Краснокожий пророк

Глава 13 ВОСЬМИЛИКИЙ ХОЛМ

Земля у реки Мчащейся была совсем другая. Элвин не сразу это заметил, поскольку бежал, если можно так выразиться, ничего не видя и не слыша. Поэтому мало что замечал. Пока он бежал, ему снился один долгий сон. Но как только они с Такумсе ступили на Землю Кремней, сновидение сразу изменилось. Все вокруг, куда бы он ни повернул взор, расцветилось маленькими искорками угольно-черного огня. Только это была не та пустота, что всегда маячила неподалеку. И не та глубокая чернота, что поглощала свет и не отпускала обратно. Нет, этот черный цвет сиял и переливался, испуская огоньки.

Когда они остановились и Элвин очнулся от сна, черные огоньки чуточку померкли, но все еще периодически сверкали. Недолго думая, Элвин подошел к одному такому черному светлячку, проглядывающему в море зелени, нагнулся и поднял его. Кремень. Большой, хороший кремень.

— Добрый наконечник для стрелы, — заметил Такумсе.

— Он сияет черным и обжигает холодом, — сказал Элвин.

Такумсе кивнул.

— Хочешь стать краснокожим? Тогда делай со мной наконечники.

Элвин быстро приноровился. Он и раньше работал с камнем. Когда он вырубал жернов, он делал поверхность плоской, гладкой. Но с кремнем дело обстояло несколько иначе. Здесь важен был режущий край, а не поверхность. Первые два наконечника вышли кривыми, но потом он наконец проник в камень, отыскал в нем естественные трещинки, складки породы и последовал им. Свой четвертый наконечник он даже не обрабатывал. Он покрутил его в пальцах, после чего осторожно очистил от осколков.

Лицо Такумсе ничего не выражало. Бледнолицым казалось, что он все время так выглядит. Они считали, что краснокожие, и в особенности Такумсе, никогда ничего не чувствуют, поскольку воины не выставляли свои чувства напоказ. Хотя Элвин видел, как они смеются и плачут, видел, как на их лицах отражаются самые разнообразные эмоции. И раз лицо Такумсе ничего не выражало, значит, внутри вождь буквально бурлит.

— Я раньше много работал с камнем, — почти извиняющимся голосом проговорил Элвин.

— Кремень — это не просто камень, — ответил Такумсе. — Галька в реке, булыжники — это камни. А это живая скала, скала, содержащая внутри огонь, затвердевшая земля, которая приносит нам себя в дар. Она не видела тех истязаний и пыток, которые видело железо, прошедшее через руки белого человека. — Он поднял наконечник, сделанный Элвином, тот самый, который мальчик очистил пальцами. — У стали никогда не будет столь острого края.

— И в самом деле ничего острее я в жизни не видел, — признался Эл.

— Никаких отметин, — сказал Такумсе. — Ни одной царапины. Краснокожий посмотрит на этот кремень и скажет: «Сама земля вырастила его таким».

— Но ты-то знаешь, что это не так, — произнес Эл. — Ты-то знаешь, что у меня просто такой дар.

— Дар калечит землю, — возразил Такумсе. — Как калечит поверхность реки водоворот. Белый человек портит землю, пытаясь изменить ее. Но ты другой.

Элвин ненадолго задумался.

— Ты хочешь сказать, что видишь, когда люди накладывают заклинание, чары или оберег? — наконец спросил он.

— Я ощущаю дурной запах, словно кто-то опустошил кишечник, — ответил Такумсе. — Но ты — ты делаешь все очень чисто. Как будто ты часть земли. Я думал, что научу тебя быть краснокожим. Вместо этого земля сама забрасывает тебя своими дарами.

И снова Элвин увидел укор в его глазах. Как будто Такумсе злился, когда видел, на что способен Элвин.

— Я никого не просил об этом, — пожал плечами он. — Просто я седьмой сын седьмого сына и тринадцатый ребенок.

— Эти числа — семь, тринадцать… Вы, бледнолицые, придаете им какое-то значение, а для земли они ничто, пустое место. Земля любит истинные числа. Один, два, три, четыре, пять, шесть — эти числа ты можешь найти в лесу, оглянувшись по сторонам. Но где семь? Где тринадцать?

— Может быть, именно поэтому они так сильны, — заметил Элвин. — Потому что они рождены не природой.

— Почему тогда земля относится с такой любовью к тому, что ты творишь?

— Не знаю, Такумсе. Мне всего десять лет, одиннадцатый пошел.

Такумсе рассмеялся:

— Десять? Одиннадцать? Очень слабые числа.

Ночь они провели на границе Земли Кремней. Такумсе поведал Элвину историю этой земли, как она прославилась своими кремнями по всей стране. Сколько бы краснокожих сюда ни приходило, сколько бы кремней они с собой ни уносили, их появлялось все больше. Они лежали и ждали, когда их подберут. За прошедшие годы то одно, то другое племя неоднократно пыталось завладеть этим краем. Сюда приходили воины и убивали всех, кто осмеливался явиться за кремнями. Они считали, что таким образом получат власть — у них будут стрелы, тогда как другим стрелять будет нечем. Но из этого никогда ничего хорошего не выходило. Потому что, стоило племени изгнать отсюда всех краснокожих и завладеть землей, как кремни исчезали, будто и не было. Ни одного не оставалось. Члены племени искали, искали, но ничего не находили. И им ничего не оставалось делать, кроме как покинуть эти места, но за ними приходили другие краснокожие и обнаруживали, что кремни никуда не делись, что их столько же, сколько и прежде.

— Это место принадлежит всем. Здесь краснокожие находятся в мире друг с другом. Здесь не случается убийств, не бывает войн и раздоров — иначе племя не получит кремней.

— Вот если б весь мир был таким, — мечтательно произнес Элвин.

— Послушай подольше моего брата, бледнолицый мальчик, и начнешь думать, что так оно и есть. Нет, нет, не надо объяснений. Не защищай его. Он избрал свою дорогу, я избрал свою. Мне кажется, что на его пути погибнет куда больше людей, как краснокожих, так и бледнолицых, чем на моем.

Ночью Элвину приснился сон. Он бродил вокруг Восьмиликого Холма, пока не нашел место, где начиналась тропка, ведущая вверх по крутому склону. Поднявшись по ней, он вскоре добрался до вершины. И увидел деревья, деревья с серебряной листвой, которая, тихонько шелестя на легком ветерке, пускала ему в лицо солнечные зайчики. Он приблизился к одному из деревьев и обнаружил на нем гнездо иволги. И на всех остальных деревьях было по одному гнезду иволги.

Но одно дерево отличалось от своих собратьев. Оно было значительно старше, извилистые корни буравили землю, а ветви, вместо того чтобы устремляться к небу, клонились под собственным весом. Словно у плодоносящего дерева. И листья его были золотыми, а не серебряными, поэтому сверкали не так ярко, но цвет их был нежным и густым. На дереве он увидел круглый белый плод и почему-то сразу понял, что тот созрел. Протянув руку, чтобы сорвать и съесть плод, он вдруг услышал громкий смех. Оглянувшись, Элвин увидел, что вокруг собрались все его близкие, друзья и знакомые и насмехаются над ним. Только один человек не смеялся — Сказитель. Сказитель посмотрел ему в глаза и произнес:

— Ешь.

Элвин снова поднял руку и сорвал плод с дерева, поднес его к губам и откусил. Сочная мякоть наполнила его рот. Она была сладкой и горькой, соленой и кислой одновременно, настолько терпкой, что по телу Элвина побежали мурашки. Однако плод оказался невообразимо вкусным, и Элвину хотелось ощущать его сладость вечно.

Он хотел было откусить еще раз, когда увидел, что рука его пуста, а на дереве не осталось больше ни одного плода.

— Ты откусил от него один раз, и пока что этого достаточно, — промолвил Сказитель. — Запомни его вкус.

— Я никогда его не забуду, — поклялся Элвин.

Собравшиеся вокруг люди продолжали смеяться, заходясь от хохота, но Элвин не обращал на них никакого внимания. Он вкусил плода, и сейчас ему больше всего хотелось привести к дереву своих родных и дать им испробовать того же. Ему хотелось собрать здесь всех своих знакомых и незнакомых тоже и дать им ощутить вкус плода. «Стоит им его попробовать, — подумал Элвин, — и они все поймут».

— Что именно? — спросил Сказитель.

Элвин не смог подыскать подходящего ответа.

— Просто поймут, — наконец пожал плечами он. — Узнают все на свете. Все, что хорошо.

— Правильно, — кивнул Сказитель. — Сначала ты получаешь знание.

— А если откусить второй раз?

— Ты обретешь вечную жизнь, — объяснил Сказитель. — Но этого лучше не делать. Лучше даже не представляй, что сможешь жить вечно.

Элвин проснулся утром, ощущая во рту вкус плода из ночного сновидения. Ему пришлось чуть ли не силой вдалбливать себе в голову, что это был всего лишь сон. Такумсе уже поднялся. Он разжег небольшой костерок и вызвал двух рыб из реки. Сейчас насаженные на палочки рыбешки коптились над костром. Такумсе протянул одну из них Элвину.

Но Элвину не хотелось есть. Если он поест, вкус плода пропадет. Он тогда забудет его, а ему хотелось навсегда запомнить сочную мякоть. Он, разумеется, знал, что когда-нибудь поесть придется — если все время отказываться от еды, легко иссохнуть донельзя с голодухи. Но сегодня, сейчас, ему не хотелось есть.

Глотая слюнки, он глядел на шипящую форель. Такумсе что-то говорил, рассказывая, как надо вызывать рыбу и остальных животных, когда захочешь поесть. Надо просто попросить их прийти. Если земля пожелает, чтобы ты поел, они придут. Может, на твой зов откликнется совсем не то животное, что ты звал, но ты все равно не умрешь с голоду — ты будешь есть то, что дает земля. Элвин подумал о жарящейся рыбе. Разве земля не знала, что он не будет есть этим утром? Или она послала эту рыбу специально, принуждая его поесть?

Ни то ни другое. Потому что не успела рыба толком прокоптиться, как они вдруг услышали треск и буханье шагов, говорящее о том, что к реке направляется белый человек.

Такумсе напрягся, но рука его не потянулась к ножу.

— Если земля привела белого человека сюда, значит, он не враг мне, — объяснил Такумсе.

Через несколько секунд на полянку выбрался пожилой мужчина. Волосы его были чисто-белыми от седины — там, где не сверкала лысина. Поношенная шляпа была сдвинута набок. На плече висела полупустая сума, но ни винтовки, ни ножа не было видно. Элвин даже гадать не стал, он и так знал, что находится в той сумке. Смена белья, немножко еды и книга. Одну треть этой книги составляли небольшие фразы, в которых обыкновенные люди описывали самую важную вещь, что видели в своей жизни. А другие две трети книги были запечатаны кожаным ремешком. Туда Сказитель записывал собственные истории, те, в которые он верил и которые, по его мнению, представляли важность.

Да, да, именно он это и был. Сказитель собственной персоной, хотя Элвин думал, что им уже не суждено повстречаться еще раз. Внезапно, увидев старого друга, Элвин понял, почему на зов Такумсе откликнулись две рыбешки.

— Сказитель, — окликнул Элвин, — надеюсь, ты проголодался, потому что я специально для тебя прокоптил хорошую форель.

Сказитель улыбнулся:

— Рад видеть тебя, Элвин, и не менее рад видеть рыбу, которую ты держишь в руках.

Элвин вручил ему завтрак. Сказитель сел на траву, прямо напротив Элвина и Такумсе.

— Большое тебе спасибо, Элвин, — поблагодарил Сказитель.

Он вытащил маленький ножик и принялся аккуратно срезать полоски рыбы. Они обжигали ему губы, но он лишь облизывался да причмокивал. Вскоре от форели ничего не осталось. Такумсе также ел свою рыбу, а Элвин тем временем наблюдал за обоими. Такумсе не сводил со Сказителя глаз.

— Это Сказитель, — представил Элвин. — Этот человек научил меня исцелять.

— Ничему я тебя не учил, — возразил Сказитель. — Я просто подкинул тебе пару-другую идеек, как этому можно научиться. И убедил тебя попробовать. — Сказитель повернулся к Такумсе. — Представляете, он твердо решил умереть и наотрез отказывался прибегать к своему дару!

— А это Такумсе, — сказал Элвин.

— О, я понял это в ту же самую минуту, как увидел вас. Вы знаете, что среди поселенцев о вас слагают легенды. Вы словно Саладин[21] эпохи крестовых походов — вами восхищаются куда больше, чем собственными управителями, хотя знают, что вы поклялись биться до последней капли крови, пока не изгоните из Америки последнего бледнолицего.

Такумсе ничего не ответил.

— Я встретил не меньше двух дюжин ребятишек, названных в вашу честь, большинство из них были мальчиками, но все без исключения были белыми. А какие истории о вас ходят! О том, как вы спасли белых пленников от сожжения на костре, о том, как приносили еду людям, чтобы они не умерли с голоду, хотя сами же выгнали их из домов. Я даже поверил некоторым из этих историй.

Такумсе доел рыбу и положил палочку в костер.

— А также по пути сюда я слышал историю о том, как вы похитили двух мальчиков из Церкви Вигора и послали окровавленные одежды их родителям. О том, как вы запытали их до смерти, чтобы продемонстрировать свою решимость уничтожить каждого белого поселенца — убить не только мужчин, но и всех женщин, детей. О том, как вы сказали, что время присоединяться к цивилизации прошло и теперь вы пойдете на любую жестокость, чтобы изгнать бледнолицых из Америки.

— Этой истории вы тоже поверили? — промолвил Такумсе первую фразу с тех пор, как прибыл Сказитель.

— Честно говоря, нет, — усмехнулся Сказитель. — Но только потому, что я уже знал правду. Видите ли, я получил послание от одной знакомой девочки — на самом деле она уже юная леди. Послание пришло письмом.

Он вытащил из кармана три сложенных листочка и передал Такумсе.

Такумсе, даже не посмотрев, передал письмо Элвину.

— Прочти вслух, — сказал он.

— Но ты ж умеешь читать по-английски, — удивился Элвин.

— Здесь не умею, — ответил Такумсе.

Элвин посмотрел на письмо, повертел в руках странички, но, к его изумлению, не смог прочесть ни слова. Буквы выглядели знакомо. Он даже мог назвать их — «м-а-с-т-е-р-у-н-у-ж-н-а-т-в-о-я-п-о-м-о-щ-ь». Так начиналось письмо, но Элвин никак не мог разобрать, что в нем написано, даже язык для него был каким-то непонятным.

— Я тоже не могу прочитать, — пожал плечами он и вернул листочки Сказителю.

Сказитель некоторое время изучал написанные на бумаге буквы, после чего весело рассмеялся и сунул письмо обратно в карман.

— Что ж, замечательная история для моей книги. О месте, где человек разучивается читать.

Как ни удивительно, но Такумсе тоже улыбнулся:

— Даже ты его не можешь прочесть?

— Я знаю, о чем в нем говорится, потому что читал его раньше, — ответил Сказитель. — Но сегодня я не могу разобрать ни слова. Хотя знаю, что за слова должны в нем содержаться. Где мы очутились?

— В Земле Кремней, — пояснил Элвин.

— Мы находимся в тени Восьмиликого Холма, — поправил Такумсе.

— Не знал, что белый человек допускается сюда, — хмыкнул Сказитель.

— Я тоже, — сказал Такумсе. — Но рядом со мной сидит белый мальчик, а прямо напротив — белый мужчина.

— Ты мне снился прошлой ночью, — встрял Элвин. — Мне снилось, что я поднялся на вершину Восьмиликого Холма и там встретил тебя. Ты объяснял мне всякие вещи.

— Э-э, нет уж, — запротестовал Сказитель. — Вряд ли я что-нибудь могу разъяснить насчет этого Восьмиликого Холма.

— Но как ты попал сюда, — спросил Такумсе, — если не знал, что направляешься в Землю Кремней?

— Она написала, что я должен подняться по Муски-Ингум, а когда увижу белый валун, свернуть по тропинке налево. Она сказала, что Элвин Миллер-младший будет сидеть рядом с Такумсе у костра и жарить рыбу.

— Кто это «она»? — удивился Элвин.

— Девушка, — ответил Сказитель. — Светлячок. Она написала, что видела тебя, Элвин, внутри хрустального замка где-то неделю назад. Это она сняла с твоего лица сорочку, когда ты родился. И с тех пор наблюдает за тобой. Она вместе с тобой проникла в хрустальный замок и смотрела твоими глазами.

— Пророк действительно сказал, что кто-то еще находится рядом с нами, — подтвердил Элвин.

— Она смотрела и через его глаз тоже, — кивнул Сказитель, — и видела, что вас ожидает в будущем. Пророк погибнет. Завтра утром. Будет застрелен из ружья твоего отца, Элвин.

— Нет! — закричал Элвин.

— Если только Мера не поспеет вовремя, — продолжал Сказитель. — Он убедит твоего отца, что вы живы-здоровы и что ни Такумсе, ни Пророк вас пальцем не трогали.

— Но ведь Мера ушел много дней назад!

— Верно, Элвин. Только его схватили люди губернатора Гаррисона. Он находится в лапах у Гаррисона, и сегодня, может, в эту самую минуту, один из подручных губернатора убивает твоего брата. Ломает ему кости, сворачивает шею. Завтра Гаррисон нападет на Град Пророка, его пушки убьют всех. Всех до единого. От крови воды Типпи-Каноэ станут ярко-красными, а Воббская река донесет эту кровь аж до Гайо.

Такумсе резко поднялся:

— Я должен вернуться. Должен…

— Вам не успеть, и вы это знаете, — промолвил Сказитель. — Ваши воины далеко отсюда. Даже если вы будете бежать день и ночь, так, как могут бегать только краснокожие…

— Завтра днем я буду там, — сказал Такумсе.

— К этому времени он уже будет мертв, — вздохнул Сказитель.

Такумсе вскричал во весь голос, так громко, что несколько птиц, испугавшись, вспорхнули с луга.

— Стоп, стоп, придержите лошадей, подождите минутку. Если бы из положения не было выхода, та девушка не послала бы меня за вами, как вы думаете? Разве вы не видите, что мы исполняем чью-то великую волю? Почему так получилось, что нанятые Гаррисоном чоктавы похитили именно Элвина и Меру? Почему вы оказались здесь — и я вместе с вами — именно сегодня, именно в тот день, когда возникла нужда в нашей помощи?

— Наша помощь нужна там, — промолвил Такумсе.

— Я так не думаю, — возразил Сказитель. — Мне кажется, если б мы были нужны там, мы бы там и оказались. Мы нужны здесь.

— Мой брат тоже хотел, чтобы я повиновался его планам. А теперь объявился ты!

— Я бы очень хотел походить на вашего брата. Ему являются видения, он видит, что ждет нас, тогда как мной руководит лишь весточка, посланная светлячком. Но вот он я, а вот вы, и, если нам не суждено было появиться здесь, нас бы здесь не было. А протестовать можно сколько угодно.

Разговор зашел о том, что суждено, а что не суждено, и Элвину это не понравилось. Кто выносит суждения? Что имеет в виду Сказитель? Неужели они всего лишь марионетки, дергающиеся на ниточках? Неужели их кто-то заставляет двигаться то туда, то сюда, удовлетворяя свои прихоти?

— Если кто-то и ответствен за происходящее, — вступил в спор Элвин, — то зачем он тратил столько сил, чтобы свести нас вместе?

Сказитель ухмыльнулся:

— Вижу, мой мальчик, ты так и не пристрастился к религии?

— Я просто не считаю, что кто-то управляет нами.

— А я этого и не говорил, — успокоил его Сказитель. — Я говорю, что из самого сложного положения всегда можно найти выход.

— Тогда хотелось бы послушать предложения. Что, по мнению этой леди, я должен сделать? — спросил Элвин.

— Она пишет, что ты должен взойти на гору и исцелить Меру. И не задавай мне больше никаких вопросов — это все, что она написала. В этих краях вроде бы нет никакой горы, а Мера сейчас лежит в погребе за домом Кислятины Райли и…

— Я знаю то место, о котором она говорит, — перебил его Элвин. — Я был там. Но я не могу… Я хочу сказать, я никогда не пытался исцелить человека, который находится за много миль от меня.

— Хватит болтовни, — вдруг сказал Такумсе. — Восьмиликий Холм явился в твоем сновидении, бледнолицый мальчик. Этот человек пришел, чтобы передать тебе, что ты должен подняться на гору. Все начнется тогда, когда ты взойдешь на Холм. Если, конечно, взойдешь.

— Некоторые вещи заканчиваются на Восьмиликом Холме, — заметил Сказитель.

— Откуда бледнолицему знать о священном месте? — презрительно фыркнул Такумсе.

— Ниоткуда, — примирительно произнес Сказитель. — Просто много лет назад я стоял у ложа умирающей женщины из племени ирраква, и она рассказала мне о событии, которое считала самым важным в своей жизни. Она была последней из племени ирраква, чья нога ступала на Восьмиликий Холм.

— В своих сердцах ирраква давным-давно приняли завет бледнолицых, — нахмурился Такумсе. — Восьмиликий Холм не подпустит их к себе.

— Но я ведь бледнолицый, — напомнил Элвин.

— Это проблема, — согласился Такумсе. — Восьмиликий Холм даст тебе свой ответ. Может быть, тебе не будет позволено взойти, и все умрут. Пойдем.

Он провел их по обнаружившейся неподалеку тропинке, и вскоре они вышли к крутому склону холма, густо поросшему кустарником и низенькими деревьями. Дальше дороги не было.

— Это Лик Краснокожего, — объяснил Такумсе. — Здесь поднимаются все краснокожие. Но тропы нет. Ты здесь подняться не сможешь.

— Но где тогда? — спросил Элвин.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Такумсе. — Предания гласят, что каждый склон скрывает за собой абсолютно иной Холм. Предания гласят, что если ты поднимешься по Лику Строителей, то найдешь их древний город, который еще живет внутри Холма. Если же ты изберешь Звериный Лик, то очутишься в земле, которой правит гигантский бизон, странное животное с рогами, растущими изо рта, и носом, напоминающим ужасную змею. Даже кугуары с зубами, словно копья, склоняются перед ним и почитают этого бизона как бога. Кто знает, правдивы ли эти предания? Никто уже не поднимается по этим склонам.

— А есть ли Лик Белого Человека? — поинтересовался Элвин.

— Есть Лик Краснокожего, Лик Строителей, Лик Целителей и Звериный Лик. Остальных четырех лиц Холма мы не знаем, — ответил Такумсе. — Может быть, один из них — Лик Белого Человека. Пойдем.

Он повел их кружным путем. Холм высился слева. Как они ни искали, ни одной тропинки не открылось перед ними. Элвин узнавал то, что видел прошлой ночью во сне. Сказитель опять был с ним, и он обходил Холм, прежде чем подняться на его вершину.

Наконец они вышли к последнему из неизвестных ликов. Тропки опять не было. Элвин побежал дальше.

— Без толку, — окликнул его Такумсе. — Мы обошли Холм кругом, и ни один лик не пустил нас. Сейчас мы снова выйдем к Лику Краснокожего.

— Знаю, — кивнул Элвин. — Но вот же тропинка.

И действительно перед ними открылась тропинка, прямая как стрела. Она шла по самому краю Лика Краснокожего и неизвестного склона, слева от него.

— Ты и вправду наполовину краснокожий, — изумился Такумсе.

— Иди же, — подтолкнул Сказитель.

— В моем сне ты был рядом со мной, — пожаловался Элвин.

— Может, и так, — согласился Сказитель. — Но дело все в том, что я не вижу тропки, о которой вы говорите. Сплошной кустарник и заросли. Стало быть, меня не зовут.

— Иди, — приказал Такумсе. — Не теряй времени.

— Значит, ты должен пойти со мной, — уперся Элвин. — Ты ведь видишь тропинку?

— Мне Холм не являлся в сновидении, — возразил Такумсе. — И та дорожка, что ты видишь, наполовину бежит по склону краснокожих, а наполовину по другому склону, который я не способен увидеть. Иди же, у нас мало времени. Наши с тобой братья умрут, если ты не сотворишь то, зачем привела тебя сюда земля.

— Мне хочется пить, — сказал Эл.

— Попьешь наверху, — ответил Такумсе, — если Холм предложит тебе воду. И поешь, если он поделится с тобой едой.

Эл шагнул на тропку и полез вверх по холму. Склон его был крутым, но под рукой всегда оказывался удобный корешок, за который можно было ухватиться, а нога сразу находила нужный уступ. Вскоре заросли остались позади, и тропка вывела Элвина на вершину Восьмиликого Холма.

Раньше он думал, что Холм — это одна гора с восемью склонами. Но только теперь он увидел, что на самом деле каждый склон представляет из себя отдельный холм, а посредине восьми гор находится огромная глубокая чаша. Долина казалась слишком уж большой, и дальние холмы лишь призрачно маячили вдали. Неужели Элвин, Такумсе и Сказитель обошли вокруг всего Холма за одно утро? Внутри Восьмиликий Холм был куда больше, чем казалось снаружи.

Элвин осторожно спустился по поросшему травой склону. Трава приятно холодила ноги, влажная твердая почва чуть-чуть пружинила. Спускался он намного дольше, чем поднимался наверх. Наконец, оказавшись в долине, он увидел вдруг огромный луг, поросший деревьями с серебряной листвой, — его сон сбывался. Значит, сновидение было правдиво, и он ничего не придумал — место, которое он видел, существовало на самом деле.

Но как ему найти и исцелить Меру? При чем здесь Холм? Солнце уже стояло высоко в небе, они слишком долго бродили вокруг Холма, и Мера, наверное, уже умирает, а Элвин даже представления не имел, чем ему можно помочь.

Ему оставалось лишь идти вперед. Он решил пересечь долину и посмотреть поближе на какую-нибудь из далеких гор. Но странное дело, сколько он ни шел, сколько серебряных деревьев ни миновал, холм, к которому он направлялся, ни чуточки не приблизился. Сначала он испугался — а не застрял ли он здесь навечно? — и поспешил назад, туда, откуда пришел. Через несколько минут он достиг места, где спустился со склона, — его следы отчетливо виднелись на влажной почве. Но ведь он ушел куда дальше! Предприняв еще пару попыток, Элвин убедился, что долина тянется бесконечно во все стороны. Он словно находился в самом ее центре, но уйти оттуда не мог. Вернуться он мог только на тот Холм, с которого спустился.

Элвин поискал взглядом золотое дерево с белым плодом, но ничего не нашел. И неудивительно. Вкус плода из сновидения до сих пор стоял у него во рту. И Элвину не суждено еще раз отведать его, наяву или во сне, ведь, откусив от плода второй раз, человек обретает вечную жизнь. В принципе Элвин не очень жалел о том, что ему больше не доведется испробовать плод. Юный мальчик еще не ощущает дыхание смерти, которое приходит с годами.

Он услышал журчание воды. Журчание ключа, чистого, холодного, прыгающего с камешка на камень. Но это невозможно. Долина Восьмиликого Холма со всех сторон закрыта. Судя по бойкому звону капель, она давно должна была превратиться в озеро. Почему снаружи горы он не видел ни одного ручейка? Да и откуда здесь ручью взяться? Этот холм был явно создан руками человека, как и многие другие холмы, разбросанные по стране, хотя ни один из них не был так стар. А из холмов, созданных человеком, ручьи не текут. Он с некоторым подозрением отнесся к воде, которой здесь просто не могло быть. Хотя если хорошенько подумать, с ним за последнее время произошло много невероятного, и это явление не из самых выдающихся.

Такумсе сказал попить, если Холм предложит воду, поэтому Элвин встал на колени и напился. Он опустил лицо в ручей и пил, пока не утолил жажду. Вода не смыла вкус плода. Наоборот, он только усилился.

Напившись, Элвин уселся на берегу ручья и принялся изучать противоположный берег. Там вода текла совершенно иначе. Вместо того чтобы струиться, она накатывала на берег тяжелыми океанскими волнами, и внезапно Элвин заметил, что форма противоположного берега в точности соответствует карте восточного побережья, которую когда-то показывал ему Армор. Он постарался как можно подробнее припомнить карту. Вот здесь, где берег немного выгибается, находится Каролина, одна из Королевских Колоний. Этот залив назывался Чеса-пикским, а вот устье реки Потти-мак, которая разделяет Соединенные Штаты и Королевские Колонии.

Элвин встал и перешагнул через ручеек.

Обыкновенная трава. Он не увидел ни рек, ни городов, ни границ, ни дорог. Но, стоя на «побережье», он различил очертания территории Гайо, нашел, где стоит Восьмиликий Холм. Он сделал два шага и чуть не наткнулся на Такумсе и Сказителя, сидящих на земле прямо перед ним. Краснокожий вождь и бледнолицый странник с равным изумлением воззрились на Элвина.

— Ага, значит, вы все-таки поднялись на Холм, — сказал Элвин.

— Ничего подобного, — покачал головой Сказитель. — Мы сидим здесь с тех самых пор, как ты ушел на гору.

— Почему ты спустился? — спросил Такумсе.

— Никуда я не спускался, — удивился Элвин. — Я нахожусь здесь, в долине Холма.

— В долине? — переспросил Такумсе.

— Мы никуда не уходили, мы сидим возле склона Холма, — объяснил Сказитель.

И тогда Элвин понял, что произошло. Объяснить этого он не мог, зато мог воспользоваться этой особенностью, этим даром Холма. Он мог путешествовать по лику земли, шагая через сотни миль, и видеть людей, которых хотел увидеть. Людей, которых он знал. Мера. Элвин прикоснулся ко лбу, как бы салютуя на прощанье Такумсе и Сказителю, и сделал маленький шажок. Они исчезли.

Найти Церковь Вигора особой трудности не составило. Первым человеком, которого он там увидел, был Армор Уивер, склонивший голову в молитве. Элвин не стал заговаривать с ним, побоявшись, что Армор сочтет его за призрак умершего. Где Армор может находиться? У себя дома? В таком случае ферма Кислятины Райли вон там, к востоку от города. Элвин повернулся.

И увидел отца, разговаривающего с матерью. Папа чистил свинцовые пули для мушкета, а мама что-то сердито шептала ему. Судя по ее лицу, она была очень зла, впрочем, как и папа.

— В том городе живут женщины, дети. Даже если Такумсе и Пророк действительно убили наших сыновей, женщины и дети этого не делали. Ты будешь не лучше этих дикарей, если поднимешь на них руку. Когда ты вернешься, я больше не посмотрю тебе в глаза и уйду навсегда, если ты убьешь там хоть одного человека. Клянусь, Элвин Миллер.

Папа молча выслушивал ее речи, полируя пули. Лишь один раз он ответил ей:

— Они убили моих мальчиков.

Элвин попытался было вмешаться, открыть рот и сказать: «Но я жив, пап!»

Однако у него ничего не вышло. Он не смог произнести ни слова. Его привели сюда не для того, чтобы явиться видением родителям. Ему нужно найти Меру, или же пуля, выпущенная из мушкета отца, убьет Сияющего Человека.

Ферма Райли находилась совсем рядом, даже шага делать не пришлось. Элвин чуть-чуть двинул ногу вперед, и мама с папой исчезли. Он мельком увидел Кальма и Дэвида, стреляющих из ружей, вероятно, по мишеням. Заметил Нета и Неда, что-то катящих — катящих дуло пушки. Видел он и других людей, но, поскольку он не знал их, они промелькнули перед ним размытыми образами. Наконец он отыскал Меру.

«Я опоздал, — подумал Элвин. — Он, наверное, уже мертв». Судя по неестественному наклону головы, его шея была сломана, все кости на руках и ногах жестоко переломаны. Элвин не осмелился двинуться, иначе перенесся бы за много миль отсюда и Мера исчез бы, как и все остальные. Элвин замер и послал искорку своего сердца в тело брата, лежащего перед ним на земле.

Никогда в жизни Элвин не испытывал такой дикой боли. Она теперь принадлежала ему. Элвин чувствовал порядок вещей, знал, какими они должны быть, но внутри тела Меры все было неправильно. Частично он уже умер, кровь скопилась у него в животе, изгоняя жизнь, мозг больше не управлял телом. Это была самая ужасная мешанина из костей и мяса, которую Элвин когда-либо видел, все было перепутано так, что он даже смотреть не мог, а боль была настолько страшна, что он расплакался. Но Мера его не слышал. Мера уже ничего не слышал. И если он еще не умер, то смерть уже дышала ему в лицо.

Перво-наперво Элвин проверил его сердце. Оно билось, но в венах осталось не так много крови; вся она перелилась в живот и грудь Меры. Этим следовало заняться в первую очередь — надо было исцелить кровяные сосуды, срастить их и вернуть кровь туда, где она когда-то бежала.

Время, на это потребовалось много времени. Ребра были переломаны, а внутренние органы порваны. Кости приходилось соединять на глаз, на место их было не установить — а некоторые из костей вышли наружу, так что он вообще не мог их исцелить. Надо было подождать, пока Мера очнется и поможет ему.

Поэтому Элвин проник внутрь мозга Меры, внутрь нервов, бегущих вниз по его позвоночнику, и исцелил их, вернул на место.

Проснувшись, Мера закричал — долгим, ужасным, страдальческим криком. Он был жив, и боль вернулась, она снова терзала его, только стала еще пронзительнее. «Извини, Мера. Я не могу исцелить тебя, не причиняя боли. Но я должен исцелить тебя, иначе погибнет множество невинных людей».

Элвин даже не заметил, что на улице ночь. Впереди его ждала большая работа.