Красное и черное

Первый Крестьянский Съѣздъ в Москвѣ

— Тогда явился земскій начальникъ, собралъ черную сотню, мелкихъ богачей и старшину. Послали доношеніе, куда слѣдуетъ. Потомъ созвалъ сельскій сходъ, говоритъ прямо: «Если попадутся вамъ братья Мазуренки, избейте ихъ!» — Тутъ зашумѣли: «За что?» — «Цыцъ! Молчать, не разговаривать!»

Между тѣмъ, по округѣ пошелъ слухъ, стали къ намъ являться люди изъ разныхъ волостей. — «Просятъ васъ покорно пріѣхать приговоръ писать!» — И вездѣ постановляли тоже о землѣ и о собраніи народныхъ представителей…

Засѣданіе крестьянскаго съѣзда происходитъ подъ Москвой, въ сельской мѣстности. Участвуютъ больше ста делегатовъ изъ двадцати пяти русскихъ губерній. Большая часть — великороссы, есть бѣлоруссы и хохлы. Инородцевъ нѣтъ ни одного. Есть нѣсколько газетныхъ корреспондентовъ, секретарей и пр.

Мѣстомъ засѣданія служитъ большой старый сарай, укромно расположенный въ сторонѣ отъ дороги. Несмотря на полтораста присутствующихъ, въ сараѣ полная тишина. Публика слушаетъ докладъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Многіе встали съ мѣста и подошли къ самому столу. Другіе сидятъ на импровизированныхъ скамьяхъ изъ досокъ, положенныхъ на чурбаны и кое-какъ прибитыхъ гвоздями. Огромное большинство въ высокихъ сапогахъ, поддевкахъ и косовороткахъ. У многихъ одежда совсѣмъ старая, въ заплаткахъ. Руки у всѣхъ обросли мозолями и тверды, какъ желѣзо. Щеки обвѣтрены и шеи сожжены отъ работы подъ солнцемъ и открытымъ небомъ. Мѣстами встрѣчаются славныя молодыя лица, открытые взгляды, напоминающіе учащуюся молодежь. Но у большинства широкія бороды, часто подернутыя просѣдью, глаза у нихъ суровые и лобъ въ морщинахъ. Все молчатъ и слушаютъ, какъ въ церкви. И, несмотря на убогую обстановку, собраніе дышитъ какой-то особой торжественностью, и высокая кровля сарая, прорѣзанная въ разныхъ направленіяхъ тонкими стропилами, похожа на острый куполъ готическаго храма.

— Тогда пріѣхалъ непремѣнный членъ, — продолжаетъ ораторъ, — собралъ выборныхъ отъ всѣхъ десяти волостей на нашей сельской площади «для усовершенствованія приговоровъ». — «Пишите, — говоритъ, — только о мѣстныхъ нуждахъ, напримѣръ, о прирѣзкѣ выгона. Не вступайтесь въ высокія дѣла»!..

— Не надо!.. — Чернобородый мужикъ, стоящій въ переднемъ ряду, неожиданно вмѣшивается въ рѣчь оратора. У него голая грудь, огромная мохнатая голова. Рукава у него засучены, какъ будто бы онъ приготовился къ какой-то спѣшной работѣ. И глядя на него, я вспоминаю крылатое слово одного моего знакомца изъ саратовскихъ урядниковъ: «Кудлатые заворошились…»

— Мѣстныя нужды было прежде обсуждать, — заявляетъ чернобородый. — Теперь не время. Намъ, быть можетъ, больнѣе, что наше отечество гибнетъ, чѣмъ имъ… Пропадаетъ оно и дома, и на полѣ… ѣздятъ на насъ, душатъ, обдираютъ, какъ бѣлку, истязуютъ невинныхъ людей!..

Голосъ у чернобородаго запальчивый, съ надрывомъ, глаза горятъ мрачнымъ огнемъ. Гдѣ я видѣлъ эту зловѣщую фигуру? И вдругъ мнѣ вспоминается парижскій Салонъ, большое полотно молодого художника Лафорта: толпа идетъ въ лохмотьяхъ и шерстяныхъ колпакахъ, босикомъ, или въ деревянныхъ лаптяхъ. У всѣхъ колья, косы, желѣзныя палки. Впереди огромная чернобородая фигура съ желѣзными вилами въ рукахъ. И на вилахъ болтается какой-то ужасный, безформенный, кровавый лоскутъ…

— Двадцать пять приговоровъ, — продолжаетъ докладчикъ и поднимаетъ со стола пачку сѣрыхъ документовъ. — Сколько тысячъ подписей, а скрѣплены печатями. Люди приходили слишкомъ за 60 верстъ. А то бѣгутъ съ косовицы, по дорогѣ рѣка. Обходить греблю далеко и некогда. Вотъ они скинутъ одежду и переплывутъ на нашу сторону. Въ чемъ мать родила, приходятъ подписываться.

— Изъ другихъ волостей насъ звали, да мы сюда ѣхали. И даже на вокзалъ намъ три подписки принесли отъ новыхъ обществъ: «Что для крестьянскаго союза вы дѣлать будете, мы заранѣе согласны и во всемъ томъ спорить и прекословить не будемъ».

— Въ нашей губерніи то же самое, — говоритъ другой делегатъ. — Узнали про указъ изъ газетъ и отъ добрыхъ людей, собрались обсудить противъ этого. Старшина запретилъ и урядникъ потомужъ. Тутъ всѣ встрепенулись. Почему скрываютъ, или, можетъ, языкомъ прибалтывають?.. Вотъ будутъ народные выборные. Надо съѣхаться намъ въ селѣ Хомутахъ. Сейчасъ старшина послалъ къ земскому нарочнаго. Узнали про нашъ интересъ. Пріѣхалъ къ намъ въ четыре часа утра, засталъ насъ спящихъ, поѣхалъ, конечно, въ экономію, къ барину.

— Является въ восемь часовъ, напитавшись экономическимъ духомъ, а, можетъ, и шампанскимъ.

Публика смѣется. — Извѣстно, стаканники они, — продолжаетъ ораторъ, — чужое вино стаканами пьютъ, отъ волостного судьи до самого земскаго…

— Велѣлъ намъ собраться въ классъ, въ земскую училищу. Мы входимъ въ классъ и рѣшили: полицію не пускать. Такихъ смѣлыхъ людей новаго времени поставили у дверей, — не пускать и только. Стражники не уходятъ.

— Почему не пускаете насъ? — Потому, мы не арестанты и не японцы, чего вамъ надо на нашемъ сходѣ?.. Можетъ, намъ радости привезъ начальникъ, ласковый манифестъ.

— Тутъ приходитъ земскій. — «Покорнѣйше прошу васъ не волноваться». — А что, правда — есть царскій указъ отъ 18 февраля? Почему вы скрывали четыре мѣсяца?..

— Писаря своего спросите, почему онъ не объяснилъ. — «Эй, писаря сюда». — А писарь убѣжалъ со схода… А земскій кричитъ: «Не волноваться!.. Вспомните сосѣдей вашихъ, село Шахово. Три года тому назадъ пришла на нихъ воинская сила, разбила, изувѣчила. И вамъ то же будетъ. Чѣмъ смуту заводить, теперь война, такое время, надо за отечество стоять!..»

— Я впереди стоялъ и отвѣчаю къ нему: — Я согласенъ стоять, но если я паду, потомъ мои дѣти пойдутъ побираться. У васъ собакъ много, а у крестьянъ подать нечего…

— Тутъ онъ разсерчалъ: «Отвести его къ дверямъ». — отошелъ шагъ къ дверямъ, на мое мѣсто вступилъ другой товарищъ, можетъ говорить еще хлещѣе меня. Такъ у насъ было сформировано, пока тотъ шампанскимъ наливался.

— А земскій опять говоритъ: «Вамъ лучше положиться на насъ. У меня есть дядя, знатный сановникъ. Онъ составилъ для васъ милостивый проектъ, чтобы примѣрно переселить васъ на казенныя земли, отъ сотворенія міра никѣмъ не паханныя. Тамъ строевого лѣсу много. И даже валежникъ по восьми саженъ».

— А мой товарищъ говоритъ: — Не хотите ли вы сами, господа дворяне, этотъ валежникъ корчевать? У насъ и такъ спины трещатъ!

Новый ораторъ быстро вскакиваетъ на скамью. Онъ тонкій и злой, въ рѣчи волнуется и сильно размахиваетъ руками.

— Земскій начальникъ, какъ чирей, — кричитъ онъ, — наболѣло отъ него. Только доткнися, ревмя ревемъ… Мы дожили до конца. Дальше жить нечѣмъ. У всего народа земельная болѣзнь. Вездѣ смута аргарная. — Онъ произноситъ аргарная, а не аграрная. — Но прежде всего свобода, всеобщій и равный приговоръ, законодательный разборъ.

Одинъ ораторъ смѣняетъ другого, всѣ они разсказываютъ изумительныя вещи.

— У насъ десять приговоровъ, — говоритъ одинъ, — восемь послали въ комитетъ министровъ, а два задержаны…

— Въ нашемъ уѣздѣ было собраніе, шестьдесятъ уполномоченныхъ. Полиція переписала, но крестьяне отказались разойтись…

— У насъ двадцать два человѣка, можно бы двѣсти, но это пока. Тоже выбираемъ не зря. Другіе бываютъ болтуны… Но если угодно, за нами пятьсотъ пристанутъ…

— У насъ въ одиннадцати уѣздахъ организація, гольные крестьяне. Только теперь стали интеллигенцію привлекать, да она идетъ туго…

— У насъ было собраніе въ четыреста человѣкъ изо всѣхъ селъ, рѣшили: передать всю землю въ руки народа.

— У насъ было сходбище въ пять тысячъ человѣкъ, въ городѣ, у земскаго дому. Прочитали петицію, согласились, выбрали уполномоченнаго. А онъ теперь въ Харьковской тюрьмѣ казенныхъ блохъ кормитъ…

Не менѣе поразительныя вещи они разсказываютъ о матеріальномъ состояніи деревни.

— Неурожай у насъ. Яровые на траву скосили. Коней кормить нечѣмъ, самимъ голодъ. Дѣти мрутъ, народъ пухнетъ, милостыню некому подавать…

— У насъ другой годъ подати не платятъ. Пробовали худобу продавать, никто покупать не смѣетъ. Боятся кулаки. Теперь искать перестали.

— А у насъ наберутъ недоимщиковъ въ холодну, а они всѣ не влѣзаютъ. Десятскій и пойдетъ къ старшинѣ, что не хватаетъ мѣста ихъ садить… — «Нужно ли ихъ садить! пусть постоятъ, не велики бары!» — Съ тѣмъ и набьютъ ихъ въ холодну, какъ огурцовъ въ кадку, а двери замкнутъ. Стойте тамъ!

Среди делегатовъ есть двое увѣчныхъ. У одного отрѣзаны по локоть обѣ руки, онъ потерялъ ихъ на фабрикѣ, подъ маховымъ колесомъ. У другого параличныя ноги, и онъ кое-какъ ползаетъ по землѣ при помощи двухъ костылей. Они присланы сюда, вѣроятно, какъ неспособные къ страдной земледѣльческой работѣ, которая теперь кипитъ во всѣхъ концахъ Руси. Впрочемъ, я замѣчалъ, что увѣчные часто становятся деревенскими интеллигентами. Работоспособность, покинувъ руки, уходитъ въ голову, и физическій трудъ замѣняется чтеніемъ и размышленіемъ. Повторяется старая исторія Игнатія Лойолы и Тихо де-Браге.

Безрукій делегатъ выходитъ впередъ. Онъ не можетъ дѣлать жестовъ. Быть можетъ, поэтому рѣчь его имѣетъ медленный и торжественный характеръ.

— Имѣю честь привѣтствовать первое собраніе крестьянскихъ депутатовъ для великаго дѣла земли русской. И желаю передать собранію отъ имени пославшихъ меня товарищей общій подъемъ, энергію и силу движенія, которое охватило нашу дорогую страну. Натяжка гнета, какъ тугая струна, вотъ вотъ оборвется. Они просили меня передать вамъ ту вѣру, ту надежду, и чтобы не забывать намъ, крестьянамъ, что насъ 120 милліоновъ и легко мы можемъ отмѣнить все злое надъ нами…

— Сравнивая разницу газетъ «Сына Отечества» и «День», просили передать тотъ плевокъ, котораго достойны эти самозванные пустохвалы. Какое право имѣютъ курскіе кабатчики или разные Амаліи-Карлы говорить отъ крестьянскаго имени? И просили меня передать порицаніе черносотникамъ и хулиганамъ, но выразить подлинное довѣріе интеллигенціи, нашимъ истиннымъ радѣтелямъ. Если намъ соединиться съ нашими учеными братьями изъ интеллигентовъ, то едва ли найдется сила, которая предъ нами не уступитъ.

Публика рукоплещетъ. — «Ура! — стремительно восклицаетъ чернобородый. Теперя все поняли. Студенты, головы клади за нихъ, больше ничего»!..

Я не ожидалъ отъ этой черной фигуры такого экспансивнаго довѣрія къ «ученымъ братьямъ». Но я вспоминаю изъ своихъ волжскихъ наблюденій, что терминъ: «студентъ» теряетъ свой учебный характеръ и превращается въ политическую категорію. О жителяхъ цѣлаго ряда селеній говорятъ, что они «поверстались въ студенты».

Между прочимъ за Невскою заставой старики говорятъ то же самое о сознательной рабочей молодежи.

Послѣ безрукаго вышелъ пожилой крестьянинъ, одѣтый нѣсколько лучше общаго уровня, по профессіи садоводъ и плотникъ, и произнесъ прекрасную, тщательно обдуманную рѣчь.

— Есть проектъ, — сказалъ онъ, — чтобы дать права богачамъ, а народу ничего. Бойтесь этого. Если теперь плохо, тогда будетъ стократъ хуже. Потому чиновникъ не такъ держится за свое, какъ богачъ и всѣ его домочадцы. Даже, коснись дѣло до земли, есть изъ крестьянъ, которые прикупили участки, они говорятъ: у насъ есть земля, а до другихъ намъ дѣла нѣтъ. И, напримѣръ, въ несчастной Англіи свобода такая, о которой еще только начинаемъ мечтать, а землю прозѣвали, теперь и огородовъ нѣтъ. Если и мы прозѣваемъ теперь, то на триста лѣтъ, да и никогда не поправимъ. Когда начнутся выборы, то намъ будетъ ловко на предвыборныхъ совѣщаніяхъ заявить свою волю, что мы добиваемся всеобщаго, для всѣхъ равнаго права. Конечно, у тѣхъ, кто надъ нами, есть такая думка, чтобъ сдѣлать выборы тихо да гладенько, безъ лишняго разговора, какъ у Шевченки сказано: «на всихъ языкахъ вси мовчатъ, бо благоденствуютъ»… А только мнѣ вспоминается хохлацкая присказка, какъ человѣкъ снялъ со столба веревочку, а на веревочкѣ были привязаны волы, а за волами была повозка. Нельзя протащить веревку, чтобы вмѣстѣ не прошли и волы и возъ. А безъ воловъ одна веревка не стоитъ ничего. Такъ и выборы. Будутъ выборы, будетъ и шумъ.

— Такъ уже сбылось у насъ въ Черниговской губерніи. Губернаторъ пригласилъ выбирать депутатовъ въ комиссію по крестьянскому положенію, гдѣ засѣдаютъ господинъ Горемыкинъ да Стишинскій и Плеве. Такіе друзья крестьянскіе, что одобряютъ крестьянскую обособленность въ безправіи и безземельѣ. Отъ каждой волости выбрали по двое уполномоченныхъ. А десятка два уполномоченныхъ отъ каждаго уѣзда выбрали по три депутата, всего 45 депутатовъ отъ 15 уѣздовъ. Одного губернаторъ не хотѣлъ позвать, одного арестовалъ, а еще шесть по назначенію. А когда губернаторъ сталъ имъ говорить о старыхъ сословныхъ правахъ, они и слушать не захотѣли.

— «Эти законы, говорятъ, нужно давно въ архивъ сдать. А если вы одобряете наши отдѣльныя права, то возьмите ихъ себѣ, а намъ дайте общія, для всѣхъ равныя!» — А потомъ написали петицію, чтобъ дать землю всѣмъ народамъ, кто бы ни былъ, евреямъ, полякамъ и другимъ, кто хочетъ. И общее образованіе на государственный счетъ, какъ общую повинность. И законодательное собраніе. Подали губернатору, а онъ читать не сталъ, а сталъ говорить напротивъ. Тутъ самый старый сказалъ: «Мы не для этихъ рѣчей пріѣзжали, намъ эти рѣчи давно надоѣли. Пойдемте, лишень, отсюда!»… Да такъ всѣ и ушли, только шесть назначенныхъ остались…

Настроеніе собранія растетъ. Со всѣхъ сторонъ требуютъ слова, перебиваютъ другъ друга, говорятъ по двое. Предсѣдатель все время звонитъ въ колокольчикъ, но съ трудомъ поддерживаетъ необходимый порядокъ.

— Кто работаетъ, тотъ долженъ пожинать плоды. Кто нѣтъ, пусть голодаетъ. А у насъ наоборотъ, на резиновыхъ шинахъ, ѣздятъ за границу, трудомъ тысячъ рукъ нашихъ братьевъ…

— Трудно приходится жить. Мы плакали, просили, но безъ всякихъ послѣдствій. Теперь приходится принять другія мѣры…

— На что намъ переселеніе? Мужикъ летитъ въ пропасть, такъ соломиной не поддержишь?..

— Начальства слишкомъ много: земскіе, урядники, стражники, старшины, сотскіе, не перечтешь; пусть одни народные представители распоряжаются!

Вскакиваетъ какой-то растрепанный парень совсѣмъ первобытнаго вида и заявляетъ:

— Отъ попа крестьянамъ еще хуже, чѣмъ отъ земскаго. Открылась чайная, сталъ ѣздить. Евангеліе мѣшаетъ читать: «Не вашего ума!» Устроили спектакль, произвели театръ, сталъ говорить: оттого и дождь не идетъ, наряжаетесь въ хари. «Сказано, говоритъ, отдайте кесарево кесарю», а самъ наложилъ на дѣвокъ налогъ, по полтиннику съ головы. Какой же въ этомъ кесарь?..

Это заговорили народныя нѣдра, вплоть до самыхъ застѣнчивыхъ и безсловесныхъ.

Съ открытія засѣданія прошло шесть часовъ, а высказалось не болѣе четверти присутствующихъ. Несмотря на весь интересъ ихъ описаній, собраніе начинаетъ обнаруживать нетерпѣніе. — «Время дорого, — раздаются голоса, — надо приступить къ программѣ». — «Будемъ засѣдать сплошь, — предлагаютъ самые ретивые, — съ утра и до утра. Кто знаетъ, удастся ли еще собраться».

Первые три пункта программы проходятъ быстро и единогласно. Всѣ новыя личныя права, семь свободъ, четыре члена извѣстной избирательной формулы, законодательное собраніе. Равенство языковъ и національностей. Тѣ же начала и въ мѣстномъ управленіи. Никакой администраціи, кромѣ выборной на срокъ, выборные судьи, полиція по назначенію отъ мѣстной выборной власти, и прочая, и прочая. Даже параграфъ: безъ различія половъ — проходитъ съ полнымъ единодушіемъ. Одинъ старикъ мотивируетъ женское равноправіе оригинальными аргументами. — «Мы хотимъ земельнаго надѣла на женскую душу. Больше этого права нѣтъ. Остальныя права въ приложеніи»…

Хохлы требуютъ областного самоуправленія. «Намъ болятъ наши нужды по полосамъ, по областямъ». Больше говорить объ областяхъ некому, ибо на этомъ замѣчательномъ совѣщаніи нѣтъ никого, кромѣ русскихъ, изъ половины губерній, обозначенныхъ въ положеніи о Государственной Думѣ.

Вопросъ о народномъ образованіи проходитъ тоже гладко. Общее, обязательное, безплатное, по расширенной программѣ, кормежка дѣтей въ школахъ. Отмѣнить Законъ Божій, или по желанію родителей. Даже отмѣнить ѣ и ъ.

Со всѣхъ сторонъ сыплются добавочныя предложенія, свидѣтельствующія о томъ, что надъ этимъ вопросомъ много и тщательно думалось.

Связать низшее образованіе съ среднимъ, а среднее съ высшимъ. Обязательный учебный возрастъ до 13 лѣтъ. Пятилѣтній срокъ низшей школы. — «Какой съ малолѣтка работникъ, только убивать его!» — мрачно заявляетъ тотъ же чернобородый мужикъ съ голой грудью и тотчасъ же выражаетъ желаніе, чтобы государство давало стипендіи всѣмъ способнымъ дѣтямъ, желающимъ продолжать образованіе, дабы не пропадали русскіе таланты.

Собраніе все-таки продолжаетъ проявлять нетерпѣніе. — «Давайте говорить о землѣ!» — раздаются голоса. — Ибо «земельная болѣзнь» составляетъ центральную ось всего этого совѣщанія.

Вопросъ о казенной землѣ проходитъ очень быстро. — То наша казна, — заявляютъ съ разныхъ сторонъ. — Та земля для насъ, а не для купцовъ брать ее съ торгу. — «Я Костромской губерніи, — заявляетъ одинъ делегатъ, — такого-то уѣзда, такого-то села. У насъ земли только по одной десятинѣ. Фабрикъ нѣтъ, одно крестьянство, а землишка плохенькая. Сей годъ самъ второй не придетъ. Кругомъ насъ земля удѣльная. Мы видимъ, прекрасные луга сгниваютъ безъ всякой пользы, лѣсъ сохнетъ, а если потрава, то приходитъ стрѣлокъ и беретъ съ насъ полный штрафъ. Такимъ хозяйствомъ заниматься нельзя. Надо удѣльную землю приспособить крестьянамъ».

— Драгуны! — раздается со двора предостерегающій окликъ. У воротъ и на перекресткѣ стоятъ люди «на стремѣ». Это они подаютъ свой голосъ. По большой дорогѣ, саженяхъ въ двухстахъ, медленно проѣзжаетъ эскадронъ драгунъ. Онъ тянется, Богъ знаетъ откуда, длинной, узкой и прямой лентой. Переднія лошади приближаются къ боковой дорожкѣ. — Свернетъ, или не свернетъ? — Всѣ глаза напряженно слѣдятъ за движеніемъ всадниковъ.

— Прогуливаются!.. — Вздохъ облегченія вырвался изъ полутораста грудей. Драгуны проѣхали поворотъ. Мало-помалу эскадронъ сползъ внизъ, по скату широкой ложбины, и скрылся изъ виду. Въ глубинѣ дороги показался второй эскадронъ, потомъ третій. Оба проѣхали мимо. Потомъ одинъ вернулся и также медленно проѣхалъ назадъ.

Вечеръ стоитъ чудной красоты. Тихо, ясно. Легкая роса ложится на траву и на листья молодыхъ березъ. Быть можетъ, эта красота искушаетъ кавалерію продолжать свою прогулку. Мѣсто собранія выбрано не безъ лукаваго расчета именно въ самомъ центрѣ расположенія драгунскихъ полковъ, и даже изъ дверей сарая легко различить на крышахъ ближайшихъ избъ странные значки, указывающіе число расквартированныхъ лошадей, легкими шариками, плавно раскачивающимися на тонкихъ соломенныхъ жгутахъ…

Совѣщаніе давно возобновилось. Вопросъ о землѣ возбуждаетъ такой интересъ, что никакія опасенія посторонняго нашествія не могутъ заглушить его.

— Объявить всю землю владѣніемъ народа. Кто работаетъ своими трудами, пускай получаетъ участокъ. Остальная отходитъ для общаго владѣнія.

Предложеніе проходитъ въ полномъ единодушіи. Полтавцы, черниговцы и херсонцы поддерживаютъ его еще ревностнѣе общественниковъ великоруссовъ.

Вопросъ какъ-то самъ собой сводится въ самому щекотливому пункту: о выкупѣ частновладѣльческихъ земель.

Мнѣ пришлось въ одномъ, очень почтенномъ собраніи либеральныхъ землевладѣльцевъ разсказывать о крестьянскомъ движеніи по видѣннымъ мною примѣрамъ. Когда я коснулся аграрной программы, слушатели прервали меня единодушнымъ вопросомъ:

— А признаютъ ли они выкупъ?

Я могъ только сказать, что я лично признаю выкупъ.

Теперь оказывается, что большая часть членовъ совѣщанія отнюдь не раздѣляетъ моего взгляда на вещи.

— Какой выкупъ? — заявляетъ одинъ за другимъ. — Земля — Божій даръ, какъ воздухъ или свѣтъ. Кому сколько нужно, тотъ пусть и возьметъ!

— Мы крестьяне при землѣ, а дворяне при дворѣ, а земля-придатокъ. Намъ земля, а имъ окладъ.

— Землю люди не робили, Богъ или Духъ Святой. Ее захватано князьями, да графами. Это надо нарушить. Перешелъ въ другую профессію, тогда окладъ, земли не надо. Кузнецу, столяру, плотнику.

— Наша собственная земля!.. Сколько мы заплатили въ видѣ выкупныхъ платежей. Теперь развѣ съ помѣщиковъ потребовать выкупъ!..

Предложеніе нравится многимъ. Они предлагаютъ отобрать у помѣщиковъ инвентарь и составить кредитный капиталъ для ссудъ бѣднымъ крестьянамъ.

Другіе предлагаютъ общѣе: взять у богачей часть ихъ капитала и уплатить изъ него государственные налоги.

Рѣчи противъ выкупа становятся все страстнѣе.

— Зачѣмъ выкупать землю, мы не продавали ее. Мы ее давно окупили работою за безбожную цѣну. Есть хутора, зимою поденщина по гривеннику, а лѣтомъ и по воскресеньямъ работаютъ.

— Выкупъ меня возмущаетъ, — заявляетъ непримиримый голосъ. — Тотъ, кто устраиваетъ изъ народной жизни скачку съ препятствіями, черезъ барьеръ… Вспомните, какъ нашихъ бабушекъ и прабабушекъ продавали въ придачу къ шарабану, заставляли щенковъ грудью кормить. Это развѣ не выкупъ? Это кровавый выкупъ. Бочками кровь проливали. Неужели еще бочки золота. А лучше по-моему: «Встань, проснись, пахарь-другъ, разогни-ка спину. Брось на время свой плугъ и возьми дубину»…

— Браво! — кричатъ со всѣхъ сторонъ, рукоплещутъ и топаютъ ногами, несмотря на шипѣніе предсѣдателя, требующаго сдержанности.

Нѣкоторые голоса однако начинаютъ высказываться за выкупъ. Первый голосъ подаетъ человѣкъ культурнаго обличья, въ воротничкахъ и пиджакѣ. Это бывшій волостной писарь, нынѣ гласный отъ крестьянъ и членъ земской управы.

— Какъ же безъ выкупа? — говоритъ онъ. — Фабрика и земля одинаковое средство. Многіе помѣщики перекупили свою землю.

Публика принимаетъ эти аргументы очень холодно.

— Навѣрное самъ владѣлецъ, — говоритъ мой сосѣдъ, — по обличію видно.

Въ собраніи есть еще нѣсколько такихъ делегатовъ въ воротничкахъ. Они говорятъ по разнымъ вопросамъ, но не пользуются особеннымъ вліяніемъ.

Безногій крестьянинъ медленно выползаетъ на передній планъ, перебирая костылями. Онъ произноситъ свою рѣчь, полулежа на землѣ и раскинувъ врозь свои длинныя деревянныя опоры. А публика стоитъ на скамьяхъ и смотритъ на него внизъ. Я невольно соображаю, какого труда ему, должно быть, стоило добраться съ дальняго юга до Москвы.

— Мы не имѣемъ нравственнаго права, — тихо говоритъ онъ, — вырвать у нихъ изъ рукъ ихъ питаніе и выбросить ихъ на улицу. Дать имъ пожизненную пенсію. Пусть тоже живутъ…

— Дать пенсію по триста рублей въ годъ, — соглашается черниговскій, — сколько пригодно для безбѣдной жизни культурнаго человѣка…

Начинается ожесточенный споръ. Особенно рѣзкія рѣчи раздаются противъ дворянскихъ латифундій.

— Я живу въ селеніи Отрада, графа ***, но только чья отрада, — не наша, а его. Онъ имѣетъ имѣніе кругомъ моего дома. Курицу прогнать на водопой, надо деньги платить. Въ селеніи двѣ церкви, одна для насъ, а другая для него, и попъ особенный, а служба начинается съ десяти часовъ. Передъ церковью онъ поставилъ Катерину, свою «пралюбительницу», къ себѣ, значитъ, грудями, а къ паперти задомъ. Выкупиться у него только четверо могли, а мы все въ кабалѣ. Теперь у него есть 300,000 десятинъ. Какъ ему выкупъ платить, откуда такую уйму денегъ взять?

— Мы тоже помнимъ, откуда они земли получали, — подхватываетъ другой. — Екатерина да Павелъ тысячами десятинъ раздавали… Даромъ получали, въ банкахъ за большія деньги заложили да перезаложили, а за что же еще выкупъ. И такъ они воспользовались. А лучше банковые кредиты на себя перенять.

Вопросъ переходитъ къ выкупу мелкихъ владѣній и даже крестьянскихъ участковъ.

— Не надо выкупа, — заявляютъ непримиримые. — Кто хоть двадцать десятинъ купилъ, то не мозолистыми руками. Отъ трудовъ праведныхъ не наживешь палатъ каменныхъ.

— Кто хоть пять десятинъ купилъ, — заявляетъ южанинъ хохолъ, — то за чужой трудъ. У меня есть десятина купленная, я не стою за нее.

Одинъ изъ поволжскихъ делегатовъ немедленно идетъ дальше.

— Дѣдъ мой двадцать лѣтъ копилъ грошъ къ грошу, купилъ 35 десятинъ земли. Мы довольно пользовались ею, теперь отдаю ее въ земельный фондъ, на общую пользу… Не надо выкупа!..

Но черниговскій делегатъ не хочетъ уступать. — «Я три губерніи пѣшкомъ исходилъ, — сообщаетъ онъ, — Черниговскую, Воронежскую, Тамбовскую, Наши крестьяне не сдаются на безвыкупъ. Напримѣръ, въ Усманскомъ уѣздѣ мужики весь скотъ продали на приплату къ банковскимъ. Кто раньше молоко пилъ, теперь не имѣетъ, дѣти тощаютъ, зато съ землею. Станутъ картошку копать, да такъ сырую, какъ орѣшки, въ ротъ и бросаютъ, — такъ истощали. Это ихъ не сласть пріучила, а нужда. Теперь они попользоваться не успѣли, а мы у нихъ безъ выкупа отнимаемъ. Въ этомъ нѣтъ справедливости. Насъ теперь въ разныхъ мѣстахъ называютъ: Христолюбивое воинство, какъ первые христіане, — то намъ надо не отгонять, а пріобрѣтать сторонниковъ. А такъ многихъ отгонимъ».

Споръ разгорается. Нѣкоторые предлагаютъ уплатить всѣ «кредиты», т.-е. банковскіе долги, тяготѣющіе на частновладѣльческихъ земляхъ, но болѣе осторожные продолжаютъ настаивать на выкупѣ.

— Нельзя не платить, — доказываетъ южанинъ. — У насъ не проведешь такъ. У насъ крестьяне хотятъ, что надо платить, но только надо сбить цѣну.

— Если я найду два рубля, — аргументируетъ другой, опять южанинъ, — то беру себѣ. Каждый старается самъ для себя. Поэтому надо уплатить чужія деньги.

Средняя партія предлагаетъ компромиссъ, минимальный выкупъ до пятидесяти или до ста десятинъ или же до десяти тысячъ рублей по умѣренной оцѣнкѣ естественной стоимости земли.

Но непримиримые настаиваютъ на своемъ.

— Хорошо, что только землю, — иронически говорить одинъ, — а если бы захватили свѣтъ, воздухъ, воду, такъ тоже выкупать?.. Но если кто изъ бѣдныхъ купилъ десятину или двѣ, кто у него отберетъ?.. Ему еще прибавится. А если сто или двѣсти десятинъ, такой крестьянинъ хуже помѣщика.

— Полно спорить, — предлагаетъ, наконецъ, новый голосъ, — во всемъ свѣтѣ это самое трудное. Вотъ выберемъ народныхъ представителей въ учредительное собраніе, пускай сговариваются между собой и рѣшаютъ, какъ лучше.

На дворѣ давно стемнѣло, но въ этомъ старомъ сараѣ было бы несвоевременно зажечь огонь. Совѣщаніе продолжается въ темнотѣ, и лица ораторовъ все выступаютъ изъ густѣющей мглы.

— Кого принимать въ члены, — поднимаетъ вопросъ черниговецъ, — насъ пока двадцать или тридцать тысячъ, ничтожная горсточка. Нужно привлекать многихъ. Требуется ловкость, политика. Нельзя безъ ума.

— Крестьянъ принимать, другихъ не надо, — раздаются голоса.

— Интеллигентовъ принимать, городскихъ и деревенскихъ!

Предложеніе объ интеллигентахъ проходитъ безъ возраженій.

— А принимать ли землевладѣльцевъ? — спрашиваетъ какой-то не совсѣмъ увѣренный голосъ. — Есть люди полезные!..

— Не надо помѣщиковъ, — кричатъ со всѣхъ сторонъ, — хвали траву въ стогу, а барина въ гробу.

Низенькій рыжебородый крестьянинъ выходитъ впередъ.

— Разные бываютъ господа, — заявляетъ онъ. — Я имѣю честь быть потомкомъ барскаго человѣка отъ полковника Пестеля. Мы помнимъ, какъ онъ пострадалъ, и знаемъ за что. За то самое, чего и мы теперь добиваемся. И братъ его былъ честный господинъ, всю землю отдалъ безъ копѣйки. Надо разбирать не по состоянію глядя, а по человѣку.

Вопросъ сорванъ и оставленъ открытымъ на разрѣшеніе мѣстныхъ совѣщаній.

— Городскихъ рабочихъ привлекать, — предлагаетъ голосъ.

— Городскіе рабочіе — наши братья, — отвѣчаютъ съ разныхъ сторонъ, — они такіе же трудящіе…

Кто-то предлагаетъ резолюцію:

— Только въ союзѣ и солидарности съ рабочими крестьяне могутъ добиться освобожденія.

Одинъ изъ интеллигентовъ пробуетъ развивать предъ собраніемъ точку зрѣнія безземельнаго прогресса, но не имѣетъ успѣха. Ибо вмѣсто безземельнаго прогресса собраніе настаиваетъ на націонализаціи земли.

Интеллигентъ говоритъ длинно и собраніе слушаетъ не безъ нетерпѣнія.

Временами между ораторомъ и слушателями завязываются отдѣльные діалоги.

— Вы хотите, господа, — говоритъ ораторъ, — передать всю землю въ руки народа. Я не придаю этому особаго значенія. Напримѣръ, фабрики и заводы нельзя передать. Стало быть, и землю также…

— Отчего стало быть? — возражаетъ голосъ изъ толпы. — Вы не съ того конца зашли. Начали съ меньшаго, а перешли къ большему… Вы начните отъ земли, а перейдите къ фабрикамъ…

— Если передать крестьянамъ всю обработанную землю, какая есть въ Россіи, — продолжаетъ ораторъ, — на каждую душу придется не больше одной десятины прибавки…

— Ничего, намъ хватитъ, — успокоительно сообщаетъ тотъ же голосъ. — Вы считайте лучше по иному: примѣрно, крестьяне одну часть работаютъ на своей землѣ, другую на арендованной, а третью въ господскихъ экономіяхъ. Надо передать крестьянамъ всѣ три части. Больше того, сколько есть земли, мы не ищемъ…

— Чѣмъ станетъ бѣдный крестьянинъ обрабатывать увеличенный надѣлъ? — вопрошаетъ ораторъ, — у него инвентаря не хватитъ…

— Найдется, — упорно возражаетъ тотъ же голосъ. — Въ аренду беремъ, да находимъ, чѣмъ пахать. Для собственной какъ не найти?..

— Я знаю, — продолжаетъ ораторъ, — многіе изъ насъ стоятъ за поземельную общину. А въ сущности, общину создала казна для круговой поруки при уплатѣ податей. Многіе крестьяне хотятъ разрушить общину…

Въ разныхъ концахъ собранія раздается ропотъ.

— Потомъ можно будетъ устроить новую общину, свободную, — успокоительно сообщаетъ ораторъ. — Я тоже признаю преимущество общиннаго владѣнія…

Онъ начинаетъ довольно подробно описывать преимущества общиннаго владѣнія землей.

Собраніе успокаивается.

— А зачѣмъ сперва уничтожать, а потомъ опять создавать? — настаиваетъ оппозиція.

Начинаются послѣднія рѣчи.

— Почтить память всѣхъ жертвъ вставаніемъ, — предлагаетъ голосъ. Въ сараѣ совершенно темно. Только слышно, какъ вся масса быстро вскочила на ноги.

— Поздравляю васъ съ первымъ всероссійскимъ совѣщаніемъ крестьянъ, — говоритъ предсѣдатель. — Желаю вамъ вернуться сюда съ новыми отрядами. Каждому вернуться корпуснымъ командиромъ.

— Ура!..

Теперь слишкомъ поздно для какой-либо опасности. Собраніе кричитъ и рукоплещетъ, не стѣсняясь. Ворота сарая открываются и группа темныхъ призраковъ начинаетъ исчезать во мглѣ…

Второй съѣздъ

Съ тяжелымъ чувствомъ приходится браться за перо послѣ шестимѣсячнаго перерыва, ибо съ тѣхъ поръ, какъ были написаны послѣднія строки предыдущаго очерка, прошло около полугода.

За это время Россія пережила столько, что каждая минувшая недѣля кажется годомъ, а мѣсяцъ — десятилѣтіемъ.

Исторія внезапно перебросила насъ изъ ледяныхъ оковъ безправія въ кипящій водоворотъ свободы, потомъ опять сковала и оледенила, стиснула тяжелымъ прессомъ военнаго положенія и съ размаху куетъ молотомъ карательныхъ экспедицій. Подъ молотомъ стекло разлетается въ дребезги, а крѣпкое желѣзо закаляется и твердѣетъ, какъ сталь.

Но даже желѣзу больно отъ этихъ жестокихъ ударовъ.

Сколько развѣянныхъ надеждъ, благородныхъ стремленій, подавленныхъ грубой силой, пылкихъ сердецъ, пролившихъ всю кровь свою и успокоенныхъ на вѣки!..

Одно время казалось, что все будетъ «по-новому, по-хорошему» и переходъ къ болѣе совершенному устройству произойдетъ безъ чрезмѣрныхъ потрясеній, безъ обильнаго кровопролитія. Народная душа росла, а сила противника умалялась, и на чашѣ вѣсовъ исторіи тяга свободы перевѣсила старое бремя произвола. Потомъ засвистали нагайки и затрещали пулеметы, и картина перемѣнилась, и иные изъ тѣхъ, которые добивались свободы, теперь попали въ неволю, и которые говорили: «вся земля для всего народа» — получили три аршина земли для самихъ себя.

Вслѣдъ за городами, эти жестокіе удары судьбы поразили сознательное крестьянство.

17-го октября 1905 года русскій народъ получилъ вексель на четыре свободы и 6-го ноября собрался второй крестьянскій съѣздъ, на этотъ разъ уже не въ старомъ сараѣ, а въ залѣ сельскохозяйственнаго общества.

Этотъ съѣздъ, засѣдавшій шесть дней, привлекъ къ себѣ вниманіе всего русскаго народа и вызвалъ цѣлую бурю негодованія среди реакціонной и даже умѣренно-либеральной части общества.

Умѣренно-либеральныя газеты заговорили о «подставныхъ представителяхъ, которые сами себя называютъ крестьянами». «Новое Время» до сихъ поръ безъ всякаго стыда называетъ съѣздъ фальшивымъ. На дѣлѣ, однако, ноябрьскій съѣздъ былъ доподлинный крестьянскій. Изъ двухсотъ делегатовъ, присутствовавшихъ на съѣздѣ, крестьянъ было 120. Остальные были народные учителя, врачи, земскіе служащіе.

Делегатами были доставлены въ бюро союза около полутораста общественныхъ приговоровъ, представлявшихъ въ общемъ полномочія отъ нѣсколькихъ сотъ тысячъ членовъ. Два уѣзда: Сумскій, Харьковской губ., и Донецкій, области Войска Донского, присоединились къ союзу почти во всемъ составѣ населенія. И всѣ делегаты пріѣхали въ Москву на счетъ пославшихъ ихъ группъ и сельскихъ сходовъ.

Можно сказать, что ноябрьскій съѣздъ уловилъ на-лету настроеніе крестьянства и придалъ ему простую и удобопонятную формулировку: Народу — земля и власть, вся земля и вся власть.

Въ этомъ лежитъ объясненіе популярности крестьянскаго союза, которая выросла съ изумительной быстротой, можно сказать, почти внезапно. Постановленія съѣзда облетѣли всю деревенскую Россію. Присоединенія умножились и стали пріобрѣтать массовый характеръ.

За два послѣднихъ мѣсяца 1906 года въ бюро союза поступило нѣсколько сотъ общественныхъ приговоровъ о присоединеніи къ крестьянскому союзу, многіе изъ которыхъ тоже объединяли цѣлые уѣзды, какъ въ Сумахъ. Даже во время декабрьскаго возстанія почти не проходило дня, чтобы въ Москву не являлся новый делегатъ, то на лошадяхъ, то иногда даже пѣшкомъ, приносившій приговоръ своего общества.

— У насъ хорошо идетъ, мирно, — говорили они, — на почвѣ манифеста! — ибо волна боевой расправы еще не докатилась до деревни и мѣстное начальство не проявляло «твердой власти».

На съѣздѣ были представлены всѣ вѣтви и нарѣчія русскаго племени, слышались различные областные говоры. Бѣлоруссія дзакали, полтавскіе малороссы говорили мягко на и, а екатеринославскіе твердо на ы. Вологжане рубили на о, владимірцы тянули на а, а у орловцевъ вмѣсто: долой насиліе выходило далоу насилію.

Иныя рѣчи были какъ будто принесены прямо изъ глубины вѣковыхъ лѣсовъ, съ простора необозримыхъ полей. Помню, напримѣръ, рѣчь одного костромского крестьянина по поводу черной сотни въ деревнѣ:

— Пташка на вѣткѣ звенитъ, а ты тетеревъ — тюря. Пташка грудиться стала, чего пташка вѣщуетъ? Охотникъ пташку стрѣлять хочетъ. Не стрѣляй, прислушай. Того по вѣкъ не слыхано. Пташка звенитъ, товарищовъ зоветъ. Тебѣ, глухарь, весну вѣщуетъ. Сгрудится пташка, стрѣлять не пристойно, совѣсть не дозволитъ.

На дѣлѣ оказалось, однако, что совѣсть дозволяетъ и что, когда «пташка сгрудилась», стрѣлять изъ пулеметовъ стало пристойнѣе всего.

Настроеніе съѣзда было бурное, насыщенное электричествомъ. Страстныя пренія завязывались и обострялись и иногда изъ конца въ конецъ по низкой залѣ засѣданій пролетали какъ будто молніи. Ибо вопросы, поднимавшіеся на съѣздѣ, задѣвали слишкомъ важные и сложные интересы, чтобы о нихъ можно было говорить безъ возмущенія и страсти.

Въ этомъ мужицкомъ собраніи можно было получить предчувствіе того настроенія, которое возникнетъ и будетъ господствовать въ первомъ русскомъ законодательномъ собраніи, свободно избранномъ и достойномъ этого имени.

Публика тоже держалась нервно. Въ залѣ было тѣсно, а желающихъ слушать было слишкомъ много, и каждое мѣсто занималось чуть не съ бою. Въ дверяхъ постоянно была такая давка, что даже членамъ съѣзда было трудно проходить.

Были среди публики люди, пріѣхавшіе изъ провинціальныхъ городовъ, изъ Екатеринослава, Воронежа, Тамбова, нарочно для того, чтобъ посмотрѣть на съѣздъ. Не пустить ихъ было бы жестоко. Иные заявляли, что отнынѣ единственнымъ предметомъ ихъ работъ будетъ устроить мѣстное отдѣленіе крестьянскаго союза.

Другіе отдавали въ пользу союза послѣдній грошъ. Въ концѣ пятаго дня засѣданій стали собирать пожертвованія и собрали 600 рублей, все мелкими суммами, и одну серебряную медаль, два кольца, медальонъ.

Чтобы увеличить цѣну медали, ее розыграли въ лотерею. Выигравшій не пожелалъ объявить свое имя, и медаль осталась въ числѣ регалій союза.

Общимъ для значительнаго большинства делегатовъ было стремленіе къ открытой и мирной дѣятельности.

Въ самомъ началѣ, при провѣркѣ полномочій, почти всѣ настоятельно требовали занесенія въ протоколъ своего точнаго имени и названія села.

— Для того, чтобы земляки дѣйствительно могли прочитать, что я былъ на съѣздѣ и говорилъ, о чемъ поручено.

Увы, потомъ многія изъ этихъ заявленій послужили уликой и поводомъ для ареста.

Больше всего страстности вносили саратовскіе делегаты; они пріѣхали изъ мѣстности, охваченной пламенемъ и уже подвергнутой усмиренію. Ихъ родныя села вкушали на дѣлѣ то, что остальная Россія въ то время могла только предвкушать. Немудрено, что они поднимали крикъ. Съ кого лупятъ кожу, тотъ поневолѣ закричитъ. Но значительное большинство, болѣе двухъ третей делегатовъ, отвергали насиліе для осуществленія своихъ требованій. Они на первомъ планѣ ставили созывъ Учредительнаго Собранія, которое и должно произвести великую земельную реформу.

Къ аграрнымъ безпорядкамъ они относились съ сожалѣніемъ и рѣшительно высказывались за мирный правовой путь. На практикѣ мѣстныя группы крестьянскаго союза постоянно оказывали сдерживающее вліяніе на развитіе аграрныхъ погромовъ. Погромы производились стихійно самою темной и некультурной частью крестьянства. При развитіи крестьянскаго союза поджоги и разгромы сокращались и часто вовсе прекращались. Напримѣръ, въ Сумскомъ уѣздѣ и въ Донской области аграрные безпорядки начались только послѣ ареста руководителей союза.

На съѣздѣ не было недостатка въ типическихъ характерныхъ фигурахъ, какія создаются только въ самой гущѣ народной жизни.

Сумскій «батька» Антонъ Щербакъ, высокій, сѣдой, съ короткими усами и пронзительнымъ взглядомъ, — какъ будто одна изъ казацкихъ фигуръ, выхваченная изъ «Запорожцевъ» Рѣпина, прямо съ полотна. Щербакъ называлъ себя, однако, фермеромъ обоихъ полушарій, ибо онъ провелъ въ Америкѣ 20 лѣтъ и имѣлъ въ Калифорніи хорошо обстроенную ферму и большую русскую семью. Въ Россію Щербакъ пріѣхалъ на временную побывку и попалъ сперва въ свои родныя Сумы, а потомъ въ тюрьму, гдѣ и просидѣлъ мѣсяца полтора или два.

Манифестъ 17-го октября выпустилъ его на волю, а теперь онъ опять въ тюрьмѣ. Сумскіе и лебединскіе крестьяне хотѣли его освободить, и его пришлось перевозить изъ города въ городъ, до самаго Харькова, гдѣ тюрьма надежнѣе всего.

Священникъ Серебрянскій, делегатъ отъ Воронежской губ., представилъ пять волостныхъ приговоровъ. Въ одной изъ своихъ рѣчей отецъ Серебрянскій назвалъ Христа первымъ соціалистомъ. — «Крестьянскій союзъ есть также союзъ христіанскій. Если бы Христосъ былъ здѣсь, онъ былъ бы вмѣстѣ съ нами».

Это — какъ бы отвѣтъ на слова Полтавскаго губернатора, сказанныя лѣтъ пять тому назадъ: — Если бы Христосъ снова сошелъ на землю, я былъ бы вынужденъ арестовать его.

За неимѣніемъ Христа, власти арестовали отца Серебрянскаго, а потомъ и другого священника, отца Мирецкаго. Мирецкаго привезли въ Валуйки и посадили въ тюрьму. Крестьяне окрестныхъ селеній пришли съ хоругвями и крестами и освободили своего пастыря, были призваны казаки, и дѣло кончилось нагайками и стрѣльбой, съ убитыми и ранеными и новымъ добровольнымъ арестомъ отца Мирецкаго, желавшаго предотвратить дальнѣйшее кровопролитіе.

Послѣ этого крестьяне подобрали свои растоптанныя хоругви и собирались въ количествѣ 30,000, съ женами и дѣтьми, итти въ Москву крестовымъ походомъ «искать правды». Удержать ихъ отъ этого предпріятія стоило большого труда.

Двѣ крестьянки, въ ситцевыхъ кофтахъ, шерстяныхъ платкахъ и козловыхъ башмакахъ, явились въ качествѣ делегатокъ отъ женскаго схода одного изъ селъ той же Воронежской губерніи. Мужской сходъ прислалъ особаго представителя. Обѣ делегатки сидѣли смирно и внимательно слушали; говорить онѣ стѣснялись и только сжимали узелки съ различной «литературой», пріобрѣтенной въ придверной комнатѣ. Теперь онѣ еще болѣе смирно сидятъ въ тюрьмѣ…

Капитанъ Перелешинъ былъ делегатомъ отъ кустарей той же Воронежской губ. Онъ явился на съѣздъ въ мундирѣ и даже при саблѣ и вызвалъ не малый переполохъ. Кто-то изъ публики крикнулъ даже: «Долой полицію»!..

Тогда Перелешинъ поднялся и при всеобщихъ рукоплесканіяхъ сказалъ: «я — капитанъ такой то, делегатъ изъ Воронежской губ. Я никогда не скрывалъ своихъ убѣжденій и дѣйствовалъ совершенно открыто. Поэтому я пришелъ сюда въ мундирѣ».

Крестьянинъ Красновъ, делегатъ изъ Рузы, теперь сидитъ въ рузской тюрьмѣ. Крестьянинъ Балашевъ, другой делегатъ изъ Рузы, необычайно дѣятельный, съ пламенной рѣчью, присоединившій къ союзу въ самое время съѣзда большую Хотебцовскую волость, — теперь сидитъ въ Рузѣ, въ тюрьмѣ. У Балашева осталась жена и восемь человѣкъ дѣтей. Въ свое время онъ ѣздилъ санитаромъ въ Манчжурію и вернулся едва за мѣсяцъ до съѣзда.

Однимъ словомъ, какъ у Гоголя въ «Тарасѣ Бульбѣ», — кого сожгли въ мѣдномъ быкѣ въ Варшавѣ, а съ кого сняли живьемъ кожу въ турецкомъ Цареградѣ, и все добрые были казаки.

Впрочемъ, не всѣ добрые казаки попали въ турецкую неволю. И многіе изъ «намѣченныхъ къ изъятію» обрѣтаются «въ пространствѣ». Былъ, напримѣръ, на съѣздѣ орловскій крестьянинъ Бредихинъ, делегатъ изъ мѣстности, вытолкнутой событіями на путь аграрныхъ безпорядковъ ранѣе другихъ, а потому подвергнутой покоренію еще весной 1905 года. Бредихинъ сидѣлъ въ тюрьмѣ, попалъ подъ судъ и былъ приговоренъ къ довольно тяжелой карѣ, но временно отпущенъ домой. На съѣздъ Бредихинъ попалъ почти случайно, но тѣмъ сильнѣе было впечатлѣніе, полученное имъ отъ рѣчей и постановленій. Это именно онъ провозглашалъ на орловскомъ областномъ нарѣчіи: Долоу насилію.

Съ виду Бредихинъ былъ здоровый парень, вершковъ десяти ростомъ, съ простодушнымъ лицомъ, но не безъ примѣси особой орловской хитрости.

— Начальство говоритъ, что мужикъ сѣръ, — сказалъ онъ съ своей стороны съѣзду, — да у мужика умъ не чортъ съѣлъ. Мужикъ на колѣнкахъ чорта обогналъ.

Прямо со съѣзда Бредихинъ ушелъ пѣшкомъ и пошелъ бродить изъ села въ село.

Какъ-то въ январѣ онъ побывалъ въ своемъ родномъ селеніи.

— Много сдѣлау, — сообщилъ онъ на томъ же странномъ нарѣчіи, и черезъ два дня опять отправился въ путь.

Кромѣ Бредихина, есть и другіе, которые ходятъ и ѣздятъ между селъ и промежъ городовъ, опоясанныхъ чрезвычайной охраной. Нѣкоторые ходятъ попросту, съ посохомъ въ рукахъ и съ сумой за плечами. Изъ нихъ сталъ складываться новый крестьянскій типъ странника, разносящаго вмѣсто прежнихъ слуховъ новую правду…

Съѣздомъ въ Москвѣ интересовались рѣшительно всѣ, интеллигенція и рабочіе, торговцы и даже дворники. На улицѣ у входа постоянно стояли группы и разсуждали о томъ, что происходитъ на съѣздѣ. Люди почище одѣтые старались пробраться внутрь. Люди, одѣтые попроще, иногда останавливали выходящихъ и распрашивали ихъ о ходѣ преній.

— Господинъ, — обратился ко мнѣ однажды какой-то совсѣмъ сѣрый мужикъ въ чуйкѣ и бараньей шапкѣ, — о чемъ тамъ говорятъ? Слышно, землю велятъ дѣлить по-ровень.

Не было, впрочемъ, недостатка и въ простонародныхъ элементахъ, старавшихся проникнуть въ число слушателей съѣзда. Группа московскихъ мясниковъ прислала пять человѣкъ бойцовъ, прямо съ бойни, въ фартукахъ, съ поясами, чтобы заслушать рѣшенія съѣзда. Нѣсколько разъ приходили кучки хулигановъ и настойчиво просили пропустить ихъ на съѣздъ. Одна группа была особенно характерна. Предводитель ея былъ огромнаго роста, весь въ грязи и съ разбитой головой, накрестъ обвязанной бинтами. Онъ нисколько не скрывалъ, что получилъ свои раны при участіи въ патріотической манифестаціи, въ стычкѣ съ красными флагами. Но теперь у него было уже совсѣмъ другое настроеніе.

— Да пропустите насъ, да что, да какъ же, — повторялъ онъ неотступно, — да вѣдь это наше родное, мы тоже мужики. Да вы, можетъ, думаете, мы драться пришли. Да, ну его къ чорту!.. Да мы къ вамъ съ теплымъ сердцемъ, безъ всякой хитрости. Да, можетъ, вы плату хотите. Вотъ три копейки послѣднія.

Излишне прибавлять, что предводитель, да и вся группа была изрядно выпивши. Насилу удалось убѣдить ихъ, что на съѣздѣ черезчуръ тѣсно и что свѣдѣнія о крестьянскомъ союзѣ они могутъ получить на засѣданіяхъ московской городской группы.

Городская группа проявляла большую дѣятельность. Она собиралась каждое воскресенье, привлекая сотни слушателей самаго разнообразнаго вида. Приходили даже хитровцы и колеблющіеся черносотенцы, и послѣ двухъ-трехъ объясненій присоединялись къ «крестьянской партіи». Послѣднее засѣданіе было въ воскресенье, 13-го ноября. Собралось человѣкъ 150, все людей простого званія. Предсѣдательствовалъ N-скій волостной старшина, отставной гвардейскій фельдфебель, съ сѣдой бородой и цѣлой выставкой медалей черезъ всю грудь. Интеллигентовъ было мало и они молчали, ибо люди простонародные говорили наперерывъ. Обсуждались вопросы сперва объ учредительномъ собраніи, а потомъ о размѣрахъ выкупа за землю. И во всѣхъ рѣчахъ не было ни одной невѣрной или противорѣчивой ноты! Постановленія съѣзда были прочитаны и приняты съ огромнымъ энтузіазмомъ.

Приводить ихъ здѣсь уже не имѣетъ практическаго значенія. Во главѣ всего стояло настойчивое требованіе о передачѣ земли народу и объ утвержденіи народовластія въ видѣ созыва учредительнаго собранія на основѣ всеобщей, равной, прямой и закрытой подачи голосовъ.

Слѣдуетъ отмѣтить также значительный успѣхъ крестьянскаго союза среди московскихъ рабочихъ. Почти одновременно со съѣздомъ на различныхъ заводахъ образовались группы, желавшія примкнуть къ крестьянскому союзу.

12-го ноября закрылся крестьянскій съѣздъ, а 14-го ноября утромъ было арестовано московское «бюро содѣйствія». Затѣмъ, въ періодъ московскаго возстанія и другихъ городскихъ безпорядковъ, власти были слишкомъ заняты, и крестьянскій союзъ оставался сравнительно въ тѣни.

Съ двадцатыхъ чиселъ декабря усмиреніе и аресты перекинулись изъ города въ деревню. Экзекуціи обрушились одинаково и на аграрные безпорядки и на совершенно мирныя села, приставшія къ крестьянскому союзу и сдержанно ожидавшія реформы. Въ январѣ аресты пріобрѣли массовый характеръ, и въ настоящее время двѣ тысячи членовъ крестьянскаго союза сидятъ по разнымъ губернскимъ и уѣзднымъ тюрьмамъ. Помимо того, число арестованныхъ народныхъ учителей тоже достигаетъ двухъ тысячъ.

Я не стану описывать жестокостей, которыя были совершены при этомъ полиціей и войсками. Газеты наполнены ужасными описаніями совершенно невѣроятныхъ фактовъ и, чтобы пересказать все, понадобился бы цѣлый томъ. Не говоря уже о Тамбовской Манчжуріи и Полтавскихъ драгунадахъ, приведу наудачу нѣсколько болѣе новыхъ фактовъ.

Въ селѣ Пакошичахъ, Черниговской губ., арестованныхъ учителей и крестьянъ драгуны привязали арканами къ конскому хвосту и волочили по дорогѣ; вырывали у нихъ изъ головы волосы цѣлыми прядями; били прикладомъ по лицу и приговаривали: «Вотъ вамъ свобода, вотъ манифестъ, вотъ неприкосновенность личности!»

Въ Приднѣпровскомъ уѣздѣ, Екатеринославской губ., избы такъ называемыхъ зачинщиковъ «сжигали подъ метлу», т.-е. выметали пожарище метлой, чтобы не оставалось и слѣда.

Въ м. Станиславовѣ, Херсонской г., крестьяне на основаніи указа 11-го декабря переизбрали волостной сходъ. Явилось 50 казаковъ и 70 артиллеристовъ съ двумя пулеметами и высѣкли по указанію пристава 18 человѣкъ крестьянъ. Давали по 250 ударовъ. Нѣкоторые изъ высѣченныхъ — при смерти. И опять тѣ же приговоры: «Вотъ вамъ выборы, вотъ депутаты, свобода слова и собраній». А скрывшимся крестьянамъ приставъ велѣлъ передать, что ихъ повѣсятъ.

Цѣль этихъ жестокостей совершенно ясна — запугать, устрашить, привести въ полный трепетъ. Города наказываются за дерзость вооруженныхъ сопротивленій, беззащитныя села подвергаются военному покоренію, не столько за аграрные безпорядки, сколько, такъ сказать, въ счетъ будущаго, для того, чтобы не было весной той стихійной волны, одна мысль о которой не даетъ спать торжествующей реакціи. — «Такъ устрашимъ, — сказалъ П. И. Дурново, — что даже внуки будутъ вспоминать и ужасаться».

Или, какъ писалъ въ своемъ приказѣ кавказскій военачальникъ фонъ-Озеровскій: «Еще при жизни своей сдѣлаю себѣ такую тризну, что внуки ваши не забудутъ ея».

Если это дѣйствительно послѣдняя тризна, то она затмила жестокость языческихъ погребеній.

Какъ относятся къ этимъ жестокостямъ пострадавшіе крестьяне? Такъ же пестро, какъ и весь пестрый ходъ русской революціи.

Въ иныхъ селахъ настроеніе подавлено. Половина населенія разбѣжалась, оставшіеся на мѣстахъ поголовно пересѣчены, обложены штрафами и выкупомъ, унижены и затоптаны въ грязь. Зато бѣжавшіе разсказываютъ объ экзекуціяхъ и скрежещутъ зубами.

Есть мѣста, гдѣ деревня относится къ арестамъ съ какой-то странной насмѣшкой. — «Забирай, — говорить крестьяне, — намъ съ хлѣбовъ долой, а зимой и Матрена дровъ нарубить. А къ веснѣ выпустишь, небось, не то самъ безъ хлѣба насидишься».

Замѣна сельскихъ властей другими, вновь избранными, мѣстами продолжается, но для временнаго обращенія съ начальствомъ выбираютъ подставныхъ старостъ и старшинъ, «вродѣ накатнаго войлока», по выраженію крестьянъ.

Уменьшаютъ жалованье старому сельскому и волостному начальству, дабы этимъ способомъ угасить ихъ рвеніе. И даже аграрные безпорядки, погашенные въ одномъ концѣ, снова вспыхиваютъ въ другомъ, какъ бѣглый огонь.

Въ Воронежской губерніи говорили о крестовомъ походѣ къ Москвѣ. Въ городѣ Тулѣ голодные крестьяне ходили толпой по улицамъ и кричали: «хлѣба, хлѣба!»… точь-въ-точь какъ въ самые худшіе, послѣдніе годы старой Франціи предъ созывомъ Генеральныхъ Штатовъ (Земскаго Собора). Трудно сказать, что выйдетъ изъ этого въ ближайшемъ будущемъ, ибо мы живемъ безъ будущаго, прихотью текущей минуты.

Что касается крестьянскаго союза, то можно сказать, что онъ заложилъ основы крестьянской демократической партіи. Несмотря на аресты и гоненія, популярность идеи крестьянскаго союза продолжаетъ увеличиваться.

Ростъ организаціи отступилъ въ глухіе уѣзды, до сихъ поръ обойденные покореніемъ. Въ такихъ уѣздахъ складываются новыя связи, составляются по-прежнему приговоры о присоединеніи къ союзу, хотя эти приговоры приходится сохранять подъ спудомъ.

Въ болѣе бойкихъ округахъ аресты и разгромы произведены, какъ сказано, съ пестриной. Есть уѣзды и губерніи, гдѣ интеллигенція захвачена въ плѣнъ поголовно. Изъ восьми врачей остался одинъ, изъ десяти учителей двое, и то одинъ уволенный. Сознательные крестьяне забраны сотнями… Въ другихъ уѣздахъ гроза пошла по-верху. Въ плѣнъ попали либеральные земцы, часть рабочихъ и то, большей частью, не самые дѣятельные. Въ деревняхъ арестованы лица, причастные къ аграрнымъ безпорядкамъ, часто первые попавшіеся подъ руку, вообще «не тѣ Ѳедоты».

Организаціи крестьянскаго союза, уѣздныя и губернскія, уцѣлѣли, хотя дѣятельность ихъ протекаетъ подъ сурдинкой и не можетъ развертываться такъ широко, какъ прежде.

Во всякомъ случаѣ можно сказать, что крестьянскій союзъ разрушилъ вѣковую стѣну, раздѣлявшую интеллигенцію и земледѣльческій народъ. Стѣна эта была во многихъ мѣстахъ подрыта работой сельскихъ учителей и деревенскихъ интеллигентовъ, но рухнула она почти вдругъ. И можно съ увѣренностью ожидать, что — какъ только русская свобода хотя немного окрѣпнетъ и получится какая-нибудь возможность политической дѣятельности, крестьянская демократическая партія сложится въ короткое время изъ кадровъ крестьянскаго союза и будетъ насчитывать своихъ членовъ сотнями тысячъ и милліонами.

Февраль 1906 г.

Совѣщаніе въ Гельсингфорсѣ

Совѣщаніе происходило въ Гельсингфорсѣ на тихой, опрятной улицѣ, въ домѣ финскаго рабочаго союза. На фронтонѣ дома красовалась двойная надпись внизу по-шведски: Arbetareförening (рабочій союзъ), а вверху нѣчто совершенно невразумительное для обыкновенныхъ смертныхъ: Työväenyhdistys, что, впрочемъ, означаетъ по-фински то же самое. Помѣщеніе союза было простое, непритязательное. Деревянныя лавки, деревянныя стѣны, на стѣнахъ портреты Маркса и нѣкоторыхъ финскихъ дѣятелей и нѣсколько цвѣтныхъ гравюръ, изображавшихъ финновъ и финнокъ въ національныхъ костюмахъ, два перекрещенныхъ знамени, букетъ красныхъ цвѣтовъ и больше ничего.

Впрочемъ, для крестьянскаго союза помѣщеніе это представлялось удобнымъ пристанищемъ. Прошлымъ лѣтомъ первый крестьянскій съѣздъ собирался въ старомъ сараѣ, подъ Москвой. Второй съѣздъ засѣдалъ открыто на основаніи октябрьскаго манифеста, въ залѣ сельскохозяйственнаго общества, но за эту утлую и кратковременную открытость пришлось поплатиться такимъ разгромомъ, что, право, лучше было бы остаться при прежней сельской обстановкѣ.

Это новое всероссійское совѣщаніе, по счету третье, состоялось не безъ препятствій. Начать съ того, что дѣятельная русская администрація, перехвативъ съ дюжину приглашеній, рѣшила во что бы то ни стало воспрепятствовать съѣзду крестьянскихъ делегатовъ и съ этой цѣлью выставила у входа въ крестьянскій клубъ на Невскомъ солидную полицейскую охрану. Охрана получила приказъ, въ силу второй половины мымрецовскаго правила, «не пущать» никого внутрь въ пятницу 9 мая, до шести часовъ вечера. Къ счастью, «тащить» никого не тащили. Какую цѣль имѣлъ этотъ премудрый приказъ, сказать трудно. Иные крестьянскіе делегаты даже обидѣлись:

— Что же они думаютъ — мы дѣти малыя, другихъ ходовъ не найдемъ? Это какъ тотъ лекарь, что сталъ у голоднаго цыгана зубы вырывать, чтобы ему нечѣмъ было ѣсть…

Какъ бы то ни было, пришлось перекочевать изъ Петербурга на болѣе свободную почву. Въ предвидѣніи полицейскихъ попеченій было еще заранѣе рѣшено сократить съѣздъ и превратить его въ совѣщаніе. При современномъ народномъ возбужденіи можно было ожидать, что съѣдутся нѣсколько сотъ делегатовъ. Но для того, чтобы перевезти изъ Петербурга въ Гельсингфорсъ и обратно даже четыреста человѣкъ, потребовалась бы или казенная ассигновка, или, по крайней мѣрѣ, иностранный заемъ. Крестьянскій союзъ по самому составу своему есть учрежденіе бѣдное и услугами Коковцева отнюдь не пользуется. Такимъ образомъ, составъ совѣщанія сократился до 120 делегатовъ изъ 32 русскихъ губерній. Другія губерніи ограничились мѣстными съѣздами и отложили свое представительство до болѣе благопріятнаго времени.

Сравнительно съ прошлыми съѣздами составъ делегатовъ и даже ихъ внѣшній видъ значительно измѣнился. Минувшіе десять мѣсяцевъ не прошли даромъ. Здѣсь были другіе люди и другія рѣчи, — болѣе злыя слова и напряженныя настроенія. Изъ прежнихъ организаторовъ уцѣлѣли человѣкъ десять. Однихъ сослали въ Сибирь, другіе сидятъ въ тюрьмѣ, третьи спаслись за границу, четвертые спасаются внутри Россіи и переходятъ съ мѣста на мѣсто въ качествѣ странствующихъ проповѣдниковъ. Впрочемъ, многіе изъ такихъ странниковъ, безъ настоящаго имени, безъ паспорта и постояннаго ночлега, попали и на это совѣщаніе. Въ жизни моей я не видалъ такого демократическаго или, сказать прямѣе, такого оборваннаго собранія. Настоящіе крестьянскіе санкюлоты.

Раньше между делегатами попадались люди почтенные и пристойные, съ достаткомъ и общественнымъ положеніемъ, зажиточные хозяева, земскіе служащіе, гласные отъ крестьянъ, мелкіе землевладѣльцы, врачи, священники. Теперь все это отметено куда-то въ сторону.

Времена настали серьезныя, и слабые люди отошли прочь.

Иные, впрочемъ, попали въ острогъ, другіе попали въ кадеты. Кое-кто прошелъ въ Государственную Думу. Тѣ же, которые избѣжали кадетовъ, Думы и острога, потеряли свои мѣста и свою солидность, стали голодные, злые, рѣшительные. Ни у кого изъ нихъ нѣтъ ни копейки. Куртки у нихъ въ пятнахъ, локти протерты насквозь и въ глазахъ бѣгаютъ огоньки.

Одинъ изъ воронежскихъ делегатовъ щеголялъ въ лаптяхъ. Какъ онъ довезъ свои лапти въ цѣлости и сохранности отъ Воронежа до Гельсингфорса и обратно, я не могу сказать. Делегатъ съ сибирской границы выступалъ въ желтыхъ кожаныхъ бродняхъ, черниговецъ, напротивъ, красовался широкими запорожскими шароварами, низкими сапогами и нанковымъ жупаномъ. Шестидесятилѣтній старикъ изъ Самары сидѣлъ рядомъ съ молодымъ безусымъ парнемъ, членомъ «народной управы» изъ Пензенской губерніи. Первый скромно заявлялъ: «Извините, если я что говорю не такъ. Мы люди не очень образованные»; второй разсказывалъ, что въ его родномъ уѣздѣ изъ тринадцати волостей организованы двѣнадцать.

Начальственное попеченіе послѣдовало за делегатами до самаго Гельсингфорса въ видѣ шпіоновъ всѣхъ родовъ оружія. Одни изъ нихъ ѣхали въ поѣздѣ, другіе приходили навстрѣчу поѣзду и потомъ провожали делегатовъ до самаго помѣщенія. Они, впрочемъ, держались на почтительномъ разстояніи, большей частью на другой сторонѣ тротуара. Быть можетъ, ихъ смущало сообщеніе изъ Выборга, съ учительскаго съѣзда. Съѣздъ происходилъ въ Юстила, на второмъ Сайменскомъ шлюзѣ, въ прекрасной дачной мѣстности. На немъ присутствовало 250 делегатовъ, около сотни гостей и одинъ незваный гость, командированный жандармскимъ управленіемъ. Это было на третій день съѣзда. Любопытный шпіонъ подошелъ слишкомъ близко къ Народному дому и не нашелъ ничего умнѣе, какъ залечь въ кусты. Судомойка, выплескивая грязную воду, вспугнула его, какъ вспугиваютъ вальдшнепа. Неудачливый агентъ вскочилъ и сталъ уходить, но въ окрестномъ лѣсу въ десяти мѣстахъ засѣдали дѣловыя комиссіи съѣзда. Уйти было трудно. Несчастный соглядатай быстро вернулся и вошелъ въ Народный домъ, стараясь притвориться членомъ съѣзда. Его тутъ же задержали и допросили. Благодаря заступничеству дамъ, допросъ велся безъ пристрастія и ему велѣли удалиться. Но черезъ десять минутъ ближайшая комиссія, мимо которой ему пришлось пройти, прислала его обратно подъ конвоемъ, какъ заново изловленнаго шпіона. Перья его были значительно потрепаны и шляпа-котелокъ изломана, какъ будто на ней сидѣли. Дамы опять заступились и упросили отпустить его, но съ тѣмъ же конечнымъ результатомъ. Волны учительскихъ комиссій упорно прибивали его обратно къ Народному дому, какъ утлую щепку, и каждый разъ въ болѣе растрепанномъ видѣ. Въ третій разъ его привели трое финскихъ рабочихъ, которые назвали себя пикетомъ красной гвардіи. Они обыскали его и нашли шпіонское свидѣтельство за подписомъ и печатью.

Тогда славянское легкомысліе уступило финской обстоятельности. Злополучнаго шпіона въ четвертый разъ приняли съ рукъ на руки и посадили на чердакъ. Въ видѣ стражи къ нему приставили двухъ молодыхъ эс-эровъ, которые безъ всякаго замедленія принялись угощать его поочередно проповѣдями. Въ четыре часа шпіону дали обѣдъ, но вмѣсто дессерта стали ему читать вслухъ «Трудовую Россію». На третьемъ столбцѣ несчастный плѣнникъ взмолился: «Отпустите меня, я все, что угодно, подпишу».

Но эс-эры были неумолимы. Шпіона продержали въ плѣну три дня и три ночи. Все это время его кормили скудно и поучали болѣе, чѣмъ обильно. Къ концу третьяго дня съѣздъ разъѣхался. Въ это время красная гвардія заявила въ свою очередь притязаніе на плѣнника.

— Это мы взяли, отдайте его намъ.

Но дамы настояли, чтобы отпустить его на волю.

Думаю, что политическая карьера этого не въ мѣру любознательнаго шпика во всякомъ случаѣ окончена.

Свѣдѣнія объ этомъ прискорбномъ выборгскомъ приключеніи заставляли и гельсингфорскихъ соглядатаевъ держаться осторожно.

Кромѣ казенныхъ русскихъ шпиковъ, было нѣсколько десятковъ финскихъ рабочихъ. Они держались во дворѣ и внутрь не заходили, чтобы не мѣшать совѣщанію. Крестьянамъ, проходившимъ мимо, они улыбались во весь ротъ, иногда подходили къ нимъ и пожимали имъ руки. Дальше разговоръ не шелъ, ибо не было общихъ словъ. Но было общее красное знамя, на которое указывали обѣ стороны и признавали его своимъ. Какой-то старикъ-извозчикъ привезъ съ вокзала одного мужичка съ артельными котомками и отказался взять плату.

На улицѣ къ делегатамъ подходили русскіе солдаты и матросы и сообщали вещи, странныя и почти несообразныя, даже въ наше несообразное время, о военныхъ кружкахъ и надеждахъ, о дерзкихъ и безсмысленныхъ мечтаніяхъ.

И, какъ будто въ довершеніе, всю ночь стоялъ бѣлый свѣтъ и можно было до утра читать газеты. Газеты говорили о митингахъ и разстрѣлахъ, о вѣрныхъ ожиданіяхъ кадетскаго министерства и объ офицерскомъ заговорѣ противъ Думы.

Делегаты привезли съ собой нѣсколько десятковъ сельскихъ приговоровъ. Всѣ приговоры были адресованы парламентской трудовой группѣ и говорили о борьбѣ за землю и волю, о народной поддержкѣ и готовности стоять до конца. Почти всѣ приговоры были нацарапаны кое-какъ, съ варварскими ошибками и странной терминологіей, но содержаніе ихъ тѣмъ ярче било въ глаза.

— Мы, жители села Плиски, Борзенскаго уѣзда, Черниговской губерніи, съ жаромъ выражаемъ, что крестьяне болѣе терпѣть не имѣютъ силъ и что все терпѣніе заключается въ государственной думѣ; но если же дума какъ-нибудь обойдетъ крестьянъ, то терпѣніе лопнетъ и обручъ отскочитъ, или, короче сказать, уже у той уздечки чиновничьей порвутся поводья и удила лопнутъ и вскочатъ крестьяне свободными людьми, и, никакія силы не удержатъ, ни пушки, ни пулеметы, и горе будетъ чиновникамъ-дармоѣдамъ и кулакамъ, а также черносотенцамъ, а истинно за то, что имутъ очи и не видятъ, уши имѣютъ и не слышатъ. Они даже забыли слова равноапостольнаго князя Владиміра, на котораго дружина жалилась за то, что даетъ простыя ложки ѣсть, не серебряныя. Благоразумный князь сказалъ: «Съ дружиною наживу серебро, а безъ дружины хоть не пробуй».

— И сейчасъ уже видно, гдѣ солнце восходитъ и гдѣ раки зимуютъ. Громко заявите, отъ имени крестьянъ, что полно правительству и его чиновникамъ криводушить, полно имъ кровь крестьянскую пить. Такъ выпили кровь, остались однѣ жилы и кости…

— Несправедливо, что 76 съ половиной милліоновъ крестьянскихъ душъ изнываютъ и бьются ради благополучія какихъ-то дармоѣдовъ-землевладѣльцевъ. Какъ ни разсуждай, такое устройство жизни несправедливо, неправильно, невыгодно для всего народа.

— По справедливости, самое первое и самое важное дѣло — благо всего русскаго народа, а при теперешнихъ русскихъ порядкахъ все государство устроено ради блага и ради счастья сытой шайки народныхъ обидчиковъ.

— Ловко они устроились: владѣютъ землей, не работая, собираютъ тамъ, гдѣ не сѣяли. Это не порядокъ.

— Иные говорятъ: «Мы нашу землю получили по наслѣдству». Другіе говорятъ: «Мы ее купили и къ тому же за свои кровныя денежки». Третьи говорятъ: «Наши помѣстья, молъ, отцы наши и дѣды своимъ трудомъ заработали».

— Вотъ еще какіе безгрѣшные, да чистые оказались. Всѣхъ такихъ чистыхъ господъ крестьяне должны спросить:

— Да вы-то сами надъ землей-матушкой своими руками работаете или нѣтъ?

— Нѣтъ, не работаемъ, — отвѣтятъ помѣщики, чистые господа.

— Не вашими ли руками земля-кормилица изъ дикой стала воздѣланною? Не ваши ли дѣды и отцы такъ ее обработали? — спросятъ крестьяне.

— Нѣтъ, не они, а мужики подневольные, мужики крѣпостные, мужики наемные, мужики арендаторы, — отвѣтятъ помѣщики.

— Вотъ и выходитъ такъ, что все мужики, да мужики, а вы-то сами при чемъ? — спросятъ крестьяне.

— Да, вѣдь, они, что слѣдуетъ, съ насъ получили давно.

— Знаемъ мы, что слѣдуетъ, — скажутъ на то крестьяне. — Почему же это вышло, что на ихъ долю пришлось меньше, чѣмъ на вашу? Больно вы хитрые становитесь, когда дѣло доходитъ до дѣлежа: работнику грошъ, а бездѣльнику рубль.

— Да вѣдь земля наша собственность, — скажутъ господа помѣщики.

— Вотъ оно что — собственность. Ловко сказано. А давно ли вы людьми торговали, людей на собакъ мѣняли и тоже говорили, что это ваша собственность?

— Трудъ вашъ не больно великъ, — чужое добро въ свой карманъ класть. Это и разбойники умѣютъ на большой дорогѣ. А по нашему такъ: чьими руками земля воздѣлана, тому должны принадлежать и ея плоды…

— Отъ трудовъ праведныхъ не наживешь палатъ каменныхъ. Помѣстье, купленное на деньги, все-таки помѣстье награбленное… А тому, кто самъ на землѣ работаетъ, тотъ, небось, смотри на дармоѣдовъ и облизывайся. Больно жирно будетъ.

— Кто жнетъ, гдѣ не сѣялъ, все равно отъ другихъ отнимаетъ. Съ чужого коня середь грязи долой!

— Просимъ передать наше письмо на разсмотрѣніе думы и удовлетворить наше требованіе, а то иначе — ничто не поможетъ.

— Въ чемъ и подписуемся села Плиски крестьяне и казаки…

Были среди делегатовъ архангельцы и вологжане, были полѣшуки-черниговцы.

— Наши крестьяне дики, разсказывали они, — живутъ въ лѣсу, на берегу Днѣпра, все равно — древляне.

Делегатъ изъ Сибири говорилъ о расправахъ Меллеръ-Закомельскаго и его карательныхъ отрядовъ. Кубанецъ разсказывалъ о дѣйствіяхъ урупскаго полка. Крестьянскій союзъ кормилъ урупцевъ двѣ недѣли. Сѣдлецкій делегатъ говорилъ:

— Мы — русскіе изъ Польши; нѣтъ нашей жизни гаже. Польскіе паны жмутъ изъ насъ масло, а петербургскіе начальники пускаютъ намъ кровь. Теперь наши попы стали просить начальство, чтобъ даровать намъ своихъ русскихъ депутатовъ въ думу. Мы тому рады, но мы стали выбирать по приходамъ, проводить хорошихъ людей, не поповскихъ прихвостней.

Делегатъ съ Вислы отъ польскаго крестьянскаго союза горько жаловался:

— Паны зажали намъ ротъ, они говорятъ вмѣсто насъ — не нужно хлопамъ земли. Считаютъ хлопа, какъ быдло, да еще глупое быдло. Но намъ землю нужно, какъ свѣтъ и воздухъ. Чѣмъ дышать безъ земли? Безъ нея помрешь — похорониться некуда…

— У васъ лучше, чѣмъ у насъ, — завидовалъ польскій делегатъ.

— У васъ равноправность. Хлопъ и учитель на одной скамьѣ сидятъ, одну рѣчь говорятъ. Не разберешь, кто крестьянинъ и кто ученый. Пріѣдемъ домой, станемъ нашимъ разсказывать: каково бы и намъ завести то же самое…

Рѣчи делегатовъ были весьма разнообразныя, терпкія, простонародныя, съ грубымъ остроуміемъ и даже съ крѣпкими словами.

— А про господъ-дворянство у насъ нехорошо говорятъ, извините пожалуйста — въ тысячи ихъ облагаютъ.

Другія рѣчи были уснащены иностранными словами съ неизмѣнной перестановкой удареній. Третьи, полныя огня, захватывали душу и увлекали все собраніе.

— Граждане, — говорилъ одинъ делегатъ, высокій, пожилой, съ бронзовымъ лицомъ и темнобурой шеей, въ складкахъ и трещинахъ, вродѣ древесной коры. — Пусть рухнетъ старое зданіе, хотя бы на наши головы, и воздвигнется на ономъ мѣстѣ новый и свѣтлый храмъ, залитый во всѣ углы краснымъ цементомъ. Не жаль крови, жаль нашего утѣсненія.

И онъ поднималъ къ небесамъ свои грубыя руки, твердыя, какъ дерево, одинаково сильныя для труда и удара.

Всѣ делегаты въ одинъ голосъ засвидѣтельствовали необычайный ростъ народнаго настроенія въ самыхъ глухихъ углахъ.

— У насъ крестьянскій союзъ самъ собой выросъ. Не онъ къ намъ пришелъ, а мы къ нему.

— Гдѣ прежде ораторовъ кольями били, нынче проходу не даютъ: «Поѣзжай къ намъ!»

— Чуваши народъ упорный, — говорилъ симбирскій делегатъ. — На митингахъ съ ума сходятъ. Станетъ предъ ораторомъ на колѣни, кричитъ: «Студенца, поѣзжай къ намъ, учи народъ, — никто не найдетъ».

Совѣщаніе вынесло много резолюцій. Большей частью онѣ говорили о поддержкѣ трудовой группы въ различныхъ направленіяхъ. — «Мы до конца пойдемъ. Головы свои подвержены отдать».

Трудовая группа въ свою очередь обѣщала содѣйствіе.

Запросъ по поводу преслѣдованій крестьянскаго союза, разбиравшійся въ четвергъ въ Государственной Думѣ, уже далъ поводъ ярко проявиться этому единству настроенія крестьянскаго союза и трудовой группы.

Май, 1906 г.