Крах советской модели экономики

определила первую косыгинскую реформу 1965 г.

Конечно, эти прикладные исследования проводились не в русле отрицания

социализма и присущей ему СМЭ и системы централизованного планирования, а в русле их

совершенствования. Никто из рыночников ни слова не сказал о принципиальной

порочности планового ведения хозяйства во всех мелочах из одного всевидящего центра, о

17 Л.Канторович. Экономический расчет наилучшего использования ресурсов. М., Изд-во АН СССР, 1959; В.Новожилов.

Измерение затрат и их результатов в социалистическом хозяйстве в сб. “Применение математики в экономических

исследованиях”. М., Соцэкгиз, 1959.

18 См. Наука и жизнь, № 1, 1969.

19 См. Я.Певзнер. «Жизнь и труды Е.С.Варги в свете современности» в журн.: «Мировая экономика и международные

отношения», No 10, 1989, с. 30.

20 См. ЭКО № 4, 1985, с. 21.

21 Ю.Субоцкий. Развитие объединений в промышленности. М., 1977, Наука, сс. 108-120, 130.

необходимости восстановления института частной собственности, товарно-денежных

отношений и органически присущего им механизма конкуренции.

Эта группа советских экономистов видела задачу «не в том, чтобы дать

неограниченный простор закону стоимости и превратить его в регулятор социалистического

производства, а в том, чтобы использовать закон стоимости как один из важнейших

экономических рычагов планового руководства нашим народным хозяйством»22. Она не

предлагала предоставить рынку регулирующие функции и выступала за использование

рыночного механизма лишь как вспомогательного, т.е. в помощь плану, утверждая, что

закон стоимости «как регулятор не самостоятелен, выполняет подсобные функции»23. В

результате пытались соединить план и рынок. Ключевым словом стало слово «хозрасчет».

Другой срез частично плодотворных научных идей – это закрытые докладные

записки «наверх», которые в 60-80-х годах готовили практически все исследовательские

институты, и дело это было довольно престижным. В записках можно было сказать

значительно больше правды, чем в открытой печати. Но это не значило, что высказанная

правда будет учтена в руководящих инстанциях, если она не очень соответствует принятым

там взглядам или принятым направлениям развития экономики страны. Но те экономисты, которые регулярно писали такие записки в своих институтах, котировались довольно

высоко. Они порой считались прогрессистами, сторонниками давно назревших реформ, которые консервативные руководители не желают проводить, поскольку они не отвечают

их политическим интересам сохранения своей авторитарной власти. Многие из них были

невыездными, их на всякий случай не выпускали за границу. Вместо них с подготовленными

ими материалами (результатами их исследований!) ездили директора и замдиректоров их

исследовательских институтов.

Среди таких «запискописателей» было много экономистов-международников, международников-политологов и историков, работавших в институтах Отделения мировой

экономики и международных отношений АН СССР. При этом иной раз ставились острые по

тем временам вопросы об отставании СССР от Запада по эффективности производства, научно-техническому прогрессу, давались предложения по военным вопросам, по

отношениям со странами СЭВ и с коммунистическими партиями других стран. Особенно

остро стоял вопрос о войне в Афганистане, размещении советских ракет СС-20 в странах

Восточной Европы, о поддержке Кубы. Не все «запискописатели» защищали при этом

интересы своей страны, многие из них подлаживались под уже намечающиеся к принятию

«наверху», ставшие потом роковыми, решения. Так, ученые академики – члены ЦК и просто

к нему приближенные заранее знали о таких наметках и, скорее всего, выполняли поручения

их обосновывать и поддерживать.

Одной из самых известных впоследствии таких докладных записок стала записка

известного советского социолога Т.И.Заславской, ставшей потом академиком. Т.Заславская

работала в Сибирском отделении АН СССР и в 1983 г. направила в центр докладную

записку с предложениями о совершенствовании социалистических производственных

отношений. В ней прямо был поставлен вопрос о расширении элементов рыночного

механизма в централизованном планировании СССР. Однако текст записки каким-то

образом попал на Запад и вызвал в ЦК и КГБ бурю негодования, как антисоветский, вредительский и т.д. документ. К счастью, для автора все обошлось.

Но совсем иной характер носили в большинстве своем так называемые исследования

многих

советских

экономистов-теоретиков,

экономистов,

занимавшихся

макроэкономическими проблемами СССР. Их «исследования» напрямую подпирали СМЭ, стратегическую линию партии на укрепление существующего строя, своей власти, марксистско-ленинской идеологии. В этом качестве они были не только оружием партии, но

22 Островитянов К.В. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 2. С. 240.

23 Там же, с. 530.

и питательной средой, обслуживающей интересы реального социализма, его претензии на

высшую эффективность и даже на мировое господство.

Советские экономисты вплоть до конца 80-х годов не хотели задумываться и

пересматривать свои оценки так называемого развёрнутого строительства социализма в

нашей стране, ознаменовавшего формирование тупиковой СМЭ. Это социалистическое

строительство, считалось, было направлено на якобы всестороннее и свободное развитие

народа, являлось концентрированным выражением сознательного и планомерно

организованного использования основного экономического закона социализма (якобы

всемерного удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей

населения), когда достигалось якобы гармоничное, пропорциональное развитие

производства, постоянно росла его эффективность и т.д. А для всего этого надо было

обеспечить преимущественное, опережающее развитие тяжелой промышленности и, прежде

всего, машиностроения и энергетики. Даже академик Н.Федоренко, который часто

справедливо критиковал догматиков-политэкономов, в 1968 г. писал: «Полувековая история

развития СССР – первого в мире социалистического государства – на огромном

историческом опыте продемонстрировала силу и неисчерпаемость творческих

возможностей нового строя, основанного на общественной собственности на средства

производства. Социализм проявил себя как самая прогрессивная организация общественной

жизни, он невиданно ускорил темпы социально-экономического и культурного развития

нашей страны, использовал результаты прогресса на благо всего общества»24.

Во всей этой утопии совсем не просматривалось реалистическое понимание

действительности. Лишь постепенно под напором всё накапливающихся фактов и

неизменного провала всех попыток частичных реформ с фрагментарным применением

некоторых элементов рыночного механизма отдельные советские экономисты стали более

или менее адекватно рассматривать отдельные негативные процессы и явления в развитии

советской экономики. Но до понимания сути СМЭ дело никогда не доходило.

Здесь прежде всего придется вспомнить преподавателей-экономистов, работавших в

партийных вузах (Академия общественных наук и Высшая партийная школа при ЦК КПСС, партийные школы в союзных республиках) и на экономическом факультете МГУ. Все они

готовили (а точнее, портили мозги) руководящие кадры и партийных идеологов. Чего, например, стоит такая «наука», как политическая экономия социализма, которая была

обязательным предметом для изучения во всех вузах страны? Бессодержательные

банальности и выдумки о развитии производительных сил и производственных отношений, о

строительстве

материально-технической

базы

коммунизма,

непосредственно

общественном труде или об экономических законах социализма были обычной темой

«исследований» таких экономистов.

Известным учебником по политэкономии социализма был учебник под редакцией

проф. Н.Цаголова, подготовленный на экономическом факультете МГУ и претендовавший

на своего рода теоретический монумент типа «Капитала» Маркса, но применительно к

социализму. В одном из ранних изданий этого учебника прямо говорилось, что «товарно-

денежные отношения не порождены самими основами социализма»25. Провозглашая

коренные преимущества социализма над капитализмом, авторы последующего издания

этого фундаментального по своему предназначению труда пишут: «При планомерной

организации производства в масштабе всего народного хозяйства на основе единого

централизованного плана в интересах всех членов общества, т.е. при социализме, общественный процесс производства выступает как процесс функционирования единого

общественного хозяйства, процесс хозяйствования общества в целом… Непосредственно

общественные, на основе и в рамках единого общественного плана, а не рыночные, 24 Н.Федоренко. О разработке системы оптимального функционирования экономики. М., Наука, 1968, с. 3.

25 Курс политической экономии. Т. 1. М., Экономиздат, 1963, с. XXIX.

стихийно формирующиеся отношения, связывают отдельные производственные звенья в

единый процесс социалистического производства»26.

Когда люди так думают, то они способны загнать экономику в состояние полного

паралича, ибо уже нет места никакой мотивации к труду и производству, рыночные

отношения полностью исключаются, а командный механизм хозяйствования и

экстенсивный характер развития чуть ли не увековечиваются. Студенты, изучавшие этот

курс, всегда преодолевали внутреннее неприятие нарочитой искусственности псевдонаучных

формулировок, претенциозность на открытие якобы нового, вечного.

Университетские политэкономы претендовали на открытие вечных и незыблемых

истин, своего рода аксиом, обязательных для всех экономистов страны. Однако они никогда

не задумывались над тем, как открываемые ими объективные экономические законы и

категории социализма должны реализовывать себя на практике, каковы пути повышения

эффективности производства, рационального и бережливого ведения хозяйства. Иными

словами, политэкономия социализма не стала опорой практики управления и планирования.

Её увлечения абстракциями, расплывчатыми формулировками делало её оторванной от

реальных хозяйственных процессов и мешало конкретным и прикладным исследованиям в

этой области. Что же касается ее трактовки товарного производства при социализме, то в

последних изданиях учебника по политэкономии социализма под редакцией Цаголова

товарно-денежные отношения стали признаваться лишь в качестве гетерогенных и

незначительных элементов «досоциалистических форм экономических отношений», но в то

же время органически не присущих социализму, как общественной системе. Какие-либо

количественные измерения, тем более применение математики в экономике среди «чистых

теоретиков» из МГУ или Института экономики были не в чести. Они аргументировали либо

путём абстрактных рассуждений, либо цитатами. Самым главным способом доказательств

было цитирование Маркса и Энгельса. По существу, это было паразитирование на выводах, относящихся к далёкому прошлому или на идеологических догмах. И особенно поощрялась

при этом критика так называемых «буржуазных теорий». Противопоставление своих

взглядов взглядам западных исследователей считалось верхом «научного» изыска.

В работах экономистов-теоретиков из Института экономики АН СССР также

провозглашался панегирик по поводу успехов в строительстве социализма в нашей стране, постепенного преобразования социалистической экономики в коммунистическую. При этом, как правило, речь и не шла о противоречиях, проблемах или недостатках в хозяйственной

практике, в просчётах в экономической политике.27

Всё это имело место и в те годы, когда экономический рост в СССР практически

прекратился, дефицит продукции достиг непомерных размеров, социальное недовольство

нарастало, страна импортировала огромное количество зерна, и настроения

бесперспективности и безысходности были уже широко распространены в обществе. Более

того, в те годы кое-кто из нас уже начал понимать, что советская экономическая система

обречена.

И тем не менее выдающиеся представители советской экономической науки не

очень-то стремились к замене плана рынком, к формированию смешанной конкурентной

рыночной экономики и особенно к созданию в советской экономике мощного

частнопредпринимательского сектора, без которого эффективная рыночная экономика

просто не существует.

В то же время некоторые советские экономисты-теоретики в своих работах 70-80-х

годов стали всё чаще говорить о необходимости более широкого включения товарно-

26 Курс политической экономии. Т.II. М., Экономика, 1974, с. 131, 132.

27 См. Экономические закономерности перерастания социализма в коммунизм. М., Наука, 1967; Экономический строй

социализма. М., Экономика, 1984. Т. I-III.

денежных отношений в систему экономических отношений при социализме. Такую же

позицию занимали такие известные теоретики социалистической экономики, как

Л.И.Абалкин, Я.А.Кронрод и Л.М.Гатовский, которые считали, что товарно-денежные

отношения имманентно присущи социализму, не привносятся извне и не порождаются

«недоразвитостью» социализма. Они были сторонниками принципа органического единства

централизованного планового руководства хозяйством с хозрасчётом и относительной

экономической самостоятельностью государственных предприятий, выступали в поддержку

прибыли и рентабельности, как показателей народнохозяйственного плана. И были

убеждены в полной научной и исторической обоснованности и в скорой победе коммунизма

в нашей стране28.

Тем не менее это был реальный учёт в теории тех практических шагов, которые уже

стали делаться в попытках частичного реформирования классической нерыночной СМЭ.

Это был шаг в направлении «рыночного социализма», который в более развёрнутом виде в

те годы был представлен в экономике Югославии, Венгрии и Польши. Консервативные

университетские теоретики явно не одобряли подобной логики.

Вместе с тем реальный социализм в нашей стране имел реальные товарно-денежные

отношения только на колхозных рынках и в теневом секторе экономики. В государственном

секторе (а это 99% экономики) их не было и не могло быть. Советская экономика не имела

не только реального рынка товаров и услуг, не было рынков труда и капитала, не было

коммерческих банков и кредита, не было даже элементарной рыночной инфраструктуры и

свободы выбора у потребителя.

Университетские же политэкономы были убеждены, что в конечном счёте товарно-

денежные отношения по мере развития социализма со временем сами отомрут или «будут

преодолены», и экономика страны окончательно войдёт в виртуальную жизнь

искусственных правил, норм и указаний «сверху» в жёстких рамках централизованного

планирования. Забавно сегодня читать прошлые рассуждения многих советских

экономистов об их «концепциях», «теориях», «открытиях» и т.д. по вопросам, которые

рождались в искусственной среде социалистической псевдоэкономики, в искусственном

мире «диктатуры пролетариата» и адекватной ему «науке», оторванной от магистрального

пути мирового развития. Ни СМЭ, ни советскую общественную систему ликвидировать или

радикально изменить они не предлагали. Все определяли «решения партии и

правительства», которым они автоматически подчинялись.

«Теоретики» политэкономии социализма любили к тому же упражняться в

схоластических рассуждениях о «новом содержании» товарно-денежных отношений при

социализме, об «основном» и «исходном» производственном отношении при социализме, о

«производительности труда» и «производительной силе труда», о «производительности

общественного труда» и «общественной производительности труда», о методологии

основного экономического закона и т.д. Они раскладывали карточный пасьянс из

придуманных ими якобы объективных «законов» социализма. Тузом был «основной

экономический закон», королем «закон планомерного и пропорционального развития», дамой «закон неуклонного роста производительности труда» и т.д. А в целом

«политэкономия социализма» в связи с прогрессирующим упадком и кризисом этой

системы всё более утрачивала своё значение и уходила в небытие, не выдержав испытание

временем.

28 Л.Гатовский, например, писал, что при коммунизме «будет достигнут такой уровень развития производительных сил, что

позволит решить важнейшие проблемы потребления (изобилие материальных и культурных благ для всех членов

общества) и коммунистического равенства (преодоление социально-экономических различий между городом и деревней, стирание классовых граней между рабочими и крестьянами, переход к бесклассовому обществу)». (См. его книгу

«Экономические законы и строительство коммунизма». М., Экономика, 1970, с.243); Я.А.Кронрод считал, что

«планомерное развитие социализма представляет собой опыт, убедительно говорящий ... о единственно научном

миросозерцании...» (См. его книгу «Производительные силы и общественная собственность». М., Наука, 1987, с. 47.)

Долгие годы среди советских политэкономов шли скучные дискуссии об основном

экономическом законе социализма. В период «военного коммунизма» выдвигалась

концепция «закона трудовых затрат», в период НЭПа – концепции «закона стоимости»,

«двух регуляторов Е.Преображенского и «двуединого регулятора» А.Кона. В 30-е годы в

качестве основного закона чаще всего выдвигались план и диктатура пролетариата. На этом

поприще особенно активно выступали К.Островитянов, Л.Гатовский и Л.Леонтьев, ставшие

потом в послевоенный период высокопоставленными чиновниками в советской

экономической науке и законодателями «правильных» взглядов и точек зрения.

Как пишет Н.Шухов, «К.В.Островитянов, Л.М.Гатовский, Л.А.Леонтьев и другие в

угоду И.В.Сталину возвели «диктатуру пролетариата» как форму политического правления, опирающуюся на неограниченное законом насилие, в основной объективный

экономический закон советского хозяйства вплоть до «окончательной победы

социализма»29. В качестве основного экономического закона отдельные советские

экономисты провозглашали юридические акты советского государства и сталинскую

Конституцию 1936 г.

После войны под влиянием Сталина была принята окончательная формулировка

основного экономического закона социализма, как закона максимального удовлетворения

постоянно растущих материальных и духовных потребностей. Цинизм этой формулировки

для реальных условий «реального социализма» безмерен.

Советские экономисты многие десятилетия отрицали и не разрабатывали проблем

скрытой инфляции и открытого дефицита в стране. Господствующая партийная идеология

не признавала обесценения денег при социализме в принципе. Считалось, что это феномен

лишь капиталистической экономики – экономики рыночного хаоса и анархии производства.

В централизованно планируемой социалистической экономике, говорилось, такое

невозможно в принципе, ибо цены устанавливаются государством сверху, жёстко

контролируются и носят фиксированный характер.

Однако

цены

росли,

предприятия

все

меньше

выпускали

дешёвой,

низкорентабельной продукции, старались применить более дорогое сырье и полуфабрикаты, повысить материалоёмкость и цены, чтобы не снизить уровень рентабельности. Огромные

очереди населения за продуктами и промтоварами первой необходимости не только

способствовали росту цен, но и сами по себе были выражением скрытой инфляции.

Происходило постоянное удорожание машин и оборудования на единицу их мощности.

Поэтому при перевыполнении плана по стоимостным объёмам капвложений план по вводу

мощностей обычно не выполнялся, при быстром нарастании объёмов капвложений шёл

процесс замедления обновления основных фондов, при росте расходов на НИОКР не было

адекватного увеличения, как тогда говорилось, внедрения новой техники.

То же самое можно сказать и о проблеме дефицита, органически присущей плановой, нерыночной экономике. Лишь в 80-х годах, когда процесс развала советской экономики

стал приближаться к своему апогею, отдельные советские экономисты фрагментарно и без

теоретических обобщений стали затрагивать эти вопросы в своих исследованиях. А к этому

времени в западной советологии всё это уже получило полное научное освещение, определение и осознание.

Экономисты-математики предложили искусственный заменитель рынка – систему

оптимального функционирования экономики (СОФЭ), где вместо нормальных равновесных

цен предлагались искусственно рассчитанные, так сказать, математические цены, вытекавшие из оптимального плана, цены без стоимости. По существу, речь шла о

математической имитации рыночных цен, всего объективного процесса ценообразования, балансирующего спрос и предложение. К тому же спор среди «софэистов» шёл не о плане и

рынке или о том, как их совместить, а только о плане, о том, как заменить устаревшую

29 Н.Шухов. Политическая экономия социализма в 20-е годы, с. 214.

госплановскую систему и сложившуюся систему административных цен на еще более

жесткие, искусственные, виртуальные, но якобы «онаученные» с помощью математики

цены. Как пишет Я.Корнаи, «даже самая современная компьютерная техника оказывается не

в состоянии рассчитать миллион переменных величин в народном хозяйстве. Единственным

«компьютером», способным сделать это, является рынок. А надежды заменить рынок

математикой и компьютерами оказались на грани провала»30. Плановую экономику наши

экономисты-математики рассматривали как «сознательно оптимизируемую» в соответствии

с якобы целевой функцией роста благосостояния населения.

Экономисты-математики порой специально подчёркивали свою верность партийной

идеологии, клялись, что они ни на шаг не отступают от марксизма. Так, А.Захаров писал, что «применение кибернетического анализа в экономике не означает какой-либо «ломки»

марксистско-ленинской политической экономии, а представляет собой её естественное

развитие, так как можно показать, что подход, применявшийся Марксом в «Капитале», был

бессознательно кибернетическим»31. Этот удивительный вывод соседствует и с другими не

менее удивительными рассуждениями учёных из этой группы советских экономистов.

Так, «софэисты», равно как и теоретики-политэкономы, претендовали на открытие

новой экономической теории социализма, альтернативной рыночной, на научную трактовку

экономических законов социализма (с учётом оптимального функционирования экономики), как передовой по сравнению с капитализмом общественной формации, её социально-

экономического оптимума. Политическую экономию социализма они называли

описательной, свою же теорию именовали конструктивной. Некоторые из них выступали

против товарных отношений, которые также считали несовместимыми с централизованным

планированием, за наивысшую эффективность, которая достигается якобы на основе

оптимального плана, разработанного на основе соизмерения затрат и результатов, отбора

его оптимального варианта32. В то же время главные сторонники СОФЭ (В.Немчинов, В.Новожилов) выступали за развитие хозрасчёта и товарно-денежных отношений при

искусственном формировании оптимальных цен (издержки производства плюс плата за

фонды)33. Всё это свидетельствовало о противоречиях и несогласованности в рядах

«софэистов». Никто из экономистов-математиков ни слова не сказал о преднамеренном

искажении советской официальной статистики, которую они использовали в своих моделях.

А в целом можно заключить, что как теоретики чистой политэкономии социализма, так и

сторонники СОФЭ находились в стороне от действительно научного исследования в

теоретическом смысле. И те, и другие всерьёз полагали, что социалистическая экономика

обладает наивысшей эффективностью.

Резко критиковал математическую школу в советской экономике Я.Кронрод. Он

обвинял её в протаскивании идей «буржуазных» теорий предельной полезности, факторов

производства, за субъективно-психологический подход и т.д., приводившем к отходу от

марксистской теории трудовой стоимости. Он был озабочен тем, что «происходит

проникновение – и немалое – концепций (старых и архисовременных) буржуазной

30 Ja. Kornai. The Socialist System. Oxford, 1992, p. 405. Аналогичную мысль ещё ранее высказала Л.Пияшева: “...В

экономическом мире единственной силой, способной установить правильные цены, является рынок, который фокусирует в

себе движение спроса и предложения, изменения условий производства, продажи, торговые пошлины и ещё много всего

того, что ни одна электронная машина, ни все машины мира рассчитать не могут” (“Новое время” № 45, 1989, с. 23).

31 См. Материалы предстоящей научной конференции «Хозяйственная реформа и проблемы оптимального планирования».

М., 1967, с. 43, 44.

32 Один из видных сторонников СОФЭ, Н.Шухов, в одной из своих работ писал, что «социализм и товарное хозяйство –

две диаметрально противоположные социально-экономические системы, которые в принципе несовместимы». (Н.Шухов.

Хозяйственная рерформа и оптимальные цены, в сб. «Хозяйственная реформа и проблемы оптимального планирования», с.

42).

33 См. Реформа ставит проблемы. М., Экономика, 1968, с. 33.

теоретической экономии в советскую экономическую науку»34. Примерно на такой же

позиции стоял и известный советский экономист, академик К.Островитянов.

Характеризуя капиталистическую экономику, Кронрод упирал на то, что она

отличается гигантским расточительством, паразитизмом, анархией производства, цикличностью, кризисностью, монополистическим загниванием, эксплуатацией городом

деревни,

метрополиями

колоний

и

т.д.

А социалистическая экономика, в

противоположность этому, полностью исключает все антагонистические капиталистические

деформации, создаёт наиболее рациональную, прогрессивную и эффективную структуру

производительных сил и производимого общественного продукта35.

В свою очередь экономисты-математики резко критиковали теоретиков-

политэкономов и вообще советскую экономическую науку. Так, академик В.Немчинов

считал, что советская «экономическая наука продолжает отставать от требований практики», что существует недооценка «анализа количественной стороны экономических процессов в

социалистическом народном хозяйстве», что «нельзя политическую экономию социализма

ограничивать только качественным анализом»36. Другой видный представитель СОФЭ, А.Лурье, говорил, что «к сожалению, часть “трудов” наших политэкономов была не

“описательной” (описывать – полезное дело), а “деструктивной”. Они тормозили

положительную разработку проблемы эффективности, вопросов использования категорий

прибыли и ренты, введения начислений на фонды» и т.п.37. Трудно не согласиться с этой

оценкой38.

Но среди экономистов-математиков раздавались и самокритичные оценки. Так, В.Фальцман отмечает, что молодые софэисты «были чересчур далеки от практики, чтобы

разработать “оптимальный план” не только для народного хозяйства, но и даже для любой

отрасли. Да и сама идея оптимального функционирования социалистической экономики все

более противоречила практике, становилась реакционной по мере того, как бывший СССР

терял темпы своего роста, из числа догоняющих стран перемещался в отстающие»39.

Особо следует сказать об экономистах-международниках, в среде которых

сформировались два течения: одно прогрессивное, другое – консервативное. Учёные первой

группы говорили об изъянах советской экономики, не способной «догнать и перегнать»

Запад по НТП и жизненному уровню населения, о новых явлениях в экономике

капитализма. В ИМЭМО – это Е.Громов, Я.Певзнер и др. Учёные второй группы талдычили

о проблемах и противоречиях капитализма, о его общем кризисе, загнивании и

бесперспективности развития и, естественно, о преимуществах социализма. В ИМЭМО это

В.Аболтин, А.Кац, И.Гурьев, генерал Горяинов и др. Директора международных институтов

держали у себя тех и других, манипулируя их записками и иными трудами в зависимости от

политической ориентации того или иного вышестоящего партийного босса, которым они и

посылались.

Следует сказать, что в 1948 г. по указанию Сталина Институт мирового хозяйства и

мировой политики АН СССР (именно так тогда назывался ИМЭМО) был закрыт, и его

сотрудники влились в Институт экономики АН СССР, где был сформирован

международный отдел40. Поводом для гнева «вождя народов» послужили работы директора

34 Я.Кронрод. Система общественных потребностей, закономерности их формирования и развития в условиях социализма.

М., 1966, с.9.

35 Там же, с. 39.

36 В.Немчинов. О применении математических методов в экономических исследованиях и планировании. М., 1960, с. 2,4,5.

37 Дискуссия об оптимальном планировании. М., Экономика, 1968, с. 92.

38 Вот что говорил в те годы молодой тогда, будущий академик С.Шаталин: «Политическая экономия социализма

действительно до сего времени страдает описательностью, изолированным рассмотрением экономических категорий, постулированием априорных, однозначных законов и закономерностей, которые ещё только должны быть выведены на

основе определённых предпосылок» (Дискуссия об оптимальном планировании, с. 128).

39 В.Фальцман. Российские научные школы в 60-80-е годы. М., «Дело», 1995, с. 27.

40 Институт был восстановлен лишь после смерти Сталина в 1955 г. под новым названием (ИМЭМО).

Института академика Е.Варги и ряда других учёных из этого института, где по-новому, более адекватно сложившимся послевоенным реалиям рассматривались проблемы усиления

роли государства, развития демократических процессов в капиталистических странах и т.д.

Всё это не состыковывалось с устаревавшими марксистско-ленинскими постулатами, сложившимися в прошлом. Поэтому они широко критиковались в партийной печати и в

«научных» дискуссиях.

Для самосохранения, сохранения своих сотрудников, для того, чтобы иметь

возможность работать, академик Варга вынужден был выступить с публичным, довольно

унизительным, покаянием. Покаяние называлось «Против реформистского направления в

работах по империализму», оно было опубликовано в журнале «Вопросы экономики»41.

Е.Варга писал, что критика его работ «была необходима и правильна. Моя ошибка

заключается в том, что я не сразу признал правильность этой критики, как это сделали

другие товарищи. Но лучше поздно, чем никогда»42. И далее: «Всякие ошибки

реформистского направления в отношении буржуазного государства, которые, к сожалению, встречаются в моей книге (независимо от желания автора), несомненно, являются

поддержкой контрреволюционного реформистского обмана рабочего класса и тем самым

поддержкой буржуазии»43. И далее он вынужденно признал, что в его изложении часто

«отсутствует необходимая марксистская ясность»44. Поистине горе было тем, кто публично

не признавал своих «ошибок», не отрекался от истинной науки.

В то же время многие советские учёные с энтузиазмом славословили в адрес вождя и

учителя, видя в этом важный фактор для своего благополучия. Вот что писали в своём

обращении к Сталину участники Всесоюзного совещания химиков в 1951 г.: «Собравшись

для обсуждения путем свободной широкой дискуссии основных вопросов современного

состояния теории химического строения, мы, советские химики, хотим выразить Вам нашу

глубочайшую благодарность за Ваше повседневное внимание к развитию советской науки и, в частности, химии, за Ваши руководящие указания работникам науки, определяющие пути

её развития, за Вашу творческую деятельность по преобразованию человеческого общества

на научных основах, разработанных Марксом, Энгельсом, Лениным и Вами, товарищ

Сталин». И далее: «...Руководствуясь решениями Центрального Комитета ВКП(б) по

идеологическим вопросам и Вашими, товарищ Сталин, указаниями, советские химики

развернули борьбу против идеологических концепций буржуазной науки. Порочность так

называемой «теории резонанса» ныне разоблачена, а остатки этой концепции будут

выброшены из советской химической науки...»45. И т.д.

Теория резонанса, слава Богу, выжила. Но дело в другом. Сталин мог что-то

вразумительное сказать по теме работ ИМЭМО или академика Е.Варги, но что он понимал и

мог понимать в химии, генетике, языкознании, в литературе, наконец. Но многие «советские

учёные» и целые их кланы старались использовать Сталина в своих личных и

корпоративных интересах. И после его смерти такие же «учёные» старались использовать в

своих интересах других генсеков, партаппаратчиков, начальников разного рода. Вот что

ужасно. Что это за наука такая?46

Западные учёные долгое время вообще не могли понять, что же творится с наукой в

Советском Союзе.

41 Вопросы экономики №3, 1949.

42 Там же, с. 79.

43 Там же, с. 80.

44 Там же, с. 86.

45 Цит. По: С.Шноль. Герои и злодеи российской науки, с. 297.

46 Живые отклики такого совкового поведения наших ученых слышны (и даже видны по TV) и сейчас, когда президент

РАН, академик Ю.Осипов, регулярно присутствует на заседаниях Правительства РФ и ничего не добивается для своей

РАН, а новый и вполне, естественно, заслуженный лауреат Нобелевской премии по физике за 2000 г. академик Алферов

признается, что до того, как он стал членом депутатской думской фракции КПРФ, он был членом проправительственной

фракции НДР. И это было инициировано руководством РАН в интересах самой РАН.

Тем временем постепенно в советской общественной науке сформировалась группа

партийных академиков, директоров исследовательских институтов, порою членов ЦК, обслуживающих руководство страны без особого риска для себя. Скорее, во благо самим

себе. Они работали на реальный социализм и не хотели и не предвидели его развала.

Привилегии административных постов, в свою очередь, часто привлекали к себе

энергичных, но далеких от научного творчества молодых людей. И прежде чем стать

директором или заместителем директора НИИ, часто надо было поработать секретарем

парткома института, заслужить доверие вышестоящего начальства. Административный же

пост давал возможность получить не только существенно более высокую зарплату, но и

квартиру, служебную машину, бесплатное лечение в лучших поликлиниках, больницах, санаториях, поездки за границу за государственный счёт и др. привилегии. Но самое главное

– власть. Всё это имело место в советской экономической науке, как, впрочем, и в других

сферах – для советской номенклатуры.

Что касается Академии наук СССР, то в отличие от других сфер производственной и

научной деятельности, здесь особенно привлекала возможность получения звания академика

или члена-корреспондента тоже с соответствующими привилегиями. Для получения этих

званий никаких научных открытий сплошь и рядом вообще не требовалось. Работали иные

мотивы. Вот что писал по этому поводу известный советский юрист Б.Курашвили:

«Академики и члены-корреспонденты работают в институтах, но управляют ими не только в

силу своих должностей в них, а главным образом как члены привилегированного слоя, клана, клуба. Состав этого руководящего клуба в последние два-три десятилетия сильно

изменился. В его члены избирались не только и даже не столько по научным заслугам в

зависимости от личных научных достижений, сколько по служебному положению в науке, членами-корреспондентами и академиками часто становились директора институтов. А

директорами становятся не обязательно самые талантливые учёные. Здесь действуют законы

формирования и самоподдержания номенклатуры. Преимущества у учёных среднего уровня, имеющих организаторские способности, ориентированных на власть, пользующихся

расположением верхов. Недостаток научного авторитета они восполняют должностью и

академическим званием. Девальвация этого звания стала очевидной»47.

Выдвижение и выборы в академики и члены-корреспонденты – это процедура

реализации сговора по поводу конкретных индивидуальных или групповых интересов уже

действующих начальников от науки и отдельных научных коллективов или же результат

проведения в жизнь рекомендаций из вышестоящих руководящих органов страны, особенно

из ЦК КПСС.

Многие директора и заместители директоров ведущих исследовательских институтов, будучи «проверенными и надёжными кадрами», в брежневский период стали регулярно

ездить в загранкомандировки, знакомиться с организацией и результатами серьёзной

научной работы, ведшейся на Западе. Они прекрасно видели и понимали, какую по-

настоящему большую роль играл на Западе свободный учёный, каким уважением и

авторитетом он пользовался. Чиновников от науки там практически не было. Но зато было

много разнообразных научных школ и направлений, конкурирующих между собой.

Стандартизация мышления и конформизм, столь типичные для советской науки, там

проявлялись лишь в редких случаях. Однако по возвращении к себе домой и в свой институт

они ничего не предпринимали, чтобы хоть как-то позаимствовать и применить у себя на

Родине передовое, прогрессивное, настоящее. Похоже, их вполне устраивали наши

феодальные порядки и привилегии. И они не чурались контактами с КГБ, выполняя прямые

поручения его сотрудников.

Процесс вырождения науки и учёных в результате их порчи от привилегий и льгот

хорошо известен с давних пор. Об этом весьма содержательно писал и М.Бакунин: 47 Советская культура, 1989, 11 мая.

«...Научная академия, облечённая, так сказать, абсолютною верховною властью, хотя бы она

состояла даже из самых знаменитых людей, неизбежно и скоро кончила бы тем, что сама

развратилась бы и морально, и интеллектуально. Такова уже ныне история всех академий

при небольшом количестве предоставленных им привилегий. Самый крупный научный

гений с того момента, как он становится академиком, официальным патентованным учёным, неизбежно регрессирует и засыпает. Он теряет свою самобытность, свою революционную

смелость и эту не укладывающуюся в общие рамки дикую энергию, характеризующую самых

великих гениев, призванных всегда к разрушению отживших миров и к закладке основ

новых миров. Он, несомненно, выигрывает в хороших манерах, в полезной и практической

мудрости, теряя в мощности мысли. Одним словом, он вырождается.

Таково уж свойство привилегии и всякого привилегированного положения – убивать

ум и сердце людей. Человек, политически или экономически привилегированный, есть

человек, развращённый интеллектуально и морально. Вот социальный закон, не

признающий никакого исключения, приложимый одинаково к целым нациям, классам, сообществам и индивидам»48.

К тому же долгие годы советские учёные находились под гнётом невежественных

партруководителей, идеологов, бюрократов, номенклатурщиков от науки, бдительных

кадровиков-кагебистов. Ведь для того чтобы занять пост директора исследовательского

института, заведующего кафедрой общественных наук в вузе, требовалось специальное

решение ЦК, обкома или райкома КПСС. Поскольку значительный слой учёных был

уничтожен вообще, как якобы враждебный социализму элемент, и на этой почве появились

лояльные конъюнктурщики, или так называемые партийные учёные, возрос удельный вес

посредственностей, массовых, средних «учёных». Неуютно было блистательным, оригинальным умам.

Лысенковщина постепенно превратилась в один из принципов научной (а лучше

сказать, псевдонаучной) деятельности в СССР. Партийная идеология оседлала всё

обществоведение и погоняла его как хорошую лошадь в нужном для неё направлении.

Среди таких «учёных» быстро нашлись рьяные карьеристы, которые лучше любого

партократа направляли и свою «науку» в нужном руководителям страны направлении.

Нормальные же учёные (были и такие!) должны были следовать планам и приоритетам, задаваемым подобными руководителями, выполнение которых особенно стимулировалось.

Известный биолог, проф. Эфроимсон, познавший горечь сталинизма в советской науке, писал: «Я не преувеличу, если скажу, что в нашей науке существует почти феодальная

зависимость огромной армии хороших, но по титулу рядовых учёных, от возвышающихся

над ними хозяев, царьков и настоящих царей. Дикость ситуации усугубляется тем, что для

рядового сотрудника практически нет никаких путей освободиться от этой зависимости...

Настало время понять, что лидер в той или иной области знаний – это не звание, не

должность, это прежде всего нетривиально, нестандартно мыслящий учёный, способный

увлечь за собой единомышленников»49.

Среди академиков (прежде всего по общественным наукам) преобладали не истинные

учёные, а «адаптивные», лояльные и удобные люди. Они должны были быть в то же время и

послушными, и управляемыми. Выбирали их в академики обычно, как уже говорилось, при

отсутствии у них реальных и важных научных достижений. Задаваться вопросом об их

вкладе в науку или практику было неэтично, хотя в документах, подаваемых на прохождение

процедуры выборов, расписывались самые фантастические вещи: вклад в теорию

международных отношений, открытие особого направления в исследованиях и т.д. А то, что

на поверку никакой теории или действительно нового научного направления не было, старались не замечать.

48 Цит. по: журн. «Встречи с историей». Вып. 3, 1990, с. 107.

49 См. Огонёк, 1989 № 11, с. 12.

Была в советской экономической науке и просто околонаучная шпана, как правило, выходцы из рабочих и крестьян, имевшие чисто прагматические цели. В добрые старые

времена таких и близко не подпустили бы к настоящей науке или настоящим учёным.

Теперь же они порой стали занимать командные и номенклатурные должности в

исследовательских институтах на волне общей большевизации и пролетаризации советского

общества. Их немаловажным козырем была анкета, в которой указывалось, что они вышли

из среды потомственных рабочих и крестьян. К выходцам же из старых интеллигентских

семей относились не только сдержанно, но и с нескрываемым недоверием.

В советские времена в области общественных наук вообще, по существу, не нужны

были ищущие настоящие учёные, генераторы новых идей, особенно тех, которые были

направлены против заплесневелых догм. Практически вплоть до развала СССР большинство

советских экономистов говорили о пользе централизованного планирования, руководящей

роли партии и её монополизма в обществе, о преимуществах социализма и, в частности, о

том, что социализм имеет своей целью максимальное удовлетворение материальных и

культурных потребностей народа. Даже при разработке горбачёвской «концепции

ускорения» лучшие советские экономисты того времени исходили из традиционных

советских постулатов об административно-командном стимулировании машиностроения и

научно-технического прогресса, а не об изменении условий производства, самой модели

экономического развития страны.

Именно поэтому советская экономическая наука оказалась не готовой к переходу к

рынку, не смогла разработать обоснованную программу экономических реформ в нашей

стране, и эта «недостроенность» сохраняется у нас до сих пор. Но принципиально речь

должна идти не только об общественных, но и о технических науках. На совести советской

науки в области техники много грубых и крупных ошибок. Это и загрязнение Байкала и рек, обмеление Арала, глупые идеи о повороте рек, Чернобыль, наконец. К экспертизе многих

научных проектов часто привлекались не истинные учёные, а генералы от науки, онаученные бюрократы.

Уже упоминавшийся В.Селюнин свидетельствует, например, что Институт географии

АН СССР разрабатывал сталинский план преобразования природы, обосновывал

строительство канала от Арала до Каспия. «Такая, рад бы сказать, наука изобретена не

сегодня. Посредством долгих мутаций выведена особая порода учёных. В прилично

организованном обществе им не доверили бы торговать котлетами в привокзальном буфете, а у нас они предрешают судьбы обширных регионов. Не тогда ли они зачаты, когда

гражданам образно объяснили: мол, интеллигенция мнит себя мозгом народа, в

действительности это не мозг, а г...? Не в тот ли год появились они на свет, когда ради

ослабления таинственных «околокадетских кругов» из пределов Отечества, как шелудивых

псов, выгнали мыслителей, составлявших цвет нации? Не в ту ли пору они мужали, когда

интеллектуальную элиту волокли на расправу под улюлюканье толпы? Не они ли, усвоившие

и передавшие ученикам новую мораль, ещё вчера отыскивали умопомрачительные глубины

мысли в пошлостях вроде той, что экономика должна быть экономной? Не в этой ли

цепочке событий истоки, быть может, самого тяжёлого недуга страны – кризиса мысли?»50

После взрыва атомного реактора на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 г., отмечает

В.Селюнин, когда радиация в районе достигла 15 тыс. рентген в час, председатель

Госкомгидромета, известный советский физик Ю.Израэль заявил 6 мая на официальной

пресс-конференции, будто она составила лишь 0,015 рентгена в час. Это была прямая ложь

учёного в интересах вышестоящего начальства. Из-за этого погибло ещё несколько тысяч

ничего не подозревавших людей.51

Не грех вспомнить и такие «свершения» строителей коммунизма, как прокладка 50-

километрового туннеля, по которому воды реки Арпа потекли в озеро Севан, строительство

50 См. журн. «Знамя» № 6, 1990, с. 214, 215.

51 Там же, с. 215.

Туркменского канала, который вскоре был заброшен, и возведение плотины, отделившей от

Каспия залив Кара-Богаз-гол, в результате чего весь залив практически высох. Список

подобного рода «героических дел» советской науки можно продолжить. Практически в

каждой отрасли промышленности в советские времена были десятки НИИ и КБ с сотнями

докторов и тысячами кандидатов наук, и эти отрасли производили устаревшую, неконкурентоспособную продукцию. Число учёных, специалистов и управленцев в сельском

хозяйстве СССР было намного больше, чем в США, а прокормить свою страну эта отрасль

никогда не могла.

В настоящее время многие машиностроительные заводы в России и их КБ стоят, не

могут выпускать новую, конкурентоспособную с западной продукцию. Где же наши гении-

изобретатели, где современные гении менеджмента, способные использовать рыночные

стимулы для нововведений? Значит, полученное Россией наследство СССР в области

технических наук не годится сплошь и рядом для новых условий. А вот Япония и затем

восточные «молодые тигры» сумели в своё время наладить выпуск отечественной

конкурентоспособной продукции и изрядно оттеснить Запад на мировых рынках. Но ведь их

научно-технический потенциал гораздо слабее не только нашего советского, но и

нынешнего российского. А отдача оказывается выше.

Хотя большинство советских экономистов и приспосабливались к обслуживанию и

поддержке СМЭ, тоталитарного режима и его идеологии, это не значит, что всё было плохо.

Необходимо признать, что в целом экономико-математическое направление в

советской науке принесло много пользы. Оно позволило решить ряд важных прикладных

вопросов развития экономической науки и практики, повысить культуру исследований, создать задел для будущих работ уже в рыночном контексте. Не менее важны результаты

исследований таких экономистов-прикладников из Института экономики АН СССР, как

Т.С.Хачатуров, С.А.Хейнман, Я.Б.Кваша, В.П.Красовский, Д.М.Палтерович. В научно-

исследовательском экономическом институте при Госплане СССР также проводились

оригинальные и ценные исследования в сфере таких проблем, как межотраслевой баланс, эффективность капвложений, международные сопоставления. Такие известные экономисты, как А.И.Анчишкин, С.С.Шаталин, А.Н.Шохин и др., вышли именно из этого института. В

Новосибирске создавалась серьезная школа исследований в области экономики

промышленности и социологии, возглавляемая А.Г.Аганбегяном и Т.И.Заславской.

Вспоминая некоторых видных советских экономистов, нельзя не сказать и о том, что

помимо чисто научных вопросов некоторым из них, занимавшим руководящие посты, приходилось не только формировать научный коллектив, но и умело противостоять

идеологическому давлению и безграмотному вмешательству вышестоящих партократов, начиная с райкомов и кончая ЦК КПСС.

Были и почти героические эпизоды. Как свидетельствует академик Н.Федоренко, в

1967 г. в ЦЭМИ АН СССР был составлен прогноз развития народного хозяйства СССР на

70-80 годы под руководством молодого и талантливого учёного Б.Михалевского52. Он

принципиально расходился с официальными плановыми наметками, партийной

пропагандой и утверждениями наших партийных ученых о «светлых перспективах»

советской экономики и неизбежном углублении противоречий капитализма и его общего

кризиса. В разработке обосновывалась бесперспективность развития ряда отраслей, предсказывался неизбежный спад промышленного производства, падение жизненного

уровня населения, снижение эффективности производства и капвложений, нарастание

международной изоляции СССР и т.д. (Вспомним, что такой же прогноз в 20-х годах перед

началом индустриализации в СССР делал В.Базаров). Это был научный прогноз реальной

ситуации, который подтвердился жизнью, а не обычный для того времени апологетический

продукт послушной партийной науки. Б.Михалевский готов был говорить правду, обсуждать

52 См. журн. «Россия и современный мир» № 1, 1998, с. 182-206.

и защищать свои выводы в любой инстанции. Но его работа была просто сначала

дезавуирована, а затем и сожжена президентом АН СССР М.Келдышем и директором

ЦЭМИ Н.Федоренко, как «антипартийный и антисоветский документик» (слова

председателя Госплана СССР Н.Байбакова)53. Возможно, что и скорая трагическая смерть

Б.Михалевского во время байдарочного речного похода была не случайной54.

Также заслуживает глубокого уважения позиция известного советского (ныне

российского) социолога академика Т.Заславской, которая в годы брежневского и

послебрежневского застоя, работая в Новосибирске, смело выступала с критикой советской

экономики. Она и сейчас справедливо требует сделать намного больше, чем уже сделано

российскими реформаторами по уходу от советского прошлого. Перечисляя важные, но не

сделанные шаги, она пишет: «Так, КПСС не объявлена преступной организацией, не

произошло ее покаяния и очищения. Не достигнут необходимый баланс прав и

ответственности трех ветвей власти»55. Она решительно отметает какую-либо

целесообразность хотя бы частичного возврата в прошлое.

Однако в целом советская экономическая наука не смогла и не захотела создать

действительно научную основу для своевременного и радикального изменения СМЭ, перехода к рыночной экономике и становления на путь интенсификации производства с

широким использованием имеющегося научно-технического потенциала страны. Более

того, социалистические заблуждения советской экономической науки не канули в прошлое

и поныне. Многие её представители и сейчас не только занимают ответственные посты в

науке, госаппарате и политических движениях России, но и открыто призывают к возврату в

прошлое, хотя бы в рыночный социализм, яростно критикуя не всегда удачную деятельность

российских реформаторов. Достаточно определенно высказался по этому поводу, например, академик О.Богомолов. Он пишет: «… Перспективна не либеральная рыночная

трансформация, порождающая законы джунглей, а социальная. Исследования показали, что

в переходный период наибольший эффект способна обеспечить экономика, которую можно

было бы назвать рыночным социализмом, или экономикой смешанного типа»56.

Тут возникает сразу вопрос: что это за исследования? Мне они не известны (если, конечно, не считать «исследования» таких марксистов, как А.Сергеев и Б.Хорев57). Разве не

ясно, что все попытки рыночных реформ в бывшем СССР (реформы Хрущёва, Косыгина, Горбачёва) были направлены на формирование экономики «рыночного социализма»

(очередной термидор после ленинско-сталинской революции по созданию СМЭ), которые

ничего не дали нашей стране? Однако О.Богомолов не одинок. Ему вторит А.Бутенко:

«Рыночный социализм – это реальный путь выхода бывших стран «реального социализма»

из тупика, обусловленного преждевременным упразднением рынка и возвращения их на

путь естественноисторического продвижения к социализму»58. Поистине многие советские

учёные и до сих пор не могут обойтись без социализма.

Идея полного возврата к социализму, который у нас был и от которого мы

отказались, равно как и идея возврата к рыночному социализму, который был в Венгрии, Югославии и Польше, и от которого эти страны тоже отказались, — непродуктивная идея, попытка искусственно совместить несовместимое. Как справедливо отмечает Н.Плискевич,

«возвращение иллюзий “рыночного социализма” сегодня представляется особо опасным, тем более, что эти иллюзии живы у достаточно массовых слоев населения. Но у страны

53 Там же, с. 184.

54 Там же, с. 199.

55 Российская экономика на новых путях, № 1, 1997, с. 12.

56 Власть. № 11, 1997, с. 6.

57 Шансы российской экономики. Изд. Теис, М., 1997, с. 605-645.

58 Социально-политический журнал №5, 1997, с. 192.

просто нет ни времени, ни ресурса прочности для новой попытки соединения

несоединимого»59.

Но есть и такие учёные, которые просто призывают к возврату нашего прежнего

реального социализма.

А.Сергеев убеждён, что «России неизбежно предстоит ещё раз пройти через

переходный период от капитализма к социализму. Этот период будет иметь ту особенность, что в стране имеются многочисленные кадры экономистов и управленцев, прошедших

школы социалистического хозяйствования… Это создаст возможность его меньшей

продолжительности по сравнению с первым переходным периодом…»60. Б.Хорев пишет, что «экономика должна быть рассчитана не на человека с деньгами, а на все более полное

удовлетворение материальных и духовных потребностей всех членов общества, как это было

при социализме»61. В одной из своих последних работ этот автор критикует правительство

Е.Примакова и Федеральное собрание Российской Федерации. Он пишет: «Серьёзных

крупных шагов в антирыночном направлении ни правительство, ни Федеральное собрание

не предпринимают, а, по сути, продолжают «строить капитализм... Неужели не ясно, что

прогресс состоит в преодолении регресса, то есть в возвращении к ценностям

социалистической цивилизации?» Далее он предлагает отменить указ Ельцина о запрете

парторганизаций на производстве, имея в виду КПСС, провести деприватизацию и

национализацию, ввести монополию внешней торговли, воссоздать Госплан, Госкомцен и

Госснаб. И заключает: «Сейчас только восстановление советской власти спасёт народы

СССР»62.

Не менее консервативна и позиция учёных-неэкономистов из Сибирского отделения

РАН: «Вместо того, чтобы повести за собой всё общество в проведении демократических

реформ, наполнить реальным практическим смыслом и заставить работать демократическую

формулу “Вся власть Советам!”, государство и политическое руководство стали

заложниками силовой конфронтационной идеологии и отживших своё неолиберальных

концепций. Разрушив старую властную вертикаль, которая пользовалась доверием широких

масс, но нуждалась в демократической модернизации, реформаторы второй волны оказались

неспособными заменить её новой, более эффективной»63.

Экономисты-математики порой также близки этой ретроградской позиции. Так, академик Ю.Ярёменко считает, что в процессе нынешнего реформирования российской

экономики «надо было, конечно, отправляться от той системы, какая была, устраняя ее

деформирующие элементы… А уж потом или одновременно с этим, когда мы создали бы

некую рациональную плановую систему, можно было бы в этой системе развивать какие-то

механизмы самодействия. Это был бы некий эволюционный путь… Необходимо

рационально понять, что, не восстановив некоторых старых институтов, адекватных

существенным характеристикам нашей экономики, наше хозяйство, как некий единый

экономический организм, просто не выживет… В такой экономике полноценного

денежного хозяйства быть не может»64.

Ю.В.Ярёменко говорит о прошлом (о советской экономике, её недостатках и

провалах) и о настоящем (трудных проблемах трансформации, решение которых он видит

на путях усиления государственного воздействия на экономику – «что-то вроде Госплана

должно существовать»)65. Главную причину краха советской экономики он видит в

59 Н.Плискевич. Утопизм и прагматизм российского реформаторства. См. в журн.: «Общественные науки и современность»

№ 1, 1998, с. 25.

60 Шансы российской экономики. С. 626.

61 Там же, с. 637.

62 Экономическая газета № 45, 1998.

63 В.Коптюг, В.Матросов, В.Левашов, Ю.Деменко. Устойчивое развитие цивилизации и место в ней России: проблемы

формирования национальной стратегии. Владивосток, 1997, с. 40.

64 Российский экономический журнал, № 1, 1998, с. 104, 105.

65 Там же, с. 104.

непомерном бремени военных расходов и всего военно-промышленного комплекса страны.

Он пишет: «Мы пытались бросить вызов всему миру и прежде всего развитым странам. Нас

подвели амбиции, сформировавшиеся после второй мировой войны и в последующие два

десятилетия. Атомная бомба и ракеты очень подогрели эти наши амбиции. Мы попытались

бросить технологический, милитаристский вызов всему миру, и мы его проиграли. Мы

проиграли холодную войну в самом буквальном смысле этого слова. Развязав гонку

вооружений, мы уже не смогли из неё выйти»66.

Когда я работал в 1986-1990 гг. в аналитическом отделе Европейской экономической

комиссии (ЕЭК) ООН в Женеве, мне приходилось часто обсуждать вопрос о влиянии

ВПК на советскую экономику с моими коллегами по работе и приезжавшими в Женеву

известными западными экономистами. Такую же точку зрения, помню, высказывал мне

известный американский советолог Ван Брабант, затем И.Бирман и др. Уже тогда я

выражал сомнение по этому поводу. И не потому, что всё это неправильно, а потому, что

это всё же не главное. Главное – в неудачном выборе И.Сталиным нерыночной командно-

административной экономической модели развития, не содержащей в себе мотивационного

механизма к НТП (склонность к нововведениям) и опирающейся на внеэкономическое

принуждение (сверхцентрализованное управление и планирование).67 Именно здесь, а не в

ВПК, источник всего ресурсорасточительства, технократического и управленческого

фанатизма, а также социальной деградации советского общества. Именно здесь источник

закачки в советскую экономику таких ресурсов труда, сырья, капвложений, основных

фондов, земли и т.д., которых в расчёте на единицу ВНП не знала и не знает ни одна страна

с рыночной экономикой.

Военные амбиции СССР после второй мировой войны были тесно связаны и с

марксистско-ленинской идеологией, теорией мировой революции, с надеждами на помощь

СССР в великом деле революционного (то бишь социалистического) преобразования всего

мира коммунистическому движению в развитых и национально-освободительному

движению в развивающихся странах. Что же касается оценки нынешней российской

экономики и предложений по её совершенствованию, то это особый вопрос, неразрывно

связанный с предыдущим. Ю.Ярёменко полагает, что «прежде всего нужны были некие

политические изменения, перегруппировка целевых установок, изменение в распределении

ресурсов, структурная перестройка, оздоровление самого планового механизма, развитие

наряду с плановым и внутри него некоторых отношений самоорганизации, самодействия, эквивалентности обмена, инициативы и т.д.»68.

В статье под характерным названием «Юрий Ярёменко считал, что советскую

экономику спасли бы не рыночные реформы», его ближайший коллега С.Белановский

утверждал, что академик считал рыночные реформы, начавшиеся в нашей стране после 1992

г., «экономическим бедствием» и призывал к «закрытию экономических границ, т.е.

автаркии», к «установлению полного государственного контроля над ТЭКом и сохранению

низких внутренних цен на энергоносители». По свидетельству Белановского, Ю.Ярёменко

был сторонником «плановых преобразований» советской экономики и не принимал

рыночного пути для неё, полагая, что последний «навязан стране мировым сообществом

(бывшими противниками по холодной войне) и коррумпированной правящей верхушкой, в

первую очередь – нефтегазовым лобби». К работающим в его институте «рыночникам»

академик не всегда относился терпимо69.

Другой наш экономист-математик, В.Волконский, видит важную особенность России

в «невозможности товарного производства вообще»70. Такая позиция имеет свои корни в

66 Там же, с. 100.

67 Напомню, что в западной советологии эта модель получила название «классической сталинистской» модели.

68 Российский экономический журнал № 1, 1998, с. 104.

69 См. «Сегодня», 20 сентября 1996.

70 В.Волконский. Либерализм, социализм, патриотизм. М., Диалог-МГУ, 1997, с. 15.

раннем российском народничестве, и она была опрокинута всей историей старой России.

Ликвидировали товарное производство в России большевики, заменив его планом и

решениями партии и правительства. К созданию «сильного государства» и к возврату к

государственной экономике с адресным командным планированием и призывает этот

автор71. Он считает, что сильная государственная власть, командная система управления

всего и всем, включая экономику, это не только национальная особенность, но и панацея в

решении чуть ли не всех проблем российского общества. Он пишет: «Можно с

уверенностью говорить, что в российской цивилизации, в отличие от западной, явно

“больше социализма”»...72 Поразительны и следующие слова этого автора: «Несмотря на все

дефекты модели реального социализма в СССР, которые привели в конце концов к его

разрушению, непреходящее значение этого опыта состоит в том, что он показал

принципиальную возможность подчинить экономическую деятельность контролю и

руководству со стороны государства во имя раскрытия способностей большинства»73.

Итак, согласно мнению многих наших экономистов, России не нужна смешанная

рыночная экономика с конкуренцией и развитым предпринимательством. Всё это чуждо нам

и навязано извне. О частной собственности речь не идет, зато нужны Госплан и

централизованное планирование. Ещё один шаг и мы вернёмся к ЦК КПСС, к ЧК, к

Ф.Дзержинскому и т.д. Убежден: такая «наука» не отвечает современным представлениям и

требованиям, она не может быть востребована жизнью, и обижаться на это не приходится.

Но это еще не все.

Группа

академиков-экономистов

(Л.Абалкин,

О.Богомолов,

Н.Петраков,

Ю.Ярёменко) ещё в 1994 году выступила против существующей ситуации на российском

рынке и предложила нечто очень знакомое: чтобы государство разработало «общие правила

ценообразования и утвердило соответствующие нормативные акты, касающиеся единого

для всех хозяйственных субъектов порядка исчисления издержек производства, уровня

рентабельности, распределения прибыли в соответствии с принятыми налоговыми

правилами и ставками»74. И далее говорилось о необходимости «управления движением

цен», государственной поддержке колхозов и совхозов, установлении государственной

закупочной цены75. В 1998 г. в дни тяжёлого финансового кризиса в России наши

экономисты-академики выступили с популистской программой частичного восстановления

«социалистических ценностей» и представили её в правительство Е.М.Примакова с явной

надеждой на то, что он ее поддержит. Но не получилось...

Не следует забывать, что в недалёком прошлом советские номенклатурные

обществоведы старательно прислуживали советским властям, многие институты были своего

рода продолжением ЦК КПСС, т.к. постоянно выполняли идущие оттуда поручения. А теперь

они присоединились к левой оппозиции.

Но наиболее яростное «обоснование» необходимости возврата к прошлому высказал

недавно академик Академии экономических наук и предпринимательской деятельности

России (АЭНПДР) В.Симчера. В социализме, созданном в нашей стране, он видит «орудие

позитивного созидательного строительства», Сталина характеризует как деятеля, который

возглавил движение по «использованию идей коммунизма (1932 г.) в интересах

возрождения нашей страны, воссоздания мощного и независимого государства»76. В своей

книге, написанной в соавторстве с В.Жириновским, он призывает «вновь вернуться к

планированию», приостановить приватизацию и вернуть стратегически важные отрасли

народного хозяйства в собственность государства, прекратить насильственную ломку

71 Там же, с. 16.

72 Там же, с. 16.

73 Там же, с. 42.

74 См. Л.Абалкин. В тисках кризиса. М., 1994, с. 253.

75 Там же, с. 257, 258

76 ЭПОС, № 2, 1997, с. 4.

вертикальных структур в сельском хозяйстве, ориентацию на мировые цены, изменить характер

внешнеэкономических связей, опираться во внутренней политике на национализм и т.д.77

Настоящему учёному, экономисту-рыночнику все это вряд ли может присниться даже

в страшном сне, но приходится признать, что инерция старого мышления и советского

«воспитания» живет и ещё сильна. Правда состоит в том, что не только отдельные советские

экономисты, но и целые исследовательские коллективы и организации, увы, ещё и сейчас

подпитывают своими идеями оппозицию нынешним реформам – КПРФ, ЛДПР и иные

коммуно-националистические течения. К сожалению, ещё никто не подсчитал гигантские

потери страны от оппозиции, от инерции просоветских настроений и «ценностей», от

советской экономической науки, которая и до сих пор питает идеями реваншистские силы в

стране.

И что же предлагают В.Жириновский и В.Симчера, чтобы остановить наше

сегодняшнее «движение к пропасти», как они говорят? Возврат к казарменному режиму, к

государственной плановой экономике. В частности, они предлагают командно-

административным путём установить норму накопления в 30-40%, поднять нормативы

амортизационных отчислений и выбытия основных фондов, повысить темпы роста

прогрессивных отраслей, запретить старые технологии, создать государственные службы по

внедрению новой техники, восстановить старые экономические связи, укрупнить

производственные предприятия и комплексы, «повсеместно ликвидировать повременную

оплату труда», принять твердые меры «по мобилизации трудовых ресурсов и их

концентрации на решающих направлениях»78. Можно не продолжать. Ясно, куда нас зовут

нынешние противники рыночных экономических реформ. Они, как не трудно увидеть, повторяют тезисы не только Сталина, но и Троцкого. Им не нужны политическая

демократия, рыночный механизм, эффективная экономика. Им нужен возврат к диктатуре

своей партии, к централизованному планированию, к господству государственной

собственности, к старым порядкам, «сознательному применению экономических законов

социализма». Ради этого они и спекулируют на реальных трудностях российской

экономической трансформации.

Всё сказанное не только свидетельствует об удивительных заблуждениях многих

советских экономистов, но и о полной оторванности советской экономической науки от

мировой. Недаром среди советских экономистов почти нет имен, сравнимых по своим

масштабам, авторитету и влиянию с известными мировыми именами, в частности, из учёных

– выходцев из таких постсоциалистических стран, как Венгрия и Польша. Советские учёные, оставшиеся на своих постах после 1992 г., в большинстве своём не выдержали проверки

реформами и рынком. Для многих из них реальные рыночные реформы – это беда.

77 В.Жириновский, В.Симчера. Обречена ли экономика современной России? М.,1998, с. 4, 5, 6, 8, 25.

78 Там же, с. 88, 90, 91, 94, 95, 96.

6 . С о в е т с к а я э к о н о м и к а

и е е м о д е л ь г л а з а м и з а п а д н о й с о в е т о л о г и и

К счастью, исследованиями советской экономики занимались не только советские

экономисты, но и западные советологи, создавшие целые школы и направления в своей

науке, мало известные в нашей стране. Ведь советская экономика была изолирована от

Запада и от мировой экономики, значительная часть нашей статистической информации

была засекречена, а публиковавшаяся статистика фальсифицировалась для нужд партийной

идеологии и пропаганды. Советологи поэтому вынуждены были обрабатывать горы

публиковавшейся советской экономической литературы и выискивать в них зерна правды, создавать собственную статистическую базу, изучать со стороны смысл СМЭ и самой сути

реалий социализма. Они старались докопаться до истины, вскрыть реальные проблемы и

процессы, происходившие в экономике СССР, и поэтому все их труды у нас были

запрещены, на русский язык не переводились, хотя и подвергались порой весьма

разнузданной критике. Во многих советских экономических монографиях и учебниках

существовал обязательный раздел «Критика буржуазных теорий». Но западные советологи

старались еще и потому, что СССР бросил амбициозный вызов Западу с утверждением о

превосходстве социалистического строя, выдвижением задачи «догнать и перегнать» и

угрозой мировой рево-люции.

Однако сегодня надо честно признать, что в те годы не советская экономическая

наука, а западная советология стояла на научных позициях и давала адекватный анализ

на значительно более высоком уровне, ставив реальные, а не заидеологизированные

вопросы для исследования.

Так, сам термин «командная экономика», более точно отражающий суть советской

экономики, впервые появился не у нас, а в США еще в 1963 г. Он был введен в

употребление Г.Гроссманом1. Американский советолог Р.Кемпбелл разработал даже

«общую теорию административной экономики». Р.Гринслейд пришел к выводу о том, что

рост советской экономики может быть объяснён и понят лишь в рамках «теории

бюрократизма». Ряд советологов рассматривали экономику СССР как одну большую

корпорацию. А в 80-е годы в США развернулись дискуссии об «экономике дефицита»

(Я.Корнаи) и «экономике всеобщего разбалансирования» (Р.Порте, Ван Брабант). Ничего

подобного в советской экономической науке не было и не могло быть.

На Западе издано множество работ с анализом «сталинистской модели» советской

экономики и предсказаниями ее неизбежного краха. Конечно, советологи не сказали, что

этот крах произойдет в 1991 г., более того, они делали прогнозы ее развития до 2000 г., за

что потом подверглись жесткой критике, но реалистами они были в значительно большей

мере, чем советские экономисты. Ведь им нечего было бояться, они могли говорить и

писать то, что думали.

Вот, например, как определяли суть СМЭ американские советологи П.Грегори и

Р.Стюарт. По их мнению, эта модель включает такие компоненты, как планирование под

партийный диктат; структурные изменения в пользу промышленности (за счет сельского

хозяйства), особенно тяжелой промышленности; урбанизация и гигантомания; государственный контроль за финансами и новая роль госбанка; перераспределение

капвложений в пользу промышленности и транспорта; монополия внешней торговли2. Как

видим, ни слова о преимуществах и успехах нового строя, только суть объекта

1 См. Post-Soviet Affairs, N 11, 1995, p. 109.

2 P.Gregory, R.Stuart. Soviet Economic Sructure and Performance, Fourth edition, Harper Collins Publishers, 1990, p. 126.

исследования. А в заключение вывод об огромной цене, заплаченной страной за переход к

нерыночной и неэффективной модели.

Другой американский советолог, Р.Эриксон, специально исследовал силу и слабости

советской экономической системы. К ее сильным сторонам он отнес ясность и четкость

целей, концентрацию ресурсов на заданном направлении, четкую управленческую иерархию.

Все это давало запланированный эффект на определенном отрезке времени и в рамках

заданных простых и ясных для понимания целей. Например, создание тяжелой

промышленности, коллективизация, стройки коммунизма, «догнать и перегнать» США.

Однако при этом обнаружились такие слабости, как неэффективность производства, отсутствие внутренних стимулов и инициатив, отторжение научно-технического прогресса.

Постепенно центр терял контроль за разбухавшей экономикой, и она, в конце концов, развалилась в результате исчерпания своего ресурса, внутренней несрабатываемости3.

Анализируя опыт экономического развития СССР, крупный английский советолог

А.Ноув пишет, что марксов социализм на деле оказался не научным, а утопическим. Он

ошибочно выдвигал идеи создания общества без товарного производства и денег, работающего на основе бюрократической иерархии плановой системы. Опыт СССР показал

ее нежизнеспособность, цены выполняли лишь расчетные функции, а сама экономика стала

затратной. Попытки перевести ее в русло «рыночного социализма» или соединить

государственную собственность с маркетизацией оказались тщетными. «Рыночный

социализм на деле оказался химерой, он не может работать в принципе»4. Сторонников

«рыночного социализма» на Западе стали называть «наивными реформаторами».

Такого же мнения придерживается и Я.Корнаи, который в результате своих

исследований пришел к выводу о том, что «социалистическая система сама воспроизводит

неразрешимые внутренние противоречия и конфликты и ведет себя иррационально»5.

Главный институт Системы, считает Корнаи, – партия и ее аппарат с бюрократическим

контролем всего общества, который неэффективен уже по определению6. Но эта

неэффективность частично компенсировалась мессианской идеологией и пропагандой.

Марксистская идеология укрепляла социализм подобно тому, как капитализм укрепляла

протестантская религия. В системе централизованного планирования автор четко

прослеживает следующие приоритеты: инвестиционных товаров над неинвестиционными, отечественных

изделий

над

импортными,

производственной

сферы

над

непроизводственной, I подразделения над II подразделением, промышленности над

сельским хозяйством, тяжелой промышленности над лёгкой, военного производства над

невоенным, нового строительства над ремонтом, всего крупного над малым, важных

продуктов над неважными, экстенсивного результата над интенсивным и т.д. Автор забыл

ещё сослаться на известную «теорию» ведущих звеньев, воплощавшуюся в каждом

советском плане и ставшую обоснованием для сознательного формирования диспропорций

и дисбалансов в экономике, а также искусственного стимулирования темпов роста на

экстенсивной основе и любой ценой. В результате в советской экономике образовалась

такая уродливая структура, которая немыслима в условиях рыночной экономики.

Западные советологи давно поняли, что централизованное планирование в принципе

не соответствует потребностям современного экономического роста (термин С.Кузнеца) и

повышения

эффективности

производства.

Известный

американский

советолог

А.Гершенкрон, например, писал, что темпы и пропорции воспроизводства в

социалистических странах устанавливались «не на экономической, а на плановой основе», тогда как только рыночный механизм спроса и предложения «образует эффективную

3 R.Ericson. The Soviet Union: 1979-1990, San Fransisco, 1990.

4 A.Nove. The Economics of Feasible Socialism Revisited, Harper Collins Academie, 1991, p. 258.

5 I.Kornai. The Socialist System, Oxford, 1992, p. XX.

6 Ibid., p. 118.

систему контроля и корректировки»7. Без такого механизма установление реальной

сбалансированности и пропорциональности в экономике попросту невозможно.

Лауреат Нобелевской премии американский экономист российского происхождения

С.Кузнец рассматривал социалистическое накопление с его высокими темпами как феномен

«насильственного роста на основе искусственно создаваемых диспропорций»8. В частности, постоянным фактором социалистического воспроизводства он считал «недопотребление

населения» и предупреждал: «Политика высоких темпов роста чревата опасными

последствиями, взрывом антагонистических противоречий в социалистическом обществе»9.

Многие западные экономисты справедливо подчёркивали, что распределение

производственных ресурсов в социалистической экономике подчинено принципу «все для

будущего». «Поскольку целью является максимальный рост, — писал известный

американский советолог А.Бергсон, — плановики предпочитают настоящее будущему, потребление – накоплению»10. При этом процесс накопления в стране базируется на

субъективистском произволе, а «использование ресурсов в СССР вообще не соответствует

абстрактным теоретическим принципам»11. К тому же само накопление искусственно

ориентируется на увеличение производства средств производства, или на всемерное

поддержание высоких темпов экономического роста. А.Бергсон одним из первых на Западе

вскрыл наличие реального, хотя и скрытого, инфляционного процесса в СССР, в частности, на примере продукции машиностроения. В это время советские экономисты не могли себе

позволить не только говорить, но и думать на эту тему.

Такова была реальность советской экономики, отдельные стороны которой

критиковались советскими экономистами (если вообще критиковались) лишь фрагментарно, по частям, без обобщений и выводов о несостоятельности всей Системы. Я уже не говорю о

ненаучности и полной утопичности главной цели достижения коммунизма – распределения

по потребностям. Этот нонсенс не опровергал ни один советский экономист. Большинство

из нас хотело усовершенствовать реальный социализм, не понимая, что он не реформируем

по сути. Ещё раз повторю: увы, среди нас не было своих Сахаровых.

Второе важное направление исследований западной советологии – это собственные

оценки основных макроэкономических показателей и тенденций экономического развития

СССР.

Уже до войны на Западе стало ясно, что бóльшая часть советской экономической

статистики (за исключением, например, темпов роста сельского хозяйства и транспортных

перевозок) сознательно фальсифицируется. По существу, западная советология

сформировала альтернативную статистическую базу по советской экономике.

К сожалению, приходится признать, что все прежние работы советских экономистов

базировались на искаженной официальной статистике и, следовательно, несут на себе печать

фальсификации. Правда, даже на базе официальной статистики можно было делать

достаточно убийственные для СМЭ выводы, но этого никто из советских экономистов до

периода перестройки так и не сделал. Советологам в каком-то смысле было намного проще: они свободно оперировали неофициальными данными. Но чтобы их получить, пришлось

потратить целые десятилетия упорного и весьма кропотливого труда.

Уже в 30-е годы точность и достоверность темпов экономического роста СССР по

данным официальной статистики на Западе стала подвергаться сомнению. Похоже, что

первым об этом заяви л ещё в начале 30-х годов С.Прокопович, известный российский

экономист, бывший министром промышленности во Временном правительстве в 1917 г. и

находившийся в эмиграции в Праге. Он писал, что официальные данные о темпах роста

7 A.Gershenkron. Economic Backwardness in Historical Perspeсtives. Princeton, 1961, p. 278.

8 Economic Trends in the Soviet Union. Cambridge, 1963, p. 371.

9 Ibid., p. 279.

10 A.Bergson. The Economics of Soviet Planning. New Haven, 1964, p. 7.

11 Ibid, p. 13.

национального дохода СССР за 20-е годы не учитывают снижения качества советских

товаров по сравнению с качеством аналогичных товаров, произведённых в 1913 г., и, следовательно, являются завышенными.12

Впоследствии, когда наиболее важная часть советской экономической статистики

оказалась засекреченной, недоверие Запада к её качеству и надежности возросло. Это и

вызвало со временем лавину альтернативных оценок, формирование ряда советологических

школ на Западе.

В 1939 и 1940 гг. известный английский экономист К.Кларк опубликовал две книги, в

которых привёл свои альтернативные оценки темпов роста национального дохода СССР.

Они оказались в несколько раз ниже официальных (в 7,2 раза за 1928-1934 гг. и в 4,5 раза за

1934-1937 гг.).13 Впоследствии оказалось, что эти оценки были явно заниженными.

В 40-50-е годы на Западе стало формироваться следующее мнение о советской

экономической статистике: 1) из советской экономической статистики заслуживают доверия

лишь некоторые данные (например, выпуск продукции в натуральном выражении, грузооборот транспорта, индекс сельскохозяйственного производства); 2) советская

официальная статистика строилась по принципу двойного стандарта – достоверные, но

секретные

данные

предоставляются

руководству

страны,

а

недостоверные,

приукрашивающие ситуацию в стране, предназначены для публики, публикации и

пропаганды. Второй пункт впоследствии не подтвердился жизнью.

В конце 40-х – начале 50-х годов западные и, прежде всего, американские советологи

(А.Бергсон, А.Гершенкрон, Г.Гроссман, Н.Ясный и др.) провели обширную серию

исследований, результаты которых широко обсуждались на многочисленных семинарах и

конференциях, вызвавших серьёзный резонанс в обществе и правительственных кругах. Всё

это подогревалось разгоравшейся «холодной войной», борьбой «двух систем» и т.д.

Так, Н.Ясный, используя значительно более широкий набор товаров-представителей, чем К.Кларк, рассчитал индексы цен и выпуска продукции по многим отраслям народного

хозяйства и промышленности СССР и получил темпы роста, намного ниже официальных

(по его данным, национальный доход СССР за 1927-1940 гг. возрос в 2,2 раза, по

официальным данным – в 5,6 раза, за 1947-1953 гг. соответственно в 1,6 и 2,4 раза).14

По оценке Ясного, наиболее высокие темпы роста национального дохода и

промышленного производства в СССР были не в 30-е, а в 50-е годы, что принципиально

отличается от советских официальных данных. Во-вторых, в 30-е годы в СССР имели место

абсолютные падения национального дохода (в 1931 и 1932 гг.), что, несомненно, было

связано с издержками насильственной коллективизации. Понятно, что ничего подобного

советские официальные данные не выявляли. К этому следует добавить, что

организованный Сталиным голод в процессе коллективизации был вскрыт публично не в

СССР, а на Западе в работах советологов. В-третьих, Н.Ясный обратил внимание на

тенденцию к замедлению темпов роста как национального дохода, так и особенно

промышленного производства, выявленную им в период 1937-1940 гг. Ничего подобного

советские официальные оценки не обнаружили.

Нельзя не отметить и того исследовательского вклада, который внёс Н.Ясный в

изучение хода выполнения довоенных пятилетних планов, когда все у нас считали, что они

не только успешно выполняются, но и перевыполняются. Он сравнил натуральные

показатели производства многих промышленных продуктов по плану и по факту его

выполнения и пришёл к выводу о катастрофическом невыполнении принятых до войны в

годы индустриализации планов. Это было сделано впервые в мире и подтверждено в нашей

стране лишь в последнее перестроечное время.

12 См. C.Clark. A Critique of Russian Statistics. L., Macmillan, 1939, p. 16.

13 Ibid., p. 41; А.Вайнштейн. Народный доход России и СССР. М., Наука, 1969, с. 102.

14 N.Jasny. Essays on the Soviet Economy. N.Y., 1962, p. 168. А.Вайнштейн. Народный доход России и СССР, с. 119.

Постепенно взамен старой теории «двух статистик» в СССР (для начальства и для

публики) в западной советологии сформировалась новая теория – «теория айсберга», согласно которой советская официальная статистика состоит из двух частей – небольшой

верхней части для публики и пропаганды и огромной нижней – засекреченной части, служащей практическим целям планирования и управления народным хозяйством СССР при

единстве статистической методологии, используемой для обеих частей этого айсберга.

С позиций сегодняшнего дня можно утверждать, что эта вторая «теория» западных

советологов более или менее близка к реальности, хотя можно спорить о пропорциях между

нижней и верхней частями айсберга.

Западные советологи пришли в своём большинстве к выводу и о том, что, несмотря

на все недостатки и фальсификации, содержащиеся в советских официальных данных, ими

пренебрегать никак нельзя. Более того, без них просто не обойтись при любых

альтернативных оценках более или менее реальных показателей развития экономики СССР.

Наиболее надежной частью открытых советских данных было признано считать данные о

производстве продукции в натуральном выражении.

Тем не менее и официальные данные о производстве продукции в натуральном

выражении требовали весьма внимательного подхода. Так, в результате широко

распространённой на советских предприятиях практики приписок объёмы производства в

ряде случаев серьёзно искусственно завышались. Классическим примером может служить

производство хлопка в Средней Азии, особенно в Узбекистане, отчётный объём которого

безбожно преувеличивался (почти на 1 млн. т. в год).

В других случаях производство тех или иных продуктов в натуральном выражении в

СССР завышалось по сравнению с данными западной статистики по методологическим и

концептуальным причинам. Классическим примером последнего являются данные о

производстве и потреблении мяса и зерна в СССР. В данные по мясу ЦСУ СССР включало

вес костей и голья, чего на Западе не принято делать, а данные об урожаях зерна ЦСУ СССР

в течение долгого времени исчисляло на базе так называемого сначала вида на урожай, затем бункерного веса, т.е. с учётом влаги и засоренности. На Западе принято учитывать

урожай по высушенному, очищенному и готовому к употреблению зерну. В этом смысле

пересчёты западными советологами советских данных в натуральном выражении были

нормальным и полезным деянием, своего рода примером и для советских экономистов.

Что касается советских официальных данных в стоимостном выражении, то за

редким исключением на Западе было принято единодушное мнение им не доверять по

причине сознательного занижения в СССР индексов цен, неадекватности самой системы цен

с точки зрения сравнения с западными стоимостными экономическими показателями, не

говоря уже о концептуальных различиях в определении самих этих показателей и

использовании специфической методологии для их исчисления. Поэтому все западные

альтернативные оценки стоимостных экономических показателей СССР, базирующихся на

данных в натуральном выражении, разительно отличаются от советских официальных

данных.

Также отвергались на Западе и многие структурные показатели, принятые в

советской статистике (норма накопления, доли группы А и I подразделения, доли отраслей в

сводных показателях и т.д.). Но особое недоверие и даже саркастическое к себе отношение

вызывали на Западе официальные оценки военных расходов в СССР. Здесь в советологии

также сложилась целая школа, которая по-своему считала военные расходы, военное

производство и военный потенциал бывшего СССР. Нетрудно убедиться, что и эти оценки

были намного более реалистичны, чем те, которые нам навязывали официальная статистика

и советская пропаганда.

Наиболее солидной и фундаментальной статистической и аналитической работой по

созданию более реалистичной картины советской экономики явились работы А.Бергсона и

его школы. Своё исследование проф. А.Бергсон начал ещё до войны и после её окончания

он его расширил, привлёк много талантливых учёных, знавших русский язык, и при

поддержке «Рэнд корпорейшн» в 50 – 60-е годы опубликовал важные результаты и выводы.

В конце 40-х годов он начал большую работу по корректировке советских данных о

национальном доходе СССР. Затем эта работа перешла в широкое исследование валового

национального продукта СССР, определённого по западной методологии. Число взятых им

товаров-представителей для расчётов темпов роста советского ВНП достигало нескольких

сотен, что было намного больше, чем у других советологов в то время. Все компоненты

использованного национального дохода и ВНП СССР были пересчитаны им в цены 1937 г.

(в рублях) с помощью множества специально рассчитанных индексов цен.

А.Бергсон определил, что за период 1928-1955 гг. ВНП СССР возрос в 3,5 раза, в то

время, как по официальным данным национальный доход СССР возрос почти в 13 раз.15

Весьма детальны и хорошо обоснованы оценки темпов роста промышленного

производства СССР, произведенные американским советологом У.Наттером (его некоторые

советские экономисты называли чуть ли не «эсэсовцем от статистики»). Он взял набор из

более 100 продуктов для невоенных отраслей промышленности и, используя весовую базу

разных лет, определил рост промышленности СССР за 1928-1955 гг. в 6 раз, в то время как

по официальным данным он составил более чем в 18 раз.16 Разница, как видим, существенная.

Однако самые важные и значительные из всех западных оценок альтернативных

темпов экономического роста СССР содержатся в работах Управления по изучению

Советского Союза (Office of Soviet Analysis) американского ЦРУ.

ЦРУ не только шпионило, собирало секретную информацию, но и проводило

серьезные научные исследования на базе обобщения и анализа материалов открытой, вполне

доступной печати или опросов общественного мнения. В этом управлении было собрано

много квалифицированных специалистов по советской экономике, статистиков-

профессионалов, использовавших современную вычислительную технику, единую систему и

методику расчетов, единые концепции. Управление располагало обширной библиотекой, где

было собрано много советских книг, журналов и специальной информации по советской

экономике. По существу, это был аналог ЦСУ в США, созданный для альтернативных

расчетов показателей и изучения тенденций развития советской экономики. Общее число

товаров-представителей составляло несколько сотен. Например, в набор продуктов для

расчётов индексов промышленного производства СССР входило 312 наименований. Мне

представляется, что, несмотря на все недостатки, работа ЦРУ дала результаты намного

более близкие к реальности, чем официальные публикации ЦСУ СССР.

Если сравнить среднегодовые темпы роста ВНП СССР по расчетам ЦРУ и

среднегодовые темпы роста национального дохода СССР по официальным расчетам ЦСУ

СССР, то получится следующая картина (табл.1).

Таблица 1

Сравнение среднегодовых темпов роста национального дохода и ВНП СССР по

расчётам ЦСУ СССР и ЦРУ США (%)*

Годы

Официальные данные

Данные

СССР (произведенный

ЦРУ

национальный доход)

(ВНП)

15 A.Bergson. The Real National Income of Soviet Russia since 1928. Cambridge, 1961, p. 128; В.Кудров. Советская экономика

в ретроспективе: опыт переосмысления. М., Наука, 1997, с. 15.

16 W.Nutter. Growth of Industrial Production in the Soviet Union. Princeton, 1962, pp. 158, 227.

1951-1960

10,2

5,1

1961-1965

6,5

4,8

1966-1970

7,8

5,0

1971-1975

5,7

3,1

1976-1980

4,3

2,2

1981-1985

3,2

1,8

И с т о ч н и к: Economic Statistics for Economics in Transition: Eastern Europe in 1990s, p. 108.

* ВНП США отличается от национального дохода на величину стоимости услуг и

амортизации основного капитала. В те годы это были наиболее близкие друг другу

макроэкономические показатели в СССР и США.

Эти данные показывают, что альтернативные оценки среднегодовых темпов

экономического роста СССР, произведенные ЦРУ, существенно ниже официальных данных

СССР (в 1951-1960 гг. в 2 раза, в 1976-1985 гг. почти в 2 раза).

Альтернативные оценки ЦРУ не только подробно изложены и объяснены в

методических комментариях, но и содержат дробную структуру сводных макропоказателей

почти за 40-летний период времени, чего, естественно, нет в публикациях ЦСУ СССР. Все

данные ЦРУ достаточно прозрачны, т.е. при желании или необходимости их можно

проверить и исправить.

Оценки ЦРУ отражают заметное замедление темпов роста не только ВНП и

промышленности СССР в целом, но и отраслей тяжелой промышленности СССР (черная

металлургия, топливная и химическая промышленность, машиностроение и даже

производство электроэнергии). Среднегодовые темпы роста машиностроения с 1951-1965

гг. по 1981-1985 гг. снизились более чем в 3,6 раза – с 7,3 до 2,0%. В легкой и пищевой

промышленности замедление темпов роста также было весьма существенным

(соответственно с 6,2 до 1,6% и с 8,4 до 1,8% за те же годы).

Как обычно, низкие темпы роста были зафиксированы в сельском хозяйстве СССР.

Здесь выделяется лишь урожайный 1986 г. (прирост более чем на 10%), в остальное время

темпы были значительно ниже: в 1951-1965 гг. – 3%, а в последующие годы совсем плохо

(рост всего лишь менее 1% в год). В 1987 г. был спад производства в отрасли на 4%. Что

касается сферы услуг и связи, то здесь не было столь серьезного замедления темпов, за

исключением, пожалуй, науки, где произошел резкий спад темпов роста (более чем в 6 раз).

Это значит, что не только для нынешнего российского, но и для прежнего советского

руководства уже давно развитие науки перестало быть приоритетным и важным делом.

Однако помимо темпов экономического роста особое внимание западных

советологов привлекали альтернативные сопоставления объёмов производимой продукции

в СССР и США, будь то ВНП, национальный доход, промышленное или

сельскохозяйственное производство, а также таких макроэкономических показателей, как

основной капитал, занятость и т.д. Не в последнюю очередь это связано с тем, что как

реалистичное представление о темпах экономического роста, так и реалистичное

представление о соотношении объёмов производимой продукции было необходимо для

выработки соответствующих направлений и шагов во внешней политике США. Ведь

система главных макроэкономических показателей, по существу, определяет экономическую

мощь, а взятая в расчёте на душу населения – уровень экономического развития страны. Для

таких сопоставлений нужно иметь паритеты реальной покупательной способности рубля и

доллара применительно к разным стоимостным показателям.

Как и в случае c альтернативными расчетами темпов роста экономики СССР, расчеты

западных советологов соотношений между СССР и США по ВНП и другим важным

макроэкономическим показателям имеют давнюю историю. Еще в 1956 г. бывший директор

ЦРУ А.Даллес сообщил, что советский ВНП в 1955 г. составил 1/3 от уровня США. В это

время уже вовсю работала исследовательская команда в рамках проекта А.Бергсона и Рэнд

Корпорейшн, которые имели целью сопоставить не только темпы экономического роста

СССР и США (и других стран Запада), но и абсолютные объемы производимой продукции в

двух странах17.

Известный американский советолог М.Борнстейн обобщил результаты работы

группы Бергсона и Рэнд и сообщил, что советский ВНП в 1955 г. составил 27% от уровня

США при расчетах в рублях и 53% при расчетах в долларах. Средняя геометрическая этих

двух соотношений была равна 37,5% (в расчете на душу населения – 32%). Военные расходы

составили 84% от уровня США (средняя), капвложения 58%, а потребление населения всего

28% (24% в расчете на душу населения)18.

Здесь нельзя не сказать и о том, что в некоторых высокопоставленных кругах США

уже тогда кое-кто считал эти соотношения завышенными. Поэтому вслед за запуском в

1957 г. советского спутника президент Эйзенхауэр назначил специальную комиссию во

главе с президентом «Форд фаундейшн» Гейзером. В своем докладе комиссия Гейзера

заключила, что размер советского ВНП превышает 1/3 американского уровня19, повторив тем

самым оценку А.Даллеса. Но более реалистичную оценку в то время сделал вице-президент

«Чейз Манхэттен Бэнк» У.Батлер, который заявил, что советское производство достигает

лишь не более 20-25% от уровня США, а не 40%, как это стало широко признаваться в 60-х

годах20.

В начале 60-х годов в США было опубликовано много детальных сравнений объемов

капитальных вложений, потребления населения, строительства, выпуска машин и

оборудования, основного капитала в СССР и США. Продолжались и сравнения ВНП обеих

стран. Так, А.Бергсон опубликовал статью, в которой соотношение ВНП за 1955 г.

определено в размере 26% при расчете в рублях и 45% при расчете в долларах, что дает

среднегеометрическую величину, равную 35%. В 1972 г. он опубликовал сравнения за 1965

г. Теперь оказалось, что при расчете в рублях соотношение ВНП двух стран составило 35%, при расчёте в долларах – 57,5%, а средняя – 45,0%. Как пишет известный советолог

Г.Шрудер, по разным причинам сам автор считал эти соотношения завышенными21. У

разных западных авторов эти завышенные оценки стали повторяться.

Тем не менее не приходится отвергать того очевидного факта, что на Западе, и

особенно в США, в целом сложилась весьма активная и профессионально хорошо

подобранная и подготовленная школа советологов-компаративистов, которая снабжала

общественность и государственные органы США более или менее реалистичной

информацией о советской экономике, да ещё сравнимой с соответствующей информацией

по экономике США. В запасе у нее имелся обширный набор паритетов реальной

покупательной способности рубля и доллара, который можно было использовать для

сравнения практически любых стоимостных экономических показателей СССР и США. В

таких масштабах, деталях и таком качестве ничего подобного в СССР не было.

Представители советологической школы работали в ведущих университетах, в

государственных

органах,

специальных

исследовательских

центрах,

проводили

конференции, симпозиумы, консультировали правительственные инстанции, широко

публиковались. Были, конечно, в США и непрофессионалы среди советологов, пропагандисты, которые легковесно рассуждали на тему «соревнования двух систем» в духе

советской пропаганды. Только, наоборот, в духе непримиримого отрицания тех реальных

производственных достижений, которые безусловно были в бывшем СССР. Но главное –

это создание прочной профессиональной базы для советологических исследований.

17 Post-Soviet Affairs, 1995 N 11, p. 213.

18 Ibid., p. 212.

19 Estimating the Size and Growth of the Soviet Economy, Joint Economic Committee, Wash., 1991, p, 2.

20 В.Кудров. Советская экономика в ретроспективе: опыт переосмысления. М., Наука, 1997, с. 237.

21 Post-Soviet Affairs, 1995, N 11, p, 213.

Именно эти исследования были положены в США в основу известной на весь мир

деятельности Объединенного экономического комитета Конгресса, проводившего начиная с

1959 г. регулярные слушания докладов и дискуссий советологов о развитии советской

экономики, включая сравнения объемов производства, или экономической мощи СССР и

США. Затем к слушаниям по СССР добавились слушания по странам Восточной Европы и

по Китаю. Эти доклады (так называемые зеленые и белые книги) какое-то время

публиковались даже после развала Советского Союза.

Порою сравнительные исследования западных советологов уходили далеко в глубь

истории. Так, согласно оценкам американского советолога Г.Блока, в 1860 г. ВНП России и

США был практически одинаков. Но поскольку численность населения России тогда была в

2,3 раза больше, чем в США, ВНП в расчете на душу населения в России составлял чуть

более 40% американского уровня.

В 1913 г. ВНП России был уже намного меньше американского и достигал, по оценке

Блока, 39% от него в результате отставания России от США по темпам экономического

роста. Однако, поскольку численность населения России в этом году лишь на 62%

превышала численность населения в США, душевой ВНП России был равен всего 24% от

уровня США22.

В годы первой мировой войны и особенно в годы «военного коммунизма» и

гражданской войны в России соотношение экономической мощи России к уровню этой

мощи в США значительно уменьшилось. Однако уже в 1928 г., по оценке Блока, ВНП СССР

достиг 27% американского уровня. Перед войной, в 1940 г., это соотношение уже

составляло 42%, т.е. превышало уровень 1913 г. в результате превосходства СССР над США

по темпам экономического роста. В годы Великой Отечественной войны, когда ВНП СССР

сократился, а ВНП США резко возрос, рассматриваемое соотношение, естественно, снизилось и в 1948 г. составило не более 29%, что было чуть выше соотношения 1928 г.

Однако в 1948 г. численность населения СССР была лишь на 19% выше, чем в США, и

поэтому ВНП на душу населения в СССР составил всего 24% от уровня США, т.е. как и в

1913 г.

В послевоенные годы, по оценкам Блока, соотношение между ВНП СССР и США

постепенно увеличивалось в пользу СССР в результате нашего превосходства по темпам

экономического роста. Этот процесс он проследил до 1975 г., т.е. до резкого снижения

темпов экономического роста в СССР. Так, в 1950 г. указанное соотношение составило 33%, в 1960 г. – 40, в 1970 – 49 и в 1975 г. – 53%23.

Начиная с 60-х гг. западные советологи все возрастающее внимание стали уделять не

только сравнению объемных макроэкономических показателей СССР и США, но и

сравнению показателей эффективности производства (производительности труда, фондоотдачи, факторной производительности и т.д.), что в СССР делалось лишь частично

(как правило, только производительности труда). Главный источник неэффективности

советской экономики проф. Бергсон, например, видел в отсутствии трудовой мотивации. Он

писал, что исторически одна из причин превосходства США над Западной Европой по

эффективности производства заключалась в более высокой мотивации к производительному

труду, заставляющей американского рабочего более прилежно и заинтересованно трудиться.

А в СССР общественная собственность на деле не привела к увеличению степени

заинтересованности работника в своем труде. Он считал, что социализм не создал

собственных рычагов повышения эффективности труда и производства24. И все попытки

ослабить уравниловку в области оплаты труда, увеличить ее дифференциацию, повысить

долю сдельной оплаты в противовес повременной и т.д. не дали, да и не могли дать

результатов. В свою очередь советское государство не заботилось о психологии, культуре

22 Soviet Economy in a New Perspective, Joint Economic Committee, Wash., 1976, p. 246.

23 Ibid.

24 См., например, его книгу “Planning and Performance in Socialist Economies”, Boston, 1989.

труда, оно заботилось прежде всего о контроле над рабочей силой, ее образовании, лояльности и т.д. Практически, писал проф. Бергсон, советские рабочие, как рабочие не

ориентируемые свободно, не были заинтересованы ни в зарплате, ни в научно-техническом

прогрессе. Директора же советских предприятий стремились лишь к выполнению и

перевыполнению планов и к удачному рапортованию.

Сейчас делать такие выводы стало обычным делом в России. А в 60-е годы советские

экономисты в своем большинстве так не думали, да и не могли думать (тем более

публиковать). Советологи же пришли к этим выводам сами, и, надо сказать, своевременно, не в последнюю очередь на базе изучения фактов, черпаемых из советской экономической

литературы и своих статистических сопоставлений.

В 1981 г. ЦРУ провело фундаментальный анализ и сравнение потребления населения

в СССР и США и пришло к выводу, что в расчете на душу населения потребление населения

в СССР в 1976 г. составило 34,4% от уровня США25. Эта цифра стала объектом детальной

проверки и острой критики со стороны И.Бирмана (американский советолог, эмигрант из

СССР, позже вернувшийся на родину). Хотя последний сам и не проводил собственных

прямых сопоставлений потребления населения в СССР и США, он весьма тщательно

прошёлся по расчётам ЦРУ и сделал ряд поправок на различия в качестве товаров и услуг, их доступность для потребителя, на различия в товарном ассортименте в обеих странах и

т.д. В результате этих поправок, соотношение, полученное ЦРУ по душевому потреблению

мяса и рыбы в СССР и США, было уменьшено, например, вдвое (!), соотношение по

потреблению молока на 7%, овощей и фруктов на 20%, безалкогольных напитков, табака и

обуви тоже вдвое и т.д.26 В целом Бирман уменьшил общее соотношение душевого

потребления в СССР и США с 34,4 до 22,4%. Это послужило началом политических

обвинений в адрес ЦРУ по вопросам международных экономических сопоставлений прежде

всего со стороны Минобороны США и ряда конгрессменов.

Как уже говорилось, начиная с 70-х годов главную роль в области сопоставлений

экономики СССР и США стало играть ЦРУ, в оценках которого постепенно тоже стали

складываться соответствующие стереотипы. ЦРУ регулярно давало свои оценки

соотношения ВНП СССР и США. Минимальное соотношение (40%) было определено им за

1955 г., максимальное (62%) – за 1975 г. За 1989 г. это соотношение было равно 51%. С