Крах советской модели экономики

большинство обязано защищать свою позицию и своё правительство… Проклятие тем, которые начинают гражданскую войну в эту тяжелую для России годину”42.

В мае 1917 г. он писал: “Не во всякое данное время можно перестроить общество на

социалистической основе. Социалистический строй предполагает по крайней мере два

42 Единство, 5 июля 1917 г.

непременных условия: 1) высокую степень развития производительных сил (так называемой

техники); 2) весьма высокий уровень сознательности в трудящемся населении страны. Там, где отсутствуют эти два необходимых условия, не может быть и речи об организации

социалистического способа производства. Если бы рабочие попытались организовать его

при отсутствии указанных условий, то из их попытки не вышло бы ничего хорошего. Им

удалось бы организовать только голод… Неизбежным следствием “организации голода”

явился бы жестокий экономический кризис, после которого рабочие оказались бы в

положении гораздо более невыгодном, чем то, в котором находились они до своей

попытки”43.

И теперь по прошествии многих десятилетий, когда реальный социализм отодвинут в

угол современной истории, когда он уже практически исчез из современной Европы, потерпел сокрушительное поражение в России, хотя и оставил в ней свои следы, но еще

живет в Китае, Северной Корее и на Кубе, следует дать принципиальную оценку

предвидению Г.В.Плеханова. Г.Плеханов отмечал у большевиков отход от марксизма, утопизм, ностальгическое стремление к захвату власти, наплевательское отношение к

судьбам страны и её народу, анархизм, сектантство, демагогичность и многое, многое

другое. Он предупреждал о грядущей катастрофе. И он, а не Ленин и большевики, оказался

прав. Он смотрел намного дальше, был мудрее, его прогноз подтвердила сама жизнь.

Итак, та модель хозяйствования, которая была создана в бывшем Советском Союзе, коренным образом отличалась от традиционной рыночной. В отличие от последней, где

государство регулирует деятельность хозяйствующих объектов лишь косвенным путём с

помощью кредитно-денежной, финансовой политики, социалистическая, точнее сталинская, модель хозяйствования построена на прямом администрировании, жёсткой централизации

управления, что лишает хозяйствующие объекты права и возможности решать, что и когда

производить, кому и по какой цене продавать.

При капитализме это важнейшее, основанное на частной собственности, право, определяющее свободу выбора предпринимателя, даёт ему явное преимущество перед

социализмом, так как решение принимается производителями на основе объективных

критериев, а не указаний “сверху”, исходя из рыночных сигналов, т.е. учёта интересов

потребителей, которые, будучи главным и определяющим участником рыночных

отношений, формируют общественно-необходимую полезность и реальную цену

произведённых товаров и услуг. Происходит реальное удовлетворение потребностей в сфере

производства. При этом, приняв решение производить тот или иной товар, предприниматель добровольно соглашается выполнить все законы, принятые государством, косвенно или даже прямо регулирующие условия его деятельности, т.е. практически в чём-

то лишающих его полной свободы (налоги, стандарты, техника безопасности, экологические

нормы и т.д.), но не запрещающих ему выполнять избранный им вид предпринимательской

деятельности, конечным результатом которой является прибыль.

Что же касается социализма, то существующая при нём жёсткая регламентация

деятельности предприятий, основанная на централизованном планировании и управлении, ведёт к выпуску товаров и услуг, общественно необходимая полезность которых порой

лишь в малой степени может быть признана обществом. Следует учесть также, что в связи с

присущей социалистической модели хозяйствования высокой степени монополизации, отсутствием внутренней и внешней конкуренции вообще теряются объективные ценностные

ориентиры для производства продукции. Именно с этим и связан огромный спад

производства в России после отмены централизованного планирования и особенно с 1992 г.

в период системной трансформации. Реальному спросу многие избыточные производства

недавнего социалистического прошлого просто не соответствуют.

43 Единство, 20-21 мая 1917 г.

Одним из следствий такой модели хозяйствования стало отсутствие при социализме

мотивации исполнителей управленческих решений в сфере производства – рабочих и

работников администрации. Это неизбежно вело к низкой производительности труда, низкому качеству выпускаемой продукции. Запланированный уровень производства

поддерживался политикой “кнута и пряника” в основном за счёт политического и

идеологического давления (угроза наказания, лишения каких-либо благ, например, очереди

на квартиру, автомобиль, партийные взыскания и т.д.). Именно этим силовым давлением и

объясняется в значительной мере тот факт, что социалистическая модель хозяйствования не

развалилась раньше и просуществовала более 70 лет.

Модель хозяйствования, созданная в бывшем СССР, имела и адекватную ей систему

управления, которая, в свою очередь, базировалась на своего рода управленческой утопии: якобы возможности управлять всем и вся из одного центра. Утопия эта сформировалась, судя по всему, сначала на основе феодальных взглядов и установок на абсолютную власть.

Позднее она стала следствием технологического детерминизма, проводящего полную

аналогию между человеческим обществом и технической системой. Свой вклад здесь внесла

и

экономическая

кибернетика,

использовавшаяся

для

обоснования

усиления

централизованного начала в управлении на основе возможностей ЭВМ, подогрева ложной

идеи о практической возможности замены рынка искусственной системой так называемого

оптимального функционирования экономики (СОФЭ).

Несмотря на регулярно декларируемую вторичность средств, т.е. методов

управления, по отношению к целям (повышение благосостояния народа), на деле

соотношение между ними было как раз обратным. Тип, способ управления стали фактически

самоцелью. Достижение запланированных целей объявлялось возможным не любыми

средствами, а на основе вполне конкретной модели централизованного государственного

управления. Организационная основа этой системы была скопирована с административных

структур старой военно-феодальной России и распространена на все без исключения сферы

человеческой деятельности. Для систем такого типа характерно использование линейных

структур с резким преобладанием вертикальных отношений (руководство – подчинение) над

горизонтальными (сотрудничество). Распределение прав и ответственности на всех уровнях

сводилось к концентрации полномочий у вышестоящих звеньев системы, что приводило к

несоответствию прав и ответственности прежде всего в основном звене хозяйственной

системы, т.е. на производственных предприятиях. Подобный разрыв сковывал, лишал

реальных производителей свободы маневра, столь необходимой для эффективной работы.

Важной особенностью такой системы управления является неразвитость свободных

аналитических функций и низовых подразделений, их слабая роль в принятии решений.

Перегрузка высшего эшелона управления текущими задачами руководства всеми отраслями

экономики и иными сферами жизни отодвигает общие и перспективные задачи на второй

план. Отсюда отсутствие реальной стратегии социально-экономического развития, непродуманность многих народнохозяйственных решений, принятых без учёта

экологических, социальных, экономических и даже географических факторов.

Система сверхцентрализованного управления уже сама по себе предполагает

негибкость и низкую адаптивность к новым задачам и прежде всего к НТП. Жёсткая

иерархическая структура с формализованным разделением функций в сочетании с

распределением уравнительного типа создаёт организационные и экономические барьеры

выдвижению новых идей и их практической реализации. В частности, регламентация

процесса создания и внедрения новых технологий и отсутствие рыночных механизмов

ставят новатора в зависимость от уже существующих структур, в большинстве своём в этих

технологиях не заинтересованных. Особенно пагубна зависимость НТП от командной

системы материально-технического снабжения.

Негибкость системы управления при социализме проявляется и в её неспособности к

применению программно-целевых методов, требующих гибкого и оперативного

взаимодействия всех звеньев управления. Явные неудачи в решении таких чрезвычайных

задач, как устранение последствий чернобыльской катастрофы или землетрясения в

Армении (эти последствия не устранены и до сих пор), показывают крайне низкую

эффективность системы при любых попытках оперативно координировать свои действия, даже при руководстве с самого высшего уровня. В тех случаях, когда программы

выполнялись, это происходило на основе создания долговременных линейно- программных

структур, идентичных линейно-функциональным (ГлавБАМстрой, Комиссия по Западно-

Сибирскому комплексу), действовавших на правах министерств, главков и т.д.

Неэффективность гиперцентрализованной системы управления проявлялась не

только при решении новых задач, но и в низкой способности к реализации задач обычных, традиционных.

Преобладание

властных,

административных

отношений

над

экономическими при недостатке прав у исполнителей приводило к низкой исполнительской

дисциплине. Отсутствие встроенных экономических стимулов в известной мере

компенсировалось механизмами контроля и управления. При этом истинным

“нововведением” стало многократное дублирование структур власти и контроля, особенно в

экономике. Наряду с ведомственным руководством и контролем каждое предприятие

руководилось партийными и региональными властями, контролировалось партийным и

народным контролем, подразделениями КГБ, МВД, ЦСУ, Минфина, Госбанка, различными

инспекциями и т.д. Число различных субъектов руководства и контроля над каждым

предприятием могло составить более десятка. Вместе с тем такое обилие контроля

побуждало предприятия к уменьшению собственной меры ответственности, к

делегированию её вышестоящим органам власти, что способствовало лишь возрастанию

степени неуправляемости.

Ход развития концепций и практики хозяйствования в странах с рыночной

экономикой за последние 50 лет свидетельствует о том, что идея централизованного

управления непродуктивна не только на макроэкономическом, но и на фирменном уровне.

Реорганизации, проводимые в рамках американских, западноевропейских и японских

корпораций,

неизменно

преследовали

цели

повышения

самостоятельности

и

ответственности филиалов, отделений и предприятий, разгрузки общефирменного уровня, принятия решений, вытекающих из текущих, оперативных задач, перехода от отношений

иерархического типа к партнерским.

Аналогичные тенденции прослеживаются и на уровне предприятий, цехов и даже

участков. Опыт самостоятельных сборочных бригад, зародившийся на шведской фирме

“Вольво” и получивший распространение во многих странах, движение “кружков качества”, появившееся в Японии и охватившее весь промышленно развитый мир, ряд других не менее

важных новаций сводятся главным образом к отказу от жёсткого распределения функций и

заданий. Условия работы бригад, групп, цехов, предприятий, лабораторий и других

подразделений крупных фирм намеренно делаются приближёнными к условиям работы

индивидуальных предпринимателей, мелких и средних фирм. Дается максимум

самостоятельности в выборе средств и методов достижения поставленных целей, в то время

как круг задаваемых сверху показателей сужается до минимума.

Подобные тенденции неразрывно связаны с НТП, ведут к диверсификации рынка, увеличению ассортимента выпускаемой продукции, появлению большого числа

специализированных компаний и расширению специализации существующих. Экономика

становится всё более сложным объектом для управления как на макро-, так и на

микроуровне. В связи с этим появилась тенденция к ограничению круга регулируемых

сверху параметров разумным минимумом как в случае отношений государства с бизнесом в

целом, так и в случае отношений фирм с собственными отделениями и предприятиями. В

обоих случаях отношения “верх – низ” постепенно приобретают характер партнёрства, обмена услугами.

Всё сказанное говорит о том, что отставание от стран с рыночной экономикой и крах

социализма были заранее запрограммированы неверным выбором как модели

хозяйствования, так и системы управления. Этот выбор противопоставил социализм всем

новациям в области управления, современным тенденциям ускорения и обогащения НТП.

Поиск путей эффективности возможен лишь на основе отхода от тупиковой модели, на

путях развития демократии и рыночной экономики, разработки новой модели

хозяйствования и управления с учётом реальных тенденций развития мировой экономики, современного НТП.

Великий тоталитарный Советский Союз мог построить гигантскую по своим

размерам экономику, создать мировую социалистическую систему, победить в великой

войне могучую тоталитарную фашистскую Германию. Но он не сумел выжить в мирном

экономическом соревновании с Западом, не достиг необходимого уровня эффективности

производства и жизни для советских людей, не проявил способности к восприятию не

только всего нового, но и просто нормальной мирной жизни. Лишь в условиях войн, социальных переворотов и иных чрезвычайных обстоятельств он мог быстро

концентрировать в одной крепкой руке все свои силы и ресурсы и достигать задаваемых

результатов. Но с уходом или прекращением действия чрезвычайных обстоятельств

неизбежно наступали застой и серость. Историческая несостоятельность СМЭ, глубинная

экономическая несостоятельность самого строя “реального социализма”, в конце концов, взяли верх.

4 . Ц е н т р а л и з о в а н н о е

п л а н и р о в а н и е

Помимо государственной, или общественной, собственности на средства

производства централизованное планирование было наиболее существенным признаком

СМЭ, всей экономики “реального социализма”. Согласно К.Марксу, при социализме

“общественная

анархия

производства

заменится

общественно-планомерным

регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого

его члена в отдельности”1. В.Ленин мыслил жёстче. В докладе на VII съезде партии он

говорил об “организации учёта, контроля над крупнейшими предприятиями, превращении

всего государственного экономического механизма в единую крупную машину”2. План

Ленин считал “второй программой партии”, средством реализации целей и задач, стоящих

перед большевиками.

На базе этих идей в нашей стране впервые в мировой практике государство стало

непосредственным организатором и руководителем всего производства в стране, рынок

оказался ненужным и был заменен планом. Планирование стало важным инструментом

всего партийного руководства экономикой и страной в целом. Считалось, что оно позволяет

сознательно

использовать

объективный

экономический

закон планомерного,

пропорционального развития. На деле же централизованное планирование стало

олицетворять абсолютную власть партии и руководства страны над её экономикой и всей

общественной жизнью. Точнее: план и планирование стали на деле мощным орудием этой

власти, её важной сутью.

В декабре 1917 г. был создан первый государственный орган централизованного

руководства народным хозяйством страны – Высший совет народного хозяйства (ВСНХ).

Вскоре была создана и сеть местных (губернских) СНХ. С самого начала своей деятельности

они приступили и к планированию производства отдельных видов продукции (топливо, металл), а затем и к составлению годовых планов с разбивкой по отраслям. Однако главной

задачей ВСНХ было оперативное руководство отраслями и предприятиями, поэтому встал

вопрос о создании специального органа по разработке государственных планов.

По инициативе В.И.Ленина в 1920 г. была сформирована большая комиссия с

участием крупных учёных, составившая первый комплексный перспективный план на 10-15

лет – план ГОЭЛРО (Государственный план электрификации России) с целью создания в

стране мощной промышленно-энергетической базы. При разработке этого плана за основу

был взят проект электрификации всей России, разработанный ещё до октябрьского

переворота 1917 г. профессором Вернадским. На основе плана ГОЭЛРО в феврале 1921 г.

была образована Государственная общеплановая комиссия (Госплан), сосредоточившая в

своих руках разработку народнохозяйственных планов.

Начиная с плана ГОЭЛРО стало расти число планируемых показателей, планируемых

подконтрольных государству товаров и услуг. Этот процесс прекратился лишь в середине

50-х годов, когда уже стало совсем очевидно, что страна в условиях всё усиливающегося

контроля и регламентации сверху больше развиваться просто не может. Темпы роста

экономики стали сокращаться, рост же всех видов затрат начал опережать рост конечных

результатов, возник эффект самопожирания.

Процесс расширения степени охвата планированием из одного центра всего и вся

достиг необъятных размеров, стал поистине всеохватным и соединил в себе не только

1 К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 20. С. 291.

2 В.Ленин. ПСС. Т. 36. С. 7.

собственно планирование, но и управление, и контроль. Более того, централизованное

планирование стало важнейшей частью не только механизма управления экономикой и

обществом, но и политической системы абсолютистского государства “реального

социализма”. Оно было призвано реализовывать на практике не только экономические, но и

политические цели партийного и государственного руководства страны.

Следует отметить две черты этого инструмента советской власти: директивный

характер плановых производственных заданий и натурально-вещественный, нерыночный, или бартерный, способ распределения и перераспределения произведённой продукции.

Считалось, что государственный план в социалистической экономике – это закон.

Нежелательны были не только невыполнение, но и перевыполнение плановых заданий, ибо

в обоих случаях нарушалась задаваемая сверху пропорциональность в экономике.

Главная цель планирования – определение объемов выпуска продукции в

натуральном выражении, валового выпуска в стоимостном выражении, а также темпов и

пропорций в развитии советской экономики. Темпы должны быть максимальными, ибо

лишь тогда можно было говорить не только о серьёзных успехах в развитии экономики, но

и о создании нового, более прогрессивного по сравнению с капитализмом общества, а

заодно и иметь основания превозносить советских руководителей и достижения нового

общественного строя. Поэтому для поддержания высоких темпов роста экономики всё

время акцент делался не на потребление населения, а на накопление, на повышение его доли

в национальном доходе страны, на развитие производства не предметов потребления, а

средств производства, тяжелой промышленности, т.е. на производство ради производства.

Именно здесь советские руководители видели источник для своей славы и политического

преуспевания. Но на деле всё это со временем стало приводить к перепроизводству средств

производства, недопотреблению населения, форсированному приоритетному развитию

военно-промышленного комплекса, к остаточному методу обеспечения жизненного уровня

населения и социальных потребностей всего общества и в конечном счёте к

прогрессирующему замедлению роста эффективности производства, темпов роста

последнего, углублению диспропорций, к массированным внешним займам, импорту

продовольствия и к развалу советской плановой экономики.

Уже в феврале 1926 г. на съезде Президиумов госпланов были определены

следующие главные функции централизованного планирования: 1) разработка генерального

плана реконструкции народного хозяйства на перспективу в 10-15 лет; 2) составление

пятилетнего плана; 3) разработка контрольных цифр на ближайший хозяйственный год.

Иными словами, речь шла о создании системы планов, состоящей из долгосрочных, среднесрочных и текущих планов. Акцент делался, естественно, на годовое и пятилетнее

планирование. С течением времени эта система развивалась и дополнялась новыми

элементами.

В практике централизованного планирования важную роль играла система

показателей, которая охватывала все отрасли и сферы советской экономики и общества. В

эту систему входили показатели различного вида: 1) натуральные, 2) стоимостные, 3) качества и ассортимента продукции, 4) издержек производства и обращения, 5) потребления

населения, 6) динамики развития производства, 7) технического прогресса, 8) занятости и

социальных расходов.

Натуральные показатели плана охватывали огромную часть общественного

производства страны и выражались в обычных мерах веса, количества, длины, объема и т.д.

Стоимостные выражались в рублях и включали в себя прежде всего совокупный

общественный продукт, национальный доход, капвложения, основные фонды, фонд

заработной платы, валовую и товарную продукцию, которые обычно оценивались как в

текущих, так и в сопоставимых ценах.

Тем не менее главным показателем плана был показатель валовой (затем товарной) продукции, включавший в себя огромный повторный счёт материальных затрат на всех

стадиях переработки сырья, от его добычи до выпуска конечной продукции. Именно “вал”

был главной установкой, которую получали все предприятия сверху и по плану. “Вал”

означал лишь одно: изготовление всего и вся как можно больше. Перевыполнение плана

поощрялось премиями. Одновременно считалось, что с помощью именно этого показателя

(он не применялся и не применяется в международной статистике и статистике западных

стран) можно увязать между собой все основные пропорции общественного производства.

При этом умалчивалось то обстоятельство, что показатель валовой продукции искажал

реальную картину эффективности и структуры производства в пользу материалоёмких

отраслей.

В процессе работы над планом ГОЭЛРО разрабатывались лишь отдельные

отраслевые планы, конкретные плановые задания устанавливались по небольшому числу

показателей. Этот план включал 6 разделов: 1) электрификация и единый

народнохозяйственный план, 2) электрификация и топливоснабжение, 3) электрификация и

водная энергия, 4) электрификация и сельское хозяйство, 5) электрификация и транспорт, 6) электрификация и промышленность.

В плане развития промышленности СССР были установлены задания по

производству 20 важнейших видов продукции, в частности, чугуна, стали, железной руды, меди, алюминия, угля, нефти, торфа, цемента и кирпичей. В этом плане было выделено 8

отраслей – добыча топлива, горное дело, металлургия и металлообрабатывающая, текстильная, пищевая, стройматериалы, бумажная и химическая. По каждой из этих

отраслей устанавливались задания по общему объёму производства в стоимостном

выражении, численности рабочих в тысячах человек и по мощности двигателей в тысячах

лошадиных сил.

По мере развития экономики и практики централизованного планирования

расширялись сфера и масштабы этой деятельности, росло количество плановых заданий и

соответственно число плановых показателей. В первом пятилетнем плане (1928-1932 гг.) было уже три основных раздела: 1) производственная программа по промышленности

(около полусотни отраслей), сельскому хозяйству, строительству и транспорту, 2) социально-экономический блок (потребление и накопление, обобществление, труд, социально-культурное строительство, финансовый план), 3) территориальный аспект плана.

Во втором пятилетнем плане (1932-1937 гг.) было уже 13 разделов, появились

задания по капвложениям и основным фондам, по себестоимости, товарообороту и т.д.

План по промышленности охватил уже 120 отраслей, резко расширился его

территориальный разрез, постоянно росло число планируемых показателей. Этот процесс

продолжался в третьей пятилетке (1937-1941 гг.), в годы войны и в первые послевоенные

годы.

В 1953 г. номенклатура промышленной продукции по плану производства и плану

материально-технического снабжения более чем вдвое превышала номенклатуру на 1940 г., а число показателей по плану капитального строительства возросло в 3 раза3.

После смерти И.Сталина начался процесс эрозии классической СМЭ, системы

централизованного планирования, появились попытки реформ с использованием рыночных

механизмов. В 1957 г. по инициативе Н.Хрущёва была проведена кардинальная реформа

управления в стране, связанная с переходом на территориальный принцип управления, знаменовавший ликвидацию многих отраслевых министерств и формирование совнархозов.

Это влекло за собой ослабление централизации в планировании, увеличение роли советов

министерств союзных и автономных республик, а также совнархозов, которым была

передана подавляющая часть показателей плана, утвердившихся прежде всего в

народнохозяйственном плане. В процессе этого перераспределения в плане осталось

меньшее число показателей. Так, количество показателей, задания по которым утверждены

3 М.Бор. Очерки по методологии и методике планирования. М., Экономика, 1964. С. 83.

в народнохозяйственном плане на 1962 г., уменьшилось по сравнению с планом на 1953 г. в

7 раз, а по сравнению с планом на 1957 г. почти в 3 раза4.

После 1964 г., когда вновь была восстановлена отраслевая система управления

хозяйством, число плановых показателей и сфера централизованного планирования вновь

значительно возросли и расширились. Однако наступили уже новые времена, политическая

послесталинская либерализация, происходило и смягчение централизации, и жёсткости в

планировании. Начались попытки реформирования советской экономики.

В начале 60-х годов возникла дискуссия по проблемам, связанным с

совершенствованием системы централизованного планирования. Она выявила ряд

принципиальных недостатков прежней системы. Участники дискуссии быстро разделились

на “рыночников” и “нерыночников”. О некоторых из них речь уже шла в предыдущем

разделе. Здесь же я хочу обратиться к критике сложившейся в начале 60-х годов системы

планирования, которую дал академик В.С.Немчинов.

В своей работе, изданной в 1964 г., он указывает на следующие недостатки этой

системы5.

1. Плановые задания систематически запаздывают и предприятия в течение первого

квартала каждого года “не имеют необходимой плановой ориентировки”.

2. Планы не носят стабильного характера, постоянно изменяются и уточняются. В

результате отдельные руководители ухитряются “выбить” из центра выгодные для них

корректировки плана и легко перевыполнять “уточнённые задания”, получая при этом

вознаграждение за “перевыполнение” плана.

3. Существует разрыв между отраслевыми и территориальными планами. Крупные районы

и области не имеют сводных планов, низовые, республиканские и общесоюзные планы

существуют в значительной степени самостоятельно, изолированно друг от друга, они

не интегрированы в систему единого народнохозяйственного плана.

4. Всё планирование в СССР ведётся от достигнутого уровня, что позволяет хитроумным

хозяйственникам на низовом уровне не раскрывать плановым органам все

производственные возможности своих предприятий и легко “перевыполнять” план.

Практически предприятия не заинтересованы в напряжённом плане, всячески скрывают

свой производственный потенциал.

5. Планирование органически связано с перманентной дефицитностью материальных

ресурсов. Это отражается и на дефиците многих конечных продуктов, особенно

предметов потребления, порождает очереди и спекуляцию товарами первой

необходимости.

6. Многочисленность плановых показателей, спускаемых из центра на места, приводит к

подрыву хозрасчёта, ответственности, инициативы со стороны самих предприятий.

7. Практика

централизованного планирования не ориентирована на конечный

хозяйственный результат, ибо нацелена прежде всего на валовую продукцию, в которой

отражаются все промежуточные стадии производства и не отражается реальный вклад

предприятий в создание того или иного продукта. Мало внимания уделяется

планированию качественных показателей производства, например, рентабельности и

фондоотдаче.

8. В общую систему планирования не включена как её органическая часть система

планового ценообразования. Цены оторваны от планирования производства и

снабжения. Более того, цены, деньги, кредит, страхование, прибыль – эти

экономические рычаги весьма слабо и зачастую неумело используются планированием

для регулирования хозяйственной жизни.

4 Там же, с. 84.

5 В.Немчинов. О дальнейшем совершенствовании планирования и управления народным хозяйством. М., Изд-во

экономической литературы, 1964. С. 5-9.

9. Практика централизованного планирования не удовлетворяет и требованиям научной

организации управления народным хозяйством, ибо система плановых нормативов

(нормы трудоёмкости, расходования сырья на единицу изделия, выхода продукции с

единицы

оборудования,

удельных

капвложений

и

т.д.)

находится

в

неудовлетворительном состоянии. В распоряжении планирующих органов нет свода

плановых нормативов, нет даже единой системы плановой документации, нет

унифицированной системы техпромфинпланов.

Нетрудно увидеть, что академик Немчинов не был противником централизованного

планирования, не выступал за переход к рынку, к рыночной экономике, как более

рациональной и эффективной, а заботился о совершенствовании нерыночной системы. В те

годы это была единственно возможная позиция, которая могла появиться в открытой печати

или в открытой дискуссии. Вместе с тем академик Немчинов в той же работе вносит важные

предложения по внедрению элементов рыночного механизма в централизованное

планирование. Он пишет: “В руководстве экономическим развитием должно быть

достигнуто единство планомерного управления народным хозяйством и рентабельного

ведения

производства

на

предприятии.

Такое

единство

исключает

любое

противопоставление плана и рентабельности... В процессе планомерного руководства

общественным производством весьма существенное значение имеет также использование

материальных стимулов, позволяющих заинтересовать коллективы трудящихся в

результатах хозяйственной деятельности их предприятий”6. В одной из газетных статей

академик Немчинов указал, что “мы имеем дело с явной недооценкой закона стоимости и

стоимостных показателей... Целесообразно создать в экономических районах оптовые базы, которые будут предоставлять предприятиям необходимые им товары...”7. Он с явной

симпатией относился к идее “о переходе материально-технического снабжения на рельсы

государственной торговли, об установлении прямых хозяйственных связей между

поставщиками и потребителями”8 и выступал за постепенную ликвидацию системы

фондированного через Госснаб СССР снабжения. Более того, акад. Немчинов выдвинул

идею хозрасчётной системы планирования. По его мысли, предприятия должны подавать в

плановые органы свои предложения об условиях, на которых они будут выполнять госзаказ

на поставку продукции с конкретным указанием цены, ассортимента, качества и сроков

поставки. В свою очередь, хозяйственные и плановые органы размещают эти госзаказы с

учётом эффективности производства поставщиков, отдавая предпочтение тем, кто даёт

наиболее предпочтительный вариант9.

Однако в принципе, согласно марксизму-ленинизму, при социализме прежние

естественные рыночные инструменты в экономике должны быть заменены искусственными

нерыночными, плановыми инструментами. Как отмечалось ещё на XII съезде РКП(б) в 1923

г., “в своём окончательном развитии плановые методы должны подчинить себе рынок и тем

самым упразднить его”10. Эта идея развивалась в течение ряда десятилетий.

В своей последней работе “Экономические проблемы социализма в СССР” И.Сталин

писал: “Мы, марксисты, исходим из известного марксистского положения о том, что

переход от социализма к коммунизму и коммунистический принцип распределения

продуктов по потребностям исключают всякий товарный обмен, следовательно, и

превращение продуктов в товары, а вместе с тем и превращение их в стоимость”11. Далее он

предлагает “зачатки продуктообмена” развить в “широкую систему продуктообмена” и

вводить её “неуклонно, без колебаний, шаг за шагом сокращая сферу действия товарного

6 Там же, с. 17, 18.

7 Экономическая газета, 27 июня 1964 г., с. 9.

8 Литературная газета, 13 июня 1964 г.

9 См. “Реформа ставит проблемы”. М., Экономика, 1968, с. 34.

10 См. Маркс, Энгельс, Ленин, КПСС об управлении экономикой. М., 1979, с. 56.

11 И.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1952, с. 94.

обращения и расширяя сферу продуктообмена”12. Вместе с тем взаимоотношения между

планом и рынком, планом и товарно-денежными отношениями в советской экономической

истории не были стабильными и постоянно менялись.

В годы “военного коммунизма” его сторонники напрочь отвергали вообще какие-

либо товарно-денежные отношения. План и рынок они считали попросту

взаимоисключающими понятиями. Такой же была и позиция Ленина в то время. Считалось, что никаких объективных экономических законов не существует, а государство диктатуры

пролетариата само создаёт экономические законы.

В годы НЭПа многие советские экономисты вновь пришли к признанию объективной

необходимости товарно-денежных отношений, в обществе заговорили о необходимости

сочетания плана и рынка. Госплан СССР начал изучать рыночную конъюнктуру и стал

рассматривать рынок как важный фактор всей плановой работы, что и дало импульс для

разработки концепции “рыночного социализма” в последующем.

Но с ликвидацией НЭПа в стране началось быстрое свёртывание товарно-денежных

отношений, и главным показателем плана стала натура, вал. Хозрасчёт и частный сектор

были ликвидированы, произведённый на государственных предприятиях продукт изымался

государством в административном порядке, предметы потребления стали распределяться

среди населения по карточкам, а средства производства по системе централизованного

материально-технического снабжения. Родилась система фондирования – наделения

предприятий государственными фондами (основными и оборотными). Последние

предприятиям не принадлежали.

В экономической литературе вновь возобладала позиция полного отрицания товарно-

денежных отношений при социализме. Считалось, что при социализме нет и не может быть

проблемы рынка, спрос и предложение для экономики значения не имеют, нет и закона

стоимости.

Более того, несмотря на наличие денег и цен, в советской экономической науке 30-х

годов отрицалась стоимостная природа при социализме не только товара, но и денег, и цен.

Функция денег сводилась лишь к счётной операции, хозрасчет рассматривался с точки

зрения доведения планового задания до отдельного предприятия, цеха, рабочего места. И

хотя учёт затрат и произведённой продукции вёлся в стоимостном выражении, он носил

сугубо формальный характер и его существование объяснялось часто технической

невозможностью перевода этих показателей в натуральное выражение. Роль закона

стоимости выполнял и Госплан, и другие государственные учреждения13.

Как и в годы “военного коммунизма”, планомерность противопоставлялась закону

стоимости, план – рынку. Укреплялось мнение, что товарно-денежные отношения в

принципе чужды социализму, что даже если они кое-где и существуют, то, как уже

говорилось, это всего лишь пережиток капитализма, который вскоре отомрёт.

Так было до начала 50-х годов. Но затем представления стали меняться, пошёл

разговор о наличии при социализме объективных экономических законов, в частности, закона стоимости (хотя и “особого рода”). С началом первых робких попыток

экономических реформ в 50-х годах и особенно начиная с 60-х годов стал укрепляться

взгляд на необходимость сочетания плана и рыночных механизмов. Этот процесс

стимулировался опытом экономического развития других социалистических стран. Однако

он не отменил планово-распределительную, командную модель экономики. И при этом не

обходилось

без

требований

“ограничить”

товарно-рыночные

отношения,

как

противостоящие планомерному развитию народного хозяйства.

Уже с начала 60-х годов, когда началось брожение умов по части фрагментарного

использования рыночных механизмов в процессе централизованного планирования, антирыночники всегда предупреждали, что товарно-денежные отношения в принципе

12 Там же.

13 Р.Вайсберг. План и хозяйственные затруднения. М., 1929, с. 97.

несовместимы с планом. Они подчёркивали, что эти отношения носят стихийный характер и

не позволяют устанавливать необходимые пропорции в социалистической экономике, что в

условиях социализма общество подчиняет производство своим потребностям лишь на

основе централизованного планирования и другого способа для этого просто не

существует14.

Подобной же оценки придерживался и М.Горбачёв, который в одном из своих

выступлений в 1985 г. говорил: “Не рынок, не стихийные силы конкуренции, а прежде всего

план должен определять основные формы развития народного хозяйства... Надо чётко

определить, что планировать на союзном уровне, что на уровне союзной республики, области, министерства”15.

Важным вопросом в системе централизованного планирования был вопрос

ценообразования. Цены устанавливались в административном порядке, как твёрдые, представляя собой норматив длительного действия. Не имело значения, каково качество

одних и тех же товаров, производимых в разных районах и предприятиях страны, какова

потребность в них. Такие цены не могли выполнять функцию экономического стимула, способствовать росту эффективности производства или формированию оптимальных

пропорций в экономике страны. Они были тормозом в её развитии. Такие цены (как и

фондирование ресурсов) не могли стать реальной базой для хозрасчёта и опосредовать

прямые договорные отношения между предприятиями, о чём в те времена много

говорилось.

Однако в те годы советские экономисты, как правило, поддерживали практику

установления административных цен и видели в этом “преимущество” советской экономики

над рыночной. Так, даже такой известный “рыночник”, как Н.Петраков, писал в 1971 г.:

“...Если в капиталистическом товарном хозяйстве цена формируется автоматически, то в

сознательно управляемой экономической системе оценка каждого продукта или ресурса

должна либо определяться непосредственно плановыми органами, либо контролироваться

ими... В социалистической экономике от планового работника требуется определить

уровень цен в момент составления плана, т.е. в известной мере предвосхитить действия

производственных ячеек хозяйственной системы, попытаться направить их деятельность с

помощью цен в нужном обществу направлении”16. Такая практика берёт своё начало из

периода “военного коммунизма” и последующей дискуссии, в которой троцкисты и

“телеологи” выступали за установление цен на продукцию государственной

промышленности, исходя из субъективных представлений плановых и административных

советских органов.

Но вернёмся к характеристике механизма и сущностных сторон системы

централизованного планирования в бывшем СССР.

Практика централизованного планирования опиралась на балансовый метод, на

составление целой системы стоимостных, трудовых и материальных плановых балансов, а

также сводного планового баланса народного хозяйства СССР. Эти балансы были призваны

заменить собой механизм товарно-денежных отношений, отношений спроса и предложения

в нормальной рыночной экономике.

Стоимостные балансы впервые стали составляться для первого пятилетнего плана.

Это были сводный финансовый план, или государственный бюджет страны, финансовые

планы отраслей народного хозяйства, кредитные планы и баланс доходов и расходов

населения. Стоимостные балансы использовались для обоснования темпов роста и

структуры производства и потребления, для централизованного распределения совокупного

общественного продукта и национального дохода, планирования объёма и структуры

капвложений и показателей уровня жизни населения.

14 См., например, И.Малышев. Экономическая наука и хозяйственная практика. Изд. Экономика. М., 1964, с.93.

15 М.Горбачёв. Активно действовать, не теряя времени. М., 1985, с. 44.

16 Н.Петраков. Хозяйственная реформа: план и экономическая самостоятельность. М., Мысль, 1971 , с. 9.

Балансы трудовых ресурсов берут свое начало с плана ГОЭЛРО, где впервые были

сделаны оценки потребности хозяйства страны в рабочей силе. Сформировавшаяся с

течением времени довольно разветвлённая система трудовых балансов имела целью увязать

планы производства с ресурсами рабочей силы, включая ресурсы квалифицированных

кадров. Эти балансы увязывали рассчитываемую потребность в рабочей силе с планом

подготовки кадров высшей и средней квалификации, определяли распределение рабочей

силы по отраслям и экономическим районам страны.

Материальные балансы также стали составляться ещё при разработке плана ГОЭЛРО

и впоследствии охватили значительную часть производимой продукции в натуральном

выражении. Они рассматривались как основной плановый инструмент установления

правильных пропорций между отраслями народного хозяйства и промышленности взамен

товарно-денежного механизма соотношения между спросом и предложением, который, как

считалось, ведёт к бесхозяйственности, анархии производства, рыночной стихии.

Этот, “единственно научный подход”, как тогда многие думали, привёл к разработке

ежегодно на уровне Госплана СССР около 2000 таких балансов, в том числе 1500 балансов

оборудования, а на уровне отраслевых министерств 15000 материальных балансов. Главная

цель, которая преследовалась во всей этой титанической работе, – выявить потребности

предприятий и отраслей в той или иной продукции, наметить направления потоков

межотраслевых производственных связей, что рыночный механизм определяет, можно

сказать, автоматически без планов и сонма плановиков и чиновников, взявшихся

руководить всей экономикой, во всех её мелочах.

На этом строительство гигантского планового монстра не заканчивается. Постоянно

формировалась и к середине 60-х годов была сформирована обширная нормативная база

коэффициентов материало-, фондо-, капитало-и трудоёмкости, которая использовалась при

составлении планов. Как писал руководитель Отдела баланса народного хозяйства Госплана

СССР М.Бор, “плановые нормы представляют собой директивные задания, определяющие

максимально допустимую и объективно необходимую величину затрат живого труда (нормы

рабочего времени), а равно овеществленного труда (нормы расхода материалов, энергии и

топлива, использования оборудования и т.п.) на единицу продукции или выполняемых

работ, либо необходимые размеры отвлечения продукции от текущего потребления для

образования материальных запасов, обеспечивающих бесперебойность процесса

воспроизводства”17. Нормировались не только расходы произведённых ресурсов, но и

складские запасы, а также отходы и потери. Все эти нормы “стали орудием действенного

контроля за производством и потреблением, средством мобилизации ресурсов в интересах

наиболее полного, всестороннего удовлетворения потребностей общества”18. Не приходится

забывать, что ни о каком “наиболее полном и всестороннем удовлетворении потребностей”

в условиях “реального социализма” с его централизованно планируемой, командно-

административной экономикой говорить не приходится. Мы создали экономику дефицита, и

это реальный факт, который породили все те балансы и нормы, призванные заменить собой

рыночные механизмы.

Система всеобщего дефицита характеризовалась ещё и тем обстоятельством, что на

деле государственные предприятия были заинтересованы в том, чтобы получить как можно

меньший план производства и как можно более максимальный план по обеспечению

производства материальными и денежными ресурсами (по инвестициям, сырью, заработной

плате, численности работников). Одновременно предприятия не были заинтересованы в

отыскании путей наиболее эффективного использования ресурсов, в их сохранении, бережном расходовании, высвобождении и передаче другим предприятиям, испытывающим

потребность в них. Предприятия были лишены возможности маневрировать своими

17 М.Бор. Очерки по методологии и методике планирования, с. 59, 60.

18 Там же, с. 59.

ресурсами, перераспределять их между собой в интересах повышения эффективности

производства. Всё это лишь усугубляло дефицит.

Помимо производственных планов существовали и финансовые планы. Практически

планирование финансов осуществляло Министерство финансов СССР. Оно составляло

планы союзных и республиканских министерств, других государственных ведомств. Эти

планы включали в себя показатели прибылей, амортизационных отчислений, доходов и

расходов бюджета, прироста оборотных средств и т.д. При этом в условиях

административного ценообразования всегда существовало большое количество планово-

убыточных предприятий.

Венцом балансовой работы были разработки планового баланса народного хозяйства

СССР (БНХ). Первый полный БНХ был составлен лишь перед войной. Он включал в себя

балансы совокупного общественного продукта, национального дохода, фондов накопления

и потребления, сырья, трудовых ресурсов, основных фондов, индексов цен, бюджет и т.д. В

послевоенные годы он стал реальной базой для формирования показателей плана и

плановых решений, определял основные пропорции развития экономики страны, взаимоувязывал многие показатели и нормативы государственного плана.19 Например, плановый баланс использованного национального дохода определял соотношение между

фондом накопления и фондом потребления. Фонд накопления в свою очередь служил

главной ресурсной базой для капитальных вложений. Следовательно, баланс

использованного национального дохода увязывался с балансом капитальных вложений. В

свою очередь фонд потребления в балансе использованного национального дохода служил

базой для определения объёма розничного товарооборота, который был тесно связан с

балансом денежных доходов и расходов населения.

При этом балансирование и взаимоувязывание разных показателей и частей

общественного продукта между собой сопровождалось учётом в практике планирования так

называемого принципа ведущих звеньев. При Ленине таким звеном была электроэнергия, при Сталине – сталь и машиностроение, при Хрущёве – химия и кукуруза. Считалось, что

если потянуть за главное звено, то легче вытянешь всю цепь производственных плановых

заданий.

Каждые пять лет к началу очередной пятилетки Госплан СССР выпускал толстенный

том “Методических указаний к составлению народнохозяйственных планов”, в котором

содержалось описание факторов и нормативов, лежащих в основе расчётов тех или иных

плановых показателей. Этот сухой бюрократический талмуд вряд ли могли прочесть

целиком даже работники плановых органов. Научные же работники практически извлечь из

него ничего не могли.

С другой стороны, по мере расширения масштабов производства, увеличения

номенклатуры создаваемых товаров и услуг становилась всё более абсурдной сама система

централизованного планирования, ориентированная на то, чтобы всё учесть и

запланировать. В 1990 г., например, в СССР номенклатура производимой продукции

достигала 24 млн. наименований, и никакой план, естественно, не мог всё это охватить.

Многие уже стали понимать, что без рынка, рыночных механизмов обойтись уже просто

нельзя. Никакой план не заменит рынок с его бесконечномерным механизмом соизмерения

потребностей и производства, затрат и результатов. Как пишет Я.Певзнер, “марксизм, осуждая институт рыночных отношений, уводил в сторону от науки и складывался как один

из вариантов утопического социализма”20. Не план, а именно рынок “выступает как

постоянно самосовершенствующийся самый мощный двигатель прогресса”21. План, как и

всякое принуждение, рано или поздно теряет свою конструктивную функцию и

превращается в её противоположность.

19 Л.Вид, Е.Иванов. Новая философия планирования. М., Экономика, 1990. С. 134.

20 Я.Певзнер. Крах коммунизма и современные общественные отношения, с. 81.

21 Там же, с. 101.

В послевоенный период уже сложившаяся система составления планов и вся система

централизованного планирования в целом стали обрастать дополнительными элементами, которые в ряде случаев вступали в противоречие с исходными принципами планирования, установившимися в 30-е годы. Так, всё больше стали говорить о включении в жёсткую

директивную плановую систему элементов хозяйственного механизма, т.е. учёта эффекта, во-первых, от хозяйственной самостоятельности предприятий (хозрасчёт) и, во-вторых, от

рыночных механизмов и стимулов (прибыль, рентабельность, премии). Заговорили о

необходимости расширения хозяйственной самостоятельности предприятий в рамках

централизованного планирования.

Далее развитие шло в направлении всё большего учёта в государственных планах

основных направлений научно-технического прогресса. Стали говорить и писать о том, что

план научно-технического прогресса должен стать сердцевиной плана развития

производства и предшествовать последнему. Стали составляться долгосрочные научно-

технические прогнозы, отраслевые перспективные планы технического развития, текущие

годовые планы внедрения новой техники. К этой работе всё больше стала привлекаться

Академия наук СССР.

Одновременно заговорили о прогнозировании как о важной стадии предплановой

работы, которая в то же время тесно взаимодействует с планом и в чём-то дополняет его.

Как писал известный советский экономист, академик А.Анчишкин, “прогнозирование

создаёт одну из обязательных предпосылок научно обоснованного планирования. Прогноз и

план – это не два альтернативных подхода к определению перспектив социально-

экономического и научно-технического развития, а последовательные, органически

связанные ступени разработки народнохозяйственных планов как главного инструмента

управления социалистической экономики”22.

В сложный и весьма разветвлённый процесс централизованного планирования стала

включаться и разработка комплексных народнохозяйственных программ. Известны

программы строительства Байкало-Амурской магистрали, создания мощного нефтегазового

комплекса в Западной Сибири, провалившиеся продовольственная, жилищно-строительная

программы, программа развития сельского хозяйства Нечерноземья и т.д. Нельзя не сказать

и о расширявшемся применении в системе централизованного планирования

математических методов, в частности, моделей перспективного планирования.

В конечном счёте в 70-е годы в СССР была сформирована следующая иерархическая

система планов.

Исходным звеном этой системы стала Комплексная программа научно-технического

прогресса на 20 лет (с разбивкой по пятилетиям), которая разрабатывалась Академией наук

СССР, Государственным комитетом СССР по науке и технике и Госстроем СССР. Эта

программа должна была представляться в Совет Министров СССР и Госплан СССР не

позднее, чем за два года до начала очередной пятилетки.

Далее, Госплан СССР совместно с министерствами и ведомствами СССР и Советами

министров союзных республик разрабатывал, исходя из социально-экономических задач, определяемых КПСС на длительную перспективу, и Комплексной программы научно-

технического прогресса, проект Основных направлений экономического и социального

развития СССР на 10 лет с разбивкой на две пятилетки. При этом через каждые пять лет в

Основные направления вносились необходимые изменения.

В свою очередь на базе Основных направлений Госплан СССР разрабатывал

контрольные цифры по основным показателям и экономическим нормативам на

предстоящую пятилетку, которые доводились до министерств и ведомств и брались в

качестве основы отраслевых и региональных проектов пятилетних планов. С учётом этих

проектов Госплан СССР составлял проект Государственного пятилетнего плана

22 См.: Проблемы народнохозяйственного планирования. М., Экономика, 1982. С. 105, 106.

экономического и социального развития СССР с распределением по годам. Основные

направления пятилетнего плана выносились, как тогда говорилось, на всенародное

обсуждение, они рассматривались и утверждались на очередном съезде КПСС, а затем сам

план после рассмотрения его в высших партийных и государственных органах обсуждался и

утверждался парламентом – Верховным Советом СССР.

Годовые планы составлялись на основе погодовых заданий и экономических

нормативов пятилетнего плана на данный год. Разработка годового плана шла

одновременно сверху и снизу. Последнее означало лишь то, что низовые предприятия, организации и республики составляли свои встречные планы, которые по идее должны были

учитываться соответствующими министерствами и Госпланом СССР. На основе заданий

пятилетнего плана на очередной год и с учётом указанной процедуры Госплан СССР

подготавливал проект годового плана, который после предварительного рассмотрения на

пленуме ЦК КПСС и обсуждения в комиссиях Верховного Совета СССР рассматривался и

утверждался на сессии Верховного Совета СССР и приобретал тем самым статус закона.

Вся эта безумно искусственная и чрезвычайно детализированная система, однако, легко развалилась в годы горбачёвской перестройки после принятия летом 1987 г. Закона о

государственном

предприятии,

давшего

последним

значительную

хозрасчётную

самостоятельность. План был заменён госзаказом, предприятия получили право

самостоятельно заключать договора с потребителями и поставщиками и даже устанавливать

“договорные цены”. В 1989 г. Госплан СССР прекратил своё существование.

Отпущенные на свободу государственные предприятия стали практиковать

коллективный эгоизм, который выражался в повышении цен на свою продукцию, беспардонном повышении зарплаты. Всё это привело к инфляции, расшатыванию ранее

имевшихся производственных связей, что сопровождалось нежеланием модернизировать

производство, обновлять производственный аппарат. Наряду с развитием кооперативного

сектора начался стихийный процесс фактической приватизации и бурного роста теневой

экономики. Одновременно шёл стихийный процесс распада командно-административной

системы. Перед Горбачёвым встал вопрос: либо идти дальше к настоящему рынку, либо

возвращаться назад. Известно, что в экономике он не пошёл ни туда, ни сюда. Однако

создать настоящий рынок нам не удаётся и до сих пор.

Таким образом, историческим фактом является длительный процесс настойчивого

формирования в СССР искусственной централизованной плановой системы, призванной по

первоначальному замыслу заменить собой живой рыночный механизм спроса и

предложения, горизонтальные хозяйственные связи вертикальными командными ремнями.

Это и была практическая реализация идеи Ленина о социалистической экономике как о

единой фабрике, где отдельные отрасли и предприятия – цеха и производственные участки, а весь народ – послушные винтики-исполнители “научно-обоснованных” планов. На этом

пути Ленин рассчитывал не только поднять экономику страны, осуществить её

модернизацию на социалистической основе, но догнать и перегнать наиболее развитые

страны капитализма в экономическом отношении. “Я уверен, — говорил он, — что

Советская власть догонит и обгонит капиталистов, и что выигрыш скажется у нас не только

чисто экономический”23.

Главным воплотителем в жизнь антирыночных марксистских идей стал И.Сталин.

Под его руководством, начиная с 1928-1929 гг. стала осуществляться стратегия мобилизации

трудового потенциала и всех ресурсов страны во имя осуществления заранее задаваемых

прежде всего политических целей. Задача ставилась предельно просто: создать в стране

общественный строй, который намного лучше капитализма, в котором функционирует

мощная и эффективная экономика и люди живут счастливой жизнью. Кто мог быть против

23 В.И.Ленин. ПСС. Т. 31, с. 427.

всего этого? Страна дружно голосовала “за”, не очень-то задумываясь об идущих повсюду

репрессиях.

Ведущим элементом этой стратегии стало форсированное накопление, наращивание в

плановом порядке капитальных вложений, огромное по своим масштабам производственное

строительство, всемерное подстёгивание темпов экономического роста любой ценой.

Фетишизация

темпов стала имманентно присущей частью централизованного

планирования. Экстенсивное наращивание производства, количественных масштабов “вала”

стало самой любимой работой советской номенклатуры. Главным подстёгивателем и

механизмом этой работы был Госплан СССР.

Плановики координировали производство во всех отраслях, давали конкретные

задания отраслям и отдельным заводам, что производить, распределяли сырье, материалы и

полуфабрикаты между ними, формировали пропорции общественного производства прежде

всего в интересах поддержания высоких темпов экономического роста. Всё это задавалось

“сверху”, проходило через механизм командно-административной системы и имело силу

закона. А закон надо было исполнять. Каждое невыполнение плана производства и

распределения продукции каралось серьёзным наказанием и служило реальным поводом для

страха у исполнителей. При этом можно было систематически не выполнять план по

внедрению новой техники, по строительству заводского жилья или детских садов. Но

невыполнение плана производства, определявшего темпы экономического роста, каралось

самым жестоким образом. Целевые плановые установки были принудительными, обязательными к исполнению и носили мобилизационный, командный характер.

Среднегодовые темпы роста ВНП СССР по альтернативным, более реальным

оценкам в 1928-1940 гг. составили 5,1%, промышленного производства – 9,9%. В

послевоенный период после смерти И.Сталина темпы экономического роста страны стали

снижаться. За период 1951-1965 гг. в среднегодовом исчислении они составили по тем же

показателям соответственно 5,1 и 7,9%, а в 1976-1980 гг. – 1,9 и 2,4, в 1981-1985 гг. – 1,8 и

2,0%24. Но при этом рост капитальных вложений опережал рост ВНП в 1928-1940 гг. в 1,5

раза, в 1951-1965 гг. в 1,9, в 1976-1980 гг. в 1,1 и в 1981-1985 гг. в 1,4 раза. Это значит, что

эффективность накопления всё время снижалась.

Жизнь показала, что СМЭ могла давать значительный эффект и обеспечивать

высокие по любым меркам темпы экономического роста лишь в условиях жёсткой

авторитарной власти (при Сталине), суровой дисциплине, централизованного принуждения

и командования “сверху”. Как только власть стала смягчаться, централизованное

планирование стало приспосабливаться к рыночным механизмам, как только начались даже

фрагментарные попытки либеральных реформ в сторону “рыночного социализма”, темпы

роста стали замедляться, и в конечном счёте сменились на падение производства. В годы же

горбачёвской перестройки развалилась не только система централизованного планирования, но и партийная вертикаль управления страной, что и привело к развалу самой СМЭ.

Так неверный, ошибочный исторический выбор большевиками новой общественной

и социально-экономической системы, особой СМЭ, оторванных от магистральной дороги

развития человечества, привёл к естественному концу.

Однако движение в этом направлении оказалось небыстрым. Система

централизованного планирования и СМЭ просуществовали вместе с бывшим СССР до

начала 90-х годов, хотя в последние десятилетия подверглись серьёзной эрозии и коррозии в

рамках экспериментирования с “рыночным социализмом” и попытками реформирования

старой советской экономической системы.

Старая советская экономическая система и присущие ей централизованное

планирование и СМЭ порождали не только замедляющийся рост исключительно

24 A.Maddison. Monitoring the World Economy, 1820-1992. OECD Development Centre, 1995, pp. 154, 155; W.Nutter. Growth of Industrial Production in the Soviet Union. Princeton, 1962, pp. 119, 134; Measures of Soviet Gross National Product on 1 982

Prices, Wash., 1990, p. 4.

неэффективной экономики, лишённой органической внутренней мотивации к труду и

научно-техническому прогрессу, но, как уже говорилось, и постоянно воспроизводимый

дефицит. Такая экономика справедливо получила название “экономики дефицита”. Как

убедительно доказал Я.Корнаи, этот почти всеохватывающий дефицит был не результатом

тех или иных ошибок в планировании, а органическим свойством самой экономической

системы, которая базируется на государственной собственности, на бюджетном

финансировании и в которой производитель работает не по законам рынка, спроса, предложения, конкуренции, самоокупаемости, экономической ответственности, а по

законам административно-командного режима. Режим централизованного планирования, директивного управления и внеэкономического принуждения был направлен по существу

против потребителя, заинтересованного в изобилии предложения товаров и услуг, в свободе

их выбора. Потребитель здесь вынужден брать лишь то, что ему дают, и многие свои

потребности он удовлетворить не может, государство для этого ничего не предлагает, оно

выполняет свой собственный план. Зато производитель чувствует себя комфортно, поскольку ему не надо бороться за потребителя, повышать качество своих изделий, расширять номенклатуру производимой продукции. К тому же государство страхует его от

разорения, покрывая все его расходы из своего бюджета. От него требуется лишь выполнять

план, быть лояльным существующему строю и послушным своему начальству.

В послевоенный период советская экономическая система, её централизованное

планирование и СМЭ испытали на себе давление ряда страшных прессов, в результате

которых они и развалились.

Первый пресс – это смерть И.Сталина, после которой начался медленный отход от

классической СМЭ, от сложившейся системы жёсткого централизованного планирования.

Второй пресс – это хроническая неэффективность советского сельского хозяйства, которое поглощало до 1/3 капиталовложений, но органически было не в состоянии

прокормить население огромной страны.

Третий пресс – это постоянная помощь Советского Союза другим социалистическим

странам, образовавшим так называемую мировую социалистическую систему хозяйства.

СССР был поставщиком прежде всего сырья в эти страны, что вынуждало его тратить

огромные средства на добычу сырья, вести крупные геологоразведочные работы, осваивать

труднодоступные и отдалённые районы с суровыми климатическими условиями.

Четвёртый пресс – это развитие и поддержание огромного ВПК, по своим масштабам

и производимой продукции не уступающего американскому (при значительно меньшем

ВНП). Централизованное планирование давало этому сектору советской экономики

бесспорный приоритет и практически безграничную ресурсную базу как в материальном, так

и в финансовом отношении.

Пятый пресс – это горбачёвская перестройка, которая подорвала систему

централизованного планирования, расширила степень экономической самостоятельности

государственных предприятий, породила всплеск инфляции и на путях “рыночного

социализма” поставила страну перед жёстким выбором: либо осуществлять системную и

реальную рыночную трансформацию, либо восстанавливать прежнюю экономическую

систему. Выбор был сделан по первому варианту, при прохождении которого возникли свои

проблемы.

В конце концов, страна вырвалась из своего прошлого. Но это прошлое оставило

серьёзное наследство. Так, за годы советского строительства, создания СМЭ, за всю

долголетнюю практику централизованного планирования страна и её экономика серьёзно

изменились. Произошёл глубокий сдвиг в структуре экономики и общества. Страна из

аграрной превратилась в индустриальную, была создана мощная промышленная и научно-

техническая база. В советские времена под надзором и по предписанию плановых органов

была создана сеть огромных по своим размерам предприятий. Резко возрос уровень

урбанизации, серьёзное изменение претерпело и сельское хозяйство.

К сожалению, все эти изменения были порождены нерыночной, неэффективной СМЭ

с помощью системы централизованного планирования, и теперь полученное наследство

трансформировать в новое рыночное русло оказалось очень непростым делом. Но ещё

большая трудность связана с психологией людей, с их отученностью брать ответственность

на себя, проявлять инициативу, идти на предпринимательский риск, вписываться в новые

правила игры и заниматься нововведениями в производстве.

В Советском Союзе была предпринята широкомасштабная попытка решить

проблемы экономического развития и модернизации хозяйственных отношений в

сравнительно отсталой, аграрной стране не на путях развития рыночных отношений и

внутренне присущих мотивационных механизмов, а на путях мобилизации всех ресурсов, централизации управления и планирования, создания командно-административной

общественной системы. Подобная стратегия проводилась и в других социалистических

странах. И в СССР, и в других социалистических странах она провалилась. Однако нечто

подобное имело и имеет место в ряде развивающихся, в частности азиатских, странах. Но

последние не ликвидировали рынок, не изолировали себя от остальной мировой экономики, а стремятся решить проблемы выхода из исторической отсталости на путях конвергенции с

развитыми капиталистическими странами.

В то же время система централизованного планирования постоянно формировала

хозяйственные диспропорции. Это диспропорции между потреблением и накоплением, промышленностью и сельским хозяйством, группами А и Б промышленности, I и II подразделениями общественного производства, материальным производством и сферой

услуг, производственной и непроизводственной инфраструктурой, производством и

потреблением, числом рабочих мест и занятостью и т.д. Всегда был дефицит той или иной

продукции, почти всегда рост производительности труда отставал от роста заработной

платы, почти всегда был бюджетный дефицит. И вообще всегда количественный рост

экономики происходил за счёт снижения её качественного уровня, низких темпов роста её

эффективности.

Многие из этих диспропорций имели хронический характер, т.к. не было

экономического механизма установления равновесия между отраслями, факторами

производства, спросом и предложением, т.е. рыночного механизма, а централизованное

планирование, будучи к тому же всегда политизированным и идеологизированным, специально создавало диспропорции в экономике.

А теперь посмотрим, чего достигла советская экономика, СМЭ в сравнении с

Западом за период после 1913 года.

В 1913 году общий размер национального дохода царской России по отношению к

уровню США составлял 25%, что в расчёте на душу населения давало примерно 17%. Объем

промышленного производства был равен 16% от уровня США, или примерно 11% в расчёте

на душу населения. Реальное соотношение ВНП СССР и США в годы расцвета “реального

социализма” при Брежневе, по наиболее достоверной оценке, не превышало 35%, что

давало порядка 30% в расчёте на душу населения. Реальное соотношение объёма

промышленного производства в эти годы не превышало 43%, что в расчёте на душу

населения давало порядка 37%.

Да, эти показатели в 80-х годах для нашей страны были заметно выше, чем в 1913 г.

Это был результат искусственного стимулирования темпов экономического роста, всемерного наращивания капиталовложений и производства средств производства.

Но жизненный уровень населения и производительность труда в народном хозяйстве

СССР в 80-е годы по отношению к уровню США были практически такими же, как и у

России в 1913 г. (в 5-6 раз ниже). Не следует забывать, что в СССР была намного ниже, чем

в США, доля потребления населения и фонда заработной платы в ВНП. В СССР была

бóльшая численность занятых в народном хозяйстве, в промышленности и особенно в

сельском хозяйстве.

Благодаря

централизованному

планированию

нам

удалось

провести

широкомасштабную индустриализацию, создать мощную тяжёлую промышленность, военно-промышленный комплекс. Пожалуй, самым главным нашим достижением в

“соревновании двух систем” было обеспечение паритета с США по выпуску военной

продукции и достигнутой военной мощи (что признавали и США). Это привело к тому, что

по производству ряда важных продуктов СССР стал превосходить уровень США. В качестве

примера можно привести выпуск чёрных металлов, металлорежущих станков, добычу угля и

нефти, производство цемента, обуви, сливочного масла и т.д. Однако благополучия и

счастья народ за годы советской власти не получил, как, впрочем, и после её ухода в

небытие.

Особенно это касается уровня и качества жизни. Запад в этих отношениях скорее

увеличил свой отрыв от России по сравнению с 1913 г. По свидетельству академика и

президента ВАСХНИЛ А.Никонова, по обеспеченности зерном и картофелем Россия в

начале ХХ в. занимала третье место в Европе, уступая лишь Дании и Швеции25. Россия

занимала первое место в мире по производству и экспорту зерна, беря на себя четверть всего

сбора зерна в мире. Урожайность зерновых в России была в 1909-1913 гг. 7-9 центнеров с

гектара, в США – 10, Германии – 19-2326. В 1985 г. урожайность зерновых в СССР составила

15 центнеров с га, в США – 47, в Германии – 53.

Производительность труда в сельском хозяйстве царской России была не намного

меньше, чем в США, СССР же отставал от США по этому показателю практически в 10 раз.

СССР в 80-х годах ввозил огромное количество зерна из-за границы (напомню, что в 1984 г.

импорт зерна составил 44 млн.т., почти столько же, каким был урожай зерновых в России в

1998 г.), имея более половины мировых площадей чернозёма.

Обеспеченность жильём в СССР в 1985 г. составляла всего 12 м2 на душу населения, в

США – 55, т.е. в 4,6 раза больше. Обеспеченность легковыми автомобилями, телефонными

аппаратами, домашними товарами длительного пользования (холодильники, стиральные

машины, аудио- и видеотехника и т.д.) у нас в советские времена катастрофически отставала

от уровня стран Запада. Так, в 1985 г. в расчёте на 1 тыс.жителей в СССР приходилось всего

55 легковых автомобилей, в США – 550, в Германии 429, телефонных аппаратов в СССР на

1 тыс. жителей приходилось всего 75, в США – 759, в Германии – 59827. Кстати, мы

победили Германию в 1945 г., и практически сразу же после войны СССР и Германия

оказались примерно на одном стартовом уровне в результате военных разрушений. Скорее, наш стартовый уровень был выше, ибо мы были победителями и сохранили на востоке

страны всю промышленность, усиленную за счёт перемещения заводов из зон немецкой

оккупации, не говоря уже о репарациях Германии. И каков же оказался результат к середине

80-х годов? СССР безбожно отставал от Германии по уровню экономического развития, производительности труда и особенно по уровню и качеству жизни населения.

Аналогичные международные сопоставления полезно сделать по странам, которые

были разделены по разным причинам на социалистическую и капиталистическую части.

Вспомним Финляндию, входившую когда-то в состав Российской империи и мало чем

отличавшуюся от остальной России. Где оказались Финляндия и Советский Союз в 80-е

годы? Разрыв огромен.

Как развивались Западная и Восточная Германия, Северная и Южная Корея, коммунистический Китай и капиталистический Тайвань или Гонконг? Там, где

функционировали социалистическая экономика, СМЭ, централизованное планирование, результаты везде и без исключений оказались на порядок хуже, чем в странах с рыночной

экономикой, без СМЭ и централизованного планирования. Но при этом военная мощь

СССР и всего лагеря социализма не уступала ни США, ни НАТО, и мы гордились тем, что

25 См. Я. Певзнер. Крах коммунизма и современные общественные отношения, с. 60.

26 СССР и капиталистический мир. М., 1934, с. 101, 102.

27 Я.Певзнер. Цит. пр., с.59.

производим больше всех в мире танков и ракет. Такому выбору способствовали в огромной

степени наша марксистско-ленинская идеология и всесильная партийная пропаганда.

И тем не менее в нашей стране был создан огромный промышленный потенциал.

Можно сказать, что на базе СМЭ и централизованного планирования мы создали

гигантского экономического динозавра, который отличался большими размерами, но весьма

низкой эффективностью и неконкурентоспособностью. По данным, приводимым известным

советским экономистом С.А.Хейнманом, отсидевшим в ГУЛАГе 18 лет, парк

металлообрабатывающего оборудования в СССР в 1983 г. составлял свыше 9 млн. единиц, т.е. превышал аналогичный парк таких стран, как США, Япония, Англия, Франция и

Германия, вместе взятых. Однако 43% этого парка, или около 4 млн. единиц, использовалось за пределами машиностроения и металлообработки в механических цехах

немашиностроительных отраслей. Это было больше, чем во всём машиностроении США.

Но использовалось это оборудование всего 2,4-4,0 часа в сутки (коэффициент сменности

составлял 0,3-0,5). При этом в машиностроении СССР 30% парка металлообрабатывающего

оборудования было установлено за пределами основных цехов, а именно в ремонтных и

инструментальных цехах самого машиностроения, т.е. в сфере “натурального хозяйства”.

Таким образом, 5,5 млн. единиц этого оборудования, или 60% его парка, были отвлечены от

машиностроительного производства28.

Другой пример неэффективности советской экономики связан с проблемами чёрной

металлургии, с отраслью, которая занимала первое место в мире по выплавке стали и

чугуна. В 1988 г. выплавка стали в СССР достигла 163 млн.т., в США – почти вдвое меньше, или 87 млн.т. Но объём машиностроительного производства в СССР был по реальному

счёту наверняка вдвое меньше, чем в США. Следовательно, в расчёте на единицу

машиностроительной продукции мы производили в 4 раза больше стали, чем США. Главная

причина этого – неэффективная структура проката, низкая доля его тонких профилей, преобладание утяжелённых профилей.

На 100 т. чугуна в СССР в 1990 г. выплавлялось 140 т. стали, в США – 182 т. В то

время как в США и Японии на долю конвертерного и электросталеплавильного методов

приходилось соответственно 95 и 100% всей выплавляемой стали, в нашей стране лишь

48%. Общеизвестно, что метод непрерывной разливки стали был изобретен в СССР и

продан за рубеж, однако к концу 80-х годов на этот метод в СССР приходилось 18% всей

разливки стали, в то время как в США – 59, в Японии – 93%29.

В стране накапливались гигантские запасы товарно-материальных ценностей, огромные размеры незавершённого строительства и неиспользуемого в производстве

оборудования. Размеры этого омертвлённого капитала намного превышали все даже самые

вольготные нормативы. По запасам товарно-материальных ценностей эти размеры

составляли в 1990 г. 570 млрд.руб., по незавершённому строительству – 309 и по

неиспользуемому оборудованию – 110 млрд.руб. Всего 989 млрд.руб.30 Это страшная цена за

несрабатываемость СМЭ.

Тяжёлым грузом, лежавшим на плечах советской экономики, была огромная

добывающая промышленность. Её удельный вес в основных фондах всей промышленности

в 1988 г. составлял 30,9%, а машиностроение и металлообработка – всего 25,2%.

Добывающая промышленность поглощала огромные трудовые ресурсы. Достаточно сказать, что при соотношении добычи угля в СССР и США в 1988 г. как 80:100, численность занятых

в угольной промышленности СССР превышала 1 млн.человек, а в США была на уровне 130

тыс.человек, т.е. соотношение было равно 854:100. На лесозаготовках при том, что объёмы

28 См. Институт экономики предлагает. М., 1992, с. 67, 68.

29 Там же, с. 69.

30 Там же, с. 70.

заготовленной древесины составляли в СССР 370 млн.м3, а в США – 506 млн.м3, численность занятых была равна соответственно 1 млн. и 100 тыс. человек31.

Но, пожалуй, самое тяжёлое положение традиционно имело место в сельском

хозяйстве СССР, где обилие природных и трудовых ресурсов напрямую сочеталось с крайне

низким уровнем эффективности их использования и непомерно большими потерями. Так, посевные площади для зерновых культур в СССР были вдвое больше, чем в США (211,5 и

123 млн.га), поголовье крупного рогатого скота в СССР было равно 119% от уровня США

(121 и 102 млн. голов), поголовье свиней – 144% (77,4 и 53,8 млн.голов), домашней птицы

примерно поровну (1175 и 1200 млн.). Между тем производство и зерновых, и мяса

(говядины, свинины, баранины) в США в 1,5 раза превышало отечественное производство.

Сравнительную продуктивность животноводства характеризуют также и сопоставимые

данные об удоях молока: в США 6169 кг, в бывшем СССР – 2508 кг в год32.

Неэффективность советской экономики проявлялась и во внешней торговле. СССР

имел хронический пассив торгового баланса по машиностроительной продукции. В 1970 г.

этот пассив составил 1,0, в 1980 г. — 7,2 млрд., в 1986 г. – 16,2 млрд.руб.)33. Доля машин и

оборудования в советском экспорте была низка, а главное, сокращалась, а общий объём

экспорта машиностроительной продукции к концу 80-х годов уже находился на более

низком уровне, чем в Гонконге, избравшем стратегию наращивания экспорта новейших

видов электронной бытовой техники. Мы же гордились своим экспортом продукции ВПК.

31 Проблемы развития российской экономики. Т.I. М., 1998, с. 22, 23.

32 Институт экономики предлагает, с. 74.

33 Проблемы развития российской экономики. Т.I, с. 43.

5 . С о в е т с к а я м о д е л ь

э к о н о м и к и и с о в е т с к а я

э к о н о м и ч е с к а я н а у к а

В прошлые, ещё не столь отдалённые времена принято было говорить, что советская

наука прошла чуть ли не героический путь и достигла небывалых высот. О науках

технических или науках о природе я не говорю. Пусть скажут специалисты. Но о советском

обществоведении, и особенно о советской экономической науке, сказать могу с полным

правом.

Научная деятельность – тоже интеллигентское занятие и поэтому отношение

большевиков к интеллигенции во многом определяло и отношение к науке, к учёным.

Ленин, как известно, не уважал и не любил интеллигенцию. В сентябре 1919 года в своём

письме к М.Горькому он охарактеризовал российских интеллигентов, «как интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно»1. Он

инициировал жестокие репрессии против бывших дворян, помещиков, офицеров, адвокатов, учёных, служителей культа, врагами были объявлены практически все основные круги

интеллигенции, против них строились первые концентрационные лагеря.

В статье «Как организовать соревнование», опубликованной ещё в 1918 г., В.Ленин

выдвинул цель «очистки земли российской от всяких вредных насекомых»2. Многие учёные

рассматривались в числе последних. В 1922 г. страну покинуло около 2 млн. человек, среди них было много видных, талантливых учёных, в том числе и экономистов. То были

первые поистине окаянные дни для русской интеллигенции и науки.

Особенно не любил Ильич экономистов и философов. Ещё до октябрьского

переворота он безапелляционно заявлял, что «в общем и целом профессора-экономисты не

что иное, как учёные – приказчики класса капиталистов, и профессора философии – учёные

приказчики теологов»3.

В годы НЭПа и до 1927 г. наступил перерыв в репрессиях и за короткое время в

экономической науке произошёл взлёт творческого духа. Появились оригинальные

исследования таких экономистов, как Н.Кондратьев, В.Новожилов, Л.Юровский, А.Вайнштейн и др. Однако уже осенью 1927 г. все они стали рассматриваться как вредители

и враги советской власти.

Но в 1924-1928 гг. в стране шла дискуссия о дальнейших путях развития экономики

СССР. В ней приняли участие как учёные-экономисты, так и практики-плановики и

финансисты, представители партийной номенклатуры. Спор шёл о накоплении и стратегии

индустриализации страны. За дискуссией внимательно следил И.Сталин, готовившийся

стать полновластным хозяином страны.

В этой экономической дискуссии советские экономисты разделились на два лагеря –

генетиков и телеологов. Генетики выступали за последовательное развитие экономики

страны в соответствии с имеющимся мировым опытом, а именно: начать с сельского

хозяйства и добывающей промышленности, накопить капитал, затем перейти к

приоритетному развитию группы Б промышленности, особенно промтоваров народного

потребления, и лишь потом, опять накопив соответствующие ресурсы, приняться за

ускоренное развитие тяжёлой промышленности, или группы А промышленности. Они

считали, что генетически только на такой здоровой основе промышленность может

1 В.Ленин. ПСС. Т. 51, с. 48.

2 В.Ленин. ПСС. Т. 35, с. 204.

3 В.Ленин. ПСС. Изд.5-е. Т. 18, с. 364.

эффективно и сбалансированно развиваться. Подобной позиции придерживались Н.Бухарин, Л.Шанин, В.Базаров, В.Громан, Н.Кондратьев, А.Чаянов, П.Попов и др.

Эта группа экономистов исходила из условий свободного рынка, умеренных темпов

роста промышленности, поддержки сельского хозяйства, функционирующего на основе

частной

собственности,

необходимости

всемерного

развития

экспорта

сельскохозяйственной продукции. Всё это должно было создать накопление для

последующего развития тяжёлой промышленности. По существу такая позиция логично

вытекала из продолжения НЭПа и строилась на идее сбалансированного роста разных

отраслей народного хозяйства и, прежде всего, промышленности и сельского хозяйства. По

мнению сторонников такого подхода, планирование должно было учитывать все эти

врождённые (генетические) черты экономики.

«Неортодоксальные генетики» не отбрасывали идею планирования и выступали за

«сочетание товарного рынка и планового хозяйства» (В.Базаров). Только на этом пути, считал В.Базаров, можно достичь «законченного планового хозяйства», которое продолжает

«непосредственное

общественное

управление

всеми

сторонами

общественного

производства и распределения». Генетики полагали, что, хотя социализм и «несовместим с

товарным рынком», реальный путь к нему немыслим вне рыночных отношений в

экономике4.

Телеологи же, наоборот, исходили не из врождённых, или внутренних черт

экономики, а делали упор на внешне задаваемый субъективный фактор, на руководящую

волю верхов, исходящую из желания создать новое, якобы справедливое, общество путём

искусственного обеспечения сверхвысоких темпов экономического роста, решительной

ломки ранее сложившихся пропорций, а главное, из всемерного развития тяжёлой

промышленности за счёт сельского хозяйства и крестьянства.

Такой позиции придерживались Л.Троцкий, Е.Преображенский, Н.Вознесенский, С.Струмилин. Они рассчитывали на мощное государственное вмешательство в экономику, всячески критиковали мировой опыт и генетиков, и в своих оценках отличались

чрезмерным оптимизмом. Их критика часто носила весьма резкий характер и содержала

политические обвинения в адрес своих оппонентов, якобы недооценивающих преимущество

централизованного планирования и вообще нового общественного строя, создаваемого в

стране. Они считали (как Маркс и Ленин), что сельское хозяйство – это мелкобуржуазная

среда, которая рождает только капитализм, и поэтому должно быть кардинально

преобразовано в интересах строительства социализма и индустриализации страны.

Промышленность же сама создаёт себе рынок, а рост тяжёлой промышленности влечёт за

собой рост лёгкой промышленности и сельского хозяйства. И Советскому Союзу совсем не

обязательно повторять все фазы последовательной индустриализации, которые проходили в

разное время разные капиталистические страны.

Борьба между генетиками и телеологами резко обострилась в процессе подготовки

первого пятилетнего плана (1926-1927 гг.) Второй промежуточный вариант этого плана в

1927 г. вызвал бурную дискуссию. Представители Наркомфина СССР и Наркомзема РСФСР, где были представлены генетики, выступили против сверхиндустриализации, не

подкреплённой реальными ресурсами, и, наоборот, предлагали увеличить капвложения в

сельское хозяйство. В.Базаров указывал на заложенную в плане диспропорцию между

городом и деревней в пользу города. Анализируя план, Н.Д.Кондратьев подчёркивал, что за

«балансной внешностью» в нём скрывается внутренняя несбалансированность и

несоответствие выдвинутым критериям бескризисного развития, максимального

удовлетворения текущих потребностей трудящихся и т.д. Он писал: «Между проектируемой

динамикой продукции, потребления, накопления, экспорта и т.д., нет необходимой

согласованности... рост одних из перечисленных элементов делает невозможным принятый

4 См.: Н.Д.Кондратьев. Особое мнение. Кн. 2. М., Наука, 1993. С. 461.

рост других»5. Так, предполагаемые размеры накопления не стыкуются с приводимыми

данными о росте национального дохода и потребления, балансы производства, потребления

и экспорта сельскохозяйственных продуктов не сходятся между собой.

Попытка осуществления подобной программы, не подкреплённой необходимыми

накоплениями, в том числе и за счёт доходов от экспорта сельскохозяйственной продукции, считал Н.Кондратьев, приведёт к серьёзным хозяйственным затруднениям, срыву

запланированной реконструкции народного хозяйства. В качестве одной из важнейших

причин внутренней несбалансированности плана, его нереальности он выделил

диспропорцию между запланированным темпом роста промышленности и сельского

хозяйства при недооценке роли последнего. По его мнению, лишь ускорение развития

сельского хозяйства посредством его механизации и интенсификации при соответствующем

увеличении финансирования этой отрасли и правильной политике цен может дать реальную

основу для индустриализации и дальнейшего экономического роста страны.

Резко отрицательная оценка проекта первой пятилетки была дана и в официальном

заключении Наркомата Земледелия РСФСР. В нём обращалось внимание на необходимость

учёта возможностей стихийного развития народного хозяйства. В отношении

сельскохозяйственного раздела плана Наркомзем подчеркнул, что «считает совершенно

недопустимым... составление (перспективного плана – В.К.) в виде простых табличных

расчётов (то есть числовых предсказаний), не вытекающих из соответствующего

экономического обоснования...» (ЦГАНХ СССР. Ф.4372. Оп.10. Ед.хр.449, Л.155). Указав на

ошибки в расчётах перспектив развития сельского хозяйства и на необходимость усиления

финансирования этой отрасли, он констатировал, что «не может согласиться ... с принятием

этого проекта как директивы».

В постановлении съезда плановых органов (март 1927 г.) было указано, что проект

первого пятилетнего плана требует доработки. Предполагалось, в частности, обратить

внимание на обеспечение более высоких темпов роста сельского хозяйства, повышение

эффективности капитальных затрат, а также дополнить план новым разделом по социально-

культурным вопросам. Ясно, что ничего этого сделано не было. Руководство страны и

партия принимали политическое решение о форсированной индустриализации за счёт

сельского хозяйства и об уничтожении последних остатков буржуазии для построения

счастливого социалистического завтра для замордованного и жестоко сортируемого

советского народа.

Как уже говорилось, Сталин внимательно следил за всеми этими дискуссиями и их

идейный ресурс использовал для окончательного выбора своей линии. Ясно, что выбор этот

находился в русле теологов, что отвечало интересам укрепления его личной власти, а также

политическим амбициям по скорейшему созданию мощного (самого прогрессивного в мире, как тогда считалось) общественного строя и адекватной ему нерыночной СМЭ. В отличие

от теологов, линия Сталина была, конечно, намного грубее, экстремальнее, так сказать р-р-

революционнее.

Конец 20-х – начало 30-х годов связаны с громкими специально организованными

процессами, направленными на разгром потенциальной оппозиции, малейшего

инакомыслия в среде старой интеллигенции. Вслед за печально известным Шахтинским

делом (1928 г.) и процессом Промпартии (1930 г.), когда были осуждены многие инженеры, руководители производства, как якобы вредители, возникли «дела» и процессы, затронувшие напрямую научную жизнь страны. В 1931 году состоялся «Процесс

контрреволюционной

организации

меньшевиков»,

который

прекратил

научную

деятельность таких крупных учёных-экономистов, как В.Громан и А.Финн-Енотаевский6. В

1930 г. возникло «дело Трудовой крестьянской партии» – четвёртая на рубеже 20-30-х годов

сталинская провокация в целях дискредитации и уничтожения критически настроенных к

5 Плановое хозяйство № 4, 1927, с. 32, 33.

6 См. Встреча с историей. Вып. 3. М., «Молодая гвардия», 1990.

режиму и поэтому неугодных специалистов. На этот раз речь пошла об учёных-экономистах.

Эти экономисты выступали за всемерное развитие индивидуальных крестьянских хозяйств, против насильственной коллективизации. И ещё одно: ведь, как и многим крупным

инженерам («буржуазным спецам»), многим учёным-экономистам не нравились ни

РСДРП(б), ни ВКП(б), ни созданный ими тоталитарный режим как при Ленине, так и при

Сталине. К тому же вскоре, а именно в 1932 г. наступил голод как прямой результат

коллективизации, так и не менее преступной политики, направленной на ограничение

снабжения сельского населения продовольствием.

По этому поводу А.Солженицын пишет: «Вслед за процессом Промышленной партии

готовился в 1931 г. грандиозный процесс Трудовой Крестьянской партии – якобы (никогда

не!) существовавшей огромной подпольной организационной силы из сельской

интеллигенции, из деятелей потребительской и сельскохозяйственной кооперации и

развитой верхушки крестьянства, готовившей свержение диктатуры пролетариата. На

процессе Промпартии эту ТКП уже поминали как прихваченную, как хорошо известную.

Следственный аппарат ГПУ работал безотказно: уже тысячи обвиняемых полностью

согласились в принадлежности к ТКП и в своих преступных целях. А всего было обещано

«членов» – двести тысяч. «Во главе» партии значились экономист-аграрник Александр

Васильевич Чаянов, будущий «премьер-министр» Н.Д.Кондратьев; Л.Н.Юровский; Макаров; Алексей Дояренко, профессор из Тимирязевки, — будущий «министр сельского хозяйства»

... И вдруг в одну прекрасную ночь Сталин передумал – почему, мы этого, может быть, никогда не узнаем. Захотел он душеньку отмаливать? – Так рано... А вот что скорей: прикинул он, что скоро вся деревня и так будет от голода вымирать, и не двести тысяч, так

нечего и трудиться. И вот была отменена вся ТКП»7.

Однако многих ведущих учёных-экономистов в результате разгромного процесса по

«делу ТКП» приговорили к разным мерам наказания (отсидка в тюрьмах и лагерях), а пять

человек из «руководящего ядра» в 1937 г. были расстреляны (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Литошенко, А.В.Тейтель, А.В.Чаянов и Л.Н.Юровский).

Здесь важно отметить, что процесс по «делу ТКП» помимо прочего стал ещё и

сигналом для дикой политической травли настоящих учёных-экономистов, в которой

приняли участие и их коллеги. Формировались новые советские мораль и этика, ставшие

потом типичными для всей советской науки. Одним из первых сигналов к этой травле стала

статья в журнале «Большевик», опубликованная в конце 1930 г. В ней радостно сообщалось, что «группа буржуазных и мелкобуржуазных учёных в СССР типа Кондратьева, Юровского, Дояренко, Огановского, Макарова, Чаянова, Челинцева и др., с которыми блокировались

Громан, Суханов, Базаров и др., олицетворяла собой антимарксистское направление в

области сельскохозяйственной экономии. Это «последние могикане» буржуазной, мелкобуржуазной, всевозможных оттенков народнической идеологии в области аграрного

вопроса. В настоящее время вся эта группа разоблачена как руководящая верхушка

контрреволюционной, вредительской организации, прямой своей задачей поставившей

свержение советской власти, восстановление буржуазно-помещичьего строя»8.

Некто И.Верминичев дает даже «научное» определение «кондратьевщины». Вот оно:

«Кондратьевщина» – это вылупившееся из народничества, объединившееся затем со всеми

буржуазными экономистами учение о капиталистически-фермерском развитии нашего

сельского хозяйства. Это учение, базирующееся на мелкобуржуазном строе нашего

сельского хозяйства, рождающем капитализм непрерывно, имеет объективные корни для

своего существования, и в этом опасность его, ибо оно непосредственно вступает в борьбу с

пролетарским марксистско-ленинским учением об иной генеральной линии развития

7 См. Новый мир № 8, 1989, с. 34.

8 Цит. По: Н.Д.Кондратьев. Особое мнение. Кн. II. С. 576, 578.

сельского хозяйства СССР – линии на социалистическое его переустройство и уничтожение

в конечном счёте классов»9.

С восторгом людоеда при виде своей слабой жертвы другой некто, В.Милютин, в

«труде» под названием «Буржуазные последыши» в те же годы писал следующее: «На самом

деле это были провокаторы и агенты капитализма, которые в своей работе начисто срывали, дезорганизовывали, портили и губили работу, которую вели советская власть и вся страна.

Подтасовывались цифровые данные, составлялись неверные планы с неверными

техническими расчётами, организовывался срыв этих планов. Так делал Громан, сидя в

Госплане и ЦСУ, так делали Чаянов и Макаров, сидя в Наркомземе, так делал Юровский, сидя в Наркомфине, так делал Кондратьев, работая в ряде учреждений, и т.д. и т.п.»10. Ему

вторил М.Карев в «труде» «Теория и практика вредительства в перспективном

планировании сельского хозяйства»: Кондратьев в своём иезуитстве дошёл до того, что

«пытался использовать чуждую ему теорию пролетариата, чтобы замаскировать свои планы

и протащить идеи неизбежности капиталистической реставрации в СССР»11. Добавлю, что

антисоветчиками и вредителями потом в течение долгого времени при советской власти

считались не только многие учёные и политические деятели, но и выдающиеся писатели, деятели культуры и искусства и даже барды (А.Галич, Б.Окуджава, например).

«Кондратьевщину» критиковал и С.Г.Струмилин, работавший в те годы в Госплане

СССР. В 1930 г. он упрекал гениального экономиста Н.Кондратьева за то, что в качестве

«высшего критерия рациональности хозяйства» он принимал абсолютно чуждую истинно

пролетарской политэкономии «конкурентоспособность на свободном рынке»12. Струмилин

был за план и против рынка. Он писал, что «принимая рынок за необходимую предпосылку

всякого возможного планирования, мы должны бы заплатить за эту предпосылку слишком

дорогою ценою, ценою отказа от социализма, как заведомо несовместимого с этой

предпосылкой хозяйственного строя»13. Он утверждал также, что «идеологи буржуазии, нашедшие себе приют в плановых органах, в своей ориентировке на могущественную роль

рынка имели в виду реставрационное воздействие на советский строй через рынок не только

русского, но и более мощного международного капитала»14.

Однако не приходится забывать, что травля настоящих учёных инициировалась и

поддерживалась сверху руководителями партии и правительства. Так, травлю

Н.Кондратьева, А.Чаянова и их единомышленников начал ещё в 1927 г. Г.Зиновьев в статье, опубликованной в журн. «Большевик»15. Там он охарактеризовал идеи этих учёных как

«идеологию новой буржуазии», «манифест кулацкой партии» и т.д. А 27 июля 1930 г. в

Политическом отчёте ЦК XVI съезду ВКП(б) устами самого Сталина прозвучали следующие

слова: «Репрессии в социалистическом строительстве являются необходимым элементом

наступления»16.

Вот в такой обстановке оказались истинные российские учёные и нарождалась новая

советская (а точнее, сталинская) экономическая наука. Это обстановка идеологического

террора, научного и человеческого предательства, классовой кровожадности и

беспощадности. Верноподданническое усердие новых партийных советских экономистов

превзошло все нормальные человеческие недостатки и стало со временем их неотъемлемой

чертой и новой советской экономической «наукой».

Советские экономисты вели борьбу за идеологическую чистоту в своих рядах не

только в довоенный период, но и после войны. Именно тогда развернулась кампания против

9 Там же, с. 579.

10 Там же, с. 580, 581.

11 Там же, с. 581.

12 С.Струмилин. На плановом фронте. М., Госполитиздат, 1958, с. 255.

13 Там же, с. 254.

14 Там же, с. 258.

15 Большевик № 13, 1927.

16 Сталин И. Соч. Т. 12. М., 1949, с. 309.

так называемых космополитов, т.е. людей, ценивших достижения западной цивилизации, знавших иностранные языки или просто когда-либо побывавших за границей, как это было

со многими солдатами и офицерами в конце войны.

Согласно установкам сверху, в каждом научном коллективе надо было выявить

космополитов, «пресмыкающихся перед Западом». Чаще всего ими оказывались евреи. На

собраниях их всячески ругали и поносили, приклеивая соответствующие ярлыки. Часто это

кончалось изгнанием из науки, а то и арестом с последующим заключением. Среди

советских учёных и в этот период находилось, увы, много желающих поглумиться над

своими коллегами. Увы, надо честно признать, что руки многих советских экономистов

были в крови, доносы, проявления человеческой подлости и предательства по отношению к

своим коллегам во имя так называемой «великой партийной правды», стали в советские

времена обычным, чуть ли не нормальным явлением.

В СССР общественные науки в целом и экономическая наука, в частности, особенно

политэкономия социализма, как уже говорилось, официально считались партийными

науками. На деле это означало, что партия ждала от обществоведов не оригинальных

исследований и неожиданных выводов, а очень ожидаемой поддержки и пропаганды своих

решений и своей политики. Многие партийные решения, в частности, и те, которые

принесли много горя стране, готовились при непосредственном участии советских

обществоведов.

Однако среди советских экономистов всё же не было таких одиозных и мрачных

фигур, какими, например, были в биологии академик Лысенко, а в философии академики

Л.Минц и П.Федосеев, которые, как мы помним, принесли огромные беды стране, формируя

лженауки, боролись с генетикой, кибернетикой и пр. Но эффект квазинауки, т.е. эффект

ненауки, как и эффект неэкономики, неплана и нестатистики в советские времена всё же, безусловно, имел место. В этом выражалась и широко прокламируемая «партийность»

советской экономической науки, от которой не мог отказаться ни один экономист.

В советской науке апогеем научного предательства, безграмотности и цинизма по

праву считается «лысенковщина» в биологии. Тем не менее подобное явление появилось в

советской экономической науке намного раньше. Оно было представлено целой плеядой

экономистов-марксистов-нерыночников, которые сначала сожрали своих коллег –

настоящих учёных, нормальных экономистов-рыночников, а затем консолидировались в

виде новой и непременно «самой передовой в мире» СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ

НАУКИ. Последняя в лице многих своих видных представителей верой и правдой служила

лично правителям страны, марксизму-ленинизму, созданному партией новому

общественному строю, командно-административной, нерыночной экономике. «Научное

обоснование» получали не только бесчисленные «преимущества» социализма, но и многие

явные ошибки правителей страны. Многие советские экономисты охотно и даже

воодушевлённо приспосабливались не только к конкретным и порой противоречивым

положениям марксизма-ленинизма, но и ко всем изменениям политической конъюнктуры

внутри страны, к меняющимся формулировкам в решениях партийных съездов и пленумов.

Для правильного понимания вопроса надо разделить советскую экономическую науку

на прикладную и теоретическую. Истинно научный элемент был присущ, естественно, первой. При анализе конкретных прикладных вопросов, скажем, оценки эффективности тех

или иных затрат на единицу выпуска продукции, производительности тех или иных машин

или новой техники, сопоставлении технико-экономических показателей СССР и других

стран, многие советские экономисты проявляли вполне трезвый профессионализм. И их

сила была не столько в этом, сколько в том, что они не претендовали на опасные

обобщения, способные посеять сомнения в эффективности функционирования советской

экономики в целом. Примеров можно привести множество.

Так, академик Л.Канторович проводил ценные исследования в области оптимизации

производства и программирования с использованием математических методов, профессор

В.Новожилов много сделал по измерению затрат и результатов производства17. Высоким

уровнем научного анализа отличались работы академика В.Трапезникова в области

экономики научно-технического прогресса18.

Не менее интересными были и работы Т.Хачатурова, В.Красовского и В.Фальцмана

по капитальным вложениям, С.А.Хеймана и Я.Б.Кваши по проблемам НТП и статистики. Но

особо хотелось бы отметить подвижническую деятельность академиков Е.Варги и

В.Немчинова. Е.Варга выступал с идеями об усиливающейся роли государственного

регулирования при капитализме, за что вызвал гнев самого Сталина. Впоследствии Е.Варга

высказался против партийной версии о неизбежности войны между империалистическими

странами и подверг критике ряд ошибочных антинаучных положений последней

«теоретической» работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР»19.

В.Немчинов выступал за внедрение рыночных элементов в плановую систему (конкуренция

за госзаказы, оптовая торговля средствами производства), хотя и предлагал создать «теорию

плановых цен». Он прекрасно проявил себя также и как принципиальный противник

Т.Лысенко.

Можно привести и другие примеры достойного поведения и добросовестного

отстаивания вполне разумных научных позиций, не умещавшихся в рамки привычных

догматических представлений политэкономии социализма.

Так, вполне скромный экономист из Института экономики АН СССР Д.Палтерович

писал в 1985 г.: «Не слишком ли богаты сейчас предприятия оборудованием, если на многих

из них, заходя в цеха даже в первую смену, можно увидеть половину, а то и больше

бездействующих машин? И не лучше ли уменьшить ресурсы, выделяемые на производство, скажем, традиционных станков в 1,5-2 раза, высвободив тем самым мощности

машиностроения для освоения новой, высокопроизводительной или более дефицитной

техники»20.

Другой

экономист-прикладник,

Ю.Субоцкий,

писал

о

тенденциях

нерационального самообеспечения, создания предприятий неоптимальных размеров, растущей несостыковки предложения товаров с реальным спросом на них, несопряженности

выпуска оборудования с приростом занятости и даже деспециализации производства21.

В научно-исследовательском экономическом Институте при Госплане СССР

проводились важные прикладные исследования в области межотраслевого баланса, повышения эффективности производства, использования в планировании рыночных

инструментов, сопоставления экономических показателей СССР и США.

Свой путь совершенствования социализма и СМЭ предлагали такие «рыночники»

(как тогда их называли), как Е.Либерман, Г.Лисичкин и А.Бирман. Е.Либерман не

предлагал ввести в стране рыночные отношения или сделать прибыль главным показателем

плана. Он предлагал повысить роль прибыли, рентабельности и премий в системе

централизованного планирования. Его статья «План, прибыль и премия», опубликованная в

«Правде» в 1962 г., вызвала не только широкую и открытую дискуссию, но и во многом