Красноармейцы

Стрелковые состязания

После двух месяцев занятий в роте лучших красноармейцев перевели в полковую школу, где они должны были готовиться стать младшими командирами. Занятия в школе были сложнее и труднее, чем в роте. По-прежнему ходили на плац для маршировки и гимнастики. Шаг стал более четким, и не болтались, как на вешалке, руки.

Кроме строя, усиленно принялись за изучение оружия. Изучали винтовку, ручной пулемет, станковый пулемет Максима, гранаты. Приступили к специальным военным наукам — топографии, тактике, артиллерии. Все эго было ново и интересно. День за днем становились все более и более «опытными бойцами».

Было в школе два ленуголка. Разукрасили их, организовали библиотеку. По вечерам после занятий ленуголки были переполнены. Почти каждый день работала какая-нибудь группа или кружок: по сельскохозяйственному налогу, по арифметике, по географии, по вопросам китайской революции.

Тяга в кружки была необыкновенная. Каждому хотелось побольше узнать, большему научиться за два года, и некоторые, особо ретивые, вроде Недорезова, ухитрялись записываться чуть ли не во все кружки.

Для выявления лучших стрелков решили мы устроить в ленуголке состязания по стрельбе из винтовки дробинкой, а потом из мелкокалиберных.

Начальник наш Диванов был одним из лучших стрелков полка и хотел и нас воспитать «снайперами»[5]. Ну и шум же стоял в ленуголке! Записалось на состязания человек сорок. Ложились на брезент, внимательно прицеливались и… палили.

— Дыркин, где же твоя дробинка? — издевался отмечавший результаты отделком. — Неужто «за молоком» улетела?

Дыркин подходил к мишени и долго искал попаданий. Не найдя, он смущенно замечал:

— Я вот из пулемета лучше стреляю.

Ребята дружно ржали.

Драмкружковец наш Нейфельд страшно боялся отдачи. И стрелял он таким образом: закрывал глаза, отводил вперед насколько возможно винтовку и с безнадежным видом спускал курок.

Капернаут вообще не видел цели. Долго он принимал за мушку хомутик штыка. Потом он смастерил следующее приспособление: заклеивал одно очко пенсне и уверял, что так он видит цель великолепно. Но и после этого изобретения пули его летели «за молоком».

После состязаний в красном уголке мы выдвинули группу в десять человек лучших стрелков на общеполковое состязание. В число этих стрелков попал начальник команды Петров, каптенармус наш Харитонов, Федька Чернов, Степа Кироков, Попков из третьего взвода, Симонов, Саликаев, лучший стрелок наш — руководитель общеобразовательных групп Льдовский, старшина[6] Сотников и, совершенно неожиданно, я.

После длительной тренировки в одно из воскресении направились мы в тир. Каждый здорово волновался. Шутка ли — предстояло отстоять честь школы!

Соревнования были между школой и первым, вторым и третьим батальонами. Четыре команды выстроились в сторожке тира, и руководитель состязании, старый знакомый наш, комроты Ильиченко, объяснял условия. Надо было из пяти выстрелов выбить наибольшее количество очков.

— Ну, смотрите, не подкачайте, — мигнул нам Ильиченко.

Из десяти человек нужно нам было выбрать шесть. Решили выставить Кирокова, Чернова, Льдовского, Попкова, старшину и меня.

Первыми стреляли красноармейцы первого батальона. С нетерпением ждали мы в сторожке их возвращения.

— Сто двенадцать очков из возможных ста пятидесяти, — провозгласил Ильиченко. — Второй батальон, приготовиться!

— Ну, сто двенадцать выбьем, — облегченно сказал Льдовский. — Это нам не конкуренты.

— Второй батальон — восемьдесят семь очков…

У нас у всех отлегло от сердца. Мы уже видели себя победителями.

— Полковая школа, приготовиться!

И вот мы в тире. Проходим под козырьками. Идем на линию огня. Уже видны наши мишени.

Патроны выдает начшколы Диванов. Он старается взглядами ободрить нас.

— На линию огня. Шагом марш! — басит Ильиченко. Стреляем. Усилием воли подавляем нервную дрожь в руках и стреляем. Пять выстрелов один за другим. Кажется, слышно, как летит пуля, и ударившись в мишень, чмокает, вгрызаясь в дерево.

— К мишени шагом марш!

Считаем. В общей сложности сто восемнадцать очков. Больше всех выбил Льдовский — двадцать три очка.

Не отстали и другие. Подкачал и подвел нас только старшина, еле набравший шестнадцать очков.

Гордые и довольные победой возвращаемся мы в сторожку. Ребята уже предвкушают, как будут рассказывать в школе о состязании, какими красками будут рисовать победу.

Из тира доносится выстрел третьего батальона. Вместе с командой третьего батальона выходят руководители стрельбы.

— Оглашаю общие результаты состязания, — заявил Ильиченко. — Первый батальон — сто двенадцать очков, второй батальон — восемьдесят семь очков, полковая школа — сто восемнадцать очков, третий батальон — сто двадцать семь очков.

Наши лица были, вероятно, весьма смешны в этот момент. «Первое место» свистнуло… Вот тебе и победители!

Неловко мотались мы на месте. Особенно стыдно было перед начальником. Диванов старался приободрить нас, но и его, видно, задело поражение. Молча двинулись мы к казарме.

Вечером нас разыгрывали.

— А ну, Чернов, как «молочная торговля», сколько «за молоком» послал?

— Степа, молочко-то вкусное?.. А, Степа?

— Победители!

Мы хмуро огрызались и сваливали все на старшину. Старшина в этот вечер особо сурово провел поверку, а потом не показывался из своей комнаты.

Спортзал

Интересные часы проводили мы в спортзале.

Спортом у нас руководили наши же курсанты-спортсмены — Лысовский и Кулаков. Кулаков был раньше, до призыва, администратором театра. Это был жесткий, несимпатичный человек. Мы ему пророчили пост самого сурового старшины в полку. Был он очень высокомерен, и потому не любили его товарищи. А тот период, когда Кулаков стажировался как помкомвзвода[7], известен стал в школе под названием «кулаковщины».

Кулаков вел нас в спортзал. Здесь разбивались на группы и занимались гимнастикой на приборах. Прыгали через веревку, кобылу, козла.

Обычно маленький, коротконогий Дыркин взлетал на кобылу, садился посредине — и ни тпру, ни ну.

Леви и Адзанов большей частью, перескакивая через веревку, ныряли головой в песок, и из карманов их дождем сыпались карандаши, ножи, носовые платки… Отряхивались, разбегались снова. Бежали и снова падали.

Но, пожалуй, самой комичной фигурой в спортзале был Капернаут. Тучный, неповоротливый, с ловкостью молодого слона, мелкими шажками бежал он к кобыле. От мощного удара тряслась кобыла и слетала с места. Но сесть на нее, не говоря уже о том, чтобы перескочить, так и не удавалось Капернауту. Во время его физических упражнений мы обычно отодвигались на почтительное расстояние. Несмотря на нежелание обидеть товарища, мы буйно ржали после каждого капернаутского упражнения… Но он, этот удивительный человек, никогда не обижался и весело смеялся вместе со всеми.

Многие курсанты в совершенстве проделывали спортивные упражнения.

Особенно мы любовались легкими и вольными движениями Лысовского. Как белка взбирался по канату токарь Гданов, стрелой перелетал через козла и кобылу Симонов. А когда Лысовский подходил к брусьям и начинал показывать нам на них всяческие фокусы, мы искренно восхищались.

Он был мастером своего дела.

На плацу

Тяжело бывало порой на плацу. Стояли жгучие морозы. Сталь винтовки жгла руки. При команде «заряжай!» с трудом ворочался затвор и просыпались патроны. А когда бывали упражнения с винтовкой, до боли трудно было держать на вытянутых руках винтовку в ожидании команды — «к ноге». Больше всех морил нас «на вытяжке» командир взвода Кашин. Потому и не любила его вся школа.

В перерывах между часами занятий боролись, шли стенка на стенку, чтобы сопреть окоченевшие руки. Одной из излюбленных игр был бой петухов. Закатывали за пояс полы шинели, становились на одну ногу и, расходясь и сходясь, наскакивали друг на друга, старались заставить противника стать на обе ноги. И за парами петухов с интересом наблюдал взвод.

Особенный интерес возбуждался, когда в паре оказывались Дыркин и Капернаут и маленький, юркий Дыркин, весело прыгая вокруг тяжелого Капернаута, сшибал его в снег.

После занятий на плацу в казарме долго отогревались. Часы на плацу были самыми тяжелыми часами.

— Глянь-кось, Дыркин, нос отмерз…

— Брось… Неужели?.. — и взволнованный Дыркин кидался в поиски за зеркалом. Вся школа дружно поднимала его нáсмех.

С нетерпением ждали весны…

Политбой

На политчасах во взводах, как и раньше в ротах, выплывали порой отсталые крестьянские настроения. Выплывали они особенно после писем из дому.

Делаешь доклад о внутреннем положении — сразу закидают вопросами. Первым начинал маленький Силин из третьего взвода.

— Так! Все это хорошо. Но слова одни. Ты говоришь: растет хозяйство. Налоги уменьшаются. А вот у нас в деревне лошадей меньше стало. От налога стонем. Скидку хотел получить — волынят в сельсовете.

Выступление находило отклик.

— Я все-таки считаю, — говорил маленький коренастый Андронов, — что рабочим лучше живется. Отработали восемь часов и айда домой. А тут целые сутки маешься. И потом налоги дерут.

— Когда еще там социализм… Вот мы деньги собрали на трактор, дали председателю, а он взял и пропил трактор-то. Вот тебе и социализм, — вмешивался Сальников.

Из «преющих» он был самый развитой, и всегда это так получалось, что был он главным застрельщиком прений. Но эти настроения всегда получали крепкий отпор от других красноармейцев, в особенности от партийцев и комсомольцев. Первым вставал высокий Степанов.

— Легче, говоришь, на заводе? А вот сходи на экскурсию в литейный цех. Поглядишь, как легче… Легко только на печи спать…

— Я вот, ребята и на заводе был и крестьянствовал, — вступал в спор Симонов. — Нет тут спора, где легче. Каждому своя работа, и друг другу помогаем мы.

А Дрондин, с трудом произнося иностранные мудреные слова, много говорил о коллективизации и индустриализации.

С каждым днем чувствовалось, что ребята становятся все бойчее. Уже человек тридцать подало заявления в комсомол. Уже на политчасах не только Симонов со Степановым принимали бой. Помогал им и маленький белесый Цыганков и многие другие. Тогда решили мы устроить политбой между взводами.

Первый, второй и третий взводы пошли на четвертый и пятый. Стрелки на пулеметчиков. Стрелками руководил секретарь партячейки, пулеметчиками — политрук Горовский. Выбрали старшин — Симонова у стрелков, Цыганкова — у пулеметчиков. Судей назначили… И начался политбой…

Еще за день до боя составляли вопросы и скатывали их в трубочки. Ребята волновались: как бы своего взвода не подкачать. Некоторые до поздней ночи сидели над книжками.

Политбой заключался в следующем.

Одна сторона выделяет вопрошающего. Он намечает себе жертву из стана врагов, вынимает трубочку с вопросами, спрашивает противника. Тот должен ответить. Если не знает, не ответит, — убит, выбыл из строя. Другой должен ответить.

После середины боя стороны меняются.

Бой заинтересовал всех. Вопросы были по программе: и легкие, вроде того, почему победила Красная армия, и мудреные — о том, что такое диктатура пролетариата.

Уже не один боец пал и с той и с другой стороны. И лучше всех, кроме старшин, держались Дрондин и мариец Сакарбаев.

Больше курсантов волновались командиры взводов. Командир третьего взвода, всегда с иголочки, франтовски одетый — Петряк, и командир четвертого взвода, милейший человек, но очень вспыльчивый — Чекалин, чуть в рукопашную не сошлись, отстаивая перед судьями правильность ответов своих взводов. Волновались и курсанты. Подсказывали напропалую. Судьи выводили подсказывающих. Можно было подумать, что идет настоящий бой.

На шум пришел в ленуголок начшколы Диванов и, сам увлеченный ходом боя, остался до конца…

У стрелков оказалось сорок семь правильных ответов, у пулеметчиков — сорок два. Победа осталась за стрелками.

Марийцу Сакарбаеву «присудили орден Красного знамени».

Долго еще после боя спорили политбойцы. А Чекалин доказывал торжествующему Петряку, что произошла ошибка в подсчете ответов.

Выборы в совет

Острым клинком врезалась в наши будни нота Чемберлена. Зашумели казармы. Предстояли выборы в совет, и на всех собраниях полковых и громче всего у нас в школе обсуждали ноту, крыли Чемберлена, давали ему крепкий красноармейский ответ.

В этом ответе не было никаких разногласий. Тысячи красноармейских рук сплелись в один увесистый кулак.

Перевыборы советов были в разгаре. На сотнях заводов пролетарской столицы заслушивались доклады депутатов. Слушали внимательно, крыли по-деловому. Потом посылали новых депутатов.

Рядом с заводами голосовали полки и батальоны. Тоже обсуждали, крыли за промахи и посылали своих депутатов.

На школьном собрании предстояло нам наметить в Московский совет своих полковых депутатов. Доклад о перевыборах делал начальник штаба дивизии. Школе было дано два места. Одно в Московский совет, другое — в районный. Долго мы мозговали этот вопрос на президиуме ячейки. Вопрос не шуточный. С кондачка не решишь. Наконец все сошлись на одном кандидате.

Когда кончил свой доклад начальник штаба, выступил второй докладчик.

Вторым докладчиком был секретарь ячейки Ваня Фуражкин. В руках Ваня держал большой лист — список тех, кого предлагала ячейка ВКП(б) послать в Московский совет. В списке на третьем месте после командира дивизии и военкома полка стояла фамилия Цыганкова. Да… Так черным по белому стояло в листе: «Цыганков, крестьянин, 1904 г., беспартийный».

Когда назвали его фамилию, встал Цыганков и долго отказывался, вперив в товарищей свои удивленные глаза.

— Не могу, не справлюсь, слишком высокое звание.

Один за другим выступали товарищи Цыганкова. Этот маленький красноармеец из деревни Прохоньево, Тейковского уезда, Иваново-Вознесенской губернии, сумел завоевать авторитет.

Поднялись руки, и Цыганков, крестьянин деревни Прохоньево, был намечен в депутаты Московского совета.

Потом после собрания смущенный и взволнованный Цыганков долго еще сомневался вслух — справится ли он со столь большой работой, по плечам ли ему столь высокая честь.

Там, в деревне Прохоньево, Цыганков был в сельском совете. Оттуда пришел он в Красную армию — из деревни Прохоньево в большую Москву. Цыганков только четыре месяца в армии, но уже вошел в тесную, дружную семью бойцов. Нелегка учеба, но Цыганков с ней справляется. У себя в Прохоньеве, в сельсовете, Цыганков вел небольшую и несложную работу. И вдруг он, Цыганков из деревни Прохоньево, — член Московского совета.

В эту ночь Цыганков долго не спал, а потом думы перешли в сон. Виделась ему маленькая деревушка Прохоньево и в ней избушка сельсовета. А потом на месте сельсовета выросло огромное здание, и в здании, на возвышении, рядом с ним, Цыганковым, сидел сам Михаил Иванович Калинин и что-то ласково объяснял ему.

Вторым депутатом нашим в районный совет был пулеметчик четвертого взвода Иван Сасаров.

На выборном собрании и Цыганков и Сасаров были избраны в совет единогласно. Вскоре Моссовет выдвинул красноармейца Цыганкова в Центральный исполнительный комитет.

Цыганков — член ЦИКа

На посту в гарнизонном карауле стоял в тот день маленький красноармеец Цыганков.

А в огромном зале Большого театра секретарь ЦИКа предлагал Всесоюзному съезду советов список кандидатов в новые члены Центрального исполнительного комитета. И среди других фамилий, где-то не очень далеко от Калинина и совсем близко от Чичерина, была прочитана фамилия:

— Цыганков, беспартийный, крестьянин, красноармеец.

Так стал красноармеец Цыганков членом советского правительства.

Сначала это было чудно и необычно. А потом привыкли ребята, что среди них находится собственный член правительства.

Так же, как и другие, чистил член ЦИКа винтовку, так же, как и другие, ходил в наряд. И часто именно там, в наряде на кухне, за чисткой картошки, велись длинные обстоятельные разговоры и о политике нашей, и о делах китайских, и о многом другом. «Собственный» депутат разъяснял и растолковывал ребятам.

По вечерам на цыганковской койке собирались ребята после поверки и разбирали самые разнообразные темы, что называется, до точки.

Да еще на поверке иногда отсутствовал Цыганков. И отделком докладывал старшине, что красноармеец Цыганков отпущен на заседание ЦИКа или Моссовета, или по другим правительственным делам.

Маленький Цыганков, бывший член сельсовета деревни Прохоньево, Тейковского уезда, понял, что избрание его в ЦИК кладет на него большую ответственность. Все свободное от учебы время он посвятил книгам и газетам. Ведь к нему всегда могли обращаться красноармейцы. И на все он — член ЦИКа — должен дать ответ…

Казалось непонятным, как мог за короткий срок так вырасти этот маленький рядовой красноармеец. На политчасах он стал первым. А во внешкольные часы его всегда можно было увидеть в кругу красноармейцев. Цыганков всегда что-нибудь разъяснял и рассказывал.

Вместе с тем член ЦИКа успешно готовился стать отделенным командиром. Курсант полкшколы Цыганков был одним из лучших в своем взводе.

Потом, уже после экзаменов, когда Цыганков получил право прикрепить к петлице два треугольника отделенного командира, он получил отпуск на две недели — съездить в родное село.

Пошел Цыганков в ЦИК «сняться с учета». И там дал ему ЦИК поручение — во время отпуска обследовать работу вика и призывной комиссии.

С широкого казарменного двора, с сундучком через плечо, отправился член правительства на вокзал.

В волисполкоме члена правительства встретили с уважением. Только два-три года тому назад был он маленьким Андрюшкой Цыганковым и вместе с другими деревенскими ребятами устраивал спектакли, гонялся в горелки, по вечерам с гармошкой ходил по деревенской улице, а теперь Андрюша — красный командир и член ЦИКа.

Все до тонкости прощупал Цыганков. Ознакомился с землеустройством, со школой и с решениями уездного съезда, съездил в уезд. Долго говорил он с агрономом и с землемером. А предвику сделал особенно много указаний по поводу военизации и велел обратить на нее особое внимание, а главное — на работу с допризывниками. Выяснил он также, почему задерживаются заявления красноармейцев о лесе, и тут же дал свои указания.

И так же, как в казарме на койке, двенадцать вечеров подряд собирались у Цыганкова крестьяне. И двенадцать вечеров вел беседы член правительства и о сельхозналоге, и о Китае, и об англичанах.

Днем Цыганков молотил. Это было привычнее, чем делать доклады и обследования. Но Цыганков успевал и на этой и на той работе.

Опять в приказе по полку промелькнула строка: «Возвратившегося из отпуска… зачислить на довольствие…»

Цыганков в полку. Со вниманием вслушивались красноармейцы в его отчет о поездке домой. Весь взвод был из цыганковского уезда. О многом расспрашивали, о многом переговорили в тот вечер.

Перед сном маленький Цыганков стал собирать бумаги и доклады для отчета ЦИКу о поездке и проделанной работе… В казарме было уже темно, и только у тумбочки дневального, где примостился член правительства, электрическая лампочка освещала груду бумаг и маленькую белоголовую фигурку. Член правительства готовил отчет.

1 Мая. Красная присяга

Настал день 1 Мая. Выдали нам всем новое обмундирование, новые подсумки, ремни к винтовкам. Стажирующиеся отделкомы прикрепили к петлицам треугольники. Все внимательно осматривали друг друга. Как бы не подкачать.

Не было ни одного человека в полку, кто бы в этот день не был наэлектризован общей торжественностью, кто бы не гордился, что в этот день он пройдет по Красной площади в рядах полка. По нашему полку равняться будет весь гарнизон. Мы не имеем права подкачать. И вот стройными рядами, блестя штыками на солнце, на плацу вытянулся наш полк. У всех было особенно торжественное настроение. И, кажется, радостно перемигивались с солнцем наши штыки и треугольнички на петлицах.

Из ворот показалось знамя. Не шелохнулось древко в твердой руке Володи Нахимова. А за знаменем вышел командир полка.

— Поздравляю вас с великим праздником трудящихся — Первым мая.

Казалось, воздух был взорван многочисленными ответными «ура».

А потом полк построился в походную колонну, и по утренним весенним улицам мы пошли на площадь Ногина, где собиралась вся дивизия. Четко отбивая шаг по мостовой, с усмешкой вспоминали, как ровно полгода назад беспорядочной толпой по этой же дороге шли мы в казарму. Сейчас мы казались себе старыми, испытанными бойцами.

На площади Ногина оркестры четырех полков слились в один. Этот общий дивизионный оркестр встретил приехавшего комдива.

Четырьмя стенами стали на площади полки. Командир дивизии поздравил нас с праздником, а потом сказал небольшую речь и повел дивизию на Красную площадь.

Многие, вернее большинство, в первый раз видели Красную площадь, в первый раз видели мавзолей Ильича. Потому, когда стали мы против мавзолея в ожидании парада, курсанты закидали нас, знающих, градом вопросов. А маленький член ЦИКа в группе ребят рассказывал все, что он успел узнать о 1 Мая.

— Я никогда еще не переживал такого дня, — сказал мне тихо Симонов.

Большие часы на Спасской башне начали отбивать девять ударов.

— Парад, смирно! — раскатился по всей Красной площади голос командующего войсками. Из кремлевских ворот показался на коне председатель Реввоенсовета Клим Ворошилов; за ним — весь Реввоенсовет.

Замерла площадь. Замер наш полк.

Рапорт наркомвоенмору отдал комвойсками, и потом Ворошилов объехал фронт, поздравляя всех с праздником.

Теперь «ура» кричала вся площадь. Оно перекатывалось волнами от края до края.

С трибуны мавзолея читал нарком слова красной присяги:

— Я сын…

— Трудового народа…

— Трудового народа…

Бойцы Красной армии принимали присягу.

Потом говорили речи. Говорил Михаил Иванович Калинин, говорили иностранцы-товарищи. Они гордились нами. Ведь мы были и их армией. Мы слышали тех, о ком так много уже знали и чьи портреты так любовно развешивали у себя в ленуголке.

Потом кончились речи, и по площади разнеслась команда:

— К торжественному маршу!..

От комвойсками к комдивам, от комдивов к комполкам понеслись слова команды.

— Побатальонно! — кричал комвойсками.

— Побатальонно! — передавал комдив.

— Побатальонно! — командовал комполка.

— На одного линейного дистанция!..

Двинулась сплошная масса бойцов. Части начали проходить мимо мавзолея дружными, крепкими рядами. У мавзолея встречали и приветствовали их вожди.

Когда проходили мы, все внимание было устремлено на то, как бы не сбиться, как бы не подкачать. Будто откуда-то издали слышали мы приветствие полку и громко кричали в ответ «ура»…

Пришли в казарму усталые. На дворе, перед помещением школы, поблагодарил нас Ильиченко от имени командования полка за службу:

— Сегодняшний день показал, что вы не даром учились зимой… Сегодня мы закончили зимнюю учебу. Впереди лагеря…

Многие ушли в отпуск. Оставшиеся собирались в группки и вспоминали этот, такой торжественный и необычайный день…

В окна дышала весна и как бы подтверждала слова Ильиченко, что зимняя учеба кончилась.