот так мы и остались в дзоте вчетвером: сержант Алтунин, рядовые Куприянов, Величко и я.

Местность перед дзотом равнинная, заболоченная, а вдалеке — две глубокие балки. С одной стороны, хорошо это — для их танков препятствие. С другой — плохо: в балках незаметно для нас могла накапливаться вражеская пехота.

Так оно и вышло. Вокруг нашего колпака земля буквально дыбилась от минометных взрывов. А потом через болото полезла пехота. Дотемна мы не отходили от амбразур. Лишь ночью несколько часов вздремнули по очереди.

Тяжело нам пришлось в то время! Но самым трудным был третий день. Колпак наш был в сплошном огневом кольце. Били отовсюду: спереди, сзади и с боков. Мы оказались в тылу у немцев.

Договорились тогда, что просто так не отдадим свою жизнь. Приготовили связки противотанковых гранат и решили в последний момент выскочить и каждому выбрать «свой» танк.

И тогда сержант Алтунин попросил нас с Куприяновым, чтобы мы приняли его в партию.

В промежутке между вражескими атаками я открыл партийное собрание.

— Не имеем мы полномочий двумя голосами принять тебя, Федя, в партию, — сказал я ему, — но партия простит нам это нарушение Устава…

Протокол вел Павел Куприянов. Бумаги, конечно, у нас не было, пришлось писать на случайно найденном клочке обоев…

Так и приняли мы вдвоем с Куприяновым нашего сержанта кандидатом в партию, а комсомолец Величко поддержал нас.

Танки к нам через болото не прошли в тот день, не прошли и потом. Еще целые сутки мы оборонялись. На пятые — увидели, как наши фашистов гонят… От радости все забыли, не поостереглись. И вот в это время вражеская пуля сразила Ваню Величко…

Коммунисты 3-го батальона утвердили протокол партийного собрания, которое состоялось в дзоте, а грудь героев украсили ордена Ленина.

Не считаясь с потерями, вражеские войска продолжали штурмовать подступы к Орджоникидзе. Однако уже 4 ноября в штаб группы армий «А» поступило сообщение из Гизели о том, что «придется приостановить наступление на Орджоникидзе до тех пор, пока район южнее реки Терек не будет очищен от противника и этим не будет устранена опасность удара во фланг и тыл танковых дивизий».[34]

Непредвиденная заминка противника у стен Орджоникидзе, конечно, объяснялась не какими-то тактическими соображениями, а тем, что немецко-фашистские войска натолкнулись на героическое сопротивление и мужество воинов Советской Армии, отрядов народного ополчения, партизан.

5 ноября можно считать переломным днем боев под Орджоникидзе. Противник был остановлен. К этому времени командование 9-й армии и 11-го гвардейского стрелкового корпуса принимает смелое решение: группировку противника, прорвавшуюся к Орджоникидзе, отрезать от главных сил, закрыв ей выход с юга и с севера. Одним словом, предстояло осуществить знаменитый суворовский маневр — «завязать мешок, в который противник сам просунул свою голову».

«В деталях план этой операции был таков… Части 11-го гвардейского стрелкового корпуса, находящегося в тылу врага, наносят сильный удар по его флангам в районе Дзуарикау — Орджоникидзе. 57-я бригада совместно с 5-й танковой бригадой движется к Дзуарикау с внезапным поворотом фронта на запад. 10-я бригада наступает на Майрамадаг с поворотом фронта на восток, закрывает противнику выход из „мешка“ и препятствует ему в подтягивании резервов. Части 34-й бригады с обеих сторон шоссе Дзуарикау — Гизель атакуют с основной целью — закрыть образовавшийся проход в результате прорыва. 62-я бригада устремляется на Гизель и перерезает дороги Орджоникидзе — Гизель и Орджоникидзе — Архонская, закрыв противнику пути отхода на северо-запад, 60-я бригада пересекает дорогу Алагир — Гизель. 63-я танковая бригада занимает исходное положение на северных склонах высоты 549,6.

Медлить было нельзя, — пишет И. Л. Хижняк, — надо было во что бы то ни стало воспользоваться просчетом, допущенным гитлеровским командованием, которое в данном случае пренебрегло азами военного искусства: используя узкий прорыв, оно стянуло к Орджоникидзе значительные силы».[35]

5 ноября в штаб группы армий «А» поступил приказ из Берлина, в котором говорилось, что «…на всем восточном фронте в русский революционный праздник, 7 ноября, следует ожидать крупных наступательных операций; фюрер выражает надежду, что войска будут защищать каждую пядь земли до последнего человека».[36]

Общий план наступления под Орджоникидзе, разработанный штабом Северной группы войск, предусматривал основной удар из района Фиагдона на Орджоникидзе с задачей уничтожить прорвавшуюся группировку врага, не допуская ее отхода в западном направлении, а по выходе в район Орджоникидзе — прикрыться с запада и наступать на Гизель.

Наступающие части усиливались четырьмя полками гаубичной артиллерии, семью противотанковыми и четырьмя гвардейскими минометными полками, поддерживались 4-й воздушной армией.

Окончательное решение командования Северной группы войск носило половинчатый характер. Был отдан приказ наступать только тремя стрелковыми и четырьмя танковыми бригадами. Основная же масса войск — четыре стрелковые дивизии и пять стрелковых бригад — занимала пассивную оборонительную позицию, по-существу не имея перед собой противника.

Переброшенный из 44-й армии свежий боеспособный 10-й гвардейский стрелковый корпус переходил в наступление всего лишь двумя гвардейскими бригадами, а три другие — занимали оборону, причем две из них — в глубоком тылу, северо-восточнее Орджоникидзе.

Пришлось снова вносить соответствующие поправки в план. По указанию штаба фронта, для контрнаступления были использованы, кроме ранее действовавших здесь частей и соединений, 10-й гвардейский корпус и 276 и 351-я стрелковые дивизии.

Однако наступление советских войск началось все же не всеми силами; вместо мощного наступательного удара основные силы вводились в бой по частям.

…В ночь на 6 ноября, еще раз выслушав доклады командиров корпусов, дивизий, бригад, я позвонил в Ставку. Был поздний час. Верховный Главнокомандующий в это время, как обычно, работал в своем кабинете.

Внимательно выслушав меня, Сталин сказал:

— Почему так медлите с развертыванием наступления? Василевский докладывал, что у вас там, под Гизелью, сложились благоприятные условия для нанесения контрудара. Думаете, что противник будет ждать, пока вы раскачаетесь?..

Я ответил, что разделяю эту точку зрения. 10-й гвардейской и 57-й стрелковым бригадам, 5-й гвардейской и 63-й танковым бригадам дан приказ — нанести удар вдоль восточного берега реки Фиагдон на Дзуарикау.

— Хорошо, — после небольшой паузы сказал Сталин, видимо, отыскивая на своей карте населенные пункты и расположение войск Северной группы. — Ответственность за осуществление Гизельской операции несете вы. Если все будет складываться удачно, 15 ноября жду вас с генералом Масленниковым в Москве.

6 ноября погода в предгорьях Северной Осетии была ненастной. С утра шел мелкий дождь, сыпал мокрый снег. Тяжелые, свинцовые облака медленно плыли над ущельями, цепляясь за скалистые вершины. Используя непогоду, 10-й гвардейский стрелковый корпус силами 4-й гвардейской стрелковой бригады с 52 и 2-й танковыми бригадами, как и было условлено, нанес первый удар по Гизели. Вперед продвинулся также 11-й гвардейский стрелковый корпус.

Наши танкисты прорвались в тыл фашистам и в нескольких местах перерезали главную коммуникацию противника. Тогда гитлеровцы для подвоза боеприпасов и продовольствия создали узкий «коридор» шириной в 2–2,5 километра в районе селений Майрамадаг и Дзуарикау. По обеим сторонам они соорудили очаги сопротивления каждый из трех-девяти врытых в землю танков, двух-трех противотанковых пушек и двадцати-двадцати пяти автоматчиков. Промежутки прикрывались орудийным и минометным огнем. Тут же, по устланному мелким галечником руслу высохшей речки, беспрерывно курсировали танки. При подходе нашей пехоты очаги эти себя не обнаруживали, в бой вступали только «ягуары», курсировавшие на виду. Но как только появлялись наши танковые подразделения, в действие приходили все без исключения огневые средства.

Тогда наши гвардейцы и танкисты прибегли тоже к более тонкому маневру. Для штурма немецких узлов обороны вперед высылались два-три легких разведывательных танка. Немцы не выдерживали, открывали огонь, и тогда наша пехота, не медля, обходила очаги сопротивления с флангов, создавая угрозу окружения. А за пехотой следовала основная масса танков и самоходной артиллерии, расстреливая прямой наводкой вражеские огневые точки. Части 13-й немецкой танковой дивизии из Альтмарка делали отчаянные попытки удержать «коридор», расширить его, вырваться из ловушки. Гитлеровцы почувствовали непреодолимое желание бежать, но бежать было некуда.

Вот несколько строк из трофейных писем того времени… Лейтенант Карл Гойшильд сообщил в Берлин: «То, что сейчас происходит на подступах к Орджоникидзе — это настоящий ужас. Как только человек может выдержать это безумие. Мы находимся в районе Майрамадага и уже три раза были отрезаны».

Ему вторил унтер-офицер Вильд Герхард из 98-го моторизованного полка 13-й танковой дивизии: «Солдаты, которые подвозили в последний раз боеприпасы и продукты питания, говорили, что дивизия, очевидно, окружена, ибо они еле проскочили. Подвоз прекратился, и артиллерия не могла больше действовать, так как кончились боеприпасы. Машины или разбиты, или брошены на поле боя. Командование сообщило, что дивизия потеряла почти всю свою технику».

Поначалу немецкие офицеры еще пытались сохранить видимость порядка, сдержать натиск, хотя бы на время, необходимое для эвакуации награбленных вещей.

Ефрейтор — танкист Хельмут Вернер писал: «Первое время были попытки регулировать движение. Солдатам приказали сдерживать русских, пока проедут автомобили офицеров. Но из этого ничего не получилось. Наша рота имела 38 автомобилей, а теперь — осталось только 4».

Спасением для гитлеровцев могло стать узкое Суарское ущелье. Через это ущелье противник мог пройти к Военно-Грузинской дороге, по которой под Орджоникидзе из Закавказья направлялись войсковые части, боеприпасы, продовольствие. По этому же ущелью гитлеровцы, как по своеобразному «коридору», могли провести подкрепление к окруженной гизельской группировке.

Створ Суарского ущелья прикрыли морские пехотинцы 34-й отдельной стрелковой бригады полковника А. В. Ворожищева. Эта бригада была сформирована из курсантов Бакинского военно-морского училища. Молодые ребята в полосатых тельняшках попали в самое пекло битвы за Орджоникидзе. В течение почти 10 дней, курсантские батальоны отбивали атаки гитлеровцев, которые наседали на селение Майрамадаг, откуда начинался вход в ущелье.

Комбриг Ворожищев показал себя в этих боях умелым командиром. Он отлично понимал, что гитлеровцы огнем артиллерии и авиации могли полностью уничтожить курсантские батальоны, но отступить бригада не имела права — за спиной — теснина Суарского ущелья. Отход из Майрамадага повлек бы за собой гибель десятка таких же соединений, сорвал бы завершение всей операции.

Приказ Ворожищева был предельно прост и лаконичен: «Превратить все каменные постройки, подвалы, заборы из булыжника в огневые точки, сражаться за каждую пядь земли, беречь людей и боеприпасы, огонь открывать только по видимой живой цели».

Гитлеровцы, стремясь разорвать кольцо, сжимавшее гизельскую группировку, бросили под Майрамадаг танки 13-й немецкой дивизии, 2-ю румынскую горнострелковую дивизию и полк «Бранденбург».

Неравной была схватка с противником батальона моряков-автоматчиков под командованием старшего лейтенанта Леонида Березова, который прикрывал вход в ущелье. На каждого каспийца приходилось по десять вражеских солдат, но моряки не дрогнули.

Перед боем в морском батальоне прошли короткие беседы, на которых выступили коммунисты. Обращаясь к своим товарищам, парторг роты Рафаэль Хуцишвили сказал:

— У врага больше сил, но никто из нас не имеет права погибнуть, пока не уложит десятерых гитлеровцев.

Хуцишвили исполнил свой священный долг перед Родиной. Он сражался, пока билось сердце.

Три атаки отбили морские пехотинцы. Порой казалось, что вражеские горные стрелки и солдаты из полка «Бранденбург» сомнут цепи автоматчиков в бушлатах с серебристыми якорями на шапках, однако враг не прошел. В самый критический момент боя в окопы моряков пробрались жители селения Майрамадаг. Они доставили свежую воду, продовольствие, ухаживали за ранеными. Особенно отличились в бою столетний горец Тасолтан Базров и восьмидесятилетний колхозник Кола Битиев.

Утром 10 ноября к Майрамадагу с боями пробились гвардейцы из 10-й бригады. Суарское ущелье так и осталось «завязанным на крепкий морской узел».

Не легче было и на других участках.

«9 ноября 1942 года перед боем командир отделения Петр Барбашев собрал в одной из лощин на подступах к городу Орджоникидзе комсомольцев своей роты и сказал:

— Комсомольцы! Наш святой долг отстоять Кавказ, грудью защитить славный город Серго Орджоникидзе!

Петр Барбашев первым во главе своего отделения пошел в атаку, но пулеметно-минометный огонь вражеского дзота мешал бойцам продвигаться. Тогда верный сын Родины совершил свой бессмертный подвиг: он закрыл амбразуру вражеского дзота и ценой жизни обеспечил успешное продвижение своей части. Петру Барбашеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза».[37]

Бессмертным стало имя курсанта Орджоникидзевского военного училища Аркадия Климашевского. В бою он грудью защитил своего комиссара от пуль вражеского автоматчика.

Много легендарных, героических имен рождено в боях за Северную Осетию и ее столицу.

Заместитель командира эскадрильи по политической части 805-го штурмового авиационного полка капитан С. М. Мкртумян вступил в бой с шестью вражескими истребителями. Одного из них он сбил, другого поджег. Сам Мкртумян получил шесть пулевых и осколочных ранений. Напрягая волю, он вел бой до тех пор, пока его самолет не загорелся. Бесстрашный летчик, собрав последние силы, сумел посадить объятую пламенем машину у подножья гор.

Подвиг Николая Гастелло повторил летчик-штурмовик Василий Шамшурин, направив пылающий самолет в скопление танков и автомашин врага в районе Ардона.

Политрук В. С. Лурсманишвили из 392-й стрелковой дивизии возглавил роту, которая окружила и уничтожила в сильно укрепленном населенном пункте 168 немецких солдат и офицеров. Лурсманишвили первым ворвался в село и лично истребил 26 фашистов.

Пятьдесят гитлеровцев в одном бою уничтожил из автомата комсомолец Валерий Половинкин. Когда был ранен командир минометного взвода, он принял командование на себя. Взвод отразил три атаки противника, уничтожив при этом около 300 фашистов, 2 минометных расчета и 50 автомашин.

Силу духа, волю и отвагу проявил молодой командир взвода 43-й стрелковой бригады младший лейтенант Идрис Сулейманов. Во время наступления на опорный пункт в районе Моздока осколком снаряда его ранило в глаз, но Идрис продолжал бежать впереди наступавших:

— Вперед! Только вперед! — кричал он, увлекая бойцов за собой. И вдруг второе ранение — в ногу. Сулейманов упал.

— Гасанов! — крикнул он командиру орудия. — Бери меня на руки и неси вперед!

Так, на руках товарища, Сулейманов продолжал руководить боем, пока его не покинули силы. Стрелковый взвод выполнил задачу.

Представители разных национальностей, но сыновья одной Советской Родины, бились с врагом в предгорьях Кавказа, не жалея сил и своей жизни. Вспоминаю, как одновременно стали Героями Советского Союза русские В. Шамшурин и В. Половинкин, грузин В. Лурсманишвили, армянин С. Мкртумян и азербайджанец И. Сулейманов.

Селение Нижняя Саниба. Здесь держали оборону бронебойщики из батальона Григория Диордицы. С небольшого пригорка хорошо просматривалась Гизельская дорога, на которую стремились выйти «ягуары». На окопы гвардейцев двигалось большое количество танков. Земля гудела под тяжестью бронированных машин, воздух дрожал от рева моторов. Немцы приближались двумя танковыми группами. На каждой машине находились вражеские автоматчики. Из-за брустверов окопов за ними внимательно следили бронебойные расчеты братьев Дмитрия и Ивана Остапенко.

Родина братьев — небольшое украинское село Желтое, что в Ворошиловградской области. Вместе Иван и Дмитрий учились в школе, работали в колхозе, в один день их приняли в комсомол. А когда пришел грозный 1941 год, Дмитрий и Иван ушли защищать Родину.

Первое боевое крещение братья Остапенко приняли под Моздоком. Бой под осетинским селением Нижняя Саниба явился для Дмитрия и Ивана еще одним испытанием, и они выдержали его с честью.

«Первой пулей, — вспоминает Иван, — мой брат Дмитрий попал в башню головного танка. Вражеская машина будто споткнулась, закрутилась на месте, ее обволокли клубы дыма. Из открывшегося люка вырвались языки пламени — внутри машины рвались боеприпасы. Потом загорелся второй танк, третий…

Когда был подбит тринадцатый „ягуар“, противотанковое ружье Дмитрия замолчало…

Заметив это, я встревожился. Но как узнать, что случилось с братом? Добраться до него невозможно, вражеские танки наседают со всех сторон. Один подошел совсем близко. Я пустил в него несколько термитных пуль, но стальная громада продолжала надвигаться, давя гусеницами наши огневые точки. Тогда я стал тщательно целиться в то место, где находился бак с горючим. Выстрел — и над бронированной крепостью вспыхнул яркий, коптящий факел огня. Фашистские танки повернули назад.

Что случилось с братом? Долго искал я Дмитрия между подбитых танков и разбросанных по земле трупов, но брата нигде не было.

1943 год. Гвардейская стрелковая бригада, в которой я служил, продвигалась на Кубань. Я в то время был командиром взвода бронебойщиков.

Однажды в нашем противотанковом подразделении появилась газета „Комсомольская правда“. На первой странице был помещен портрет воина. Здесь же сообщалось:

„Герой Советского Союза Дмитрий Остапенко жив. Он посылает свой боевой горячий привет товарищам по части“.

А вскоре я читал письмо от Дмитрия: „Дорогой брат Ваня! Я жив, нахожусь в армии. Расскажу тебе, как случилось, что меня зачислили в убитые, а я вот остался в живых на зло врагам!

Когда я подбил первый танк, гитлеровцы перенесли огонь на наш окопчик. Такое началось, что страшно и вспомнить, танки ползут один за другим, фашистские автоматчики горланят. Я подбил из ПТР несколько танков. Вдруг осколками ранило обоих моих товарищей, убило лейтенанта. Остался я один.

Неожиданно вперед вырвался тяжелый танк, а у меня патроны кончились. Тут меня тяжело ранило… Очнулся я от удара. Открываю глаза, а вокруг меня — немцы с автоматами. Они потащили меня в свой тыл. Трудно тебе рассказать, что пришлось пережить в фашистском плену. Выжил чудом…

Ох и накипело тогда у меня на душе! Одна мысль была: как можно быстрее встать на ноги, бежать к своим, чтобы снова громить фашистов. Мне посчастливилось бежать. Был я еще очень слаб. Рана долго не заживала. Спасибо одной сельской женщине: она спрятала меня в подвале, приносила еду, ухаживала за мной.

И вот теперь я снова в Советской Армии. Сил у меня много. Много и ненависти к врагу. Теперь опять вместе будем мстить фашистам за народные муки, за страдания родной земли“».[38]

В бою возле селения Нижняя Саниба братья — бронебойщики Остапенко подбили 21 фашистский танк. Дмитрий поразил 13 «ягуаров», на счету Ивана — 8. Указом Президиума Верховного Совета СССР Дмитрию Остапенко за боевой подвиг и мужество было присвоено звание Героя Советского Союза, а Иван награжден орденом Ленина.

…11 ноября войска левого крыла 9-й армии овладели селением Гизель.

Первым ворвался в Гизель рядовой гвардейской стрелковой бригады Я. Шапошников. В единоборстве с шестью танками врага он подбил два из них, а затем заменил выбывшего из строя командира роты и умело руководил боем. За этот подвиг Я. Шапошников был удостоен звания Героя Советского Союза.

В этот же день от гитлеровцев была очищена и Нижняя Саниба, а части 10-го гвардейского стрелкового корпуса вышли на рубеж Майрамадаг — Фиагдон.

Советское Информбюро, подводя итог сражению под Гизелью, сообщило: «Многодневные бои на подступах к Орджоникидзе закончились поражением немцев.

В этих боях нашими войсками разгромлены 13-я немецкая танковая дивизия, полк „Бранденбург“, 45-й велобатальон, 7-й саперный батальон, 525-й дивизион противотанковой обороны, батальон 1-й немецкой горнострелковой дивизии и 336-й отдельный батальон. Нанесены серьезные потери 23-й немецкой танковой дивизии, 2-й румынской горнострелковой дивизии и другим частям противника.

Наши войска захватили при этом 140 немецких танков, 7 бронемашин, 70 орудий разных калибров, в том числе 36 дальнобойных, 95 минометов, из них 4 шестиствольных, 84 пулемета, 2350 автомашин, 183 мотоцикла, свыше миллиона патронов, два склада боеприпасов, склад продовольствия и другие трофеи.

На поле боя немцы оставили свыше 5 тысяч трупов солдат и офицеров. Количество раненых немцев в несколько раз превышает число убитых».[39]

Так столица Северной Осетии, раскинувшаяся по берегам Терека, была избавлена от угрозы фашистского порабощения.

В захваченных почтовых машинах лежали кипы неотправленных писем и открыток в Германию. Многие из них заканчивались оптимистической фразой: «Завтра мы будем в Орджоникидзе».

Немалая часть авторов этих писем оказалась в числе пяти тысяч, оставшихся лежать у города, который называют «воротами Кавказа».

Об этих боях заговорила даже английская газета «Таймс». В ней сообщалось, что советская мощная контратака, проведенная на прошлой неделе в районе Орджоникидзе, уже предвещала в дальнейшем более крупное событие. И в действительности за этим незамедлительно последовал новый, более сильный удар.

Англичане явно поскромничали: это был мощный удар, ставший предвестником поражения немецко-фашистских полчищ на Кавказе.

Гизельский контрудар Северной группы войск Закавказского фронта пресек последнюю попытку врага прорваться к грозненскому и бакинскому нефтяным районам, он показал крепнущую мощь Советской Армии, горячий советский патриотизм и нерушимую дружбу народов нашей страны.

Много славных дел совершили партизаны Северной Осетии, простые мирные жители в период временной оккупации ее населенных пунктов. Здесь мне хотелось бы привести слова писателя-фронтовика П. Павленко, который, характеризуя деятельность партизан Северной Осетии, писал: «Вместе с войсками сражались за освобождение осетинских земель и осетинские партизаны, которые нападали на немецко-румынских разбойников, держа их в вечном страхе за свое существование…»[40]

11 ноября с группой командиров и штабных работников мы выехали в селение Гизель. Накануне стояла холодная дождливая погода, делавшая все вокруг серым, тусклым, но к исходу дня толстую пелену облаков неожиданно пробили лучи заходящего солнца и во всем своем величии перед нами предстали усыпанные первым снегом лесистые склоны гор. Кто-то из моих спутников заметил: «Когда солнце в ненастный день проглядывает на землю — добрая примета». И верно, на Кавказе наступил долгожданный час расплаты с врагом.

В селении мы увидели чудовищную картину разрушения. Ни одного целого строения. На месте домов — пепелища с одиноко торчащими трубами. Из лесов, ущелий потянулись в родные места жители. Сельчане радостно встречали воинов, приветствовали друг друга, словно не виделись долгие годы. Снова зазвучал на улицах осетинский говор.

Седобородые старики, ребятишки, женщины, окружив нашу машину, рассказывали о бесчинствах и издевательствах немецких захватчиков. Особенно запомнился рассказ высокого подтянутого старика-горца. Одет он был в черкеску, на голове — мохнатая папаха. По лицу было видно, что на его долю выпало большое горе, но говорил старик спокойно, твердо, с достоинством:

— В первый день прихода гитлеровцев у меня в доме остановился офицер. Он все спрашивал: есть ли в селе коммунисты, большевистская литература, приходят ли по ночам партизаны? Однажды офицер заметил на полке небольшую книгу, на обложке которой крупными буквами было написано: «Конституция Союза Советских Социалистических Республик». Взяв ее в руки, он весь так и налился кровью:

— Ты знаешь, что мы делаем с теми, кто хранит эти большевистские книги?

Я сначала не понял его хриплый крик, а потом ответил офицеру:

— Эта книга для всего народа.

— Ты большевик! Мы расстреляем тебя, сожжем твой дом! — побагровел фашист.

— Нет, я не коммунист, но у нас в стране никто не прячет эту книгу. Разве можно спрятать за маленькую тучку солнце. Наша Конституция — это наше солнце, которое взошло над горами.

Гитлеровец подскочил ко мне и ударил пистолетом. Затем меня бросили в сарай, а мой дом подожгли. Расстрелять меня не успели, Красная Армия подошла.

Старик-осетин вздохнул и, поглаживая серебристую «толстовскую» бороду, добавил:

— Жаль, я сам не смог расправиться с тем офицером, его пристрелили ваши бойцы. Ишь чего захотел басурман — уничтожить Конституцию. Разве может ветер сдвинуть горы.

Я торопился в штаб фронта, но заметил в толпе худощавого черноглазого мальчишку в старенькой залатанной фуфайке. Он хотел, видно, что-то сказать, но стеснялся стариков.

— Ну, а ты что знаешь, герой? — спросил я.

Паренек доверчиво посмотрел на нас и начал рассказывать:

— У нас, в Дигоре, было еще страшнее. Гитлеровцы заставили двух мальчиков провести их в горы, хотели зайти к нашим пулеметчикам в тыл. Ребята сразу сообразили. Они вывели вражеских автоматчиков прямо на наши пулеметы и закричали бойцам: «Стреляйте проклятых фашистов!» Гитлеровцы убили этих мальчиков.

Я подарил мальчику карандаш и блокнот.

— Это еще не все, товарищ генерал, — добавил он. — У мальчиков-героев был старый дедушка. Узнав о том, что гитлеровцы убили его внуков, он ночью задушил немецкого часового.

Мы распрощались с горцами и поехали в Орджоникидзе, в штаб Северной группы войск. Машина шла тихо. По обочинам то и дело обнаруживались минные заграждения, которые еще не успели обезвредить саперы.

Рассказы гизельцев произвели на нас неизгладимое впечатление. Каждый думал о судьбах миллионов жителей, которые еще терпят бесчинства врагов. Молчание прервал полковник Рыжов.

— Да, товарищ командующий, — заметил он, — оказывается не только мы одни воюем.

— А вы как думаете? — ответил я. — В том-то и сила наша, что на борьбу за Родину поднялись все советские люди от мала до велика.

Из Ставки Верховного Главнокомандования в тот день мне сообщили, что в ближайшие дни я должен вылететь в Москву, имея при себе план дальнейших боевых наступательных действий на Кавказе.

Анализируя итоги боев под Орджоникидзе, я пришел к выводу, что они могли бы завершиться с еще большим эффектом: если бы контрудар по врагу был нанесен всеми частями Северной группы, которые находились в зоне боевых действий. В целом же вся гитлеровская операция по захвату столицы Северной Осетии в своей основе, конечно, была рассчитана на авантюру, случайность. Имея истощенные резервы, худшее соотношение сил, немецкое командование группы армий «А» не имело оснований на успех. Поэтому-то оно и пошло, как в азартной карточной игре, «ва-банк…»

Готовясь к докладу в Ставке, я беседовал с командирами частей, которые отличились при защите столицы Северной Осетии, с бойцами, встречался с руководителями этой автономной республики, с партизанами.

Осадное положение в городе еще не было снято, повсюду видны следы недавних бомбардировок, артобстрелов. Но руки горожан, истосковавшиеся по работе, уже приводили в порядок улицы и площади. С проезжей части убирались противотанковые ежи, с трамвайных путей исчезли горы булыжника, продавались газеты, открывались магазины, аптеки, учреждения. На площадь возле здания русского драматического театра наши тягачи доставляли из Гизели подбитые немецкие танки, автомашины, зенитки, исковерканные фюзеляжи «мессершмиттов». Здесь должна была открыться выставка фашистской трофейной техники.

В один из дней я проехал по Военно-Грузинской дороге к Крестовому перевалу, чтобы проверить состояние этой важной магистрали. Извилистая трасса, прорезавшая Главный Кавказский хребет, превратилась в неприступную полосу. По обочинам дороги — контрольные посты часовых, которые проверяли документы, в глубоких горных нишах — видны стволы противотанковых пушек. За «Чертовым мостом» в скалах пробиты щели дотов.

Нашей машине то и дело приходилось останавливаться, ждать, пока по дороге не пройдут отряды бойцов, автомашины, груженные боеприпасами, продовольствием, повозки, запряженные круторогими волами.

В стороне — полуразваленные зубчатые бастионы «замка царицы Тамары».

Перед глазами отчетливо всплыл один случай, который несколько месяцев назад произошел вот здесь, возле этого древнего замка.

Из штаба Закавказского фронта, располагавшегося в Тбилиси, я ехал в предгорья Кавказа, чтобы встретиться с генералом И. И. Масленниковым, посмотреть, как идет строительство оборонительных рубежей.

Из Тбилиси до Орджоникидзе Военно-Грузинская дорога сначала берет стремительный разбег, взбирается на вершину Крестового перевала, а затем, замысловато петляя, словно соперничая с Тереком, уходит вниз. Она то вплотную прижимается к горным кряжам, то подходит к руслу реки. Дорога очень живописная, богатая впечатлениями, но утомительная, «выматывающая».

Выехали мы из Тбилиси во второй половине дня и пока петляли по серпантину дороги, не заметили как в ущелье со всех сторон вползли густые вечерние сумерки. Шофер, напрягаясь, осторожно вел машину, временами показывая военным патрулям пропуск.

Когда миновали Казбеги, стало совсем темно. Стал накрапывать мелкий дождик. Из ущелья, как из аэродинамической трубы, тянуло ледниковым холодом, саманным дымком.

Возле «замка царицы Тамары» путь нам неожиданно перекрыли скрипучие повозки, запряженные низкорослыми кавказскими лошадками и упрямыми волами.

Мой адъютант направился в сторону растянувшегося обоза и вскоре доложил:

— Товарищ командующий! Бойцы хозвзвода везут из горных селений продовольствие для войсковых частей. Придется немного задержаться, дорога закупорена повозками, а объезжать стороной нельзя: с одной стороны — скалы, с другой — обрыв…

«Ну что ж, раз другого выхода нет, — решил я, — будем ждать».

Выйдя из машины, мы решили немного размяться. Подошли к застрявшему обозу, чтобы узнать, в чем дело. Вокруг темно, хоть глаз коли, лишь языки маленького костра выхватывали из темноты нагромождения скал.

Почувствовав, что из-под брезента идет запах свежеиспеченного хлеба, я обратился к одному из бойцов:

— Товарищ боец! Не угостите ли хлебом? Проголодались мы… — Тот сначала замешкался, а затем отчеканил:

— Никак нет, товарищ генерал! Довольствие государственное, военное, не имею права. А вот из собственных, личных запасов могу предложить.

И протянул нам завернутый в платок пахучий кукурузный чурек и кружок солоноватого осетинского сыра. Признаться, может быть, от того, что в Тбилиси мы ограничили свой обед только крепким чаем с бутербродами, а, может быть, и еще почему-то, но угощенье солдата показалось нам тогда необыкновенно вкусным.

15 ноября 1942 года я вылетел с докладом в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандования. Прежде чем попасть в столицу, нашему самолету пришлось сделать солидный крюк. Летели мы через Баку, Астрахань, Куйбышев, садились на временные полевые аэродромы, затерянные среди равнинных полей России. Наконец — под крылом мелькнули тусклые посадочные огни Подмосковного Центрального военного аэродрома…

И вот я снова в Москве, в Кремле, в приемной Верховного Главнокомандующего. Ждать пришлось недолго. И. В. Сталин принял меня сразу.

Был поздний час. В просторном рабочем кабинете Верховного никого не было. Сталин сидел за большим столом, на котором была развернута карта, и он что-то отмечал на ней карандашом. Рядом стоял стакан остывшего чая, на пепельнице лежала забытая трубка, струившая ароматный сизый дымок.

Сталин приветливо поздоровался и попросил как можно подробнее проинформировать о положении на Кавказе.

Я доложил Верховному Главнокомандующему о контрударе по гизельской группировке врага, о мужестве войск, народных ополченцев, партизан, жителей столицы Северной Осетии — города Орджоникидзе.

Сталин внимательно выслушал меня, скупо улыбнулся в усы и ответил:

— Хорошо! Зайдите потом к товарищу А. С. Щербакову, чтобы о победе под Гизелью сообщили в сводке Совинформбюро. А осетин я знаю хорошо. Это народ гордый, умеет постоять за Родину в любой обстановке и с большим достоинством.

И. В. Сталин поинтересовался: каково настроение войск и местных жителей, много ли разрушений в городах и селениях, каково состояние Военно-Грузинской дороги?

Во время нашей беседы Сталин изредка присаживался за стол, словно скатертью накрытый большой картой, синим, хорошо отточенным карандашом делал на ней аккуратные пометки.

Кавказ Сталин знал хорошо. Называл не только мелкие города, но и отдельные населенные пункты, горные перевалы, реки на территории Северной Осетии, Грузии, Кабардино-Балкарии, в районе Черкесска и Туапсе.

Помню, я никак не мог точно произнести название горного осетинского селения Дзуарикау. Я говорил: Дзаурикау. Сталин улыбнулся:

— Дзуарикау — это значит: «селение святых».

Затем в общих чертах он проинформировал меня о предстоящей Сталинградской операции и приказал готовиться к наступлению на Кавказе.

— Закавказскому фронту скоро будет легче. Мы намерены разгромить врага на Волге.

Уезжал я из Москвы в радостном настроении. Предстояло широкое, планомерное наступление на Кавказе.