Красная комната

Глава 6

Джин с трудом разлепила опухшие веки и уставилась на кровавую каплю, стекающую по стене. Набухая багровым соком, капля стремительно катилась вниз, вдоль золотой полосы, и исчезала где-то у самого пола. Дрожащая влага внутри набухшей капли и была звонким кровавым дождем – тем самым дождем, который разбудил ее.

Джин мотнула головой, пытаясь прогнать жуткое наваждение. Затем к ней медленно вернулось сознание, затухающее в багровом тумане кровавого дождя. Так выглядели стены, позолоченные ранним солнцем. Так выглядела красная комната – призрачное марево, ряд уже пройденных ступеней, каждая из которых оставила на сердце незабываемый шрам.

Она почувствовала острую боль в боку, от которой все тело свело, попыталась пошевелить ногой, но тысячи раскаленных игл тут же впились ей в лодыжку мучительной судорогой. Стиснув зубы, Джин издала что-то вроде стона и вытянула кверху большой палец ноги, растягивая ступню до предела. Помогло – судорога прошла. Теперь оставалось понять, почему, вместо того, чтобы проснуться в спальне, Джин пришла в себя на неудобном, жестком диване в красной комнате, хаотично уставленной громоздкой мебелью.

Она лежала на диване в красной комнате в той самой одежде, в которой приехала из Соснового Бора. Она вспомнила, что пила спиртное.

Расхаживала по двум комнатам этой странной квартиры с бутылкой водки, Джин пила и пила до тех пор, пока кровь на стенах красной комнаты не превратилась в прозрачные хрустальные капли. Она поняла, что алкоголь наконец-то почти отшиб ей мозги.

На самом деле Джин пьянствовала не от страха. Она попала в глупую и жуткую ситуацию, едва не лишилась работы, взяла подачку от начальника и показал себя такой идиоткой, какую на всем белом свете только поискать. Она пила потому, что ее ноутбук был в ремонте. Джин зашла на сайт знакомств с телефона и успела разглядеть, что ее любовник, как всегда, пребывал онлайн.

Она напилась до тех самых отвратительных чертиков, в которых во время пьяных галлюцинаций превращаются цифры на сенсорной панели телефона. Джин нажимала на веселых чертиков по памяти и ни разу не ошиблась ни в одной цифре. Она звонила своему любовнику, но он, разумеется, так и не ответил на ее звонок.

Джин была настолько пьяна, что позвонила целых два раза, и как всегда на ее шее затянулась удавка из длинных гудков. Он не брал трубку. Он помнил ее номер. Он затянул на ее шее веревку своего безразличия. И она пила, пила, пила до конца.

Дальнейшее поглотил туман. Все заволоклось розовой пеленой, закружилось, унеслось в пропасть. И сама Джин, раскинув руки, унеслась в самое счастливое в мире безумие пьяного сумасшествия, в котором нет ничего, кроме бездны, а в каждой ослепительной радуге содержится целый ад. Потом больше ничего не было – только будто кровавые капли сочились сквозь ее неплотно сжатые губы. И чужой диван в красной комнате. Возможно, она на него машинально прилегла…

Тело болело мучительно. Джин пошевелилась, пытаясь размять затекшие ноги и спину, и вдруг поняла, что она в комнате не одна.

На стуле, рядом с ее кроватью, прямо, будто проглотив шест, сидела старушка – та самая соседка, которую Джин встретила в подъезде. Старушка еще больше, чем в прошлый раз, была похожа га гравюру позапрошлого века, хотя сейчас на ней был вполне современный кофейного цвета костюм. Белоснежные волосы все так же были забраны пучком на затылке, а светло-серые глаза лучились добрым светом. Джин вдруг с удивлением обратила внимание на серьги старушки – ей вдруг показалось, что в серьгах блестят самые настоящие бриллианты. Словом, та еще штучка!

Она присмотрелась пристальнее. Когда-то Джин разбиралась в драгоценных камнях. Так и есть: бриллианты! Давно уже не видела таких.

Но как соседка вошла в ее квартиру? И как давно она здесь сидит? Похоже, Джин допилась до таких чертиков, что даже позабыла закрыть за собой дверь. Вот так номер! Стыдно, однако. Особенно в глазах такой благообразной старушки – в них, впрочем, горит доброжелательность. Приятный такой огонек!

– Проснулись, деточка? – старушка ласково улыбнулась. – Если хотите, я приготовлю для вас чашечку моего особенного мятного чая!

– Благодарю вас. Э-э… н-нет…

Совершив над собой нечеловеческое усилие, Джин все-таки села на диване, напоминавшем ложе для пытки. В голову как будто ударили чугунным ядром. Ее начало тошнить. Налицо были все самые отвратительные синдромы похмелья и алкогольной интоксикации.

– А как же… – Джин даже говорила с трудом.

Она была отвратительна сама себе.

– У вас было открыто, – старушка улыбнулась, – и я решилась зайти. Вы живете одна?

– Да. Одна. Я… – Джин с трудом подавила тошноту, – я поселилась здесь недавно…

– А я живу в этом доме с самого рождения, – сказала старушка. – Раньше жила вдвоем с сыном, но теперь его со мной нет. Он в отъезде. Дела, знаете ли!

– Понятно, – стараясь быть вежливой, кивнула Джин.

– У моего сына очень много друзей, – сказала старушка совершенно не к месту, – все его помнят. Вчера вот друг к нему заходил.

– Он наверняка у вас замечательный, – Джин было так плохо, что она с трудом подбирала слова.

– Наш дом многое пережил и многое повидал, – сказала старушка. – Вот, к примеру, до войны…

– До войны? – переспросила Джин, лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

– О, вы не подумайте: я просто молодо выгляжу! – кокетливо проговорила старушка. – На самом деле, наш дом очень-очень старый. И я такая же старая, как наш дом. Мы с ним всегда будем вместе. Я родилась до войны.

– Простите, – Джин поднесла руки ко рту, – я плохо себя чувствую…

– О, ничего страшного!.. Простите, я не представилась. Меня зовут Евгения Николаевна Контесс.

Тут Джин сорвалась с места и едва добежала до ванной, где ее вырвало так мучительно, что она чуть не потеряла сознание. Ей казалось, что вместе с потоком этой вонючей и едкой жижицы она извергает из себя внутренности – так ей было нехорошо. Алкоголь сыграл с ней злую шутку. Он не подарил Джин ни облегчения, ни забвения, а наоборот, добавил к ее проблемам еще паршивое самочувствие, превратив ее тело и мозг в разбитый сосуд.

Джин полулежала, распластавшись на полу в ванной и обхватив унитаз. Больше всего на свете ей хотелось умереть. От ее рвоты в ванной стояла невыносимая вонь. В глазах плясали темные и матовые круги, черными пятнами отчаяния застилая хмурую реальность. Кое-как она поднялась, прополоскала рот холодной водой, а потом долго пила воду, пытаясь снова превратиться в человека. Наконец ей стало легче. Джин умылась, пригладила торчащие во все стороны волосы и вернулась в гостиную.

Старушки в гостиной не было.

Джин стало стыдно. Похоже, она все слышала, а потому ушла. Джин захотелось провалиться сквозь землю от стыда. Она вдруг вспомнила, что старушка назвала ей свое имя – Евгения Николаевна Контесс. Странно было то, что старушка была ее тезкой. Даже инициалы «Е.К.», были у них одинаковые.

Джин подумала, что ей стоит зайти к соседке и извиниться, а потом вдруг вспомнила, что старушка вспоминала о друге своего сына. Неужели это тот странный незнакомец, который спускался по лестнице, заходил давеча к Евгении Ивановне?

Несмотря на все пережитое, Джин отлично его помнила. Его лицо вдруг отчетливо всплыло из ее памяти: вьющиеся черные волосы, светло-серые глаза, мужественный рот… Он был красив. Даже такая моральная развалина, как Джин, понимала толк в мужской красоте. И ночной гость был намного красивее ее любовника – тут не приходилось даже сравнивать. Джин вдруг ни с того ни с сего уселась за стол, достала пару карандашей, блокнот и принялась по памяти рисовать портрет незнакомца. Дело скоро пошло на лад.

На желтоватой бумаге как живые возникали жестко очерченные скулы, твердый овал рта. Джин рисовала быстро, с легкостью, и очень скоро руки у нее перестали дрожать. Рисование быстро привело ее в чувство. Джин рисовала с самого детства – это было для нее, как воздух. Правда, был в ее жизни один мучительный период, когда она почти перестала рисовать, и задыхалась, как рыба без воды, но тогда все скоро вернулось на круги своя… Джин вдруг поймала себя на очень странной мысли. Она никогда, ну просто никогда в жизни не рисовала портреты своего любовника! А тут вдруг по памяти с ходу нарисовала какого-то незнакомца.

Очень скоро портрет, сделанный простым карандашом, был готов. Джин вырвала рисунок из блокнота, положила перед собой, потом встала и открыла окно. В комнату ворвался свежий воздух, а с ним яркий сноп солнечного света и шум большого просыпающегося города, уже отряхнувшегося от ночного забытья…

Джин быстро шла через парк к автобусной остановке. Так она надеялась сократить путь, хотя полной уверенности у нее не было – Джин шла этим маршрутом в первый раз, но какой-то странный внутренний инстинкт вел ее вперед и вперед.

Она опаздывала на работу. Сначала засмотрелась в окно на просыпающийся рассветный парк, потом слишком долго пила кофе. Слишком долго стояла под холодным душем, пытаясь остудить голову, кипевшую, как котел… И в результате все пошло наперекосяк. Джин поняла, что опаздывает, а это было уже серьезно. Она вообще понятия не имела, будет ли после вчерашнего работать в этой фирме или нет.

Джин спешила, интуитивно прокладывая маршрут к автобусной остановке. Она вышла на мощеную плиткой аллею, идти по которой было удобно и легко. Слева мелькали деревья и клумбы, справа высились серые почерневшие от пожара развалины какого-то строения: возможно, сгоревший магазин или кафе, а может, маленький кинотеатр. Джин с интересом рассматривала неопрятные руины, в которых было что-то готическое. Через несколько метров увидела стену какого-то дома, давным-давно оштукатуренную, а теперь серую, облупившуюся. Глухая стена без окон. На поверхности были отчетливо видны жирные буквы: «Бомбоубежище». Это странное и такое непривычное слово в центре большого современного мирного города заставило невольно подумать о войне.

Джин вспомнила, что именно сейчас восстанавливают бомбоубежища, подготавливают их на случай внезапной войны. Возможно, здесь был именно такой случай. Надпись жирно навели краской, и она еще не успела потечь от времени. Жирные буквы только недавно начали разъедать снега и дожди.

Джин вдруг вспомнила, что о войне упоминала старушка, которая была у нее в гостях. Что же она говорила? Кажется, о том, что жила в доме еще до войны. Раз уж здесь рядом, в парке, было бомбоубежище, значит, в этом районе была опасная зона во время обстрелов и бомбежек. Удивительно, как уцелел старый дом! Джин вдруг задумалась о том, что старые дома имеют такую же судьбу, как и живые люди, с той только разницей, что судьба домов и значительнее, и заметно длиннее.

Она быстро миновала серую стену и уверенно пошла дальше. Почему-то – она никак не могла понять почему, – мысли о войне придали ей какую-то странную уверенность. И эта уверенность каким-то образом была связана с тем, что рассказывала ей старушка. Но что конкретно говорила Евгения Николаевна, Джин могла вспомнить лишь с огромным трудом.

Впереди виднелась яркая будка автобусной остановки – торговый киоск, рядом с ним небольшой навес. Под ноги Джин вдруг выкатился синий резиновый мяч. Детский мяч. Он появился так внезапно, что Джин едва не споткнулась.

Со смехом по парковой аллее вслед за мячом бежала маленькая девочка лет шести-семи: розовые брючки, длинные русые волосы развеваются по ветру, щербатый улыбающийся ротик. Симпатичный, веснушчатый ребенок – живое олицетворение этого солнечного утра и жизни, которая, несмотря ни на что, продолжалась даже для Джин.

Девочка хохотала, протягивала к мячу ручки. Джин улыбнулась в ответ.

– Виолетта! Извинись перед тетей! Как же так можно! – толстая тетка лет пятидесяти – возможно, няня или бабушка, – задыхаясь, бежала следом за девчушкой и, конечно, не поспевала.

– Ничего страшного! – Джин быстро подхватила мяч и вручила девочке. – Виолетта, держи!

– Ох, извините! – толстая тетка в майке с огромным декольте, из которого вываливалась ее пышная грудь, схватилась за сердце, едва переводя дыхание. – Никакого сладу с ней нет!

– Да, ребенок подвижный, – согласно кивнула Джин.

Девочка принялась подбрасывать мяч, весело смеясь. Рот ее был раскрыт, глаза горели ярким светом, а волосы развевались при каждом прыжке. Веселая, подвижная девочка. Подбрасывая мяч в воздух, Виолетта соскользнула с мощеной дорожки и унеслась куда-то за деревья.

– Виолетта, не ходи туда! Кому сказала, остановись! – толстая тетка, кряхтя, в свою очередь сползла с дорожки и двинулась вслед за девочкой. Она то и дело брезгливо морщилась при виде куч мусора, пустых бутылок и собачьих экскрементов.

Тут только Джин обратила внимание на то, что парк, который мог бы выглядеть отлично, на самом деле очень запущен и грязен. Абсолютно неухоженный, он был похож на растрепанного вонючего бомжа, выспавшегося в подворотне и при свете солнца выползшего на свет. Парк производил точно такое же впечатление. В нем было безлюдно, кроме Виолетты и толстой тетки здесь не было других детей и взрослых, несмотря на солнечный и теплый день. Парк отчетливо просматривался со всех сторон, и было видно, что в нем нет даже детской площадки. Возможно, именно поэтому детей из этого района водили играть в другие места.

Джин бросила взгляд на часы и ускорила шаг. Вскоре она уже сидела в автобусе и качалась в такт каждой рытвинке на дороге, ровно глядя перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами…

В офис Джин прокралась едва ли не по-пластунски и уселась на свое место тише воды ниже травы. Ее страшила встреча с начальником. Что он ей скажет после всего, что произошло ночью? Как посмотрит на нее?

Но начальника не было. Джин все утро гипнотизировала дверь кабинета шефа. В конце концов оттуда с ворохом документов вышел хмурый заместитель, а Джин увидела, что в кабинете пусто. Значит, начальник либо на объектах, либо на деловой встрече. Отсутствие шефа – тоже вариант!

Джин расслабилась. Можно вздохнуть свободно – Вадиму сейчас явно не до нее.

– Ты переделала Сосновый Бор? – к ее столу подскочил разъяренный заместитель. Он смотрел на Джин так, словно она – насекомое, разносящее заразу.

– А надо было переделать? – издевательски спросила Джин.

– Будь моя воля, ты бы у меня в окно вылетела! – заместитель злобно зыркнул на Джин, а та беспечно рассмеялась.

– Никогда твоей воли не будет! – сказала она и принялась переделывать проект.

В обеденный перерыв Джин успела смотаться в мастерскую и отнести деньги за ремонт ноутбука. Ей пообещали справиться в срок.

На рабочее место Джин вернулась раньше, чем закончился перерыв. В офисе почти никого не было – сотрудники предпочитали обедать в столовой, внизу, на первом этаже офисного центра. Джин подошла к своему рабочему столу, и… ахнула.

Сперва она просто не поверила своим глазам. Чертеж, над которым она трудилась все утро, был безнадежно испорчен. Да уж как испорчен!

Кто-то разрезал (не разорвал, а именно разрезал!) его на куски, а затем (жуткое варварство, которое Джин было даже трудно вообразить) залил эти куски красной краской. Теперь ее рабочий стол напоминал некое подобие преддверия ада, на которое страшно было даже смотреть.

Джин встала как вкопанная перед рабочим столом, тщетно пытаясь взять себя в руки. Вся ее работа за утро, все переделки в проекте для Соснового Бора, все, что она должна была исправить – все было уничтожено! В первую секунду Джин растерялась настолько, что ей захотелось расплакаться.

Потом, как разъяренная фурия, она ворвалась в кабинет к шефу, где восседал его заместитель. Джин кричала и плакала. Речь ее лилась бессвязным потоком, и зам сначала даже испугался. Затем, уловив главную нить истерики (а главное, то, что кто-то испортил ее работу), он поднялся из-за стола и пошел за Джин.

Шокированный заместитель директора с минуту постоял над рабочим местом Джин, а потом задал вопрос – с точки зрения Джин, это был верх нелепости:

– Кто это сделал?

Как будто Джин могла ответить! С обеденного перерыва начали возвращаться другие сотрудники. Разгорелся скандал. Оказалось, какое-то время в офисе вообще никого не было: заместитель вышел, а сотрудники спустились в столовую, Джин ушла в компьютерную мастерскую. Помещение оставалось пустым – в него мог войти кто угодно.